Елена Усачева. Соперница Снежной королевы

Елена Усачева
Соперница Снежной Королевы

Глава 1
Перстень с черным камнем

   Она часто смеялась. Часто и громко. Большие глаза и эта вечная американская улыбка. И кожаные штаны. И волосы. Длинные, пушистые, золотистой волной падающие на спину. Смешная челка, упирающаяся в тонкие брови. Маленький круглый рот. Глаза. Про глаза уже было? Неважно! Они у нее были как чайные блюдца, про них можно двадцать раз вспомнить.
   Ходила в темном. Либо черные штаны и свитер, либо легинсы и серая шелковая блузка. Глаза тоже подводила черным, отчего и без того большие, они становились огромными. На все лицо. Как в японских манга. И смотрела всегда в упор, словно душу пыталась выпить или мысли прочитать. А мысли у всех одинаковые – уродка, монстр, сумасшедшая. Еще был перстень. Массивный, на указательном пальце правой руки. Серебряный ободочек и выпуклый черный камень. Когда она писала, взгляд невольно следил за перстнем. Все остальное было неважно.
   Но ничто не могло сравниться с ее именем. Вайнона, сокращенно Нона. Когда учительница представляла ее классу, Нона улыбалась. Таращила свои глазищи и демонстрировала тридцать два зуба. Или тридцать три.
   Секрет имени разрешился просто – она родилась в Америке. Ее отец работал переводчиком в Хьюстоне, в Центре управления полетами. Землю с космосом соединял. Долго работал, всех перевел. За это время Нона успела научиться улыбаться и пристально смотреть в глаза собеседнику. Ну и английский у нее, конечно, был на высоте. Нашим оставалось только слушать, открыв рот.
   Поначалу Нону, разумеетсся, окружили. Вперед лезли Соня с Фанькой. Касались ее волос, трогали мягкую кожу куртки, расспрашивали, как там, в Америке, что носят, что смотрят. Два дня ее считали партизанкой, потому что Нона отказывалась говорить о чудесах. На вопросы отвечала односложно. Ей не верили. Как это – никуда не ходят? Как это – не тусуются? Как это – секонд-хенд вместо гламурных тряпок? И не красятся? Вранье! В Америке всё шикарно, всё первый сорт – вечеринки, одежда, люди. Америка – мир вечного праздника!
   Нона пожимала плечами и улыбалась. Она бы, наверное, сказала то, что от нее ждут. Но она не знала, как отвечать, поэтому твердила свое – ничего особенного, просто жили, просто учились, по вечерам смотрели всей семьей телевизор. Все больше старое советское кино, чтобы Вайнона поддерживала русский язык. Еще она любила читать и ходить на окраину поселка смотреть закаты.
   Через два дня от нее отстали – ничего нового она рассказать не могла, опять пришла все в той же черной куртке и кожаных штанах, в ботинках на плоской подошве, так же подвела черным глаза, так же расчесала свои волосы. Увидев все это, Сонька Томилова многозначительно хмыкнула. Выбила дробь наманикюренными ноготками. Она пыталась Ноне понравиться, однако новенькой было как будто все равно, кто и о чем с ней говорит.
   Горюнова со всеми держалась одинаково ровно. Даже с двоечником Шариповым. Он к ней подкатил с вопросом, играет ли американка в баскетбол. «В Америке все – негры, и все играют в баскетбол», – заявил Алик. Нона улыбнулась в ответ. Ее бледная кожа словно засветилась изнутри. Она не обиделась, даже не заметила, что Шарипов пытался ее задеть. Ответила, что в баскетбол не играет. Любит волейбол и теннис. А еще горные лыжи и серфинг. Обожает играть в карты и в гольф. Однажды с двоюродным братом проехала на велосипеде от Хьюстона до Бомонта. Или куда она там ездила – никто не запомнил мудреных английских слов. А еще…
   Но договорить ей не дали, потому что Алик Шарипов, сраженный ее талантами, быстренько смотался, не дожидаясь вопроса, что еще, помимо баскетбола, он любит. Потому что Алик любил только пиво, компьютерные игры и все самые глупые сериалы по телевизору.
   – Выделывается, – прошептала задетая за живое Соня. Как можно было не заметить, что она, королева класса, предлагает свою дружбу и покровительство этой убогой?
   – Да ладно! – не согласилась Фаина. Ее восхищало умение Ноны быть одной. Сама по себе. Фаина, обреченная всю жизнь быть при ком-то, искренне позавидовала этому дару.
   – Ничего, воспитаем, – пообещала Соня, кривя губы – то ли улыбнулась, то ли оскалилась.
   – Тише! – напомнила о себе литераторша и качнула монументальной прической. – Я так понимаю, что Ломоносов вам не понравился! Что же вы тогда любите читать?
   – Майер, – заторопилась Фаина Шишлакова.
   – Про вампиров, – подхватила Настя Соболева.
   – Брэм Стокер и Говард Лавкрафт, – гробовым голосом произнес Костик Чемоданов. – Еще можно Роджера Желязны.
   – А что-нибудь ближе к школьной программе? – пыталась повернуть разговор в нужную ей сторону литераторша.
   – Пушкин! – задорно отрапортовала отличница Белова. Светка умеет угодить взрослым.
   – Молодец, Света! – неловко похвалила учительница.
   – Лермонтов, Толстой, Достоевский, – мрачно перечислил Костик.
   Литераторша отмахнулась от него и вдруг спросила:
   – Горюнова! Нона, а ты что любишь читать?
   Класс затих. Все ждали чего-то невозможного. Что она любит на досуге, между игрой в гольф и серфингом, почитывать переписку с инопланетянами.
   – «Маленького принца» Экзюпери.
   Все ахнули.
   – Эмо, что ли? – вынесла общий приговор Соня.
   А почему бы и нет? Черный цвет присутствует. Но без розового. И прическа не соответствует. Ну да с внешностью могут быть любые проколы, душу никто не разглядит. А она у нее наверняка розовенькая, пушистенькая. С черными крылышками.
   – Томилова, при чем здесь это? – оборвала общее шебуршание учительница.
   А Нона опять улыбалась. Она не понимала, что своим поведением и своим ответом неумолимо делила класс на две сильно не равные части. Что ее невидимые войска вошли в королевство Сони Томиловой, сломили вялое сопротивление, заставив всех ее почитателей следовать за собой. Соня осталась с Фаиной. Но и та с восторгом смотрела на победителя.
   – Слазь, кончилась твоя власть! – пошутил на перемене не по годам сообразительный Костик.
   Соня стрельнула в его сторону глазами. Были они у нее красивые. Светлые, с длинными ресницами. Тонкие брови, аккуратный носик. У нее тоже были хорошие волосы, но она предпочитала собирать их в хвост, обнажая изящную шею, мягкую линию плеча. Эх, кто только вслед за ней не отращивал волосы, не собирал их в хвост… Но главное, ведь не волосы и не прическа. Никто не мог повторить этот поворот головы, это небрежное движение, когда, поправляя выбившиеся локоны, встаешь так, что все видят – и покатое плечо, и начавшую формироваться грудь.
   Томилова тоже теперь улыбалась. Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет. Так, кажется, было в «Слове о полку Игореве»? Или у Ломоносова?
   – Костик, сделай доброе дело, найди мне новенькую, – попросила Соня. – Я ее в раздевалке буду ждать.
   Костик понимающе зажмурился. Новый учебный год набирал обороты. Сентябрь скреб по душам заголяющимися ветками.
   – Лизка, стоять! – поймал он в коридоре одноклассницу. – Новенькую видела?
   – Она в туалете.
   – Зови! Нужна для срочного дела. – Костик склонился к невысокой Арзамасцевой, клюнул носом в ее светлую макушку. – Ее отправляют домой на Марс.
   – Сам иди.
   Лиза Арзамасцева слегка задохнулась от своей храбрости – отказать Костику, когда в него все влюблены. И даже она. Чуть-чуть.
   – Лиза. – Костик положил ей руку на плечо. Ладонь широкая и мягкая, а у нее такое костлявое плечо. – Вдруг это любовь?
   – К кому? – запуталась Лиза.
   А ну как сейчас признается, что всю жизнь ждал только ее, что искал по всему свету – и вот вдруг разглядел.
   – Инопланетян к новенькой!
   Чуть не заплакала от обиды. Вот ведь размечталась!
   – Сейчас позову, – поникла Арзамасцева.
   – Я буду в раздевалке! – Костик уже мчался к лестнице.
   А может, и не в туалете? Лиза видела, как Нона туда заходила. Но это было давно, минут пять назад. Могла уйти.
   – Привет!
   Странно, Нона стоит около окна. Что там необычного можно разглядеть?
   – Ты чего тут?
   Новенькая обернулась. Улыбка. Опять эта улыбка! Чему она так радуется?
   – У вас деревья облетают, – тихо произнесла она.
   – У всех деревья облетают.
   – Это ведь береза? – Она ткнула пальцем в окно. – У нас тоже росла береза. Ее отец посадил.
   – Тебя Костик ищет.
   – А еще у вас солнце совсем другое.
   – Круглое. А у вас квадратное, что ли?
   Лиза злилась. Сейчас вот Нона встретится с Костиком, и он признается ей в любви. А вдруг – если бы не Горюнова, нежные слова были бы подарены ей. Мягкая ладонь… Потерлась щекой о плечо, словно пытаясь вернуть улетевшее тепло чужой руки.
   – Другое.
   Нона пошла к выходу. Не спросила, где ищут.
   – В раздевалке, – в спину уже бросила Лиза.
   Дурацкий какой-то разговор. Может, она правда чокнутая? Или в Америке все такие, с небольшим сдвигом по фазе?
   Лиза выглянула в окно. Никаких берез. Кусты барбариса и сирени. Тополя. А еще грязное стекло. Увидеть отсюда березу в Америке было крайне проблематично.
   Чокнутая. И что Костик в ней нашел?
   Чемоданов неожиданно встретился на втором этаже.
   – Уже поговорили? – удивилась Лиза.
   – Да нет, разговор только начался.
   Нехорошее предчувствие заставило сбежать вниз. Раздевалка огорожена ажурной решеткой, высокий прилавок, обитый пластиковой панелью.
   В первую секунду ей показалось, что все в порядке – просто разговаривают. Нона стоит спиной к полупустым вешалкам. Перед ней, слишком близко, Соня. Рядом, как всегда, Фаина. Лиза рассердилась сама на себя. Она-то чего так сорвалась? Тоже хочет быть там? Стоять рядом, слушать, о чем говорят. Так зачем она звала-то? Костик и не собирался с Ноной встречаться! Все это для Сони, для вечной Снежной Королевы.
   Железная секция вешалки скрипнула, ударилась о соседнюю. Металлический лязг неприятно царапнул слух. Секция качнулась обратно, заставив душу рваться на части. Какой же противный звук!
   Внезапно поняла – там дерутся. Из-за высокой стойки было плохо видно. Слышно. Удары и всхлипы, словно смеялись.
   Кому там драться? Фаина и Соня не поделили дружбу с Горюновой?
   Внезапно, как молния! Это же они Нону бьют! Шишлакова с Томиловой! Никакого Костика и признаний в любви.
   Сначала по сердцу прошелся сквознячок облегчения. Костик не увлечен новенькой. Он верно служит своей королеве, а значит, по-прежнему остается свободным. Заныло плечо – как он тогда положил руку, сквозь ткань блейзера прожгло. Зачем-то вспомнила: «Стоять! Новенькую видела?» – «Она в туалете!»
   Из-за ажурной решетки все еще летят глухие звуки ударов. Бежать туда, разнимать? Что же она стоит? Ей же нравится Нона, ее улыбка, умение независимо себя держать. Кто еще, придя в восьмой класс, сможет так себя поставить, что ни у кого и мысли не возникло усомниться в ее праве быть такой. А ее почерк? А задумчивый взгляд в окно?
   Надо идти!
   Но что-то останавливало. Соня? Пойти против королевы – значит, пойти против класса. Если Томилова так разобралась с невинной Горюновой, то что она сделает с Арзамасцевой, которую знает как облупленную. Знает, как сделать так, чтобы жизнь Лизы в школе стала невыносимой.
   Но это еще не все. Какая-то другая сила держит Лизу в коридоре, заставляет слушать эти ужасные звуки. Сама Лиза не виновата. Она не знала, что затеяла Соня. Это подтвердит кто угодно. Костик подтвердит…
   И тут Лиза вдруг подумала, что ничего Костик подтверждать не будет. Какой ему резон делать так, чтобы все свалили на него? И еще она поняла, что не просто так стоит. Прислушивается. И не к этим ужасным звукам борьбы и азартным выкрикам. Она прислушивается к тишине в коридоре. Лиза еще раньше заметила, что за конторкой нет охранника, в зимнем саду пусто. И теперь она боится услышать шаги. Увидеть, как из-за дальнего поворота (про ту лестницу, по которой она пришла, и думать нечего, если кто-то пойдет здесь, Лизе уже не скрыться) выходит охранник. Или учитель. Или директор. Да неважно кто. И вот он видит их тут… Не отвертишься. А стоит ей шагнуть через порог раздевалки, как она окажется заодно. Все решат, что сговорились. И Нона в первую очередь. Потому что ее позвала Лиза. Все повязаны. Горюнова увидит ее среди всей этой возни, и говорить уже будет не с кем и не о чем. Нона даже головы в ее сторону не повернет. И уже никогда не улыбнется, не расскажет про свою фантастическую Америку, не объяснит, чем солнце там отличается от солнца здесь.
   Боязнь, что она не сможет доказать свою непричастность, убедить всех и в первую очередь Нону, которую она так любит, а сейчас любит особенно сильно, что, знай она об этом, ни за что бы не допустила, – все эти мысли заставили попятиться. Попятиться, с острой болью осознавая, что в этот момент предает Нону, предает все свои такие красивые, такие правильные мысли о жизни и самой себе.
   Показалось – идут! Вот-вот из-за поворота покажется человек. Бежать! Первые несколько секунд голова не соображала. Мир состоял из сердца и работающих ног. Быстрее!
   Второй этаж. Влетела в туалет. Хотелось захлопнуть за собой дверь. Но дверь, перекосившись, зацепилась за кафель и не шелохнулась. За окном кусты барбариса и сирени. Грязное стекло. Береза! Черт! Тополь, а не береза.
   Зачем она ушла? Будет разбирательство, решат, что она все знала.
   Предупредить учителей? Вернуться?
   Лиза стояла посреди туалета, раздираемая противоречивыми чувствами. Куда бежать? Туда, сюда, остаться здесь? Ей все казалось, что уже шумят, что собралась вся школа, что за окном орет сирена полицейской машины и «Скорой помощи». Пол под ногами дрожал. Скорее! Надо сказать, что она ни при чем.
   А если убили? Ведь Лиза так долго простояла около раздевалки, а они все били и били, и звуки уже не помещались между пыльными лампами дневного света, они больше не могли цепляться за паутину, не влезали в закопченные углы.
   Лиза выглянула за дверь. Коридор второго этажа пуст и тих. Значит, все на первом. Ноги странно подламываются в коленках, словно все мышцы куда-то делись. Перила под рукой подрагивают. Лестница кажется неправильно короткой. Ах, удлинить бы ее на метр, на два, на вечность. Чтобы идти и идти, чтобы под ногой были только ступеньки и никогда – пол первого этажа.
   Около раздевалки растерянный охранник мечется вдоль решетки.
   – Куда ты? – остановил он Лизу. – Учителей зови!
   Но Лиза не слышит, идет вперед. Там, под секцией, что так противно скрипела, навалены сорванные куртки. Ни Сони, ни Фаины, ни Соболевой.
   – Вайнона, – тихо позвала Арзамасцева.
   Опять в голову полезли березы. Какого черта их сажают в Америке? Это они во всем виноваты. Рождают ненужные сентиментальные мысли, в которых одна ложь.
   – Ваша, что ли? – сунулся к ней охранник. – Стой здесь! – И добавил, словно репетировал будущую речь перед директором: – А я смотрю, возится кто-то. Шуганул, они врассыпную. Жива?
   – Горюнова. – Надо было прямо сейчас объяснить, что Лиза ни при чем. Что это все Костик, все Томилова.
   Куртки шевельнулись, и из-под них стало подниматься что-то страшное, невозможное, что никак не могло быть улыбчивой светловолосой новенькой.
   Охранник побежал по коридору в сторону учительской. Оттуда послышались быстрые шаги. Все это заняло какое-то время, а ужас все поднимался и поднимался из-под курток.
   Стали шуметь. Вайнону окружили учителя, Лизу оттеснили. Кто-то куда-то бегал звонить, кричали, что это безобразие, что в их образцовой школе этого быть не может. Что надо как-то замять. Лиза пыталась из-за спин учителей разглядеть Горюнову, поймать ее взгляд, сказать, чтобы ни в коем случае не думала на нее. Но американки словно не было. Была гора курток, которая шевелилась и все никак не могла подняться. И эти дурацкие березы. Да гори они синим пламенем в русской печке!
   – Не разглядел я – кто, – оправдывался охранник. – Две девчонки. Да они все похожие! Высокие такие…
   Нону, закутанную в чужое светлое пальто, повели к выходу. Ее с двух сторон поддерживали, будто за пять минут она разучилась ходить.
   – Ну что, Арзамасцева, молодцы! Радушно встретили новенькую.
   Это была литераторша. Невысокая. С монументальной прической на голове.
   – Я тут при чем? – Неужели все теперь свалят на нее? Ну почему она не кинулась разнимать? Почему не подняла крик?
   – А кто при чем? – Взгляд пристальный и колючий.
   С языка уже почти соскочило: «Это Томилова! Это Чемоданов! Они занимаются защитой своего королевства».
   Промолчала. Душа билась в безвыходном лабиринте – и сказать нельзя, и не сказать – тоже, решат, что это она…
   – Сама упала, наверное.
   – У нее разбито лицо, порваны брюки, все тело в синяках. Ты считаешь, что она без остановки падала с пятого этажа, а потом в припадке билась головой о подоконник? Не считайте себя умнее других!
   Это все березы! Они виноваты!
   Лиза отвернулась. Что говорить? Чуть не ушла на улицу без куртки. Вернулась в раздевалку. На кафельном полу капли крови.
   Какой ужас! Как они могли? Сама хороша! Надо было войти и разнять. Надо было закричать. Надо было тащить вниз Костика, чтобы он увидел, что натворил.
   Наклонилась, в поиске своей одежды. Под батареей какой-то черный камешек. Булыжник, что ли, притащила малышня? Все равно потянулась рукой, пришлось на колени встать. Коснулась пальцами и, еще не увидев, догадалась. Кольцо!
   Схватила, вылетела на улицу.
   – Подождите!
   В ворота выезжала директорская машина. Нону повезли зализывать раны.
   – Разборка в курятнике. – Костик появился из-за крыльца. – Я думал, она хочет с ней поговорить.
   Лиза смотрела на Костика и не понимала, как он умудряется быть таким спокойным. Ведь завтра все откроется, начнутся бесконечные вызовы к директору, их могут выгнать из школы.
   – Я думала, что ты с ней собираешься поговорить. – Большой перстень резал ладонь – специально, чтобы наказать себя, сжимала кулак все сильнее и сильнее.
   – Опередили, – развел руками Костик. А в лице как будто сожаление… Нет, показалось, никаких эмоций, кроме скуки. – Не ожидал такого развития событий. Теперь и не поговоришь… – Он посмотрел вслед уехавшей машине.
   – Почему? – Разжала кулак. Больно-то как!
   – Помрет, будет являться нам в кошмарах, требовать покаяния.
   – Вот к тебе и будет.
   – А к тебе?
   – Я не знала, зачем она тебе понадобилась. Думала, влюбился.
   Костик на мгновение даже улыбаться перестал.
   – Мы с тобой одной крови, ты и я, – медленно произнес он. – Если кому настучишь, на тебя первую все свалят.
   Вот самое страшное и произошло. Говорят, еще цунами способно города сносить на своем пути. Но это уже было не так опасно.
   Стало холодно. Вспомнила, что все еще не нашла свою куртку, что на дворе не май месяц. А лучше бы май. Отмотать бы пленку жизни назад…
   Около раздевалки стоят учителя. Завуч о чем-то говорит с охранником. Как удачно он отлучился на минутку! А то и на все десять минуток.
   – Вот, она была! – Охранник ткнул пальцем в Лизу.
   – Ну-ка, подойди.
   Лучше бы сразу домой. Далась ей эта куртка!
   – Что здесь произошло? – Завуч у них новый. Только что пришел. Никого не знает, но сурово супит брови.
   – Не видела. Я потом пришла. – Взгляд невольно уплывал в сторону, и уже никаких сил нет заставить себя поднять голову. Но ведь не виновата. Совсем не виновата. Почему же боится? Почему не может взглянуть в глаза?
   – Что ты там мнешь в кулаке? – заметила литераторша. Учителя вообще народ очень внимательный.
   – Кольцо. Горюновой.
   На ладони черный камень смотрелся тускло. И что он так привлекал внимание, когда был на пальце у хозяйки? Куда все делось?
   – Уронила.
   – Вот и зайдешь к ней. Кольцо отдашь, извинишься, – заторопилась литераторша. – Заодно узнаешь, кто все это устроил!
   Начинается… Трещат барабаны, палач удобней перехватывает в натруженной ладони гладкое топорище, священник любовно протирает накрахмаленным платочком топчан – место казни.
   – Надо как-то все это замять, чтобы без скандала, – многозначительно бросил завуч. – Нам здесь только полиции не хватает. Сами выясните, кто и что. И чтобы без огласки. В начале учебного года… Еще районное телевидение разнюхает, шум на все министерство.
   То есть цирк шапито – пожалуйста, а полицию – нет?
   – Арзамасцева! Ты еще здесь?
   Литераторша успела забыть о Лизином существовании. А она здесь, она слушает. И ей кажется, что ее трусость – сущая мелочь рядом с тем, о чем говорят взрослые.
   – Ты совсем ничего не видела?
   Лиза молчит. Лимит на оправдания самой себя вышел. Остается говорить правду, а правды нет. Она выжжена кислотой собственного предательства. Поэтому остается молчать. А это, как известно, труднее всего. Молчание – золото. Слова – ветер, воробей, легко мчащийся по изогнутым спинам циклонов.
   – Ладно, завтра будет собрание, все узнаем. Я вам устрою веселую жизнь! – грозит литераторша. – А ты пока сходи к Горюновой. Надо убедить ее родителей, чтобы не писали заявление в полицию. У них там, в Америке, с правами строго. Надо торопиться. Ну что, зайдешь?
   – Зайду, – произнесла Лиза, не чувствуя, что говорит.
   – Они живут в новой оранжевой высотке. На пятом этаже, шестнадцатая квартира. – Литераторша была задумчива. Она уже строила планы, как школа будет выкручиваться. А если директору не удастся договориться с родителями Горюновой? Скандал!
   – Сходи… – завуч быстро глянул на Лизу, словно оценивал ее таланты выполнить все, что он ей сейчас скажет, – часа через два. Пускай девочка немного успокоится.
   Успокоишься здесь, как же! Если бы Лизе устроили такое, она бы полжизни успокаивалась. И почему в реальности никогда не происходит как в сказке – в кульминационный момент появляется принц на белом коне, шпагой разгоняет недругов, «муху за руку берет и к окошечку ведет…»?
   Приблизительно об этом думала Лиза, стоя около новой высотки. Ветрильник тут был приличный. Дом обдувало со всех сторон, и было совершенно непонятно, откуда и куда он дует. Отовсюду. Хочет сдуть этот дом с лица земли. И правильно. Чтобы некуда было идти. Не перед кем извиняться и оправдываться.
   Лиза набрала на домофоне номер квартиры. Подготовила речь – кто и зачем идет. Но открыли, ничего не спросив. Американский метод встречи? Без вопросов?
   Лифт еще пах новенькой отделкой и химией. Вот бы застрять. Два часа, пока техники придут – а там уже можно домой идти. Новый лифт, конечно, он не застрял. Даже как-то слишком быстро домчал до нужного этажа. Дверь шестнадцатой квартиры приоткрыта.
   Лиза еще немного поборолась с сомнением, что ждут не ее. Чего это для одноклассников будут двери распахивать? Да еще после всего случившегося.
   Но тут на пороге появилась Нона. Только чуть пополнее и немного старше. И волосы потемнее, затянуты в тугой хвост.
   – Ты кто?
   – Лиза.
   Догадалась – это мама!
   – Я из школы. Вот. – Раскрыла ладонь, чтобы сразу показать кольцо. – Она его уронила.
   Женщина смотрела на кольцо так, как будто это была крыса. Дохлая. Или полудохлая. А еще казалось, что женщина вот-вот упадет.
   – Что произошло? – Она вцепилась Лизе в плечо. – Неужели так сложно было нормально отнестись к новому человеку? Вся ваша Россия… – И она добавила слово, от которого Лиза только еще сильнее заморгала.
   – Я не видела, что произошло. – Голос предательски хрипит, и опять уплывает взгляд. – Пришла, а они уже дерутся.
   – За что?
   За Америку!
   – Не знаю, – еле слышно ответила Лиза, хотя все она отлично знала.
   Мама Ноны порывисто отошла в сторону, и Лизу словно сквозняком затянуло в квартиру. В глаза сразу бросился хороший, дорогой ремонт. Аккуратная прихожая с большим зеркальным шкафом, за ней светлая комната, в углу на клетке сидит здоровенный зеленый попугай, открыл огромный клюв, сейчас бросится.
   – Сюда! – зовет мама.
   Все тем же сквозняком Лизу тянет через комнату к распахнутой двери. На полу белый ковер с длинным ворсом.
   Нона!
   Она сидела на корточках, обхватив колени руками, и неспешно раскачивалась. Огромные глаза с размазанной косметикой делали ее похожей на сумасшедшую. Они были сухие и блестящие – американка и не думала плакать. А еще она улыбалась. И это было страшнее всего.
   – Вот, ты уронила, – присела на краешке ковра Лиза.
   Раскачивание было заразительно, хотелось так же сесть и начать клониться то вперед, то назад. И чтобы был только этот белый ковер. И тишина.
   Нона вскинула на нее свои ненормальные глаза. И где только выдают такие огромные? Или она за кого-то двойную порцию отхватила?
   – Ты думаешь, мне больно? – спросила Нона, не останавливая раскачивание.
   – Вот, кольцо, – тянула свое Лиза.
   – Мне! Не больно! – выкрикнула Нона, откидываясь назад. Она свалилась на ковер и замерла, все еще прижимая колени к груди.
   – Их накажут.
   – Не надо, – прошептала Нона. – Ничего не надо! – И вдруг заорала: – Ничего не надо делать! Ничего! Все кончено! – Она резко села, ударила кулаком по ковру. – Кончилось!
   Горюнова орала, стучала кулаком, но при этом глаза у нее оставались совершенно сухие. Лиза подобралась. Секунду еще смотрела на разворачивающееся перед ней сумасшествие и бросилась к выходу. На улице поняла – кольцо все еще в кулаке. Выбросить, что ли?
   Неделю о Горюновой ничего не было слышно. Кольцо тяжелым грузиком болталось в кармане куртки, напоминая о несделанном.
   В классе провели собрание. Никто ничего не видел. Соня сидела победительницей. Фаина преданно дышала ей в затылок. Все как-то сразу согласились с ней и единогласно решили молчать. Литераторша безуспешно билась над склоненными головами. По большому счету всем было плевать на новенькую. За много лет все привыкли к установившейся субординации – отличников, хорошистов и изгоев. Нарушать ее ради человека, пока еще не вписавшегося в систему, никому не хотелось. Ничего, Горюнова пооботрется, втянется, они все вместе потом будут смеяться над этим. А пока пускай привыкает. Жизнь – штука сложная, об этом тебе любой учитель скажет.