Страница:
Дмитрий Емец
Карта Хаоса
Чтобы эффективно сражаться с Тартаром, неплохо понять его логику и тактику. Предположим, что я мрак и что существует громадный, опасный для меня алмаз-артефакт, который я не могу уничтожить, так как он вечен, прекрасен, ослепителен и я не могу даже прикоснуться к нему. Он сильнее меня. Он жжет. Самим фактом своего существования он причиняет мне дикую боль.
Если я не могу его уничтожить или сдвинуть с места, я буду пытаться его спрятать от людей. Как можно его спрятать?
1. Сотворить сотни других алмазов, подобных истинному, но из стекла и разбросать вокруг. Сделать эти «алмазы» ярче и привлекательнее истинного. Человек будет хватать фальшивку, пораженный блеском ее граней. Понимать рано или поздно, что это стекло, разбивать и хватать следующую фальшивку, которая вновь окажется стеклом. Рано или поздно человек разочаруется во всех алмазах и отвернется даже от истинного.
2. Издали закидать истинный алмаз грязью или птичьим пометом лжи.
3. Вообще попытаться сделать алмаз непопулярным камнем. Упорно и систематично утверждать, что самый истинный и дорогой камень, допустим, кварц. Вводить моду на кварц, изготавливать из него украшения и т.д. Одновременно в книгах, рекламе, анекдотах, на телевидении не слишком назойливо, но часто повторять, что нет ничего пошлее, глупее, ненужнее и смешнее алмаза. В кинофильмах делать алмаз непременным атрибутом болтливых и глупых теток, и, напротив, все молодое, сильное, достойное подражания связывать с образом кварца.
4. Внедрять сугубо прагматический подход. Повторять, что алмаз де нужен исключительно для резки стекла. Внушать человеку желание (я-то прикоснуться не могу), расколоть алмаз и использовать его составные части в быту. Как сверла, стеклорезы и т.д.
Если проводить эту линию достаточно последовательно, через несколько десятилетий можно добиться того, что люди вообще перестанут искать алмаз и окажутся в полной власти мрака.
«Лисьи фокусы», т. XXXI
Глава 1
Укус хмыря
– До чего же надоели эти сложненькие и несчастненькие! Тумана напустят, сидят и квакают! Простого хочу, нормального, честного, чтобы детей любил! – сказала княжна Мэри, со щелчком вставляя в АКМ новый магазин.
Печорин побледнел.
Предположительно М. Лермонтов
Снег местами еще лежал, сбившись в грязные глыбы, а жирная от влаги земля уже робко проклевывалась свежей травой. Наглые одуванчики высунули желтые головы и, точно разведчики, цепко и зорко оглядывали местность, соображая, в какую сторону запускать, когда придет время, белый свой десант. Молодой московский апрель вступил уже в права наследства и теперь решительно освобождался от ненужного ему барахла, оставшегося от скончавшегося дяди-марта – глубоких луж и островков грязного льда.
За окном, квелый и кашляющий, точно гриппующий поэт, бродил болезненный московский пейзаж и стучался в стекло где ранней мухой, где смешанным с дождем ветром, где тонкой березовой веткой.
Неизвестно откуда появились первые шмели. Тяжелые и слабые, в воздух они поднимались с трудом и перемещались короткими перелетами. Многие и взлететь не могли. Сидели на влажной земле, шевелили крыльями и робко грелись в лучах холодного солнца.
Ирка сидела в «Приюте валькирий» и подбрасывала дрова в печку-буржуйку. В трубе буржуйки угадывалась обычная водосточная, которую Багров приволок невесть откуда. Делая изгиб, она выглядывала в форточку, прикрытая от поддувания жестяной нашлепкой.
Из дальнего угола буржуйки выползал вонючий дымок, так как дрова были сыроваты. Из своего закутка появился Антигон с большой жестяной кружкой. Быстро взглянул на Ирку и передал кружку Багрову.
– Я просил чай в девяносто два градуса, а тут восемьдесят девять! Никакой заботы о болящем! – сказал Матвей, кашляя.
Антигон что-то пробурчал и принялся вырывать кружку, однако Багров не отдал.
– Нет уж! Буду пить ледяной! А тебя пусть совесть мучает, – сказал Матвей и, отхлебнув, принялся пальцами снимать что-то с языка. – Что это за валуны? Они шкрябают мое нежное горло!
Бакенбарды Антигона задрожали от негодования.
– Это семена малины!
– Хочешь сказать, что чай еще и с малиной? Нет, Антигон, ты точно отравитель! Но так и быть: если я умру, я тебя прощаю!
Матвей лежал на кровати, укрытый колючим красным одеялом. Если приглядеться, на одеяле можно было обнаружить смазанный штамп «горбольница психиатрическое отделение», откуда оно, собственно, и пропало. Одеяло было подарено Ирке на новый год любившей такие шуточки Бэтлой, но как-то очень скоро перешло к Багрову.
В «Приют валькирий» Матвей перебрался еще осенью, сразу от Эссиорха и Корнелия. Ирка не пустила его в холодный лодочный сарай. Зимой Багров пришел было в себя, но в марте загрипповала Ирка, а теперь вот и он.
– Вначале напустили дыма, потом дали холодный чай с кирпичами. Интересно, что будет завтра? Наденут на ноги сплошные дырки и скажут, что это шерстяные носки? – продолжал ворчать Багров.
– Ты ужасно противный больной! Я грипповала в сто раз терпеливее! – заявила Ирка.
Багров недоверчиво хмыкнул.
– А кто просил два часа дуть себе на лоб, якобы потому, что он горячий? Где ты вычитала такой способ борьбы с температурой? – поинтересовался он.
Ирка смутилась.
– В какой-то книге, – быстро сказала она.
Багров склонил голову набок.
– Не верю!
– Во что не веришь?
– В существование такой книги. Полные выходные данные, пожалуйста! Автор, название, издательство, год издания?
– А в рот тебе не плюнуть жеваной морковкой? – брякнула Ирка.
– Фи! Какие странные фантазии! А еще одеяло мне передарила! – сказал Багров и, забыв про якобы раздиравшие ему горло семена малины, стал с удовольствием пить чай.
Лишь минуту спустя он опомнился и укорил Антигона, что чай уже семидесяти градусов. Того и гляди – покроется льдом.
– Не ворчи!
– Ты же первая всегда ворчишь! – сказал Багров.
– Ну и что? Я не мужчина, мне можно. И вообще, если я как следует не поворчу, как ты догадаешься, что ты передо мной кругом виноват? – проговорила Ирка.
Она была счастлива. А когда некоторые люди счастливы, они теряют ощущение реальности. Состояние легкого несчастья для создания рабочего настроения куда как полезнее.
Багров перевернул пустую кружку, поставил ее себе на лицо, закрыв рот и нос, и принялся стонать в нее. Звук получался кошмарный. Матвей был очень доволен.
– И где я только нашла этого дурака? – пробормотала под нос Ирка. Всмотрелась в Багрова и задумчиво добавила: – И, действительно, где мы с тобой познакомились?
– Не помню, – простонал в кружку Матвей.
Ирка недоверчиво сдвинула брови.
– Не помнишь?
– Я запомнил лишь твои глаза в этот миг, – сказал Багров по-прежнему в кружку и непонятно было, говорит он правду или лукавит.
«Я помню лишь твои глаза в этот миг! Как же, как же! Самый удачный способ отвечать девушке, почему ты забыл дату первой встречи и всякого такого прочего», – подумала Ирка и на этом остановилась.
Конец мысли, жуткий ее блестящий хвост, она предпочла оставить в темной и пыльной его норе. Валькирия не может быть счастлива в любви, в той эгоистичной ее части, которая только для себя, или перестанет быть валькирией. Чего уж тут непонятного? Копье валькирии – копье правды и возмездия – не может стоять в кладовке, пока его хозяйка будет праздновать трехнедельный юбилей сорванной вместе ромашки.
Дрова в буржуйке наконец высохли и разгорелись. Тянуть гарью перестало. Ирка представила, как выглядит их домик снаружи. Подвешенный между деревьями вагончик, подняться в который можно только по веревке, с торчащей из окна дымящейся трубой.
Минувшая зима выдалась спокойной, без крупных стычек с мраком. Копье слушалось нормально, хотя всякий раз, вызывая его, Ирка испытывала тревогу. Все-таки совесть ее была не совсем чиста.
Прочие валькирии навещали ее нечасто. Несколько раз заглядывала Бэтла, притаскивающая всякий раз по рюкзаку еды. Вспомнив, что Бэтла валькирия сонного копья, Ирка решила с ней посоветоваться. Незадолго до того ей дважды приснился навязчивый сон, будто она свалилась с лодки в озеро и, чтобы не утонуть самой, выпустила из рук сразу опустившиеся на дно шлем и копье. Потом, выбившись из сил, она спит где-то на песке, а множество мелких паучков ползали по ней и обматывали липкой паутиной.
– Снам не верь! Дохлое занятие! – сказала Бэтла, с хрустом откусывая яблоко.
– А разве свет не посылает снов? – спросила Ирка.
– Чудовищно редко. Чаще это делают другие, – ответила Бэтла. Учитывая, что рот у нее был набит, слово «другие» вышло как «жругие».
– А если сны сбываются?
– Тем более если сбываются. Представь, ты хочешь, чтобы некий человек упал в яму. Вначале ты подкладываешь ему под ноги твердые доски, а когда он утратит бдительность и станет наступать куда попало, доверяя тебе, подложишь гнилую.
Гелата заглядывала раза три. Как всегда она куда-то мчалась, спеша за день побывать в десяти местах, и у Ирки сидела совсем недолго. Едва успевала пожаловаться на своего оруженосца, в очередной раз чего-то учудившего, и рассказать одну-две новости, касающиеся остальных валькирий. Ирка давно уже усвоила, что среди воительниц света Гелата являлась своеобразной нитью, соединявшей бусины отдельных судеб в единое целое.
– Будут приставать, что два пажа для валькирии-одиночки слишком жирно, ты скажи, что Багров – паж Антигона, – заявила как-то Гелата, воззрившись на Матвея.
– Как это?
– А так. Историю учила? Вассал моего вассала не мой вассал. Вот и паж моего пажа не мой паж! Чуть что – сразу учебник истории под нос!
– Все-таки не говори никому, – забеспокоилась Ирка.
– Конечно, не скажу! – пообещала Гелата. – Что я, трепло? С этими оруженосцами вечно все через пень колоду! Вообрази: мой-то широкомордый стал примерять мои тёмные очки и – хруп! – выгнул дужки в стороны! Сколько они стоят он представляет? Ну, скажи, сразу нельзя было сообразить, что его ряха не пролезает?..
– Гыг!
Лицо ее оруженосца, который при этом разговоре торчал здесь же, рядом, расплылось от удовольствия и стало шире почтового ящика. Вздумай кто-то сейчас надеть на него очки, любая оправа не просто погнулась бы, но и разлетелась на куски.
– А ну не улыбайся! Ты! У тебя нет чувства юмора! – напомнила Гелата.
– И хорошо, что нет! – успокоил ее, а заодно и оруженосца, Багров.
– Чего тут хорошего?
– Если бы чувство юмора было у всех, мир превратился бы в сплошную клоунаду.
Видимо, Гелата все-таки не удержала язык на предназначенном ему аэродроме за зубами, потому что уже на следующий день к Ирке явилась Таамаг, суровая как царица амазонок. После Питера она относилась к одиночке значительно лучше, что, однако, не распространялось на Багрова.
Поймав его за свитер, она подтянула Матвея к себе и, сопя ему в брови (Таамаг была на полголовы выше), предупредила:
– Заруби себе на носу, некромаг! Если из-за тебя с ней случится какая-нибудь беда, я сверну тебе шею!
– Если с ней случится какая-нибудь беда, я сам сверну себе шею, – пообещал Матвей.
Таамаг отпустила его свитер, ухмыльнулась и щелчком пальцев сбила с плеча Багрова соринку.
– На том и сговорились! Только учти: слов назад не берем! – сказала она.
Сегодняшний обед состоял из двух банок кильки в томате, которые вдобавок пришлось открывать Ирке. Багров и Антигон хорошо готовили по отдельности, но, проживая вместе, изредка устраивали друг другу демонстрации, что приводило к невеселым результатам. Две хозяйки на одной кухне – это верный обед в столовой.
Пообедав, Матвей встал, довольно потянулся и… тут это произошло. Внезапно Багров судорожно вдохнул воздух, схватился за горло и, сделавшись фиолетовым, завалился вперед. Скорчившись, он лежал на полу, подтянув к груди колени. Спина его содрогалась.
– Дышать… не… могу, – выкашлял он с усилием.
Ирка перевернула его на бок. Матвей был уже не фиолетовым, а сизым. Это было жуткое зрелище. Багровеющий багровый Багров багровело багровел багрянцем.
– Что с тобой? – крикнула Ирка.
– Ды… шшшш… а-а…
Перевернувшись на спину, Матвей судорожно дернулся, выгнулся и застыл. Глаза его остекленели.
Ирка растерялась. Метнулась в один конец комнаты, в другой. Как поступить и как помочь ему она не знала. Опыт человеческий, а не опыт валькирий подсказывал ей, что в таких случаях делают искусственное дыхание.
Ирка опустилась на колени, рывком, чтобы лучше видеть, где сердце, разорвала на Багрове майку. Прильнула к груди ухом. Сердце не билось. Медлить было нельзя.
Раз за разом Ирка основанием ладоней давила Матвею на грудную клетку и вдыхала в Багрова воздух, пока внезапно не ощутила, что его губы ведут себя довольно странно и даже улыбаются. Ирка резко отстранилась. Вскочила. Матвей спешно попытался притвориться, но выдал себя неискренним стоном. Поняв, что разоблачен, Багров преспокойно сел и озабоченно стал разглядывать майку.
– И зачем было рвать? Знаешь, сколько сейчас стоит приличная майка? – спросил он с негодованием и тотчас с улыбкой добавил: – Я вот, например, понятия не имею.
Ирке все еще не понимала. Матвей больше не был ни фиолетовым, ни сизым. Выглядел вполне себе живым и умирать в ближайшее время не собирался.
– У ТЕБЯ НЕ БИЛОСЬ СЕРДЦЕ! – крикнула Ирка.
Багров смущенно улыбнулся. Валькирия-одиночка ощутила себя полной дурой. Никто не умеет притворяться лучше некромага.
– Вообще-то я своего добился. Ты меня поцеловала, – сказал он.
Ирка накинулась на него с кулаками. Бить некромага – дело дохлое, причем в самом прямом из смыслов, хотя один удар все равно прошел. Багров озабоченно потрогал скулу.
– Какая-то ты сегодня сердитая! Не иначе как Марс не в том доме. Биоэнергия прет пучками в разломы земной коры и завивается в колечки! Геомагнитное излучение в геопатогенной зоне! – сказал он, пародируя тех блеющих дурачков-астрологов, нетрадиционных целителей и иже с ними, что вечно паслись на Большой Дмитровке в надежде на продление аренды.
– Никто тебя не целовал! Я делала тебе искусственное дыхание!
Багров ухмыльнулся и облизал губы.
– Буду теперь знать, как это называется!
– В следующий раз, когда ты притворишься, я сперва проткну тебя копьем для верности, а потом уже начну приводить в чувство, – сказала Ирка.
Она повернулась, распахнула люк.
– Ты куда? – крикнул Матвей.
Ирка уже выскочила из приюта.
* * *
Девушки – существа странные. В большинстве случаев они обижаются только тогда, когда повода нет или он незначителен. Когда же повод есть, обиды обычно хватает ненадолго. Лишь до тех пор, пока это необходимо, чтобы хлопнуть дверью или произнести «пхе!» с должной степенью негодования.Вот и Ирка, пробежав по лесу метров четыреста, остановилась. Она стояла, прижавшись лбом к березе, тяжело дышала и одновременно совершенно ясно понимала, что злится на Матвея совсем не так сильно, как ей хотелось бы.
Более того. Она совсем на него не злится и даже рада, что все так получилось. Эта ясная мысль так напугала Ирку, что она пролетела еще метров двести, после чего перешла на широкий шаг.
Сзади кто-то заохал. Оглянувшись, Ирка увидела уныло ковылявшего за ней Антигона. Запыхавшийся кикимор шел, раскачиваясь и держась за поясницу, как старый радикулитчик.
– Не так быстро, гадская хозяйка! Имейте совесть! Если вы хотите убить Антигона – то вам это почти удалось, потому что я все равно пойду за вами, – сказал он.
Ирке захотелось закричать на кикимора, чтобы хоть на ком-то сорваться, но она подумала, что кричать на невиноватых – слишком распространенный признак слабости. Если и кричать на кого-то – то лучше всего на Багрова, а еще лучше – на саму себя.
Антигон подошел и остановился.
– И куда вы сейчас пойдете? – спросил он.
– К Эссиорху, – ответила Ирка, испытывая потребность поговорить с кем-то вменяемым. Не о Багровее, это слишком личное, а вообще.
За зиму они сильно сблизились. В Эссиорхе было что-то успокаивающее, внятно-последовательное. Такими бывают те, кто не только ищет, но и нашел себя. Ирка с ее вечными метаниями очень это ценила.
* * *
К Эссиорху валькирия-одиночка собиралась добраться наземным транспортом, хитро перескочив с одной маршрутки на другую. Способ был проверенный и немало раз испытанный, однако планы на то и планы, чтобы нарушаться. Не взглянув на номер маршрутки, Ирка случайно села совсем на другую, та куда-то свернула и промчалась по длинной пустынной улице, где каменные заросли домов наблюдались только с одной стороны. С другой же тянулся грязненький весенний парк с темными мокрыми деревьями и гаражи. Пока Ирка опомнилась и крикнула, чтобы остановили, она была уже невесть где.– Заранее надо предупреждать!
Водитель недовольно тормознул, высадив Ирку и привычно маскирующегося под младенца Антигона рядом с пустырем.
– Когда я предупреждаю заранее, мне обычно говорят, что остановиться нельзя, потому что перекресток, – задумчиво произнесла Ирка вслед выхлопному облачку отъезжающей маршрутки.
– И что теперь будем делать, жуткая хозяйка? – поинтересовался Антигон. – Телепортируем, а?
– Пешком, – упрямо сказала Ирка.
Не так давно Фулона ввела не до конца понятный запрет на телепортацию, ограничив ее только крайними случаями, и Ирка пока слушалась. Антигон уныло вздохнул. Его короткие кривые ноги плохо были предназначены для ходьбы.
Прикинув, как можно срезать, чтобы поскорее вернуться к месту, где подхватила их коварная маршрутка, они пошли через пустырь. Дальше обнаружилась узкая, в одну полосу улочка, не имевшая названия.
Ирка и Антигон остановились и начали вертеть головами.
– Неправильная маршрутка привезла нас на неправильную улицу, – пожаловалась Ирка.
Ей вспомнилось, как однажды она и еще человека три, помогая старенькой японке (полтора метра улыбчивости, увенчанные бейсболкой), пытались вспомнить, где в Москве находится улица Каровиваля, пока через полчаса не обнаружилось, что в виду имеется Коровий вал.
– Зато здесь отличные лужи! – возразил Антигон и радостно зашлепал, зачерпывая грязь ластами. Настроение у него улучшалось по мере того, как лужа становилась глубже.
Ирке пришлось делать то же самое, только уже ботинками. Вскоре улочка без названия перешла в улочку с названием, которое ровным счетом ничего не сказало Ирке. Она даже не знала, что в Москве такая есть.
– Дом десять корпус восемь! Ты когда-нибудь встречал корпус восемь? – спросила она у Антигона.
– Я даже дома десять никогда не встречал! Я умею считать только от миллиарда и выше! – отрезал кикимор, предпочитавший не заморачиваться точными величинами.
Надеясь выбраться из этих дебрей, они взяли по диагонали и снова ошиблись. Следующий выпрыгнувший им навстречу дом имел уже номер семьдесят шесть и ровным счетом никакого корпуса. Ирка озадачилась.
– Тут уже другая улица! – предположил Антигон.
– Нет тут никакой улицы! – огрызнулась Ирка. – У меня вообще такое ощущение, что Москву построили кому-то назло!
– Кому назло? – не понял Антигон.
– Мне!
С Иркой часто так бывало: скажет глупость – и тотчас бывает наказана. Вот и сейчас она проходила мимо стока для дождевой воды. Решетка была продавлена колесом неудачно проехавшего грузовика. Ирка, имевшая звездочетскую привычку не смотреть под ноги, наступила на пустоту. Падение длилось всего одно мгновение, а ступни уже встретили дно. Яма оказалась глубиной примерно по пояс.
Не успела Ирка обрадоваться, что дешево отделалась, как кто-то яростно вцепился ей в ногу. Боль была обжигающей, но всё же Ирка испугалась не раньше, чем, рванувшись, вылезла на поверхность. На ее голени висело мерзкое существо, покрытое короткой сальной шерстью. На макушке у существа были желтоватые недоразвитые рожки. Голова откидывалась точно на шарнире.
Ирка растерялась. Призвать копье она не догадалась. Вместо этого она вопила и бестолково дергала ногой в надежде, что странное существо отцепится как-нибудь само собой. Антигон оказался значительно сообразительнее. Он прыгнул на спину жуткого создания и большими пальцами деловито нажал за ушами.
– А ну открыл рот, кому говорят! Не бойтесь, хозяйка, это всего лишь хмырь! – пояснил он.
Существо поневоле разжало челюсти, яростным рывком выкрутилось и, пожелав Антигону с-с-с-сдох-х-хнут-тть, нырнуло в провал. Не тут-то было! Упорный Антигон ласточкой прыгнул следом, настиг и вцепился. Там в склизкой темноте, на гнилых прошлогодних листьях, завязалась короткая яростная борьба. Закончилась она полной викторией кикимора.
Не прошло и минуты, как он показался из ямы, перепачканный, с прилипшим к носу обрывком газеты, но довольный и победительный. За собой он волок хмыря, гибкие руки которого были без сантиментов завязаны морским узлом, а в открытый до предела громадный рот вставлена пустая пивная банка, найденная там же, в яме. Надо отдать ему должное, даже в таком тактически невыигрышном состоянии хмырь пытался с ненавистью мычать, ругаться и плеваться.
– В человеческом мире этой дряни быть не положено! Неплохо бы его того… в кислоте растворить! А, гадкая мерзайка?! – предложил Антигон.
– Почему в кислоте? – удивилась Ирка.
– Да, окромя кислоты, ничем это чудо огородное не проймешь. Разве только вашим копьем. А так хоть картечью стреляй: любая рана за пять минут зарастет, – со знанием дела сказал кикимор.
Хмырь замычал и принялся выплевывать банку вдвое яростнее. Заметно было, что упоминание кислоты его не вдохновило.
– Что, не нравится? Вот и сидел бы тихо в своем люке, сволота лубочная! Нечего зубусы было распускать! – восторжествовал Антигон.
Ирка наклонилась и задрала штанину, не без страха взглянув на ногу. Рана была серьезной, с четко отпечатавшимися зубами. Всё же валькирии повезло. Джинсы заставили зубы хмыря соскользнуть и помешали ему вцепиться глубже. В результате получился скорее сдавленный прикус-ушиб, чем режущий укус.
– Отвратная нога! Без-зобраз-зная, гряз-зная, кривая! Мерз-з-кий вкус-с-с! Тьфу! Я чуть не подох-х-х! – пролаял хмырь, наконец выплюнув банку.
Антигон поднял ее, осмотрел и затолкал вновь, на этот раз глубже. Ирка ощутила острую обиду. Теперешние ее ноги были совершенно нормальные, даже красивые, но нежить хорошо знает, чем кольнуть. У созданий мрака на скрытые комплексы нюх, как на падаль. Они их чуют и моментально начинают отрывать лапами. Чем глубже зарываешь, тем энергичнее раскапывают, поскуливая от нетерпения, и лишь когда совсем расслабляешься и перестаешь прятать, как Улита свою полноту, беспомощно отбегают в сторону, попросту переставая видеть.
Так устроено зрение мрака, что видит только родственное себе – пятнышки гнили, слабости, любое место, в которое можно ударить. Моряк издалека видит лишь моряка. Летчика же не заметит и в трех шагах, разве что он будет в форме.
Своими комплексами Ирка внутренне, сама того не подозревая, сближалась с… Петруччо Чимодановым. Когда Чимоданова фотографировали, он специально кривлялся и корчил рожи, чтобы доказать сам себе, что абсолютно безразличен к своей внешности. Другим он это успешно доказывал, а вот себе нет.
– А зачем тогда кусал, если ноги страшные? – спросила Ирка.
Хмырь перестал выплевывать банку. На его плоском лице отразилось, что он и сам этого не знает. Появилась в поле зрения нога, он и тяпнул.
– Даю клятву валькирии, что отпущу тебя, если ты ответишь мне… ну скажем, на четыре вопроса, – предложила Ирка с опрометчивым великодушием. – Согласен?
Хмырь закивал так торопливо, что круглая голова заметалась на жирных плечах, как бильярдный шар. Ирка даже забеспокоилась, не собирается ли он таким образом покончить с собой, свернув себе шею. Перестав болтать головой, хмырь с необычайной ловкостью вскинул вверх кривую ногу и пошевелил длинным и цепким большим пальцем, поджав остальные.
– Что это значит? – не поняла Ирка.
– Это значит «раз»! Ваше «согласен?» тоже было вопросом. Ишь ты, арифмометр собачий! – с невольным восхищением пояснил Антигон. – Зачем вы поклялись, жуткая хозяйка? Не надо ничем клясться! Кто много клянется – тот потом себя клянет!
– Не вмешивайся! Я хочу узнать, что он тут делает! – сказала Ирка.
– Вы что серьезно, хозяйка? Разве можно ему верить? Надует! – возмутился Антигон, выдергивая изо рта кикимора банку. – Эй, ты! Вынь ватные палочки из ушей и слушай меня внимательно! Я сам чуток нежить и вашу породу знаю! Если не то, что ложью пахнет, но хоть тенью лжи – вместо башки у тебя будет расти моя булава. Намек был достаточно тонким?
Хмырь с ненавистью покосился на Антигона и прошипел в лицо Ирке:
– Вы обещ-щ-щали! Я ф-фсе с-с-слыш-ш-шал!
– И мою клятву ты тоже слышал? А чем же я, интересно, клялся? Твоим скальпом? – поинтересовался Антигон, красноречиво покачивая булавой на кистевом ремешке.
Хмырь заглох, устремив на булаву внимательные зрачки.
– Вопрос первый из трех оставшихся. Что ты делал в человеческом мире? – озвучила Ирка.
– Ис-с-скал! Вс-с-се наш-ши пос-с-сланы ис-с-скать! Проч-чесать Верх-х-хнее Подземье! Там внизу ф-фсе з-з-злы, оч-чень з-з-злы! Если не найдем, ф-ф-фсем будет плох-х-хо! Будет бол-ль!
Ирка напряглась. В голосе хмыря, когда он сказал «боль», ей послышался неподдельный страх.