Страница:
Как-то раз, в один из первых приездов на остров на каникулы, Рут предупредила отца, что «по левому борту» плывет бочонок, и отец поднял ее на смех.
– «По левому борту?» – передразнил он дочку. – Тут тебе не морской флот, Рут. Левый борт, правый борт – без разницы.
Самое главное – чтобы ты мне не мешала.
Рут действовала отцу на нервы даже тогда, когда особо не старалась, хотя иногда она и нарочно пыталась его разозлить, лишь бы убить время. Как-то раз летом они вытаскивали одну ловушку за другой, но ни в одну не попались омары. Водоросли, крабы, мидии – и больше ничего. Но вот наконец из девятой или десятой ловушки Рут достала самца омара приличного размера.
– Папочка, что это такое? – спросила она невинно, держа в руке омара. – Никогда раньше не видела. Может, отвезем его в город и продадим кому-нибудь?
– Не смешно, – буркнул ее отец, хотя Рут сочла свою шутку очень удачной.
В лодке противно воняло. Холодно было даже летом. В плохую погоду лодка качалась и подпрыгивала, и у Рут болели ноги из-за того, что все время нужно было держать равновесие. Лодка была маленькая, в ней негде было укрыться. Рут приходилось писать в ведро и выливать мочу за борт. Руки у нее вечно мерзли, и отец орал на нее, если она просила немного подождать, пока согреет руки у выхлопной трубы лодочного мотора. «Я никогда не работаю в перчатках, – сердито говорил отец, – даже в декабре. И чего это ты мерзнешь в июле?»
Но когда мать спрашивала у Рут, как бы она хотела провести лето, та неизменно отвечала, что хочет ловить омаров с отцом.
– Хочу поработать с папой, – отвечала Рут. – Мне по-настоящему хорошо только в море.
Что касалось ее отношений с другими островитянами, то они, пожалуй, не так уж хорошо ее понимали, как она о том говорила матери. Рут любила миссис Поммерой, любила братьев Адамсов, и они любили ее. Но она большую часть года проводила в Делавере, и остальные жители острова ее почти забыли. Хуже того, ее перестали считать своей. Она стала непохожей на других островитян. Правду сказать, она с самого начала была на них не очень-то похожа. Она росла какой-то закрытой, обособленной, не такой, скажем, как мальчишки Поммерои, которые дрались, орали и были понятны для всех. А теперь Рут подолгу не бывала на острове и даже разговаривать стала по-другому. Она прочла уйму книжек. Многим островитянам она казалась воображалой.
Рут окончила школу-пансион в конце мая тысяча девятьсот семьдесят шестого. У нее не было никаких планов на будущее, кроме как вернуться на Форт-Найлз. Она считала, что ее место там. Она и не думала о поступлении в колледж. Она даже не заглянула ни в один из буклетов разных колледжей, которые лежали повсюду в школе, не стала прислушиваться к советам учителей, не обратила внимания на робкие намеки матери.
В мае тысяча девятьсот семьдесят шестого Рут Томас исполнилось восемнадцать. Ее рост был пять футов и шесть дюймов. Блестящие, почти черные волосы до плеч. Каждый день она собирала их в хвостик. Волосы у нее были такие крепкие, что ими можно было пуговицу пришить вместо ниток. Округлое лицо, широко поставленные глаза, небольшой нос, длинные, пушистые ресницы. Кожа у нее была смуглее, чем у всех остальных жителей Форт-Найлза, и летний загар получался темным, почти коричневым. Она была крепко сложена и немного полновата для своего роста. Бедра у нее были несколько широковаты, но ее это не слишком огорчало. Она, в отличие от других девочек в делаверской школе, совершенно не переживала из-за своей фигуры. Она прекрасно спала. Она была независима и насмешлива.
Когда восемнадцатилетняя Рут, независимая и насмешливая, возвратилась на Форт-Найлз, она прибыла на борту отцовской омаровой лодки. От автобусной остановки отец вез ее на старом-престаром ржавом грузовичке. Этот грузовичок он обычно парковал у стоянки парома и пользовался им для своих дел и для покупок, когда приезжал в город, а такое бывало примерно раз в две недели. Встретив Рут, он получил от нее шутливый поцелуй и тут же объявил, что они сейчас подъедут к бакалейному магазину за продуктами, и вдобавок ему надо будет чертовски потолковать по душам с этим чертовым оптовым торговцем, мерзким ублюдком.
– Ты же знаешь, что нам там надо, – сказал он дочери. – Нам там надо потратить пятьдесят баксов.
Затем он объяснил Рут, почему этот чертов оптовик – мерзкий ублюдок. Все это Рут слышала раньше в мельчайших подробностях, слово в слово. Слова отца пролетали мимо ее ушей, и она думала о том, как это странно, что отец, не видевший ее несколько месяцев, даже не спросил, как прошла выпускная церемония. Нет, она знала, что его такие вещи не интересуют. И все-таки это было странно.
На лодке до Форт-Найлза они плыли четыре часа с лишним, и все это время Рут с отцом почти не разговаривали, потому что слишком громко работал мотор, и к тому же Рут приходилось то и дело ходить по скользкому настилу на корме и смотреть за тем, чтобы коробки с припасами не свалились за борт и не промокли от брызг. Она думала о своих планах на лето. Планов на лето у нее не было. Когда они загружали продукты в лодку, отец сообщил ей, что он нанял на сезон лова помощником Робина Поммероя. Ну надо же? Не кого-нибудь, а именно Робина Поммероя. У отца Рут не было работы для дочери. Но хотя она и поворчала на него из-за того, что он ее «уволил», втайне все же порадовалась, что не придется ему помогать. Если бы он попросил ее поработать с ним, она бы согласилась – исключительно из принципа, но никакого удовольствия она бы от этой работы не получила. Так что новость в некотором роде принесла ей облегчение. Однако теперь нужно было решить, куда девать время. В своих способностях рулевого она не была уверена настолько, чтобы подойти к другому рыбаку и наняться на работу, даже если бы она действительно этого жутко хотела. На самом же деле она этого просто жутко не хотела. Помимо всего прочего отец ей сказал о том, что помощники на Форт-Найлзе в данный момент у всех имеются. За несколько недель до возвращения Рут все старики на острове подыскали себе молодых парней для тяжелой работы на корме.
– Может, что-то и найдется для тебя, если кто-то из молодых застрадает морской болезнью или устанет, – прокричал неожиданно отец Рут на полпути до Форт-Найлза.
– Ну да, может быть, тогда и поработаю, – прокричала в ответ Рут.
Она уже прокручивала в уме ближайшие три месяца и (кого она пыталась обмануть?) всю свою жизнь до самого конца – и абсолютно ничего не могла представить. «Господи боже!» – подумала Рут. Она сидела спиной к отцу на коробке с консервами. День выдался туманный, и Рокленд давно скрылся из глаз, а другие острова (обитаемые и необитаемые), мимо которых они проплывали так медленно и так громко, казались Рут маленькими, коричневыми и влажными, как какашки. Она гадала, сможет ли найти еще какую-то работу на Форт-Найлзе, хотя сама мысль о какой-то работе на Форт-Найлзе помимо ловли омаров была смешна. Ха-ха.
«Что же я буду делать? Куда мне девать время?» – думала Рут. Лодка качалась и подпрыгивала на волнах холодного Атлантического залива, и Рут чувствовала, как подкрадывается такое жуткое и знакомое чувство тоски и скуки. Насколько она понимала, заняться ей будет нечем, а она отлично представляла, что это значит. Нечего делать – это означало водить компанию с теми немногочисленными островитянами, которым тоже нечего делать. Рут отлично это понимала. Все лето ей предстояло общаться с миссис Поммерой и Сенатором Саймоном Адамсом. Она очень ярко себе это представляла. «Не так уж это ужасно», – уговаривала она себя. Миссис Поммерой и Сенатор Саймон были ее друзьями; она их очень любила. С ними можно было поговорить о многом. Уж они-то точно станут расспрашивать ее о выпускной церемонии. Не так уж будет скучно, правда.
И все же неприятное, тягучее чувство надвигающейся тоски не покидало Рут. У нее сосало под ложечкой, как будто ее укачало в лодке. В конце концов она подавила эту тоску, начав сочинять в уме письмо матери. Это письмо она напишет вечером, в своей спальне. Письмо будет начинаться так: «Дорогая мамочка. Как только я сошла на берег Форт-Найлза, я сразу же расслабилась, все напряжение как рукой сняло, и я наконец, за долгие месяцы, начала дышать полной грудью. Воздух здесь пахнет надеждой!»
Именно так она и напишет. Это решение Рут приняла, сидя на корме отцовской омаровой лодки ровно за два часа до того, как впереди завиднелся Форт-Найлз, и потом до конца плавания она мысленно сочиняла письмо – невероятно поэтичное. Это занятие ее прекрасно ободрило.
Тем летом Сенатору Саймону Адамсу исполнилось семьдесят три года, и он занимался осуществлением особого проекта. Проект был амбициозный и чудаческий. Сенатор собирался найти бивень слона, лежащий где-то в приливной зоне на берегу Поттер-Бича, считая, что там, возможно, лежат даже два бивня, хотя, как он заявлял, он был бы рад и одному.
Убежденность Сенатора Саймона в том, что за сто тридцать восемь лет такой прочный материал как слоновая кость нисколько не пострадал в морской воде, придала ему уверенности в поисках. Он знал, что бивни где-то лежат. Возможно, они были отделены от скелета и друг от друга, но они не могли разложиться. Они не могли раствориться. Либо они лежат под слоем песка далеко в море, либо их вынесло на берег. Сенатор Саймон полагал, что бивни вполне могло принести к острову Форт-Найлз. Такую редкость, такую диковинку как слоновые бивни вполне могло прибить течением прямо к берегу Поттер-Бича. Выбрасывало же туда несколько веков подряд всякий мусор. Почему бы и бивни не могли там оказаться?
Бивни, которые вознамерился найти Сенатор, некогда принадлежали слону, а этот слон был пассажиром на пароходе «Клэрис Монро», водоизмещением четыреста тонн. Этот пароход проходил поблизости от пролива Уорти в конце октября тысяча восемьсот тридцать восьмого года. Событие это для тех времен было знаменательное. Этот колесный пароход с деревянной обшивкой загорелся вскоре после полуночи во время внезапно налетевшей метели. Пожар на борту мог быть вызван всего-навсего тем, что перевернулся фонарь, и штормовой ветер разнес пламя по судну. Очень скоро вся палуба была охвачена огнем.
Капитан «Клэрис Монро» был пьяницей. Конечно, пожар не был его виной. Виноват он был в своих неправильных действиях. Он постыдно струсил. Не разбудив ни команду, ни пассажиров, он приказал одному из вахтенных матросов спустить на воду одну-единственную спасательную шлюпку, в которой он сам, его жена и вышеупомянутый матрос уплыли прочь от горящего парохода. Капитан бросил несчастную «Клэрис Монро», пассажиров и груз на произвол судьбы. Трое уцелевших людей заблудились в штормовом море. Они гребли целый день, потом устали грести, а потом еще целый день дрейфовали. Когда их подобрал торговый корабль, капитан умер от потери сил, его жена обморозила руки, ноги и уши, а молодой матрос напрочь лишился рассудка.
Лишившись капитана, горящий пароход «Клэрис Монро» налетел на скалы у острова Форт-Найлз и разбился. Никто из девяноста семи пассажиров не выжил. На берег Поттер-Бича вынесло много трупов и деревянных обломков парохода. Мужчины с острова Форт-Найлз вытащили трупы из воды, обернули брезентом и уложили в ледник. Некоторых утопленников опознали родственники, прибывшие на Форт-Найлз на пароме, и увезли тела своих братьев, жен и детей. Тех бедолаг, которых никто не опознал, похоронили на форт-найлзском кладбище под небольшими гранитными плитами, на которых было высечено одно единственное слово: «УТОНУЛ».
Но утонули не только люди. Пароход «Клэрис Монро» вез из Нью-Брунсвика в Бостон маленький цирк: шесть белых цирковых лошадей, несколько дрессированных обезьян, одного верблюда, дрессированного медведя, группу дрессированных собак, клетку с тропическими птицами и африканского слона. Когда горящий корабль развалился на части, цирковые лошади поплыли к берегу по штормовому морю. Три из них потонули, а остальные выбрались на берег острова Форт-Найлз. К утру море утихло, и все жители острова увидели, как три великолепные белые кобылы пытаются взобраться вверх по заснеженным валунам.
Больше никто из животных не выжил. Обезумевший молодой матрос с парохода «Клэрис Монро», которого нашли в шлюпке вместе с мертвым капитаном и его полуобмороженной женой, упорно заявлял, что своими глазами видел, как слон спрыгнул с горящей палубы и уверенно поплыл по бурному морю. Матрос видел, как слон, издав последний мощный трубный звук, исчез под волнами.
Как уже упоминалось выше, этот матрос на момент спасения был не в своем уме, но некоторые все же в эту историю поверили. Сенатор Саймон Адамс ни разу не усомнился в ее правдивости. Рассказ о катастрофе он услыхал в раннем детстве и был им совершенно зачарован. Вот эти самые бивни того самого циркового слона Сенатор и собрался разыскать теперь, сто тридцать восемь лет спустя, весной тысяча девятьсот семьдесят шестого года.
Он мечтал хотя бы один бивень выставить для обозрения в форт-найлзском музее естествознания. В тысяча девятьсот семьдесят шестом году никакого форт-найлзского музея естествознания не существовало, но Сенатор над этим работал. Он много лет собирал разные предметы и образцы для музея и хранил их в подполе. Идея целиком принадлежала ему. Никто его не поддерживал в его начинаниях, так что он был единственным куратором. Он считал, что слоновый бивень станет самым впечатляющим экземпляром в его коллекции.
Ясное дело, сам заниматься поисками бивней Сенатор никак не мог. Он был крепким стариком, но все же целыми днями копаться в прибрежном иле ему было не по силам. Даже будь он помоложе, ему все равно не хватило бы храбрости войти хотя бы по колено в заиленную воду у берега Поттер-Бича. Он ужасно боялся воды. И он обзавелся помощником – Вебстером Поммероем.
Тем летом Вебстеру Поммерою было двадцать три года, и делать ему было все равно нечего. Каждый день Сенатор и Вебстер отправлялись на Поттер-Бич, и там Вебстер искал слоновые бивни. Дело это было как раз для него, потому что больше он ничего делать не умел. Парень он был вялый, робкий, да к тому же страдал морской болезнью, что не позволяло ему стать ловцом омаров или рулевым, но это еще куда ни шло. С Вебстером Поммероем что-то было не так. Это все видели. Что-то стряслось с Вебстером в тот день, когда он увидел мертвое тело отца – безглазое и распухшее – на форт-найлзской пристани. В этот момент Вебстер словно бы сломался, разлетелся на куски. Он перестал расти, перестал развиваться, почти перестал разговаривать. Он стал дерганым, нервным – в общем, местная трагедия. В двадцать три года он был худеньким и маленьким, как четырнадцатилетний мальчуган. Словно навсегда застрял в детстве, в том мгновении, когда увидел мертвого отца.
Сенатор Саймон Адамс искренне переживал за Вебстера Поммероя. Он хотел помочь парнишке. Вебстер разрывал старику сердце. Сенатор чувствовал: парню нужно какое-то занятие. Он присматривался к Вебстеру несколько лет, поскольку не так просто было понять, к чему у Вебстера есть способности (если вообще они есть). И единственное, до чего додумался Сенатор, – взять Вебстера себе в помощники для осуществления проекта создания музея естествознания.
Сначала Сенатор послал Вебстера по домам жителей острова и велел ему спрашивать, не пожертвуют ли они музею какие-нибудь вещицы или находки, но Вебстер был жутко стеснительный и с заданием не справлялся. Он стучал в дверь, но как только дверь открывали, он стоял на пороге, лишившись дара речи и неловко переминаясь с ноги на ногу. Все местные домохозяйки его пугались. Вид у него был такой, словно он, того и гляди, разрыдается. Словом, сборщик музейных экспонатов из него получился никакой.
Потом Сенатор попробовал приспособить Вебстера к постройке хранилища для постоянно растущей коллекции экспонатов на заднем дворе дома Адамсов. Плотника из Вебстера тоже не вышло. Ни силенок, ни умения. У него руки дрожали – какой из него мог получиться строитель? От такого помощника толку было меньше, чем от совсем никакого. Он был опасен и для самого себя, и для других, роняя то пилу, то дрель, вечно попадая молотком по своим пальцам. В итоге Сенатор от строительных работ Вебстера отстранил.
Какие бы занятия ни придумывал Сенатор для Вебстера, у того ничего не получалось, и выходило, что он совсем ничего не умеет делать. Почти девять лет понадобилось Сенатору, чтобы понять, к чему у Вебстера есть способности. Вебстер умел возиться в грязи.
На Поттер-Биче илистой грязи было немало, и полностью она обнажалась при отливе. При самых больших отливах площадь ила составляла более десяти акров. Широкое и ровное поле, пахнущее едкой кровью. Время от времени мужчины выкапывали из ила моллюсков и довольно часто находили сокровища – обломки старинных кораблей, деревянные поплавки, сапоги, кости, бронзовые ложки, древние железные орудия. Заливчик с илистым берегом был чем-то вроде магнита для потерянных вещей, и именно там Сенатор решил искать слоновые бивни. Почему бы им там не лежать? Где еще они могли оказаться?
Сенатор спросил Вебстера, не желает ли тот побродить по илистому берегу, как бродят собиратели моллюсков, для систематического сбора экспонатов? Не мог бы Вебстер обследовать приливную зону заливчика Поттер-Бич, надев высокие рыбацкие сапоги? Не трудна ли ему будет такая работа? Вебстер Поммерой пожал плечами. Он не испугался и не расстроился. Вот так началась его работа по прочесыванию илистого берега. И в этом деле у него проявился блестящий талант.
Как выяснилось, Вебстер Поммерой мог бродить по любой грязи, передвигаться, даже если ее по грудь. Он перемещался по грязи, словно судно, специально созданное для этой цели, и находил удивительные сокровища – наручные часы, акулий зуб, череп кита, совершенно целую тачку. День за днем Сенатор сидел на камнях у берега и наблюдал за работой Вебстера. Каждый день летом тысяча девятьсот семьдесят пятого года Сенатор смотрел, как Вебстер Поммерой копается в грязи.
В конце мая тысяча девятьсот семьдесят шестого, когда Рут Томас вернулась домой после окончания школы-пансиона, Сенатор с Вебстером уже снова приступили к раскопкам. Заняться Рут было нечем – ни работы, ни друзей-ровесников, – и у нее вскоре вошло в привычку каждое утро отправляться на Поттер-Бич и смотреть, как Вебстер Поммерой роется в прибрежном иле. Рут устраивалась рядом с Сенатором Саймоном Адамсом на берегу, и они просиживали там часами. А в конце дня втроем возвращались в поселок.
Странная это была троица – Сенатор, Рут и Вебстер. Собственно, Вебстер в любой компании смотрелся бы странно. У Сенатора Саймона Адамса, мужчины великанского роста, голова была неправильной формы, словно его когда-то здорово треснули по башке и она так и не выправилась. Насчет своего здоровенного мясистого носа Сенатор сам любил пошутить: «Что я мог поделать с таким носом? Мне его на день рождения преподнесли». А еще он часто потирал свои большие узловатые руки. Тело у него было крепкое, однако время от времени его мучили приступы страха. Сам себя он именовал чемпионом по трусости. Порой у него был такой вид, будто сейчас кто-нибудь выскочит из-за угла и стукнет его. А с Рут Томас все было наоборот. Она частенько выглядела так, словно готова врезать по физиономии любому, кто выскочит из-за угла.
Порой, сидя на берегу и глядя на великана Сенатора Саймона и худышку Вебстера Поммероя, Рут гадала: что ее связывает с этими двумя слабыми и странными людьми? Как они стали ее закадычными друзьями? Что подумали бы девочки в Делавере, если бы узнали об этой маленькой компании? Нет, она совсем не стыдилась ни Сенатора, ни Вебстера. Перед кем ей могло быть стыдно здесь, на острове Форт-Найлз? Но эти двое были чудаками, и любой посторонний человек, увидев эту троицу, мог бы и Рут Томас счесть чудачкой.
И все же она ловила себя на том, что любуется Вебстером Поммероем, бродящим по илу и разыскивающим слоновый бивень. Рут ни капельки не верила в то, что он найдет бивень, но наблюдать за его работой было забавно – было на что посмотреть.
– Между прочим, работа у него опасная, – говорил Сенатор Рут, когда они смотрели на Вебстера, все глубже погружавшегося в ил.
Это действительно было опасно, но Сенатор не вмешивался даже тогда, когда Вебстер погружался в ил по пояс, наклонялся, опускал руки и шарил ими по дну. Сенатор, конечно, нервничал, и Рут тоже нервничала, а Вебстер стоически, бесстрашно бродил по грязи. На самом деле именно в такие моменты он переставал дергаться. В грязи он был спокоен, он ничего не боялся. Порой казалось, что он тонет. Он делал паузы в поисках, а потом начинал медленно погружаться в ил. Это было страшно. Сенатор и рут Томас замирали. Им казалось, что они могут его потерять.
– Не пойти ли за ним? – робко спрашивал Сенатор.
– Я в эту долбаную грязь не полезу, – отвечала Рут. – Ни за что.
(К восемнадцати годам Рут стала часто сквернословить, чему отец удивлялся: «Где это ты таких треклятых словечек поднабралась?», – а Рут огрызалась: «Тоже мне, треклятая тайна!»)
– Ты уверена, что с ним все в порядке? – спрашивал Сенатор.
– Нет, – отвечала Рут. – Думаю, он может утонуть. Но я за ним не полезу, и вы тоже. Ни за какие коврижки не полезу в эту гребаную грязь.
Она ни за что не полезла бы туда, где могли жить омары, мидии и морские черви невероятных размеров. Одному Богу было известно, кто там еще мог обитать, в этом мерзком иле. Когда на остров Форт-Найлз прибыли шотландцы, они вставали на прибрежные камни и длинными баграми вылавливали из ила живых омаров ростом с человека. В своих дневниках они приводили описания чудовищных пятифутовых омаров, древних, как аллигаторы, и покрытых толстой коркой ила. Веками никто не тревожил этих омаров, вот они и вырастали до таких невероятных размеров. Вебстер, рывшийся в иле голыми руками, порой находил окаменевшие клешни омаров размером с бейсбольную перчатку. Он вынимал из ила раковины мидий размером с дыню, устриц, морских собак, дохлую рыбу. Рут Томас ни за что не полезла бы туда. Увольте.
В общем, Сенатору и Рут Томас приходилось сидеть и смотреть, как Вебстер едва не тонет. Что они могли сделать? Ничего. Они следили за ним в напряженном молчании и тишине – лишь иногда чайка пролетит. Они смотрели и ждали, и порой у них сердце сжималось от страха. А Вебстер, бродя по илу, ничего никогда не боялся. Время от времени останавливался по пояс в грязи и ждал. Он словно бы ждал чего-то неведомого – чего-то такого, что будет искать долго, но потом обязательно найдет. А может быть, оно найдет его. Немного постояв, Вебстер шел дальше по вязкому илу.
Рут не понимала, как он это делает. С берега казалось, будто со дна поднимался мостик, касался босых ступней Вебстера, а потом медленно и плавно переносил его в безопасное место. С берега все выглядело красиво.
Почему он никогда не застревал в иле, почему его не засасывало? Почему он ни разу не порезал ноги и руки ракушками, битым стеклом, не поранился о клешни омаров, о железо, камни? Все скрытые на дне угрозы словно бы учтиво расползались в стороны, давая дорогу Вебстеру Поммерою. Конечно, опасность грозила ему не всегда. Иногда он бродил в таких местах, где ил доходил ему только до лодыжек, у самого берега, и равнодушно смотрел себе под ноги. За этим наблюдать было скучно. Когда становилось совсем скучно, Сенатор Саймон и Рут, сидя на прибрежных камнях, заводили какой-нибудь разговор, как правило, про карты, путешествия, кораблекрушения и поиски сокровищ. Об этом Сенатор любил говорить больше всего, особенно о кораблекрушениях.
Как-то раз, ближе к вечеру, Рут сказала Сенатору о том, что, наверное, попытается найти работу помощницы на омаровой лодке. Это было не очень правдиво, хотя именно так Рут написала в длинном письме к матери днем раньше. Ей хотелось захотеть работать на омаровой лодке, но не таково было ее истинное желание. Она сказала об этом Сенатору только потому, что ей нравилось, как это звучит.
– Я подумываю, – сказала она, – поискать работу на омаровой лодке.
Сенатор сразу разнервничался. Он не мог слушать, как Рут говорит о море и о лодках. Он жутко переживал даже тогда, когда Рут с отцом отправлялась на день в Рокленд. Всякий раз, когда Рут помогала отцу в ловле омаров, Сенатор расстраивался. Каждый день он представлял себе, что она свалится за борт и утонет, что лодка может перевернуться и затонуть или разразится жуткий шторм и ее с отцом смоет за борт волной. И когда Рут обмолвилась о работе на омаровой лодке, Сенатор сказал, что он этого не переживет – так страшно ему, что она погибнет в море. Он сказал, что, будь его воля, он бы строго-настрого запретил Рут работать на омаровой лодке.
– Ты хочешь погибнуть? – спросил он. – Утонуть хочешь?
– Нет, я хочу заработать немного денег.
– Нет, ни за что. Ни за что. Не твое это дело. Если тебе нужны деньги, я тебе дам денег.
– Не самый достойный заработок.
– Но почему ты хочешь работать на лодке? С твоей-то головой? Лодки – это для балбесов вроде мальчишек Поммероев. Пусть они на лодках плавают. Знаешь, что тебе на самом деле нужно? Уезжай на материк и там оставайся. Живи хоть в Небраске. Я бы на твоем месте так и сделал. Убрался бы подальше от океана.
– «По левому борту?» – передразнил он дочку. – Тут тебе не морской флот, Рут. Левый борт, правый борт – без разницы.
Самое главное – чтобы ты мне не мешала.
Рут действовала отцу на нервы даже тогда, когда особо не старалась, хотя иногда она и нарочно пыталась его разозлить, лишь бы убить время. Как-то раз летом они вытаскивали одну ловушку за другой, но ни в одну не попались омары. Водоросли, крабы, мидии – и больше ничего. Но вот наконец из девятой или десятой ловушки Рут достала самца омара приличного размера.
– Папочка, что это такое? – спросила она невинно, держа в руке омара. – Никогда раньше не видела. Может, отвезем его в город и продадим кому-нибудь?
– Не смешно, – буркнул ее отец, хотя Рут сочла свою шутку очень удачной.
В лодке противно воняло. Холодно было даже летом. В плохую погоду лодка качалась и подпрыгивала, и у Рут болели ноги из-за того, что все время нужно было держать равновесие. Лодка была маленькая, в ней негде было укрыться. Рут приходилось писать в ведро и выливать мочу за борт. Руки у нее вечно мерзли, и отец орал на нее, если она просила немного подождать, пока согреет руки у выхлопной трубы лодочного мотора. «Я никогда не работаю в перчатках, – сердито говорил отец, – даже в декабре. И чего это ты мерзнешь в июле?»
Но когда мать спрашивала у Рут, как бы она хотела провести лето, та неизменно отвечала, что хочет ловить омаров с отцом.
– Хочу поработать с папой, – отвечала Рут. – Мне по-настоящему хорошо только в море.
Что касалось ее отношений с другими островитянами, то они, пожалуй, не так уж хорошо ее понимали, как она о том говорила матери. Рут любила миссис Поммерой, любила братьев Адамсов, и они любили ее. Но она большую часть года проводила в Делавере, и остальные жители острова ее почти забыли. Хуже того, ее перестали считать своей. Она стала непохожей на других островитян. Правду сказать, она с самого начала была на них не очень-то похожа. Она росла какой-то закрытой, обособленной, не такой, скажем, как мальчишки Поммерои, которые дрались, орали и были понятны для всех. А теперь Рут подолгу не бывала на острове и даже разговаривать стала по-другому. Она прочла уйму книжек. Многим островитянам она казалась воображалой.
Рут окончила школу-пансион в конце мая тысяча девятьсот семьдесят шестого. У нее не было никаких планов на будущее, кроме как вернуться на Форт-Найлз. Она считала, что ее место там. Она и не думала о поступлении в колледж. Она даже не заглянула ни в один из буклетов разных колледжей, которые лежали повсюду в школе, не стала прислушиваться к советам учителей, не обратила внимания на робкие намеки матери.
В мае тысяча девятьсот семьдесят шестого Рут Томас исполнилось восемнадцать. Ее рост был пять футов и шесть дюймов. Блестящие, почти черные волосы до плеч. Каждый день она собирала их в хвостик. Волосы у нее были такие крепкие, что ими можно было пуговицу пришить вместо ниток. Округлое лицо, широко поставленные глаза, небольшой нос, длинные, пушистые ресницы. Кожа у нее была смуглее, чем у всех остальных жителей Форт-Найлза, и летний загар получался темным, почти коричневым. Она была крепко сложена и немного полновата для своего роста. Бедра у нее были несколько широковаты, но ее это не слишком огорчало. Она, в отличие от других девочек в делаверской школе, совершенно не переживала из-за своей фигуры. Она прекрасно спала. Она была независима и насмешлива.
Когда восемнадцатилетняя Рут, независимая и насмешливая, возвратилась на Форт-Найлз, она прибыла на борту отцовской омаровой лодки. От автобусной остановки отец вез ее на старом-престаром ржавом грузовичке. Этот грузовичок он обычно парковал у стоянки парома и пользовался им для своих дел и для покупок, когда приезжал в город, а такое бывало примерно раз в две недели. Встретив Рут, он получил от нее шутливый поцелуй и тут же объявил, что они сейчас подъедут к бакалейному магазину за продуктами, и вдобавок ему надо будет чертовски потолковать по душам с этим чертовым оптовым торговцем, мерзким ублюдком.
– Ты же знаешь, что нам там надо, – сказал он дочери. – Нам там надо потратить пятьдесят баксов.
Затем он объяснил Рут, почему этот чертов оптовик – мерзкий ублюдок. Все это Рут слышала раньше в мельчайших подробностях, слово в слово. Слова отца пролетали мимо ее ушей, и она думала о том, как это странно, что отец, не видевший ее несколько месяцев, даже не спросил, как прошла выпускная церемония. Нет, она знала, что его такие вещи не интересуют. И все-таки это было странно.
На лодке до Форт-Найлза они плыли четыре часа с лишним, и все это время Рут с отцом почти не разговаривали, потому что слишком громко работал мотор, и к тому же Рут приходилось то и дело ходить по скользкому настилу на корме и смотреть за тем, чтобы коробки с припасами не свалились за борт и не промокли от брызг. Она думала о своих планах на лето. Планов на лето у нее не было. Когда они загружали продукты в лодку, отец сообщил ей, что он нанял на сезон лова помощником Робина Поммероя. Ну надо же? Не кого-нибудь, а именно Робина Поммероя. У отца Рут не было работы для дочери. Но хотя она и поворчала на него из-за того, что он ее «уволил», втайне все же порадовалась, что не придется ему помогать. Если бы он попросил ее поработать с ним, она бы согласилась – исключительно из принципа, но никакого удовольствия она бы от этой работы не получила. Так что новость в некотором роде принесла ей облегчение. Однако теперь нужно было решить, куда девать время. В своих способностях рулевого она не была уверена настолько, чтобы подойти к другому рыбаку и наняться на работу, даже если бы она действительно этого жутко хотела. На самом же деле она этого просто жутко не хотела. Помимо всего прочего отец ей сказал о том, что помощники на Форт-Найлзе в данный момент у всех имеются. За несколько недель до возвращения Рут все старики на острове подыскали себе молодых парней для тяжелой работы на корме.
– Может, что-то и найдется для тебя, если кто-то из молодых застрадает морской болезнью или устанет, – прокричал неожиданно отец Рут на полпути до Форт-Найлза.
– Ну да, может быть, тогда и поработаю, – прокричала в ответ Рут.
Она уже прокручивала в уме ближайшие три месяца и (кого она пыталась обмануть?) всю свою жизнь до самого конца – и абсолютно ничего не могла представить. «Господи боже!» – подумала Рут. Она сидела спиной к отцу на коробке с консервами. День выдался туманный, и Рокленд давно скрылся из глаз, а другие острова (обитаемые и необитаемые), мимо которых они проплывали так медленно и так громко, казались Рут маленькими, коричневыми и влажными, как какашки. Она гадала, сможет ли найти еще какую-то работу на Форт-Найлзе, хотя сама мысль о какой-то работе на Форт-Найлзе помимо ловли омаров была смешна. Ха-ха.
«Что же я буду делать? Куда мне девать время?» – думала Рут. Лодка качалась и подпрыгивала на волнах холодного Атлантического залива, и Рут чувствовала, как подкрадывается такое жуткое и знакомое чувство тоски и скуки. Насколько она понимала, заняться ей будет нечем, а она отлично представляла, что это значит. Нечего делать – это означало водить компанию с теми немногочисленными островитянами, которым тоже нечего делать. Рут отлично это понимала. Все лето ей предстояло общаться с миссис Поммерой и Сенатором Саймоном Адамсом. Она очень ярко себе это представляла. «Не так уж это ужасно», – уговаривала она себя. Миссис Поммерой и Сенатор Саймон были ее друзьями; она их очень любила. С ними можно было поговорить о многом. Уж они-то точно станут расспрашивать ее о выпускной церемонии. Не так уж будет скучно, правда.
И все же неприятное, тягучее чувство надвигающейся тоски не покидало Рут. У нее сосало под ложечкой, как будто ее укачало в лодке. В конце концов она подавила эту тоску, начав сочинять в уме письмо матери. Это письмо она напишет вечером, в своей спальне. Письмо будет начинаться так: «Дорогая мамочка. Как только я сошла на берег Форт-Найлза, я сразу же расслабилась, все напряжение как рукой сняло, и я наконец, за долгие месяцы, начала дышать полной грудью. Воздух здесь пахнет надеждой!»
Именно так она и напишет. Это решение Рут приняла, сидя на корме отцовской омаровой лодки ровно за два часа до того, как впереди завиднелся Форт-Найлз, и потом до конца плавания она мысленно сочиняла письмо – невероятно поэтичное. Это занятие ее прекрасно ободрило.
Тем летом Сенатору Саймону Адамсу исполнилось семьдесят три года, и он занимался осуществлением особого проекта. Проект был амбициозный и чудаческий. Сенатор собирался найти бивень слона, лежащий где-то в приливной зоне на берегу Поттер-Бича, считая, что там, возможно, лежат даже два бивня, хотя, как он заявлял, он был бы рад и одному.
Убежденность Сенатора Саймона в том, что за сто тридцать восемь лет такой прочный материал как слоновая кость нисколько не пострадал в морской воде, придала ему уверенности в поисках. Он знал, что бивни где-то лежат. Возможно, они были отделены от скелета и друг от друга, но они не могли разложиться. Они не могли раствориться. Либо они лежат под слоем песка далеко в море, либо их вынесло на берег. Сенатор Саймон полагал, что бивни вполне могло принести к острову Форт-Найлз. Такую редкость, такую диковинку как слоновые бивни вполне могло прибить течением прямо к берегу Поттер-Бича. Выбрасывало же туда несколько веков подряд всякий мусор. Почему бы и бивни не могли там оказаться?
Бивни, которые вознамерился найти Сенатор, некогда принадлежали слону, а этот слон был пассажиром на пароходе «Клэрис Монро», водоизмещением четыреста тонн. Этот пароход проходил поблизости от пролива Уорти в конце октября тысяча восемьсот тридцать восьмого года. Событие это для тех времен было знаменательное. Этот колесный пароход с деревянной обшивкой загорелся вскоре после полуночи во время внезапно налетевшей метели. Пожар на борту мог быть вызван всего-навсего тем, что перевернулся фонарь, и штормовой ветер разнес пламя по судну. Очень скоро вся палуба была охвачена огнем.
Капитан «Клэрис Монро» был пьяницей. Конечно, пожар не был его виной. Виноват он был в своих неправильных действиях. Он постыдно струсил. Не разбудив ни команду, ни пассажиров, он приказал одному из вахтенных матросов спустить на воду одну-единственную спасательную шлюпку, в которой он сам, его жена и вышеупомянутый матрос уплыли прочь от горящего парохода. Капитан бросил несчастную «Клэрис Монро», пассажиров и груз на произвол судьбы. Трое уцелевших людей заблудились в штормовом море. Они гребли целый день, потом устали грести, а потом еще целый день дрейфовали. Когда их подобрал торговый корабль, капитан умер от потери сил, его жена обморозила руки, ноги и уши, а молодой матрос напрочь лишился рассудка.
Лишившись капитана, горящий пароход «Клэрис Монро» налетел на скалы у острова Форт-Найлз и разбился. Никто из девяноста семи пассажиров не выжил. На берег Поттер-Бича вынесло много трупов и деревянных обломков парохода. Мужчины с острова Форт-Найлз вытащили трупы из воды, обернули брезентом и уложили в ледник. Некоторых утопленников опознали родственники, прибывшие на Форт-Найлз на пароме, и увезли тела своих братьев, жен и детей. Тех бедолаг, которых никто не опознал, похоронили на форт-найлзском кладбище под небольшими гранитными плитами, на которых было высечено одно единственное слово: «УТОНУЛ».
Но утонули не только люди. Пароход «Клэрис Монро» вез из Нью-Брунсвика в Бостон маленький цирк: шесть белых цирковых лошадей, несколько дрессированных обезьян, одного верблюда, дрессированного медведя, группу дрессированных собак, клетку с тропическими птицами и африканского слона. Когда горящий корабль развалился на части, цирковые лошади поплыли к берегу по штормовому морю. Три из них потонули, а остальные выбрались на берег острова Форт-Найлз. К утру море утихло, и все жители острова увидели, как три великолепные белые кобылы пытаются взобраться вверх по заснеженным валунам.
Больше никто из животных не выжил. Обезумевший молодой матрос с парохода «Клэрис Монро», которого нашли в шлюпке вместе с мертвым капитаном и его полуобмороженной женой, упорно заявлял, что своими глазами видел, как слон спрыгнул с горящей палубы и уверенно поплыл по бурному морю. Матрос видел, как слон, издав последний мощный трубный звук, исчез под волнами.
Как уже упоминалось выше, этот матрос на момент спасения был не в своем уме, но некоторые все же в эту историю поверили. Сенатор Саймон Адамс ни разу не усомнился в ее правдивости. Рассказ о катастрофе он услыхал в раннем детстве и был им совершенно зачарован. Вот эти самые бивни того самого циркового слона Сенатор и собрался разыскать теперь, сто тридцать восемь лет спустя, весной тысяча девятьсот семьдесят шестого года.
Он мечтал хотя бы один бивень выставить для обозрения в форт-найлзском музее естествознания. В тысяча девятьсот семьдесят шестом году никакого форт-найлзского музея естествознания не существовало, но Сенатор над этим работал. Он много лет собирал разные предметы и образцы для музея и хранил их в подполе. Идея целиком принадлежала ему. Никто его не поддерживал в его начинаниях, так что он был единственным куратором. Он считал, что слоновый бивень станет самым впечатляющим экземпляром в его коллекции.
Ясное дело, сам заниматься поисками бивней Сенатор никак не мог. Он был крепким стариком, но все же целыми днями копаться в прибрежном иле ему было не по силам. Даже будь он помоложе, ему все равно не хватило бы храбрости войти хотя бы по колено в заиленную воду у берега Поттер-Бича. Он ужасно боялся воды. И он обзавелся помощником – Вебстером Поммероем.
Тем летом Вебстеру Поммерою было двадцать три года, и делать ему было все равно нечего. Каждый день Сенатор и Вебстер отправлялись на Поттер-Бич, и там Вебстер искал слоновые бивни. Дело это было как раз для него, потому что больше он ничего делать не умел. Парень он был вялый, робкий, да к тому же страдал морской болезнью, что не позволяло ему стать ловцом омаров или рулевым, но это еще куда ни шло. С Вебстером Поммероем что-то было не так. Это все видели. Что-то стряслось с Вебстером в тот день, когда он увидел мертвое тело отца – безглазое и распухшее – на форт-найлзской пристани. В этот момент Вебстер словно бы сломался, разлетелся на куски. Он перестал расти, перестал развиваться, почти перестал разговаривать. Он стал дерганым, нервным – в общем, местная трагедия. В двадцать три года он был худеньким и маленьким, как четырнадцатилетний мальчуган. Словно навсегда застрял в детстве, в том мгновении, когда увидел мертвого отца.
Сенатор Саймон Адамс искренне переживал за Вебстера Поммероя. Он хотел помочь парнишке. Вебстер разрывал старику сердце. Сенатор чувствовал: парню нужно какое-то занятие. Он присматривался к Вебстеру несколько лет, поскольку не так просто было понять, к чему у Вебстера есть способности (если вообще они есть). И единственное, до чего додумался Сенатор, – взять Вебстера себе в помощники для осуществления проекта создания музея естествознания.
Сначала Сенатор послал Вебстера по домам жителей острова и велел ему спрашивать, не пожертвуют ли они музею какие-нибудь вещицы или находки, но Вебстер был жутко стеснительный и с заданием не справлялся. Он стучал в дверь, но как только дверь открывали, он стоял на пороге, лишившись дара речи и неловко переминаясь с ноги на ногу. Все местные домохозяйки его пугались. Вид у него был такой, словно он, того и гляди, разрыдается. Словом, сборщик музейных экспонатов из него получился никакой.
Потом Сенатор попробовал приспособить Вебстера к постройке хранилища для постоянно растущей коллекции экспонатов на заднем дворе дома Адамсов. Плотника из Вебстера тоже не вышло. Ни силенок, ни умения. У него руки дрожали – какой из него мог получиться строитель? От такого помощника толку было меньше, чем от совсем никакого. Он был опасен и для самого себя, и для других, роняя то пилу, то дрель, вечно попадая молотком по своим пальцам. В итоге Сенатор от строительных работ Вебстера отстранил.
Какие бы занятия ни придумывал Сенатор для Вебстера, у того ничего не получалось, и выходило, что он совсем ничего не умеет делать. Почти девять лет понадобилось Сенатору, чтобы понять, к чему у Вебстера есть способности. Вебстер умел возиться в грязи.
На Поттер-Биче илистой грязи было немало, и полностью она обнажалась при отливе. При самых больших отливах площадь ила составляла более десяти акров. Широкое и ровное поле, пахнущее едкой кровью. Время от времени мужчины выкапывали из ила моллюсков и довольно часто находили сокровища – обломки старинных кораблей, деревянные поплавки, сапоги, кости, бронзовые ложки, древние железные орудия. Заливчик с илистым берегом был чем-то вроде магнита для потерянных вещей, и именно там Сенатор решил искать слоновые бивни. Почему бы им там не лежать? Где еще они могли оказаться?
Сенатор спросил Вебстера, не желает ли тот побродить по илистому берегу, как бродят собиратели моллюсков, для систематического сбора экспонатов? Не мог бы Вебстер обследовать приливную зону заливчика Поттер-Бич, надев высокие рыбацкие сапоги? Не трудна ли ему будет такая работа? Вебстер Поммерой пожал плечами. Он не испугался и не расстроился. Вот так началась его работа по прочесыванию илистого берега. И в этом деле у него проявился блестящий талант.
Как выяснилось, Вебстер Поммерой мог бродить по любой грязи, передвигаться, даже если ее по грудь. Он перемещался по грязи, словно судно, специально созданное для этой цели, и находил удивительные сокровища – наручные часы, акулий зуб, череп кита, совершенно целую тачку. День за днем Сенатор сидел на камнях у берега и наблюдал за работой Вебстера. Каждый день летом тысяча девятьсот семьдесят пятого года Сенатор смотрел, как Вебстер Поммерой копается в грязи.
В конце мая тысяча девятьсот семьдесят шестого, когда Рут Томас вернулась домой после окончания школы-пансиона, Сенатор с Вебстером уже снова приступили к раскопкам. Заняться Рут было нечем – ни работы, ни друзей-ровесников, – и у нее вскоре вошло в привычку каждое утро отправляться на Поттер-Бич и смотреть, как Вебстер Поммерой роется в прибрежном иле. Рут устраивалась рядом с Сенатором Саймоном Адамсом на берегу, и они просиживали там часами. А в конце дня втроем возвращались в поселок.
Странная это была троица – Сенатор, Рут и Вебстер. Собственно, Вебстер в любой компании смотрелся бы странно. У Сенатора Саймона Адамса, мужчины великанского роста, голова была неправильной формы, словно его когда-то здорово треснули по башке и она так и не выправилась. Насчет своего здоровенного мясистого носа Сенатор сам любил пошутить: «Что я мог поделать с таким носом? Мне его на день рождения преподнесли». А еще он часто потирал свои большие узловатые руки. Тело у него было крепкое, однако время от времени его мучили приступы страха. Сам себя он именовал чемпионом по трусости. Порой у него был такой вид, будто сейчас кто-нибудь выскочит из-за угла и стукнет его. А с Рут Томас все было наоборот. Она частенько выглядела так, словно готова врезать по физиономии любому, кто выскочит из-за угла.
Порой, сидя на берегу и глядя на великана Сенатора Саймона и худышку Вебстера Поммероя, Рут гадала: что ее связывает с этими двумя слабыми и странными людьми? Как они стали ее закадычными друзьями? Что подумали бы девочки в Делавере, если бы узнали об этой маленькой компании? Нет, она совсем не стыдилась ни Сенатора, ни Вебстера. Перед кем ей могло быть стыдно здесь, на острове Форт-Найлз? Но эти двое были чудаками, и любой посторонний человек, увидев эту троицу, мог бы и Рут Томас счесть чудачкой.
И все же она ловила себя на том, что любуется Вебстером Поммероем, бродящим по илу и разыскивающим слоновый бивень. Рут ни капельки не верила в то, что он найдет бивень, но наблюдать за его работой было забавно – было на что посмотреть.
– Между прочим, работа у него опасная, – говорил Сенатор Рут, когда они смотрели на Вебстера, все глубже погружавшегося в ил.
Это действительно было опасно, но Сенатор не вмешивался даже тогда, когда Вебстер погружался в ил по пояс, наклонялся, опускал руки и шарил ими по дну. Сенатор, конечно, нервничал, и Рут тоже нервничала, а Вебстер стоически, бесстрашно бродил по грязи. На самом деле именно в такие моменты он переставал дергаться. В грязи он был спокоен, он ничего не боялся. Порой казалось, что он тонет. Он делал паузы в поисках, а потом начинал медленно погружаться в ил. Это было страшно. Сенатор и рут Томас замирали. Им казалось, что они могут его потерять.
– Не пойти ли за ним? – робко спрашивал Сенатор.
– Я в эту долбаную грязь не полезу, – отвечала Рут. – Ни за что.
(К восемнадцати годам Рут стала часто сквернословить, чему отец удивлялся: «Где это ты таких треклятых словечек поднабралась?», – а Рут огрызалась: «Тоже мне, треклятая тайна!»)
– Ты уверена, что с ним все в порядке? – спрашивал Сенатор.
– Нет, – отвечала Рут. – Думаю, он может утонуть. Но я за ним не полезу, и вы тоже. Ни за какие коврижки не полезу в эту гребаную грязь.
Она ни за что не полезла бы туда, где могли жить омары, мидии и морские черви невероятных размеров. Одному Богу было известно, кто там еще мог обитать, в этом мерзком иле. Когда на остров Форт-Найлз прибыли шотландцы, они вставали на прибрежные камни и длинными баграми вылавливали из ила живых омаров ростом с человека. В своих дневниках они приводили описания чудовищных пятифутовых омаров, древних, как аллигаторы, и покрытых толстой коркой ила. Веками никто не тревожил этих омаров, вот они и вырастали до таких невероятных размеров. Вебстер, рывшийся в иле голыми руками, порой находил окаменевшие клешни омаров размером с бейсбольную перчатку. Он вынимал из ила раковины мидий размером с дыню, устриц, морских собак, дохлую рыбу. Рут Томас ни за что не полезла бы туда. Увольте.
В общем, Сенатору и Рут Томас приходилось сидеть и смотреть, как Вебстер едва не тонет. Что они могли сделать? Ничего. Они следили за ним в напряженном молчании и тишине – лишь иногда чайка пролетит. Они смотрели и ждали, и порой у них сердце сжималось от страха. А Вебстер, бродя по илу, ничего никогда не боялся. Время от времени останавливался по пояс в грязи и ждал. Он словно бы ждал чего-то неведомого – чего-то такого, что будет искать долго, но потом обязательно найдет. А может быть, оно найдет его. Немного постояв, Вебстер шел дальше по вязкому илу.
Рут не понимала, как он это делает. С берега казалось, будто со дна поднимался мостик, касался босых ступней Вебстера, а потом медленно и плавно переносил его в безопасное место. С берега все выглядело красиво.
Почему он никогда не застревал в иле, почему его не засасывало? Почему он ни разу не порезал ноги и руки ракушками, битым стеклом, не поранился о клешни омаров, о железо, камни? Все скрытые на дне угрозы словно бы учтиво расползались в стороны, давая дорогу Вебстеру Поммерою. Конечно, опасность грозила ему не всегда. Иногда он бродил в таких местах, где ил доходил ему только до лодыжек, у самого берега, и равнодушно смотрел себе под ноги. За этим наблюдать было скучно. Когда становилось совсем скучно, Сенатор Саймон и Рут, сидя на прибрежных камнях, заводили какой-нибудь разговор, как правило, про карты, путешествия, кораблекрушения и поиски сокровищ. Об этом Сенатор любил говорить больше всего, особенно о кораблекрушениях.
Как-то раз, ближе к вечеру, Рут сказала Сенатору о том, что, наверное, попытается найти работу помощницы на омаровой лодке. Это было не очень правдиво, хотя именно так Рут написала в длинном письме к матери днем раньше. Ей хотелось захотеть работать на омаровой лодке, но не таково было ее истинное желание. Она сказала об этом Сенатору только потому, что ей нравилось, как это звучит.
– Я подумываю, – сказала она, – поискать работу на омаровой лодке.
Сенатор сразу разнервничался. Он не мог слушать, как Рут говорит о море и о лодках. Он жутко переживал даже тогда, когда Рут с отцом отправлялась на день в Рокленд. Всякий раз, когда Рут помогала отцу в ловле омаров, Сенатор расстраивался. Каждый день он представлял себе, что она свалится за борт и утонет, что лодка может перевернуться и затонуть или разразится жуткий шторм и ее с отцом смоет за борт волной. И когда Рут обмолвилась о работе на омаровой лодке, Сенатор сказал, что он этого не переживет – так страшно ему, что она погибнет в море. Он сказал, что, будь его воля, он бы строго-настрого запретил Рут работать на омаровой лодке.
– Ты хочешь погибнуть? – спросил он. – Утонуть хочешь?
– Нет, я хочу заработать немного денег.
– Нет, ни за что. Ни за что. Не твое это дело. Если тебе нужны деньги, я тебе дам денег.
– Не самый достойный заработок.
– Но почему ты хочешь работать на лодке? С твоей-то головой? Лодки – это для балбесов вроде мальчишек Поммероев. Пусть они на лодках плавают. Знаешь, что тебе на самом деле нужно? Уезжай на материк и там оставайся. Живи хоть в Небраске. Я бы на твоем месте так и сделал. Убрался бы подальше от океана.