Элиаде Мирча. У цыганок

   - До Почтовой таможни.
   - Не важно докуда, билет стоит десять леев. На каком свете вы живете? сурово произнес кондуктор.
   - Я живу в Бухаресте, - гордо ответил Гаврилеску, поднимая глаза на кондуктора. - И езжу на трамвае по три-четыре раза в день вот уже не один год и всегда платил пять леев.
   Теперь весь вагон с интересом прислушивался к разговору. Несколько пассажиров пересели поближе. Кондуктор подбрасывал монеты на ладони.
   - Заплатите за проезд или выходите на следующей остановке.
   - Трамвай подорожал года три-четыре назад, - вставил кто-то.
   - Пять лет назад, - уточнил кондуктор.
   - Даю вам честное слово... - торжественно начал Гаврилеску.
   - Тогда выходите на следующей остановке, - перебил его кондуктор.
   - Лучше уж доплатите, - посоветовал кто-то. - До Почтовой таможни идти далеко.
   Гаврилеску отыскал в кошельке пять леев и доплатил.
   - Странные происходят вещи, - прошептал он, когда отошел кондуктор. Решения принимаются за ночь, за двадцать четыре часа... Точнее, за шесть. Даю вам честное слово... Но в конце концов, зачем настаивать? Это был ужас-ный день. И что еще серьезнее, мы не можем жить без трамвая. Я, во всяком случае, вынужден по три-четыре раза в день ездить на трамвае. Впрочем, урок музыки стоит сто леев. Вот такую купюру. Но теперь и эта купюра не годится. Надо идти менять ее в банке...
   - Дайте мне, - сказал пожилой господин. - Завтра обменяю в конторе.
   Он вынул из бумажника купюру и протянул ее Гаврилеску. Гаврилеску осторожно взял ее и, внимательно рассмотрев, произнес:
   - Красивая. И давно она в обращении? Пассажиры с улыбкой переглянулись.
   - Года три, - промолвил один.
   - Любопытно, что мне такая до сих пор не попадалась. Правда, я человек рассеянный. Артистическая натура...
   Он спрятал купюру в бумажник и посмотрел в окно.
   - Стемнело. Наконец-то!
   И вдруг почувствовал такую усталость, такое изнеможение, что, закрыв лицо руками, зажмурился и так просидел до Почтовой таможни.
   Он напрасно пытался открыть дверь ключом, потом долго жал на кнопку звонка, стучал - погромче, потише - в окна столовой, наконец, вернулся к входной двери и принялся дубасить кулаком. Вскоре в темном окне соседнего дома появилось белое пятно ночной рубахи, и хриплый голос крикнул:
   - Чего скандалишь? Ты что - спятил?
   - Простите, - произнес Гаврилеску. - Не знаю, что с моей женой. Она не откликается. И видно, ключ сломался, не могу войти в дом.
   - А чего вам входить? Вы кто будете? Гаврилеску подошел к окну.
   - Хоть мы и соседи, - начал он, - но, кажется, я не имел удовольствия с вами встречать-' ся. Моя фамилия Гаврилеску, и я живу здесь с женою Эльзой...
   - Значит, не туда попали. Здесь живет господин Стэнеску. И его нету. Уехал на воды.
   - Позвольте, - возразил Гаврилеску. - Мне очень жаль, что приходится вам перечить, однако, думаю, вы ошибаетесь. Здесь, в доме сто один, живем мы, Эльза и я. Живем четыре года.
   - Господа, прекратите немедленно, спать не даете! - крикнул кто-то. Какого черта?!
   - Он притворяется, будто живет в квартире господина Стэнеску...
   - Не притворяюсь! - запротестовал Гав-рилеску. - Это моя квартира, и я вовсе не притворяюсь. И прежде всего хочу знать, где Эльза, что с ней случилось?
   - Спросите в полиции, - сказал кто-то сверху.
   Гаврилеску испуганно поднял голову.
   - Почему в полиции? Что случилось? - взволнованно крикнул он. - Вы что-нибудь знаете?
   - Ничего я не знаю, я хочу спать. И если вы затеяли разговор на всю ночь...
   - Позвольте, - произнес Гаврилеску, - мне тоже хочется спать, я, можно сказать, очень устал... У меня был ужасный день. Жара, как в Аравийской пустыне. Но я не понимаю, что случилось с Эльзой. Почему она не отвечает? Может, ей стало дурно, она потеряла сознание.
   И, повернувшись к двери дома номер сто один, он забарабанил кулаком что было силы.
   - Послушай, я же сказал тебе, что там никого нет. Господин Стэнеску уехал на воды.
   - Вызовите полицию! - закричал пронзительный женский голос. Немедленно вызовите полицию!
   Гаврилеску перестал барабанить и, тяжело дыша, прислонился к двери. Только сейчас он почувствовал, что ноги не держат его, и сел на ступеньку, обхватив руками голову. 'Крепись, Гаврилеску, - шептал он, - случилось что-то очень серьезное, и они не хотят тебе сказать. Крепись, попытайся вспомнить...'
   - Мадам Трандафир! - закричал он вдруг. - Как же я сразу не подумал! Мадам Трандафир! - крикнул он, встал и направился к дому напротив. - Мадам Трандафир!..
   Кто-то сверху сказал уже более мирно:
   - Оставьте ее в покое, беднягу...
   - Но это срочно!
   - Оставьте ее в покое. Господи, прости ее, грешную, она давно умерла!
   - Не может быть! - крикнул Гаврилеску. - Я с ней говорил сегодня утром.
   - Должно быть, вы путаете ее с сестрой, Екатериной. Мадам Трандафир умерла пять лет назад.
   На мгновение Гаврилеску замер, потом сунул руки в карманы, вытащил несколько платков и, наконец, прошептал:
   - Любопытно.
   Он медленно поднялся на три ступени дома сто один, взял свою шляпу и надел ее. Подергал еще раз ручку двери, повернулся и нетвердыми шагами побрел прочь. Он шел медленно, ни о чем не думая, машинально утираясь платками. Корчма на углу была еще открыта, и, послонявшись вокруг, он решил зайти.
   - Можем дать вам только стакан вина, - сказал мальчик-официант. - Мы в два закрываемся.
   - В два? - удивился Гаврилеску. - А сколько сейчас?
   - Два. Даже больше...
   - Ужасно поздно, - прошептал себе под нос Гаврилеску и подошел к стойке.
   Лицо хозяина показалось ему знакомым. ~ Вы не господин Костикэ? спросил он с бьющимся сердцем.
   - Да, - ответил хозяин, разглядывая Гаврилеску. И, помолчав, заметил: Будто и я вас знаю.
   - Будто, будто... - произнес Гаврилеску и растерянно улыбнулся. - Я давно отсюда, - продолжал он. - У меня здесь были друзья. Мадам Трандафир.
   - Да, Господи, прости ее, грешную...
   - Мадам Эльза Гаврилеску.
   - Ах, и с ней тоже что-то случилось, - прервал его корчмарь, - а что до сего дня никто толком не знает. Полиция искала ее мужа несколько месяцев, но так и не нашла, ни живого, ни мертвого... Точно сквозь землю провалился... Бедная мадам Эльза ждала его, ждала, а потом уехала к своим в Германию. Вещи распродала и уехала. Добра у них не больно много было, жили бедно. Я и сам раздумывал, не купить ли рояль.
   - Значит, она уехала в Германию, - произнес Гаврилеску мечтательно. - И давно?
   - Давно. Давно. Через несколько месяцев после того, как исчез Гаврилеску. Осенью будет двенадцать лет. Даже в газетах писали...
   - Интересно, - прошептал Гаврилеску и принялся обмахиваться шляпой. - А если я вам скажу... и дам честное слово, что это чистая правда: сегодня утром я разговаривал с ней. Более того: мы вместе пообедали. Моту сообщить вам даже, что ели.
   - Должно быть, вернулась, - озадаченно произнес корчмарь.
   - Нет, не вернулась. Она и не уезжала. Тут кроется какое-то недоразумение. Сейчас я немного устал, но завтра утром я во всем разберусь...
   И, слегка поклонившись, он вышел.
   Он шел медленно, держа в одной руке шляпу, в другой - платок и подолгу отдыхал на каждой скамейке. Ночь была свежая, безлунная, на улицу изливалась прохлада садов. Его догнала пролетка.
   - Вам куда, барин? - спросил извозчик.
   - К цыганкам, - ответил Гаврилеску.
   - Тогда садитесь, за две двадцатки довезу, - предложил извозчик и остановил пролетку.
   - К сожалению, у меня маловато денег. Осталось сто леев да еще какая-то мелочь. А сотню стоит вход к цыганкам.
   - Побольше, - произнес извозчик и рассмеялся. - Сотни-то вам не хватит.
   - Я сегодня после обеда сотню платил... Спокойной ночи, - прибавил Гаврилеску и пошел прочь.
   Но извозчик поехал следом.
   - Это пахнет душистый табак. - Извозчик глубоко вздохнул. - В саду господина генерала. Я потому и люблю ездить здесь ночью. Есть
   клиенты, нет ли, я все равно ночью здесь проезжаю. Страсть как люблю цветы.
   - У тебя артистическая натура, - улыбаясь, сказал Гаврилеску.
   И, приветственно подняв руку, присел отдохнуть, но извозчик, круто осадив лошадь, подъехал к скамейке. Вынул табакерку и принялся скручивать цигарку.
   - Люблю цветы, - повторил он. - Лошадей в цветах. Б молодости я ездил на похоронных дрогах. Вот красота! Шесть коней в черных с золотом попонах и цветы, цветы, пропасть цветов! Эх, прошла молодость, все прошло. Стал я стар и теперь вот - всего лишь ночной извозчик, да и лошадь у меня теперь одна.
   Он зажег цигарку и неспешно затянулся.
   - Так, стало быть, к цыганкам, - начал он снова, помолчав.
   - Да, у меня к ним одно дело, - поспешил оправдаться Гаврилеску. ~ Я был там сегодня после обеда, и вышли всякие недоразумения.
   - Ах, цыганки... - вздохнул извозчик. - Если бы не цыганки, - прибавил он, понизив голос. - Если бы не цыганки...
   - Да, - сказал Гаврилеску, - все говорят. То есть я хотел сказать - в трамвае. Все говорят о цыганках, когда трамвай проезжает мимо их сада.
   Он встал со скамейки и пошел дальше; пролетка ехала рядом.
   - Повернем сюда, - сказал извозчик, указывая кнутом на переулок, ~ так короче... Проедем мимо церкви. Там душистый табак расцвел. Правда, не такой, как у генерала, но увидите, вы не пожалеете...
   - У тебя артистическая натура, - мечтательно сказал Гаврилеску.
   Возле церкви они остановились, чтобы насладиться запахом цветов.
   - Будто тут еще что-то, не один табак, - сказал Гаврилеску.
   - Ах, каких здесь только цветов нет! Если сегодня были похороны, цветов много осталось. И теперь, к утру, все они опять запахнут... Я, когда на дрогах работал, частенько сюда приезжал. То-то была красота!..
   Извозчик присвистнул лошади и пошел вслед за Гаврилеску.
   - Теперь уж немного осталось, - продолжал он. - Вы чего не садитесь?
   - Мне очень жаль, но у меня нет денег.
   - Дадите мелочь. Садитесь...
   Немного поколебавшись, Гаврилеску не без труда забрался в пролетку. Но едва пролетка тронулась, как голова его упала на подушку и он уснул.
   - Да, красота была, - снова заговорил извозчик. - Церковь богатая, народ все чистый... Молодость...
   Он обернулся и, увидев, что клиент спит, стал потихоньку насвистывать, лошадь пошла живее.
   - Приехали! - крикнул он наконец, спрыгивая с козел. - Однако ворота закрыты...
   Гаврилеску взял свою шляпу, поправил галстук и, соскочив с пролетки, принялся искать кошелек с мелочью.
   - Не ищите, - сказал извозчик. - Отдадите в следующий раз. Я все равно здесь стоять буду, - прибавил он. - В этот час если какой клиент попадется, то только здесь.
   Помахав извозчику шляпой, Гаврилеску подошел к воротам, отыскал звонок и позвонил. Ворота тут же отворились, и, войдя в них, Гаврилеску направился к зарослям, за которыми прятался домик. В окошке мерцал огонек. Гаврилеску робко постучал, но никто не откликнулся, тогда он толкнул дверь и вошел. Старуха спала, положив голову на столик.
   - Это я, Гаврилеску, - сказал он, тронув старуху за плечо. - Из-за вас у меня куча сложностей, - прибавил он, видя, что старуха смотрит на него в недоумении.
   - Уже поздно, - сказала старуха, протирая глаза. - Все разошлись.
   Но, разглядев его, узнала:
   - Ах, это ты, музыкант. Немка еще не ушла. Она никогда не спит...
   Сердце у Гаврилеску забилось, он задрожал.
   - Немка? - повторил он.
   - Сто леев, - сказала старуха. Гаврилеску полез за бумажником, но руки его дрожали все сильнее, и, отыскав бумажник среди платков, он уронил его на ковер, пробормотал 'простите' и с трудом наклонился.
   - Немного устал. Ужасный был день...
   Старуха взяла купюру, встала со стульчика, подошла к двери и с порога указала на большой дом.
   - Смотри не заблудись, - сказала она. - Иди прямо по коридору и считай двери. Когда дойдешь до седьмой, постучи трижды и скажи: 'Это я, меня послала старуха'.
   Потом, пытаясь скрыть зевок, похлопала по рту ладонью и затворила за собой дверь. Медленно, затаив дыхание шел Гаврилеску к зданию, поблескивавшему под звездами. Поднялся по мраморным ступеням, открыл дверь и на секунду застыл в нерешительности. Перед ним был плохо освещенный коридор, и он вновь почувствовал, как отчаянно заколотилось сердце. Он шел, вслух считая двери. И вдруг, поняв, что произносит: 'Тринадцать, четырнадцать...' - в замешательстве остановился. 'Гаврилеску, - прошептал он, - держись, ты опять перепутал. Не тринадцать, не четырнадцать, а семь. Старуха сказала: отсчитай до седьмой двери'...
   Он хотел вернуться и начать счет сначала, но через несколько шагов почувствовал такую усталость, что остановился у первой же двери, три раза постучал и вошел. Это была ничем не примечательная большая гостиная, обставленная почти бедно, а у окна, в полуоборот к нему, сидела молодая женщина и смотрела в сад.
   - Простите, - с трудом вымолвил Гаврилеску. - Я не туда попал.
   Тень женщины отделилась от окна и неслышно двинулась к нему навстречу, и тут в памяти возник забытый запах.
   - Хильдегард! - воскликнул он, выпуская из рук шляпу.
   - Как долго я тебя ждала, - сказала, приближаясь, девушка. - Я искала тебя повсюду...
   - Я был в пивной, - прошептал Гаврилеску. - Если бы я не пошел с ней в пивную, ничего бы не случилось. Или если бы у меня было немного денег... Но денег не было, и заплатила она, Эльза, и, понимаешь, я почувствовал, что должен... а теперь уже поздно, ведь правда? Очень поздно...
   - Какое это может иметь значение? - сказала девушка. - Пойдем же...
   - Но у меня нет больше дома, у меня ничего нет. Это был ужасный день... Я заговорился с мадам Войтинович и забыл портфель с партитурами...
   - Ты всегда был рассеянный, - прервала его Хильдегард. - Пойдем...
   - Но куда? Куда? - силился крикнуть Гаврилеску. - В мой дом кто-то вселился, я забыл фамилию, но кто-то незнакомый... Да его и нет, не с кем объясниться. Он уехал на воды.
   - Иди за мной, - сказала девушка и, взяв его за руку, потянула в коридор.
   - Но у меня и денег нет, - шепотом продолжал Гаврилеску. - Как раз сейчас, когда переменили купюры и подорожал трамвай...
   - Ты все такой же, - сказала девушка и засмеялась. - Испугался...
   - И никого из знакомых не осталось, -продолжал шептать Гаврилеску. Все на водах. И мадам Войтинович - у нее я мог бы занять, - говори, уехала в провинцию. Ах, моя шляпа! - воскликнул он и собрался вернуться.
   - Оставь ее,- сказала девушка. - Она тебе больше не понадобится.
   - Как знать как знать. - И Гаврилеску попытался высвободить руку. - Это очень хорошая шляпа и почти новая.
   - Правда? - удивилась девушка. - Ты все еще не понимаешь? Не понимаешь, что с тобой случилось недавно, совсем недавно? Ты правда не понимаешь?
   Гаврилеску глубоко заглянул в глаза девушки и вздохнул.
   - Я как-то устал, - сказал он, - извини меня. Такой ужасный был день... Но сейчас будто мне становится лучше...
   Девушка тихонько тянула его за собой. Они пересекли двор и вышли в открытые ворота. Извозчик дремал на козлах, девушка так же легонько потянула Гаврилеску в пролетку.
   - Но клянусь тебе, - зашептал Гаврилеску, - даю тебе честное слово, у меня нет ни единой монеты.
   - Куда прикажете, барышня? - спросил извозчик. - И, как желаете - шагом или рысью?
   - Езжай к лесу дорогой, какая длиннее, - сказала девушка - Да помедленней. Мы не спешим...
   - Эй, молодые! - крикнул извозчик и присвистнул.
   Она по-прежнему держала его руку в своих руках, только откинулась на подушку и глядела в небо. Гаврилеску, не сводя глаз, внимательно ее разглядывал.
   - Хильдегард, - произнес он наконец, - со мной что-то случилось, даже не знаю что. Если б я не слышал твоего разговора с извозчиком, то решил бы, что это сон.
   Девушка с улыбкой повернулась к нему:
   - Все мы грезим. Так начинается. Точно во сне...
   Париж, июнь 1959 года