Страница:
Он оказался прав. Той же зимой 1937 года в очередном номере своей газеты «Дер Штюрмер» [2] Штрейхер прямо обвинил Геринга в импотенции, назвав его единственную дочь Эдду, предмет гордости, «плодом искусственного оплодотворения». Таким образом, он нанес Герингу удар в самое чувствительное (после честолюбия) место, так как после полученного во время «пивного путча» ранения в пах у Геринга действительно долгое время были кое-какие проблемы.
Когда Гитлер после жалобы Геринга передал решение проблемы своему заместителю Гессу, он все же потребовал «сформировать внутрипартийное мнение». Тут стоит привести любопытный диалог, состоявшийся между Рудольфом Гессом и его младшей сестрой Маргаритой (оба жили тогда у Гитлера в Бергхофе); звонок Гитлера случился в ее присутствии, а последовавшая затем сцена осталась в одном из частных писем: «Штрейхер явно перестарался, – заметил Рудольф, – теперь Герман (Геринг – Е. С.) не успокоится, пока не затопчет ”старого бойца”. – За что? – ехидно заметила я, – за последовательность и принципиальность? – За клевету! – отрезал Рудольф. Затем, подумав, добавил: – Но все равно Герингу суетиться не положено. Придется посоветовать ему стать выше».
Таким образом и было сформировано «внутрипартийное мнение». Когда Гесс довел его до сведения Геринга, тот очень грубо выругался, а потом… разрыдался. По словам его брата Герберта, Штрейхер «своими толстыми пальцами зажал самый чувствительный нерв, <…> ржавым прутом провел по певучей струнке, почти ее порвав. <…> Он на глазах у всех запачкал Эдду, а партийные установки не позволили отцу отмыть, очистить свое дитя. Невыносимо… <…> А эти господа из “бергхофского гнездышка” советуют ему “стать выше”!..»
«…Я еду в Берлин. <…> Ты помнишь мою ломку в Конрадсберге в двадцать седьмом году и как я выходил из нее? Тогда страдало тело. Сейчас… приняв наркотик живых чувств, я переживаю ломку души». (Из письма Германа Геринга старшему брату Герберту, Каринхалле, 24 декабря, 1937 г.)
Но Геринг не был бы Герингом, если бы умел становиться выше личных обид. Просто вместо того чтобы «одним ударом с воздуха сравнять с землей зловонное штрейхеровское гнездо» (из письма жене Эмме от 3 февраля 1938 г.), оскорбленному отцу предстояла долгая, медленная месть, может быть – на годы.
Геринг начал с того, что навестил партийного судью Вальтера Буха (тестя Бормана) и потребовал назначить специальную партийную комиссию для проверки финансовых операций и счетов «штатного партийного антисемита». Бух с радостью согласился. Будучи добросовестным и активным на своем посту функционером, он уже нарыл на Штрейхера достаточно компромата.
Годы мщения (Геринг недаром так любил роман Дюма «Граф Монте-Кристо») увенчались успехом. 16 февраля 1940 года Юлиус Штрейхер был, наконец, убран со всех своих громких партийных постов, оставшись лишь главным редактором «Дер Штюрмер» – на этом «форпосте» его, конечно, никто и пальцем не посмел бы тронуть.
Тем не менее вопль Геринга, приведенный выше, можно считать «криком души» многих фюреров Третьего рейха. Гесс, Геринг, Лей, Шахт открыто заявляли, что этот человек своими статьями и выступлениями наносит партии и движению в целом гораздо больше вреда, нежели пользы. Можно сказать, что Юлиус Штрейхер держался на «двух китах»: особом, личном отношении к нему Гитлера (бывшего с ним на ты) и антисемитизме – главном «ките» всего нацистского режима.
Такие, как Юлиус Штрейхер, к большому сожалению, всегда были, есть и, увы, будут. Однако в относительно здоровом обществе их считают отщепенцами – или психически неполноценными, нуждающимися лишь в долгом и тщательном лечении. Но Германия после поражения в Первой мировой войне была тяжело больна. Точное и яркое описание симптомов ее болезни дает историк Юджин Дэвидсон в очерке «Суд над нацистами»:
«В Германии после Первой мировой войны почти ничего не имело цены. Несмотря на все жертвы и достижения, война была проиграна, собственность, работа и даже вера утрачены. Путеводные звезды погасли. Принципы либерализма, которые могли бы обеспечить равноправие евреев в Германии, начали подменяться доктриной их уничтожения. Религиозные нормы нравственности остались в средних веках; общественное суждение о морали стало расплывчатым, неясным и весьма относительным, и в этих условиях казалось разумным просто объявить, что польза народа, интересы расы – вот тот критерий, с помощью которого надо определить, где добро и где зло. Политические партии выродились в секты; они раскалывались на части из-за малейших разногласий. Только в одной Баварии в 1920 году насчитывалось 50 партий». И дальше Дэвидсон пишет: «В хаосе, охватившем Германию в начале 20-х годов, Штрейхер не казался психопатом, каким его, возможно, посчитали бы, скажем, в 1912 году. В Германии же 30-х в его непристойных, глупых каракулях, как в кривом зеркале, отражалось то, во что верили и рядовые члены партии, и ее лидеры. Нюрнберг, город, куда он был назначен гауляйтером, стал духовным центром нацистской партии».
Из биографии Штрейхера мало что известно доподлинно. Дата рождения – 12 февраля 1885 г., место – деревня Флейнхаузен, Верхняя Бавария. В семье он был девятым ребенком. Его отец, учитель католической школы, по замечанию первой жены самого Штрейхера Кунигунды Рот, был человеком «нервным, тяжелым, издерганным». Таким же вырос и его младший сын, а к тому же еще злым, грубым и абсолютно лишенным чувства такта. Похоже, что за все эти качества, плюс недисциплинированность, Штрейхера выгнали из армии, еще до начала Первой мировой войны, но позже, во время боевых действий, он показал себя человеком отчаянным, получил Железный крест и звание лейтенанта.
В 1919 году он создал собственную антисемитскую организацию, а через два года влился вместе с ее членами в ряды НСДАП. Еще через два года он стал выпускать газету «Дер Штюрмер», и таким образом партия обрела свой отчетливый «антисемитский голос». Несколько номеров этого издания стоило бы приложить к этой книге: современные читатели испытали бы потрясение, и даже не столько от степени грубости и цинизма материалов, сколько от их вызывающей примитивности. В «Дер Штюрмер» не было ни информации, ни пищи для размышлений. Создается впечатление, что газета вообще делалась не для людей, а для животных вида «антисемит», которым эти листки подавались, как миска со жратвой, чтобы потом можно было с новыми силами кидаться на прутья клеток, рычать и кусаться. В газете было очень много карикатур и еще больше всевозможной порнографии. Часто печатались «читательские письма», часть из которых действительно приходила, в основном, из провинции, а часть выдумывал сам Штрейхер. Письма содержали жалобы на евреев, пытающихся всеми способами нагадить арийцам. Например, пациент психиатрической больницы сообщает, что именно евреи упекли его в сумасшедший дом; зубной врач пишет, что его коллега-еврей украл у него золотые тарелочки; покупатель по фамилии Шнитке – что ему не принесли купленную им накануне рубашку из магазина, принадлежащего еврею.
До смешного просто Штрейхер решил волновавший многих вопрос – о происхождении Христа. Опубликовав кучу писем, содержащих подобные сомнения, он ответил на них так: «Евреи и тут <…> тянут свои грязные потные пальцы к великой святыне. <…> Христос был арийцем. Это факт. Он не требует больше никаких дискуссий».
Большая часть статей посвящалась разоблачению всевозможных еврейских заговоров, по принципу – все беды мира от жидов и коммунистов: от взрыва немецкого корабля «Гинденбург» в Лейкхёрсте (штат Нью-Джерси, США) до входящих в моду по всему миру коротких женских стрижек. Причем многие вещи «обсасывались», что называется, до последней косточки. Например, один постоянный подписчик пишет, что искренне обеспокоен и огорчен слухами, будто у самого Штрейхера в доме есть служанка, которая носит короткую стрижку. Конечно, он, читатель, этому не верит, но считает, что господину редактору стоило бы все же публично опровергнуть эту клевету, чтобы успокоить сомневающихся.
Любимым приемом Штрейхера было переделывание разных анекдотов и подача их в качестве «случаев из жизни». Например: анекдот о неком графе, который, поймав еврея, загоняет его на дерево и заставляет там куковать, а потом стреляет в него и говорит, что убил не еврея, а кукушку. Вот в таком духе…
В партии к газете относились по-разному. Кому-то она нравилась, кто-то, как сам Гитлер, только объявлял себя ее постоянным читателем, но в руки брал редко; кто-то, как Гесс, откровенно и открыто ею брезговал. Но как бы там ни было, позиция Штрейхера являлась официальной позицией партии, а примеры из «Дер Штюрмер» – «классическими» в антисемитской пропаганде. Гитлер, например, во втором томе «Майн кампф» приводит дословное описание под одной из штрейхеровских карикатур: «С сатанинской радостью на лице черноволосый молодой еврей прячется в ожидании ничего не подозревающей девушки, которую собирается осквернить своей кровью, таким образом похищая ее у народа».
С одобрения и при поддержке своего фюрера «Дер Штюрмер» вскоре пустил «метастазы» по всей Германии в виде еще девяти аналогичных изданий – целая издательская империя, кстати, приносившая своему владельцу немалый доход.
Вообще о корыстолюбии и жадности Штрейхера к материальным благам в партии ходили легенды. Среди главных фюреров рейха он, вместе с Герингом, был в этом отношении исключением. Гесс, Гиммлер, Лей, даже Борман о своих капиталах думали очень мало. (Борман, если и заботился – то о материальном положении Гитлера). Геббельс умер нищим, что бы о нем ни говорили (все его «виллы» были казенными и от него часто переходили к другим чиновникам). Однако в отношении вождей, не только нацистских, а вождей всех времен и народов, я не считаю отсутствие желания разбогатеть привлекательным, симпатичным качеством. Просто это другой психологический тип, другая группа крови, что ли. Ведь все человечество всегда делилось и продолжает делиться на две такие группы: людей, чьи приоритеты лежат в материальной области, и людей с приоритетами в области духовной. Так вот, мне кажется, что вожди из второй группы по последствиям своего «служения человечеству» гораздо «продуктивнее» вождей из первой группы, типа Юлиуса Штрейхера, уделявшего много своего драгоценного вождистского времени, например, скупке краденого еврейского имущества.
Гитлеру Штрейхер всегда был нужен отнюдь не как идеолог, а скорее как инструмент, например, для широкомасштабного пропагандистского обоснования бойкота еврейского предпринимательства в 1933-м или для экспроприации еврейского имущества после так называемой Хрустальной ночи в 1938 году. Показателен и тот факт, что самый идеологизированный город Германии – Нюрнберг, где Штрейхер был гауляйтером, был также и самым коррумпированным. Множество фактов было собрано партийным судьей Бухом в пудовое «дело Штрейхера» о коррупции. Но Гитлер только наорал на судью и приказал эти папки убрать подальше. И только планомерное, яростное преследование Геринга помогло довести дело до отставки ненавистного соратника.
Отношение же Гитлера к соратникам, подобным Штрейхеру, известно: «Я не считаю, – говорил он, – что задача политического руководителя состоит в том, чтобы пытаться улучшить человеческий материал, лежащий готовым в его руках».
Но все же «человеческий материал», который представлял собой Юлиус Штрейхер, был чересчур уж испорченным. Хотя человеческие пороки фюреров принято преувеличивать, приписывать им всевозможные извращения и прочее, пороки Штрейхера раздуть трудно, поскольку он и сам не только не скрывал их, а напротив, как-то сладострастно выпячивал. Однажды, садистски избив заключенных нюрнбергской тюрьмы, он прямо сказал сотрудникам своего аппарата в штабе партии: «Мне это было просто необходимо. Теперь мне значительно полегчало». Или: придя как-то в свой штаб в одних плавках, он смеялся над смущением своих молоденьких сотрудниц, говоря, что им не может «это» не нравиться; смущены же они оттого, что до сих пор «такого » не видели.
Подобные, на первый взгляд, «байки» о Штрейхере фигурируют в деле Нюрнбергского трибунала и подтверждены многочисленными свидетельскими показаниями [3].
Штрейхер был к тому же настоящим растлителем детей. Именно он стал главным инициатором раннего полового воспитания в школах и массовых детских организациях. Снова приведу любопытный и показательный факт.
В системе немецкого образование были так называемые «школы Адольфа Гитлера» – первая из трех ступеней по подготовке будущей нацистской элиты. Инициатива их создания принадлежала Роберту Лею. Замороченная пропагандой молодежь мечтала попасть в эти заведения, открывавшие, к тому же, перспективу быстрого карьерного роста. Когда о своем желании учиться в такой школе заявил старший сын Бормана Адольф Мартин, мать мальчика и его дед – тот самый партийный судья Вальтер Бух (он и его дочь принадлежали к старой немецкой аристократии), пришли в ужас. Сам Борман тоже не был в восторге, но в пропагандистских целях согласился. Однако сначала все же просмотрел программы, как ему иронически посоветовал Лей. И сам пришел в ужас, не меньший, нежели его жена и тесть, которые этой программы не читали. Одним из пунктов «обязательного спортивного воспитания» десятилетних(!) мальчиков значилось… насилование еврейских девушек. Поскольку этот пункт вызывал у всех его читающих законную оторопь, Штрейхер позаботился о «пояснении» для преподавателей. Цитирую: «Произведенное действие закономерно вызовет у не имеющего пока инструмента мальчика сильное неудовольствие и раздражение. <…> Мальчик запомнит, как мерзко все у него произошло с еврейкой, и именно с ней. По прошествии же всего лишь четырех-пяти лет тот же юноша получит с арийкой неожиданное наслаждение».
Я, конечно, не стояла рядом с Борманом, когда он это читал, но если верить его любовнице фройлейн Беренс, то реакция была вполне адекватная: Борман фыркнул, плюнул, выругался и вычеркнул «пункт».
Тираж «Дер Штюрмер» в 1938 году составлял 800 тысяч экземпляров. В годы войны он снизился, как и тиражи всех остальных газет, однако влияние штрейхеровской пропаганды даже усилилось. Теперь уже не только в экономических трудностях, но и в военных неудачах можно было обвинять евреев.
В мае 1939-го, за два с половиной месяца до поездки Риббентропа в Москву, газета писала: «В большевистской России должна быть проведена карательная экспедиция против евреев. Советских евреев постигнет судьба всех убийц и преступников – немедленная расправа и смерть. Все советские евреи должны быть истреблены. Тогда весь мир увидит, что конец евреев – это конец большевизма». 31 октября – в той же газете: «…Мы знаем своего врага, мы открыто называем его по имени все последние двадцать лет: это мировое еврейство. И мы знаем, что оно должно погибнуть».
В январе 1940 года, в передовице – «Близится время, когда придет в движение машина, готовая вырыть могилу мировым преступникам – евреям, и им не найти от нее спасения»; 4 июля: «Погромы во все времена были проявлением воли народа. <…> Еврейский сброд должен быть изведен, как сорная трава, как грызуны, как паразиты».
Нельзя сказать, что позиция Штрейхера была для нацистского руководства единственной и безальтернативной. Были планы бескровно избавиться от евреев путем их высылки (предварительно избавив от собственности, конечно), например, на остров Мадагаскар. В рейхе существовал и действовал особый еврейский сенат, разбиравший некоторые получившие огласку дела. Работал «Союз евреев-фронтовиков», выходили две еврейских газеты, причем, в Нюрнберге – «Свет» и «Антиштюрмер». Штрейхер же продолжал «трубить» свое: никакой эмиграции, а только физическое уничтожение, никаких «союзов», газет и прочего – вешать, стрелять, топить, травить ядом. Иногда он заходил слишком далеко или просто надоедал; тогда его слегка одергивали. В январе 1938 года по просьбе Гесса Гитлер на время даже запретил выпуск «Дер Штюрмер». Гесса возмутило требование Штрейхера гильотинировать еврея, женившегося на арийке. Правда, вскоре после отлета Гесса в Англию и начала войны требование Штрейхера обрело форму закона уже для всех аналогичных случаев.
Нужно ли удивляться тому, что Штрейхер как личность на Нюрнбергском процессе выглядел особенно «ярко»: он трусил – это было слишком видно и вызывало у его соседей по скамье подсудимых, более стойких духом, возмущение и отвращение. Но в особенно трудном положении оказался его адвокат – доктор Ганс Маркс. Как защищать человека, в самом начале судебных заседаний объявившего этот процесс «триумфом международного еврейства»?! Адвокат посоветовал Штрейхеру вспомнить хотя бы один эпизод, когда его подзащитный открыто и однозначно проявил гуманность по отношению к евреям или заключенным. «Гуманность к евреям – никогда!» – был ответ. В отношении заключенных он, впрочем, по его словам, проявлял гуманность. Например, устраивал ежегодные рождественские гуляния для узников концлагеря Дахау, выпуская их для этого из-за колючей проволоки на целый день. Однако, уже немного зная Штрейхера, можно предположить, что подобное «благодеяние» было всего лишь одной из изощренных пыток…
К сожалению, нельзя не согласиться с историком Юджином Дэвидсоном, что самый откровенный расизм, без всякого налета респектабельности, завоевал сердца миллионов немцев. На Нюрнбергском процессе Штрейхер постоянно издевательски напоминал американским судьям о тех же проявлениях расизма в их прославленной своей демократией стране по отношению к неграм, не говоря уже об индейцах. Он напоминал также, как «славно поработал, открывая миру глаза на опасности, идущие от всех неполноценных». Судьи в этих случаях чаще всего брезгливо отмалчивались. «Вы меня еще вспомните, когда ваша Америка станет черной», – каркнул он на одном из последних заседаний.
На заседании Нюрнбергского трибунала 30 июля 1946 года советский обвинитель Р. А. Руденко в адрес Юлиуса Штрейхера сказал так: «Наряду с Гиммлером, Кальтенбруннером, Полем, всеми теми, кто замышлял, конструировал и приводил в действие газовые камеры и „душегубки“, наряду с теми, кто непосредственно осуществлял массовые акции, Штрейхер должен нести ответственность за наиболее жестокие преступления германского фашизма.
Разжигание национальной и расовой розни, воспитание извращенной жестокости и призывы к убийствам были не только долголетней партийной обязанностью, но и доходной специальностью этого человека.
Штрейхера можно считать подлинным «духовным отцом» тех, кто разрывал надвое детей в Треблинке. Без «Штюрмера» и ее хозяина германский фашизм не смог бы так быстро воспитать те массовые кадры убийц, которые непосредственно осуществляли преступные планы Гитлера и его клики: уничтожение более шести миллионов евреев Европы». (Приложение 3.)
Штрейхер лгал всю свою жизнь. Он пытался лгать и здесь, во время суда. Я не знаю, рассчитывал ли он обмануть кого-нибудь этой ложью или лгал по привычке и от страха. Но мне кажется, что самому подсудимому было ясно: его последняя ложь уже никого не обманет и не принесет ему спасения.
Штрейхеру было предъявлено обвинение в «публичном подстрекательстве к убийствам и истреблении евреев » и других преступлениях против человечности – в общей сложности по четырем пунктам. (Приложения 3, 4.) Его не признали виновным в причастности к агрессии, так как он не являлся ни политиком, ни дипломатом, ни военным.
Кем же он был?
Фанатиком? Примитивным психопатом и садистом? Добросовестным функционером? Просто несчастным человеком, павшим жертвой безумного времени и утащившим с своем падении миллионы безвинных?!
Пожалуй, можно остановиться на определении, данном ему Герингом в самом начале главы.
В любом случае Штрейхер – это еще один урок. Из тех, которые должныбыть усвоены.
И последний штрих к портрету:
16 октября 1946 года около двух часов дня Юлиус Штрейхер, поднявшись по тринадцати ступеням, встал под железный крюк, с которого свисала веревка. Пастор прочел короткую молитву. Палач – сержант армии США Джон Вуд стоял наготове с черным колпаком из плотной ткани, который должен был надеть на голову приговоренного. Те, кто поднимались сюда до Штрейхера, вели себя по-разному: кто-то молчал, уйдя в себя, кто-то молился, просил у Бога прощения… Кейтель стоял навытяжку, когда Вуд надевал на его голову мешок. Кальтенбруннер ухватился обеими руками за веревку на горле и не выпускал. Розенберг попросил пастора повторить для него молитву, и тот повторил. Заукель повторял слова за пастором…
В общем, все вели себя тихо, как бы вполголоса. Штрейхер был единственным, кто нашумел. Встав под петлей, он громко выкрикнул: «Purimfest» (название еврейского праздника, знаменующего поражение Хама, притеснителя евреев в библейские времена). А затем еще громче, два раза – «Хайль Гитлер!»
Джон Вуд позже рассказывал, что третье «Хайль Гитлер!» донеслось уже из мешка.
ВЕНК
Когда Гитлер после жалобы Геринга передал решение проблемы своему заместителю Гессу, он все же потребовал «сформировать внутрипартийное мнение». Тут стоит привести любопытный диалог, состоявшийся между Рудольфом Гессом и его младшей сестрой Маргаритой (оба жили тогда у Гитлера в Бергхофе); звонок Гитлера случился в ее присутствии, а последовавшая затем сцена осталась в одном из частных писем: «Штрейхер явно перестарался, – заметил Рудольф, – теперь Герман (Геринг – Е. С.) не успокоится, пока не затопчет ”старого бойца”. – За что? – ехидно заметила я, – за последовательность и принципиальность? – За клевету! – отрезал Рудольф. Затем, подумав, добавил: – Но все равно Герингу суетиться не положено. Придется посоветовать ему стать выше».
Таким образом и было сформировано «внутрипартийное мнение». Когда Гесс довел его до сведения Геринга, тот очень грубо выругался, а потом… разрыдался. По словам его брата Герберта, Штрейхер «своими толстыми пальцами зажал самый чувствительный нерв, <…> ржавым прутом провел по певучей струнке, почти ее порвав. <…> Он на глазах у всех запачкал Эдду, а партийные установки не позволили отцу отмыть, очистить свое дитя. Невыносимо… <…> А эти господа из “бергхофского гнездышка” советуют ему “стать выше”!..»
«…Я еду в Берлин. <…> Ты помнишь мою ломку в Конрадсберге в двадцать седьмом году и как я выходил из нее? Тогда страдало тело. Сейчас… приняв наркотик живых чувств, я переживаю ломку души». (Из письма Германа Геринга старшему брату Герберту, Каринхалле, 24 декабря, 1937 г.)
Но Геринг не был бы Герингом, если бы умел становиться выше личных обид. Просто вместо того чтобы «одним ударом с воздуха сравнять с землей зловонное штрейхеровское гнездо» (из письма жене Эмме от 3 февраля 1938 г.), оскорбленному отцу предстояла долгая, медленная месть, может быть – на годы.
Геринг начал с того, что навестил партийного судью Вальтера Буха (тестя Бормана) и потребовал назначить специальную партийную комиссию для проверки финансовых операций и счетов «штатного партийного антисемита». Бух с радостью согласился. Будучи добросовестным и активным на своем посту функционером, он уже нарыл на Штрейхера достаточно компромата.
Годы мщения (Геринг недаром так любил роман Дюма «Граф Монте-Кристо») увенчались успехом. 16 февраля 1940 года Юлиус Штрейхер был, наконец, убран со всех своих громких партийных постов, оставшись лишь главным редактором «Дер Штюрмер» – на этом «форпосте» его, конечно, никто и пальцем не посмел бы тронуть.
Тем не менее вопль Геринга, приведенный выше, можно считать «криком души» многих фюреров Третьего рейха. Гесс, Геринг, Лей, Шахт открыто заявляли, что этот человек своими статьями и выступлениями наносит партии и движению в целом гораздо больше вреда, нежели пользы. Можно сказать, что Юлиус Штрейхер держался на «двух китах»: особом, личном отношении к нему Гитлера (бывшего с ним на ты) и антисемитизме – главном «ките» всего нацистского режима.
Такие, как Юлиус Штрейхер, к большому сожалению, всегда были, есть и, увы, будут. Однако в относительно здоровом обществе их считают отщепенцами – или психически неполноценными, нуждающимися лишь в долгом и тщательном лечении. Но Германия после поражения в Первой мировой войне была тяжело больна. Точное и яркое описание симптомов ее болезни дает историк Юджин Дэвидсон в очерке «Суд над нацистами»:
«В Германии после Первой мировой войны почти ничего не имело цены. Несмотря на все жертвы и достижения, война была проиграна, собственность, работа и даже вера утрачены. Путеводные звезды погасли. Принципы либерализма, которые могли бы обеспечить равноправие евреев в Германии, начали подменяться доктриной их уничтожения. Религиозные нормы нравственности остались в средних веках; общественное суждение о морали стало расплывчатым, неясным и весьма относительным, и в этих условиях казалось разумным просто объявить, что польза народа, интересы расы – вот тот критерий, с помощью которого надо определить, где добро и где зло. Политические партии выродились в секты; они раскалывались на части из-за малейших разногласий. Только в одной Баварии в 1920 году насчитывалось 50 партий». И дальше Дэвидсон пишет: «В хаосе, охватившем Германию в начале 20-х годов, Штрейхер не казался психопатом, каким его, возможно, посчитали бы, скажем, в 1912 году. В Германии же 30-х в его непристойных, глупых каракулях, как в кривом зеркале, отражалось то, во что верили и рядовые члены партии, и ее лидеры. Нюрнберг, город, куда он был назначен гауляйтером, стал духовным центром нацистской партии».
Из биографии Штрейхера мало что известно доподлинно. Дата рождения – 12 февраля 1885 г., место – деревня Флейнхаузен, Верхняя Бавария. В семье он был девятым ребенком. Его отец, учитель католической школы, по замечанию первой жены самого Штрейхера Кунигунды Рот, был человеком «нервным, тяжелым, издерганным». Таким же вырос и его младший сын, а к тому же еще злым, грубым и абсолютно лишенным чувства такта. Похоже, что за все эти качества, плюс недисциплинированность, Штрейхера выгнали из армии, еще до начала Первой мировой войны, но позже, во время боевых действий, он показал себя человеком отчаянным, получил Железный крест и звание лейтенанта.
В 1919 году он создал собственную антисемитскую организацию, а через два года влился вместе с ее членами в ряды НСДАП. Еще через два года он стал выпускать газету «Дер Штюрмер», и таким образом партия обрела свой отчетливый «антисемитский голос». Несколько номеров этого издания стоило бы приложить к этой книге: современные читатели испытали бы потрясение, и даже не столько от степени грубости и цинизма материалов, сколько от их вызывающей примитивности. В «Дер Штюрмер» не было ни информации, ни пищи для размышлений. Создается впечатление, что газета вообще делалась не для людей, а для животных вида «антисемит», которым эти листки подавались, как миска со жратвой, чтобы потом можно было с новыми силами кидаться на прутья клеток, рычать и кусаться. В газете было очень много карикатур и еще больше всевозможной порнографии. Часто печатались «читательские письма», часть из которых действительно приходила, в основном, из провинции, а часть выдумывал сам Штрейхер. Письма содержали жалобы на евреев, пытающихся всеми способами нагадить арийцам. Например, пациент психиатрической больницы сообщает, что именно евреи упекли его в сумасшедший дом; зубной врач пишет, что его коллега-еврей украл у него золотые тарелочки; покупатель по фамилии Шнитке – что ему не принесли купленную им накануне рубашку из магазина, принадлежащего еврею.
До смешного просто Штрейхер решил волновавший многих вопрос – о происхождении Христа. Опубликовав кучу писем, содержащих подобные сомнения, он ответил на них так: «Евреи и тут <…> тянут свои грязные потные пальцы к великой святыне. <…> Христос был арийцем. Это факт. Он не требует больше никаких дискуссий».
Большая часть статей посвящалась разоблачению всевозможных еврейских заговоров, по принципу – все беды мира от жидов и коммунистов: от взрыва немецкого корабля «Гинденбург» в Лейкхёрсте (штат Нью-Джерси, США) до входящих в моду по всему миру коротких женских стрижек. Причем многие вещи «обсасывались», что называется, до последней косточки. Например, один постоянный подписчик пишет, что искренне обеспокоен и огорчен слухами, будто у самого Штрейхера в доме есть служанка, которая носит короткую стрижку. Конечно, он, читатель, этому не верит, но считает, что господину редактору стоило бы все же публично опровергнуть эту клевету, чтобы успокоить сомневающихся.
Любимым приемом Штрейхера было переделывание разных анекдотов и подача их в качестве «случаев из жизни». Например: анекдот о неком графе, который, поймав еврея, загоняет его на дерево и заставляет там куковать, а потом стреляет в него и говорит, что убил не еврея, а кукушку. Вот в таком духе…
В партии к газете относились по-разному. Кому-то она нравилась, кто-то, как сам Гитлер, только объявлял себя ее постоянным читателем, но в руки брал редко; кто-то, как Гесс, откровенно и открыто ею брезговал. Но как бы там ни было, позиция Штрейхера являлась официальной позицией партии, а примеры из «Дер Штюрмер» – «классическими» в антисемитской пропаганде. Гитлер, например, во втором томе «Майн кампф» приводит дословное описание под одной из штрейхеровских карикатур: «С сатанинской радостью на лице черноволосый молодой еврей прячется в ожидании ничего не подозревающей девушки, которую собирается осквернить своей кровью, таким образом похищая ее у народа».
С одобрения и при поддержке своего фюрера «Дер Штюрмер» вскоре пустил «метастазы» по всей Германии в виде еще девяти аналогичных изданий – целая издательская империя, кстати, приносившая своему владельцу немалый доход.
Вообще о корыстолюбии и жадности Штрейхера к материальным благам в партии ходили легенды. Среди главных фюреров рейха он, вместе с Герингом, был в этом отношении исключением. Гесс, Гиммлер, Лей, даже Борман о своих капиталах думали очень мало. (Борман, если и заботился – то о материальном положении Гитлера). Геббельс умер нищим, что бы о нем ни говорили (все его «виллы» были казенными и от него часто переходили к другим чиновникам). Однако в отношении вождей, не только нацистских, а вождей всех времен и народов, я не считаю отсутствие желания разбогатеть привлекательным, симпатичным качеством. Просто это другой психологический тип, другая группа крови, что ли. Ведь все человечество всегда делилось и продолжает делиться на две такие группы: людей, чьи приоритеты лежат в материальной области, и людей с приоритетами в области духовной. Так вот, мне кажется, что вожди из второй группы по последствиям своего «служения человечеству» гораздо «продуктивнее» вождей из первой группы, типа Юлиуса Штрейхера, уделявшего много своего драгоценного вождистского времени, например, скупке краденого еврейского имущества.
Гитлеру Штрейхер всегда был нужен отнюдь не как идеолог, а скорее как инструмент, например, для широкомасштабного пропагандистского обоснования бойкота еврейского предпринимательства в 1933-м или для экспроприации еврейского имущества после так называемой Хрустальной ночи в 1938 году. Показателен и тот факт, что самый идеологизированный город Германии – Нюрнберг, где Штрейхер был гауляйтером, был также и самым коррумпированным. Множество фактов было собрано партийным судьей Бухом в пудовое «дело Штрейхера» о коррупции. Но Гитлер только наорал на судью и приказал эти папки убрать подальше. И только планомерное, яростное преследование Геринга помогло довести дело до отставки ненавистного соратника.
Отношение же Гитлера к соратникам, подобным Штрейхеру, известно: «Я не считаю, – говорил он, – что задача политического руководителя состоит в том, чтобы пытаться улучшить человеческий материал, лежащий готовым в его руках».
Но все же «человеческий материал», который представлял собой Юлиус Штрейхер, был чересчур уж испорченным. Хотя человеческие пороки фюреров принято преувеличивать, приписывать им всевозможные извращения и прочее, пороки Штрейхера раздуть трудно, поскольку он и сам не только не скрывал их, а напротив, как-то сладострастно выпячивал. Однажды, садистски избив заключенных нюрнбергской тюрьмы, он прямо сказал сотрудникам своего аппарата в штабе партии: «Мне это было просто необходимо. Теперь мне значительно полегчало». Или: придя как-то в свой штаб в одних плавках, он смеялся над смущением своих молоденьких сотрудниц, говоря, что им не может «это» не нравиться; смущены же они оттого, что до сих пор «такого » не видели.
Подобные, на первый взгляд, «байки» о Штрейхере фигурируют в деле Нюрнбергского трибунала и подтверждены многочисленными свидетельскими показаниями [3].
Штрейхер был к тому же настоящим растлителем детей. Именно он стал главным инициатором раннего полового воспитания в школах и массовых детских организациях. Снова приведу любопытный и показательный факт.
В системе немецкого образование были так называемые «школы Адольфа Гитлера» – первая из трех ступеней по подготовке будущей нацистской элиты. Инициатива их создания принадлежала Роберту Лею. Замороченная пропагандой молодежь мечтала попасть в эти заведения, открывавшие, к тому же, перспективу быстрого карьерного роста. Когда о своем желании учиться в такой школе заявил старший сын Бормана Адольф Мартин, мать мальчика и его дед – тот самый партийный судья Вальтер Бух (он и его дочь принадлежали к старой немецкой аристократии), пришли в ужас. Сам Борман тоже не был в восторге, но в пропагандистских целях согласился. Однако сначала все же просмотрел программы, как ему иронически посоветовал Лей. И сам пришел в ужас, не меньший, нежели его жена и тесть, которые этой программы не читали. Одним из пунктов «обязательного спортивного воспитания» десятилетних(!) мальчиков значилось… насилование еврейских девушек. Поскольку этот пункт вызывал у всех его читающих законную оторопь, Штрейхер позаботился о «пояснении» для преподавателей. Цитирую: «Произведенное действие закономерно вызовет у не имеющего пока инструмента мальчика сильное неудовольствие и раздражение. <…> Мальчик запомнит, как мерзко все у него произошло с еврейкой, и именно с ней. По прошествии же всего лишь четырех-пяти лет тот же юноша получит с арийкой неожиданное наслаждение».
Я, конечно, не стояла рядом с Борманом, когда он это читал, но если верить его любовнице фройлейн Беренс, то реакция была вполне адекватная: Борман фыркнул, плюнул, выругался и вычеркнул «пункт».
Тираж «Дер Штюрмер» в 1938 году составлял 800 тысяч экземпляров. В годы войны он снизился, как и тиражи всех остальных газет, однако влияние штрейхеровской пропаганды даже усилилось. Теперь уже не только в экономических трудностях, но и в военных неудачах можно было обвинять евреев.
В мае 1939-го, за два с половиной месяца до поездки Риббентропа в Москву, газета писала: «В большевистской России должна быть проведена карательная экспедиция против евреев. Советских евреев постигнет судьба всех убийц и преступников – немедленная расправа и смерть. Все советские евреи должны быть истреблены. Тогда весь мир увидит, что конец евреев – это конец большевизма». 31 октября – в той же газете: «…Мы знаем своего врага, мы открыто называем его по имени все последние двадцать лет: это мировое еврейство. И мы знаем, что оно должно погибнуть».
В январе 1940 года, в передовице – «Близится время, когда придет в движение машина, готовая вырыть могилу мировым преступникам – евреям, и им не найти от нее спасения»; 4 июля: «Погромы во все времена были проявлением воли народа. <…> Еврейский сброд должен быть изведен, как сорная трава, как грызуны, как паразиты».
Нельзя сказать, что позиция Штрейхера была для нацистского руководства единственной и безальтернативной. Были планы бескровно избавиться от евреев путем их высылки (предварительно избавив от собственности, конечно), например, на остров Мадагаскар. В рейхе существовал и действовал особый еврейский сенат, разбиравший некоторые получившие огласку дела. Работал «Союз евреев-фронтовиков», выходили две еврейских газеты, причем, в Нюрнберге – «Свет» и «Антиштюрмер». Штрейхер же продолжал «трубить» свое: никакой эмиграции, а только физическое уничтожение, никаких «союзов», газет и прочего – вешать, стрелять, топить, травить ядом. Иногда он заходил слишком далеко или просто надоедал; тогда его слегка одергивали. В январе 1938 года по просьбе Гесса Гитлер на время даже запретил выпуск «Дер Штюрмер». Гесса возмутило требование Штрейхера гильотинировать еврея, женившегося на арийке. Правда, вскоре после отлета Гесса в Англию и начала войны требование Штрейхера обрело форму закона уже для всех аналогичных случаев.
Нужно ли удивляться тому, что Штрейхер как личность на Нюрнбергском процессе выглядел особенно «ярко»: он трусил – это было слишком видно и вызывало у его соседей по скамье подсудимых, более стойких духом, возмущение и отвращение. Но в особенно трудном положении оказался его адвокат – доктор Ганс Маркс. Как защищать человека, в самом начале судебных заседаний объявившего этот процесс «триумфом международного еврейства»?! Адвокат посоветовал Штрейхеру вспомнить хотя бы один эпизод, когда его подзащитный открыто и однозначно проявил гуманность по отношению к евреям или заключенным. «Гуманность к евреям – никогда!» – был ответ. В отношении заключенных он, впрочем, по его словам, проявлял гуманность. Например, устраивал ежегодные рождественские гуляния для узников концлагеря Дахау, выпуская их для этого из-за колючей проволоки на целый день. Однако, уже немного зная Штрейхера, можно предположить, что подобное «благодеяние» было всего лишь одной из изощренных пыток…
К сожалению, нельзя не согласиться с историком Юджином Дэвидсоном, что самый откровенный расизм, без всякого налета респектабельности, завоевал сердца миллионов немцев. На Нюрнбергском процессе Штрейхер постоянно издевательски напоминал американским судьям о тех же проявлениях расизма в их прославленной своей демократией стране по отношению к неграм, не говоря уже об индейцах. Он напоминал также, как «славно поработал, открывая миру глаза на опасности, идущие от всех неполноценных». Судьи в этих случаях чаще всего брезгливо отмалчивались. «Вы меня еще вспомните, когда ваша Америка станет черной», – каркнул он на одном из последних заседаний.
На заседании Нюрнбергского трибунала 30 июля 1946 года советский обвинитель Р. А. Руденко в адрес Юлиуса Штрейхера сказал так: «Наряду с Гиммлером, Кальтенбруннером, Полем, всеми теми, кто замышлял, конструировал и приводил в действие газовые камеры и „душегубки“, наряду с теми, кто непосредственно осуществлял массовые акции, Штрейхер должен нести ответственность за наиболее жестокие преступления германского фашизма.
Разжигание национальной и расовой розни, воспитание извращенной жестокости и призывы к убийствам были не только долголетней партийной обязанностью, но и доходной специальностью этого человека.
Штрейхера можно считать подлинным «духовным отцом» тех, кто разрывал надвое детей в Треблинке. Без «Штюрмера» и ее хозяина германский фашизм не смог бы так быстро воспитать те массовые кадры убийц, которые непосредственно осуществляли преступные планы Гитлера и его клики: уничтожение более шести миллионов евреев Европы». (Приложение 3.)
Штрейхер лгал всю свою жизнь. Он пытался лгать и здесь, во время суда. Я не знаю, рассчитывал ли он обмануть кого-нибудь этой ложью или лгал по привычке и от страха. Но мне кажется, что самому подсудимому было ясно: его последняя ложь уже никого не обманет и не принесет ему спасения.
Штрейхеру было предъявлено обвинение в «публичном подстрекательстве к убийствам и истреблении евреев » и других преступлениях против человечности – в общей сложности по четырем пунктам. (Приложения 3, 4.) Его не признали виновным в причастности к агрессии, так как он не являлся ни политиком, ни дипломатом, ни военным.
Кем же он был?
Фанатиком? Примитивным психопатом и садистом? Добросовестным функционером? Просто несчастным человеком, павшим жертвой безумного времени и утащившим с своем падении миллионы безвинных?!
Пожалуй, можно остановиться на определении, данном ему Герингом в самом начале главы.
В любом случае Штрейхер – это еще один урок. Из тех, которые должныбыть усвоены.
И последний штрих к портрету:
16 октября 1946 года около двух часов дня Юлиус Штрейхер, поднявшись по тринадцати ступеням, встал под железный крюк, с которого свисала веревка. Пастор прочел короткую молитву. Палач – сержант армии США Джон Вуд стоял наготове с черным колпаком из плотной ткани, который должен был надеть на голову приговоренного. Те, кто поднимались сюда до Штрейхера, вели себя по-разному: кто-то молчал, уйдя в себя, кто-то молился, просил у Бога прощения… Кейтель стоял навытяжку, когда Вуд надевал на его голову мешок. Кальтенбруннер ухватился обеими руками за веревку на горле и не выпускал. Розенберг попросил пастора повторить для него молитву, и тот повторил. Заукель повторял слова за пастором…
В общем, все вели себя тихо, как бы вполголоса. Штрейхер был единственным, кто нашумел. Встав под петлей, он громко выкрикнул: «Purimfest» (название еврейского праздника, знаменующего поражение Хама, притеснителя евреев в библейские времена). А затем еще громче, два раза – «Хайль Гитлер!»
Джон Вуд позже рассказывал, что третье «Хайль Гитлер!» донеслось уже из мешка.
ВЕНК
А это кто такой? – удивится читатель.
Мое поколение, учившееся в школе в семидесятые годы, встречало имя генерала Венка. Оно упоминалось в учебнике истории, в последней главе раздела о Великой Отечественной войне – «Штурм Берлина. Победа». Помните: Гитлер сидит в своем бункере, сотрясаемом ударами советской артиллерии, на голову ему уже кирпичи сыплются, а он все еще ждет какого-то мифического генерала Венка, который вот-вот ворвется в окруженный русскими Берлин, вызволит своего фюрера и вообще переломит ситуацию. «У нас еще есть Венк… у нас еще есть Венк…» – как заклинание повторяет Гитлер, трясущимися руками терзая замусоленную карту.
Многие из «картинок», иллюстрирующих бытие Третьего рейха, которые рисовало нам наше воображение, к его подлинному бытию близки так же, как клоунские номера – к реальной жизни. Но Гитлер в бункере, уповающий на Венка, как на самого Спасителя, – образ, оставленный нам в воспоминаниях людей, которых нельзя заподозрить в сознательном унижении фюрера или его памяти.
«Картинки» агонии руководства Третьего рейха замечательным образом восстанавливаются также с тех «прослушек», которые, пользуясь напряженной и несколько сумбурной атмосферой в бункере в апреле 1945 года, сумел установить в некоторых помещениях представитель (проще – шпион) Гиммлера генерал СС Бергер. Эти микрофоны были вмонтированы в основном на первом «этаже» бункера, но кое-где Бергеру удалось их спрятать и ниже, на втором, (счет нужно вести сверху вниз), где Гитлер находился все время, начиная с середины апреля.
Двадцать первого апреля, на другой день после своего дня рождения, Гитлер, похоже, в последний раз поднялся на первый «этаж» бункера, поскольку «прослушки» Бергера больше каких-либо голосовых свидетельств присутствия там фюрера не оставили. Вот что оказалось записано: «…Я отдал приказ собрать все и контратаковать на юге. Мы остановим танки и отбросим от Берлина русских. Я приказал Штейнеру собрать все резервы здесь. У нас есть еще армия на Эльбе. Если не хватит сил, к нам пробьется Венк. Что вы молчите?» – это Гитлер обращается к Роберту Лею, который в течение всего апреля совершал перелеты между Бергхофом и Берлином (обычно полупьяный, он при посадке шел на такой риск, что просто обескураживал противника).
Лей отвечает, что ему нечего возразить. Дальше следуют малопонятные реплики о возможности запуска хотя бы одной ракеты А-10 на Вашингтон и, наконец, еще одна фраза Гитлера: «…Ничего… Я отдал приказ о контрударе». Повторяю: это – 21 апреля.
Риббентроп, уже в Нюрнберге, в письмах к жене вспоминал, что первые признаки паники у фюрера заметил как раз 21 апреля: Гитлер сначала продиктовал приказ генералу Венку развернуть свою 12-ю армию на восток и ударить по русским. Но через несколько минут передумал и стал диктовать другой – Венку немедленно соединиться с армией генерала Буссе (на деле прежде следовало вытащить ее из окружения, в котором она застряла после отчаянных попыток Гиммлера взять на себя командование боевыми операциями) и вместе двигаться на Берлин. «Кейтель же, как попугай, только кивал и со всем соглашался», – раздраженно замечает Риббентроп. (Письмо от 4 марта 1946 г., а также дневниковые записи, по материалам которых фрау фон Риббентроп позже выпустила книгу.)
Мое поколение, учившееся в школе в семидесятые годы, встречало имя генерала Венка. Оно упоминалось в учебнике истории, в последней главе раздела о Великой Отечественной войне – «Штурм Берлина. Победа». Помните: Гитлер сидит в своем бункере, сотрясаемом ударами советской артиллерии, на голову ему уже кирпичи сыплются, а он все еще ждет какого-то мифического генерала Венка, который вот-вот ворвется в окруженный русскими Берлин, вызволит своего фюрера и вообще переломит ситуацию. «У нас еще есть Венк… у нас еще есть Венк…» – как заклинание повторяет Гитлер, трясущимися руками терзая замусоленную карту.
Многие из «картинок», иллюстрирующих бытие Третьего рейха, которые рисовало нам наше воображение, к его подлинному бытию близки так же, как клоунские номера – к реальной жизни. Но Гитлер в бункере, уповающий на Венка, как на самого Спасителя, – образ, оставленный нам в воспоминаниях людей, которых нельзя заподозрить в сознательном унижении фюрера или его памяти.
«Картинки» агонии руководства Третьего рейха замечательным образом восстанавливаются также с тех «прослушек», которые, пользуясь напряженной и несколько сумбурной атмосферой в бункере в апреле 1945 года, сумел установить в некоторых помещениях представитель (проще – шпион) Гиммлера генерал СС Бергер. Эти микрофоны были вмонтированы в основном на первом «этаже» бункера, но кое-где Бергеру удалось их спрятать и ниже, на втором, (счет нужно вести сверху вниз), где Гитлер находился все время, начиная с середины апреля.
Двадцать первого апреля, на другой день после своего дня рождения, Гитлер, похоже, в последний раз поднялся на первый «этаж» бункера, поскольку «прослушки» Бергера больше каких-либо голосовых свидетельств присутствия там фюрера не оставили. Вот что оказалось записано: «…Я отдал приказ собрать все и контратаковать на юге. Мы остановим танки и отбросим от Берлина русских. Я приказал Штейнеру собрать все резервы здесь. У нас есть еще армия на Эльбе. Если не хватит сил, к нам пробьется Венк. Что вы молчите?» – это Гитлер обращается к Роберту Лею, который в течение всего апреля совершал перелеты между Бергхофом и Берлином (обычно полупьяный, он при посадке шел на такой риск, что просто обескураживал противника).
Лей отвечает, что ему нечего возразить. Дальше следуют малопонятные реплики о возможности запуска хотя бы одной ракеты А-10 на Вашингтон и, наконец, еще одна фраза Гитлера: «…Ничего… Я отдал приказ о контрударе». Повторяю: это – 21 апреля.
Риббентроп, уже в Нюрнберге, в письмах к жене вспоминал, что первые признаки паники у фюрера заметил как раз 21 апреля: Гитлер сначала продиктовал приказ генералу Венку развернуть свою 12-ю армию на восток и ударить по русским. Но через несколько минут передумал и стал диктовать другой – Венку немедленно соединиться с армией генерала Буссе (на деле прежде следовало вытащить ее из окружения, в котором она застряла после отчаянных попыток Гиммлера взять на себя командование боевыми операциями) и вместе двигаться на Берлин. «Кейтель же, как попугай, только кивал и со всем соглашался», – раздраженно замечает Риббентроп. (Письмо от 4 марта 1946 г., а также дневниковые записи, по материалам которых фрау фон Риббентроп позже выпустила книгу.)