Страница:
– Только при успешном завершении эксперимента.
– Но зачем же это дьяволу? Ведь ему нужны души людей, а не пепелище?
– Дьявол – это для простоты объяснения, исходя из ваших священных книг. Можно назвать их и более современно: Космос и Хаос. Последнему, как ты понимаешь, души не нужны. Ему нужно совсем другое. Образно говоря, то, чем он себя и называет.
– И что я должен сделать?
– Принять участие в эксперименте.
– Но в чем же конкретно он заключается? А какие у меня обязанности в нем – и вовсе неясно. Что мне нужно делать и как себя вести?
Алексей Владимирович беспомощно развел руками:
– Если бы мы знали, то хотя бы подыскали наиболее идеальный вариант человека. А так...
– А так подвернулся я, – слегка обиделся Костя. Хмуро уставившись в окно, он обиженно хмыкнул: – Третий сорт – не брак.
– Ну, зачем же так о себе, – пожурил его собеседник. – Вы-то как раз вариант весьма приличный. У вас есть очень много достоинств: доброта, ум, чувство прекрасного, гуманизм, любовь к родине, уважение к другим людям, широкий кругозор, неплохие знания... Дальше перечислять?
– Не стоит, – буркнул Костя, – Лучше скажите, чего у меня нет.
– Практически все хорошие качества, присущие человеку, у вас имеются, – уклончиво заверил его Алексей Владимирович. – Другое дело, что ряд из них развит несколько меньше, нежели другие. Что же касается вопроса о том, как себя вести, то тут, пожалуй, будет лишь один совет – естественно. Остальное же, включая и поступки, применительно к обстановке и обстоятельствам. О них, – упредил он следующий вопрос, – я ничего не знаю.
Разумеется, Костю такой ответ не устраивал, но тут он вспомнил еще кое-что:
– Вы хотя бы можете мне сказать, каков срок этого эксперимента и каким я вернусь?
– И тут тайна, не ведомая никому, включая нас. Я даже не знаю, вернетесь ли вы вообще. Пожалуй, с достаточно высокой степенью вероятности можно предположить, что для вас эксперимент будет растянут на весьма длительный срок. Возможно, на годы или даже десятилетия.
– Или на всю жизнь, – продолжил Костя мрачно.
– Не исключено, – согласился собеседник. – А возвращение? Наверное, возможно. Хотя не исключено, что есть и вероятность погибнуть.
– Веселенькие дела, – покрутил головой Костя. – А до меня вы такое кому-нибудь предлагали?
– Честно говоря, – невесело усмехнулся Алексей Владимирович, – вы у меня – последняя попытка.
– То есть как? – не понял Костя.
– Я могу предлагать людям стать участниками эксперимента лишь в строго ограниченное время – по вашему исчислению оно составляет всего трое суток. А также ограниченному количеству лиц – не более пяти. Первый был врачом-психиатром. Как оказалось, слишком хорошим профессионалом. Он так и не поверил, а жаль...
– И что вы с ним сделали? – не выдержал Костя. – Убили?
– Да что с вами? – замахал возмущенно руками Алексей Владимирович. – Просто стер память в части, касающейся нашей откровенной беседы, вот и все.
– А второй?
– У него оказалась очень неустойчивая психика. Подробности, думаю, ни к чему. Я сам отказался от его услуг.
– Третий?
– Он был старик, причем наполовину парализованный. Спасибо, чаю больше не надо, – вежливо ответил он проводнику, появившемуся в дверях, но не успевшему произнести хотя бы слово, и, старательно прикрыв за ним дверь купе, продолжил, мечтательно прищурившись: – Глобальные знания, огромный опыт и вообще. Все было замечательно, но в конце он выдвинул требования, которые необходимо было выполнить в отношении его лично.
– Здоровье, поди, заказал? – предположил Костя. – И молодость.
– И еще кое-что, – согласно кивнул Алексей Владимирович.
– И вам жалко стало?
– Да нет, просто мы не можем заплатить. Ничего, ничем и никак. Это входит в условия. Более того, мы даже не можем ничего компенсировать из ваших будущих возможных потерь.
– То есть?
– Очень просто. Предположим, что вы возвратитесь оттуда дряхлым стариком, причем одноногим и слепым. Никакой компенсации за это не ждите – ни материальной, ни духовной. Вообще ничего. Или вернетесь какой-нибудь беззубой собакой, старой и уродливой. Человеческий облик вам вряд ли вернут.
– Даже в случае успеха?
– Тогда у вас останется гордое осознание того, что именно вы спасли весь мир. Если, конечно, вам не сотрут воспоминания. Хотя это вряд ли. Кроме пациентов сумасшедшего дома, где вы обязательно окажетесь, если будете часто рассказывать о своих приключениях, вам никто не поверит.
Перспектива была не из радужных. Что и говорить. Оказаться без рук, без ног, в возрасте семидесяти лет на койке по соседству с каким-нибудь Наполеоном – в таком приятного мало.
– Бр-р-р, – передернул плечами потенциальный одноногий слепец, но любопытство взяло свое, и он поинтересовался: – А четвертый?
– С ним у нас дошло до той же стадии, как и с вами, после чего он отказался сам.
– Почему?
– Он сослался на какие-то сложные морально-этические принципы, но было видно, что подлинная причина совсем другая.
– Какая?
– Ну, если у нас с вами пошел такой искренний разговор, то я выскажусь откровенно – он просто струсил.
– Получается, если я сейчас откажусь, то эксперимент не состоится вовсе?
– Именно так.
– И Земля развалится?
– Не только. Я ведь сказал про осколки, улетающие к Солнцу. Они, конечно, для светила мелочь, но ваша звезда на самом деле не очень-то устойчива, и произойдет что-то типа попадания легкой искорки в большой воздушный шар, наполненный водородом. Одним словом, говоря вашим языком, произойдет вспышка сверхновой, причем эта вспышка станет убийственной для всей галактики, которая, в свою очередь, является одним из важнейших стратегических пунктов разумного Космоса, и если Хаосу удастся его захватить, то процесс обязательно пойдет по нарастающей. Словом, это станет его окончательной победой.
– А наши ученые говорят... – начал было Костя, но Алексей Владимирович усмехнулся и перебил его:
– Мало ли что говорят ваши ученые. В чем-то они исходят из неверных предпосылок, в чем-то из неправильно поставленных опытов, в чем-то из неверно понятых законов бытия. Ну, например, скорость света... Она, по мнению ваших ученых, незыблема и одинакова во всех условиях. Но ведь так не бывает. У каждого тела в разных обстоятельствах она меняется. Скорость воды, рвущейся под большим напором из шланга пожарника, одна, а в широкой полноводной реке – совсем другая. Даже у пули скорость абсолютно разная. Я понимаю, что им не довелось измерить быстроту полета фотонов при вспышке сверхновой... Впрочем, мы отвлеклись. – Он выжидающе посмотрел на Костю. – Так да или?..
Константина обожгла неприятная мысль, что тот прекрасно видит все его колебания и отлично сознает его желание оттянуть ту секунду, когда придется сказать одно из двух очень коротких слов.
Причем если прозвучит любое из них – перспективы виделись далеко не радужные. «Нет» – и Земля летит в тартарары. Хотя память-то ему об этой встрече сотрут, следовательно, знать он ничего не будет, но не все ли равно. В глазах этого посланца он останется подонком и жалким трусом. В конце-то концов, если не мы сами, то кто же нас будет выручать? Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. К тому же он – последний. Больше попыток-то нет, а значит, и деваться некуда. Стало быть... Он набрал в грудь воздуха, но не успел выпалить свое коротенькое слово, как собеседник, пытливо вглядывающийся в Костино лицо, нехотя выдавил:
– Вообще-то я могу испросить еще одну попытку. Так что если вы... – он не закончил, но смысл был ясен.
Константин с шумом выпустил воздух, испытывая колоссальное облегчение, а затем, чуть погодя, такой же огромный стыд. За свою трусость, боязнь, за свою душонку, которая в решающую, может быть, самую главную минуту жизни оказалась такой подленькой, гаденькой и мелкой, и даже за ото облегчение, испытанное секундой раньше.
Он даже отвернулся от Алексея Владимировича, стыдясь своей радости, и принялся зачем-то ожесточенно взбивать свою подушку. Та в ответ на столь бурную заботу тут же выдавила из своего чрева парочку пожелтевших от времени куцых перьев. Еще одно попыталось прорваться напрямик сквозь ткань, но застряло на половине дороги. Костя в сердцах выдернул это перо и, машинально теребя его в руках, буркнул:
– Не надо еще одной... Я согласен.
И ему сразу стало как-то легко и покойно. Но главное – теперь он мог спокойно смотреть в глаза Алексею Владимировичу, что он тут же и сделал, добавив:
– Кто знает, вдруг еще хуже кто-нибудь вам попадется. Я готов. – Константин решительно встал со своего места и, выглянув в окно, нервно засмеялся: – К Ряжску подъехали. Символично.
В ответ последовало сухое предложение выйти в тамбур.
У самой двери Алексей Владимирович остановился, пропуская Константина. Тот шагнул вперед, успев попутно удивиться, откуда здесь взялось столько табачного дыма. Однако через секунду он уже понял свою ошибку: дым был чересчур бел для сигаретного и слишком вязок для собственно самого дыма. Больше всего он напоминал туман – густой, вязкий и прохладный, ласково обвивший ноги и целеустремленно стремящийся вверх, чтобы обнять все тело и победно сжать в своих могучих объятиях. В инстинктивной попытке вырваться Константин ценой неимоверных усилий сумел сделать шаг вперед, но какой-то особо нахальный, жирновато-маслянистый клок тумана обволок лицо, плотно, не хуже, чем пластиковый пакет, перекрыв дыхание, и Константин потерял сознание.
Он уже не видел, как Алексей Владимирович, даже не дожидаясь окончания происходившего с Константином, плотно прикрыв за собой дверь тамбура, направился в свое купе. Впрочем, посланец Космоса и не мог поступить иначе. Находиться в жуткой пелене чего-то невообразимого даже для него было весьма чревато. Да и вряд ли он смог разглядеть хоть что-то сквозь непроницаемую завесу белых клубов дыма, которые на самом деле были сгустками времени, спрессованными до такой чудовищной степени, что приобрели свойства пространства.
И уж тем более Константин не мог наблюдать, как посланец Космоса, пребывающий в теле седовласого профессора последний час из трех земных суток, которые были ему отпущены, почему-то безотрывно смотрел в окно купе. То ли он разглядывал неброский российский пейзаж, робкий, отнюдь не кричащий о себе во всеуслышание и тем не менее вызывающий в сердце тихую радость, где тонкие березки застенчиво выглядывали из предрассветного тумана, робко выплывая навстречу стремительно движущемуся поезду и тут же испуганно прячась обратно под белые кружева своей полупрозрачной накидки. А может, он еще и еще раз тщательнейшим образом анализировал свой выбор. Впрочем, как раз здесь ни сомнений, ни колебаний у существа, называвшего себя Алексеем Владимировичем, не было. Из всех тех людей, с которыми ему довелось пообщаться в жесткие, установленные неведомо кем сроки, именно Константин был чуточку порядочнее и чуточку добрее остальных. Более того, он ежедневно занимался достойным делом, которое действительно любил, нес людям радость познания. Лучшего выбора сделать, пожалуй, было и впрямь нельзя. Ила можно? Неужели он проглядел в этой бесконечной веренице лиц другого, значительно более достойного кандидата для эксперимента? Кто знает...
Посланец даже улыбнулся, удивляясь, что за столь недолгое время он успел так свыкнуться с этой неуклюжей оболочкой, бесконечно далекой от подлинного космического совершенства и весьма неудобной, в которой он был вынужден находиться. Даже эмоции у него стали человеческими, включая сомнения. И все-таки хорошо, что через какие-то считанные мгновения с этим телом будет покончено и невидимый тоненький ручеек атомов и частиц, взвившись над Землей, покинет ее, сольется с мириадами других частиц и будет просто ждать.
Отныне им оставалось лишь это, поскольку все, что мог сделать Космос для себя и для людей, он уже сделал. И теперь предстояло только надеяться, что выбранный им человек сумеет справиться с тем неведомым, что ему предстоит, и докажет, что виновником своего неминуемого краха человечество является лишь косвенно, и если бы не мертвенное дыхание Хаоса, то его развитие пошло бы совсем иначе.
К тому же и самому человеку был предоставлен отличный шанс отказаться. Он был в полном праве воспользоваться предложением или нет, хотя как раз тут, честно говоря, всемогущий посланец Космоса так ничего и не понял. То, что человеку стало жаль своей жизни, и без того быстролетной, даже по самым скромным космическим меркам, это как раз понятно. Перспектива и впрямь мрачноватая. В лучшем случае теряешь мало, в худшем – все. Приобретений же никаких. Но странное дело, как только появилась возможность увильнуть, человек все равно сказал «да». А это чудно и необъяснимо. Во всяком случае, логическому объяснению такое поведение не поддавалось, хоть ты тресни, а с эмоциями у посланца было слабовато. Если быть совсем точным, они отсутствовали вовсе за ненадобностью и даже вредностью.
Хотя после всего, что произошло, у посланца Космоса по отношению к Константину, следовательно, и ко всем землянам все-таки появилось некое едва уловимое и совершенно непонятное чувство, которое он и сам затруднялся охарактеризовать. Оно не раскладывалось на составляющие, не поддавалось логике и вообще было очень непонятным. И как ни пытался он понять, что из себя представляет это чувство, но так и не сумел объяснить этого, после чего решил не отвлекаться на неразумный, значит, бесполезный анализ. Так он и не узнал, что испытал к Константину самое простое и обычное УВАЖЕНИЕ.
Он в последний раз выглянул в окно купе, затем поднял вверх руки, счастливо улыбаясь и радуясь своему высвобождению, и тело его на глазах начало как-то истаиваться, растворяясь в воздухе, чтобы через каких-то несколько секунд исчезнуть и бесследно раствориться в пространстве.
Глава 3
Лежа на мягких шкурах, Константин некоторое время еще негодовал на себя за то, что мог забыть о таком, но затем перешел к более конструктивным размышлениям: что именно от него хотят те, кто затеял этот загадочный эксперимент, и как исходя из этого ему себя вести?
После длительного анализа он пришел к предварительному выводу, суть которого заключалась в следующем. Либо от него требуется просто примерное поведение с проявлением всех лучших человеческих качеств, либо успешное выполнение какого-нибудь конкретного сверхзадания, а иначе зачем вообще было огород городить. Следовательно, завтра ему, при любом варианте, предстояло приложить все усилия, чтобы уговорить князя и его братьев поехать на дружескую встречу для урегулирования всех споров. К тому же не исключено, что она какая-то важная и, может быть, из-за того, что в подлинной истории она не состоялась, произошли какие-то крупные негативные последствия для всей Руси. Как знать.
Костя начал было припоминать все, что он знал конкретно по истории Рязанского княжества, тем более что он и сам был уроженцем одного из райцентров этой области, но зашел в тупик. Что Карамзин, что Соловьев писали о Рязани крайне мало, занимаясь в основном описанием великокняжеских разборок, когда того или иного правителя изгоняли из Киева, или Владимира, или Новгорода, ставили другого, потом его, в свою очередь, смещали третьи, и так до бесконечности. Впрочем, что-то вертелось у него в голове, причем сам он очень хорошо сознавал, что это настолько серьезно и важно, что просто необходимо вспомнить. Однако никакие отчаянные усилия положительного результата не приносили. И ведь самое обидное заключалось в том, что раньше – в этом он тоже был уверен – Константин хорошо помнил это событие, в котором, между прочим, принимал какое-то участие и его тезка, то бишь он сам.
Полбеды, если оно уже произошло, а как быть, если оно еще не случилось?
Как на грех, он не знал и еще одного немаловажного обстоятельства – в каком году он находится, ну хотя бы примерно. Спрашивать об этом впрямую, так скажут, что крыша поехала, а идти окольными путями ему пока не удавалось. Точнее, он ими и шел, начиная с сегодняшнего пира, но безуспешно, во всяком случае, пока. Приблизительное представление у него, разумеется, было. Во-первых, князь Глеб правит в Рязани, которая после Батыева нашествия так и не восстановила свой статус столицы княжества, уступив ее Переяславлю-Рязанскому. Именно этот город и переименовали при Екатерине II в Рязань. Стало быть, все происходит до татарского ига. С другой стороны, княжество уже обособилось, стало самостоятельным, следовательно, временные рамки еще более сужаются, охватывая приблизительно с тысяча сотого по тысяча двести тридцать седьмой год. А вот дальше оставалось только гадать. Например, Глеб. В истории Рязанского княжества было несколько князей с таким именем, и какой именно из них сейчас у руля – сказать трудно. Имя Ингварь тоже было достаточно распространенным среди рязанских князей, следовательно, ориентироваться по нему также не представлялось возможным.
Словом, информации для более подробного анализа явно не хватало, и, придя к вполне логичному выводу, что утро вечера мудренее, он уснул, лелея тайную надежду, что проснется на своей родной полке в купе под шумный стук колес.
Пробуждение его было не из самых приятных. Целых пять минут он ошалело таращился на своего стремянного Епифана, который, очевидно учитывая походно-полевые условия, исполнял заодно и должность княжеского постельничего, так сказать, по совместительству. Потом наконец до него дошло, что вчерашнее путешествие по средневековой Рязани далеко не закончилось, и он принялся совершать утреннее омовение.
Поливал ему на руки Епифан, а он, склонившись над тазиком, умывался. Предварительно Костя хотел напомнить своему стремянному, что хорошо бы еще раздобыть и мыла, но потом понял, что если о нем здесь и знали, то только теоретически. Иначе князю и без напоминания подали бы. А о зубной пасте нечего и думать. Не говоря уже о заморских марках, он бы с огромным удовольствием ухватился за тюбик какой-нибудь «Апельсиновой» и даже, на худой конец, не побрезговал бы зубным порошком. Затем новоявленный князь пришел к выводу, что придется на какое-то время позабыть о такой элементарной вещи, как личная гигиена, повздыхал и успокоился, тем более что не успел он даже одеться, как прибежал неугомонный Онуфрий.
Нетерпеливо цыкнув на бедного Епифана, после чего стремянной почти тут же исчез, подобно джинну из лампы Аладдина, боярин в очередной раз приступил к изложению диспозиции, пересказывая в третий раз одну и ту же инструкцию о том, как Косте надлежит себя вести, а главное – не забывать слово Глебово.
Это уже было нечто новенькое, и он насторожился, но Онуфрий интересующую Костю тему затронул лишь вскользь и вновь переключился на нотацию по поводу предстоящих переговоров. Единственное, что понял новоявленный князь, касалось города Переяславля-Рязанского, в котором они сейчас находились и каковой его старший брат любезно обещался отдать Косте.
Но, во-первых, тут уже был князь, который вряд ли откажется от власти, во всяком случае, добровольно, а во-вторых, ему и самому никак не улыбалось править этим городишком. К тому же Костя надеялся благополучно исчезнуть из этого мира через несколько дней. Тогда получилось бы, что вместо него Переяславлем стал бы управлять человек, который – как он уже выяснил – в плохом настроении может за пустяковый нечаянный проступок запросто изувечить своего слугу, а все мысли его направлены на то, чтобы как следует напиться.
С другой стороны, он ведь мог и не соглашаться. Глеб, конечно, обещал, но если сам Костя будет против, то его новоявленный брательник, скорее всего, лишь обрадуется. Придя к такому выводу и посчитав, что, вполне вероятно, именно в искушении властью и кроется суть эксперимента, Костя даже слегка развеселился и в светлицу к князьям вышел в хорошем расположении духа.
Их оказалось необычайно много, причем двоих – еще одного Глеба и Романа – уговаривать прибыть на эту встречу вообще не пришлось. Они сами горели желанием высказать все, что у них накипело, и попытались приступить к этому делу прямо сейчас, начав приставать к Константину с различными упреками по поводу самовольного – «не по отчине и дедине» – захвата главного княжеского стола в Рязани и всяческого утеснения «молодших братьев своих».
Хорошо, что в теле князя находился житель двадцатого века. Костя сразу же подумал, что прежний, так сказать, законный его владелец не вытерпел бы и пята минут таких эмоциональных речей. А уж после соответствующего ответа или, того хуже, небольшого рукоприкладства дальнейший разговор явно перетек бы совсем не в дипломатическое русло.
Сам же он по натуре человек терпеливый, вдобавок привык у себя на уроках неоднократно рассказывать одно и то же. У Кости ведь одних шестых классов аж четыре штуки, значит, каждую тему приходится излагать соответственное количество раз. Поэтому в ответ на все эти пылкие вопли он лишь скромно, но настойчиво повторял, что всем свойственно ошибаться и главное тут – вовремя исправиться. Под конец он даже отважился привести в пример Господа Бога, который, первый раз состряпав людей, тоже ошибся. Иначе он не утопил бы все человечество, как новорожденных котят, в созданной им же по такому случаю большущей луже под названием Всемирный потоп, позволив избежать гибели лишь одному Ною с его семейством.
Этот аргумент доконал феодалов окончательно, заставив притихнуть и еще раз удивленно переглянуться между собой. Князь Юрий, светло-русый здоровяк, при этом размашисто перекрестился, а вот Ингварь, с которым накануне было выпито изрядное количество хмельного медку на пиру, напротив, чертыхнулся вполголоса.
– Откуда такие познания у князя Константина? – негромко осведомился третий из братьев, Олег, привлекающий взгляд своей броской, подлинно мужской красотой. Костя понял, что он был изначально против встречи со своим двоюродным братцем, хотя в основном и помалкивал. Просто порою молчание бывает более красноречивым, нежели любые слова.
– Как откуда?! Из Священного Писания, – простодушно ответил Костя, на что Юрий вновь перекрестился, а Ингварь перешел к конкретным вопросам. Дескать, не идет ли речь о дальнейших утеснениях, не думает ли князь Глеб поделиться не по праву им захваченным и не мыслит ли о совместном походе на непокорные племена мордвы? Понятия не имея ни об одной из интересующих Ингваря тем, Костя принялся вилять из стороны в сторону. Давил он в первую очередь на то, что негоже сыновьям родных братьев враждовать меж собой и что в нынешние лихие неспокойные времена нужно держаться друг за дружку, а для этого необходимо прийти к согласию по всем вопросам.
Ничего конкретного он, конечно, по своему незнанию сказать просто не смог. Правда, когда Костя заикнулся о неспокойных временах, князья переглянулись и Олег насмешливо поинтересовался:
– Или половцы зашевелились, брате, что вы с Глебом о согласии вспомнили?
Тут Костя решил блеснуть познаниями истории и, сделав многозначительное лицо, а также понизив голос чуть ли не до шепота, изрек:
– Да что там половцы, когда иной враг уже мечи точит, на Русь глядючи. Он нам всем не в пример их страшнее будет.
Князья недоверчиво переглянулись.
– Откуда у тебя, брате, вести такие? – осторожно осведомился Ингварь.
Костя поначалу замялся, но потом нашелся с ответом:
– Купец один, из далеких стран приехавши на торг, сказывал. Да и не он один, – добавил он после небольшой паузы, чтобы сообщение прозвучало повесомее.
– Купец соврет – недорого возьмет. Известно, дело торговое, – махнул рукой Олег.
– Один – да, и соврет, а вот все – так это навряд ли, – возразил Костя. Мысль о скором нашествии татар возникла у него еще вчера, но тогда было но до нее, зато сейчас она пришлась как нельзя кстати. И народ можно настроить на грядущую битву, и заодно выяснить причину сбора.
– И сколько же у них воев? – Ингварь, судя по задаваемому вопросу, почти поверил.
– Тьма, – коротко ответил Костя и начал излагать те подробности о татарском войске, какие он помнил. Особо пришлось остановиться на железной дисциплине, царящей среди монгольских воинов. Больше всего князей удивило его сообщение о том, как за одного бежавшего с поля боя подвергается смертной казни весь десяток, за драпающий десяток – вся сотня и так далее.
– Хорошо бы и у нас такое ввести, – задумчиво произнес Олег, и его красивое лицо неприятно исказилось.
– Что ты, брат. Грех-то какой, христианскую душу губить. Над ней единый Господь Бог властен, – укоризненно заметил Юрий и поинтересовался: – А что у них за вера?
– Язычники они и во Христа не веруют, – кратко ответил Костя и тут же, пока они не остыли от его рассказа, уснащенного красноречивыми подробностями, осведомился: – Так что, братья, дадим этим степным волкам себя поодиночке перерезать или дружно все вместе на смертный бой выйдем?
Ингварь внимательно оглядел всех и отчеканил:
– Передай Глебу, что все приедем. Коль такая беда на Русь идет, негоже старые обиды на сердце держать.
– А сдюжим ли мы, хоть даже и вместе? – робко заметил Юрий, на что Костя авторитетно заявил:
– Но зачем же это дьяволу? Ведь ему нужны души людей, а не пепелище?
– Дьявол – это для простоты объяснения, исходя из ваших священных книг. Можно назвать их и более современно: Космос и Хаос. Последнему, как ты понимаешь, души не нужны. Ему нужно совсем другое. Образно говоря, то, чем он себя и называет.
– И что я должен сделать?
– Принять участие в эксперименте.
– Но в чем же конкретно он заключается? А какие у меня обязанности в нем – и вовсе неясно. Что мне нужно делать и как себя вести?
Алексей Владимирович беспомощно развел руками:
– Если бы мы знали, то хотя бы подыскали наиболее идеальный вариант человека. А так...
– А так подвернулся я, – слегка обиделся Костя. Хмуро уставившись в окно, он обиженно хмыкнул: – Третий сорт – не брак.
– Ну, зачем же так о себе, – пожурил его собеседник. – Вы-то как раз вариант весьма приличный. У вас есть очень много достоинств: доброта, ум, чувство прекрасного, гуманизм, любовь к родине, уважение к другим людям, широкий кругозор, неплохие знания... Дальше перечислять?
– Не стоит, – буркнул Костя, – Лучше скажите, чего у меня нет.
– Практически все хорошие качества, присущие человеку, у вас имеются, – уклончиво заверил его Алексей Владимирович. – Другое дело, что ряд из них развит несколько меньше, нежели другие. Что же касается вопроса о том, как себя вести, то тут, пожалуй, будет лишь один совет – естественно. Остальное же, включая и поступки, применительно к обстановке и обстоятельствам. О них, – упредил он следующий вопрос, – я ничего не знаю.
Разумеется, Костю такой ответ не устраивал, но тут он вспомнил еще кое-что:
– Вы хотя бы можете мне сказать, каков срок этого эксперимента и каким я вернусь?
– И тут тайна, не ведомая никому, включая нас. Я даже не знаю, вернетесь ли вы вообще. Пожалуй, с достаточно высокой степенью вероятности можно предположить, что для вас эксперимент будет растянут на весьма длительный срок. Возможно, на годы или даже десятилетия.
– Или на всю жизнь, – продолжил Костя мрачно.
– Не исключено, – согласился собеседник. – А возвращение? Наверное, возможно. Хотя не исключено, что есть и вероятность погибнуть.
– Веселенькие дела, – покрутил головой Костя. – А до меня вы такое кому-нибудь предлагали?
– Честно говоря, – невесело усмехнулся Алексей Владимирович, – вы у меня – последняя попытка.
– То есть как? – не понял Костя.
– Я могу предлагать людям стать участниками эксперимента лишь в строго ограниченное время – по вашему исчислению оно составляет всего трое суток. А также ограниченному количеству лиц – не более пяти. Первый был врачом-психиатром. Как оказалось, слишком хорошим профессионалом. Он так и не поверил, а жаль...
– И что вы с ним сделали? – не выдержал Костя. – Убили?
– Да что с вами? – замахал возмущенно руками Алексей Владимирович. – Просто стер память в части, касающейся нашей откровенной беседы, вот и все.
– А второй?
– У него оказалась очень неустойчивая психика. Подробности, думаю, ни к чему. Я сам отказался от его услуг.
– Третий?
– Он был старик, причем наполовину парализованный. Спасибо, чаю больше не надо, – вежливо ответил он проводнику, появившемуся в дверях, но не успевшему произнести хотя бы слово, и, старательно прикрыв за ним дверь купе, продолжил, мечтательно прищурившись: – Глобальные знания, огромный опыт и вообще. Все было замечательно, но в конце он выдвинул требования, которые необходимо было выполнить в отношении его лично.
– Здоровье, поди, заказал? – предположил Костя. – И молодость.
– И еще кое-что, – согласно кивнул Алексей Владимирович.
– И вам жалко стало?
– Да нет, просто мы не можем заплатить. Ничего, ничем и никак. Это входит в условия. Более того, мы даже не можем ничего компенсировать из ваших будущих возможных потерь.
– То есть?
– Очень просто. Предположим, что вы возвратитесь оттуда дряхлым стариком, причем одноногим и слепым. Никакой компенсации за это не ждите – ни материальной, ни духовной. Вообще ничего. Или вернетесь какой-нибудь беззубой собакой, старой и уродливой. Человеческий облик вам вряд ли вернут.
– Даже в случае успеха?
– Тогда у вас останется гордое осознание того, что именно вы спасли весь мир. Если, конечно, вам не сотрут воспоминания. Хотя это вряд ли. Кроме пациентов сумасшедшего дома, где вы обязательно окажетесь, если будете часто рассказывать о своих приключениях, вам никто не поверит.
Перспектива была не из радужных. Что и говорить. Оказаться без рук, без ног, в возрасте семидесяти лет на койке по соседству с каким-нибудь Наполеоном – в таком приятного мало.
– Бр-р-р, – передернул плечами потенциальный одноногий слепец, но любопытство взяло свое, и он поинтересовался: – А четвертый?
– С ним у нас дошло до той же стадии, как и с вами, после чего он отказался сам.
– Почему?
– Он сослался на какие-то сложные морально-этические принципы, но было видно, что подлинная причина совсем другая.
– Какая?
– Ну, если у нас с вами пошел такой искренний разговор, то я выскажусь откровенно – он просто струсил.
– Получается, если я сейчас откажусь, то эксперимент не состоится вовсе?
– Именно так.
– И Земля развалится?
– Не только. Я ведь сказал про осколки, улетающие к Солнцу. Они, конечно, для светила мелочь, но ваша звезда на самом деле не очень-то устойчива, и произойдет что-то типа попадания легкой искорки в большой воздушный шар, наполненный водородом. Одним словом, говоря вашим языком, произойдет вспышка сверхновой, причем эта вспышка станет убийственной для всей галактики, которая, в свою очередь, является одним из важнейших стратегических пунктов разумного Космоса, и если Хаосу удастся его захватить, то процесс обязательно пойдет по нарастающей. Словом, это станет его окончательной победой.
– А наши ученые говорят... – начал было Костя, но Алексей Владимирович усмехнулся и перебил его:
– Мало ли что говорят ваши ученые. В чем-то они исходят из неверных предпосылок, в чем-то из неправильно поставленных опытов, в чем-то из неверно понятых законов бытия. Ну, например, скорость света... Она, по мнению ваших ученых, незыблема и одинакова во всех условиях. Но ведь так не бывает. У каждого тела в разных обстоятельствах она меняется. Скорость воды, рвущейся под большим напором из шланга пожарника, одна, а в широкой полноводной реке – совсем другая. Даже у пули скорость абсолютно разная. Я понимаю, что им не довелось измерить быстроту полета фотонов при вспышке сверхновой... Впрочем, мы отвлеклись. – Он выжидающе посмотрел на Костю. – Так да или?..
Константина обожгла неприятная мысль, что тот прекрасно видит все его колебания и отлично сознает его желание оттянуть ту секунду, когда придется сказать одно из двух очень коротких слов.
Причем если прозвучит любое из них – перспективы виделись далеко не радужные. «Нет» – и Земля летит в тартарары. Хотя память-то ему об этой встрече сотрут, следовательно, знать он ничего не будет, но не все ли равно. В глазах этого посланца он останется подонком и жалким трусом. В конце-то концов, если не мы сами, то кто же нас будет выручать? Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. К тому же он – последний. Больше попыток-то нет, а значит, и деваться некуда. Стало быть... Он набрал в грудь воздуха, но не успел выпалить свое коротенькое слово, как собеседник, пытливо вглядывающийся в Костино лицо, нехотя выдавил:
– Вообще-то я могу испросить еще одну попытку. Так что если вы... – он не закончил, но смысл был ясен.
Константин с шумом выпустил воздух, испытывая колоссальное облегчение, а затем, чуть погодя, такой же огромный стыд. За свою трусость, боязнь, за свою душонку, которая в решающую, может быть, самую главную минуту жизни оказалась такой подленькой, гаденькой и мелкой, и даже за ото облегчение, испытанное секундой раньше.
Он даже отвернулся от Алексея Владимировича, стыдясь своей радости, и принялся зачем-то ожесточенно взбивать свою подушку. Та в ответ на столь бурную заботу тут же выдавила из своего чрева парочку пожелтевших от времени куцых перьев. Еще одно попыталось прорваться напрямик сквозь ткань, но застряло на половине дороги. Костя в сердцах выдернул это перо и, машинально теребя его в руках, буркнул:
– Не надо еще одной... Я согласен.
И ему сразу стало как-то легко и покойно. Но главное – теперь он мог спокойно смотреть в глаза Алексею Владимировичу, что он тут же и сделал, добавив:
– Кто знает, вдруг еще хуже кто-нибудь вам попадется. Я готов. – Константин решительно встал со своего места и, выглянув в окно, нервно засмеялся: – К Ряжску подъехали. Символично.
В ответ последовало сухое предложение выйти в тамбур.
У самой двери Алексей Владимирович остановился, пропуская Константина. Тот шагнул вперед, успев попутно удивиться, откуда здесь взялось столько табачного дыма. Однако через секунду он уже понял свою ошибку: дым был чересчур бел для сигаретного и слишком вязок для собственно самого дыма. Больше всего он напоминал туман – густой, вязкий и прохладный, ласково обвивший ноги и целеустремленно стремящийся вверх, чтобы обнять все тело и победно сжать в своих могучих объятиях. В инстинктивной попытке вырваться Константин ценой неимоверных усилий сумел сделать шаг вперед, но какой-то особо нахальный, жирновато-маслянистый клок тумана обволок лицо, плотно, не хуже, чем пластиковый пакет, перекрыв дыхание, и Константин потерял сознание.
Он уже не видел, как Алексей Владимирович, даже не дожидаясь окончания происходившего с Константином, плотно прикрыв за собой дверь тамбура, направился в свое купе. Впрочем, посланец Космоса и не мог поступить иначе. Находиться в жуткой пелене чего-то невообразимого даже для него было весьма чревато. Да и вряд ли он смог разглядеть хоть что-то сквозь непроницаемую завесу белых клубов дыма, которые на самом деле были сгустками времени, спрессованными до такой чудовищной степени, что приобрели свойства пространства.
И уж тем более Константин не мог наблюдать, как посланец Космоса, пребывающий в теле седовласого профессора последний час из трех земных суток, которые были ему отпущены, почему-то безотрывно смотрел в окно купе. То ли он разглядывал неброский российский пейзаж, робкий, отнюдь не кричащий о себе во всеуслышание и тем не менее вызывающий в сердце тихую радость, где тонкие березки застенчиво выглядывали из предрассветного тумана, робко выплывая навстречу стремительно движущемуся поезду и тут же испуганно прячась обратно под белые кружева своей полупрозрачной накидки. А может, он еще и еще раз тщательнейшим образом анализировал свой выбор. Впрочем, как раз здесь ни сомнений, ни колебаний у существа, называвшего себя Алексеем Владимировичем, не было. Из всех тех людей, с которыми ему довелось пообщаться в жесткие, установленные неведомо кем сроки, именно Константин был чуточку порядочнее и чуточку добрее остальных. Более того, он ежедневно занимался достойным делом, которое действительно любил, нес людям радость познания. Лучшего выбора сделать, пожалуй, было и впрямь нельзя. Ила можно? Неужели он проглядел в этой бесконечной веренице лиц другого, значительно более достойного кандидата для эксперимента? Кто знает...
Посланец даже улыбнулся, удивляясь, что за столь недолгое время он успел так свыкнуться с этой неуклюжей оболочкой, бесконечно далекой от подлинного космического совершенства и весьма неудобной, в которой он был вынужден находиться. Даже эмоции у него стали человеческими, включая сомнения. И все-таки хорошо, что через какие-то считанные мгновения с этим телом будет покончено и невидимый тоненький ручеек атомов и частиц, взвившись над Землей, покинет ее, сольется с мириадами других частиц и будет просто ждать.
Отныне им оставалось лишь это, поскольку все, что мог сделать Космос для себя и для людей, он уже сделал. И теперь предстояло только надеяться, что выбранный им человек сумеет справиться с тем неведомым, что ему предстоит, и докажет, что виновником своего неминуемого краха человечество является лишь косвенно, и если бы не мертвенное дыхание Хаоса, то его развитие пошло бы совсем иначе.
К тому же и самому человеку был предоставлен отличный шанс отказаться. Он был в полном праве воспользоваться предложением или нет, хотя как раз тут, честно говоря, всемогущий посланец Космоса так ничего и не понял. То, что человеку стало жаль своей жизни, и без того быстролетной, даже по самым скромным космическим меркам, это как раз понятно. Перспектива и впрямь мрачноватая. В лучшем случае теряешь мало, в худшем – все. Приобретений же никаких. Но странное дело, как только появилась возможность увильнуть, человек все равно сказал «да». А это чудно и необъяснимо. Во всяком случае, логическому объяснению такое поведение не поддавалось, хоть ты тресни, а с эмоциями у посланца было слабовато. Если быть совсем точным, они отсутствовали вовсе за ненадобностью и даже вредностью.
Хотя после всего, что произошло, у посланца Космоса по отношению к Константину, следовательно, и ко всем землянам все-таки появилось некое едва уловимое и совершенно непонятное чувство, которое он и сам затруднялся охарактеризовать. Оно не раскладывалось на составляющие, не поддавалось логике и вообще было очень непонятным. И как ни пытался он понять, что из себя представляет это чувство, но так и не сумел объяснить этого, после чего решил не отвлекаться на неразумный, значит, бесполезный анализ. Так он и не узнал, что испытал к Константину самое простое и обычное УВАЖЕНИЕ.
Он в последний раз выглянул в окно купе, затем поднял вверх руки, счастливо улыбаясь и радуясь своему высвобождению, и тело его на глазах начало как-то истаиваться, растворяясь в воздухе, чтобы через каких-то несколько секунд исчезнуть и бесследно раствориться в пространстве.
Глава 3
С сознанием честно выполненного долга
Что касается непосредственных плодов и популярности, то в этом отношении мудрость далеко уступает красноречию.Ф. Бэкон
Лежа на мягких шкурах, Константин некоторое время еще негодовал на себя за то, что мог забыть о таком, но затем перешел к более конструктивным размышлениям: что именно от него хотят те, кто затеял этот загадочный эксперимент, и как исходя из этого ему себя вести?
После длительного анализа он пришел к предварительному выводу, суть которого заключалась в следующем. Либо от него требуется просто примерное поведение с проявлением всех лучших человеческих качеств, либо успешное выполнение какого-нибудь конкретного сверхзадания, а иначе зачем вообще было огород городить. Следовательно, завтра ему, при любом варианте, предстояло приложить все усилия, чтобы уговорить князя и его братьев поехать на дружескую встречу для урегулирования всех споров. К тому же не исключено, что она какая-то важная и, может быть, из-за того, что в подлинной истории она не состоялась, произошли какие-то крупные негативные последствия для всей Руси. Как знать.
Костя начал было припоминать все, что он знал конкретно по истории Рязанского княжества, тем более что он и сам был уроженцем одного из райцентров этой области, но зашел в тупик. Что Карамзин, что Соловьев писали о Рязани крайне мало, занимаясь в основном описанием великокняжеских разборок, когда того или иного правителя изгоняли из Киева, или Владимира, или Новгорода, ставили другого, потом его, в свою очередь, смещали третьи, и так до бесконечности. Впрочем, что-то вертелось у него в голове, причем сам он очень хорошо сознавал, что это настолько серьезно и важно, что просто необходимо вспомнить. Однако никакие отчаянные усилия положительного результата не приносили. И ведь самое обидное заключалось в том, что раньше – в этом он тоже был уверен – Константин хорошо помнил это событие, в котором, между прочим, принимал какое-то участие и его тезка, то бишь он сам.
Полбеды, если оно уже произошло, а как быть, если оно еще не случилось?
Как на грех, он не знал и еще одного немаловажного обстоятельства – в каком году он находится, ну хотя бы примерно. Спрашивать об этом впрямую, так скажут, что крыша поехала, а идти окольными путями ему пока не удавалось. Точнее, он ими и шел, начиная с сегодняшнего пира, но безуспешно, во всяком случае, пока. Приблизительное представление у него, разумеется, было. Во-первых, князь Глеб правит в Рязани, которая после Батыева нашествия так и не восстановила свой статус столицы княжества, уступив ее Переяславлю-Рязанскому. Именно этот город и переименовали при Екатерине II в Рязань. Стало быть, все происходит до татарского ига. С другой стороны, княжество уже обособилось, стало самостоятельным, следовательно, временные рамки еще более сужаются, охватывая приблизительно с тысяча сотого по тысяча двести тридцать седьмой год. А вот дальше оставалось только гадать. Например, Глеб. В истории Рязанского княжества было несколько князей с таким именем, и какой именно из них сейчас у руля – сказать трудно. Имя Ингварь тоже было достаточно распространенным среди рязанских князей, следовательно, ориентироваться по нему также не представлялось возможным.
Словом, информации для более подробного анализа явно не хватало, и, придя к вполне логичному выводу, что утро вечера мудренее, он уснул, лелея тайную надежду, что проснется на своей родной полке в купе под шумный стук колес.
Пробуждение его было не из самых приятных. Целых пять минут он ошалело таращился на своего стремянного Епифана, который, очевидно учитывая походно-полевые условия, исполнял заодно и должность княжеского постельничего, так сказать, по совместительству. Потом наконец до него дошло, что вчерашнее путешествие по средневековой Рязани далеко не закончилось, и он принялся совершать утреннее омовение.
Поливал ему на руки Епифан, а он, склонившись над тазиком, умывался. Предварительно Костя хотел напомнить своему стремянному, что хорошо бы еще раздобыть и мыла, но потом понял, что если о нем здесь и знали, то только теоретически. Иначе князю и без напоминания подали бы. А о зубной пасте нечего и думать. Не говоря уже о заморских марках, он бы с огромным удовольствием ухватился за тюбик какой-нибудь «Апельсиновой» и даже, на худой конец, не побрезговал бы зубным порошком. Затем новоявленный князь пришел к выводу, что придется на какое-то время позабыть о такой элементарной вещи, как личная гигиена, повздыхал и успокоился, тем более что не успел он даже одеться, как прибежал неугомонный Онуфрий.
Нетерпеливо цыкнув на бедного Епифана, после чего стремянной почти тут же исчез, подобно джинну из лампы Аладдина, боярин в очередной раз приступил к изложению диспозиции, пересказывая в третий раз одну и ту же инструкцию о том, как Косте надлежит себя вести, а главное – не забывать слово Глебово.
Это уже было нечто новенькое, и он насторожился, но Онуфрий интересующую Костю тему затронул лишь вскользь и вновь переключился на нотацию по поводу предстоящих переговоров. Единственное, что понял новоявленный князь, касалось города Переяславля-Рязанского, в котором они сейчас находились и каковой его старший брат любезно обещался отдать Косте.
Но, во-первых, тут уже был князь, который вряд ли откажется от власти, во всяком случае, добровольно, а во-вторых, ему и самому никак не улыбалось править этим городишком. К тому же Костя надеялся благополучно исчезнуть из этого мира через несколько дней. Тогда получилось бы, что вместо него Переяславлем стал бы управлять человек, который – как он уже выяснил – в плохом настроении может за пустяковый нечаянный проступок запросто изувечить своего слугу, а все мысли его направлены на то, чтобы как следует напиться.
С другой стороны, он ведь мог и не соглашаться. Глеб, конечно, обещал, но если сам Костя будет против, то его новоявленный брательник, скорее всего, лишь обрадуется. Придя к такому выводу и посчитав, что, вполне вероятно, именно в искушении властью и кроется суть эксперимента, Костя даже слегка развеселился и в светлицу к князьям вышел в хорошем расположении духа.
Их оказалось необычайно много, причем двоих – еще одного Глеба и Романа – уговаривать прибыть на эту встречу вообще не пришлось. Они сами горели желанием высказать все, что у них накипело, и попытались приступить к этому делу прямо сейчас, начав приставать к Константину с различными упреками по поводу самовольного – «не по отчине и дедине» – захвата главного княжеского стола в Рязани и всяческого утеснения «молодших братьев своих».
Хорошо, что в теле князя находился житель двадцатого века. Костя сразу же подумал, что прежний, так сказать, законный его владелец не вытерпел бы и пята минут таких эмоциональных речей. А уж после соответствующего ответа или, того хуже, небольшого рукоприкладства дальнейший разговор явно перетек бы совсем не в дипломатическое русло.
Сам же он по натуре человек терпеливый, вдобавок привык у себя на уроках неоднократно рассказывать одно и то же. У Кости ведь одних шестых классов аж четыре штуки, значит, каждую тему приходится излагать соответственное количество раз. Поэтому в ответ на все эти пылкие вопли он лишь скромно, но настойчиво повторял, что всем свойственно ошибаться и главное тут – вовремя исправиться. Под конец он даже отважился привести в пример Господа Бога, который, первый раз состряпав людей, тоже ошибся. Иначе он не утопил бы все человечество, как новорожденных котят, в созданной им же по такому случаю большущей луже под названием Всемирный потоп, позволив избежать гибели лишь одному Ною с его семейством.
Этот аргумент доконал феодалов окончательно, заставив притихнуть и еще раз удивленно переглянуться между собой. Князь Юрий, светло-русый здоровяк, при этом размашисто перекрестился, а вот Ингварь, с которым накануне было выпито изрядное количество хмельного медку на пиру, напротив, чертыхнулся вполголоса.
– Откуда такие познания у князя Константина? – негромко осведомился третий из братьев, Олег, привлекающий взгляд своей броской, подлинно мужской красотой. Костя понял, что он был изначально против встречи со своим двоюродным братцем, хотя в основном и помалкивал. Просто порою молчание бывает более красноречивым, нежели любые слова.
– Как откуда?! Из Священного Писания, – простодушно ответил Костя, на что Юрий вновь перекрестился, а Ингварь перешел к конкретным вопросам. Дескать, не идет ли речь о дальнейших утеснениях, не думает ли князь Глеб поделиться не по праву им захваченным и не мыслит ли о совместном походе на непокорные племена мордвы? Понятия не имея ни об одной из интересующих Ингваря тем, Костя принялся вилять из стороны в сторону. Давил он в первую очередь на то, что негоже сыновьям родных братьев враждовать меж собой и что в нынешние лихие неспокойные времена нужно держаться друг за дружку, а для этого необходимо прийти к согласию по всем вопросам.
Ничего конкретного он, конечно, по своему незнанию сказать просто не смог. Правда, когда Костя заикнулся о неспокойных временах, князья переглянулись и Олег насмешливо поинтересовался:
– Или половцы зашевелились, брате, что вы с Глебом о согласии вспомнили?
Тут Костя решил блеснуть познаниями истории и, сделав многозначительное лицо, а также понизив голос чуть ли не до шепота, изрек:
– Да что там половцы, когда иной враг уже мечи точит, на Русь глядючи. Он нам всем не в пример их страшнее будет.
Князья недоверчиво переглянулись.
– Откуда у тебя, брате, вести такие? – осторожно осведомился Ингварь.
Костя поначалу замялся, но потом нашелся с ответом:
– Купец один, из далеких стран приехавши на торг, сказывал. Да и не он один, – добавил он после небольшой паузы, чтобы сообщение прозвучало повесомее.
– Купец соврет – недорого возьмет. Известно, дело торговое, – махнул рукой Олег.
– Один – да, и соврет, а вот все – так это навряд ли, – возразил Костя. Мысль о скором нашествии татар возникла у него еще вчера, но тогда было но до нее, зато сейчас она пришлась как нельзя кстати. И народ можно настроить на грядущую битву, и заодно выяснить причину сбора.
– И сколько же у них воев? – Ингварь, судя по задаваемому вопросу, почти поверил.
– Тьма, – коротко ответил Костя и начал излагать те подробности о татарском войске, какие он помнил. Особо пришлось остановиться на железной дисциплине, царящей среди монгольских воинов. Больше всего князей удивило его сообщение о том, как за одного бежавшего с поля боя подвергается смертной казни весь десяток, за драпающий десяток – вся сотня и так далее.
– Хорошо бы и у нас такое ввести, – задумчиво произнес Олег, и его красивое лицо неприятно исказилось.
– Что ты, брат. Грех-то какой, христианскую душу губить. Над ней единый Господь Бог властен, – укоризненно заметил Юрий и поинтересовался: – А что у них за вера?
– Язычники они и во Христа не веруют, – кратко ответил Костя и тут же, пока они не остыли от его рассказа, уснащенного красноречивыми подробностями, осведомился: – Так что, братья, дадим этим степным волкам себя поодиночке перерезать или дружно все вместе на смертный бой выйдем?
Ингварь внимательно оглядел всех и отчеканил:
– Передай Глебу, что все приедем. Коль такая беда на Русь идет, негоже старые обиды на сердце держать.
– А сдюжим ли мы, хоть даже и вместе? – робко заметил Юрий, на что Костя авторитетно заявил: