Эллин Стенли. Выройте себе могилу

   — Мастерская вещь, а? — сладким голосом пропела Фатима.
   Из горла мадам вырвался какой-то странный звук. Затем она вновь обрела голос:
   — Какое безобразие! Это оскорбление! Она поднялась со стула, готовая разорвать в клочья издевательскую картину, как вдруг навстречу ей злобно блеснул маленький кривой нож. Мадам поспешно опустилась на место.
   — Вот так-то лучше, — невозмутимо заметила Фатима. — Попробуй только пальцем коснись картины, пока не купишь ее, ты, старая кобыла, и распрощаешься с носом.
   — Я?!! Куплю? — Мадам не поверила своим ушам. — Вы что же, всерьез считаете, что я могу купить такую непристойность?
   — Еще как купишь. А если не купишь, Флорель возьмет ее на комиссию и с удовольствием выставит ее у себя на витрине, и ее увидит весь Монмартр. А потом и весь Париж. И все эти надутые янки, которым ты продаешь свой товар, тоже ее увидят. Все смогут полюбоваться, кровопийца проклятая, потому что я скажу Флорелю, чтобы он ни за какие деньги не продавал ее хотя бы год. Ему от этого только лучше будет — такая реклама, у него сразу все раскупят.
   Подумай как следует. Хорошенько подумай. Я не тороплюсь.
   Мадам долго размышляла.
   — Это шантаж, — выговорила она наконец, и в голосе ее послышалась горькая покорность судьбе. — Да, обычный шантаж. Вымогательство, и больше ничего.
   — О, в точку попала, — развеселилась Фатима.
   — А если я приму ваши условия, — осторожно осведомилась мадам, — я смогу распоряжаться этой гадостью по своему усмотрению?
   — Делай с ней, что хочешь. Если, конечно, дашь за нее столько, сколько она стоит.
   — Сколько же?
   Фатима сунула руку в карман, вытащила сложенный листок бумаги и издевательски помахала им перед носом мадам, но так, чтобы та не могла до него дотянуться.
   — Здесь все написано, старушенция. Соглашайся, и картина твоя. Но имей в виду: предложишь на один франк меньше, и все будет кончено. Другого шанса не будет. В этой игре тебе разрешается ходить один раз. Сэкономишь на одном франке, и картина пойдет прямиком к Флорелю.
   — Это что за разговор? — разозлилась мадам. — Игра, видите ли. Я собираюсь говорить о деле с этой дрянью, а она мне тут толкует об игре.
   — Ах ты, гадина такая, — вконец вышла из себя Фатима, — убийца беззащитных художников, думаешь, никто не знает про твои делишки? A vous la balle, а? Будьте любезны, мсье живописец, выройте себе могилу и закопайтесь.
   Разве не так? Ну а теперь твой черед узнать на своей шкуре, каково это.
   Мадам развела руками, взывая к снисхождению.
   — Но откуда же я знаю, на сколько вы собираетесь меня ограбить? Как я вообще могу угадать, сколько стоит откупиться от вас?
   — Это правда, — согласилась Фатима. — Что ж, у меня доброе сердце, так и быть, намекну слегка. Мы с приятелем уезжаем в Алжир, в Бужи. На дорогу нам нужно немножко денег, а кроме того, не можем же мы ехать оборванцами, поэтому нам надо купить одежду, а к ней чемодан, чтобы сложить ее туда. А когда мы туда приедем, мы купим маленький домик...
   — Домик! — Лицо мадам стало совершенно белым.
   — Да, маленький домик. Скромный, но с электричеством. И еще нам нужен мотоцикл — нам же придется много ездить.
   Мадам Лагрю, заломив руки у пышной груди, раскачивалась из стороны в сторону. Время от времени она поднимала глаза на мольберт и тут же поспешно опускала их.
   — Боже мой, Боже мой, — взывала она с подвываниями в голосе, — чем я заслужила такое обращение?
   — Да, вот еще что, — безжалостно продолжала Фатима, — немножко pour boire <На чай (франц.)>, чуть-чуть деньжат, чтобы мы, как все приличные люди, могли открыть счет в банке. Вот и все, что мне нужно для счастливого будущего, мамаша. У тебя есть голова на плечах, так что сама все сосчитаешь.
   — Она еще раз помахала листком бумаги. — Но смотри, считай как следует.
   Запомни: у тебя только один шанс, не промахнись.
   Несмотря на всю ярость и отчаяние, мадам принялась лихорадочно считать.
   Деньги на дорогу до Алжира, так, триста франков, нет, четыреста. Нет, пусть будет пятьсот, лучше не рисковать. Еще пятьсот, не меньше, на покупку одежды для двух оборванцев. Положим еще сто на чемодан. На дом, пусть даже глиняную хижину, но с электричеством! Из груди мадам исторгся громкий стон. Сколько же, черт возьми, это будет стоить? Может быть, семь или восемь тысяч? Да еще эта дрянь хочет pour boire и мотоцикл. Конечно, нет смысла высчитывать все до франка. Самое лучшее, округлить до десяти тысяч.
   Десять тысяч франков! Ледяной вихрь, кружась и завывая, ударил в лицо мадам Лагрю, и она чувствовала, как погружается в снежную пучину безысходного горя.
   — Ну так что же? — пытала ее Фатима. — A vous la balle, Madame.
   — Я обращусь к властям, — прохрипела мадам Лагрю. — Придет полиция и уничтожит эту гадость.
   — Не расходись, жадюга. Это произведение искусства, и тебе, как и мне, прекрасно известно, что произведения искусства не уничтожают только потому, что они кому-то пришлись не по вкусу. Ладно, хватит заниматься чепухой.
   Сколько ты предлагаешь?
   Мадам не отводила глаз от листка бумаги в руке своей мучительницы. Хотя бы мельком увидеть, что там написано!
   — Десять тысяч, — выдохнула она.
   На лице Фатимы появилось выражение крайнего презрения, губы ее скривились, и мадам с ужасом поняла, что ошиблась, подсчитала все слишком в обрез. Перед ее глазами возникли толпы зевак, собравшихся перед витриной Флореля, с восторгом глазеющих на непристойную картину. Она представила, как они собираются возле ее галереи, плотоядно ухмыляясь и подзуживая друг друга, в надежде насладиться ее позором. Она никогда не сможет выйти из дому. Ее ждет крах через месяц, через неделю...
   — Стойте! — умоляла она. — Я хотела сказать: пятнадцать тысяч! Ну конечно же, пятнадцать. Я сама не понимаю, как это случилось, это ошибка, сорвалось с языка!
   — Ты сказала — десять.
   — Клянусь, это ошибка! Возьмите пятнадцать. Я настаиваю, чтобы вы их взяли.
   Фатима бросила взгляд на цифры на ее листке. Закусив губу, она взвешивала все в уме.
   — Ладно, пожалею тебя, так уж и быть. Но деньги мне нужны прямо сейчас.
   — У меня здесь нет столько денег. Я пошлю за ними в банк.
   — А кроме того, мне нужна бумага, чтобы все было сделано по форме.
   — Ну конечно, обязательно. Я все составлю, пока мы ждем.
   Бледная застенчивая помощница, вероятно, бежала со скоростью зайца, спасающегося от лисицы. Она вернулась почти мгновенно, держа в руках пухлый конверт, набитый банкнотами, и через полуоткрытую дверь конторы отдала его мадам Лагрю. Вручая деньги, мадам плакала.
   — Здесь плоды всех моих трудов! — восклицала она. — Грабительница, вы высосали всю мою кровь.
   — Лжешь, у тебя еще остался миллион, который ты выжала из твоих несчастных художников, — возразила Фатима, — ну ничего, по крайней мере хоть один из них получит то, что ему причитается.
   Уходя, она скомкала листок и небрежно швырнула его на пол.
   — До самолета можешь не провожать, — сказала она на прощанье. Оставайся здесь и любуйся картиной.
   Только после того, как дверь конторы захлопнулась, мадам метнулась к комочку бумаги, брошенному Фатимой, и трясущимися пальцами развернула его.
   Глаза ее вылезли из орбит, когда она прочитала цифру, накарябанную крупным детским почерком на крошечном обрывке.
   Двадцать франков!
   Мадам Лагрю в бешенстве заколотила кулаками по столу, дикие вопли исторгались из ее груди, и так продолжалось до тех пор, пока холодная вода, выплеснутая ей в лицо насмерть перепуганной помощницей, не привела ее в чувство.