Страница:
Позднее в 1744 г. императрица подарила ему и Перово. Елизавета любила посещать это село и оставаться в нем надолго. Здесь Алексей Григорьевич подготавливал для своей августейшей супруги соколиные и псовые охоты, на которых присутствовал весь двор и иностранные министры. В Перово Разумовский выстроил красивый дом, разбил сад в "аглинском вкусе" с дорогими растениями, беседками, фонтанами и статуями, выписанными из Италии. Длинная аллея вела от дома до Измайловского зверинца. Страстная любительница народных песен Елизавета специально ездила в Перово смотреть на хороводы крестьянских девушек. Бесхитростная деревенская музыка многое говорила ее сердцу.
В том же 1744 году Алексей Григорьевич получил графское достоинство. Его реальный политический вес был огромен. 8 апреля 1747 г. саксонец Пецольд доносил в Дрезден: "Все уже давно предполагали, а я теперь знаю за достоверное, что императрица несколько лет тому назад вступила в брак с обер-егермейстером ... Влияние старшего Разумовского на государыню до того усилилось после брака их, - продолжал резидент, - что, хотя он прямо и не вмешивается в государственные дела,.. однако каждый может быть уверен в достижении того, что хочет, лишь бы Разумовский замолвил слово". Еще в 1743 г. граф отправил своего младшего брата Кирилла Григорьевича на два года для обучения за границу, а когда тот вернулся, продвинул его на посты президента академии наук и гетмана Украины. Младший Разумовский. "Он был хорош собою, - писала в мемуарах Екатерина II, - очень приятен в обращении и умом несравненно превосходил брата своего... Я не знаю другой семьи, которая будучи в такой отменной милости при дворе, была бы так всеми любима, как эти два брата".
Брак Елизаветы был, что называется, для двора тайной полишинеля. Императрица слишком по-семейному вела себя с Разумовским, часто посещала Алексея Григорьевича в его покоях, обедала там, на людях застегивала ему шубу и поправляла шапку при выходе из театра в морозные дни. Польский король Станислав-Август Понятовский, описывал в своих мемуарах, как он, еще будучи молодым дипломатом, и находясь в России под покровительством Бестужева-Рюмина, часто гостил в доме канцлера и слышал кулуарные беседы русских политиков. "Сам Бестужев неоднократно настаивал на том, - сообщает Понятовский, - чтобы Елизавета объявила публично о своем тайном браке с Разумовским - империи нужен был наследник по прямой линии". Однако этого русской партии добиться не удалось. Елизавета, несмотря на свою лень и капризы, по свидетельству Екатерины II, обладала глубоким умом. Она ясно понимала, что дети от морганатического брака получат слишком сильных соперников за границей в лице законных наследников Петра I по линии его старшей дочери Анны Петровны, вышедшей замуж за герцога К.-Ф. Голштинского . Это заставило Елизавету избрать цесаревичем своего немецкого племянника Карла Питера Ульриха, получившего при переходе в православие имя Петра Федоровича.
Этот долговязый нескладный юноша доставил Разумовскому своими непристойными выходками много горьких минут. Однажды он провертел дырку в стене своей комнаты, смежной с покоями обер-егермейстера, подставил к ней стулья и несколько вечеров подряд заставлял всех приходивших подсматривать за посещавшей Разумовского Елизаветой. Придворные не могли отказаться, только великая княгиня Екатерина Алексеевна была достаточно высокопоставленной дамой, чтоб открыто воспротивиться дикой выходке супруга. Остальные вынуждены были молча покрываться краской до ушей.
А между тем сцена, которую "зрители" увидели сквозь дыру в стене, с точки зрения современного человека была более чем невинна. Императрица Елизавета в домашнем наряде ( т.е. без регалий, орденов и лент ) за одним столом ужинала с болевшим тогда Алексеем Григорьевичем, он принимал ее в великолепном шлафроке ( род халата, подбитого мехом), накинутом на рубашку. Об этой квинтэссенции "запретного действа" для человека XVIII в. стоит вспоминать всегда, когда речь заходит о р а з н у з д а н н ы х нравах того времени. Между "неприличным" в современном смысле слова и "непристойным" по понятиям людей эпохи русского абсолютизма пролегает глубокая пропасть. Дело не столько в раскрепощении нравов, сколько в значительном смещении понятий. Императрица была для подданных существом почти божественного порядка и видеть ее запросто, в домашней обстановке мог далеко не каждый.
Выходка великого князя привела Елизавету в гнев и до глубины души оскорбила Разумовского, но даже он не мог высказать цесаревичу своего негодования. С этого времени Алексей Григорьевич, мягко говоря, недолюбливал Петра Федоровича. В последние годы царствования Елизаветы Разумовского оттеснили новые фавориты, сначала Н.А. Бекетов, а потом И.И. Шувалов.
Императрица старела, но не хотела сдавать позиций самой красивой дамы в Европе. Французский дипломат Ж.-Л. Фавье писал, что "никогда женщина не примирялась труднее с потерей молодости и красоты". Одним из средств борьбы с надвигавшимся увяданием Елизавета избрала молодых любовников. Но ее отношения с Разумовским до конца дней оставались дружескими и по-настоящему теплыми. Алексей Григорьевич не ушел в тень, и даже падение канцлера Бестужева-Рюмина, обвиненного в государственной измене, не отразилось на покровителе последнего. Столь почетное и прочное положение было возможно именно благодаря тому, что его с императрицей связывали тайные нерасторжимые узы.
Смерть Елизаветы была для Алексея Григорьевича страшным ударом. По словам саксонского министра графа Г. Брюля, "из всех русских вельмож достойнее всех себя показал фельдмаршал Разумовский, брат гетмана. После кончины императрицы он поверг к стопам нового монарха все свои знаки отличия, испрашивая как единственную милость, оставить за собой из всего огромного имущества одно только имение в Малороссии, где бы мог он провести остаток дней своих". Однако император отклонил его просьбу. В сущности Петр Федорович не был ни злым, ни мстительным человеком, он возвращал в столицу тех, кто подвергся опале в прежние царствования, и пока ни на кого не обрушил своей немилости. Новый государь оставил за Разумовским все его несметное богатство и высокий титул. Казалось бы, Алексей Григорьевич должен был испытывать благодарность к монарху. Но в том-то и была беда Петра Федоровича, что личным поведением он перечеркивал все хорошее, что делал.
Не дав Разумовскому отставки, император завел привычку каждый вечер посещать графа в его огромном Аничковом доме, чтоб выкурить трубку и по-приятельски выпить пива с вдовцом своей тетки. Ему даже не приходило в голову, что Алексей Григорьевич не в восторге от таких визитов. И дело не в том, что граф не курил табака, а пиву предпочитал "сладкие украинские водки". Пренебрежение к элементарным правилам приличия во время похорон покойной государыни и траура по ней в глазах современников выглядело как глумление над памятью Елизаветы. А этого Разумовский снести был не в силах. Возражать он не мог, но и видеть не желал. Поэтому Алексей Григорьевич снова и снова повторяет просьбу об отставке. Наконец, во время одного из приездов императора, граф подарил ему трость, украшенную драгоценными камнями, попросил принять миллион рублей и вновь завел речь о желании удалиться от двора. Манифест о вольности дворянства был уже подписан, и Петр вместе с дарами принял отставку Разумовского.
Алексей Григорьевич оказался первым из русских вельмож, кто сам, добровольно, оставил службу. Сделал он это очень мягко, не высказывая недовольства происходящим в стране, но недовольство подразумевалось уже в самом шаге. До появления Манифеста о вольности дворянства 1762 г. достойной отставки быть просто не могло. Речь шла только об опале и ссылке, часто сопровождавшейся конфискацией имущества. В 20-летнее спокойное царствование Елизаветы Петровны, благодаря религиозному обету императрицы, данному в ночь переворота, в России не действовала смертная казнь. Страх плахи и бесчестья уходил в прошлое, и вместе с чувством личной безопасности у дворянства появлялась уверенность в себе. Добровольная отставка такого знаменитого вельможи, как А.Г. Разумовский, была важным актом нового нарождающегося самосознания русского дворянского общества.
Граф не успел покинуть столицу до переворота 28 июня 1762 г., возведшего на престол Екатерину II. Его брат гетман Кирилл Григорьевич принял участие в заговоре, новая государыня заметно благоволила к семейству Разумовских. Теперь Алексей Григорьевич отправлялся в Москву не один, как рассчитывал, а в составе великолепного царского поезда. Ему предстояло играть заметную роль на коронации новой императрицы: нести корону во время обряда венчания на царство. Вряд ли, отправляясь на покой, пожилой вдовец Елизаветы Петровны думал, что вокруг его имени завернется одна из крупнейших политических интриг начала царствования Екатерины II.
На придворной сцене менялись действующие лица, иностранные кабинеты: Версаль, Вена, Берлин - боролись за влияние на Петербург. Одно оставалось постоянным - жестокое противостояние национальной и одной из иностранных партий. Теперь роль русской партии играла группировка Орловых, а их противников - Паниных - европейские дипломаты в донесениях называли "прусской" партией. Возвращенный Екатериной II из ссылки бывший канцлер Бестужев-Рюмин сблизился с Орловыми. Именно он осторожно поведал фавориту историю брака Елизаветы и Разумовского, надолго пресекшего иностранную "инфлуенцию" при русском дворе.
Орловы предприняли попытку склонить Екатерину II к официальному браку с Григорием Григориевичем. Екатерина не имела на русский престол законных прав, власть новой монархини основывалась на желании двора, гвардии и дворянского общества обеих столиц видеть императрицей именно ее. Но оно могло измениться, соверши Екатерина опрометчивый шаг. Предостерегая еще одного претендента на свою руку Станислава Понятовского от приезда в Россию, Екатерина писала ему 9 августа 1762 г. : "Пока я повинуюсь, меня будут обожать, перестану повиноваться - как знать, что может произойти".
В Москве императрице не замедлили дать это понять, как только бывший канцлер Бестужев-Рюмин стал собирать подписи не разъехавшегося еще после коронации дворянства под прошением о том, чтоб императрица вступила во второй брак. По старой столице поползли неодобрительные разговоры. Тайный брак Разумовского, о котором все знали, только придавал Алексею Григорьевичу всеобщее уважение, а в желании же Орлова венчаться открыто видели проявление непомерных амбиций и оскорбление императорского величия. Известная русская мемуаристка Е.П. Янькова ( в девичестве Римская-Корсакова ), молодость которой пришлась уже на самый конец XVIII столетия, записала раздраженные московские слухи о Г.Г. Орлове: "он метил очень далеко и уж чересчур высоко". Дело дошло до того, что с триумфальных ворот сорвали портрет императрицы, были раскрыты два офицерских заговора, имевших антиорловскую направленность.
Императрица колебалась и поставила вопрос о браке с Григорием Григорьевичем на обсуждение в Государственном Совете. Она напряженно ждала реакции высших сановников государства. Но присутствующие опасливо молчали. Наконец, с места поднялся Никита Иванович Панин и, плотно прижавшись к стене, потому что ноги плохо повиновались ему в этот момент, произнес слова, которые потом передавались из уст в уста: "Императрица может поступать, как ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет Российской Императрицей". Екатерина II закрыла заседание.
Для Панина этот шаг был связан с немалым риском. Его имя только что прошло по делу о двух заговорах. Следствие показало императрице, что в кругу панинской партии обсуждался вопрос об ее отстранении и выборе кандидатуры будущего регента: Н.И. Панин или И.И. Шувалов. Но одно дело негласно вести интригу при дворе, и совсем другое - открыто возражать государыне в Совете. На алой шелковой обивке стены, к которой прижался затылком Никита Иванович, остался след от его напудренного парика. В следующие несколько дней придворные чины перед докладом императрице приходили "для храбрости" прикоснуться головой к этому следу.
В ответ Орловы предприняли новый шаг, весьма опасный для Екатерины II. Бестужев знал, что у его бывшего покровителя Разумовского в доме хранятся документы, подтверждающие факт венчания с Елизаветой Петровной. По совету бывшего канцлера, Григорий Григорьевич испросил у императрицы проект указа об официальном признании Разумовского супругом покойной государыни и возведении его в достоинство императорского высочества. Таким образом создавался официальный прецедент для брака.
Екатерина II прямо не отказала фавориту, проект был составлен, но с ним к Алексею Григорьевичу императрица послала ярого противника самой идеи брака с Орловым канцлера Михаила Илларионовича Воронцова. История свидания канцлера и Разумовского была записана в 1843 г. министром народного просвещения графом С.С. Уваровым со слов своего тестя Алексея Кирилловича Разумовского -- племянника тайного супруга Елизаветы, и опубликована в 1863 г. в Чтениях Общества Истории и Древностей. Важные источниковедческие комментарии на этот рассказ дал исследователь истории семейства Разумовских В.В. Васильчиков.
Итак, Воронцов отправился в 1763 г. в дом Разумовского на Покровке близ церкви Воскресенья в Барашах и застал Алексея Григорьевича, сидящим в креслах у камина с новым киевским изданием Священного Писания в руках. Показав графу проект указа, Воронцов попросил бумаги, подтверждающие факт венчания, для того чтобы императрица могла подписать документ. Несколько минут Алексей Григориевич молчал. Какие чувства боролись в этот момент в его душе? При жизни своей августейшей покровительницы, он дорого бы дал за такой указ, тогда на русском престоле оказались бы его потомки, а не голштинские принцы и принцессы. Теперь же ему, одинокому старику, доживающему в тишине свою жизнь, было все равно.
Граф подошел к комоду, достал ларец черного дерева, инкрустированный серебром и перламутром, долго рылся, отыскивая ключ, наконец открыл крышку, чем-то щелкнул, проверяя потайной ящик, и извлек оттуда сверток розового атласа. В свертке оказались пожелтевшие листы. Алексей Григорьевич, не давая их в руки Воронцову, медленно читал. Затем поцеловав их, граф повернулся к образам, перекрестился и, возвратясь к камину, положил бумаги в огонь. "Я не был ничем более как верным рабом ее величества,.. -произнес он, с трудом опускаясь в кресло, - Никогда не забывал я из какой доли и на какую степень возведен я десницею ее... Если бы было некогда то, о чем вы говорите со мною, то поверьте, граф, что я не имел бы суетности признать случай, помрачающий незабвенную память монархини, моей благодетельницы". От Разумовского Воронцов вернулся к Екатерине II и донес ей о случившемся. Императрица протянула канцлеру руку для поцелуя со словами: "Мы друг друга понимаем".
Документы были уничтожены, прецедента больше не существовало. Хорошо осведомленный через брата обо всем, что происходило во дворце, Алексей Григорьевич чутьем старого придворного понял, в какое трудное положение попала новая императрица и чего она от него ждет. Он пожертвовал самым дорогим, что у него оставалось - памятью о своей безвозвратно ушедшей молодости, сказочном счастье и горячо любимой женщине.
Екатерина II сумела по достоинству оценить этот благородный поступок, и все дальнейшее время своего пребывания в Москве подчеркивала исключительное расположение к Разумовскому, вела себя с ним как со старшим родственником, навещала, а когда он приезжал ко двору первая вставала ему на встречу и, прощаясь, всегда провожала его до дверей комнаты. Старый граф оказал ей неоценимую услугу, Орловым пришлось смириться и оставить хлопоты о браке.
Через несколько месяцев Екатерина II в сопровождении великолепной свиты отбыла в Петербург, а Алексей Григорьевич остался в старой столице на покое. Он был первым из русских отставных вельмож, кто не спрятался в своем подмосковном имении, а начал жить свободно, принимать у себя гостей, устраивать праздники, держать открытый стол. Разумовского очень любили в обществе, и теперь к нему с охотой ездили, и приглашали к себе. Гулянья в великолепном парке, вокруг его городского дома, куда вход был открыт, сделалось заметной чертой московского городского быта второй половины XVIII в. Жители старой столицы воочию видели, как бывший государственный деятель после заката своей яркой карьеры ведет светскую жизнь среди других людей.
Скончался Алексей Григорьевич 6 июля 1771 г., во время одной из поездок в Петербург, и был похоронен в Александро-Невской лавре. Для большинства пришедших его проводить в последний путь он был уже не вельможей, а просто ч е л о в е к о м и з о б щ е с т в а
ГЛАВА II
РУССКИЙ ДИКТАТОР
5 октября 1770 г. в Петергофе на великолепном празднике в честь взятия Бендер Екатерина II пожаловала графа Петра Ивановича Панина орденом св. Георгия 1-ой степени. Возлагая на командующего 2-й армии генерал-аншефа Панина знаки недавно учрежденного ею воинского ордена, императрица не испытывала удовольствия. До нее давно доходили слухи о том, что Петр Иванович любую преграду берет, не считаясь с потерями. Теперь эти слухи подтвердились: осада Бендер была долгой, даже по официальным донесениям погибло более 6 тысяч человек, а после штурма 16 сентября 1770 г. город отдали на разграбление армии-победительнице.
Не был доволен полученной наградой и сам герой. Есть сведения, что Панины мечтали о фельдмаршальском жезле для Петра Ивановича. Не получив желаемого, покоритель Бендер подал в отставку 19 октября 1770 г. и уехал в Москву. Столь резкая отставка, всего через несколько дней после награждения, выглядела как политический демарш. Генерал Панин был фигурой настолько заметной, что о его поступке сообщили своим дворам все иностранные представители в Петербурге. Императрица направила главнокомандующему старой столицы князю Михаилу Никитичу Волконскому строжайшие инструкции следить за деятельностью Панина в Первопрестольной.
Один из виднейших русских масонов своего времени, Петр Иванович Панин вместе с своим братом -- главой Коллегии иностранных дел Никитой Ивановичем Паниным долгие годы руководил прусской партией при петербургском дворе. При всей внешней несхожести братья как нельзя лучше дополняли друг друга: мягкий, вкрадчивый, неторопливый дипломат и мрачный неразговорчивый генерал с крутым решительным характером подчинили своему влиянию всех сторонников наследника престола, великого князя Павла Петровича. Чем ближе становилась роковая дата совершеннолетия Павла, тем большее число знатных особ желало влиться в ряды его приверженцев. К началу 1770-х гг. партия Паниных набрала небывалый политический вес и начала заметно теснить своих противников - Орловых.
Главнокомандующий Москвы М.Н.Волконский учредил за Петром Ивановичем "присмотр надежных людей", как он сообщал императрице. Так генерал Панин попал под негласный надзор - случай в политической практике екатерининского царствования не частый. По всему было заметно, что императрица видела в брате канцлера серьезного противника. Согласно донесениям Волконского, в Москве Петр Иванович подвергал строгой критике правительственные меры, подрывая в дворянских кругах старой столицы доверие к императрице, и настойчиво твердил, что в 1772 г., после совершеннолетия сына, Екатерина II передаст ему корону. Результатом этой деятельности Панина стало изменение общественного мнения старой столицы в пользу наследника престола. В 1771 1772 гг. подобные слухи достигли своей кульминации. Московские поэты-масоны А.П. Сумароков, В.И. Майков и И.Ф. Богданович обращались к Павлу Петровичу с одами, подчеркивая предпочтительность мужского правления перед женским, отмечались черты характера цесаревича, присущие истинному государю, восхвалялись воспитатель наследника -- Н.И. Панин -- и "незабвенный завоеватель Бендер" -- П.И. Панин. Таковы были явные знаки подспудных брожений в дворянском обществе старой столицы.
Но имелась и другая, тайная, сторона жизни Петра Панина в Москве, которую даже "надежные люди" Волконского заметить не могли в силу ее полной конспиративности. Шифрованная переписка генерала с Денисом Ивановичем Фонвизиным, секретарем и ближайшим сотрудником Никиты Ивановича Панина в Петербурге -- это ценный эпистолярный комплекс, который исследован в наши дни историком О.Ф. Соловьевым. Письма Фонвизина с февраля 1771 по август 1772 гг. предоставляли Петру Панину подробную информацию о политической жизни двора, о ходе войны с Турцией, передвижениях чиновников по службе. По приказу Никиты Ивановича, Фонвизин снимал копии с многочисленных документов, проходивших через Коллегию иностранных дел, особенно с инструкций императрицы послам России за границей и отчетов последних в Петербург, донесений с театра военных действий, докладов братьев Орловых и других противников Паниных, и через специальных курьеров отправлял их в Москву Петру Ивановичу. Заметьте -- Денис Иванович передавал государственную информацию секретного характера частному лицу. На такое вопиющее нарушение служебных инструкций, Фонвизин мог пойти лишь, будучи уверен в своей безнаказанности. Такую уверенность давала надежда на скорое изменение положения"царствующей особы" на российском престоле. Главную роль в грядущих переменах сторонники наследника отдавали Петру Панину.
Кем же был человек, который, находясь в отставке и внешне пребывая не у дел, держал в своих руках нити обширного государственного заговора и двигал из старой столицы, как марионеток на сцене, фигуры в Петербурге?
Петр Иванович Панин родился в 1721 г. в семье генерал-поручика И. В. Панина и А.В. Эверлаковой. В возрасте 14 лет Петр Панин был определен в Измайловский полк капралом, а уже через год переведен в армию, действовавшую против турок. Шестнадцатилетним юношей он участвовал во взятии Перекопа и Бахчисарая. Раннее начало военной карьеры и не просто в полку, а на театре боевых действий наложило тяжелый отпечаток на характер молодого Панина. Пока его старший брат Никита Иванович пребывал в Данциге, где служил отец, или находился при дворе Елизаветы Петровны в качестве камер-юнкера, младший проходил кровавую школу. При железной воле Петра Ивановича, как отмечали современники, его отличали грубость, несдержанность, высокомерие и жестокость.
В 36 лет Панин стал генерал-майором, имея за спиной кампанию со Швецией. В годы Семилетней войны он отличился почти во всех крупных сражениях: при Грос-Егерсдорфе, Цорндорфе, Кунерсдорфе и взятии Берлина. При Ландберге его контузило, но жестокий к другим, Панин оказался беспощаден и к себе, и уже через несколько дней он встал в строй. По окончании войны в 1762 г. Петр Иванович был назначен губернатором Восточной Пруссии, отсюда потянутся его связи с прусским масонским братством. Взлет в его карьере начался после переворота 1762 г., в котором одну из руководящих ролей играл его брат - Никита Иванович. Петр Иванович за свои заслуги в минувшую войну был награжден чином генерал-поручика, орденом св. Александра Невского и получил шпагу с бриллиантами. В последующие годы императрица пожаловала Панина в сенаторы, возвела в графское достоинство и сделала членом Государственного Совета.
От брака с первой женой А.А. Татищевой генерал имел 17 детей, которые умирали в младенчестве. Заставляя болезненную женщину снова и снова рожать, он в конце концов свел ее в могилу. В 1767 г. Панин опять женился, теперь на фрейлине М.Р. Вейдель, принесшей ему пятерых малышей, из них выжили только сын Никита, будущий канцлер, и дочь Софья.
После отставки Москва приняла Петра Ивановича как незаслуженно обиженного героя войны, и генерал блестяще воспользовался своим положением. При всяком удобном случае он старался задеть Волконского и выставить московские власти в невыгодном свете. В декабре 1772 г. скончался старый друг Панина -- тоже крупный московский масон, фельдмаршал Петр Семенович Салтыков, который будучи московским генерал-губернатором во время Чумного бунта 1771 г., бросил старую столицу на произвол судьбы и уехал в свое имение Марфино. Императрица уволила Салтыкова в отставку. 26 декабря 1772 г.Салтыков умер, но Волконский не распорядился оказать покойному должные воинские почести. Тогда Панин приехал в Марфино и встал у гроба с обнаженным палашом, отказываясь уйти до тех пор, пока не прибыл почетный караул. Этим поступком Петр Иванович снискал большое уважение москвичей ,быстро забывших позорное бегство Салтыкова и Старая столица превозносила благородное поведение отставного генерала.
С самого начала семидесятых годов в донесениях иностранных дипломатов при русском дворе мелькали отрывочные сообщения о том, что "низкие люди", как писал 2 августа 1771 г. английский посланник Каскарт, -- "желали свергнуть императрицу с престола под тем предлогом, что ей была вручена корона лишь на время малолетства сына, и возвести на престол великого князя, что они и намеревались исполнить в день св. Петра". Годом позднее новый британский посланник сэр Р. Гуннинг сообщал в Лондон 28 июня 1772 г. о цепи неудачных придворных заговоров, последний из которых был раскрыт буквально накануне его приезда в Петербург. Правительство удовольствовалось наказанием рядовых членов. Среди влиятельных лиц, "руководивших предприятием", назывались братья Панины и княгиня Е.Р. Дашкова, но Екатерина предпочла "не разглашать дела".
В том же 1744 году Алексей Григорьевич получил графское достоинство. Его реальный политический вес был огромен. 8 апреля 1747 г. саксонец Пецольд доносил в Дрезден: "Все уже давно предполагали, а я теперь знаю за достоверное, что императрица несколько лет тому назад вступила в брак с обер-егермейстером ... Влияние старшего Разумовского на государыню до того усилилось после брака их, - продолжал резидент, - что, хотя он прямо и не вмешивается в государственные дела,.. однако каждый может быть уверен в достижении того, что хочет, лишь бы Разумовский замолвил слово". Еще в 1743 г. граф отправил своего младшего брата Кирилла Григорьевича на два года для обучения за границу, а когда тот вернулся, продвинул его на посты президента академии наук и гетмана Украины. Младший Разумовский. "Он был хорош собою, - писала в мемуарах Екатерина II, - очень приятен в обращении и умом несравненно превосходил брата своего... Я не знаю другой семьи, которая будучи в такой отменной милости при дворе, была бы так всеми любима, как эти два брата".
Брак Елизаветы был, что называется, для двора тайной полишинеля. Императрица слишком по-семейному вела себя с Разумовским, часто посещала Алексея Григорьевича в его покоях, обедала там, на людях застегивала ему шубу и поправляла шапку при выходе из театра в морозные дни. Польский король Станислав-Август Понятовский, описывал в своих мемуарах, как он, еще будучи молодым дипломатом, и находясь в России под покровительством Бестужева-Рюмина, часто гостил в доме канцлера и слышал кулуарные беседы русских политиков. "Сам Бестужев неоднократно настаивал на том, - сообщает Понятовский, - чтобы Елизавета объявила публично о своем тайном браке с Разумовским - империи нужен был наследник по прямой линии". Однако этого русской партии добиться не удалось. Елизавета, несмотря на свою лень и капризы, по свидетельству Екатерины II, обладала глубоким умом. Она ясно понимала, что дети от морганатического брака получат слишком сильных соперников за границей в лице законных наследников Петра I по линии его старшей дочери Анны Петровны, вышедшей замуж за герцога К.-Ф. Голштинского . Это заставило Елизавету избрать цесаревичем своего немецкого племянника Карла Питера Ульриха, получившего при переходе в православие имя Петра Федоровича.
Этот долговязый нескладный юноша доставил Разумовскому своими непристойными выходками много горьких минут. Однажды он провертел дырку в стене своей комнаты, смежной с покоями обер-егермейстера, подставил к ней стулья и несколько вечеров подряд заставлял всех приходивших подсматривать за посещавшей Разумовского Елизаветой. Придворные не могли отказаться, только великая княгиня Екатерина Алексеевна была достаточно высокопоставленной дамой, чтоб открыто воспротивиться дикой выходке супруга. Остальные вынуждены были молча покрываться краской до ушей.
А между тем сцена, которую "зрители" увидели сквозь дыру в стене, с точки зрения современного человека была более чем невинна. Императрица Елизавета в домашнем наряде ( т.е. без регалий, орденов и лент ) за одним столом ужинала с болевшим тогда Алексеем Григорьевичем, он принимал ее в великолепном шлафроке ( род халата, подбитого мехом), накинутом на рубашку. Об этой квинтэссенции "запретного действа" для человека XVIII в. стоит вспоминать всегда, когда речь заходит о р а з н у з д а н н ы х нравах того времени. Между "неприличным" в современном смысле слова и "непристойным" по понятиям людей эпохи русского абсолютизма пролегает глубокая пропасть. Дело не столько в раскрепощении нравов, сколько в значительном смещении понятий. Императрица была для подданных существом почти божественного порядка и видеть ее запросто, в домашней обстановке мог далеко не каждый.
Выходка великого князя привела Елизавету в гнев и до глубины души оскорбила Разумовского, но даже он не мог высказать цесаревичу своего негодования. С этого времени Алексей Григорьевич, мягко говоря, недолюбливал Петра Федоровича. В последние годы царствования Елизаветы Разумовского оттеснили новые фавориты, сначала Н.А. Бекетов, а потом И.И. Шувалов.
Императрица старела, но не хотела сдавать позиций самой красивой дамы в Европе. Французский дипломат Ж.-Л. Фавье писал, что "никогда женщина не примирялась труднее с потерей молодости и красоты". Одним из средств борьбы с надвигавшимся увяданием Елизавета избрала молодых любовников. Но ее отношения с Разумовским до конца дней оставались дружескими и по-настоящему теплыми. Алексей Григорьевич не ушел в тень, и даже падение канцлера Бестужева-Рюмина, обвиненного в государственной измене, не отразилось на покровителе последнего. Столь почетное и прочное положение было возможно именно благодаря тому, что его с императрицей связывали тайные нерасторжимые узы.
Смерть Елизаветы была для Алексея Григорьевича страшным ударом. По словам саксонского министра графа Г. Брюля, "из всех русских вельмож достойнее всех себя показал фельдмаршал Разумовский, брат гетмана. После кончины императрицы он поверг к стопам нового монарха все свои знаки отличия, испрашивая как единственную милость, оставить за собой из всего огромного имущества одно только имение в Малороссии, где бы мог он провести остаток дней своих". Однако император отклонил его просьбу. В сущности Петр Федорович не был ни злым, ни мстительным человеком, он возвращал в столицу тех, кто подвергся опале в прежние царствования, и пока ни на кого не обрушил своей немилости. Новый государь оставил за Разумовским все его несметное богатство и высокий титул. Казалось бы, Алексей Григорьевич должен был испытывать благодарность к монарху. Но в том-то и была беда Петра Федоровича, что личным поведением он перечеркивал все хорошее, что делал.
Не дав Разумовскому отставки, император завел привычку каждый вечер посещать графа в его огромном Аничковом доме, чтоб выкурить трубку и по-приятельски выпить пива с вдовцом своей тетки. Ему даже не приходило в голову, что Алексей Григорьевич не в восторге от таких визитов. И дело не в том, что граф не курил табака, а пиву предпочитал "сладкие украинские водки". Пренебрежение к элементарным правилам приличия во время похорон покойной государыни и траура по ней в глазах современников выглядело как глумление над памятью Елизаветы. А этого Разумовский снести был не в силах. Возражать он не мог, но и видеть не желал. Поэтому Алексей Григорьевич снова и снова повторяет просьбу об отставке. Наконец, во время одного из приездов императора, граф подарил ему трость, украшенную драгоценными камнями, попросил принять миллион рублей и вновь завел речь о желании удалиться от двора. Манифест о вольности дворянства был уже подписан, и Петр вместе с дарами принял отставку Разумовского.
Алексей Григорьевич оказался первым из русских вельмож, кто сам, добровольно, оставил службу. Сделал он это очень мягко, не высказывая недовольства происходящим в стране, но недовольство подразумевалось уже в самом шаге. До появления Манифеста о вольности дворянства 1762 г. достойной отставки быть просто не могло. Речь шла только об опале и ссылке, часто сопровождавшейся конфискацией имущества. В 20-летнее спокойное царствование Елизаветы Петровны, благодаря религиозному обету императрицы, данному в ночь переворота, в России не действовала смертная казнь. Страх плахи и бесчестья уходил в прошлое, и вместе с чувством личной безопасности у дворянства появлялась уверенность в себе. Добровольная отставка такого знаменитого вельможи, как А.Г. Разумовский, была важным актом нового нарождающегося самосознания русского дворянского общества.
Граф не успел покинуть столицу до переворота 28 июня 1762 г., возведшего на престол Екатерину II. Его брат гетман Кирилл Григорьевич принял участие в заговоре, новая государыня заметно благоволила к семейству Разумовских. Теперь Алексей Григорьевич отправлялся в Москву не один, как рассчитывал, а в составе великолепного царского поезда. Ему предстояло играть заметную роль на коронации новой императрицы: нести корону во время обряда венчания на царство. Вряд ли, отправляясь на покой, пожилой вдовец Елизаветы Петровны думал, что вокруг его имени завернется одна из крупнейших политических интриг начала царствования Екатерины II.
На придворной сцене менялись действующие лица, иностранные кабинеты: Версаль, Вена, Берлин - боролись за влияние на Петербург. Одно оставалось постоянным - жестокое противостояние национальной и одной из иностранных партий. Теперь роль русской партии играла группировка Орловых, а их противников - Паниных - европейские дипломаты в донесениях называли "прусской" партией. Возвращенный Екатериной II из ссылки бывший канцлер Бестужев-Рюмин сблизился с Орловыми. Именно он осторожно поведал фавориту историю брака Елизаветы и Разумовского, надолго пресекшего иностранную "инфлуенцию" при русском дворе.
Орловы предприняли попытку склонить Екатерину II к официальному браку с Григорием Григориевичем. Екатерина не имела на русский престол законных прав, власть новой монархини основывалась на желании двора, гвардии и дворянского общества обеих столиц видеть императрицей именно ее. Но оно могло измениться, соверши Екатерина опрометчивый шаг. Предостерегая еще одного претендента на свою руку Станислава Понятовского от приезда в Россию, Екатерина писала ему 9 августа 1762 г. : "Пока я повинуюсь, меня будут обожать, перестану повиноваться - как знать, что может произойти".
В Москве императрице не замедлили дать это понять, как только бывший канцлер Бестужев-Рюмин стал собирать подписи не разъехавшегося еще после коронации дворянства под прошением о том, чтоб императрица вступила во второй брак. По старой столице поползли неодобрительные разговоры. Тайный брак Разумовского, о котором все знали, только придавал Алексею Григорьевичу всеобщее уважение, а в желании же Орлова венчаться открыто видели проявление непомерных амбиций и оскорбление императорского величия. Известная русская мемуаристка Е.П. Янькова ( в девичестве Римская-Корсакова ), молодость которой пришлась уже на самый конец XVIII столетия, записала раздраженные московские слухи о Г.Г. Орлове: "он метил очень далеко и уж чересчур высоко". Дело дошло до того, что с триумфальных ворот сорвали портрет императрицы, были раскрыты два офицерских заговора, имевших антиорловскую направленность.
Императрица колебалась и поставила вопрос о браке с Григорием Григорьевичем на обсуждение в Государственном Совете. Она напряженно ждала реакции высших сановников государства. Но присутствующие опасливо молчали. Наконец, с места поднялся Никита Иванович Панин и, плотно прижавшись к стене, потому что ноги плохо повиновались ему в этот момент, произнес слова, которые потом передавались из уст в уста: "Императрица может поступать, как ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет Российской Императрицей". Екатерина II закрыла заседание.
Для Панина этот шаг был связан с немалым риском. Его имя только что прошло по делу о двух заговорах. Следствие показало императрице, что в кругу панинской партии обсуждался вопрос об ее отстранении и выборе кандидатуры будущего регента: Н.И. Панин или И.И. Шувалов. Но одно дело негласно вести интригу при дворе, и совсем другое - открыто возражать государыне в Совете. На алой шелковой обивке стены, к которой прижался затылком Никита Иванович, остался след от его напудренного парика. В следующие несколько дней придворные чины перед докладом императрице приходили "для храбрости" прикоснуться головой к этому следу.
В ответ Орловы предприняли новый шаг, весьма опасный для Екатерины II. Бестужев знал, что у его бывшего покровителя Разумовского в доме хранятся документы, подтверждающие факт венчания с Елизаветой Петровной. По совету бывшего канцлера, Григорий Григорьевич испросил у императрицы проект указа об официальном признании Разумовского супругом покойной государыни и возведении его в достоинство императорского высочества. Таким образом создавался официальный прецедент для брака.
Екатерина II прямо не отказала фавориту, проект был составлен, но с ним к Алексею Григорьевичу императрица послала ярого противника самой идеи брака с Орловым канцлера Михаила Илларионовича Воронцова. История свидания канцлера и Разумовского была записана в 1843 г. министром народного просвещения графом С.С. Уваровым со слов своего тестя Алексея Кирилловича Разумовского -- племянника тайного супруга Елизаветы, и опубликована в 1863 г. в Чтениях Общества Истории и Древностей. Важные источниковедческие комментарии на этот рассказ дал исследователь истории семейства Разумовских В.В. Васильчиков.
Итак, Воронцов отправился в 1763 г. в дом Разумовского на Покровке близ церкви Воскресенья в Барашах и застал Алексея Григорьевича, сидящим в креслах у камина с новым киевским изданием Священного Писания в руках. Показав графу проект указа, Воронцов попросил бумаги, подтверждающие факт венчания, для того чтобы императрица могла подписать документ. Несколько минут Алексей Григориевич молчал. Какие чувства боролись в этот момент в его душе? При жизни своей августейшей покровительницы, он дорого бы дал за такой указ, тогда на русском престоле оказались бы его потомки, а не голштинские принцы и принцессы. Теперь же ему, одинокому старику, доживающему в тишине свою жизнь, было все равно.
Граф подошел к комоду, достал ларец черного дерева, инкрустированный серебром и перламутром, долго рылся, отыскивая ключ, наконец открыл крышку, чем-то щелкнул, проверяя потайной ящик, и извлек оттуда сверток розового атласа. В свертке оказались пожелтевшие листы. Алексей Григорьевич, не давая их в руки Воронцову, медленно читал. Затем поцеловав их, граф повернулся к образам, перекрестился и, возвратясь к камину, положил бумаги в огонь. "Я не был ничем более как верным рабом ее величества,.. -произнес он, с трудом опускаясь в кресло, - Никогда не забывал я из какой доли и на какую степень возведен я десницею ее... Если бы было некогда то, о чем вы говорите со мною, то поверьте, граф, что я не имел бы суетности признать случай, помрачающий незабвенную память монархини, моей благодетельницы". От Разумовского Воронцов вернулся к Екатерине II и донес ей о случившемся. Императрица протянула канцлеру руку для поцелуя со словами: "Мы друг друга понимаем".
Документы были уничтожены, прецедента больше не существовало. Хорошо осведомленный через брата обо всем, что происходило во дворце, Алексей Григорьевич чутьем старого придворного понял, в какое трудное положение попала новая императрица и чего она от него ждет. Он пожертвовал самым дорогим, что у него оставалось - памятью о своей безвозвратно ушедшей молодости, сказочном счастье и горячо любимой женщине.
Екатерина II сумела по достоинству оценить этот благородный поступок, и все дальнейшее время своего пребывания в Москве подчеркивала исключительное расположение к Разумовскому, вела себя с ним как со старшим родственником, навещала, а когда он приезжал ко двору первая вставала ему на встречу и, прощаясь, всегда провожала его до дверей комнаты. Старый граф оказал ей неоценимую услугу, Орловым пришлось смириться и оставить хлопоты о браке.
Через несколько месяцев Екатерина II в сопровождении великолепной свиты отбыла в Петербург, а Алексей Григорьевич остался в старой столице на покое. Он был первым из русских отставных вельмож, кто не спрятался в своем подмосковном имении, а начал жить свободно, принимать у себя гостей, устраивать праздники, держать открытый стол. Разумовского очень любили в обществе, и теперь к нему с охотой ездили, и приглашали к себе. Гулянья в великолепном парке, вокруг его городского дома, куда вход был открыт, сделалось заметной чертой московского городского быта второй половины XVIII в. Жители старой столицы воочию видели, как бывший государственный деятель после заката своей яркой карьеры ведет светскую жизнь среди других людей.
Скончался Алексей Григорьевич 6 июля 1771 г., во время одной из поездок в Петербург, и был похоронен в Александро-Невской лавре. Для большинства пришедших его проводить в последний путь он был уже не вельможей, а просто ч е л о в е к о м и з о б щ е с т в а
ГЛАВА II
РУССКИЙ ДИКТАТОР
5 октября 1770 г. в Петергофе на великолепном празднике в честь взятия Бендер Екатерина II пожаловала графа Петра Ивановича Панина орденом св. Георгия 1-ой степени. Возлагая на командующего 2-й армии генерал-аншефа Панина знаки недавно учрежденного ею воинского ордена, императрица не испытывала удовольствия. До нее давно доходили слухи о том, что Петр Иванович любую преграду берет, не считаясь с потерями. Теперь эти слухи подтвердились: осада Бендер была долгой, даже по официальным донесениям погибло более 6 тысяч человек, а после штурма 16 сентября 1770 г. город отдали на разграбление армии-победительнице.
Не был доволен полученной наградой и сам герой. Есть сведения, что Панины мечтали о фельдмаршальском жезле для Петра Ивановича. Не получив желаемого, покоритель Бендер подал в отставку 19 октября 1770 г. и уехал в Москву. Столь резкая отставка, всего через несколько дней после награждения, выглядела как политический демарш. Генерал Панин был фигурой настолько заметной, что о его поступке сообщили своим дворам все иностранные представители в Петербурге. Императрица направила главнокомандующему старой столицы князю Михаилу Никитичу Волконскому строжайшие инструкции следить за деятельностью Панина в Первопрестольной.
Один из виднейших русских масонов своего времени, Петр Иванович Панин вместе с своим братом -- главой Коллегии иностранных дел Никитой Ивановичем Паниным долгие годы руководил прусской партией при петербургском дворе. При всей внешней несхожести братья как нельзя лучше дополняли друг друга: мягкий, вкрадчивый, неторопливый дипломат и мрачный неразговорчивый генерал с крутым решительным характером подчинили своему влиянию всех сторонников наследника престола, великого князя Павла Петровича. Чем ближе становилась роковая дата совершеннолетия Павла, тем большее число знатных особ желало влиться в ряды его приверженцев. К началу 1770-х гг. партия Паниных набрала небывалый политический вес и начала заметно теснить своих противников - Орловых.
Главнокомандующий Москвы М.Н.Волконский учредил за Петром Ивановичем "присмотр надежных людей", как он сообщал императрице. Так генерал Панин попал под негласный надзор - случай в политической практике екатерининского царствования не частый. По всему было заметно, что императрица видела в брате канцлера серьезного противника. Согласно донесениям Волконского, в Москве Петр Иванович подвергал строгой критике правительственные меры, подрывая в дворянских кругах старой столицы доверие к императрице, и настойчиво твердил, что в 1772 г., после совершеннолетия сына, Екатерина II передаст ему корону. Результатом этой деятельности Панина стало изменение общественного мнения старой столицы в пользу наследника престола. В 1771 1772 гг. подобные слухи достигли своей кульминации. Московские поэты-масоны А.П. Сумароков, В.И. Майков и И.Ф. Богданович обращались к Павлу Петровичу с одами, подчеркивая предпочтительность мужского правления перед женским, отмечались черты характера цесаревича, присущие истинному государю, восхвалялись воспитатель наследника -- Н.И. Панин -- и "незабвенный завоеватель Бендер" -- П.И. Панин. Таковы были явные знаки подспудных брожений в дворянском обществе старой столицы.
Но имелась и другая, тайная, сторона жизни Петра Панина в Москве, которую даже "надежные люди" Волконского заметить не могли в силу ее полной конспиративности. Шифрованная переписка генерала с Денисом Ивановичем Фонвизиным, секретарем и ближайшим сотрудником Никиты Ивановича Панина в Петербурге -- это ценный эпистолярный комплекс, который исследован в наши дни историком О.Ф. Соловьевым. Письма Фонвизина с февраля 1771 по август 1772 гг. предоставляли Петру Панину подробную информацию о политической жизни двора, о ходе войны с Турцией, передвижениях чиновников по службе. По приказу Никиты Ивановича, Фонвизин снимал копии с многочисленных документов, проходивших через Коллегию иностранных дел, особенно с инструкций императрицы послам России за границей и отчетов последних в Петербург, донесений с театра военных действий, докладов братьев Орловых и других противников Паниных, и через специальных курьеров отправлял их в Москву Петру Ивановичу. Заметьте -- Денис Иванович передавал государственную информацию секретного характера частному лицу. На такое вопиющее нарушение служебных инструкций, Фонвизин мог пойти лишь, будучи уверен в своей безнаказанности. Такую уверенность давала надежда на скорое изменение положения"царствующей особы" на российском престоле. Главную роль в грядущих переменах сторонники наследника отдавали Петру Панину.
Кем же был человек, который, находясь в отставке и внешне пребывая не у дел, держал в своих руках нити обширного государственного заговора и двигал из старой столицы, как марионеток на сцене, фигуры в Петербурге?
Петр Иванович Панин родился в 1721 г. в семье генерал-поручика И. В. Панина и А.В. Эверлаковой. В возрасте 14 лет Петр Панин был определен в Измайловский полк капралом, а уже через год переведен в армию, действовавшую против турок. Шестнадцатилетним юношей он участвовал во взятии Перекопа и Бахчисарая. Раннее начало военной карьеры и не просто в полку, а на театре боевых действий наложило тяжелый отпечаток на характер молодого Панина. Пока его старший брат Никита Иванович пребывал в Данциге, где служил отец, или находился при дворе Елизаветы Петровны в качестве камер-юнкера, младший проходил кровавую школу. При железной воле Петра Ивановича, как отмечали современники, его отличали грубость, несдержанность, высокомерие и жестокость.
В 36 лет Панин стал генерал-майором, имея за спиной кампанию со Швецией. В годы Семилетней войны он отличился почти во всех крупных сражениях: при Грос-Егерсдорфе, Цорндорфе, Кунерсдорфе и взятии Берлина. При Ландберге его контузило, но жестокий к другим, Панин оказался беспощаден и к себе, и уже через несколько дней он встал в строй. По окончании войны в 1762 г. Петр Иванович был назначен губернатором Восточной Пруссии, отсюда потянутся его связи с прусским масонским братством. Взлет в его карьере начался после переворота 1762 г., в котором одну из руководящих ролей играл его брат - Никита Иванович. Петр Иванович за свои заслуги в минувшую войну был награжден чином генерал-поручика, орденом св. Александра Невского и получил шпагу с бриллиантами. В последующие годы императрица пожаловала Панина в сенаторы, возвела в графское достоинство и сделала членом Государственного Совета.
От брака с первой женой А.А. Татищевой генерал имел 17 детей, которые умирали в младенчестве. Заставляя болезненную женщину снова и снова рожать, он в конце концов свел ее в могилу. В 1767 г. Панин опять женился, теперь на фрейлине М.Р. Вейдель, принесшей ему пятерых малышей, из них выжили только сын Никита, будущий канцлер, и дочь Софья.
После отставки Москва приняла Петра Ивановича как незаслуженно обиженного героя войны, и генерал блестяще воспользовался своим положением. При всяком удобном случае он старался задеть Волконского и выставить московские власти в невыгодном свете. В декабре 1772 г. скончался старый друг Панина -- тоже крупный московский масон, фельдмаршал Петр Семенович Салтыков, который будучи московским генерал-губернатором во время Чумного бунта 1771 г., бросил старую столицу на произвол судьбы и уехал в свое имение Марфино. Императрица уволила Салтыкова в отставку. 26 декабря 1772 г.Салтыков умер, но Волконский не распорядился оказать покойному должные воинские почести. Тогда Панин приехал в Марфино и встал у гроба с обнаженным палашом, отказываясь уйти до тех пор, пока не прибыл почетный караул. Этим поступком Петр Иванович снискал большое уважение москвичей ,быстро забывших позорное бегство Салтыкова и Старая столица превозносила благородное поведение отставного генерала.
С самого начала семидесятых годов в донесениях иностранных дипломатов при русском дворе мелькали отрывочные сообщения о том, что "низкие люди", как писал 2 августа 1771 г. английский посланник Каскарт, -- "желали свергнуть императрицу с престола под тем предлогом, что ей была вручена корона лишь на время малолетства сына, и возвести на престол великого князя, что они и намеревались исполнить в день св. Петра". Годом позднее новый британский посланник сэр Р. Гуннинг сообщал в Лондон 28 июня 1772 г. о цепи неудачных придворных заговоров, последний из которых был раскрыт буквально накануне его приезда в Петербург. Правительство удовольствовалось наказанием рядовых членов. Среди влиятельных лиц, "руководивших предприятием", назывались братья Панины и княгиня Е.Р. Дашкова, но Екатерина предпочла "не разглашать дела".