– Это лишнее, – отмахнулся Вячеслав, вздохнул и заметил: – Хотя, конечно, было бы здорово привезти ему невесту из Константинополя.
Говоря это, воевода в первую очередь думал о том, что он лишается великолепного удовольствия поглядеть на лицо своего друга Кости, когда, встретив прибывших из Константинополя русичей, тот узнает, что вместе с ними прибыла и его невеста, которой не исполнилось и сорока лет – девочка совсем. Вячеслав представил, как широкая улыбка князя, возникшая при радостной встрече с друзьями, тут же превращается в страдальческое выражение, будто тот напился уксуса или еще какой дряни, и невольно улыбнулся.
– Жаль, конечно, отказываться, – искренне сказал он. – Но я таких дел не решаю.
– Тогда что тебе нужно? Скажи, и ты получишь требуемое, если я только в силах тебе это дать.
Вячеслав вздохнул, еще раз окинул взором окрестности Константинополя, хорошо просматривавшиеся с пятидесятиметровой высоты Мраморной башни, стоящей на стыке крепостных стен, защищавших город с суши, и той, что была обращена к водам Пропонтиды, и наконец решился.
– Мне нужен греческий огонь[50], – произнес он тихо, но очень твердо.
Иоанн вздрогнул. Это уже была наглость. Но, с другой стороны, а что ему оставалось делать. Хотя поторговаться все равно стоило.
– А тебе известно, что на того, кто откроет его секрет чужеземцам, императором Константином Пагонатом[51] наложено страшное проклятие, которое по повелению Багрянородного даже вырезано на престоле в храме? «Анафема из века в век», – произнес он мрачно. – Причем вне зависимости от того, кто он по роду и званию, будь даже патриарх или император. И сыну своему он в своих рассуждениях[52] заповедал отвергать все просьбы и отвечать, что огонь этот был открыт ангелом императору Константину Равноапостольному для одних только христиан…
– А мы на Руси кто? – бесцеремонно перебил его воевода.
– И приготовлять его нельзя нигде, кроме императорского города, равно как нельзя передавать либо научать другую нацию, – невозмутимо закончил Иоанн.
– А ты сам во все это веришь – ну там проклятия и прочее? – осведомился Вячеслав.
– Были люди, которые не побоялись, – нехотя отозвался Ватацис. – Один умер всего через несколько мгновений после того, как передал свиток с описанием греческого огня врагу.
– А свиток? – лениво поинтересовался воевода.
– Он сгорел сразу же, как только его взяли в руки.
– А я не буду брать его у тебя, – внес легкую коррективу Вячеслав. – Ты просто положишь его передо мной, а потом заберешь обратно.
– Этим ничего не изменишь, – покачал головой Иоанн. – Можно обмануть человека, но не бога.
– Не думаю, что бог так кровожаден. И кстати, о твоем роде. Если ты передашь мне секрет греческого огня, то я обещаю сообщить тебе очень важную тайну, касающуюся твоего внука. Иначе твой род и впрямь пресечется, только не божьими руками, а людскими.
– Это… угроза? – мрачно осведомился Ватацис.
– Если бы я угрожал, то говорил бы о тебе или о твоем сыне Феодоре, – резонно возразил Вячеслав. – Речь же идет именно о твоем внуке. У князя Константина очень хорошие предсказатели будущего. От них он и узнал эту тайну, – пояснил Вячеслав.
– Не пойму. Если они заглянули в будущее, то это значит, что некое событие непременно произойдет. Тогда какой смысл в том, откроешь ты мне тайну или нет? Все равно свершится то, что они увидели, – пожал плечами Иоанн.
– Э-э, нет. Будущее, как утверждает этот прорицатель, делится на два вида. Есть то, что изменить нельзя, а есть и такое, которое изменить можно. Так вот, твое как раз из числа последних, – пояснил Вячеслав, старательно, слово в слово повторив фразу Константина.
– Верю, – коротко отозвался Ватацис. – Тебе я почему-то верю полностью, так же как и твоим друзьям-русичам. Плохо то, что когда вы уйдете, то в этом проклятом городе таких надежных людей уже не останется, – и он сокрушенно вздохнул, искоса посмотрев на Вячеслава.
– Хитришь, государь, а зря, – весело засмеялся воевода. – Я – человек простой, так что ты сразу говори, что от меня нужно. Как я понимаю, греческий огонь ты мне дашь, но взамен попросишь что-то еще. Что именно?
Иоанн не спеша взял красивый серебряный кубок, украшенный ажурной резьбой, который стоял перед ним, и задумчиво повертел его в руках.
– Хорошее у нас в Константинополе вино? – спросил он Вячеслава.
– Славное. Только немного приторное и еще смолой отдает, а так конечно, – согласился воевода, недоумевая по поводу такого неожиданного поворота в беседе.
– Легкий привкус свидетельствует о его долгой выдержке, – поучительно заметил Ватацис. – Если ты заметил, то дешевое вино, которое пьют твои воины, совсем иное, оно не имеет этого аромата.
«Зато от него тянет какой-то непонятной медицинской дрянью»[53], – подумал Вячеслав, но вслух об этой мелочи говорить не стал.
Гораздо интереснее было, к чему ведет свою речь, начавшуюся так издалека, умный и лукавый Иоанн, а тот все так же неторопливо и задумчиво продолжал:
– Много хорошего могут делать наши люди. Куда ни глянь – хоть на башни, хоть на дворцы – всюду столкнешься с мастерством, которое еще не скоро превзойдут их потомки. А уж про храмы я и вовсе молчу. Других таких нет нигде. Одна Святая София чего стоит. И это правильно. У великих святынь, что в них находятся, должны быть достойные хранилища. Одна беда – чем больше их в храмах, тем меньше святости в людских душах. Гниль, грязь, подлость – этого сколько угодно, а вот благородства, чести, совести, верности слову год от года все меньше и меньше. Вот потому-то я тебе немного завидую. Твои люди тебя никогда не предадут и не бросят. Ни тебя, ни твоего князя.
– Может, потому, что знают – ни я, ни князь их тоже никогда не предадим и не бросим, – осторожно предположил Вячеслав. – А я слыхал, что не все византийские императоры этим отличались.
– Может, еще и поэтому, – не стал спорить Ватацис. – Но не только. Измельчал народ ромейский, ох как измельчал. И ты не думай, что я тебе льстил, отзываясь так высоко о тебе и твоих людях. Вот если бы близ меня постоянно находилось хотя бы несколько сотен русичей, насколько спокойнее мне было бы править. А уж если бы их число составляло пару тысяч, то я и вовсе был бы счастлив, – протянул он мечтательно.
«Ну и аппетит, – мысленно восхитился воевода. – Тебе бы в купцы – миллионером бы стал», а вслух ответил:
– Боюсь, государь, что ты не сможешь быть счастливым, поскольку пары тысяч русичей у тебя не будет. Но греческий огонь и впрямь дорогого стоит, так что для твоего спокойствия я, пожалуй, и впрямь оставлю здесь несколько сотен своих бойцов.
– Их будет семь или восемь? – сразу оживился Ватацис.
«Нет, парень, ты себе точно профессию неправильно выбрал. Я бы на твоем месте срочно поменял корону на бухгалтерские счеты, если они только здесь имеются».
– Все зависит от потерь, которые мои люди понесут в грядущих боях, – вздохнул Вячеслав. – Но думается, что как бы ни были они тяжелы, две-три сотни я всегда смогу выделить.
– Я слышал, что священным числом задолго до нашего времени чуть ли не у всех народов считалось семь, – сделал скидку Иоанн.
– А я слыхал, что у христиан самое святое – это божественная троица, – парировал воевода.
«Ты с кем торговаться удумал?! Да мне у самого Константина вдвое больше гривен выцыганить удается, чем он изначально на мои затеи планирует, а из него лишнее выжать потяжелее, чем из тебя греческий огонь», – мысленно улыбнулся он.
– Разные есть числа. Не менее священным считается число шесть, как количество дней, в течение которых на заре времен трудился наш господь, – вновь пошел на уступку Ватацис.
– Но и число зверя, указанное в библии, тоже из шестерок состоит, – не согласился Вячеслав. – А вот число четыре и впрямь свято. Именно столько евангелий написано о жизни Иисуса Христа.
– Да, действительно, – не стал спорить Иоанн. – Пожалуй, лучше всего будет пять. Тогда ты все равно сможешь гордо прибавить к нему слово «тысяча». Сам вслушайся, как это красиво. Полутысяча, – произнес он нараспев. – Даже шесть сотен звучит совсем не так. Более грубо, что ли. – И добавил после небольшой паузы: – Хотя и увесистее.
– Оставим грубоватые слова для купцов, – предложил Вячеслав. – Пусть лучше будет красота, а то ее и так мало в этом мире.
– Но это вне зависимости от того, сколько людей у тебя погибнет, – уточнил Ватацис.
– Не совсем так, – поправил его воевода. – В обратный путь со мной должны отправиться не меньше двух сотен при любом исходе.
– Но я надеюсь, что ты сбережешь намного больше, – уверенно заявил Иоанн.
– Я тоже, – согласился Вячеслав.
На этом их разговор и закончился. Каким образом подробности этой беседы донеслись до ушей Германа II, трудно сказать, да это и не столь важно. Гораздо важнее иное – именно это подтолкнуло константинопольского патриарха к мысли, что надо отправлять к праотцам сразу обоих русичей.
Герман не торопился. Неизвестно, как поведут себя дружинники, если их верховный воевода тяжко заболеет. Возьмут и уедут все полностью, оставив город в такие трудные дни. Нет уж. К тому же весьма желательно было бы, чтобы Вячеслав покинул город и принял «угощение» не в самом Константинополе. Отравление двоих людей в один и тот же день и после одной и той же трапезы – это слишком. Трудно сказать, как поступит в этом случае Иоанн Ватацис, который столь явно симпатизирует этому воеводе. Лучше, если смерть настигнет их в совершенно разных местах. Поэтому он выжидал.
Между тем Константинополь уже сел в осаду. Сел, несмотря на то что, как таковой, осады, по сути, еще не было. Никто не высадился пока под стенами города, но столица была уже полностью отрезана от моря кораблями крестоносцев и венецианцев. Да и по суше подвоз продовольствия почти прекратился. Армия эпирского конкурента Феодора еще не подошла вплотную к крепостным стенам, но была уже в сотне верст от столицы империи.
Пока говорить о том, что кто-то станет штурмовать город, было рано. Сто восемьдесят восемь башен, возвышающихся над Пропонтидой, отбивали охоту у любого смельчака. Еще сто десять грозно высились над крепостными стенами, обращенными к Золотому Рогу. Говорить о тройном кольце могучих сооружений, надежно защищавших город с суши, и вовсе не стоило. Овладеть Константинополем с боем было почти невозможно. Зато осаждающие вполне могли пригласить себе в помощь надежного союзника – голод.
Запасы продовольствия, конечно, имелись, но они рано или поздно заканчиваются, если их время от времени не пополнять. Хозяйственный Ватацис, приказав подсчитать все, что имелось, пришел к неутешительному выводу о том, что от силы через месяц жители города начнут голодать, а через полтора придется пустить под нож всех коней. Вначале тех, которых он, не торгуясь, скупил у иконийского султана, чтобы посадить на них хотя бы часть русичей, затем дойдет черед до отборных жеребцов его катафрактариев, и тогда…
Впрочем, что будет тогда, представлять совершенно не хотелось.
Своими опасениями он поделился с Вячеславом, на что тот твердо заявил:
– Лучшая защита – это нападение. Нужно выступать самим.
– В том-то и дело, что нельзя, – вздохнул Иоанн. – Если только мы уйдем, то как знать – будет ли нам куда вернуться. Крестоносцы и их союзники времени терять уж точно не будут. Едва они узнают, что город беззащитен, как… – договаривать не хотелось.
– Оставим тысячу моих людей. Остальными станут добровольцы из горожан. Зря, что ли, мы их учили?!
Иоанн недовольно скривился, но, наученный горьким опытом, промолчал. Хватит ему ходить в неправых.
Вопрос о том, что людей мало и с такими силами одновременную войну сразу с двумя могущественными армиями не выдержать, был впервые поднят Вячеславом месяц назад. Именно тогда воевода предложил Дуке вооружить горожан, чтобы развязать себе руки для маневра, если таковой понадобится, и иметь возможность без опасения за судьбу города выступить навстречу одному из врагов.
Тогда Иоанн высказал резкое возражение, поскольку, в отличие от русского воеводы, был абсолютно уверен в том, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Константинопольский плебс хорош, да и то в кавычках, лишь в дни смут и волнений.
Разношерстный, говорящий на многих языках и наречиях, он объединялся, становился дерзким, отважным и решительным, готовым собственной грудью снести различные преграды только в одном случае – когда шел против существующей власти. Вот тогда эти люди, полуголодные и полупьяные, были неукротимы в своем гневе и ярости.
В остальных же случаях плебс был совершенно иным. Не умным, а лицемерным, не осторожным, а трусливым, не смелым, а подлым. Однако спорить было ни к чему. Пусть русич сам все поймет, вплотную столкнувшись с возбудимой, вспыльчивой и совершенно неуправляемой толпой, которой хватало всего нескольких минут на то, чтобы перейти от озорных песенок к озлобленным выкрикам, а от них и к драке.
Как это ни странно, но кое-что у воеводы получалось. Толмачи, которыми он пользовался и которые по большей части были приданы ему Иоанном, потом подробно рассказали Ватацису, с чего начал Вячеслав.
Во-первых, русич изначально поступил не просто умно, но мудро, повелев объявить всем, что постоять за свой родной город и милую отчизну в те дни, когда ей грозит беда, не только долг и обязанность каждого жителя Константинополя, но еще великая честь и огромный почет, а потому в собираемое им ополчение попадет далеко не каждый.
Одно дело, когда тебя загоняют в строй палкой, и совсем другое – когда ты становишься в него сам, да и то могут еще не взять. И ведь действительно не брали. Было такое не раз и не два. Иных же, которые рассчитывали на море вина и какие-то дополнительные привилегии или позволяли себе простую недисциплинированность, изгоняли чуть позже, уже в ходе обучения. И все равно к концу двухнедельного курса молодого бойца, как выразился воевода, в строю осталось почти пять тысяч горожан.
Кроме того, Вячеслав затребовал от Ватациса свободу для рабов, изъявивших желание вступить в отдельный легион, к формированию которого он приступил в те же дни, что и к набору городского ополчения.
И здесь Иоанн тоже усомнился в успехе, о чем заявил вслух. Правда, и тут он проявил мудрость, не став спорить и настаивать. Пусть русский военачальник сам увидит, во что превращается человек, который, может, и был когда-то неплохим, но, послужив хозяину, либо продавался, как неугодный, на галеры, либо заслуживал господскую милость ценой бесконечных унижений, угодничества и умелых доносов.
К тому же больших рабовладельческих хозяйств в Константинополе практически не имелось. Рабы, многие из которых были военнопленными или невольниками, привезенными иноземными купцами, прислуживали в богатых домах, становились пастухами или работали в ремесленных мастерских.
И снова Ватацис промахнулся. За сладким словом «свобода» потянулись и стар и млад, особенно те, кто недавно оказался в этом унизительном положении. Чуть ли не половину из числа взятых в этот легион – почти три тысячи – составили гребцы.
Многие из них так и не смогли уйти из Галаты, выход из которой Вячеслав наглухо блокировал почти сразу, уже в первый день после ночного переворота, еще часть принадлежала богатым константинопольским купцам. Последние не роптали, подойдя к ситуации с пониманием и надеясь на то, что после изгнания ненавистных венецианцев сумеют легко и быстро компенсировать свои потери.
Более того, опасаясь, что Иоанн все-таки не сумеет удержать город теми силами, что у него были, купцы устроили своеобразную складчину и преподнесли Ватацису почти полторы тысячи своих собственных воинов, служивших у них в качестве охранников. Это было славное приобретение, которое Вячеслав, в отличие от Ватациса, оценил в должной мере.
Если у рабов, жаждущих получить свободу, за исключением, конечно же, бывших воинов, не имелось никаких боевых навыков, то купеческие охранники были не просто привычны к оружию. Они знали строй, умели его держать и давным-давно на собственном опыте прекрасно познали всю его важность. Когда на тебя летит обезумевшая толпа разбойников, алчущая легкой добычи, и их втрое, вчетверо, а то и впятеро больше, чем охранников каравана, то единственным спасением и возможностью хоть как-то уравнять шансы был именно тесный плотный строй – нога к ноге, плечо к плечу, щит к щиту. Иначе – смерть.
Благодаря тому, что удалось привлечь горожан, Вячеслав оставил в Константинополе только тысячу своих дружинников и строго-настрого наказал Любиму неотлучно сопровождать отца Мефодия, куда бы тот ни направлялся, вплоть до отхожего места.
Все остальные жарким летним днем выступили навстречу разношерстным полчищам Феодора, который после взятия Константинополя русскими тоже не терял времени даром. Его армия увеличилась наполовину и составляла уже тридцать пять тысяч человек.
Тягаться с ним представлялось делом затруднительным. Силы самого Иоанна были намного меньше. Правда, в коннице у него было почти равенство с противником – две тысячи катафрактариев да столько же русских дружинников. Зато в пехоте…
К пяти тысячам своих воинов Ватацис мысленно прибавлял только две русских, да еще полторы из числа воинов, которых дали купцы. Итого – восемь с половиной. Учитывать людей из рабского легиона он наотрез отказывался.
Место для будущего сражения Вячеслав избрал заранее, причем крайне неудобное для себя – голую равнину с пологими холмами впереди, откуда очень удобно набирать ход вражеской коннице. К тому же на такой открытой местности не мог не сказаться численный перевес войск властителя Эпира, Фракии, Македонии и всех северных греческих земель. И вновь Ватацис не возражал.
Правда, оставшись наедине с Вячеславом в своей палатке, он все-таки не удержался от того, чтобы не высказать скопившиеся сомнения. Нет, Иоанн, конечно, доверял этому русичу, но сейчас решалась судьба его собственной императорской короны.
– Феодор от нас на достаточно большом расстоянии, – осторожно намекнул Ватацис. – Мы вполне могли бы успеть занять те холмы, чтобы иметь гораздо лучшую позицию.
– Мои люди сказали, что там нет воды, – возразил воевода. – А здесь она есть. И травы для коней тут много. К тому же здесь нашим воинам есть где укрыться от солнца, а это тоже немаловажно.
Действительно, вода здесь имелась. Несколько жалких ручейков текли по этой выжженной земле, через которую за последние десятилетия столь часто катились враждующие армии, что даже самые терпеливые землепашцы бросили свои убогие хибарки и ушли куда глядят глаза.
Над полуразвалившимися остатками лачуг кое-где уцелели ветхие крыши, хотя и они были в изрядных прорехах. Судя по количеству обветшалых домиков, деревня, что была здесь расположена, когда-то процветала. Правда, было это давно. Очень давно.
Но при чем здесь эти несколько жалких ручейков и убогая защита от солнца, когда весь опыт ведения военных действий, включая великих римлян, говорил совершенно об обратном.
Ватацис вздохнул: «Боже, кому я доверил свое войско! Да какое значение имеет все то, что здесь есть, по сравнению с тем, чего здесь нет!»
Однако он еще раз, собрав все свое терпение, попытался переубедить русича:
– Помнится, я тебе говорил, что Феодор, каким бы человеком он ни был, тем не менее весьма начитан. Многие могут у него поучиться как у полководца и стратега. Он читал и «Жизнеописание Александра Македонского», и «Записки о Галльской войне» Юлия Цезаря, и «Начала» Марка Порция Катона-старшего, и Тита Ливия, и Плутарха, и множество других великих мужей. Поверь мне, воевода, это очень важно. Пусть тебе эти имена ничего не говорят, но в их книгах имеется почти все, что нужно знать полководцу для достижения победы.
– Эти имена мне кое-что говорят, – спокойно кивнул Вячеслав и произнес совершенно уж непонятное для Ватациса: – На это я и надеюсь. Помнится, ты говорил, что за время своего пребывания в Никее[54] этот Феодор больше всего увлекался Ганнибалом?
– Да, это так, – несколько растерянно подтвердил Иоанн. – Но ради всех святых, ответь мне – при чем здесь Ганнибал?!
– А еще ты рассказывал мне, что он всегда считал битву при Каннах[55] самой главной вершиной воинского мастерства Ганнибала, которая до сих пор никем не превзойдена, – невозмутимо продолжал воевода. – Значит, он непременно постарается повторить эту битву.
– Ну, это вряд ли. Ты же сам говорил – твои люди донесли о том, что в его войске всего пять тысяч всадников. У нас их не многим меньше.
– Так-то оно так, только он об этом не знает. Или ты думаешь, что я напрасно велел половине твоих катафрактариев вместе с моими конными дружинниками держаться на один переход сзади? Его люди видели наше войско и сосчитали его.
– И ты не смог остановить вражеских спекуляторов?![56] – ахнул Иоанн.
– А зачем? – спокойно пожал плечами воевода. – Пусть считают. Теперь он думает, что мы имеем всего восемь с половиной тысяч пеших и тысячу всадников. Вот и славно. При таком перевесе он непременно захочет не просто победить, но победить красиво, как Ганнибал.
– При Каннах, – растерянно дополнил Ватацис.
– Вот-вот. При них самых, – спокойно подтвердил Вячеслав.
– И что ты задумал?
– Переломать ноги нашим будущим трофеям, – последовал очередной ответ-загадка.
– Трофеи, это…
– Это их кони, – наконец-то снизошел до пояснения Вячеслав. – Помнится, под Коломной я как-то устроил такое одному князю. Что характерно, он остался очень недоволен. Поэтому мне и нужно много травы, дабы замаскировать рвы, которые мы выкопаем, чтобы обезопасить пешее войско от ударов с флангов. Смотри, государь, – он подобрал палку, валявшуюся возле костра, и принялся рисовать ею в пыли. – Вот наш центр. Здесь мы поставим моих арбалетчиков и тех людей, которых нам дали купцы. Они к строю привычны, так что мы постараемся сдержать основной напор войска неприятеля. У тебя две тысячи катафрактариев. Ты мне выделишь на фланги по две сотни в первые ряды, чтобы Феодор не заподозрил неладное.
– Если исходить из строгих канонов военной науки нашей империи, то на самом деле у меня их от силы три неполных тагмы[57], – уныло сознался Ватацис. – Если точнее, то пять банд.
– Пять кого? – обалдело уставился на него Вячеслав.
– Банд, – повторил Ватацис. – Ну, если по-вашему, то сотен.
– Ничего не понимаю. Я своими глазами видел две тысячи всадников. Ты утверждаешь, что их у тебя пятьсот. А остальные где? – недоуменно уставился на него Вячеслав.
– Император Никифор Фока назвал бы их курсорами, дефензорами, антецессорами, плагиофилаками, гиперкерастами… – начал перечислять Иоанн.
– Стоп! – перебил его воевода. – У них копья, мечи и луки имеются?
– Луки не у всех, копья – в основном у катафрактариев, а мечи – разные, но имеются почти у всех.
– Чудесно. И все на конях.
– Разумеется.
– Значит, оставишь мне всех своих бандитов, то есть катафрактариев. Как я понял, у них всех тяжелое вооружение, так что лучше всего использовать их во встречном оборонительном бою. Остальных – этих, как там, курсоров, гимнастов и прочих дефективных вместе с моими полутора тысячами поведешь в глубокий охват. Тебе надо за два дня выйти им даже не во фланг, а в тыл. Ты заметил, что от холмов до места, где мы остановились, слишком большое расстояние?
Ватацис кивнул.
– Значит, Феодор не станет останавливаться на них, – продолжал Вячеслав. – Он поставит свой лагерь намного ближе, и ты сможешь выйти почти к холмам, только с той стороны.
– Неужели он не оставит на вершинах своих людей, чтобы никто не смог подкрасться к нему сзади?
– Только наблюдателей, – поправил его воевода. – Глупо держать отряды на открытой местности, которая спокойно просматривается на много верст вокруг. Но с тобой поедут мои люди, а они специально обучены незаметно и бесшумно снимать вражеские дозоры. Так что об этом можешь не беспокоиться. За те два или три дня, пока Феодор будет к нам подходить, мы успеем вырыть рвы а ты – выйти им в тыл. С учетом моей конницы у тебя будет целых три тысячи – этого должно хватить. К тому времени, когда начнется бой, мои люди уже снимут все дозоры, и ты сможешь незаметно приблизиться к холмам. Как только будут запущены три стрелы с черным дымом…
– Я со всей мощью ударю им в спину, – радостно подхватил Ватацис.
«Господи, какое счастье, что империю от этих варваров отделяет море. Иначе в Константинополе давным-давно хозяйничали бы русичи, – подумал он. – Этому воеводе хватило бы десятка тысяч, чтобы подмять под себя всю империю, и никакое чтение Цезаря ее бы не спасло».
– Подожди, а ты сможешь продержаться до этого времени? – спросил он.
– У тебя хорошие лучники? – в свою очередь осведомился Вячеслав.
Иоанн неопределенно пожал плечами.
– Понятно, – вздохнул воевода. – Ну что ж, за неимением горничной придется опять спать с кухаркой, – пробормотал он себе под нос совершенно непонятную для Ватациса фразу, но завершил ответ твердо: – Выстою. Кстати, колесницы советую оставить здесь, – деликатно порекомендовал он.
Вячеслав мог бы сказать и погрубее, но Иоанн так упорно цеплялся за эти архаизмы и ни в какую не хотел расставаться с ними, что воеводе пришлось махнуть рукой. К тому же их было всего ничего – штук пять. Наряды возничих и лучников полностью соответствовали древности этого рода войск.