Страница:
Пятилетние дети в форме уже ходили строем, с такими, к примеру, речевками:
Ежегодно все мальчики, достигшие десяти лет к 15 марта, обязаны были являться в штаб-квартиру Имперского молодежного союза для регистрации.
Процедура обставлялась торжественно. Дети получали в подарок книги и значки; они выходили взволнованные, с сознанием исполненного гражданского долга. Ни они, ни их родители не представляли себе, какому тщательному изучению будут подвергнуты все сведения о мальчике и его семье, в особенности – о расовой чистоте. В течение следующих тридцати пяти дней (с 15 марта до 20 апреля, дня рождения фюрера) функционеры штабов Имперской молодежи решали все будущее мальчика, сортируя карточки с данными по определенным категориям.
«Расово чистые» зачислялись в «Юнгфольк», младшую группу – от 10 до 14 лет. Необычайно пафосная процедура приема происходила 20 апреля – в день рождения фюрера.
Генрих Лей с 1939 года вместе с матерью и сестрой жил за границами рейха (Франция, США, Швейцария). В этой семье царили совсем другие настроения и принципы воспитания, и письмо Кронци было, конечно, написано под диктовку его отца с изрядной долей издевки над соратником, вынужденным мириться с такой формой протеста своей жены.
Вполне вероятно, что Борман (с той же издевательской подоплекой) посоветовал Гитлеру именно Лею поручить разработку устава для «Орденсбурген» – «Рыцарских замков» – закрытых учебных заведений для формирования нацистской элиты – учебных заведений высшей категории, после «школ Адольфа Гитлера» и «Наполас» (национал-социалистических школ).
Лей разработал, причем сразу для всех трех категорий. И предложил… Борману отправить в первое же открывшееся такое заведение своего старшего сына, для примера. Одиннадцатилетний, пухлый, приземистый и черноволосый Кронци стал воспитанником школы Адольфа Гитлера, где идеалом считался высокий голубоглазый блондин, гибкий и ловкий; спорту уделялось пять с половиной дней в неделю, преподавание немецкого языка велось по нацистским газетам, а литературы – по антисемитскому еженедельнику «Дер Штюрмер»[1].
Если бы «тысячелетний рейх» дожил до восемнадцатилетия Кронци, то есть до 1948 года, то сын Бормана безусловно попал бы в один из «Рыцарских замков» в Гроссинзее, Зонтхофене или Мариенбурге, где на тысячу воспитанников приходилось пятьсот преподавателей и инструкторов. Правда, после шестилетнего обучения в «школе Адольфа Гитлера» Кронци обязан был бы еще два с половиной года отработать в «Службе труда рейха», либо четыре года пробыть на партийной работе, но сына Бормана, конечно, от этих повинностей освободили бы.
Молодая элита буквально рвалась поскорей попасть в эти «рыцарские замки», окруженные мистическим ореолом тевтонского рыцарства.
Чему их там учили, можно судить хотя бы такому стандарту, утвержденному Леем:
«…По шесть часов в день должно быть уделено верховой езде, поскольку это укрепляет и поддерживает ощущение полного господства над живым существом».
Именно эта цель – достижение господства над живыми существами – и была сутью всего воспитания и образования молодежи Третьего рейха.
«Любое знание есть диверсия против самообладания, – считал Гитлер. – Национал-социалистическое государство должно стоять на двух образовательных идеях. Первое – разжигание огня в сердце моей молодежи и внедрение в ее разум понятия расы. Второе – готовность победить или умереть. <…> Конечная цель образования моей молодежи – создание нового человека, фанатически преданного национал-социалистической идее».
А ведь в течение четырех предшествующих «Третьему рейху» столетий образовательная система Германии считалась лучшей в мире. В Германию всегда ехали учиться. Как нацистам удалось развалить эту систему всего за два года?!
«Инновации – вот ваш инструмент, – поучал все тот же вредоносный Лей министра образования Руста. – Под маркой экспериментов и заимствований иностранного опыта смело наносите удары ломом».
«С университетами проще, – продолжает он же. – Дать трибуну Хайдеггеру, вычистить остатки самоуправления, менять преподавательский состав, поменьше часов в аудиториях, побольше на воздухе… В университетах хороший дух. Когда я сам учился, еще до Первой мировой, у нас и тогда уже хорошо пахло патриотизмом».
(Для сравнения: автор этих строк для обучения собственных детей, живших в Париже, пригласил трех итонских профессоров.)
Руста поучал и Геббельс. «Преподавание религии, – писал он, – должно вестись во всех школах, но в самом темном углу, куда никому не хочется заглядывать. Через несколько лет мы выпустим оттуда учителей-священников прямо под наши знамена».
Во время допросов перед началом заседаний Нюрнбергского трибунала бывшие вожди говорили, что не понимают, как и почему у некоторой части немецкой молодежи вдруг проступила такая звериная, садистская жестокость. Кальтенбруннер, например, заявил следователю, что когда молодые, даже юные солдаты СС соревнуются в меткости стрельбы из огнеметов по играющим на футбольном поле польским детям, то они, безусловно, «находятся под воздействием каких-то наркотических препаратов». А Юлиус Штрейхер, доказывая цивилизованность национальной политики Германии, показывал один из пунктов инструкции для руководителей Гитлерюгенда, подписанного его главой фон Ширахом, по которой командирам отрядов вменялось в обязанность «предотвращать или не допускать драки членов нацистского молодежного союза с еврейскими детьми». Следователь в ответ зачитал абзац из учебника биологии под редакцией Гауха, 1938 года издания:
«Животный мир следует классифицировать на представителей нордической расы и низших животных». Дальше следователь задал вопрос: «Зачем детям приказывать не трогать “детенышей низших животных”, если взрослым будет приказано их убивать?» – «Ваш вопрос показывает, что вы ничего не смыслите в воспитании, – ответил Штрейхер. – Наш ребенок растет в системе запретов. Система поднимается вместе с ним. Наш юноша никогда из нее не выйдет. Вот почему наш солдат всегда выполнит приказ».
Любопытно, что, находясь в Нюрнберге, Герман Геринг признал-таки одну «ошибку», совершенную национал-социалистами в воспитании своей молодежи.
«“Отвага безграмотности”, превозносимая фюрером, – писал Геринг, – действенна в победоносном наступлении. Но в трудных, позиционных сражениях необходимо было иметь в резерве полки интеллектуалов».
Другая Германия
В апреле 1943 года старший криминальный советник (штурмбанфюрер СС) Отто Штамм представил своему начальству обычный доклад о работе своего подразделения, одним из пунктов которого значилась «ликвидация тридцати подпольных квартир в Берлине», с перечислением адресов, имен арестованных подпольщиков, а также нескольких берлинских заводов, на которых ими велась «подрывная» работа. Доклад, повторяю, вполне рядовой, но именно этот пункт кто-то, видимо начальник Штамма, обвел красными чернилами и, судя по всему, переправил документ выше, потому что поверх подписи старшего криминального советника стоит регистрационная печать Отдела «охранных арестов», которым руководил Генрих Мюллер. Доклады чиновники аппарата СС обычно «футболили» наверх в случаях «политической неясности», то есть – редчайших. Что же в этом пункте доклада показалось неясным начальнику Штамма? И вот, в том же апреле сорок третьего, шеф Мюллера Кальтенбруннер все разъяснил:
«Рейхсфюрер (Гиммлер. – Е. С.) требует прекратить пагубную практику завышения цифр… Тридцать подпольных квартир в Берлине – пропаганда двух-трех изменников, вроде Шоллей в Мюнхене!.. Эти тридцать «белых роз» не более чем постсталинградский синдром страха наших сотрудников».
«Шолли в Мюнхене» – Ганс и София – создали студенчекую антифашистскую организацию под названием «Белая роза», занимавшуюся составлением и распространением листовок, открытыми протестами против внедрения «оглупляющей культуры» в форме диспутов с профессорами университета, и нескольких из них они привлекли на свою сторону. Брат и сестра Шолль в тридцатых годах маршировали под знаменами Гитлерюгенда, а потом, разобравшись в происходящем, начали активную борьбу с обманувшим их ожидания режимом. Ребята действовали открыто, часто вызывающе, их быстро разоблачили и, пропустив через скорый Народный трибунал, повесили.
На суде в Нюрнберге Кальтенбруннер довольно пренебрежительно говорил о «немецком движении Сопротивления» (термин историка Г. Риттера. – Е. С.), как о «взводе струсивших генералов» и «кучке зарывшихся в ил коммунистов с социал-демократами» и еще всяких «чертовых цветочных обществах». Заместитель Гиммлера демонстративно и по понятной логике занижал масштабы сопротивления режиму, которому он служил. После войны находились историки, фактически разделявшие мнение обергруппенфюрера СС о том, что никакого внутреннего протеста в немецком обществе тогда не было, а если кто-то и хотел перемен, то одна так называемая генеральская, или военная оппозиция. Ну, еще всякие там «цветочные общества»! У этой клеветы на немецкий народ есть простое, статистическое и… трагическое опровержение, которое мы находим в тех же отчетах карательного аппарата СС: только за январь – апрель 1943 года гестапо казнило 310 тысяч борцов немецкого Сопротивления. Это и была та самая другая Германия, о которой замечательно рассказал Михаил Ромм в фильме «Обыкновенный фашизм».
Эта другая Германия была разной. И главная беда ее состояла в том, что она не была единой. Даже внутри «генеральской» оппозиции шел раздор. Например, один из руководителей «июльского заговора» Карл Герделер так и не смог договориться с фон Штауффенбергом, Беком и Мольтке о кандидатуре будущего канцлера (после устранения Гитлера). Этот и другие вопросы оказались столь принципиальными, что Герделер и Бек, придерживавшиеся относительно демократических взглядов на будущее страны, в начале 44-го года установили контакт с действующим коммунистическим подпольем – антифашистским комитетом «Свободная Германия», и ровно за месяц до покушения на Гитлера – 20 июня – состоялась встреча одного из руководителей «Свободной Германии» Антона Зефкова с представителем Штауффенберга, бывшим депутатом рейхстага Рейхвейном. Но могли ли они договориться, если в проекте Бека и Штауффенберга об осадном положении, которое предполагалось ввести после устранения Гитлера, было четко прописано следующее:
«Концлагеря следует обеспечить новой охраной. Освобождение осуществлять только в тех случаях, когда арест был недвусмысленно совершен с нарушением норм права. <…> Необходимо позаботиться о том, чтобы все военнопленные и иностранные рабочие оставались на своих местах и продолжали работать. <…> Охрану советских военнопленных следует значительно усилить и такое соотношение поддерживать впредь».
У высших офицеров и элиты, допущенной к «телу» (Гитлера), а значит, имевшей реальную возможность физического устранения фюрера, были собственные взгляды на войну с Россией, в корне отличавшиеся от взглядов коммунистического антифашистского подполья, давно и упорно расшатывающего нацистский режим изнутри методами пропаганды и диверсий на предприятиях против так называемых «фюреров производства», антифашистской агитации среди солдат вермахта и СС. Вот выдержки из листовки, составленной Антоном Зефковым:
«Солдат СС, по-прежнему ли “твоя честь называется верность”? (девиз эсэсовца. – Е. С.) …Освободи свое сознание от этих фраз, при помощи которых фюрер держит на привязи тебя и твоих товарищей! Ты должен знать: твоя честь и твоя верность принадлежат твоему народу. …Долг немецкого солдата – отдать свою жизнь за окончание войны и свержение Гитлера».
Понятно, что Штауффенберг из этого текста взял бы только последние два слова. Таким образом, обе антигитлеровские силы продолжали действовать порознь, что и дало повод Кальтенбруннеру говорить о «взводе» и «кучке». У руководителей карательного аппарата была уверенность, что с оппозицией, разделенной политическим фронтом, можно в конце концов справиться. По крайней мере, ясно было, как с такой оппозицией «работать»: «ловить, давить, а гнезда дезинфицировать» – простенькая формулировка Генриха Мюллера от ноября 1941 года.
Однако остается вопрос: почему от двух реальных оппозиционных сил эссэсовские функционеры все-таки отделили ничего на их взгляд собой не представляющие «цветочные общества», да еще и с явным раздражением обругали их «чертовыми»?
«Что за глупость у вас вышла с этим уставом? – сердито спрашивал в письме своего семнадцатилетнего сына группенфюрер СС Ганс Рикке, статс-секретарь Имперского министерства продовольствия и сельского хозяйства. – То, что я узнал, превосходит границу здравого смысла… Мне прислали копию… Это примитивно зашифрованная листовка пропагандистской антигосударственной партии Тельмана. Кто ее писал? Кто распространил среди таких идиотов, как ты? …Один совет я тебе все же дам – немедленно назови имена всех авторов, если они тебе известны. А они тебе известны, потому что с твоим честолюбием ты, конечно, не мог стоять в стороне! Сделай это, мой мальчик. Таков мой приказ – приказ отца, – он снимает с тебя ответственность перед твоими товарищами. …Но как… как такое могло с тобой произойти?! («с тобой» подчеркнуто. – Е. С.) Я не понимаю!.. Я отказываюсь понимать, но вынужден верить».
Речь идет о новом уставе элитного мюнхенского аэроклуба, который молодые пилоты, готовившиеся к службе в Люфтваффе, с разрешения начальства захотели переписать по-своему. И переписали.
Я нарочно сохранила всю пунктуацию подлинника, потому что это «Я не понимаю!..», по-моему, сродни раздражению Кальтенбруннера, выразившееся у того в слове «чертовы». Они не понимали. Почему… откуда… как мог вызреть протест даже в их детях – подрастающей нацистской элите, которой они готовили в будущем столько удовольствий, в частности – власть над миром?!
Это тоже была другая Германия – думающая, глядящая широко открытыми глазами молодости на стремительно накатывающий, обрастающий преступлениями ком человеконенавистнических идей. Молодость хочет любить и строить свою жизнь, а ее заставляли ненавидеть и разрушать чужие. Этого-то и не смогли понять ни Кальтенбруннер, ни его заместитель Мюллер, ни его шеф Гиммлер. Непонятное раздражает, держит в напряжении, пугает, наконец.
Только к концу 44-го года в аппарате СС по личному распоряжению Гиммлера начал разрабатываться особый план по работе со «стихийными проявлениями всякого рода протестных настроений, не попадающих под имеющиеся образцы». (Документ был позже представлен среди прочих перед Нюрнбергским трибуналом.) Этот «план», еще до того как был полностью составлен, уже оброс статистикой. Причем почему-то начиная с 1938 года. Возможно, это было нечто вроде «сброса» всего, в свое время не попавшего «под имеющиеся образцы».
Вот несколько примеров, представленных чиновниками следственного аппарата СС.
1938 год. Кёльн. Арестована молодежная студенческая группа, играющая запрещенный в Германии джаз. «Джаз-музыканты» «нагло заявили», что такова их «форма протеста» против молодежной и культурной политики правительства. «Сопляков» (перевод автора) пришлось выпустить, поскольку «глава джаз-банда» оказался сыном одного из рейхсляйтеров.
1939 год. Йенский университет. Группа студентов в течение полугода занималась распространением запрещенной литературы. Их сокурсники, а также часть преподавателей об этом знали, однако «донес только один, и то через пять с половиной месяцев после начала преступной деятельности».
1940 год. Гамбург. Группу школьников из семи человек переловили за следующим занятием: дети писали краской на стенах домов в своем районе: «Гитлер – это ложь, война, смерть!». Приписка: «В связи с этим и подобными случаями снова встает вопрос о создании особых корректировочных лагерей для детей арийской национальности (до 14 лет)».
1941 год. Берлин. Завод «Лоренц». Порча дорогостоящего оборудования группой из трех человек. Все арийцы, члены Трудового фронта. Завод «Аскания-верке». Взрыв толовой шашки в здании администрации. Ариец, 21 год, племянник начальника цеха. Объяснения давать отказался.
1942 год. Берлин. Группа из десяти человек подготовила и осуществила побег трех русских военнопленных, работавших на заводе «Хассе унд Вреде». Все арийцы. Не связаны ни с какой подпольной организацией. Свои действия объясняют «пролетарской солидарностью».
И так далее…
Информация об этом малоизвестном сопротивлении, «стихийно» рождавшемся среди немцев, все еще скрыта в отчетах и докладах гиммлеровских чиновников, но, возможно, и она в конце концов выйдет на свет, а вместе с ней – и несколько сотен имен тех, кто сумел сказать Гитлеру «нет».
Последний бой генерала Суслопарова
Почти забыто имя человека, подписавшего от имени СССР акт о капитуляции Германии в Реймсе.
Если задать вопрос нашим соотечественникам, почему все на Западе считают, что Вторая мировая война в Европе закончилась 7 мая 1945 года, а в СССР, и ныне в России, – 9-го, абсолютное большинство, уверена, лишь недоуменно пожмут плечами. И это неудивительно.
Правда, в мае 2006 года по одному из центральных телеканалов прошла передача «Великая Отечественная». В ней прозвучал краткий рассказ о событиях в Реймсе и был упомянут представитель СССР, которому Эйзенхауэр предложил поставить свою подпись под документом о капитуляции, – Суслопаров. Называлось и его воинское звание – генерал-майор, и должность – начальник советской военной миссии при штабе западных союзников.
Тут надо отметить, что факты из его биографии мне пришлось отыскивать в очень многих источниках…
В некоторых из них справедливо отмечается, что, не имея указаний из Москвы (ответ на телеграмму с запросом «как быть» ко времени начала церемонии подписания акта о капитуляции в 2 часа 30 минут 7 мая еще не пришел), Суслопаров оказался в трудном положении. В самом деле: если не подписывать, то получалось, что СССР остается единственным продолжающим войну с Германией государством из антигитлеровского союза. Генерал проявил вполне разумную инициативу. Он поставил свою подпись под документом. Но – с примечанием, что он «не исключает в дальнейшем подписания иного, более совершенного акта о капитуляции Германии, если о том заявит какое-либо союзное государство».
Остается только удивляться, насколько точно Суслопаров предугадал вариант дальнейшего развития событий. Ведь после того как Кремль настоял, чтобы капитуляция Германии была принята в Берлине верховным командованием всех стран антигитлеровской коалиции, документ, ознаменовавший полный военный разгром гитлеровской империи, подписали в ее столице в ночь на 9 мая 1945 года представители СССР (Маршал Советского Союза Жуков), США (генерал Спаатс), Великобритании (маршал авиации Таддер) и Франции (генерал де Латр де Тассиньи).
Суслопаров сражался в рядах Красной Армии на Восточном и Южном фронтах Гражданской войны в составе прославленной 30-й Иркутской стрелковой имени ВЦИК дивизии и затем продолжил службу в РКАА. Окончил Киевскую объединенную военную школу (1925), инженерно-командный факультет Артиллерийской академии имени Дзержинского (1938). В 1939 году он назначается советским военным атташе в Париже и одновременно резидентом военной разведки. Как отмечается в источниках, «руководит советской разведывательной сетью в Западной Европе, включая знаменитую "Красную капеллу"».
Генералом стал еще в 1940-м. В газете «Красная Звезда» (№ 135 от 12 июля 1940 г.) было опубликовано сообщение такого содержания: «Утвердить представление Правительственной комиссии о присвоении лицам высшего начальствующего состава Красной Армии воинских званий, установленных Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 7 мая 1940 г. …Присвоить звание генерал-майора артиллерии: …84. Суслопарову Ивану Алексеевичу» (на с. 3 газеты помещена и его фотография).
С началом Великой Отечественной войны Суслопаров вернулся на родину. Служил в штабе артиллерии Красной Армии, а с 1942-го до середины 1944 года успешно командовал артиллерией 10-й армии Западного фронта.
Уже в первые месяцы войны в газете «Известия» от 14 сентября 1941 года (№ 218) появилась статья «Артиллеристы Красной Армии», за подписью Ивана Суслопарова: «Н-ский артиллерийский полк… отражал превосходящие силы врага и поддерживал отход наших пехотных соединений на новый оборонительный рубеж… В этом единоборстве противник потерял много танков, машин и пехоты». Суслопаров утверждал, что «одним из доказательств силы советской артиллерии и храбрости артиллеристов является тот факт, что немцы в сбрасываемых ими листовках грозят не давать нашим артиллеристам пощады в случае их пленения. Презирая такое запугивание, наша артиллерия продолжает разить танки, авиацию, артиллерию, пулеметы, минометы и живую силу врага».
Летом 1944 года военачальника-артиллериста снова послали на дипломатическую работу во Францию. Вероятно, тогда ему и было присвоено очередное воинское звание генерал-лейтенанта (приказа об этом назначении найти мне не удалось). На него возлагалась большая ответственность за осуществление связи с союзниками, открывшими наконец Второй фронт в Европе. Трудность заключалась в том, что Суслопаров находился в Париже, а штаб союзных войск в Реймсе, в 125 километрах от столицы Франции.
Однако следить за ситуацией в штабе нужно было в оба глаза, так как именно там чаще всего германские эмиссары пытались найти пути для сепаратных соглашений. Кремль предвидел возможность подобных шагов.
Но чуть позже Суслопарова снова пригласили к Эйзенхауэру, который сообщил представителю СССР, что после требования союзников о полной капитуляции немцы согласились подписать соответствующий акт. Эйзенхауэр просил Суслопарова сообщить в Москву текст капитуляции, получить там одобрение и подписать от имени Советского Союза. Подписание, по его словам, уже было назначено на 2 часа 30 минут 7 мая 1945 года в помещении оперативного отдела в штабе главнокомандующего.
Настоящий пик государственного внимания наступал, когда ребенку исполнялось десять лет. Все годы «тысячелетнего рейха» день 15 марта был совершенно особым днем в жизни немецких семей.
Тот, кто хочет стать солдатом,
Тот оружие должен иметь,
Заряжать его порохом должен
И гладкою твердой пулей!
Ежегодно все мальчики, достигшие десяти лет к 15 марта, обязаны были являться в штаб-квартиру Имперского молодежного союза для регистрации.
Процедура обставлялась торжественно. Дети получали в подарок книги и значки; они выходили взволнованные, с сознанием исполненного гражданского долга. Ни они, ни их родители не представляли себе, какому тщательному изучению будут подвергнуты все сведения о мальчике и его семье, в особенности – о расовой чистоте. В течение следующих тридцати пяти дней (с 15 марта до 20 апреля, дня рождения фюрера) функционеры штабов Имперской молодежи решали все будущее мальчика, сортируя карточки с данными по определенным категориям.
«Расово чистые» зачислялись в «Юнгфольк», младшую группу – от 10 до 14 лет. Необычайно пафосная процедура приема происходила 20 апреля – в день рождения фюрера.
…Мой дорогой Генрих!Это письмо написано старшим сыном Мартина Бормана, двенадцатилетним Адольфом Мартином Борманом, которого в семье звали Кронци (от кронпринца. – Е. С.), – десятилетнему Генриху Лею, младшему сыну лидера Трудового фронта.
Сегодня, 15 марта 1942 года, мне поручено послать тебе торжественное поздравление по поводу твоего предстоящего вступления в ряды Молодежи Адольфа Гитлера. Как каждый «пимпф» (член «Юнгфольк»: от 10 до 14 лет. – Е. С.), ты, конечно, твердо знаешь «швертворте» (нацистская клятва верности. – Е. С.) и «Хорст Вессель» (нацистский гимн. – Е. С.) и легко пробежишь 60 метров за 12 секунд (норматив. – Е. С.). У тебя еще есть четыре года, чтобы научиться остальному. Поздравляю и крепко обнимаю тебя.
Твой друг Кронци
15 марта 1942 года, Берлин
Генрих Лей с 1939 года вместе с матерью и сестрой жил за границами рейха (Франция, США, Швейцария). В этой семье царили совсем другие настроения и принципы воспитания, и письмо Кронци было, конечно, написано под диктовку его отца с изрядной долей издевки над соратником, вынужденным мириться с такой формой протеста своей жены.
Вполне вероятно, что Борман (с той же издевательской подоплекой) посоветовал Гитлеру именно Лею поручить разработку устава для «Орденсбурген» – «Рыцарских замков» – закрытых учебных заведений для формирования нацистской элиты – учебных заведений высшей категории, после «школ Адольфа Гитлера» и «Наполас» (национал-социалистических школ).
Лей разработал, причем сразу для всех трех категорий. И предложил… Борману отправить в первое же открывшееся такое заведение своего старшего сына, для примера. Одиннадцатилетний, пухлый, приземистый и черноволосый Кронци стал воспитанником школы Адольфа Гитлера, где идеалом считался высокий голубоглазый блондин, гибкий и ловкий; спорту уделялось пять с половиной дней в неделю, преподавание немецкого языка велось по нацистским газетам, а литературы – по антисемитскому еженедельнику «Дер Штюрмер»[1].
Если бы «тысячелетний рейх» дожил до восемнадцатилетия Кронци, то есть до 1948 года, то сын Бормана безусловно попал бы в один из «Рыцарских замков» в Гроссинзее, Зонтхофене или Мариенбурге, где на тысячу воспитанников приходилось пятьсот преподавателей и инструкторов. Правда, после шестилетнего обучения в «школе Адольфа Гитлера» Кронци обязан был бы еще два с половиной года отработать в «Службе труда рейха», либо четыре года пробыть на партийной работе, но сына Бормана, конечно, от этих повинностей освободили бы.
Молодая элита буквально рвалась поскорей попасть в эти «рыцарские замки», окруженные мистическим ореолом тевтонского рыцарства.
Чему их там учили, можно судить хотя бы такому стандарту, утвержденному Леем:
«…По шесть часов в день должно быть уделено верховой езде, поскольку это укрепляет и поддерживает ощущение полного господства над живым существом».
Именно эта цель – достижение господства над живыми существами – и была сутью всего воспитания и образования молодежи Третьего рейха.
«Любое знание есть диверсия против самообладания, – считал Гитлер. – Национал-социалистическое государство должно стоять на двух образовательных идеях. Первое – разжигание огня в сердце моей молодежи и внедрение в ее разум понятия расы. Второе – готовность победить или умереть. <…> Конечная цель образования моей молодежи – создание нового человека, фанатически преданного национал-социалистической идее».
А ведь в течение четырех предшествующих «Третьему рейху» столетий образовательная система Германии считалась лучшей в мире. В Германию всегда ехали учиться. Как нацистам удалось развалить эту систему всего за два года?!
«Инновации – вот ваш инструмент, – поучал все тот же вредоносный Лей министра образования Руста. – Под маркой экспериментов и заимствований иностранного опыта смело наносите удары ломом».
«С университетами проще, – продолжает он же. – Дать трибуну Хайдеггеру, вычистить остатки самоуправления, менять преподавательский состав, поменьше часов в аудиториях, побольше на воздухе… В университетах хороший дух. Когда я сам учился, еще до Первой мировой, у нас и тогда уже хорошо пахло патриотизмом».
(Для сравнения: автор этих строк для обучения собственных детей, живших в Париже, пригласил трех итонских профессоров.)
Руста поучал и Геббельс. «Преподавание религии, – писал он, – должно вестись во всех школах, но в самом темном углу, куда никому не хочется заглядывать. Через несколько лет мы выпустим оттуда учителей-священников прямо под наши знамена».
Во время допросов перед началом заседаний Нюрнбергского трибунала бывшие вожди говорили, что не понимают, как и почему у некоторой части немецкой молодежи вдруг проступила такая звериная, садистская жестокость. Кальтенбруннер, например, заявил следователю, что когда молодые, даже юные солдаты СС соревнуются в меткости стрельбы из огнеметов по играющим на футбольном поле польским детям, то они, безусловно, «находятся под воздействием каких-то наркотических препаратов». А Юлиус Штрейхер, доказывая цивилизованность национальной политики Германии, показывал один из пунктов инструкции для руководителей Гитлерюгенда, подписанного его главой фон Ширахом, по которой командирам отрядов вменялось в обязанность «предотвращать или не допускать драки членов нацистского молодежного союза с еврейскими детьми». Следователь в ответ зачитал абзац из учебника биологии под редакцией Гауха, 1938 года издания:
«Животный мир следует классифицировать на представителей нордической расы и низших животных». Дальше следователь задал вопрос: «Зачем детям приказывать не трогать “детенышей низших животных”, если взрослым будет приказано их убивать?» – «Ваш вопрос показывает, что вы ничего не смыслите в воспитании, – ответил Штрейхер. – Наш ребенок растет в системе запретов. Система поднимается вместе с ним. Наш юноша никогда из нее не выйдет. Вот почему наш солдат всегда выполнит приказ».
Любопытно, что, находясь в Нюрнберге, Герман Геринг признал-таки одну «ошибку», совершенную национал-социалистами в воспитании своей молодежи.
«“Отвага безграмотности”, превозносимая фюрером, – писал Геринг, – действенна в победоносном наступлении. Но в трудных, позиционных сражениях необходимо было иметь в резерве полки интеллектуалов».
Другая Германия
В апреле 1943 года старший криминальный советник (штурмбанфюрер СС) Отто Штамм представил своему начальству обычный доклад о работе своего подразделения, одним из пунктов которого значилась «ликвидация тридцати подпольных квартир в Берлине», с перечислением адресов, имен арестованных подпольщиков, а также нескольких берлинских заводов, на которых ими велась «подрывная» работа. Доклад, повторяю, вполне рядовой, но именно этот пункт кто-то, видимо начальник Штамма, обвел красными чернилами и, судя по всему, переправил документ выше, потому что поверх подписи старшего криминального советника стоит регистрационная печать Отдела «охранных арестов», которым руководил Генрих Мюллер. Доклады чиновники аппарата СС обычно «футболили» наверх в случаях «политической неясности», то есть – редчайших. Что же в этом пункте доклада показалось неясным начальнику Штамма? И вот, в том же апреле сорок третьего, шеф Мюллера Кальтенбруннер все разъяснил:
«Рейхсфюрер (Гиммлер. – Е. С.) требует прекратить пагубную практику завышения цифр… Тридцать подпольных квартир в Берлине – пропаганда двух-трех изменников, вроде Шоллей в Мюнхене!.. Эти тридцать «белых роз» не более чем постсталинградский синдром страха наших сотрудников».
«Шолли в Мюнхене» – Ганс и София – создали студенчекую антифашистскую организацию под названием «Белая роза», занимавшуюся составлением и распространением листовок, открытыми протестами против внедрения «оглупляющей культуры» в форме диспутов с профессорами университета, и нескольких из них они привлекли на свою сторону. Брат и сестра Шолль в тридцатых годах маршировали под знаменами Гитлерюгенда, а потом, разобравшись в происходящем, начали активную борьбу с обманувшим их ожидания режимом. Ребята действовали открыто, часто вызывающе, их быстро разоблачили и, пропустив через скорый Народный трибунал, повесили.
На суде в Нюрнберге Кальтенбруннер довольно пренебрежительно говорил о «немецком движении Сопротивления» (термин историка Г. Риттера. – Е. С.), как о «взводе струсивших генералов» и «кучке зарывшихся в ил коммунистов с социал-демократами» и еще всяких «чертовых цветочных обществах». Заместитель Гиммлера демонстративно и по понятной логике занижал масштабы сопротивления режиму, которому он служил. После войны находились историки, фактически разделявшие мнение обергруппенфюрера СС о том, что никакого внутреннего протеста в немецком обществе тогда не было, а если кто-то и хотел перемен, то одна так называемая генеральская, или военная оппозиция. Ну, еще всякие там «цветочные общества»! У этой клеветы на немецкий народ есть простое, статистическое и… трагическое опровержение, которое мы находим в тех же отчетах карательного аппарата СС: только за январь – апрель 1943 года гестапо казнило 310 тысяч борцов немецкого Сопротивления. Это и была та самая другая Германия, о которой замечательно рассказал Михаил Ромм в фильме «Обыкновенный фашизм».
Эта другая Германия была разной. И главная беда ее состояла в том, что она не была единой. Даже внутри «генеральской» оппозиции шел раздор. Например, один из руководителей «июльского заговора» Карл Герделер так и не смог договориться с фон Штауффенбергом, Беком и Мольтке о кандидатуре будущего канцлера (после устранения Гитлера). Этот и другие вопросы оказались столь принципиальными, что Герделер и Бек, придерживавшиеся относительно демократических взглядов на будущее страны, в начале 44-го года установили контакт с действующим коммунистическим подпольем – антифашистским комитетом «Свободная Германия», и ровно за месяц до покушения на Гитлера – 20 июня – состоялась встреча одного из руководителей «Свободной Германии» Антона Зефкова с представителем Штауффенберга, бывшим депутатом рейхстага Рейхвейном. Но могли ли они договориться, если в проекте Бека и Штауффенберга об осадном положении, которое предполагалось ввести после устранения Гитлера, было четко прописано следующее:
«Концлагеря следует обеспечить новой охраной. Освобождение осуществлять только в тех случаях, когда арест был недвусмысленно совершен с нарушением норм права. <…> Необходимо позаботиться о том, чтобы все военнопленные и иностранные рабочие оставались на своих местах и продолжали работать. <…> Охрану советских военнопленных следует значительно усилить и такое соотношение поддерживать впредь».
У высших офицеров и элиты, допущенной к «телу» (Гитлера), а значит, имевшей реальную возможность физического устранения фюрера, были собственные взгляды на войну с Россией, в корне отличавшиеся от взглядов коммунистического антифашистского подполья, давно и упорно расшатывающего нацистский режим изнутри методами пропаганды и диверсий на предприятиях против так называемых «фюреров производства», антифашистской агитации среди солдат вермахта и СС. Вот выдержки из листовки, составленной Антоном Зефковым:
«Солдат СС, по-прежнему ли “твоя честь называется верность”? (девиз эсэсовца. – Е. С.) …Освободи свое сознание от этих фраз, при помощи которых фюрер держит на привязи тебя и твоих товарищей! Ты должен знать: твоя честь и твоя верность принадлежат твоему народу. …Долг немецкого солдата – отдать свою жизнь за окончание войны и свержение Гитлера».
Понятно, что Штауффенберг из этого текста взял бы только последние два слова. Таким образом, обе антигитлеровские силы продолжали действовать порознь, что и дало повод Кальтенбруннеру говорить о «взводе» и «кучке». У руководителей карательного аппарата была уверенность, что с оппозицией, разделенной политическим фронтом, можно в конце концов справиться. По крайней мере, ясно было, как с такой оппозицией «работать»: «ловить, давить, а гнезда дезинфицировать» – простенькая формулировка Генриха Мюллера от ноября 1941 года.
Однако остается вопрос: почему от двух реальных оппозиционных сил эссэсовские функционеры все-таки отделили ничего на их взгляд собой не представляющие «цветочные общества», да еще и с явным раздражением обругали их «чертовыми»?
«Что за глупость у вас вышла с этим уставом? – сердито спрашивал в письме своего семнадцатилетнего сына группенфюрер СС Ганс Рикке, статс-секретарь Имперского министерства продовольствия и сельского хозяйства. – То, что я узнал, превосходит границу здравого смысла… Мне прислали копию… Это примитивно зашифрованная листовка пропагандистской антигосударственной партии Тельмана. Кто ее писал? Кто распространил среди таких идиотов, как ты? …Один совет я тебе все же дам – немедленно назови имена всех авторов, если они тебе известны. А они тебе известны, потому что с твоим честолюбием ты, конечно, не мог стоять в стороне! Сделай это, мой мальчик. Таков мой приказ – приказ отца, – он снимает с тебя ответственность перед твоими товарищами. …Но как… как такое могло с тобой произойти?! («с тобой» подчеркнуто. – Е. С.) Я не понимаю!.. Я отказываюсь понимать, но вынужден верить».
Речь идет о новом уставе элитного мюнхенского аэроклуба, который молодые пилоты, готовившиеся к службе в Люфтваффе, с разрешения начальства захотели переписать по-своему. И переписали.
Я нарочно сохранила всю пунктуацию подлинника, потому что это «Я не понимаю!..», по-моему, сродни раздражению Кальтенбруннера, выразившееся у того в слове «чертовы». Они не понимали. Почему… откуда… как мог вызреть протест даже в их детях – подрастающей нацистской элите, которой они готовили в будущем столько удовольствий, в частности – власть над миром?!
Это тоже была другая Германия – думающая, глядящая широко открытыми глазами молодости на стремительно накатывающий, обрастающий преступлениями ком человеконенавистнических идей. Молодость хочет любить и строить свою жизнь, а ее заставляли ненавидеть и разрушать чужие. Этого-то и не смогли понять ни Кальтенбруннер, ни его заместитель Мюллер, ни его шеф Гиммлер. Непонятное раздражает, держит в напряжении, пугает, наконец.
Только к концу 44-го года в аппарате СС по личному распоряжению Гиммлера начал разрабатываться особый план по работе со «стихийными проявлениями всякого рода протестных настроений, не попадающих под имеющиеся образцы». (Документ был позже представлен среди прочих перед Нюрнбергским трибуналом.) Этот «план», еще до того как был полностью составлен, уже оброс статистикой. Причем почему-то начиная с 1938 года. Возможно, это было нечто вроде «сброса» всего, в свое время не попавшего «под имеющиеся образцы».
Вот несколько примеров, представленных чиновниками следственного аппарата СС.
1938 год. Кёльн. Арестована молодежная студенческая группа, играющая запрещенный в Германии джаз. «Джаз-музыканты» «нагло заявили», что такова их «форма протеста» против молодежной и культурной политики правительства. «Сопляков» (перевод автора) пришлось выпустить, поскольку «глава джаз-банда» оказался сыном одного из рейхсляйтеров.
1939 год. Йенский университет. Группа студентов в течение полугода занималась распространением запрещенной литературы. Их сокурсники, а также часть преподавателей об этом знали, однако «донес только один, и то через пять с половиной месяцев после начала преступной деятельности».
1940 год. Гамбург. Группу школьников из семи человек переловили за следующим занятием: дети писали краской на стенах домов в своем районе: «Гитлер – это ложь, война, смерть!». Приписка: «В связи с этим и подобными случаями снова встает вопрос о создании особых корректировочных лагерей для детей арийской национальности (до 14 лет)».
1941 год. Берлин. Завод «Лоренц». Порча дорогостоящего оборудования группой из трех человек. Все арийцы, члены Трудового фронта. Завод «Аскания-верке». Взрыв толовой шашки в здании администрации. Ариец, 21 год, племянник начальника цеха. Объяснения давать отказался.
1942 год. Берлин. Группа из десяти человек подготовила и осуществила побег трех русских военнопленных, работавших на заводе «Хассе унд Вреде». Все арийцы. Не связаны ни с какой подпольной организацией. Свои действия объясняют «пролетарской солидарностью».
И так далее…
Информация об этом малоизвестном сопротивлении, «стихийно» рождавшемся среди немцев, все еще скрыта в отчетах и докладах гиммлеровских чиновников, но, возможно, и она в конце концов выйдет на свет, а вместе с ней – и несколько сотен имен тех, кто сумел сказать Гитлеру «нет».
Последний бой генерала Суслопарова
Почти забыто имя человека, подписавшего от имени СССР акт о капитуляции Германии в Реймсе.
Если задать вопрос нашим соотечественникам, почему все на Западе считают, что Вторая мировая война в Европе закончилась 7 мая 1945 года, а в СССР, и ныне в России, – 9-го, абсолютное большинство, уверена, лишь недоуменно пожмут плечами. И это неудивительно.
Предусмотрительное примечание
Да, в некоторых изданных у нас в стране трудах говорится о том, что в ставку Верховного главнокомандующего объединенными экспедиционными силами союзников генерала Дуайта Эйзенхауэра, находившуюся в Реймсе (северо-западная Франция), тогдашнее правительство Германии, возглавляемое адмиралом Деницем, направило 6 мая генерал-полковника Йодля с задачей заключить перемирие с западными державами. После переговоров немецкой стороне пришлось согласиться с капитуляцией Третьего рейха. Подписание соответствующего акта состоялось в ночь на 7 мая. Но многим ли известны данные факты?Правда, в мае 2006 года по одному из центральных телеканалов прошла передача «Великая Отечественная». В ней прозвучал краткий рассказ о событиях в Реймсе и был упомянут представитель СССР, которому Эйзенхауэр предложил поставить свою подпись под документом о капитуляции, – Суслопаров. Называлось и его воинское звание – генерал-майор, и должность – начальник советской военной миссии при штабе западных союзников.
Тут надо отметить, что факты из его биографии мне пришлось отыскивать в очень многих источниках…
В некоторых из них справедливо отмечается, что, не имея указаний из Москвы (ответ на телеграмму с запросом «как быть» ко времени начала церемонии подписания акта о капитуляции в 2 часа 30 минут 7 мая еще не пришел), Суслопаров оказался в трудном положении. В самом деле: если не подписывать, то получалось, что СССР остается единственным продолжающим войну с Германией государством из антигитлеровского союза. Генерал проявил вполне разумную инициативу. Он поставил свою подпись под документом. Но – с примечанием, что он «не исключает в дальнейшем подписания иного, более совершенного акта о капитуляции Германии, если о том заявит какое-либо союзное государство».
Остается только удивляться, насколько точно Суслопаров предугадал вариант дальнейшего развития событий. Ведь после того как Кремль настоял, чтобы капитуляция Германии была принята в Берлине верховным командованием всех стран антигитлеровской коалиции, документ, ознаменовавший полный военный разгром гитлеровской империи, подписали в ее столице в ночь на 9 мая 1945 года представители СССР (Маршал Советского Союза Жуков), США (генерал Спаатс), Великобритании (маршал авиации Таддер) и Франции (генерал де Латр де Тассиньи).
Артиллерист и дипломат
Что же смог автор этих строк узнать о жизни почти забытого ныне генерала? К сожалению, не очень многое. В частности, в справке, полученной из Центрального архива Министерства обороны РФ, указано, что Иван Алексеевич Суслопаров родился 19 октября 1897 года в деревне Крутихинцы Куменского района Кировской области (именно такая запись имеется в личном деле № 0783357). Родители – крестьяне. Участник Первой мировой войны и Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде в 1917 году.Суслопаров сражался в рядах Красной Армии на Восточном и Южном фронтах Гражданской войны в составе прославленной 30-й Иркутской стрелковой имени ВЦИК дивизии и затем продолжил службу в РКАА. Окончил Киевскую объединенную военную школу (1925), инженерно-командный факультет Артиллерийской академии имени Дзержинского (1938). В 1939 году он назначается советским военным атташе в Париже и одновременно резидентом военной разведки. Как отмечается в источниках, «руководит советской разведывательной сетью в Западной Европе, включая знаменитую "Красную капеллу"».
Генералом стал еще в 1940-м. В газете «Красная Звезда» (№ 135 от 12 июля 1940 г.) было опубликовано сообщение такого содержания: «Утвердить представление Правительственной комиссии о присвоении лицам высшего начальствующего состава Красной Армии воинских званий, установленных Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 7 мая 1940 г. …Присвоить звание генерал-майора артиллерии: …84. Суслопарову Ивану Алексеевичу» (на с. 3 газеты помещена и его фотография).
С началом Великой Отечественной войны Суслопаров вернулся на родину. Служил в штабе артиллерии Красной Армии, а с 1942-го до середины 1944 года успешно командовал артиллерией 10-й армии Западного фронта.
Уже в первые месяцы войны в газете «Известия» от 14 сентября 1941 года (№ 218) появилась статья «Артиллеристы Красной Армии», за подписью Ивана Суслопарова: «Н-ский артиллерийский полк… отражал превосходящие силы врага и поддерживал отход наших пехотных соединений на новый оборонительный рубеж… В этом единоборстве противник потерял много танков, машин и пехоты». Суслопаров утверждал, что «одним из доказательств силы советской артиллерии и храбрости артиллеристов является тот факт, что немцы в сбрасываемых ими листовках грозят не давать нашим артиллеристам пощады в случае их пленения. Презирая такое запугивание, наша артиллерия продолжает разить танки, авиацию, артиллерию, пулеметы, минометы и живую силу врага».
Летом 1944 года военачальника-артиллериста снова послали на дипломатическую работу во Францию. Вероятно, тогда ему и было присвоено очередное воинское звание генерал-лейтенанта (приказа об этом назначении найти мне не удалось). На него возлагалась большая ответственность за осуществление связи с союзниками, открывшими наконец Второй фронт в Европе. Трудность заключалась в том, что Суслопаров находился в Париже, а штаб союзных войск в Реймсе, в 125 километрах от столицы Франции.
Однако следить за ситуацией в штабе нужно было в оба глаза, так как именно там чаще всего германские эмиссары пытались найти пути для сепаратных соглашений. Кремль предвидел возможность подобных шагов.
Наказанная инициатива
Этим правом Суслопарову пришлось воспользоваться 7 мая 1945 года. Вот как излагает ситуацию Семен Штеменко, в ту пору заместитель Антонова: «О всех переговорах и их результатах мы получали регулярные сообщения от наших миссий за границей; особенно подробные – от генерала И. А. Суслопарова… Вечером 6 мая к начальнику советской военной миссии генералу Суслопарову прилетел адъютант Д. Эйзенхауэра. Он передал приглашение главнокомандующего срочно прибыть в его штаб. Д. Эйзенхауэр принял И. А. Суслопарова. Улыбаясь, он сказал, что прибыл гитлеровский генерал Йодль с предложением капитулировать перед англо-американскими войсками и воевать против СССР…».Но чуть позже Суслопарова снова пригласили к Эйзенхауэру, который сообщил представителю СССР, что после требования союзников о полной капитуляции немцы согласились подписать соответствующий акт. Эйзенхауэр просил Суслопарова сообщить в Москву текст капитуляции, получить там одобрение и подписать от имени Советского Союза. Подписание, по его словам, уже было назначено на 2 часа 30 минут 7 мая 1945 года в помещении оперативного отдела в штабе главнокомандующего.