Элизабет Эссекс. Страсть и скандал

   Когда кобыла оказалась в достаточной близи и наклонила голову, чтобы ей почесали уши, Катриона закрыла глаза и глубоко вдохнула. Исходящий от животного запах был словно бальзам на ее душу — до боли знакомый, мягкий и такой земной.
   — Питхар, — шепнула она в длинное изящное ухо лошади. — Сестра моя, ты проделала столь же долгий путь, что и я? Так ли трудно было тебе пробираться через горы, что и мне плыть по морю? Казалось ли все на пути странным и удивительным тебе? — Ее пальцы инстинктивно нашарили в кармане обгрызенное кашмирское яблоко, которое она купила для детей на одном из прилавков. Но лошадь следует угощать исключительно с позволения ее хозяина. Это правило было ей известно не хуже собственного имени.
   Катриона подняла взгляд на всадника-пенджабца и обнаружила, что Танвир Сингх рассматривает ее своими яркими как изумруды веселыми глазами. Поэтому она показала ему огрызок яблока и вопросительно подняла брови — пантомима всем понятная, — потому что, прожив в Индии всего лишь несколько недель, она могла немного объясниться на хинди или урду, но не знала ни слова по-пенджабски.
   Не говоря ни слова, не сдвинувшись со своего высокого седла на спине лошади, принц плутов улыбнулся Катрионе. Ослепительная, сверкающая улыбка могла бы растопить снежные шапки высоких горных вершин за холмами долины Доаб. Улыбка, словно предназначенная ей одной и никому другому в мире. Улыбнувшись, он ответил ей цветистым и изысканным приветствием, глубоким поклоном и широким взмахом руки, достойным какого-нибудь паши, раздающего милости, от которых зависит жизнь его подданных.
   Этот жест изменил и ее жизнь тоже. Кусочек гранита — все, что осталось от ее сердца, которое вынудили окаменеть смерть и изгнание — вдруг шевельнулся, совсем чуть-чуть, как испещренная бороздками персиковая косточка, которая осторожно пытается пустить корни в твердую почву.
   Глупое, предательское сердце.
 
   — Неужели ты забыла?
   Теплые воспоминания, нахлынувшие было на Катриону, оказались столь же уместны, как ледяная волна устья Клайда, увлекающая за собой остатки ее самообладания. Она оцепенела, дрожа всем телом. В имении Уимбурн она жила под именем Анны Кейтс если не в состоянии непрекращающегося страха, тогда просто в грустном предчувствии, что прошлое может однажды настигнуть ее. Ее вина грузом легла на сердце постоянным и беспокойным напоминанием о грехах, которые остались неотомщенными.
   Но она никак не ожидала, что из всех людей на земле именно он окажется посланником неумолимого закона. Почему за ней явился Танвир Сингх — человек, который некогда был ее другом и стал единственным возлюбленным? Зачем было ему покидать свой Пенджаб, чтобы преодолеть тысячи миль морем, исполняя приказ Ост-Индской компании, чтобы привлечь ее к правосудию, как они его понимали?
   Ведь это он ее предал, а не наоборот.
   Итак, вот он, во плоти. Она стояла так близко, что ей пришлось слегка запрокинуть голову, чтобы убедиться — этот странно знакомый ей англичанин и есть Танвир Сингх. Она уже забыла, как он неправдоподобно высок. Заставила себя забыть.
   Как будто угадав ее мысли, мужчина — не Танвир Сингх, но Томас Джеллико — спросил:
   — Хочешь, чтобы я напомнил?
   Он говорил тихо, явно угрожающе, и его глаза — яростные зеленые глаза — рассматривали ее с головы до ног, будто он ее неумолимый палач.
   Зачем ей напоминание? Как бы ни тешила Кэт себя мыслью, что забыла, она, если угодно, помнила все до мельчайших подробностей. Как сверкали огнем его зеленые глаза из-за темной завесы ресниц! Какой теплой была его кожа под ее ладонями! Вкус его губ. Вес его тела. Ошеломительная боль его последнего предательства. Его жестокое безразличие.
   Катриона резко отдернула руку, которую он все еще держал.
   — С вашего позволения, — едва смогла выговорить она, осторожно освобождаясь от цепких пальчиков малышки Марии и передавая ребенка на попечение старшей сестры. Мария прекрасно обойдется без нее — вон сколько вокруг взрослых родственников, — а ей нужно бежать от этого мужчины и прошлого, которое в конце концов ее настигло.
   Но как, бога ради, сумел он ее отыскать, если она приложила столько мучительных усилий, чтобы замести следы? Потому что был не только Танвиром Сингхом, но еще и Томасом Джеллико, братом лорда Джеффри? И сколько уже Томас Джеллико успел рассказать о ней лорду Джеффри?
   Помоги ей Господь. Оцепенение мало-помалу сменялось леденящим страхом.
   Она быстро взглянула на своего нанимателя, который смотрел то на нее, то на брата. Что бы ни увидел лорд Джеффри в ее лице — чувство вины или по крайней мере удивление и страх, — это послужило ему побуждением к действию. Встав между ними, он предостерегающе коснулся плеча брата.
   — Томас, — заговорил он тихо, но твердо. — Достаточно.
   Томас Джеллико, не обратив никакого внимания на слова брата, легко стряхнул его руку, чуть поведя сухим плечом. Снова потянулся к ней, хотя она и отпрянула, наступая на нее шаг за шагом, пока чуть не упала, зацепившись за подол юбки.
   Она спрятала руки за спину, чтобы он ее не схватил.
   — Сэр, прошу вас!
   — Томас, ради бога, — прошипел лорд Джеффри. — Что на тебя нашло? Будь любезен, оставь мою гувернантку в покое. Твоя семья ждет. И все смотрят, Христа ради!
   Томас Джеллико — это имя отзывалось в ее голове как эхо среди холмов — наконец отвел свои неумолимые зеленые глаза, и его власть над ней закончилась. Как будто щелкнули, размыкаясь, оковы, отпуская ее на свободу.
   Опустив голову, Катриона немедленно заторопилась прочь. Чуть ли не бегом пересекла лужайку, инстинктивно выбрав себе целью прогалину в тисовых зарослях ближайшей живой изгороди.
   Что подумают о ней лорд и леди Джеффри? Даже при том, что ее наниматели, казалось, шокированы поведением своего родственника не меньше ее, достопочтенный Томас Джеллико как-никак приходится лорду Джеффри братом, а узы крови превыше любой, даже самой сильной благодарности. Лорд и леди Джеффри никогда не пойдут против брата ради гувернантки, пусть даже они успели ее полюбить. И Катриона понимала, что не сможет смотреть в прекрасное лицо леди Кассандры Джеффри, когда хозяйка узнает все то, что достопочтенный Томас Джеллико ей непременно сообщит, — что Катриона Роуэн разыскивается за убийство.
   Во рту возник отчетливый металлический привкус — страх, вот что это было. Все пойдет, как уже бывало: влиятельные люди будут свидетельствовать против нее — и она не в силах это предотвратить.
   Впрочем, нет. Она примет меры. Она сбежит.
   Она уедет, как только бросит в сумку пожитки и скопленные деньги, а затем пойдет прямо через поля, как сделала раньше в Индии, а до этого — в Шотландии. Она не станет дожидаться, пока неумолимые жернова закона сотрут ее в труху. Она убежит прежде, чем успеет во всеуслышание распространиться его обвинение, подобное смертельному яду.
   Катриона бесцеремонно сгребла юбки в охапку, чтобы бегом преодолеть короткий пролет каменных ступенек, ведущих прочь с лужайки, про себя кляня злосчастный выверт судьбы, который снова привел в ее жизнь человека, которого раньше звали Танвир Сингх. Из всех мест в мире, где она могла бы спрятаться, затеряться среди людей, она каким-то образом, сама того не ведая и не желая, выбрала дом его брата.
   Где-то рядом в землю вонзилась молния — резкий, пахнущий серой разряд, прокатившийся по лужайке как раз в тот момент, когда у ног Катрионы травяная кочка с шипением взорвалась ошметками стеблей и бурыми комьями почвы. Катриона встала как вкопанная. Гром потряс небо, эхом сотрясаясь в ее груди.
   Но она ошиблась.
   Она подняла глаза, чтобы убедиться — на голубом небе пока не было ни облачка. Тем не менее не иначе как надвигалась гроза. Если так, нужно увести детей в дом. Громовые раскаты особенно напугают малышку Марию.
   Она собиралась повернуть назад, оглянуться через плечо, возможно, поговорить о Марии с леди Джеффри, когда следующий громкий разряд ударил слева от нее. От тисовой изгороди отлетела ветка и упала к ее ногам. Ее затуманенный ум больше не мог отрицать очевидное. Выстрелы — вот что она слышала.
   Томасу Джеллико не хватило терпения. Не мог он тянуть время, конвоируя ее назад в Индию, чтобы там дожидаться сурового приговора суда. Решил застрелить прямо здесь. На виду у собственной семьи. На виду у детей. Милостивая святая Маргарита!
   Воздух вокруг нее сгустился, затрудняя движения. Катриона слышала испуганные крики за спиной. Все бросились искать укрытие, и звуки чьих-то шагов тяжело отдавались на лужайке. Но когда девушка наконец смогла обернуться с криком, чтобы прятали детей, она увидела перед собой лишь английское воплощение Танвира Сингха, который набросился на нее, словно демон смерти и разрушения. Ничего другого его лицо выражать не могло.
   Бежать было поздно. Она ударилась о его твердое, неподатливое тело, которое сбило ее с ног и навалилось сверху, так что воздух покинул ее легкие.
   — Ради бога, — прорычал он ей в самое ухо, когда она попыталась драться, чтобы выбраться из-под этой тяжести. Крупная загорелая рука накрыла ее затылок, вдавив лицо в траву самым бесцеремонным образом. Голос звучал хрипло, как шорох гравия. — Лежи тихо!
   Он распластался на ней сверху, придавив к земле всеми пятнадцатью стоунами веса. У нее в груди заныло при тщетной попытке сделать вдох. Она начала ерзать под ним, чтобы втянуть в легкие хоть немного воздуха.
   Пробормотав чрезвычайно грубое англосаксонское ругательство, он слегка сдвинулся в сторону.
   — Прекрати. Бога ради, не двигайся.
   Их тела сплелись — его нога дерзко проникла под покров ее нижней юбки, и твердое колено уперлось ей в бедро. Обе руки прижимали ее к земле, не давая освободиться от веса его тела. Огромное тело распростерлось сверху, подавляя своей силой.
   Мимо прошелестела следующая пуля, и он вцепился в ее руку.
   — Быстро! — приказал он, вскакивая на ноги и увлекая ее за собой. Потянул за платье, рывком поставил на ноги и толкнул, указывая на маленькую брешь в высокой стене вечнозеленой растительности, за которой скрывалась низкая каменная стена, образуя самую настоящую пещеру, темную, покойную. Привалившись к камню спиной, он грубо привлек ее к себе, втискивая в угол, где сходились стена и каменная лестница, что отделяла лужайку от зеленого лабиринта. — С тобой все в порядке? Ты не ранена?
   Она не была ранена, но, разумеется, ни о каком порядке не могло идти и речи. Шляпка оказалась безнадежно смята и свисала набок, ее ленты врезались в кожу шеи. В рот набилась земля, и она по-прежнему едва могла дышать. Одна из пластинок китового уса в ее корсете, должно быть, сломалась — с такой грубой силой он на нее навалился, — и теперь вонзалась ей в бок точно лезвие ножа. Но главное, что мешало Катрионе чувствовать себя в порядке, так это то, что она была рядом с человеком, который раньше звался Танвиром Сингхом, а теперь навалился на нее всем телом, чтобы укрыть от выстрелов. Защитить. Гореть бы ему в аду!
   Проклятие на них обоих! Потому что, если Томас Джеллико взял ее под защиту, значит, в нее стрелял кто-то совершенно другой.
   Катриона пыталась побороть острый панический страх, что разливался в ее груди, и сделать глубокий вдох. Старалась сохранять спокойствие среди невообразимого хаоса.
   — Дети? Кто-нибудь ранен?
   В тусклом свете, что сочился сквозь ветви, она скорее угадала, нежели увидела, как Танвир Сингх повернулся к ней лицом.
   — Их вывели из-под обстрела. На лужайке никого нет, — ответил он.
   Он деловито ощупывал ее тело, руки, ноги. С той же профессиональной сосредоточенностью и заботой, как некогда осматривал своих лошадей. А ведь когда-то она видела в его взгляде, в движении рук, что гладили ее тело, отнюдь не беспристрастный опыт, но сосредоточенное, только ей предназначенное внимание и нескрываемое восхищение.
   Непрошеная мысль, как мучительное напоминание о том, что она для него никто.
   — Прекратите. — Она оттолкнула его руки. — Я совершенно невредима. Если не считать того, что вы меня чуть не раздавили.
   Он отнял руки, и некоторое время они стояли в напряженном молчании. Она слышала, как гулко стучит в ушах кровь, и глаза мало-помалу привыкали к тусклому серо-зеленому освещению. Но когда Танвир Сингх заговорил, в его голосе ей почудилось некоторое ехидство. Как будто его смех ласкал ее там, где не смели коснуться руки.
   — Очень хорошо, мэм. Постараюсь не делать этого в следующий раз, когда мне придется спасать вам жизнь.

Глава 3

   — Спасать мне жизнь? — Катриона отступила под прикрытие чопорной маски мисс Анны Кейтс, чтобы держать на расстоянии этого обаятельного негодяя. Деловито принялась распутывать ленты шляпки, которые не давали дышать, впиваясь в шею, отвлекая его внимание от собственной лжи. — Не смешите меня.
   Неужели он действительно пришел, чтобы ее спасти? Или намерен вручить ее правосудию, несмотря на то что кто-то в нее стрелял? Гибкие моральные принципы и ироничное представление о справедливости новоявленного английского Танвира Сингха вполне годятся на то, чтобы спасти ее от пули ради того, чтобы потом по всем правилам вздернуть на виселице.
   Но он улыбнулся — ослепительный промельк белоснежных зубов в сумраке, что окутывал его лицо.
   — Похоже, вы как-то упустили из виду — мисс Кейтс, так? — что в вас стреляли.
   Ничего она не упустила в этой смехотворной ситуации. И до дрожи в коленях пугало ее кажущееся неумение стрелка при всей его беспощадности. Глупо было прятаться за стеной, пытаясь убить ее на расстоянии, рискуя промазать. Куда проще было подойти к воротам и объявить, что Анна Кейтс — обманщица, которая скрывается от правосудия, разыскивается судебными властями по крайней мере двух, а возможно, трех стран.
   Смешно — кажется, кто-то соперничает за право ее убить. Смешно — после стольких лет они взяли на себя труд выследить ее. Она не совершила ничего такого, чтобы спровоцировать подобное желание. Не разболтала ни единой чертовой тайны. Она сдержала слово.
   «Смехотворно» — кажется, теперь ее мир вертится вокруг этого определения.
   — Что вы намерены делать?
   Но человек, который сделался достопочтенным Томасом Джеллико, ее не понял. Он смотрел сквозь завесу тисовых ветвей.
   — Сейчас — ничего. Здесь ты в безопасности. Думаю, что стреляли со стены к северу отсюда и стрелок находился снаружи имения. Полагаю, брат научил слуг, как вести оборону. По крайней мере я на это надеюсь.
   Голос у него остался прежним — низким и выразительным, чуть хрипловатым, как раз настолько, чтобы отдаваться в ее душе томительной дрожью. Но манера речи, произношение англичанина резали слух, лишившись мелодичных полутонов, свойственных формальному субконтинентальному стилю. Уже не голос из воспоминаний, мучивший Катриону бессонными ночами бесконечного изгнания, не призрак, шепчущий о былых грехах.
   Какая, однако, разница, каким показался ей его голос. Он здесь не для того, чтобы шептать слова любви ей на ухо. Эта мысль стала для Катрионы побуждением к действию. Нужно проползти сквозь зловещую путаницу веток у основания стены — возможно, так ей удастся сбежать.
   Широкая ладонь сомкнулась на лодыжке, точно заключив в кандалы, и потянула ее назад.
   — Не делай глупостей, Кэт. Ты никуда не уйдешь, пока стрелка не поймали. Сядь. — Джеллико силой усадил ее себе на колени. — И не спорь, — добавил он, когда она попыталась протестовать. — Ты выдашь наше местоположение.
   Она не возражала, поскольку его руки прекратили свое импровизированное исследование ее особы. Следовало скорее отдышаться, чтобы успокоить разгоряченные нервы и подумать — найти выход из того отчаянного положения, в котором она оказалась. Дети целы и невредимы. Хоть одна хорошая новость среди океана несчастий. Да и она сама все еще жива. Равнодушный Бог, на которого никогда нельзя положиться, хоть тут он расщедрился.
   Воздух нерешительно проникал в ее легкие. Катриона сидела тихо, изо всех сил стараясь вернуть самообладание, сохранять спокойствие и способность мыслить.
   Ей остается Америка. Лорд и леди Джеффри платили щедрое жалованье, и она сохранила почти все, что заработала у предыдущей хозяйки, леди Гримой, а также почти все деньги, которые вдовствующая герцогиня, мать лорда Саммерса, оставила ей на то, чтобы она смогла исчезнуть.
   Она должна была это предвидеть. Ей давно следовало уехать. Зачем она ждала так долго? Позволила себе тешиться мыслью, что ей ничто не грозит. Позволила себе пользоваться уважением лорда и леди Джеффри, позволила себе полюбить их детей, хотя и старалась этого не допустить, — детей, которые во второй раз сделались ей родными, ее единственным утешением.
   Но оставалась главная беда — как отделаться от Томаса Джеллико?
   Его левая рука по-прежнему обнимала Катриону за талию, и ладонь почти рассеянно поглаживала ее ребра, как будто он сам не замечал, что делал. Но она-то замечала, да еще как. Даже малейшее из этих ленивых движений зажигало ее огнем, пульсирующим под кожей, и очень скоро она едва могла справляться с нахлынувшими чувствами. Жар его тела составлял поразительный контраст с холодной сыростью земли под ее ладонями, и Катриона зарыла пальцы в почву, чтобы успокоиться. И чтобы избежать соблазна до него дотронуться.
   Катриона сидела скорчившись рядом с ним, чувствуя пружинящую силу его большого гибкого тела, и не могла противиться нахлынувшим враз воспоминаниям. О том, как хотела его, искала его защиты, его тепла и силы, зная при том, что этого делать не следует. Просто нельзя.
   Как все-таки она слаба! Потому что не сумела удержаться, чтобы не кинуть на него взгляд и не подивиться тем изменениям, что сотворили с ним эти два года. Его гладкий подбородок был задран вверх — он прислушивался: что там, за пределами маленького кокона их спасительного приюта? Она никогда не видела его чисто выбритым, без длинной, тщательно ухоженной бороды, которая служила знаком отличия сикхов-монотеистов в Пенджабе. Без бороды он казался странно уязвимым, чуть ли не обнаженным. Решительные, чеканные линии скул и подбородка были открыты любопытному взгляду, и кожа здесь казалась бледнее, чем на других участках лица. Некогда длинные волосы, которые рассыпались по плечам, когда он выпускал их из-под тюрбана, теперь были безжалостно подстрижены по английской моде. Ее пальцы ерзали в грязи, изнывая от желания прикоснуться к коротким непокорным прядям.
   Слишком поздно заметила Катриона, что он наблюдает за тем, как она разглядывает его новое лицо, и явно усмехается в душе. Уголок рта приподнялся в улыбке, которая всегда делала его совершенно неотразимым.
   — Что ж, поздравляю вас, мисс Кейтс. Вот так номер. Нас чуть не застрелили во время праздника в саду. В веселой старой Англии. Если бы я только знал, что в Гэмпшире водятся столь интригующие загадки, не стал бы тянуть с приездом сюда.
   Это было в его духе, в духе Танвира Сингха, делать забавным любую ситуацию и шутить над ней. Это было в его духе — пытаться позабавить ее в то время как мир рушится. Когда-то она находила это его свойство очаровательным. Теперь же оно разбивало ей сердце.
   Тем более что он продолжал:
   — Или это ты, а вовсе не Англия, подбрасываешь мне интереснейшие загадки. Кажется, если в деле замешана ты — непременно кого-нибудь застрелят.
   Вот, наконец он заговорил и про убийство.
   Этот мужчина приехал не для того, чтобы очаровывать ее и развлекать. Разумеется, он приехал, чтобы предъявить ей обвинение.
   Но странно — голос его был исполнен мягкого, но недовольного удивления. И этот взгляд из-под опасных угольно-черных ресниц, полный такого пристального внимания, словно она казалась ему совсем незнакомой, иностранкой, как и он сам. Как если бы она была картой места, где он бывал когда-то, да совершенно забыл об этом.
   И пусть ее сердце превратилось в камень, но ум кипел от возмущения, ее тщеславие — вернее, то, что от него осталось, — не могло вынести этой внезапной атаки. Она подняла руку, чтобы убрать с лица буйные пряди растрепанной прически.
   Он молча покачал головой. Помедлив, протянул руку и провел большим пальцем вдоль ее подбородка.
   — Ты испачкалась, — прошептал он, вытирая грязь с ее лица. — И ты что-то сделала с волосами, отчего они потемнели и стали не такими красивыми. Это просто преступление. И по-прежнему одеваешься в безобразный серый. Вечно этот серый! Но, убей меня Бог, ты все равно прекрасна, и мне ужасно хочется тебя поцеловать.
   Здесь уже попахивало безумием. Или по крайней мере очень и очень дурными намерениями. Он больше не Танвир Сингх. И больше ей не друг.
   Она с негодованием отмела все это прочь — и тщеславие, и неудовлетворенное желание, которое пыталось воскреснуть в ее сердце.
   — Я прошу вас этого не делать.
   — Нет. — Он снова покачал головой, и в уголке его рта залегла чудесная усмешка, в которой была и горечь и сладость. — Не выйдет. Я проделал этот чертов долгий путь, чтобы тебя найти. И к черту английские церемонии.
   Но прикосновение его рук было осторожным, неспешным и заботливым. Так мужчина подносит к губам налитый до самых краев стакан. Его губы приблизились к ее губам. Она твердила себе, что это недопустимо, что следует его оттолкнуть и бежать от него со всех ног, без остановки, пока не доберется до океана, — но вместо этого наблюдала, как приближаются его губы. Широко открытыми глазами рассматривала она его лицо в отчаянной попытке примирить воспоминания о Танвире Сингхе с этим красавцем англичанином.
   Первое прикосновение его губ было нежным, почти невесомым, как будто он тоже наблюдал и сравнивал. Как будто так же, как и она, пытался преодолеть пропасть времени и пространства. Целую минуту она отчаянно молилась в надежде, что сумеет уберечься, что не почувствует к нему ничего, что наконец колодец страстной тоски и былого желания высох досуха.
   Однако его губы по-прежнему были, как кожица спелого плода, гладкие и упругие, и на вкус как сливы. Он отпрянул на мгновение, закрыв глаза, и глубоко вздохнул, точно хотел втянуть ее в себя. Точно она была необходима ему как воздух.
   В ответ ее губы раскрылись, изнывая от жажды, глупого желания снова почувствовать его на вкус. Как умирающая в пустыне женщина, готовая напиться из соленейшего из озер, она сделала еще один глоток, впившись губами в его губы.
   Склонив голову, он поцеловал ее сильнее, исследуя, узнавая. Пальцы перебирали шпильки ее строгой прически. Распустили низкий тугой узел, и шпильки посыпались на землю. И Катриона падала в пропасть, или таяла, или уносилась в дальние-дальние пределы, становилась одновременно и всем, и ничем. Большие пальцы гладили ее щеки, а ладони обнимали ее затылок, чтобы оказаться ближе, еще ближе к нему. Он целовал ее со страстью и самозабвением, жадно лаская ее и языком, и губами, и каждым своим вздохом — как если бы она была его воздух, его вода.
   В уголке ее сознания еще жива была мысль, что нужно думать головой, что она должна использовать его вожделение и страсть в своих целях, но эта мысль была ей невыносима. Все померкло, и не осталось ничего, кроме жажды чувствовать прикосновение его губ, жажды наслаждения столь острой, что она казалась Катрионе болью. Жар его тела, его аромат окружали ее точно облако. Она узнавала знакомое тепло, исходящее от его тела, согревающее ее подобно костру, но аромат, столь характерное для англичанина сочетание запахов лошади, сапожной кожи и социальных привилегий, был для нее совершенно чужим. Ей невольно захотелось узнать этот запах получше, и она ткнулась носом в его шею пониже уха, пробуя кожу мимолетными поцелуями полураскрытых губ. Как хотелось ей уловить слабый аромат пачулей, которым некогда благоухали его прекрасные длинные волосы!
   Из его груди вырвался тихий стон — благодарности и поощрения, и она забыла обо всем на свете. Каждое биение сердца теперь было посвящено ему. Их дыхание смешалось. Тело Катрионы лишилось веса, и она парила выше и выше, повинуясь вздымающемуся прибою страстного желания.
   Они забыли об осторожности. То, что он назвал английскими церемониями, было отброшено прочь. Они целовались, зная, что надежно укрыты от посторонних глаз и что хотят соединиться, что давно изголодались по этому обжигающему соединению тел и неизбежному наслаждению. Действительно, ее ладони сжимали его сильные запястья, чтобы прижать к себе, держать так близко, чтобы забыться наконец в греховном, опасном наслаждении. В обещании его страсти.
   Шершавая кожа, лишенная бороды, но с намеком на пробивающуюся щетину оцарапала ее, когда он запрокинул ей голову, чтобы целовать изгиб шеи. Она чувствовала, как его зубы скользят вниз по коже, чтобы дразняще покусывать ямку в основании шеи.
   — Да, бог мой! Кэт, моя Кэт!
   Ее глаза были закрыты. Она кивнула, соглашаясь, в ожидании блаженства, которое разливалось под кожей, как мед. Она не слышала ничего. Ее оглушало биение собственного пульса и хриплое дыхание, вырывающееся из его груди. Ее собственное дыхание сбилось — она задыхалась. Она его хотела. Только бы чувствовать на своем теле прикосновение его губ и рук — прочее не имело значения.
   — Дай мне прикоснуться к тебе, — слышала она его хриплый шепот. — Позволь взять тебя.