Страница:
Всю жизнь она творила добро, умела самоотверженно любить, не скупясь, дарила преданность и получала ее от своих родных, была связана с ними теплой душевной близостью. Для детей она всегда оставалась нежной матерью, и со своими невестками, происходившими из просвещенных фамилий, поддерживала добрые отношения и часто обменивалась письмами. Щедрость Лукреции, известная всей Тоскане, не была безоглядной; в ней, как в истинной флорентийке, присутствовала деловая предпринимательская жилка.
Семья Торнабуони отличалась сплоченностью и большой взаимной привязанностью. Брат Лукреции, Джованни, заказал знаменитому живописцу Доменико Горландайо цикл фресок для украшения своей фамильной капеллы во флорентийской церкви Сан-Мария Новело: «Рождество Богородицы» и «Рождество Иоанна Крестителя». В персонажах фресок современники узнавали знакомые лица, в частности – Лукрецию и ее детей.
Флорентийцы относились к молодой чете с симпатией и глубоким почтением.
Иностранные правители отдавали Пьеро дань уважения. С ним считались герцог Модены и Мантуи, венецианский дож, герцог Милана, а более всех – король Людовик ХI, который разрешил ему включить в свой герб лилии Франции. Теперь герб Медичи представлял собой «…на золотом фоне шесть шаров. Верхний лазурный с тремя золотыми лилиями, остальные пять червленые». Шары в гербе, увенчанные лилиями, подозрительно напоминали корону.
Отец Пьеро оставил ему доверенных советников: Диотисальви Нерони, человека весьма влиятельного и пользовавшегося у сограждан большим уважением, и Луку Питти. Однако, как показало время, Диотисальви оказался вовсе не другом Медичи. Личное честолюбие он ставил выше интересов дома своего патрона.
В свое время Козимо, стараясь заручиться сторонниками во Флоренции и друзьями за ее пределами, был так щедр на деньги, что Пьеро теперь являлся заимодавцем на сумму весьма немалую, которая могла стать для него существенно важной. Диотисальви дал правителю совет, казавшийся вполне разумным, но по существу своему гибельный: потребовать возврата долгов как у сограждан, так и чужеземцев. Пьеро, которому хотелось поправить дела своими средствами, этот совет понравился. Но едва лишь он распорядился потребовать возвращения займов, должники пришли в негодование, словно он домогался не своего добра, а пытался присвоить их кровное. Правителя повсюду поносили, называя неблагодарным и жадным.
Добившись всеобщего недовольства, Диотисальви объединился с Лукой Питти, Аньоло Аччаюоли и Никколо Содерини. Сообща они решили отобрать влияние и власть у Пьеро, хотя побуждения и цели преследовали совершенно различные.
Лука Питти хотел занять место Козимо. Он был настолько знатен, что его раздражала необходимость считаться с Пьеро. Коварный Диотисальви отлично знал о неспособности Луки удерживать кормило власти и надеялся стать его главным советником и управлять им.
Идеалист Никколо Содерини преследовал только благородные цели – всей душой он желал для Флоренции свободы и республиканского правления.
Аньоло Аччаюоли, друг и почти родственник Медичи – его дочь Лаудомина была выдана за двоюродного брата Пьеро, Пьерфранческо, – действовал из мести. Его сын Рафаэло женился на Александре Барди, которая принесла ему очень значительное приданое. Но свекр и муж обращались с ней настолько плохо, что она вынуждена была просить помощи у своих родных. Как-то ночью вооруженные люди напали на дом Аньоло и похитили молодую женщину. Когда Аччаюоли обратился к Козимо, тот стал на сторону родных своей супруги Контессины Барди и постановил вернуть Александре ее приданое, а возвращаться или нет к мужу – оставить на ее усмотрение. Аччаюоли расценил это решение Козимо как недружественное, и теперь хотел отомстить его преемнику.
Хотя побуждения у заговорщиков были разные, говорили они лишь об одном: о стремлении республики к свободе. В это время многие торговцы разорились и виновником разорения открыто называли Пьеро. К этим поводам для недовольства добавились еще переговоры, которые Пьеро вел о брачном союзе между своим первенцем Лоренцо и принцессой из могущественного римского рода Орсини – Клариче. Ранее планировался брак наследника с племянницей Содерини, но по неизвестной причине Лоренцо не пожелал взять ее в жены. Переговоры послужили новым предлогом для клеветы: уж если он не желает, говорили по этому поводу, породниться с каким-либо флорентийским домом, значит, перестал довольствоваться положением флорентийского гражданина и хочет стать властителем родного города.
Главари заговора считали уже, что победа в их руках, так как большая часть граждан готова была следовать за ними, околдованная словом «свобода».
Правительство решило отвлечь горожан каким-нибудь общественным увеселением. Сославшись на то, что уже прошел год со смерти Козимо, устроили торжественное празднество: шествие трех восточных царей – волхвов, которым звезда указывала на место рождения Христа. Представление обставили с такой пышностью и великолепием, что в течение нескольких месяцев весь город был занят подготовкой к празднику и самим праздником. Вторым развлечением стал турнир, где выступали самые видные юноши города вместе с наиболее прославленными рыцарями Италии. Среди флорентийцев наиболее отличился Лоренцо Медичи, завоевав первое место не из-за своего имени, а исключительно благодаря личным достоинствам.
Наследник рода Медичи посвятил свою доблесть Лукреции Донати (1447–1501), недоступной платонической возлюбленной.
Романтичность в сочетании с вольностью нравов была в Италии XV века делом обычным. Ничто не мешало юношам из лучших фамилий прямо из объятий благородных куртизанок, а то и простых служанок спешить к письменному столу, чтобы запечатлеть удачно найденный образ или оригинальное сравнение для целомудренной и недосягаемой просвещенной возлюбленной.
Такой прекрасной, но недоступной дамой стала для 16-летнего Лоренцо 18-летняя Лукреция, верная супруга Никколо Ардинчелли. Юный Медичи воспевал ее в своих стихах под именем Дианы, превознося как свою светлую звезду, блистательное солнце, богиню, явившую земле небесное совершенство.
На турнире 7 февраля 1469 года Лоренцо выступал под штандартом работы Верроккьо, изображающим молодую женщину, плетущую венок из зеленых и коричневых веток лавра, с девизом «Эпоха возвращается». Считалось, что Верроккьо изобразил на штандарте Лукрецию. Об этом много судачили в городе.
Под Лоренцо гарцевал вороной конь, юноша был опоясан алым шарфом Лукреции, а на его шлеме развевались пышные черные перья. На буланом коне в серебряной кольчуге с белыми перьями на шлеме и голубым шарфом Симонетты Веспуччи выступал его младший брат Джулиано.
Однако праздники закончились, а будни принесли новые раздоры и смуты.
Одним из предлогов была кончина Франческо Сфорца, герцога Миланского, которому Флоренция ежегодно платила определенную сумму.
Наследник герцогства Галеаццо Мария по дипломатическим делам пребывал в это время во Франции. Его мать Бьянка, женщина властная, имевшая повсюду большой авторитет, после смерти мужа решительно отстаивала права своего дома на наследственную власть в герцогстве. Она сберегла трон для сына. Около года Бьянка и Галеаццо правили совместно. И хотя новый герцог не обладал той силой характера, которая была свойственна обоим его родителям, избыток тщеславия не позволял ему смириться с подобной опекой. Бьянка умерла при весьма подозрительных обстоятельствах. Подозревали, что сын отравил ее.
Галеаццо покровительствовал искусствам и прослыл меценатом. Он снискал известность во всей Италии, а также в соседней Франции, Бургундии и Савойе как искушенный любимец женщин. Праздники сменялись карнавалами, охоты – концертами. Никто из правителей эпохи Возрождения не мог сравниться с ним в расточительности. Его великолепная жизнь прерывалась попытками совершенствования экономики Милана. По словам современников, он имел большую власть при отсутствии всякого опыта, сам не умел принимать полезных решений и другим не давал. Но другие отзывы не столь уничижительны; его называют мудрым правителем, твердо соблюдающим союзный договор с Флоренцией и Неаполем.
При рождении первого сына миланского герцога, названного в честь великого Висконти Джан Галеаццо, Лоренцо Медичи прибыл в Милан для участия в крещении наследника. В своих воспоминаниях он писал: «Я был великолепно принят, удостоившись больших почестей, нежели кто-либо другой, прибывший с той же целью, даже если он был более этого достоин, чем я; …герцог пожелал, чтобы я был крестным отцом всех его детей»; и в самом деле, он им стал.
Приняв бразды правления, Галеаццо направил во Флоренцию послов для подтверждения союзнического договора. Противники Медичи при обсуждении этого вопроса открыто выступили против соглашения, заявляя, что дружбу Флоренция вела с Франческо, а не с Галеаццо. Пьеро возражал, что не стоит из-за скупости терять такого полезного союзника и позволить венецианцам, которые только об этом и мечтают, захватить Милан.
Противники Пьеро собирались в церкви Пиета, стремясь во что бы то ни стало погубить правителя, только никак не могли договориться о способе действий. Наиболее рьяные предлагали уничтожить его, взяв на жалованье известного кондотьера[10] герцога Феррарского, другие ждали выборов новой Синьории.
При выборе высшей магистратуры гонфалоньером справедливости стал Никколо Содерини. Казалось, заговорщикам улыбнулась фортуна. Но у Никколо был брат Томмазо, женатый на сестре Лукреции Торнабуони, который отличался от безоглядного Никколо большей рассудительностью. Он был связан с Пьеро не только свойством, но и узами прочной дружбы и так направил действия брата, что они в целом не принесли вреда правителю. Партия власти становилась все влиятельнее.
Тогда враги решили силой достичь того, чего не смогли добиться законным путем. Они намеревались умертвить Пьеро, который лежал больной в Кореджи, вызвав для этой цели войска брата Борсо Феррарского. Диотисальви Нерони, чтобы скрыть эти замыслы, часто навещал Пьеро, говорил ему, что в городе все спокойно, убеждал всячески оберегать единение граждан и во всем положиться на него. Тем временем его брат Франческо вербовал новых сторонников, не все из которых поддавались на его уговоры, а некоторые прямо докладывали о его происках Пьеро.
Наконец, тот решил первым взяться за оружие, тем более что договор заговорщиков с Феррарой давал ему на это основания. Несмотря на тяжелейшую болезнь, Пьеро проявлял неожиданную энергию в борьбе с попытками лишить его семейство политической власти.
Он вооружился и, окруженный огромной толпой приверженцев, явился во Флоренцию. Тотчас к нему присоединились противники оппозиции. Диотисальви Нерони вместе с Никколо Содерини пытались заставить Луку Питти сесть на коня и выехать на площадь, чтобы защитить Синьорию. Но тот больше не питал враждебных чувств к Медичи. Одна из его племянниц уже была наречена невестой Джованни Торнабуони, ожидались и другие брачные союзы и новые выгоды.
Восстание захлебнулось.
Некоторые все-таки упрекали Пьеро за то, что он вооружился. Он отвечал, что всегда был известен любовью к покою и миру; оружие оставалось в пределах его дома, что ясно доказывало его намерение – только защищаться. Обернувшись к Диотисальви Нерони и его братьям, он сурово и негодующе попрекнул их благодеяниями, полученными ими от Козимо, доверием, которое тот всегда им оказывал, и их черной неблагодарностью. В речах его была такая справедливость и сила, что многие из присутствующих готовы были расправиться с Нерони, если бы Пьеро их не удержал.
Скоро было избрано новое правительство, состоящее почти целиком из сторонников Медичи. Этот переворот привел в панику противников Пьеро. Аньоло бежал в Неаполь, Диотисальви Нерони и Никколо Содерини – в Венецию. Беглецы были объявлены мятежниками. Джованни Нерони, бывший тогда архиепископом Флорентийским, добровольно удалился в изгнание в Рим, опасаясь мести Медичи.
Ни болезнь, ни сложная ситуация в городе не помешали Пьеро организовать в 1441 году конкурс на сочинение итальянских стихов. Эти бесхитростные элегии и эклоги показывали всей Италии и сопредельным странам, настолько красив и мелодичен тосканский диалект итальянского языка.
О Пьеро чаще всего упоминается как о тяжело больном человеке, практически инвалиде, занятом исключительно собственным здоровьем. Но такая трактовка не очень согласуется с энергичными действиями правителя против врагов его дома. Современники же знали его как эстета, коллекционера и ценителя прекрасного. «В один день он рассматривает свои древности и изысканные камни, которыми владеет в удивительном количестве, все огромной ценности и разного вида, с инталиями и без них. В созерцании этих предметов и определении их достоинств и цены черпает он радость и наслаждение. В другой день он уделяет внимание вазам из золота, серебра и других материалов. Ими он также наслаждается, восхваляя качество и мастерство изготовителей. Наконец, третий день он посвящает изучению других ценных предметов, доставленных из разных уголков мира, и разного необычного оружия, созданного для защиты и нападения».
Изгнанные Диотисальви Нерони и Никколо Содерини всеми силами старались побудить венецианский флот выступить против их отечества; Аньоло Аччаюоли написал покаянное, но вместе с тем вызывающее письмо Пьеро, напоминая о своих заслугах и желая получить приглашение вернуться во Флоренцию. Но бывший друг ответил: «Живи без чести в Неаполе, коли не сумел жить среди почета во Флоренции». Тогда Аччаюоли перебрался в Рим и вместе с архиепископом и другими изгнанниками всеми силами старался подорвать кредит торгового предприятия Медичи в Вечном городе.
Изгнанники-флорентийцы будоражили венецианский Сенат рассказами о беззакониях Пьеро. Сенаторы постановили направить Бартоломео Коллеони, кондотьера республики, напасть на Флоренцию. Собрали войско, к которому присоединился Эрколе Эсте, посланный герцогом Борсо. Эта армия добилась некоторых успехов, разорив и предав огню небольшой тосканский городок. Но флорентийцы в союзе с Галеаццо Миланским и королем Ферранте Неаполитанским пригласили капитаном своих войск Федериго, графа Урбинского. Галеаццо лично прибыл к месту сражения, чтобы помочь флорентийцам.
Обеспечив себя друзьями, правительство Пьеро меньше считалось с недругами. А те не стремились положить свои жизни за чужие интересы.
Эта вялая война не принесла пользы никому. Изгнанники так и остались вдали от своего отечества, сочувствующих же им или казавшихся таковыми сурово притесняли.
Пьеро мало знал об этих злоупотреблениях, а тем немногим, что были ему известны, не мог уже противодействовать из-за слабости своего здоровья. Тело его стало так немощно, что владел он, можно сказать, одним лишь даром речи. Единственное, что он мог сделать, это взывать к согражданам, умоляя их подчиниться законам и мирно радоваться тому, что отечество их спаслось, а не погибло.
Он успел пышно отпраздновать бракосочетание своего Лоренцо с Клариче Орсини.
Свадьба в такой влиятельной семье – дело, прежде всего, политическое. Клариче, дочь римского патриция Джакомо Орсини да Монтерондо и его столь же благородной супруги Маддалены Орсини, являлась главной наследницей одной из линий этого широко разветвленного рода. Она была племянницей кардинала Наполеоне и двоюродной сестрой знаменитого воина Вирджинио Орсини. В приданое за римской принцессой давали шесть тысяч римских флоринов в звонкой монете, драгоценностях и платьях.
Но любящих отца и мать волновали не только материальная и престижная стороны будущего брака, но и душевный комфорт сына. Меньше всего родители желали, чтобы он оказался на всю жизнь привязан к уродливой злючке.
Чтобы посмотреть на невесту, Лукреция отправилась в Рим. Она не могла явиться к Орсини, прямо заявив, что хочет заранее оценить достоинства невесты и решить, подходит ли она ее сыну. Пришлось проявить немало хитроумия, чтобы устроить встречу на нейтральной территории. Лукреция увидела пятнадцатилетнюю застенчивую девушку, и та ей понравилась. Правда, сначала будущей свекрови удалось разглядеть немного, но нельзя было не заметить густые рыжие волосы и невинное круглое личико. Потом она в письме к мужу более подробно опишет длинные пальцы Клариче, ее несколько тонковатую, но изящную шею, высокий рост и хорошее сложение. Проницательная Лукреция поставила свой окончательный диагноз: девушка не красавица, но довольно привлекательна и выражение лица у нее доброе.
И все-таки Лукреция не могла удержаться, чтобы не заметить: «Но не идет ни в какое сравнение с нашими принцессами» (речь шла о трех дочерях Лукреции и Пьеро).
Существует «Портрет молодой женщины» – предположительно кисти Боттичелли, предположительно написанный с Клариче Орсини. Изображенная на нем рыжеволосая женщина, действительно, не красавица; что касается выражения ее лица, то рассмотреть его трудно: она написана в профиль.
Вместе с другими молодыми людьми из знатных флорентийских фамилий Джулиано ездил за Клариче в Рим.
Свадьба состоялась четвертого июня 1469 года и была проведена со всей роскошью и великолепием, подобающими такому именитому гражданину. Несколько дней давались балы с танцами в самом модном вкусе, пиры и представления древних комедий и трагедий. Чтобы еще ярче показать величие дома Медичи и всего государства, устроили два военных зрелища: одно изображало кавалерийское сражение в открытом поле, другое – взятие штурмом города.
Клариче пришлось смириться с платоническим обожанием Лоренцо чужой жены, которая наряду с новобрачной, чествовалась ее молодым мужем и всеми его друзьями. Вряд ли это было приятно гордой дочери римских патрициев. То, что чувства Лоренцо к этой даме чисты и невинны, утешало мало. Впрочем, и супруг Лукреции Донати не возражал против того, что его жена царила на всех флорентийских праздниках. Что делать! Она любила балы, торжества, великолепные одежды, драгоценности, крупный жемчуг. А он, любя ее, потворствовал ее желаниям. Родственница мужа Лукреции, Алессандра Строцци, настроенная к ней весьма критически, обвиняла ее отнюдь не в неверности, а только в лени и излишнем пристрастии к роскоши.
По-видимому, сама Клариче не сомневалась в истинном характере чувств Лоренцо к Лукреции, куртуазных и целомудренных: спустя год она стала крестной матерью сына Лукреции и Никколо.
Не только Лукрецию Донати называли звездой Флоренции. Возлюбленная Джулиано, Симонетта Каттанео, именуемая «прекрасной генуэзкой», считалась первой красавицей всей Тосканы и как высочайший титул носила прозвище Несравненная.
Анджело Полициано описал любовь Джулиано к Симонетте в своей незаконченной поэме «Стансы для турнира». Описания самого турнира в поэме нет, а поэма напоминает широкий и развернутый комментарий к картине, видимой одним Полициано.
В 1471 году на папский престол был избран Сикст IV – 57-летний Джулиано делла Ровере, бывший генерал францисканского ордена. Полный коротышка с крестьянской внешностью, строгими чертами лица, крючковатым носом и маленькими подвижными глазами, он был большим поклонником прекрасного пола. Этот решительный понтифик обожал племянников и племянниц, особенно сыновей своей сестры Бьянки, супруги Паоло Риарио. Он стремился сделать из людей скромного происхождения правителей под стать самым знатным фамилиям Италии. Сикст возвел в кардинальское достоинство пять своих непотов[11], а десять других родственников назначил на высокие церковные должности. Одного из них, Леонардо, он женил, взяв за ней в приданое город Сора, на незаконной дочери короля Ферранте Арагонского, правившего в Неаполе; брак стал возможным, поскольку папа обещал Ферранте даровать ему титул короля Италии. Для другого, Джованни, он просватал дочь Федерико Монтефельтро, присвоив тому титул герцога Урбино. Особенно же он отличал «тех двух, которых он называл племянниками» – Джироламо и Пьетро Риарио, – скорее всего, своих сыновей.
Понтифик устроил брак Джироламо Риарио с незаконной дочерью миланского герцога Галеаццо Катариной Сфорца. Для этого своего любимца, папа желал приобрести город Имолу в Романье, однако не имел средств для его покупки. Имола была необходима и Лоренцо Медичи как важный стратегический пункт для обороны Флоренции.
Правитель Фаэнцы уступил Милану Имолу при условии, что его выкупит Флоренция. Но Имола была папским феодом, поэтому Сикст с согласия Милана передал ее Джироламо Риарио. Сикст не любил Медичи. Родовое честолюбие папы стало причиной серьезных конфликтов с Флоренцией, Миланом и Венецией, которые с беспокойством следили за ростом могущества семьи делла Ровере. Тучный старик в тиаре, энергичный и злобный, беспрестанно ссорился со всеми итальянскими государствами и, как стрелы, повсюду рассылал свои интердикты. Но этот суровый и деятельный понтифик оказался тонким ценителем искусства. С его именем связана капелла, построенная при папских покоях в Ватикане – Сикстинская капелла, которая позднее получила широкую известность благодаря росписи ее стен такими знаменитыми творцами эпохи, как Боттичелли, Гирландайо и, наконец, грандиозным изображением «Страшного суда» Микеланджело.
1471 год запомнился флорентийцам еще двумя событиями: рождением наследника фамилии Медичи Пьеро – он появился на свет 15 февраля. А ровно через месяц, 15 марта, когда Клариче, молодая мать, уже могла принимать участие в торжествах, во Флоренцию прибыли Галеаццо Миланский и его супруга Бона Савойская. Возможно, Галеаццо надеялся таким образом сгладить то недовольство среди Медичи, которое вызвала передача города Имолы во власть Риарио. Предлогом для посещения послужило исполнение обета совершить паломничество в церковь Благовещения во Флоренции. Этот визит занимает особое место в анналах Ренессанса: даже критики миланского герцога утверждали: в памяти человечества не было ничего равного ему по великолепию.
«Члены семьи герцога сияли бархатом и шелками. Главные придворные получили золотые и серебряные одеяния. Седла пятидесяти лошадей были покрыты золотой тканью, стремена обернуты шелком, а металлические части вызолочены. Была здесь и дюжина колесниц, которые переправляли через горы на мулах. Платья едущих в них женщин были столь великолепны, что это невозможно вообразить, не увидев. Всего было две тысячи лошадей и двести мулов для перевозки багажа, украшенных попонами из белой и коричневой (цвет Сфорца) дамастной ткани с герцогскими гербами, вышитыми серебром и золотом. Кроме того, Галеаццо взял с собой пятьсот собак различных мастей, а также ястребов и соколов».
Но и флорентийцы не ударили в грязь лицом.
По дороге гостей встретила группа видных жителей Флоренции и компания молодежи, тоже празднично принаряженные. «После чего явились матроны славного города, затем девушки, распевающие куплеты во славу превосходнейшего государя, затем члены магистрата и, наконец, Сенат, вручивший герцогу ключи от города Флоренции, в который они и вошли с неслыханным триумфом».
Флорентийские женщины разглядывали прекрасную Бону Савойскую, сестру французской королевы, женитьба на которой должна была привлечь к союзу с Миланом североитальянские государства и Францию. По свидетельству Тристано, брата Галеаццо, «…она обладает замечательной фигурой, вполне подходящей для деторождения; лицо, не длинное и не широкое, прекрасные глаза, хотя они могли быть более темными, красивый нос и рот, изящная шея, хорошие зубы и руки; кроме того, она обладает самыми благородными и изящными манерами». Все, кому доводилось ее видеть, признают, что она была весьма привлекательна.
В честь гостей были устроены три представления на религиозную тему. Во время одного из них, демонстрировавшего нисхождение Святого Духа на апостолов, языки пламени подожгли здание церкви Сан Спирито. По свидетельству Н. Макиавелли народ счел этот пожар знаком Божьего гнева, поскольку люди герцога, подобно неверующим, в течение всего Великого поста ели мясо. Герцог тут же щедрой рукой отсыпал на возмещение убытков две тысячи дукатов. Это позволило быстро возвести новую церковь, постройкой которой занимался знаменитый архитектор Брунеллески.
Семья Торнабуони отличалась сплоченностью и большой взаимной привязанностью. Брат Лукреции, Джованни, заказал знаменитому живописцу Доменико Горландайо цикл фресок для украшения своей фамильной капеллы во флорентийской церкви Сан-Мария Новело: «Рождество Богородицы» и «Рождество Иоанна Крестителя». В персонажах фресок современники узнавали знакомые лица, в частности – Лукрецию и ее детей.
Флорентийцы относились к молодой чете с симпатией и глубоким почтением.
Иностранные правители отдавали Пьеро дань уважения. С ним считались герцог Модены и Мантуи, венецианский дож, герцог Милана, а более всех – король Людовик ХI, который разрешил ему включить в свой герб лилии Франции. Теперь герб Медичи представлял собой «…на золотом фоне шесть шаров. Верхний лазурный с тремя золотыми лилиями, остальные пять червленые». Шары в гербе, увенчанные лилиями, подозрительно напоминали корону.
Отец Пьеро оставил ему доверенных советников: Диотисальви Нерони, человека весьма влиятельного и пользовавшегося у сограждан большим уважением, и Луку Питти. Однако, как показало время, Диотисальви оказался вовсе не другом Медичи. Личное честолюбие он ставил выше интересов дома своего патрона.
В свое время Козимо, стараясь заручиться сторонниками во Флоренции и друзьями за ее пределами, был так щедр на деньги, что Пьеро теперь являлся заимодавцем на сумму весьма немалую, которая могла стать для него существенно важной. Диотисальви дал правителю совет, казавшийся вполне разумным, но по существу своему гибельный: потребовать возврата долгов как у сограждан, так и чужеземцев. Пьеро, которому хотелось поправить дела своими средствами, этот совет понравился. Но едва лишь он распорядился потребовать возвращения займов, должники пришли в негодование, словно он домогался не своего добра, а пытался присвоить их кровное. Правителя повсюду поносили, называя неблагодарным и жадным.
Добившись всеобщего недовольства, Диотисальви объединился с Лукой Питти, Аньоло Аччаюоли и Никколо Содерини. Сообща они решили отобрать влияние и власть у Пьеро, хотя побуждения и цели преследовали совершенно различные.
Лука Питти хотел занять место Козимо. Он был настолько знатен, что его раздражала необходимость считаться с Пьеро. Коварный Диотисальви отлично знал о неспособности Луки удерживать кормило власти и надеялся стать его главным советником и управлять им.
Идеалист Никколо Содерини преследовал только благородные цели – всей душой он желал для Флоренции свободы и республиканского правления.
Аньоло Аччаюоли, друг и почти родственник Медичи – его дочь Лаудомина была выдана за двоюродного брата Пьеро, Пьерфранческо, – действовал из мести. Его сын Рафаэло женился на Александре Барди, которая принесла ему очень значительное приданое. Но свекр и муж обращались с ней настолько плохо, что она вынуждена была просить помощи у своих родных. Как-то ночью вооруженные люди напали на дом Аньоло и похитили молодую женщину. Когда Аччаюоли обратился к Козимо, тот стал на сторону родных своей супруги Контессины Барди и постановил вернуть Александре ее приданое, а возвращаться или нет к мужу – оставить на ее усмотрение. Аччаюоли расценил это решение Козимо как недружественное, и теперь хотел отомстить его преемнику.
Хотя побуждения у заговорщиков были разные, говорили они лишь об одном: о стремлении республики к свободе. В это время многие торговцы разорились и виновником разорения открыто называли Пьеро. К этим поводам для недовольства добавились еще переговоры, которые Пьеро вел о брачном союзе между своим первенцем Лоренцо и принцессой из могущественного римского рода Орсини – Клариче. Ранее планировался брак наследника с племянницей Содерини, но по неизвестной причине Лоренцо не пожелал взять ее в жены. Переговоры послужили новым предлогом для клеветы: уж если он не желает, говорили по этому поводу, породниться с каким-либо флорентийским домом, значит, перестал довольствоваться положением флорентийского гражданина и хочет стать властителем родного города.
Главари заговора считали уже, что победа в их руках, так как большая часть граждан готова была следовать за ними, околдованная словом «свобода».
Правительство решило отвлечь горожан каким-нибудь общественным увеселением. Сославшись на то, что уже прошел год со смерти Козимо, устроили торжественное празднество: шествие трех восточных царей – волхвов, которым звезда указывала на место рождения Христа. Представление обставили с такой пышностью и великолепием, что в течение нескольких месяцев весь город был занят подготовкой к празднику и самим праздником. Вторым развлечением стал турнир, где выступали самые видные юноши города вместе с наиболее прославленными рыцарями Италии. Среди флорентийцев наиболее отличился Лоренцо Медичи, завоевав первое место не из-за своего имени, а исключительно благодаря личным достоинствам.
Наследник рода Медичи посвятил свою доблесть Лукреции Донати (1447–1501), недоступной платонической возлюбленной.
Романтичность в сочетании с вольностью нравов была в Италии XV века делом обычным. Ничто не мешало юношам из лучших фамилий прямо из объятий благородных куртизанок, а то и простых служанок спешить к письменному столу, чтобы запечатлеть удачно найденный образ или оригинальное сравнение для целомудренной и недосягаемой просвещенной возлюбленной.
Такой прекрасной, но недоступной дамой стала для 16-летнего Лоренцо 18-летняя Лукреция, верная супруга Никколо Ардинчелли. Юный Медичи воспевал ее в своих стихах под именем Дианы, превознося как свою светлую звезду, блистательное солнце, богиню, явившую земле небесное совершенство.
На турнире 7 февраля 1469 года Лоренцо выступал под штандартом работы Верроккьо, изображающим молодую женщину, плетущую венок из зеленых и коричневых веток лавра, с девизом «Эпоха возвращается». Считалось, что Верроккьо изобразил на штандарте Лукрецию. Об этом много судачили в городе.
Под Лоренцо гарцевал вороной конь, юноша был опоясан алым шарфом Лукреции, а на его шлеме развевались пышные черные перья. На буланом коне в серебряной кольчуге с белыми перьями на шлеме и голубым шарфом Симонетты Веспуччи выступал его младший брат Джулиано.
Однако праздники закончились, а будни принесли новые раздоры и смуты.
Одним из предлогов была кончина Франческо Сфорца, герцога Миланского, которому Флоренция ежегодно платила определенную сумму.
Наследник герцогства Галеаццо Мария по дипломатическим делам пребывал в это время во Франции. Его мать Бьянка, женщина властная, имевшая повсюду большой авторитет, после смерти мужа решительно отстаивала права своего дома на наследственную власть в герцогстве. Она сберегла трон для сына. Около года Бьянка и Галеаццо правили совместно. И хотя новый герцог не обладал той силой характера, которая была свойственна обоим его родителям, избыток тщеславия не позволял ему смириться с подобной опекой. Бьянка умерла при весьма подозрительных обстоятельствах. Подозревали, что сын отравил ее.
Галеаццо покровительствовал искусствам и прослыл меценатом. Он снискал известность во всей Италии, а также в соседней Франции, Бургундии и Савойе как искушенный любимец женщин. Праздники сменялись карнавалами, охоты – концертами. Никто из правителей эпохи Возрождения не мог сравниться с ним в расточительности. Его великолепная жизнь прерывалась попытками совершенствования экономики Милана. По словам современников, он имел большую власть при отсутствии всякого опыта, сам не умел принимать полезных решений и другим не давал. Но другие отзывы не столь уничижительны; его называют мудрым правителем, твердо соблюдающим союзный договор с Флоренцией и Неаполем.
При рождении первого сына миланского герцога, названного в честь великого Висконти Джан Галеаццо, Лоренцо Медичи прибыл в Милан для участия в крещении наследника. В своих воспоминаниях он писал: «Я был великолепно принят, удостоившись больших почестей, нежели кто-либо другой, прибывший с той же целью, даже если он был более этого достоин, чем я; …герцог пожелал, чтобы я был крестным отцом всех его детей»; и в самом деле, он им стал.
Приняв бразды правления, Галеаццо направил во Флоренцию послов для подтверждения союзнического договора. Противники Медичи при обсуждении этого вопроса открыто выступили против соглашения, заявляя, что дружбу Флоренция вела с Франческо, а не с Галеаццо. Пьеро возражал, что не стоит из-за скупости терять такого полезного союзника и позволить венецианцам, которые только об этом и мечтают, захватить Милан.
Противники Пьеро собирались в церкви Пиета, стремясь во что бы то ни стало погубить правителя, только никак не могли договориться о способе действий. Наиболее рьяные предлагали уничтожить его, взяв на жалованье известного кондотьера[10] герцога Феррарского, другие ждали выборов новой Синьории.
При выборе высшей магистратуры гонфалоньером справедливости стал Никколо Содерини. Казалось, заговорщикам улыбнулась фортуна. Но у Никколо был брат Томмазо, женатый на сестре Лукреции Торнабуони, который отличался от безоглядного Никколо большей рассудительностью. Он был связан с Пьеро не только свойством, но и узами прочной дружбы и так направил действия брата, что они в целом не принесли вреда правителю. Партия власти становилась все влиятельнее.
Тогда враги решили силой достичь того, чего не смогли добиться законным путем. Они намеревались умертвить Пьеро, который лежал больной в Кореджи, вызвав для этой цели войска брата Борсо Феррарского. Диотисальви Нерони, чтобы скрыть эти замыслы, часто навещал Пьеро, говорил ему, что в городе все спокойно, убеждал всячески оберегать единение граждан и во всем положиться на него. Тем временем его брат Франческо вербовал новых сторонников, не все из которых поддавались на его уговоры, а некоторые прямо докладывали о его происках Пьеро.
Наконец, тот решил первым взяться за оружие, тем более что договор заговорщиков с Феррарой давал ему на это основания. Несмотря на тяжелейшую болезнь, Пьеро проявлял неожиданную энергию в борьбе с попытками лишить его семейство политической власти.
Он вооружился и, окруженный огромной толпой приверженцев, явился во Флоренцию. Тотчас к нему присоединились противники оппозиции. Диотисальви Нерони вместе с Никколо Содерини пытались заставить Луку Питти сесть на коня и выехать на площадь, чтобы защитить Синьорию. Но тот больше не питал враждебных чувств к Медичи. Одна из его племянниц уже была наречена невестой Джованни Торнабуони, ожидались и другие брачные союзы и новые выгоды.
Восстание захлебнулось.
Некоторые все-таки упрекали Пьеро за то, что он вооружился. Он отвечал, что всегда был известен любовью к покою и миру; оружие оставалось в пределах его дома, что ясно доказывало его намерение – только защищаться. Обернувшись к Диотисальви Нерони и его братьям, он сурово и негодующе попрекнул их благодеяниями, полученными ими от Козимо, доверием, которое тот всегда им оказывал, и их черной неблагодарностью. В речах его была такая справедливость и сила, что многие из присутствующих готовы были расправиться с Нерони, если бы Пьеро их не удержал.
Скоро было избрано новое правительство, состоящее почти целиком из сторонников Медичи. Этот переворот привел в панику противников Пьеро. Аньоло бежал в Неаполь, Диотисальви Нерони и Никколо Содерини – в Венецию. Беглецы были объявлены мятежниками. Джованни Нерони, бывший тогда архиепископом Флорентийским, добровольно удалился в изгнание в Рим, опасаясь мести Медичи.
Ни болезнь, ни сложная ситуация в городе не помешали Пьеро организовать в 1441 году конкурс на сочинение итальянских стихов. Эти бесхитростные элегии и эклоги показывали всей Италии и сопредельным странам, настолько красив и мелодичен тосканский диалект итальянского языка.
О Пьеро чаще всего упоминается как о тяжело больном человеке, практически инвалиде, занятом исключительно собственным здоровьем. Но такая трактовка не очень согласуется с энергичными действиями правителя против врагов его дома. Современники же знали его как эстета, коллекционера и ценителя прекрасного. «В один день он рассматривает свои древности и изысканные камни, которыми владеет в удивительном количестве, все огромной ценности и разного вида, с инталиями и без них. В созерцании этих предметов и определении их достоинств и цены черпает он радость и наслаждение. В другой день он уделяет внимание вазам из золота, серебра и других материалов. Ими он также наслаждается, восхваляя качество и мастерство изготовителей. Наконец, третий день он посвящает изучению других ценных предметов, доставленных из разных уголков мира, и разного необычного оружия, созданного для защиты и нападения».
Изгнанные Диотисальви Нерони и Никколо Содерини всеми силами старались побудить венецианский флот выступить против их отечества; Аньоло Аччаюоли написал покаянное, но вместе с тем вызывающее письмо Пьеро, напоминая о своих заслугах и желая получить приглашение вернуться во Флоренцию. Но бывший друг ответил: «Живи без чести в Неаполе, коли не сумел жить среди почета во Флоренции». Тогда Аччаюоли перебрался в Рим и вместе с архиепископом и другими изгнанниками всеми силами старался подорвать кредит торгового предприятия Медичи в Вечном городе.
Изгнанники-флорентийцы будоражили венецианский Сенат рассказами о беззакониях Пьеро. Сенаторы постановили направить Бартоломео Коллеони, кондотьера республики, напасть на Флоренцию. Собрали войско, к которому присоединился Эрколе Эсте, посланный герцогом Борсо. Эта армия добилась некоторых успехов, разорив и предав огню небольшой тосканский городок. Но флорентийцы в союзе с Галеаццо Миланским и королем Ферранте Неаполитанским пригласили капитаном своих войск Федериго, графа Урбинского. Галеаццо лично прибыл к месту сражения, чтобы помочь флорентийцам.
Обеспечив себя друзьями, правительство Пьеро меньше считалось с недругами. А те не стремились положить свои жизни за чужие интересы.
Эта вялая война не принесла пользы никому. Изгнанники так и остались вдали от своего отечества, сочувствующих же им или казавшихся таковыми сурово притесняли.
Пьеро мало знал об этих злоупотреблениях, а тем немногим, что были ему известны, не мог уже противодействовать из-за слабости своего здоровья. Тело его стало так немощно, что владел он, можно сказать, одним лишь даром речи. Единственное, что он мог сделать, это взывать к согражданам, умоляя их подчиниться законам и мирно радоваться тому, что отечество их спаслось, а не погибло.
Он успел пышно отпраздновать бракосочетание своего Лоренцо с Клариче Орсини.
Свадьба в такой влиятельной семье – дело, прежде всего, политическое. Клариче, дочь римского патриция Джакомо Орсини да Монтерондо и его столь же благородной супруги Маддалены Орсини, являлась главной наследницей одной из линий этого широко разветвленного рода. Она была племянницей кардинала Наполеоне и двоюродной сестрой знаменитого воина Вирджинио Орсини. В приданое за римской принцессой давали шесть тысяч римских флоринов в звонкой монете, драгоценностях и платьях.
Но любящих отца и мать волновали не только материальная и престижная стороны будущего брака, но и душевный комфорт сына. Меньше всего родители желали, чтобы он оказался на всю жизнь привязан к уродливой злючке.
Чтобы посмотреть на невесту, Лукреция отправилась в Рим. Она не могла явиться к Орсини, прямо заявив, что хочет заранее оценить достоинства невесты и решить, подходит ли она ее сыну. Пришлось проявить немало хитроумия, чтобы устроить встречу на нейтральной территории. Лукреция увидела пятнадцатилетнюю застенчивую девушку, и та ей понравилась. Правда, сначала будущей свекрови удалось разглядеть немного, но нельзя было не заметить густые рыжие волосы и невинное круглое личико. Потом она в письме к мужу более подробно опишет длинные пальцы Клариче, ее несколько тонковатую, но изящную шею, высокий рост и хорошее сложение. Проницательная Лукреция поставила свой окончательный диагноз: девушка не красавица, но довольно привлекательна и выражение лица у нее доброе.
И все-таки Лукреция не могла удержаться, чтобы не заметить: «Но не идет ни в какое сравнение с нашими принцессами» (речь шла о трех дочерях Лукреции и Пьеро).
Существует «Портрет молодой женщины» – предположительно кисти Боттичелли, предположительно написанный с Клариче Орсини. Изображенная на нем рыжеволосая женщина, действительно, не красавица; что касается выражения ее лица, то рассмотреть его трудно: она написана в профиль.
Вместе с другими молодыми людьми из знатных флорентийских фамилий Джулиано ездил за Клариче в Рим.
Свадьба состоялась четвертого июня 1469 года и была проведена со всей роскошью и великолепием, подобающими такому именитому гражданину. Несколько дней давались балы с танцами в самом модном вкусе, пиры и представления древних комедий и трагедий. Чтобы еще ярче показать величие дома Медичи и всего государства, устроили два военных зрелища: одно изображало кавалерийское сражение в открытом поле, другое – взятие штурмом города.
Клариче пришлось смириться с платоническим обожанием Лоренцо чужой жены, которая наряду с новобрачной, чествовалась ее молодым мужем и всеми его друзьями. Вряд ли это было приятно гордой дочери римских патрициев. То, что чувства Лоренцо к этой даме чисты и невинны, утешало мало. Впрочем, и супруг Лукреции Донати не возражал против того, что его жена царила на всех флорентийских праздниках. Что делать! Она любила балы, торжества, великолепные одежды, драгоценности, крупный жемчуг. А он, любя ее, потворствовал ее желаниям. Родственница мужа Лукреции, Алессандра Строцци, настроенная к ней весьма критически, обвиняла ее отнюдь не в неверности, а только в лени и излишнем пристрастии к роскоши.
По-видимому, сама Клариче не сомневалась в истинном характере чувств Лоренцо к Лукреции, куртуазных и целомудренных: спустя год она стала крестной матерью сына Лукреции и Никколо.
Не только Лукрецию Донати называли звездой Флоренции. Возлюбленная Джулиано, Симонетта Каттанео, именуемая «прекрасной генуэзкой», считалась первой красавицей всей Тосканы и как высочайший титул носила прозвище Несравненная.
Анджело Полициано описал любовь Джулиано к Симонетте в своей незаконченной поэме «Стансы для турнира». Описания самого турнира в поэме нет, а поэма напоминает широкий и развернутый комментарий к картине, видимой одним Полициано.
В 1471 году на папский престол был избран Сикст IV – 57-летний Джулиано делла Ровере, бывший генерал францисканского ордена. Полный коротышка с крестьянской внешностью, строгими чертами лица, крючковатым носом и маленькими подвижными глазами, он был большим поклонником прекрасного пола. Этот решительный понтифик обожал племянников и племянниц, особенно сыновей своей сестры Бьянки, супруги Паоло Риарио. Он стремился сделать из людей скромного происхождения правителей под стать самым знатным фамилиям Италии. Сикст возвел в кардинальское достоинство пять своих непотов[11], а десять других родственников назначил на высокие церковные должности. Одного из них, Леонардо, он женил, взяв за ней в приданое город Сора, на незаконной дочери короля Ферранте Арагонского, правившего в Неаполе; брак стал возможным, поскольку папа обещал Ферранте даровать ему титул короля Италии. Для другого, Джованни, он просватал дочь Федерико Монтефельтро, присвоив тому титул герцога Урбино. Особенно же он отличал «тех двух, которых он называл племянниками» – Джироламо и Пьетро Риарио, – скорее всего, своих сыновей.
Понтифик устроил брак Джироламо Риарио с незаконной дочерью миланского герцога Галеаццо Катариной Сфорца. Для этого своего любимца, папа желал приобрести город Имолу в Романье, однако не имел средств для его покупки. Имола была необходима и Лоренцо Медичи как важный стратегический пункт для обороны Флоренции.
Правитель Фаэнцы уступил Милану Имолу при условии, что его выкупит Флоренция. Но Имола была папским феодом, поэтому Сикст с согласия Милана передал ее Джироламо Риарио. Сикст не любил Медичи. Родовое честолюбие папы стало причиной серьезных конфликтов с Флоренцией, Миланом и Венецией, которые с беспокойством следили за ростом могущества семьи делла Ровере. Тучный старик в тиаре, энергичный и злобный, беспрестанно ссорился со всеми итальянскими государствами и, как стрелы, повсюду рассылал свои интердикты. Но этот суровый и деятельный понтифик оказался тонким ценителем искусства. С его именем связана капелла, построенная при папских покоях в Ватикане – Сикстинская капелла, которая позднее получила широкую известность благодаря росписи ее стен такими знаменитыми творцами эпохи, как Боттичелли, Гирландайо и, наконец, грандиозным изображением «Страшного суда» Микеланджело.
1471 год запомнился флорентийцам еще двумя событиями: рождением наследника фамилии Медичи Пьеро – он появился на свет 15 февраля. А ровно через месяц, 15 марта, когда Клариче, молодая мать, уже могла принимать участие в торжествах, во Флоренцию прибыли Галеаццо Миланский и его супруга Бона Савойская. Возможно, Галеаццо надеялся таким образом сгладить то недовольство среди Медичи, которое вызвала передача города Имолы во власть Риарио. Предлогом для посещения послужило исполнение обета совершить паломничество в церковь Благовещения во Флоренции. Этот визит занимает особое место в анналах Ренессанса: даже критики миланского герцога утверждали: в памяти человечества не было ничего равного ему по великолепию.
«Члены семьи герцога сияли бархатом и шелками. Главные придворные получили золотые и серебряные одеяния. Седла пятидесяти лошадей были покрыты золотой тканью, стремена обернуты шелком, а металлические части вызолочены. Была здесь и дюжина колесниц, которые переправляли через горы на мулах. Платья едущих в них женщин были столь великолепны, что это невозможно вообразить, не увидев. Всего было две тысячи лошадей и двести мулов для перевозки багажа, украшенных попонами из белой и коричневой (цвет Сфорца) дамастной ткани с герцогскими гербами, вышитыми серебром и золотом. Кроме того, Галеаццо взял с собой пятьсот собак различных мастей, а также ястребов и соколов».
Но и флорентийцы не ударили в грязь лицом.
По дороге гостей встретила группа видных жителей Флоренции и компания молодежи, тоже празднично принаряженные. «После чего явились матроны славного города, затем девушки, распевающие куплеты во славу превосходнейшего государя, затем члены магистрата и, наконец, Сенат, вручивший герцогу ключи от города Флоренции, в который они и вошли с неслыханным триумфом».
Флорентийские женщины разглядывали прекрасную Бону Савойскую, сестру французской королевы, женитьба на которой должна была привлечь к союзу с Миланом североитальянские государства и Францию. По свидетельству Тристано, брата Галеаццо, «…она обладает замечательной фигурой, вполне подходящей для деторождения; лицо, не длинное и не широкое, прекрасные глаза, хотя они могли быть более темными, красивый нос и рот, изящная шея, хорошие зубы и руки; кроме того, она обладает самыми благородными и изящными манерами». Все, кому доводилось ее видеть, признают, что она была весьма привлекательна.
В честь гостей были устроены три представления на религиозную тему. Во время одного из них, демонстрировавшего нисхождение Святого Духа на апостолов, языки пламени подожгли здание церкви Сан Спирито. По свидетельству Н. Макиавелли народ счел этот пожар знаком Божьего гнева, поскольку люди герцога, подобно неверующим, в течение всего Великого поста ели мясо. Герцог тут же щедрой рукой отсыпал на возмещение убытков две тысячи дукатов. Это позволило быстро возвести новую церковь, постройкой которой занимался знаменитый архитектор Брунеллески.