Емцев Михаил. Приговорен к наслаждению

   - Ничего я вам не скажу, пока вы не развяжете мне руки.
   - Брайтон! Вы же человек! Посмотрите, во что вы превратились. Да во имя вашего дела вы должны рассказать все! Или вы хотите, чтобы все... все, с кем вы были вместе, превратились бы в такое же...
   - Спрашивайте.
   Лицо его побледнело, и резко обозначились тени на висках.
   - Когда вам сделали операцию?
   - Не знаю... После суда меня отвели обратно в камеру. Потом пришел Страатен... по поводу кассации. А дальше я ничего не помню. Очнулся я здесь.
   - Вы не догадываетесь, зачем вам ввели в мозг эти проволочки?
   - Они подключаются к таким штепселям... В общем...
   - Кто вас подключает?
   - Никто. Каждый подключается сам.
   - Зачем?
   - Чтобы испытать наслаждение. Вы отпустите меня? Не сейчас, а потом, вечером?
   - Какое наслаждение?
   - Наверное, вы не поймете. Это смысл жизни... Понимаете? Невероятное наслаждение! И свобода, и любовь, и ликование, и полная безопасность, и удивительная нега.
   - Вы подключаетесь вечером? С десяти до десяти пятнадцати?
   - Да, после отбоя. Только я не знаю, сколько это длится. Я очень быстро засыпаю. Счастливым. И все остальные тоже счастливы.
   - Кто заставляет вас работать?
   - Никто.
   - Зачем же вы работаете?
   - Если мы не выполним норму, то не будем счастливы. Тогда, наоборот, нас охватывает ужас, смятение и страшная боль. Это безысходный кошмар! Я пережил его только однажды. Но не дай бог, чтобы со мной это еще раз случилось. Мы все очень боимся этого.
   - Какая у вас норма?
   - Не знаю... И никто не знает. Надо работать в полную силу, и тогда норма будет выполнена.
   - И вы довольны такой жизнью?
   - Доволен.
   - Да понимаете ли вы, что это пытка электротоком? Вы раб! И остальные рабы тоже! Такого рабства еще не знала Земля. Неужели вы не понимаете?
   - Понимаю. Но это ничего не меняет. Я уже не могу... иначе. Я умру без этого наслаждения. Раньше я не боялся смерти, теперь боюсь.
   - Это все страшная болезненная иллюзия. Это только слабый электроток, раздражающий центр удовольствия вашего мозга. И ради этого вы влачите самое страшное рабство.
   - А вы?
   - Что я?
   - Разве ваша жизнь построена иначе? Разве вы живете не для того, чтобы ток чаще раздражал ваш центр удовольствия и реже центр ужаса? Какая разница между нами? Все сводится только к тому, что ток удовольствия рождается в вашем теле под влиянием денег, которые вы получаете, женщин, с которыми пьете в блестящих ресторанах. Вот к чему все сводится. А ко мне удовольствие приходит от штепселя, минуя все эти ненужные стадии. И оно настолько сильнее вашего, насколько смерть сильнее простого сна. Мы оба щекочем свой мозг. Вы непроизвольно, а я - сознательно. Поэтому оставьте меня в покое. Отпустите меня, наконец!
   Он опять закричав страшно и дико, нечеловеческим усилием пытаясь разбрвать веревки. На губах у него выступила пена.
   - Успокойтесь. Мы отпустим вас вечером. Кто они, ваши товарищи по резервации?
   - Такие же, как и я. Несчастные скоты или бессмертные боги, думайте, как хотите.
   - Кем они были раньше?
   - Не знаю. Мы мало говорим между собой. Тут есть убийцы и насильники, шпионы и ревнивцы, борцы за свободу и контрабандисты. Но мы все становимся тут одинаковыми. Все живем ради одного.
   - Кто были те, кто умерли до вашего приезда?
   - Не знаю. На воле тоже умирают. Но остальным это не мешает жить.
   - Вас еще можно вылечить, Брайтон. Найдите только в себе силы...
   - У меня нет ни сил, ни воли, ни желания! Оставьте меня в покое. Это единственное, чего я хочу. Отпустите меня!
   Я больше не мог выдержать. Быстро вылез из палатки и, ломая спички дрожащими руками, пытался закурить сигарету.
   - Я все слышал, - сказал Страатен и щелкнул зажигалкой. Я примерно догадывался, в чем тут дело, но не мог даже вообразить, насколько все это чудовищно. Теперь мне понятно, почему никто не пытается бежать. Здесь не нужна охрана. Правильно сделали, что ее сняли. Нет лучшего стража, чем электромагнитное реле. Оно включает ток на подвеске, в штреках и в кухне, подсчитывает выработку и в зависимости от этого посылает в мозг сигнал наслаждения или боли. Как просто! Как автоматически и бесчеловечно просто!
   - Что мы будем делать с ним? - Я махнул рукой в сторону палатки.
   - Он конченый человек. Это наркоман в последней стадии. Я видел таких. Они неизлечимы.
   - Но он же здесь совсем недавно!
   - Прогресс, дружище! Прогресс! Чтоб так изуродовать человека, простому морфию нужны были годы. Электроток сделает это за один сеанс.
   - Ты считаешь, что тут есть связь?
   - К сожалению, этот несчастный прав. Тот же морфий, попав в кровь, превращает в мозгу в обычный электрический ток. Это электронаркомания. По-моему, дело безнадежное.
   - Но ведь таких лечат.
   - Не так уж успешно, как это принято думать.
   - А если их лишить наркотика?
   - Они либо добудут его, либо умрут, либо выздоровеют.
   - Тогда мы не должны отпускать Брайтона. Он был сильным человеком. Должен вынести.
   - Что ж, попробуем... У нас в аптечке, кажется, есть ампула пантопона. Попробую ввести ему. Может быть, немного успокоится.
   Страатен полез в палатку. А я прислонился щекой к влажной холодной коре. Мне было так жутко, как никогда в жизни. Впервые я задумался о таких вещах, как бытие, сознание, конечная цель. Я не мог забыть горячечных слов, которые выкрикивал Брайтон. Я тогда не нашелся, что возразить на них. Но дело не в этом. Брайтону не нужны никакие возражения. Они нужны мне! Но я по-прежнему не нахожу их. Как же жить дальше? Неужели все в жизни лишь импульс тока? Нужно избегать неприятного и стремиться к приятному. Мы просто машины, не сознающие, как дешево нас надувает природа. Но ведь это не так! А исскуство, а самопожертвование... Ненависть. Ненависть к тем, кто построил эти резервации, например. Я же могу во имя этого отдать жизнь? Наверное, могу. Тогда в чем дело? А если бы я оказался на месте Брайтона? Я стал бы таким же? Вот в чем загвоздка! Я стал бы таким же... Но все же это был бы уже не я, а кто-то другой, больной, искалеченный, Мало ли больных людей в мире! Взять хотя бы тех же наркоманов. Ведь никто еще не усомнился в человеческих ценностях, глядя, как они беснуются. Почему же я теперь подвергаю все мучительной переоценке? Просто слишком чудовищно само преступление. Вот отчего шевелятся на голове волосы. Это же фашизм. Страшный механизированный фашизм атомного века. Индустриальное порабощение человеческой психики. Растление душ. Низвержение моральных устоев. Вот что это такое...
   - Спит. Я, кажется, усыпил его, - сказал Страатен.
   - Слушай, Страатен. Мы пришли сюда помочь ему. Теперь все иначе. Помогать нужно всем: тебе, мне, людям, которых мы даже не знаем. Понимаешь?
   - Я рад, что ты так думаешь. Я и раньше кое-что знал об этой резервации. Мне казалось, что я ввязываюсь в это дело только ради него. Теперь я вижу, что это не так.
   - Мы должны во что бы то ни стало вывезти отсюда Брайтона. Даже ценой его жизни. Пусть это звучит жестоко, но мы должны так поступить. Ты понимаешь, зачем он нам нужен?
   - Я все понимаю. Но у нас слишком мало ампул. Нельзя же его все время держать связанным.
   - Если другого выхода нет - можно. У него сильный организм. Я думаю, он вынесет. А здесь он все равно скоро погибнет.
   - Ты думаешь, это так сильно истощает психику?
   - Не только это. Вот, смотри. - Я достал из кармана несколько кусочков породы, подобранных в шахте. - Это золотоносные конгломераты, содержащие уранинит. В таких шахтах должны работать машины, а не люди. Понимаешь? Все они обречены на страшную смерть.
   - Пойду сделаю ему еще один укол, - сказал Страатен. Жаль, что у нас нет морфина.
   * * *
   Всю ночь меня мучили кошмары. Тяжелые и горячие удавы упругими кольцами сжимали грудь, гипнотизировали безумными белыми глазами. Отдаленно я сознавал, что сплю, но это не мешало мне цепенеть от безысходного, невыразимого ужаса. Хотелось кричать, но глубины сна, как водные толщи, поглощали все звуки.
   И вдруг немота прорвалась, как набухшая подо льдом река. Я не слышал, что говорил Страатен. Я просто дышал, легко и свободно. И с каждым вздохом успокаивалось колотящееся сердце ив груди разливалось блаженство успокоения и безопасности. Но постепенно до меня стал доходить смысл слов.
   - ... невероятной силы, - донеслось ко мне из далекого надзвездного мира.
   - А? Что? - переспросил я, ошалело тараща глаза.
   - Он же разорвал веревки! Он ушел туда, назад, а мы даже не проснулись.
   Брайтона в палатке не было. Я взял у Страатена фонарь и направил его на обрывки веревки. Конечно, Страатен ошибся. Брайтон не разорвал, он просто перегрыз их. Но факт оставался фактом - Брайтон ушел.
   Мы больше не ложились. Говорить не хотелось. Я сварил кофе.
   - Что ж! Не выгорело. Надо собираться. Будем уходить, вздохнул Страатен.
   - А может, еще раз попробуем? - робко предложил я, зная, что вторая попытка почти наверняка провалится.
   Да и не стали бы мы ловить Брайтона еще раз. Ничего не поделаешь, раз уж так вышло. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь.
   - Продовольствия у нас остается только-только чтобы вернуться. - Страатен выбросил сигарету в серый треугольник, чуть видимый в черноте палатки. Впервые он не зарыл окурок в землю.
   Сонно прокричала какая-то птица. До рассвета оставалось часа полтора. Я не заметил, как задремал.
   А когда начался день, мы увидели с нашего наблюдательного пункта Брайтона. Он шел в последней шеренге. На этот раз там была полная четверка. Может быть, доставили новеньких, или же этой ночью умерло сразу двое. Сейчас мне это было безразлично...
   С четырех сторон ползли к терриконам большие серые гусеницы.
   - Заберемся в вагонетку, как только остановится подвеска, - сказал я.
   - Да. Сегодня же вечером.
   - А если мы испортим всю эту музыку?
   - Что ты имеешь в виду?
   - Не притворяйся, адвокат. Ты прекрасно понимаешь, что я говорю.
   - Можем ли мы взять на себя такое...
   - Брайтона мы же попробовали... изолировать.
   - Он был один. А здесь десятки несчастных. Они же умрут.
   - Здесь они все умрут, Страатен! И ты это знаешь. Но ты сам сказал, что часть наркоманов выживает. Мы должны спасти хоть кого-нибудь из них. Шахта все равно их доконает.
   - Ты думаешь, они перестанут ходить в шахту? Ошибаешься. Сработает рефлекс. Они не перестанут добывать этот конгломерат, не перестанут. А мы их лишим единственного, что у них осталось.
   - Если мы уничтожим питающий кабель, то парализуем не только агрегаты электропыток. Работы в шахте тоже приостановятся. Встанет клеть, не будет вырабатываться сжатый воздух, замрут вентиляторы, погаснут лампы.
   - Об этом я не подумал.
   - Естественно. Откуда тебе знать, что такое шахта? Ну так как, ты согласен?
   - Ты точно знаешь, что работа в этих шахтах смертельно опасна?
   - Да. Я хорошо знаю эндогенные урановые руды. В них очень много полония. Рак легких, не только лучевая. ..
   - Ладно! Давай тогда попробуем. У тебя есть план?
   - Я уже все продумал. Мы взорвем все трансформаторы, кроме того, который обслуживает подвеску.
   - Почему?
   - А как мы тогда отсюда выберемся? И в городе сразу же подымется тревога, если подвеска встанет.
   - Да. Конечно. Ты прав. Давай дальше.
   - Что с тобой? Ты какой-то угнетенный, подавленный... В чем дело, Страатен?
   - Так. Пустяки. Пройдет. - Он махнул рукой. - Дальше.
   - Чтоб надолго вывести этот лагерь смерти из строя, хорошо бы взорвать и коттеджи тоже. И мост через ущелье между африканскими резервациями.
   - На мост у нас не хватит взрывчатки.
   - Наверное, не хватит, ты прав... Впрочем, там должна быть минная галерея, но все равно не хватит. А на коттеджи хватит! Их всего восемь. Нужно заложить снаряд прямо на чердаке среди аппаратуры.
   - Их не восемь. По крайней мере в четыре раза больше.
   - Ты имеешь в виду резервации черных?
   - А они что, не люди?
   - Успокойся, Страатен! Что ты, в самом деле? Просто я не подумал об этом. Все же внимание было сосредоточено на этой резервации. И вовсе не потому, что она европейская. Здесь же Брайтон, твой друг. Разве не так?
   - Не знаю. Не уверен. Может, и так. Во всяком случае, взорвать все коттеджи мы не сумеем. Давай взорвем только трансформаторы.
   - Идет. Начнем закладывать?
   - До обеда не успеем. Подождем до конца перерыва. Это трудно - взорвать трансформаторы?
   - Плевое дело! Жаль, что у нас не так много времени. Хорошо бы заминировать фундамент. Тогда бы и сам черт здесь не уцелел. Пришлось бы все начинать сначала. Понимаешь, в чем неудобство? Нам придется просто подвязывать заряд. Без всякого уплотнения. Конечно, и на поверхности здорово покалечит. Но такой силы уже не будет. Слишком большое рассеяние, а кумулятивных зарядов у нас нет.
   - Я так и не понял тебя. Получится у нас что-нибудь или нет?
   - Получится! Об этом не волнуйся. Просто мне хочется полностью парализовать этот Майданек. Вот если бы взорвать еще шахты...
   - Дай тебе волю, ты взорвешь весь мир. Выведем из строя резервации на месяц, и то хорошо. За это время можно поднять вокруг этого большой шум.
   - Рискованно это.
   - Почему?
   - Да не оставят они свидетелей! Понимаешь? Они их сразу же ликвидируют. Здесь же все приговорены судом к смерти. Их расстреляют без всяких церемоний, сразу же, как только ты подымешь шум.
   - Мы это предусмотрим.
   - Как?
   - Твое дело - хорошо организовать взрыв, а политическую кампанию организую я и... другие компетентные люди. Во всем должен чувствоваться профессионализм. Ты геолог, подрывник... в общем, техническое лицо. А я юрист, следовательно, политический деятель... Доставай свой динамит. Я к нему и прикоснуться боюсь.
   * * *
   Взрыв произошел в 10 часов 02 минуты, сразу же после того, как на дорожках зажглись фонари. Резервации потонули в густо-синем растворе ночи.
   - Ты уверен, что трансформатор подвески не пострадал? спросил Страатен, все еще лежа на земле.
   - Уверен. Вставай, пойдем отсюда. Там же семь секций: четыре обслуживают резервацию, две - шахту и одна - подвеску. Ошибиться невозможно.
   - А ее не заденет при взрыве?
   - Не думаю. Хорошо, если как следует обработает те, что нам надо. Слишком мало взрывчатки всетаки. ..
   - Больше не унести. Жаль, что взорвалось так рано. Надо бы попозже, пока все уснут.
   - Не рассчитал немного длину шнура. Сойдет и так. Даже лучше, что так получилось. Считай, что лечение началось. Мы переночуем прямо у подвески?
   - Конечно! Кто нас увидит? Безлюдье... Ровно в шесть заберемся в вагонетку, и - прощай, резервация рогатых смертников.
   - Палатку, я думаю, ставить не будем. Не хочется распаковывать.
   - И не надо. Место сухое. Переночуем и так.
   Мы уже подходили к подвеске, когда услышали рокот. Так шуршат муравьи, растекающиеся всепожирающей лавиной по джунглям, и гудит зачинающийся над сухим вельдом пожар. Сначала ни я, ни Страатен не обратили на него особого внимания. Мало ли что может шуметь теплой африканской ночью! Но шум нарастал, и мне показалось, что я слышу какие-то стоны, всхлипы, отдельные выкрики.
   - Что это может быть? - спросил Страатен и потянул меня за рукав.
   - Не пойму никак... Вроде толпы на площади...
   - А если это они?
   - Не может быть, - сказал я и вдруг увидел, как ночь загорелась яркими огоньками. Точно в сонном городе вдруг зажглись окна или затанцевал рой светляков.
   - Да, это они, - спокойно сказал Страатен. - Они надели каски и зажгли фонари. Может быть, нам уйти?
   - Зачем? И некуда уходить. Они почти окружили нас. Разве что бросить все и побежать вдоль подвески.
   Серп из золотых мятущихся огоньков медленно и плавно смыкался в кольцо. Мне стало страшно. Я лихорадочно искал выхода. Мы слишком промедлили. Теперь, вероятно, было поздно бежать даже вдоль подвески.
   - Наверное, это просто паника тоски и отчаяния. Побеснуются и успокоятся. Они же не знают, в чем тут дело, - сказал я.
   - Как ты думаешь, если мы залезем на опору, они нас заметят?
   - Не знаю. Скорее всего - нет.
   Кольцо вокруг нас сомкнулось и стало сжиматься. Но я все еще хранил какие-то иллюзии.
   - Откуда они знают, что мы. вообще есть на свете? - сказал я. - Тем более, они и подозревать не могут, что мы причастны к взрыву, который лишил их приятных снов.
   - Доставай скорее автомат и полезай вверх.
   - Почему я?
   - Да не тяни время, идиот! Я же лучше тебя умею... Лезь. Я сам найду. Куда ты его сунул?
   - Он на дне твоего рюкзака. Кто мог знать, что...
   Я зажмурился от яркого света и шарахнулся в сторону. Но со всех сторон набегали желтые кометы. Золотые яблоки с режущими нитями лучей.
   Страатен толкнул меня к опоре, нагнулся и подставил плечо. Я почти ничего не сознавал тогда. Как в сонной одури или в гипнозе, я полез вверх, в кровь обдирая руки на острых стальных ребрах. Я оглянулся, как только вырвался из светового плена. Толпа смыкалась уже почти подо мной. Я успел увидеть только мощную фигуру Брайтона. Он указывал на меня пальцем и что-то кричал. Но я не слышал слов. И еще я увидел Страатена. Лицо его серебрилось в электрическом свете, как самолет, пойманный на скрещении прожекторов. Он так и не успел достать автомат. Но я не знаю, почему он не стрелял из пистолета. Пистолет у него был. Они сомкнулись над ним, как створки ворот. В середине стало темнее, чем по краям. Они топтали его, опустив головы с сияющими огнями на лбу.
   Я лез все выше и выше, становясь невесомым от страха. Не помню, как достиг вершины и пошел по тросам.
   Когда я наконец обернулся, никто не преследовал меня. Море света отхлынуло и растекалось в бессильном отливе.
   Они шли чинить трансформаторы.