Эльжбета Латенайте. Апсихе

   Что касается рынка, то директор этого точно не испробовала и не знает, какое это чудо. Но есть главное, что не только не противоречит, но самой осью связано с тем, чего хотела Апсихе и чему нипочем все общие-конвенциональные-традиционные-правильные-индустриальные горы. Из ряда вон выходящий талант. Именно он, точнее вера в него, снимает значительность понятий «попасть в индустрию», «практический реализм», «играть – все равно где, лишь бы играть, чтобы заметили» и т. д. Потому-то и хорошо на рынке, потому и наплевать на сотни средних, каждый день происходящих прослушиваний. Она не знала как, но думала, что встретит своих людей и тогда-то будет.
   Все же директор не оттолкнула Апсихе. Занятая как неизвестно кто, обложенная горами книг с тысячами актерских имен, улыбок и т. п. Но не оттолкнула. Апсихе говорила, что очень хочет, чтобы она была первым профессионалом, что-то в ней углядевшим и поверившим в нее. Однако директор строго велела Апсихе прислать откуда-нибудь записи фильмов и спектаклей, в которых та играла. Потому что не может довериться своим чувствам. Чтобы ни говорила Апсихе, это никак не связано с тем, как она работает на сцене и перед камерой. Апсихе пообещала прислать. Еще сказала, что если директор видит в ней только безосновательные амбиции, пустую мечтательницу и невозможную актрису, пусть так и скажет, чтобы не тратить попусту корабельное и рыночное время. Посвященная заявила, что так и думает. Но не только. Тогда Апсихе сделала ей рискованное предложение – поверить, что голая стоит завернутой в золотую мантию – заказанную искусством, сшитую на рынке, полежавшую за барной стойкой в луже текилы, доставленную на корабль, никем не тронутую, любящую несуществующее и обещающую все.
 
   С двадцати лет Апсихе хотела ребенка. Думала, что если у нее его никогда не будет по вполне понятной причине (видите ли, для того чтобы он появился, надо с кем-то возлечь), то по крайней мере у нее будет ее ум, который может дать все. В той умственной жизни она совершенствуется, тоскует и ждет. Апсихе, Мать Птаха.
   Может, и могло бы случиться так, как Апсихе планировала: появился бы Вожак, был опознан и пронзен. Конечно, если, после того как встретит и замахнется ножом (думала, что надо колоть в низ живота, чтобы не умер, чтобы только услышал нежность ее тоски; а может, и насмерть – думала, посмотрим), сама не умрет от удивления, что бродячий пес все-таки появился, как она и хотела. Может быть, что за всю жизнь не встретит его за пределами своего разума. И ничего. О сотне тысяч вещей из сотни тысяч и одной достаточно только думать, желать и воображать – зачем нужны оболочки? Совсем не надо, чтобы это как-нибудь исполнилось, может, оно задумано только для того, чтобы упражнять голову, а не чтобы результат вырисовался. Не будет ребенка и мужчины – по фигу.
   Каждая жизнь – будь то желание ребенка, или корабль, или бар – каждая жизнь должна была быть для Апсихе вихрем отдельных, непохожих, независимых школ. Она не хотела слить их в единый раствор до сих пор бывших привычек и затей. Каждая отдельная жизнь должна достичь совершенства, а точнее – всесторонности, никаковости, всевременности и свободы. Каждая – чистая и прозрачная, со своими понятиями и главностями.

Интервью

   Саке – торговка и прочая и прислуга на рынке.
   Ак – некто Апсихе, условное целое личности.
 
   Ак. Где ты сегодня работала, Саке?
   Саке. Сегодня работала на рынке. Вчера тоже. Позавчера работала на корабле. Очень хотела, чтобы в тот вечер посуду мыл Алан, и надеялась его увидеть. Посудомойщиком был другой, африканец, полный болван. Но Алана видела. Оказывается, он живет на том корабле, как и еще несколько человек. Во время нашего совсем неплохого короткого разговора про корабль он почему-то упомянул, что в его каюте большая кровать. Вчера весь день на рынке – как на сотне крыльев. Работала одна, потому что коллега, продавщица-полька в отпуске с семьей. Так что я одна владела прилавком, работала тщательно, экономно (то есть не резала слишком много колбасы на пробу), крутилась быстро, заработала чуть больше, чем обычно по пятницам, весь день не сходила улыбка, предназначенная для каждого клиента. Важно научиться не смотреть с обидой на тех клиентов, что только пробуют и уходят, ничего не купив (заметила это в лицах других продавцов). Как подумаешь, какая разница, купят или нет, пусть делают, что хотят, елки-палки.
   Всегда интересно, когда кто-нибудь подходит, смотрит на семь сортов копченых колбас на прилавке и спрашивает: «Они все одинаковые?» Вот еще, как же одинаковые?! Как же одинаковые, если уже одна форма так сильно отличается? Например, окорок «Танцы» – выглядит как окорок копченый, с нежным ясным запахом, розовый, красивый и дорогой. Дальше – очень вкусная и душистая колбаса с шиповником, называется «Мясной куст». Копченая колбаса «Бриз» с белыми кусочками сала и травами, в форме кольца, серая и подешевле, чем «Мясной куст». Тот чуть более тощий, поэтому его больше любят (хотя «Бриз» тоже пользуется спросом). Прекрасная тощая копченая колбаса под названием «Кальмар». Маленькие, яркие розовато-оранжевые колбаски с множеством точечек, по виду напоминают черные слезы, разметанные по красноватому от заката пляжу. Правда, они называются «Плач», и они подороже, кроме того, в них добавлены те же самые ягоды шиповника. И последние из копченых колбас – очень любимые и популярные сосиски «Голые воспоминания», длинные, с черным перцем и семенами тмина, очень высокого эстетического уровня. В составе всех колбас есть чеснок, он один из главных источников вкуса. Сделаны без консервантов, без красителей, без всяких искусственных добавок. Поэтому, когда весь день лежат на прилавке, особенно если день жаркий, на их шкурке кое-где появляются белые пятна. Но покупателям всегда говорю, что это – самозащита натурального продукта от тепла, а белеющие пятна – кристаллизующаяся соль, ни вкус, ни качество от этого правда-правда совсем не страдают. Таких хороших колбас, как у нас, в магазине найти совершенно невозможно.
   Ак. Ну и разошлась, отвечая на один вопрос.
   Саке. Поработала бы ты на рынке!
   Ак. Пожалуй, рынок оставим тебе. Я хочу быть журналисткой. Скажи, о чем думаешь, когда я называю тебя «рыночной торговкой»?
   Саке. Хочу быть продавщицей-совершенством. Совершенной – Никакой – без примет, без привычек, без слабостей. И постоянно учусь тому. Знаешь ли, что значит встретить в неожиданной обстановке кого-то, кто превосходит любого? Рынок – самое подходящее для этого место. Мне нравится быть на рынке с глубоким вырезом или вообще без какой-либо верхней одежды, только фартук. Я весь день радуюсь, весь день излучаю свет, добро и бесконечность.
   Совершенная-всеохватная-настоящая продавщица в каждом покупателе-мужчине видит самую желанную мечту, а в каждой покупательнице-женщине – самую авторитетную женственность. И представь, что ты приходишь на рынок покупать еду, а тебя встречают с такой сильной энергией. Продавщица – это не работа. Я там – лично, самым личным образом, ни от кого не завишу, занимаюсь своим делом, превозношу своих покупателей. И для меня нет ничего важнее, чем превозносить их. Наэлектризовать рынок, создать такое поле общности, так утопить понятие работы в широких водах «человек лицом к человеку», что можно заплакать.
   Ак. Вот и заплакала.
   Саке. Я же тебе говорю, сколько в том величия. Сколько величия в том, чтобы сделать какую-нибудь вещь, как я – рынок, своей силой, близкой и родной, важной и неразменной кровью жизни в жилах. Не вырвать рынка из моего сердца никакими щипцами, только попробуй – убью! Защищу как обетованную землю-кормилицу. Сегодня в перерыве сидела с ноющими ногами на повозке и улыбалась стеклянному потолку рынка, совершенно расслабленная и свободная, неподавимая.
   Ак. Пробовала красть?
   Саке. Не только пробовала, но и украла. Вчера на рынке курила в перерыве на улице, была в своем фартуке, а в кармане – вырученные деньги, и увидела ободранного бомжа. Оно только что порылся в мусорных контейнерах нашего рынка и шагал прочь, сквозь людей, ничего вокруг не замечающий и не желающий быть замеченным, а еще менее того хотевший кому-нибудь помешать. Казалось, он был такой серый-серый. У меня появилась мысль, я бросилась вслед за ним и сказала: «Извините». Он обернулся. «Вы потеряли десятку» – и протянула ему купюру. Он не схватил, только посмотрел в глаза. Смотрел и будто спрашивал, почему я ему это говорю и почему так смотрю. Взял десятку пальцами как ничего не стоящую вещь, – если отнять, горевать точно не будет. И ушел.
   А сегодня украла двадцатку и для себя. Мне почему-то кажется, что это ерунда, что мои цели и мысли о совершенной рыночной торговке и моя любовь к клиентам, энергия, которую в огромных количествах изливаю вокруг прилавка, куда важнее. И то, что зарабатываю на двадцатку больше, чем предусмотрено, – ерунда. Может, больше не буду красть. Посмотрим.
   Ак. Можно сказать, что из глины своих данных ты вылепила другую скульптуру. Правильно ли, с твоей точки зрения, утверждать, что твоя творческая энергия никуда не делась, жива и свежа (даже больше чем можно предположить), только покинула привычную землю искусства? Просто в данный момент ты не крутишься среди людей искусства?
   Саке. Прежде всего мне не понравилась интеллектуальная интонация вопроса. Знаешь, моей жизни это искусство, этот театр и это кино ни к чему. Совсем-совсем лишние, говорю совершенно спокойно. Слушай, мне так хорошо на рынке, где каждый продавец крупнее всех шекспировских «Бурь».
   Слушай, я же не слепая, у меня есть глаза. Только слепой видит что-то в одном месте и не видит в другом, только слепой не разглядит в осле собаку, а в кусте шиповника – спину. Здесь у нас, на Стеклянном рынке, есть абсолютно всё: самый высокий юмор (коллега португалец из рыбного отдела подходит к соседям коллегам из сырного отдела, в приятном соседстве с которыми работает уже пять лет, и спрашивает, не продадут ли сыра), мудрость (мысли торговки колбасами и хреном о никакой рыночной торговке), боль (после вчерашнего дня сегодня весь день болят стопы). Здесь есть всё, беды не знаю и не вижу смысла творчески выдумывать обстоятельства, чтобы достичь той или иной цели. Правда, вчера приходила дочь управляющего рынком, но я не видела ее (наверное, была вся в покупателях). Она тоже не много увидела вокруг – слепая, как щенок. Торговец хлебом говорит, что он ее хороший друг. Ну, раз торговец хлебом говорит, значит, знает.
   Ак. Как начинается день на рынке?
   Саке. Со склада. Пропитавшегося плесенью, под громыхающим железнодорожным мостом, просторного и влажного, с холодильной комнатой для сыров (соседских) и морепродуктов, колбас и прочих вещей (наших!). Там вместе с коллегой складываем на тележку нужные инструменты, товары и везем на рынок минут десять. Одна тянет тележку, а другая присматривает за ящиками, чтобы те не слетели на кочках и на краю тротуара, потому что тележка без бортов. Я всегда тяну быстро и твердо, хотя однажды на повороте пара банок слетела и разбилась – думаю, коллега недосмотрела. Как вытру и приведу в порядок прилавок, включаю прожектор для освещения колбас, подметаю пол на нашей территории, развешиваю на крюках колбасу, вытираю проспиртованными салфетками стол, доски, ножи и весы, раскладываю, рассортировываю колбасы, ставлю банки с хреном, хреном со свеклой и огурцами. Включаю весы, расстилаю на столе красивую, белую, шуршащую упаковочную бумагу, часть ее складываю пополам и разрезаю ножом (в целях экономии – для небольших покупок), потом у соседа слева, торговца хлебом, покупаю буханку хлеба (мне нравится золотой со шпинатом или особенно вкусный оливковый хлеб с семенами тыквы), а у соседей справа, торговцев сыром, – кусочек сыра. Это – моя еда на день, и я всегда приношу на работу большую бутылку ключевой воды, набираю утром у дома. На острове много родников чистой воды.
   Ак. Что ты думаешь о деятелях театра, кино, актерах? Ведь это частица твоего прошлого. Может, и будущего.
   Саке. Я – актриса? Не помню. Не знаю, не знаю. Может так случиться, что больше никогда и ничего не сыграю. Но не заморачиваюсь. Я теперь продавщица, клянусь своими руками и фартуком, забрызганным свеклой, что мне наплевать, если никогда больше не войду в круг людей искусства или культуры.
   У меня есть рынок, а это сейчас – мое все. Потому что если уж я здесь оказалась, так люблю до боли. Как со всеми людьми, которых довелось встретить. Если уж встретила, никогда не перестану поклоняться им в прямом смысле этого слова и помнить, что они – беспредельны. Изо всех сил постараюсь их в том убедить, если сами не знают или не помнят. Тому, о чем сейчас сказала, только начинаю учиться, раньше такой не была. В жизни не назову себя мудрой, разве что с иронией. А если когда назову, будь добра, пни мне со всей силы ногой в живот. Пнешь?
   Ак. Договорились. Со всей силы. А если будешь беременна?
   Саке. Тогда – еще сильнее. От этого нутро только окрепнет.
   Ак. Расскажи еще об актерах и о себе.
   Саке. Вчера впервые со дня своего рождения в этой стране случайно попала к актерам. Едва приехав на остров, узнала, что здесь есть такая компания, которая объединяет небольшое сообщество актеров острова. Эта компания единственная, и я автоматически записалась туда. Правда, признаюсь, участвую в ней совсем тенью, ничего не читаю, не интересуюсь, нигде не бываю, никуда не пробовалась, даже взносы не заплатила (потому что не было ни гроша, ни его окатыша), чтобы мне присылали извещения с новостями или будущим художественными проектами. Так или иначе, раз в месяц всем членам компании присылают приглашение встретиться в одном баре. Я их все пропустила. Хотя и было немножко любопытно, но как-то не тянуло. Вчера, пока работала на рынке, подумала, не означает ли это мое нежелание близости к актерам одной слабости: раз я не являюсь известной и признанной местной артисткой, то и желания быть в кругу коллег нет. А если бы я что-то уже сделала, то с удовольствием мчалась бы на встречу, чтобы насладиться собой, вернее – знанием других о моих достижениях.
   Так что не только по этой причине, но и из любопытства я взяла и поехала туда. Войдя, увидела длинный стол, много галдящих молодых людей, рассевшихся по скамьям, кусок яркой ткани с названием компании на стене. Совершенно спокойно прошла и села. Как-то естественно устроилась в стороне, у бара и наблюдала за их лицами, поведением и талантами. Заказала бутылочку алкоголя (все еще не нашла любимого, видимо, самой придется придумать). Затем – вторую. Знаешь, при виде братьев по прошлому сердце не вздрогнуло, они мне показались совсем плоскими, правда – как лист, хотя видела красивые лица и жесты, но ничего, что хоть немного напоминало бы всеобъятность того дня на рынке.
   Их яркие новомодные тряпки, макияж, жирный блеск волос, их шутки, флирт, серьги, движения широким плечом не тронули моего сердца. Значит, я – не одна из них, актеров, перспективных, молодых, очаровательных красавцев. Я – с рыночными торговцами, а не с этими фигурками из ускоренного мелькания кинокадров. Я – продавщица с рынка, стремящаяся к совершенному – никакому – состоянию рыночной торговки, и достигну его.
   Ведь они – актеры, черт подери, и ни один, ни один (ну, может, один-другой) даже не заметил, что я пятнадцать минут не отрываясь глазела на них. Так где же то вечно чуткое актерское внимание, чувство окружающего пространства, стремление впитать законы окружающего мира? Я конечно не слепая, у меня ведь есть глаза: были очаровательные черты лица или беззаботные жесты, гримасы, красивые взгляды, тела, как нарисованные, проблески юмора. Но его струйка еле сочится наперекор их ярким, галдящим, второсортным винам.
   Я – актриса? Не помню. Вижу себя в трудах, на киноплощадках, на сцене, но не вижу себя пьющей чай с интеллигентами. Иными словами, вижу половину себя. А постоянное игнорирование почти всех источников искусства показывает и отношение к культуре. Не знаю, не знаю. Сидела там, у бара, в двадцать раз перезашитых и опять порванных старых брюках (кстати, они всё рвутся на правом колене, там никогда не зашиваю), почти метр восемьдесят, широкоплечая, с сильной спиной (от подносов с фужерами, тарелок, из которых ели господа, и ящиков на рынке), в поношенной куртке с грязным воротом, свитере десятилетней давности (одном из мамой отданных), вся потная, с грязными, давно не стриженными ногтями и руками, отдающими колбасой, ноющими от стояния за прилавком ногами, лохматыми жирными волосами, ради рынка накрашенным и за день потом смытым лицом. Ну, если это – актриса, тогда самая лучшая, которую именно потому никто ни сейчас, ни потом не зовет и не замечает. А если кто ее и позовет, то случится переворот, все в тридцать раз сильнее сотрясающий и меняющий.
   Не вижу себя на вершине сценической карьеры, не вижу себя среди других альпинистов или горных королей, ближе большинства которых мне корабельный посудомойщик Алан или Васку, танцующий со скатертью, или сосед-индус, каждый день выходящий в свой садик и громко кричащий, пока кто-нибудь не введет его в дом.
   Ушла из бара и поехала в город. Купила четыре бутылочки алкоголя, отправилась в центр города искать Вожака, шла с места на место, потихоньку потягивая из рюкзака. Неплохо было только в гей-клубе, решила, что каждую пятницу или субботу буду туда ходить. Там обстановка показалась самой теплой. Самой теплой, потому что никто ко мне не лез, могла спокойно, со стороны наблюдать за похотливостями. Подумала, что существуют всякие ночные и стриптиз-бары, кабаре, ой сколько притонов еще предстоит обойти!
   Вчера на секс-улице заглянула в варьете, местечко, обитое бархатом и с эротически настраивающей музыкой; должна признаться, там я обнаружила кое-что свое: тот красный свет, полумрак, одиноко пьющие люди (и я в их числе), все время неожиданно попадающиеся особи, полные эротических капризов, проплывающий мимо транссексуал на высоких белых каблуках и т. д. Меня многое влечет. Но больше всего – женщины, мужчины и животные. Вожак, где и почему еще не?
   Ак. Вчера куртизанка вернулась домой одна?
   Саке. Ну конечно! Одна-одинешенька, сегодня рано вставать, с семи – рынок. Ладно, раз уж заговорила о куртизанке, так расскажу. Хочу продаться. Видела в кино, как какому-то богачу продали невинную девушку по какой-то очень хорошей цене. Так я подумала, знаешь, было бы интересно. Понятно, не ради денег. Нашла в интернете агентство и написала в администрацию письмо, попросила информацию. Ситуация у меня такая: хочу побыть одноразовой проституткой, я одинокая и нетронутая, хочу найти клиента, гурмана любви и в то же время социально и общественно стабильного, способного заплатить кругленькую сумму за невинную девушку. Было бы совсем неплохо. Может, окажется, что тот клиент и есть мой Вожак. Если, чтобы его встретить, надо это сделать – пожалуйста. Агентство мне не ответило, хотя я писала, что я совершеннолетняя и знаю, что делаю, никакого психологического краха точно не будет. Еще подумала, что было бы хорошо, чтобы это было нелегально, тогда довелось бы побывать в тюрьме. Ну да ничего, для тюрьмы при случае найдутся другие способы. Правда, не написала в то агентство, что у меня нет никакого реального успеха у мужчин, что они меня боятся, будто я больная. Знаешь, подумалось: а может, я случайно и в самом деле больная?..
   Ак. Как ты думаешь, почему ни один мужчин не забрал тебя себе?
   Саке. Честно говоря, меня брал каждый встречный, кто хотел меня хотя бы настолько, чтобы протянуть руку и взять, увести и зажечь. Таких было ни больше ни меньше – ноль. Почему? Может, когда-нибудь отвечу, спустя еще пару новых жизней. А может, уже ответила в этом интервью. Чем скорее появится Вожак, тем лучше будет для всех, тем меньше вероятность, что к тому времени я уже буду больна СПИДом. Что скажешь, Ак?
   Ак. Ну смотри, из этой жизни, жизни твоего клиента, уже сложились две совершенно отдельные жизни: страстей тела и рыночной торговки.
   Саке. Ой, не знаю, давай не делить так жестко. Честно говоря, я хотела бы совсем потеряться между жизнями, потерять им счет, задыхаться от их обилия и опять восстановить дыхание только ради их множества и шири. Есть только одна жизнь. Моя.
   Ак. Ты довольна?
   Саке. Со всех сторон совершенно восхитительно довольна и со всех сторон совершенно восхитительно недовольна. Как всегда-всегда-всегда. Вожак. На улице громко лает дождь. Слышишь?
   Ак. Что еще можешь добавить?
   Саке. Ничего.
   Ак. Спасибо.
   Саке. Спасибо.

   Однажды Апсихе сидела дома, слушала, как жена вопящего индуса поет в садике колыбельную для маленькой девочки, и думала, как бы еще потренироваться быть человеком. И поняла, что для нее всего более чуждо и неактуально то, что, в сущности, для человека ближе всего: дифференциация полов и их совместность. До сих пор всю жизнь для нее существовал только цельный бесполый человек, чьи черты, натура не могли разделиться на пол и пол. Почему же их два? Где тут собака зарыта? Что это? Кто такие мужчины? Ну если они сами не хотят ей объяснить, она настигнет их там, откуда не убегут. Напевая перекошенным голосом и с дрожью в сердце, она стала думать о конторах, где могли бы бывать куртизанки.