Страница:
Я чувствовала, что пока Джулия говорила, я вся покраснела, но, вместо того чтобы ответить ей в таком же непринужденном тоне, я упорно молчала. Она пристально, как бы испытующе посмотрела на меня и наконец сказала:
– Извините меня, мисс Маргарет, но, право, мне кажется, что было бы любезнее с вашей стороны, если бы вы сошли вниз и дали бы нам возможность умыться и причесаться без свидетелей. Ах, как вы краснеете! И как заблестели ваши глаза! Я подозреваю, что вы – особа с характером. Впрочем, мне нравятся девушки с характером; это лучше, чем мямли. Ну-с, пока – до скорого и приятного свидания!
Я собиралась уже закрыть дверь и спуститься вниз, но Адель подошла ко мне и, положив руку мне на плечо, проговорила:
– Вам, как любознательной англичанке, будет интересно наблюдать за нами. Предупреждаю вас, что мы всегда без стеснения обращаемся с окружающими нас людьми.
– Сделайте одолжение – не стесняйтесь; будет очень интересно наблюдать за вашими выходками, – насмешливым тоном ответила я. – Впрочем, мне вообще-то совершенно безразлично, как вы будете себя вести.
– Во всяком случае, в одном вы можете быть уверены: мы привыкли открыто и недвусмысленно выражать свое мнение, – крикнула мне вслед Джулия, в то время как я, громко захлопнув дверь их комнаты, быстро спускалась вниз по лестнице.
Глава III
Глава IV
– Извините меня, мисс Маргарет, но, право, мне кажется, что было бы любезнее с вашей стороны, если бы вы сошли вниз и дали бы нам возможность умыться и причесаться без свидетелей. Ах, как вы краснеете! И как заблестели ваши глаза! Я подозреваю, что вы – особа с характером. Впрочем, мне нравятся девушки с характером; это лучше, чем мямли. Ну-с, пока – до скорого и приятного свидания!
Я собиралась уже закрыть дверь и спуститься вниз, но Адель подошла ко мне и, положив руку мне на плечо, проговорила:
– Вам, как любознательной англичанке, будет интересно наблюдать за нами. Предупреждаю вас, что мы всегда без стеснения обращаемся с окружающими нас людьми.
– Сделайте одолжение – не стесняйтесь; будет очень интересно наблюдать за вашими выходками, – насмешливым тоном ответила я. – Впрочем, мне вообще-то совершенно безразлично, как вы будете себя вести.
– Во всяком случае, в одном вы можете быть уверены: мы привыкли открыто и недвусмысленно выражать свое мнение, – крикнула мне вслед Джулия, в то время как я, громко захлопнув дверь их комнаты, быстро спускалась вниз по лестнице.
Глава III
Против шерсти
В тот же вечер у нас с Люси состоялся продолжительный разговор в нашей спальне. Я испытала столько волнений в связи с приездом девушек, что была рада облегчить душу в откровенной беседе с Люси. Мне казалось, что я могу ей довериться, памятуя о нашем знакомстве в Фолкстоуне; кроме того, простота ее обращения подействовала на меня успокаивающим образом.
– Что это вы так пристально меня рассматриваете? – спросила Люси, стоя среди комнаты в хорошеньком белом пеньюаре и расчесывая свои короткие вьющиеся волосы.
– Во-первых, – отвечала я, – я удивляюсь, почему у вас такая прическа – как у мальчика.
– А просто мне так очень нравится! – засмеялась она. – Подумайте, сколько времени я выгадываю! Я могу по крайней мере лишнюю четверть часа пролежать утром в постели, так как для моих волос достаточно только провести по ним несколько раз щеткой – и моя куафюра [1] готова. Вообще, я поставила себе целью быть в жизни простой, рассудительной и полезной другим, не особенно заботясь о своей наружности. Я не наделена красотой, но нисколько не горюю об этом. Вот вы, Маргарет, очень хорошенькая.
– Перестаньте, пожалуйста, – перебила я, почувствовав, однако, что покраснела от удовольствия, так как я была очень самолюбива и легко поддавалась лести. Моя мама давно подметила во мне эту склонность и часто твердила мне: «Ты должна главным образом заботиться о развитии своего ума и о том, чтобы выработать характер, а о внешности не стоит хлопотать». Одно время она даже запрещала мне носить шляпу, которая, по общему мнению, очень шла моему лицу.
– Вы будете, по всей вероятности, высокого роста, стройная и грациозная, – продолжала Люси. – Будь я на вашем месте, я носила бы распущенные волосы; это очень бы вам шло. Я же сама даже очень довольна тем, что я не такая уж красивая и что мне не надо остерегаться загара и вообще обременять себя заботами о своей внешности. Но что такое с вами, Маргарет, вы все меняетесь в лице – то хмуритесь, то краснеете?
– Моя мама не желает, чтобы со мной говорили о моем облике, поэтому, Люси, прошу вас, перемените тему разговора.
– Ах, скажите, пожалуйста! Какая вы благонравная девица, просто удивительно! – снова засмеялась Люси. – О чем же вы хотели бы поговорить? – спросила она с напускной покорностью.
– Пожалуйста, только не смейтесь надо мной! – нетерпеливо ответила я.
– Я что-то не понимаю вас, Маргарет. Вы какая-то странная – что ни скажешь, все вам не так. Но мы вчетвером скоро выбьем эту блажь из вашей головы.
– Поговорим лучше о других, а не обо мне, – попросила я, присаживаясь ближе к Люси. – И прошу вас, Люси, будьте снисходительны ко мне: я ведь совсем не привыкла к обществу сверстниц, я единственная дочь у родителей и росла в доме одна.
– Если вы будете смотреть на нас как на сестер, – отвечала она, – то мы все вас искренне полюбим.
– Я буду совершенно откровенна с вами, – призналась я. – Вначале, когда мама объявила мне, что вы все приезжаете сюда, я чуть с ума не сошла от волнения. У меня ведь никогда не было подруг, кроме Джека я ни с кем не дружила.
– Ах, это ваш брат? – спросила Люси.
– Да, мой милый, славный, единственный брат!
– У меня тоже только один брат – Фрэнк. Но я не скажу про него, что он милый и славный: иногда он бывает довольно-таки несносным, хотя все-таки он добрый малый. Мы с ним часто не в ладах, но тем не менее очень привязаны друг к другу.
– Я буду очень рада рассказать вам подробнее о Джеке, я обязательно покажу вам его карточку. А теперь…
– Что теперь? – переспросила Люси.
– Расскажите мне что-нибудь о Веде – она меня очень интересует.
– Я еще мало знаю ее, но она мне очень нравится. А вам?
– Я просто в восторге от нее.
– Ох, какая вы порывистая! Знаете что, я боюсь, что вам с вашей впечатлительной натурой придется испытать кучу неприятностей. Хорошо бы вам относиться ко всему проще.
– Что же делать, если я такая от природы, – ответила я. – Уж если я кого люблю, то люблю, если же ненавижу, то ненавижу от всей души.
– А меня вы сильно ненавидите? – спросила Люси.
– Нет, что вы! Вы составляете исключение. Я вас люблю, хотя, если честно, не скажу, что особенно сильно.
– Благодарю покорно, – ответила она. – Я, кажется, понимаю, что у вас на уме. Ну, а что вы, например, скажете про американок?
Я взглянула на нее, улыбнулась и, покачав головой, ничего не ответила.
– Ну, знаете, вам лучше постараться поладить с ними. Это отличные девочки! Они будут оживлять всю нашу компанию.
– Я, пожалуй, еще примирилась бы с ними, если бы они не гнусавили так ужасно и не одевались бы так смешно. Их выговор в нос просто невыносим!
– Но, согласитесь, в них есть что-то очень привлекательное. Они такие веселые! Ну а говорят в нос – что ж, так говорят все американцы. Может быть, когда они пробудут несколько лет в Англии, то переймут у нас наши жеманные манеры.
– Жеманные манеры! – воскликнула я. – Что вы хотите этим сказать?
– Вы отлично понимаете, Маргарет, что я хочу сказать. Мы ведь, англичанки, держим себя ужасно натянуто; мы очень скрытные, и в нас много напускного. Я не говорю о таких девушках как Веда, которая держится с большим достоинством и в то же время с привлекательной непринужденностью. Я говорю вообще о большинстве английских девиц, как вы или я, например.
Поболтав еще немного, мы улеглись спать. Теперь я была уже не единственной обладательницей своей хорошенькой спальни – у меня появилась соседка. И под одной кровлей со мной спали милая Веда и две эти американки, которым суждено было стать моими мучительницами, но, с другой стороны, благотворно повлиять на мой своенравный и чересчур себялюбивый характер. Но это станет понятно из моего дальнейшего рассказа.
На следующее утро я проснулась, когда еще только рассветало. Люси, которой требовалось так мало времени на утренний туалет, еще спала крепким сном, и я не стала ее будить. Я вышла в сад, чтобы срезать цветы для украшения нашего чайного стола. Вдруг я услышала чей-то веселый голос и увидела приближающуюся ко мне Адель Спаркс. На ней было то же самое короткое, дурно сшитое платье, в котором она приехала накануне; волосы были плохо причесаны, и вся она имела довольно неряшливый вид. Но при этом, однако, она производила приятное впечатление своим миловидным лицом и веселой непринужденностью.
– Доброе утро, мисс Паинька! – поздоровалась она.
– Пожалуйста, не называйте меня так, – обидчиво отозвалась я.
– Почему же не называть вас по имени, которое так вам подходит?
– Вы смеетесь надо мной, и мне это неприятно.
– Уж такая у нас манера, не взыщите! Впрочем, ведь и вы вольны посмеяться надо мной. Ну ладно, полно обижаться, давайте-ка мы лучше обойдем сад, и вы мне покажете все, что у вас тут есть хорошего. А кстати, скажите, как вы вообще намерены себя вести – наводить на нас тоску своим недовольным видом в этом очаровательном приходском домике, среди этой чудной природы, или все же вы позволите нам, девушкам из Калифорнии, вас немного растормошить?
– Из Калифорнии? – переспросила я. – А я думала, что вы приехали из Северных Штатов Америки [2].
– Мы довольно долго прожили в Бостоне, но родились мы в Калифорнии. Нас в Бостоне приучали к обществу, но именно в Англии на нас должны навести окончательный лоск. Ну-с, теперь очередь за вами: расскажите мне, как вы проводите время тут, в вашем счастливом английском семейном кругу?
– Как мы проводим время? – повторила я за ней. – Я думаю так же, как его обыкновенно проводят люди, занятые делом.
– Не говорите ерунды, мисс Паинька, ведь это у вас просто фраза. Есть разные способы проводить время; я хочу услышать про ваш глупый, скучный английский способ препровождения времени.
– Это не особенно лестный отзыв, – сдержанно сказала я, – но я отвечу на ваш вопрос, хотя едва ли вам покажется интересным то, что так нравилось мне.
– Все равно, рассказывайте все по порядку.
– До вашего приезда, – начала я, стараясь говорить спокойно, – я вела полезную и приятную жизнь. Я всегда вставала рано. Утром, если погода была не слишком холодной, я ухаживала за цветами в саду, собирала цветы для украшения нашего чайного стола…
– Она ухаживала за цветами в саду, – повторила Адель, удачно подражая моей манере говорить. – Как это мило! Ну-с, дальше, пожалуйста, это очень интересно, и, главное, какое это полезное дело!
– Если вы будете смеяться надо мной, то я не скажу больше ни слова!
– Продолжайте, продолжайте, я не буду смеяться.
– За утренним чаем мой папа обыкновенно читает нам газетные новости о текущих событиях…
– Текущие события? И ваш отец читает новости вслух? Там, конечно, несколько полицейских заметок о разных происшествиях, о двух-трех грабежах, а на закуску – описание какого-нибудь интересного убийства!..
– Ах, как вы несносны! – воскликнула я. – И зачем только вы приехали сюда – чтобы все тут перевернуть вверх дном? Все равно вам здесь, у нас, не понравится, вам совсем не подходит та жизнь, какую мы ведем.
– Но раз уж мы здесь, то и нам, и вам придется мириться с этим фактом. Не глупите же, Маргарет, а лучше рассказывайте дальше. Итак, что же вы делаете после чтения текущих новостей?
– Потом я занималась с моей мамой, а после завтрака мы с ней вдвоем посещали наших прихожан.
– Это зачем? Чтобы раздавать им нравоучительные брошюры?
– Нет, чтобы просто побеседовать с ними… Но вам, вижу, это непонятно.
– Действительно, я не особенно-то понимаю, к чему все это. Но вы вот что мне объясните: когда же у вас тут начинается веселье?
– У нас весь день проходит в приятном времяпрепровождении.
– Вы меня удивляете! Неужели вы никогда не смеетесь, никогда не шалите, не поете и вообще не веселитесь от души? Сохрани нас, Господи, и помилуй от такой жизни! Неудивительно, что вы такая благонравная.
– Я до сих пор вела очень счастливую жизнь у себя дома, – возразила я.
– Тогда знаете, что я вам на это скажу? Вы и понятия не имеете о счастливой жизни! О! Как мы с Джулией тут все перевернем вверх дном! Через месяц вы сами себя не узнаете! Хотите, теперь я, в свою очередь, расскажу вам, как мы проводим наш день?
– Расскажите, если хотите, – ответила я, – только, судя по всему, ваш образ жизни едва ли заслуживает одобрения.
– Скажите, пожалуйста! А все-таки, мисс Паинька, выслушайте меня. С самого утра, как проснемся, и до вечера мы все время бездельничаем. Мы поедаем несметное количество сладостей, болтаем, резвимся, попадаем в различные передряги, рвем наши платья, танцуем, скачем, рассказываем друг другу сказки. Вот подождите, вы услышите, как мы хохочем! Увидите, как мы пустимся в пляс! Как мы будем пожирать наши шоколадные карамельки! Ах, Маргарет, не будьте такой жеманной! Признайтесь, что это гораздо интереснее, чем ваши поучительные беседы со скучными прихожанами. Мы, да будет вам известно, просто резвушки, вот мы кто! Мы буяны, настоящие буяны! Конечно, иногда приходится подчиняться воле старших и даже стараться быть добродетельными, как вы, но находить в этом удовольствие – извините! Да, немало вам будет с нами хлопот, с чем вас и поздравляю!
– Вам определенно нельзя будет вести себя так, как вы говорите, здесь, в нашем доме, – строго объявила я. – Вам придется взяться за серьезные занятия и подчиняться установленным в доме правилам. Мне очень жаль вас, Адель. Вам отнюдь не понравится наш английский образ жизни.
Она залилась веселым смехом и шутливо обхватила меня за талию.
– Ну, там еще посмотрим, что будет. А пока солнце сияет, и сегодня дивное утро. Давайте вальсировать! – она увлекла меня за собой, и в одну минуту я, благовоспитанная и чопорная Маргарет Гильярд, помимо своей воли закружилась в вальсе по зеленому лугу, все ближе и ближе к нашему дому.
– Перестаньте! Оставьте меня, Адель! – кричала я, упираясь, но Адель продолжала кружиться со мной – до самого нашего окна в столовой, где мой папа, мой дорогой, милый папа ожидал нас.
– А вот и мы! – весело объявила Адель, входя в столовую. – С добрым утром, сэр. Ну, что новенького в ваших газетах? Вероятно, там есть описание какого-нибудь интересного местного события, вроде воровства или убийства? А вы, Маргарет, кажется, запыхались. Однако этот вальс несомненно очень полезен для вас!
– Идите пить чай, милые мои, – пригласил папа, бросив недовольный взгляд на мои растрепанные волосы.
Адель направилась прямо к стулу рядом с отцом и со словами: «Можно сесть около вас, сэр?» уселась на мое излюбленное место за обеденным столом. Я ожидала, что папа скажет ей, что это «стул Маргарет», но он и не подумал этого сделать.
– Пожалуйста, сэр, – начала Адель, – мне хотелось бы знать… – и, к моему изумлению, она забросала отца вопросами о фактах, которые в то время волновали умы англичан, интересовавшихся политикой.
Отец дал обстоятельные ответы на ее вопросы, пока мама наливала ей кофе. И никто из присутствующих не обращал внимания на то, что я сидела не на своем обычном месте и злилась, как кошка, которую погладили против шерсти.
– Что это вы так пристально меня рассматриваете? – спросила Люси, стоя среди комнаты в хорошеньком белом пеньюаре и расчесывая свои короткие вьющиеся волосы.
– Во-первых, – отвечала я, – я удивляюсь, почему у вас такая прическа – как у мальчика.
– А просто мне так очень нравится! – засмеялась она. – Подумайте, сколько времени я выгадываю! Я могу по крайней мере лишнюю четверть часа пролежать утром в постели, так как для моих волос достаточно только провести по ним несколько раз щеткой – и моя куафюра [1] готова. Вообще, я поставила себе целью быть в жизни простой, рассудительной и полезной другим, не особенно заботясь о своей наружности. Я не наделена красотой, но нисколько не горюю об этом. Вот вы, Маргарет, очень хорошенькая.
– Перестаньте, пожалуйста, – перебила я, почувствовав, однако, что покраснела от удовольствия, так как я была очень самолюбива и легко поддавалась лести. Моя мама давно подметила во мне эту склонность и часто твердила мне: «Ты должна главным образом заботиться о развитии своего ума и о том, чтобы выработать характер, а о внешности не стоит хлопотать». Одно время она даже запрещала мне носить шляпу, которая, по общему мнению, очень шла моему лицу.
– Вы будете, по всей вероятности, высокого роста, стройная и грациозная, – продолжала Люси. – Будь я на вашем месте, я носила бы распущенные волосы; это очень бы вам шло. Я же сама даже очень довольна тем, что я не такая уж красивая и что мне не надо остерегаться загара и вообще обременять себя заботами о своей внешности. Но что такое с вами, Маргарет, вы все меняетесь в лице – то хмуритесь, то краснеете?
– Моя мама не желает, чтобы со мной говорили о моем облике, поэтому, Люси, прошу вас, перемените тему разговора.
– Ах, скажите, пожалуйста! Какая вы благонравная девица, просто удивительно! – снова засмеялась Люси. – О чем же вы хотели бы поговорить? – спросила она с напускной покорностью.
– Пожалуйста, только не смейтесь надо мной! – нетерпеливо ответила я.
– Я что-то не понимаю вас, Маргарет. Вы какая-то странная – что ни скажешь, все вам не так. Но мы вчетвером скоро выбьем эту блажь из вашей головы.
– Поговорим лучше о других, а не обо мне, – попросила я, присаживаясь ближе к Люси. – И прошу вас, Люси, будьте снисходительны ко мне: я ведь совсем не привыкла к обществу сверстниц, я единственная дочь у родителей и росла в доме одна.
– Если вы будете смотреть на нас как на сестер, – отвечала она, – то мы все вас искренне полюбим.
– Я буду совершенно откровенна с вами, – призналась я. – Вначале, когда мама объявила мне, что вы все приезжаете сюда, я чуть с ума не сошла от волнения. У меня ведь никогда не было подруг, кроме Джека я ни с кем не дружила.
– Ах, это ваш брат? – спросила Люси.
– Да, мой милый, славный, единственный брат!
– У меня тоже только один брат – Фрэнк. Но я не скажу про него, что он милый и славный: иногда он бывает довольно-таки несносным, хотя все-таки он добрый малый. Мы с ним часто не в ладах, но тем не менее очень привязаны друг к другу.
– Я буду очень рада рассказать вам подробнее о Джеке, я обязательно покажу вам его карточку. А теперь…
– Что теперь? – переспросила Люси.
– Расскажите мне что-нибудь о Веде – она меня очень интересует.
– Я еще мало знаю ее, но она мне очень нравится. А вам?
– Я просто в восторге от нее.
– Ох, какая вы порывистая! Знаете что, я боюсь, что вам с вашей впечатлительной натурой придется испытать кучу неприятностей. Хорошо бы вам относиться ко всему проще.
– Что же делать, если я такая от природы, – ответила я. – Уж если я кого люблю, то люблю, если же ненавижу, то ненавижу от всей души.
– А меня вы сильно ненавидите? – спросила Люси.
– Нет, что вы! Вы составляете исключение. Я вас люблю, хотя, если честно, не скажу, что особенно сильно.
– Благодарю покорно, – ответила она. – Я, кажется, понимаю, что у вас на уме. Ну, а что вы, например, скажете про американок?
Я взглянула на нее, улыбнулась и, покачав головой, ничего не ответила.
– Ну, знаете, вам лучше постараться поладить с ними. Это отличные девочки! Они будут оживлять всю нашу компанию.
– Я, пожалуй, еще примирилась бы с ними, если бы они не гнусавили так ужасно и не одевались бы так смешно. Их выговор в нос просто невыносим!
– Но, согласитесь, в них есть что-то очень привлекательное. Они такие веселые! Ну а говорят в нос – что ж, так говорят все американцы. Может быть, когда они пробудут несколько лет в Англии, то переймут у нас наши жеманные манеры.
– Жеманные манеры! – воскликнула я. – Что вы хотите этим сказать?
– Вы отлично понимаете, Маргарет, что я хочу сказать. Мы ведь, англичанки, держим себя ужасно натянуто; мы очень скрытные, и в нас много напускного. Я не говорю о таких девушках как Веда, которая держится с большим достоинством и в то же время с привлекательной непринужденностью. Я говорю вообще о большинстве английских девиц, как вы или я, например.
Поболтав еще немного, мы улеглись спать. Теперь я была уже не единственной обладательницей своей хорошенькой спальни – у меня появилась соседка. И под одной кровлей со мной спали милая Веда и две эти американки, которым суждено было стать моими мучительницами, но, с другой стороны, благотворно повлиять на мой своенравный и чересчур себялюбивый характер. Но это станет понятно из моего дальнейшего рассказа.
На следующее утро я проснулась, когда еще только рассветало. Люси, которой требовалось так мало времени на утренний туалет, еще спала крепким сном, и я не стала ее будить. Я вышла в сад, чтобы срезать цветы для украшения нашего чайного стола. Вдруг я услышала чей-то веселый голос и увидела приближающуюся ко мне Адель Спаркс. На ней было то же самое короткое, дурно сшитое платье, в котором она приехала накануне; волосы были плохо причесаны, и вся она имела довольно неряшливый вид. Но при этом, однако, она производила приятное впечатление своим миловидным лицом и веселой непринужденностью.
– Доброе утро, мисс Паинька! – поздоровалась она.
– Пожалуйста, не называйте меня так, – обидчиво отозвалась я.
– Почему же не называть вас по имени, которое так вам подходит?
– Вы смеетесь надо мной, и мне это неприятно.
– Уж такая у нас манера, не взыщите! Впрочем, ведь и вы вольны посмеяться надо мной. Ну ладно, полно обижаться, давайте-ка мы лучше обойдем сад, и вы мне покажете все, что у вас тут есть хорошего. А кстати, скажите, как вы вообще намерены себя вести – наводить на нас тоску своим недовольным видом в этом очаровательном приходском домике, среди этой чудной природы, или все же вы позволите нам, девушкам из Калифорнии, вас немного растормошить?
– Из Калифорнии? – переспросила я. – А я думала, что вы приехали из Северных Штатов Америки [2].
– Мы довольно долго прожили в Бостоне, но родились мы в Калифорнии. Нас в Бостоне приучали к обществу, но именно в Англии на нас должны навести окончательный лоск. Ну-с, теперь очередь за вами: расскажите мне, как вы проводите время тут, в вашем счастливом английском семейном кругу?
– Как мы проводим время? – повторила я за ней. – Я думаю так же, как его обыкновенно проводят люди, занятые делом.
– Не говорите ерунды, мисс Паинька, ведь это у вас просто фраза. Есть разные способы проводить время; я хочу услышать про ваш глупый, скучный английский способ препровождения времени.
– Это не особенно лестный отзыв, – сдержанно сказала я, – но я отвечу на ваш вопрос, хотя едва ли вам покажется интересным то, что так нравилось мне.
– Все равно, рассказывайте все по порядку.
– До вашего приезда, – начала я, стараясь говорить спокойно, – я вела полезную и приятную жизнь. Я всегда вставала рано. Утром, если погода была не слишком холодной, я ухаживала за цветами в саду, собирала цветы для украшения нашего чайного стола…
– Она ухаживала за цветами в саду, – повторила Адель, удачно подражая моей манере говорить. – Как это мило! Ну-с, дальше, пожалуйста, это очень интересно, и, главное, какое это полезное дело!
– Если вы будете смеяться надо мной, то я не скажу больше ни слова!
– Продолжайте, продолжайте, я не буду смеяться.
– За утренним чаем мой папа обыкновенно читает нам газетные новости о текущих событиях…
– Текущие события? И ваш отец читает новости вслух? Там, конечно, несколько полицейских заметок о разных происшествиях, о двух-трех грабежах, а на закуску – описание какого-нибудь интересного убийства!..
– Ах, как вы несносны! – воскликнула я. – И зачем только вы приехали сюда – чтобы все тут перевернуть вверх дном? Все равно вам здесь, у нас, не понравится, вам совсем не подходит та жизнь, какую мы ведем.
– Но раз уж мы здесь, то и нам, и вам придется мириться с этим фактом. Не глупите же, Маргарет, а лучше рассказывайте дальше. Итак, что же вы делаете после чтения текущих новостей?
– Потом я занималась с моей мамой, а после завтрака мы с ней вдвоем посещали наших прихожан.
– Это зачем? Чтобы раздавать им нравоучительные брошюры?
– Нет, чтобы просто побеседовать с ними… Но вам, вижу, это непонятно.
– Действительно, я не особенно-то понимаю, к чему все это. Но вы вот что мне объясните: когда же у вас тут начинается веселье?
– У нас весь день проходит в приятном времяпрепровождении.
– Вы меня удивляете! Неужели вы никогда не смеетесь, никогда не шалите, не поете и вообще не веселитесь от души? Сохрани нас, Господи, и помилуй от такой жизни! Неудивительно, что вы такая благонравная.
– Я до сих пор вела очень счастливую жизнь у себя дома, – возразила я.
– Тогда знаете, что я вам на это скажу? Вы и понятия не имеете о счастливой жизни! О! Как мы с Джулией тут все перевернем вверх дном! Через месяц вы сами себя не узнаете! Хотите, теперь я, в свою очередь, расскажу вам, как мы проводим наш день?
– Расскажите, если хотите, – ответила я, – только, судя по всему, ваш образ жизни едва ли заслуживает одобрения.
– Скажите, пожалуйста! А все-таки, мисс Паинька, выслушайте меня. С самого утра, как проснемся, и до вечера мы все время бездельничаем. Мы поедаем несметное количество сладостей, болтаем, резвимся, попадаем в различные передряги, рвем наши платья, танцуем, скачем, рассказываем друг другу сказки. Вот подождите, вы услышите, как мы хохочем! Увидите, как мы пустимся в пляс! Как мы будем пожирать наши шоколадные карамельки! Ах, Маргарет, не будьте такой жеманной! Признайтесь, что это гораздо интереснее, чем ваши поучительные беседы со скучными прихожанами. Мы, да будет вам известно, просто резвушки, вот мы кто! Мы буяны, настоящие буяны! Конечно, иногда приходится подчиняться воле старших и даже стараться быть добродетельными, как вы, но находить в этом удовольствие – извините! Да, немало вам будет с нами хлопот, с чем вас и поздравляю!
– Вам определенно нельзя будет вести себя так, как вы говорите, здесь, в нашем доме, – строго объявила я. – Вам придется взяться за серьезные занятия и подчиняться установленным в доме правилам. Мне очень жаль вас, Адель. Вам отнюдь не понравится наш английский образ жизни.
Она залилась веселым смехом и шутливо обхватила меня за талию.
– Ну, там еще посмотрим, что будет. А пока солнце сияет, и сегодня дивное утро. Давайте вальсировать! – она увлекла меня за собой, и в одну минуту я, благовоспитанная и чопорная Маргарет Гильярд, помимо своей воли закружилась в вальсе по зеленому лугу, все ближе и ближе к нашему дому.
– Перестаньте! Оставьте меня, Адель! – кричала я, упираясь, но Адель продолжала кружиться со мной – до самого нашего окна в столовой, где мой папа, мой дорогой, милый папа ожидал нас.
– А вот и мы! – весело объявила Адель, входя в столовую. – С добрым утром, сэр. Ну, что новенького в ваших газетах? Вероятно, там есть описание какого-нибудь интересного местного события, вроде воровства или убийства? А вы, Маргарет, кажется, запыхались. Однако этот вальс несомненно очень полезен для вас!
– Идите пить чай, милые мои, – пригласил папа, бросив недовольный взгляд на мои растрепанные волосы.
Адель направилась прямо к стулу рядом с отцом и со словами: «Можно сесть около вас, сэр?» уселась на мое излюбленное место за обеденным столом. Я ожидала, что папа скажет ей, что это «стул Маргарет», но он и не подумал этого сделать.
– Пожалуйста, сэр, – начала Адель, – мне хотелось бы знать… – и, к моему изумлению, она забросала отца вопросами о фактах, которые в то время волновали умы англичан, интересовавшихся политикой.
Отец дал обстоятельные ответы на ее вопросы, пока мама наливала ей кофе. И никто из присутствующих не обращал внимания на то, что я сидела не на своем обычном месте и злилась, как кошка, которую погладили против шерсти.
Глава IV
Откровенные разговоры
Не знаю, право, как это вышло, но все девицы устроились у нас в доме как нельзя лучше, а я очутилась на заднем плане, и это меня страшно обижало. С самого начала я поняла, что этого никогда бы не случилось, и я по-прежнему главенствовала в доме, если бы не Адель и Джулия Спаркс. Но они без лишних слов ухитрились отвоевать мое место и выставить меня в невыгодном свете. Я была уверена, что они постоянно судачили обо мне и посмеивались надо мной. Надо сказать, что я во всем любила придерживаться известного, с давних пор усвоенного порядка. Я очень заботливо относилась к своим вещам; мои шкафы и ящики комода могли служить образцом чистоты и опрятности. Я так искусно умела штопать чулки, что почти невозможно было отличить заштопанные места от цельных. Я умела шить белье, вязать крючком и спицами, вышивать тонкие узоры. Моя мама часто говорила, что у меня есть художественные способности; хотя я никогда не училась рисовать или писать красками, но эти способности проявлялись в моем умении самой составлять рисунки лилий, нарциссов и роз на сукне и на других тканях, а также подбирать тон шелка или шерсти для вышивки.
В августе месяце у нас в приходе устраивался базар, и мы с мамой были очень заняты приготовлением различных безделушек для него; мы полагали, что приезжие девицы тоже примут участие в этих приготовлениях. Я с некоторой гордостью показала им несколько изготовленных мной для базара работ. И что же? Адель ухитрилась тотчас же сбить мою спесь:
– Очень мило, – сказала она довольно пренебрежительным тоном. – Тени подобраны очень недурно, но знаете, у нас в Америке… – И тут последовал длинный рассказ о том, какие удивительные рукодельные работы выставляются на базарах в Бостоне. К концу ее увлекательного рассказа остальные девицы уже не интересовались больше моими работами, и даже я сама перестала считать себя такой искусницей по части вышивания, как думала раньше.
Впрочем, то же самое относилось и ко всем другим моим талантам. Уж, кажется, я была такая мастерица ездить верхом, но Адель легко превзошла меня, вскочив на моего Бобби без седла и заставив этого довольно ленивого шотландского пони скакать таким галопом, что его сонные глаза заблестели от азарта. Ему вовсе не нравилось такое бесцеремонное обращение, но он тем не менее охотно подходил к Адели, когда она подзывала его к себе, и тыкался мордой в ее руку. Я и так была ужасно зла из-за наших новых порядков, но когда эта противная Адель завладела сердцем моего милого Бобби, то я почувствовала себя совершенно несчастной.
Хуже всего было то, что и Адель, и Джулия, несмотря на то, что они часто нарушали распорядок нашей домашней жизни и довольно небрежно относились к своим занятиям, все-таки не делали ничего такого, за что их можно было бы серьезно бранить. Большей частью наша учительница была ими довольна. У Адели оказался большой талант к музыке, и она свободно читала ноты с листа. А что касается танцев, то их умение выделывать различные па возбуждало всеобщий восторг. Даже папа с мамой стали расхваливать Адель и Джулию, они говорили, что эти девочки очень оживляют наш старый дом, и их пребывание у нас принесет мне огромную пользу. У нас было несколько соседей, с которыми мы были дружны; они заходили навестить маму и посмотреть на наших гостей. Они восхищались Ведой, скептически смотрели на американок, но дружно повторяли: «Как это хорошо, что у Маргарет есть такие подруги!» Ах, как я злилась на такие замечания! Иногда мне казалось, что я готова сойти с ума… Мне некому было излить свою душу, так как Люси была полностью увлечена этими несносными американками, а Веда все еще не проявляла ко мне особого расположения. Сама она всегда вела себя необыкновенно тактично; она мало говорила, но пленяла всех своей милой улыбкой и нежным голосом.
Однажды, спустя уже месяц после приезда девушек, когда в доме установился новый порядок и все у нас, по моему мнению, пошло кувырком, я сидела с Люси в нашей классной комнате.
Мы были дома одни: Адель и Джулия поехали кататься с моей мамой, а Веда качалась на гамаке в саду. Я смотрела на нее из окна и любовалась ее грациозной позой и ниспадающими на плечи локонами. Люси в это время вполголоса твердила свой французский урок. Эта манера заучивания урока донельзя раздражала меня, и я заткнула уши пальцами, чтобы не слышать ее бормотанье.
Так прошло некоторое время; вдруг Люси подскочила ко мне и, приложив губы к самому моему уху, крикнула во все горло:
– Ну-с, вы, лентяйка! Я кончила свой урок!
Я в негодовании вскочила с места.
– Пожалуйста, никогда не позволяйте себе таких шуток со мной! – вскричала я. – Вы совсем оглушили меня, вы могли повредить мне барабанную перепонку!
– Вот уж вздор-то! – отвечала Люси. – А зачем, спрашивается, вы заткнули уши? Не было никакой надобности этого делать. В итоге вы сами заставили меня кричать так громко…
– Нет, была надобность, – возразила я. – Разве можно выучить эту страницу из Расина [3], когда вы тут все бормочете одну и ту же фразу из вашего урока. Это мне ужасно мешало! Знаете, Люси, мне кажется, что вы вообще очень невнимательны к другим.
– Так вы бы просто мне сказали, я бы и перестала. Какая вы странная, Маргарет! Вы мучаетесь, терзаетесь, но никогда ничего не скажете. Это невыносимо! Вы воображаете, что мы ничего не замечаем, однако мы все прекрасно понимаем. И вы совершенно напрасно делаете из мухи слона.
– Что вы хотите этим сказать? – покраснев, спросила я.
Люси отошла от меня и остановилась у открытого окна.
– Веда тоже замечает, что вы чем-то недовольны, – сказала она, – и очень этим опечалена. Она отчасти входит в ваше положение и очень жалеет вас.
– Жалеет меня? – переспросила я и почувствовала, что краска на моем лице сменилась бледностью.
– Конечно, жалеет: она видит, что вы страдаете. Но мы ведь не напрашивались к вам, этого пожелала сама ваша мама. Мы думали, что вы примете нас как сестер. А вместо этого…
– Ах, не говорите, пожалуйста! – сказала я недовольным тоном. – Я стараюсь побороть себя, но просто не могу, я не в силах…
И я ударилась в слезы. На открытом, честном лице Люси Драммонд появилось выражение недоумения.
– Так не лучше ли тогда нам просто уехать от вас? – сочувственно спросила она.
– Нет, это невозможно. Мои отец и мать хотят, чтобы вы оставались здесь, а я…
– А вы ненавидите всех нас, не так ли?
– Нет-нет, нисколько, ни вас, Люси, ни Веду. Мне даже очень нравится Веда. Если бы я поближе сошлась с ней, то, наверное, полюбила бы ее.
– Вы тоже очень нравитесь Веде. Она часто говорит со мной о вас, последний раз – не далее как сегодня утром; она тоже хотела бы сблизиться с вами.
– Веда хотела бы подружиться со мной?
– Да, но она говорит, что вы сторонитесь ее. Веда не такая, как многие девушки, – ей многое пришлось испытать в своей жизни.
– Да, она рассказывала мне кое-что. Она тоже была единственной дочерью в семье, и я тогда подумала, что это обстоятельство послужит к нашему сближению. Но мне как-то все не удается подружиться с ней.
– Так ведь вы сами избегаете любого сближения. Повторяю, вы все время из мухи делаете слона. Вы представляете себя несчастной, а должны бы считать себя самой счастливой девушкой в мире!
– Что за глупости вы говорите! – возразила я, хотя была довольна возможностью откровенно поболтать с Люси.
– Нет, вовсе не глупости, – ответила она. – У вас такой чудный дом, отец ваш – замечательный человек, каких мало на свете, ваша мать – прелестная, дельная, добрейшая женщина, у вас в доме полнейшее довольство, а теперь у вас есть еще и подруги!
– Я была счастливее дома одна, до вашего приезда к нам, – проговорила я.
– Может быть, вы и были счастливее, но это счастье со временем стало бы не таким уж прочным. Вы просто превратились бы в сварливую, занятую исключительно одной собой старую деву. Я могу себе представить, как вы заботились бы только о чистоте ваших комодов, о своей прическе, как ухаживали бы за вашими цветами, как занимались бы вашими вышивками, а больше ничего вам и не было бы нужно на свете. О, вы должны еще благодарить свою судьбу, что мы вовремя приехали сюда!
– Да я ничего не имею против того, чтобы вы жили у нас, Люси, – откровенно ответила я. – Я уступила вам половину своей комнаты; я стараюсь не обращать внимания на то, что вы повсюду разбрасываете свои вещи и небрежно обращаетесь с вашими лентами, перчатками и платьями… И уж, конечно, никто, кажется, не мог бы тяготиться присутствием Веды, потому что она и в самом деле такая рассудительная и милая. Но вот эти американки!.. Эта Адель – ужасная неряха, платья на ней сидят безобразно. Да и Джулия ничуть не лучше! Но обе они первенствуют тут, у нас в доме, так что во всем приходится им уступать…
– Ага, так вы просто ревнуете! Это же ясно как день, – насмешливо сказала Люси.
– Нет, не ревную. Впрочем, пожалуй, вы и правы. Мне просто обидно видеть, как мой отец громко и от души смеется над глупыми остротами этой противной Адели.
– Она вовсе не глупа, она очень даже остроумна, – серьезным тоном возразила Люси.
– Ах, Люси и вы не лучше других! Ну, одним словом, делайте что хотите, но я просто не в состоянии восторгаться этими девицами: и говорят они в нос, и манеры у них неприличные… Если бы можно было как-нибудь избавиться от них, то я всей душой привязалась бы к вам и к Веде.
– Ну, они-то меньше всего думают о том, чтобы уехать от вас. Впрочем, говоря откровенно, я думаю, что именно эти американки и принесут вам больше всего пользы во многих отношениях, то есть в том случае, если вы победите себя и отнесетесь к ним менее враждебно, – продолжала Люси. – Но вот что, Маргарет, идите-ка и поговорите откровенно с Ведой. Смотрите, какая она милая там, в гамаке.
Но в эту минуту я отнюдь не была расположена последовать совету Люси: она тоже погладила меня против шерсти. Я ничего ей не ответила, но, убедившись в том, что уже не в состоянии снова засесть за своего Расина, я закрыла книгу, аккуратно сложила свои учебники и отправилась из классной в свою комнату.
Увы! Она уже не была вполне моей собственной комнатой; половина ее принадлежала Люси; хотя ее и можно было принять за образец аккуратности по сравнению с американками, но она все-таки далеко не отвечала моим представлениям о порядке и опрятности. Сейчас, например, на ее постели валялась пыльная и затасканная матросская шляпа, возле нее брошена пара перчаток, скомканный галстучек валялся тут же. Ее туалетный столик был весь в пыли; щетка и гребенка не были убраны в ящик столика. Все это можно считать пустяками, но меня это страшно раздражало, в особенности, когда вдобавок я увидела, что в одном из ящиков ее комода в беспорядке напихано столько разных вещей, что ящик с трудом закрывался. Я открыла один из ящиков своего комода и не без гордости осмотрела свои аккуратно сложенные вещи.
В августе месяце у нас в приходе устраивался базар, и мы с мамой были очень заняты приготовлением различных безделушек для него; мы полагали, что приезжие девицы тоже примут участие в этих приготовлениях. Я с некоторой гордостью показала им несколько изготовленных мной для базара работ. И что же? Адель ухитрилась тотчас же сбить мою спесь:
– Очень мило, – сказала она довольно пренебрежительным тоном. – Тени подобраны очень недурно, но знаете, у нас в Америке… – И тут последовал длинный рассказ о том, какие удивительные рукодельные работы выставляются на базарах в Бостоне. К концу ее увлекательного рассказа остальные девицы уже не интересовались больше моими работами, и даже я сама перестала считать себя такой искусницей по части вышивания, как думала раньше.
Впрочем, то же самое относилось и ко всем другим моим талантам. Уж, кажется, я была такая мастерица ездить верхом, но Адель легко превзошла меня, вскочив на моего Бобби без седла и заставив этого довольно ленивого шотландского пони скакать таким галопом, что его сонные глаза заблестели от азарта. Ему вовсе не нравилось такое бесцеремонное обращение, но он тем не менее охотно подходил к Адели, когда она подзывала его к себе, и тыкался мордой в ее руку. Я и так была ужасно зла из-за наших новых порядков, но когда эта противная Адель завладела сердцем моего милого Бобби, то я почувствовала себя совершенно несчастной.
Хуже всего было то, что и Адель, и Джулия, несмотря на то, что они часто нарушали распорядок нашей домашней жизни и довольно небрежно относились к своим занятиям, все-таки не делали ничего такого, за что их можно было бы серьезно бранить. Большей частью наша учительница была ими довольна. У Адели оказался большой талант к музыке, и она свободно читала ноты с листа. А что касается танцев, то их умение выделывать различные па возбуждало всеобщий восторг. Даже папа с мамой стали расхваливать Адель и Джулию, они говорили, что эти девочки очень оживляют наш старый дом, и их пребывание у нас принесет мне огромную пользу. У нас было несколько соседей, с которыми мы были дружны; они заходили навестить маму и посмотреть на наших гостей. Они восхищались Ведой, скептически смотрели на американок, но дружно повторяли: «Как это хорошо, что у Маргарет есть такие подруги!» Ах, как я злилась на такие замечания! Иногда мне казалось, что я готова сойти с ума… Мне некому было излить свою душу, так как Люси была полностью увлечена этими несносными американками, а Веда все еще не проявляла ко мне особого расположения. Сама она всегда вела себя необыкновенно тактично; она мало говорила, но пленяла всех своей милой улыбкой и нежным голосом.
Однажды, спустя уже месяц после приезда девушек, когда в доме установился новый порядок и все у нас, по моему мнению, пошло кувырком, я сидела с Люси в нашей классной комнате.
Мы были дома одни: Адель и Джулия поехали кататься с моей мамой, а Веда качалась на гамаке в саду. Я смотрела на нее из окна и любовалась ее грациозной позой и ниспадающими на плечи локонами. Люси в это время вполголоса твердила свой французский урок. Эта манера заучивания урока донельзя раздражала меня, и я заткнула уши пальцами, чтобы не слышать ее бормотанье.
Так прошло некоторое время; вдруг Люси подскочила ко мне и, приложив губы к самому моему уху, крикнула во все горло:
– Ну-с, вы, лентяйка! Я кончила свой урок!
Я в негодовании вскочила с места.
– Пожалуйста, никогда не позволяйте себе таких шуток со мной! – вскричала я. – Вы совсем оглушили меня, вы могли повредить мне барабанную перепонку!
– Вот уж вздор-то! – отвечала Люси. – А зачем, спрашивается, вы заткнули уши? Не было никакой надобности этого делать. В итоге вы сами заставили меня кричать так громко…
– Нет, была надобность, – возразила я. – Разве можно выучить эту страницу из Расина [3], когда вы тут все бормочете одну и ту же фразу из вашего урока. Это мне ужасно мешало! Знаете, Люси, мне кажется, что вы вообще очень невнимательны к другим.
– Так вы бы просто мне сказали, я бы и перестала. Какая вы странная, Маргарет! Вы мучаетесь, терзаетесь, но никогда ничего не скажете. Это невыносимо! Вы воображаете, что мы ничего не замечаем, однако мы все прекрасно понимаем. И вы совершенно напрасно делаете из мухи слона.
– Что вы хотите этим сказать? – покраснев, спросила я.
Люси отошла от меня и остановилась у открытого окна.
– Веда тоже замечает, что вы чем-то недовольны, – сказала она, – и очень этим опечалена. Она отчасти входит в ваше положение и очень жалеет вас.
– Жалеет меня? – переспросила я и почувствовала, что краска на моем лице сменилась бледностью.
– Конечно, жалеет: она видит, что вы страдаете. Но мы ведь не напрашивались к вам, этого пожелала сама ваша мама. Мы думали, что вы примете нас как сестер. А вместо этого…
– Ах, не говорите, пожалуйста! – сказала я недовольным тоном. – Я стараюсь побороть себя, но просто не могу, я не в силах…
И я ударилась в слезы. На открытом, честном лице Люси Драммонд появилось выражение недоумения.
– Так не лучше ли тогда нам просто уехать от вас? – сочувственно спросила она.
– Нет, это невозможно. Мои отец и мать хотят, чтобы вы оставались здесь, а я…
– А вы ненавидите всех нас, не так ли?
– Нет-нет, нисколько, ни вас, Люси, ни Веду. Мне даже очень нравится Веда. Если бы я поближе сошлась с ней, то, наверное, полюбила бы ее.
– Вы тоже очень нравитесь Веде. Она часто говорит со мной о вас, последний раз – не далее как сегодня утром; она тоже хотела бы сблизиться с вами.
– Веда хотела бы подружиться со мной?
– Да, но она говорит, что вы сторонитесь ее. Веда не такая, как многие девушки, – ей многое пришлось испытать в своей жизни.
– Да, она рассказывала мне кое-что. Она тоже была единственной дочерью в семье, и я тогда подумала, что это обстоятельство послужит к нашему сближению. Но мне как-то все не удается подружиться с ней.
– Так ведь вы сами избегаете любого сближения. Повторяю, вы все время из мухи делаете слона. Вы представляете себя несчастной, а должны бы считать себя самой счастливой девушкой в мире!
– Что за глупости вы говорите! – возразила я, хотя была довольна возможностью откровенно поболтать с Люси.
– Нет, вовсе не глупости, – ответила она. – У вас такой чудный дом, отец ваш – замечательный человек, каких мало на свете, ваша мать – прелестная, дельная, добрейшая женщина, у вас в доме полнейшее довольство, а теперь у вас есть еще и подруги!
– Я была счастливее дома одна, до вашего приезда к нам, – проговорила я.
– Может быть, вы и были счастливее, но это счастье со временем стало бы не таким уж прочным. Вы просто превратились бы в сварливую, занятую исключительно одной собой старую деву. Я могу себе представить, как вы заботились бы только о чистоте ваших комодов, о своей прическе, как ухаживали бы за вашими цветами, как занимались бы вашими вышивками, а больше ничего вам и не было бы нужно на свете. О, вы должны еще благодарить свою судьбу, что мы вовремя приехали сюда!
– Да я ничего не имею против того, чтобы вы жили у нас, Люси, – откровенно ответила я. – Я уступила вам половину своей комнаты; я стараюсь не обращать внимания на то, что вы повсюду разбрасываете свои вещи и небрежно обращаетесь с вашими лентами, перчатками и платьями… И уж, конечно, никто, кажется, не мог бы тяготиться присутствием Веды, потому что она и в самом деле такая рассудительная и милая. Но вот эти американки!.. Эта Адель – ужасная неряха, платья на ней сидят безобразно. Да и Джулия ничуть не лучше! Но обе они первенствуют тут, у нас в доме, так что во всем приходится им уступать…
– Ага, так вы просто ревнуете! Это же ясно как день, – насмешливо сказала Люси.
– Нет, не ревную. Впрочем, пожалуй, вы и правы. Мне просто обидно видеть, как мой отец громко и от души смеется над глупыми остротами этой противной Адели.
– Она вовсе не глупа, она очень даже остроумна, – серьезным тоном возразила Люси.
– Ах, Люси и вы не лучше других! Ну, одним словом, делайте что хотите, но я просто не в состоянии восторгаться этими девицами: и говорят они в нос, и манеры у них неприличные… Если бы можно было как-нибудь избавиться от них, то я всей душой привязалась бы к вам и к Веде.
– Ну, они-то меньше всего думают о том, чтобы уехать от вас. Впрочем, говоря откровенно, я думаю, что именно эти американки и принесут вам больше всего пользы во многих отношениях, то есть в том случае, если вы победите себя и отнесетесь к ним менее враждебно, – продолжала Люси. – Но вот что, Маргарет, идите-ка и поговорите откровенно с Ведой. Смотрите, какая она милая там, в гамаке.
Но в эту минуту я отнюдь не была расположена последовать совету Люси: она тоже погладила меня против шерсти. Я ничего ей не ответила, но, убедившись в том, что уже не в состоянии снова засесть за своего Расина, я закрыла книгу, аккуратно сложила свои учебники и отправилась из классной в свою комнату.
Увы! Она уже не была вполне моей собственной комнатой; половина ее принадлежала Люси; хотя ее и можно было принять за образец аккуратности по сравнению с американками, но она все-таки далеко не отвечала моим представлениям о порядке и опрятности. Сейчас, например, на ее постели валялась пыльная и затасканная матросская шляпа, возле нее брошена пара перчаток, скомканный галстучек валялся тут же. Ее туалетный столик был весь в пыли; щетка и гребенка не были убраны в ящик столика. Все это можно считать пустяками, но меня это страшно раздражало, в особенности, когда вдобавок я увидела, что в одном из ящиков ее комода в беспорядке напихано столько разных вещей, что ящик с трудом закрывался. Я открыла один из ящиков своего комода и не без гордости осмотрела свои аккуратно сложенные вещи.