Емец Дмитрий. Мефодий Буслаев. Свиток желаний

   – Ой, знаю я, чьи это проделки! Это все эйдос твой непроданный буянит! Ничего, свидетеля-то я так, для кучи приплела. И без него сойдет, – проворчала старуха.
   Аида Плаховна небрежно убрала расписку в рюкзак и, пошатываясь, взяла косу.
   – Пошла я, ребятушки, покошу маненько. Уж и ноженьки не ходят, а ручки все трудятся. А ну как я совсем слягу – как же люди на земле умирать-то будут, сердечные? Бывай, Улитушка, бывай, сиротинушка!.. За Ареем-то присмотри, непросто ему. Страдает Арей, уж я-то чую. А все она, память проклятая!.. И ты, Мефа, здоров бывай! Тута, ведаю, в скорости такая каша заварится, что невесть как и расхлебаешь!
   – Какая каша? – спросил Мефодий.
   – И-и-и, милый, сразу видать – зеленый ты ишшо! Кто ж у смерти-то про будущее спрашивает!.. Коли я тебе отвечу, так мне ж тебя и чикнуть придется! Так что, интересуешься?
   Мамзелькина взглянула на Мефа так остро, что тот даже попятился. В маленьких глазках Аиды Плаховны полыхала жаркая и пустая бездна.
   – Нет, не надо! – поспешно сказал он.
   – Ну как хочешь! Вольному воля, спасенному рай!.. Прощевай, ясноглазенький, да за эйдосом своим знай приглядывай. Эйдос-то, может, у тебя и не лучше прочих. Много я их переносила, каждому цену знаю...Да уж больно большие силы за ним, за эйдосом твоим, стоят, стоят... Туточки как в казино: порой семерка с восьмеркой так сцепятся, что туз и не суйся! Ясно тебе?
   – Ясно.
   Старуха ухмыльнулась.
   – Люблю понятливых. Ты ведь понятливый?
   – Да.
   – Вот и славно. И за Дафной-то своей присматривай! Уж больно шустрая девка – как бы чего не вышло. Из-за нее не вышло. И... с ней не вышло... Понял меня?
   В словах старухи Мефодию почудился намек – очень ясный намек. Но насколько к ближайшему будущему относилось ее пророчество – этого он не ведал. Чувствовалось Буслаеву, что здесь не так все просто. Ох, как непросто!
   Аида Плаховна вышла, волоча ноги. Снаружи донесся ее сухой, деловитый кашель, и почти сразу где-то на соседней улице истошно завыла сирена реанимации. Были ли связаны эти события, Мефодий не знал. Хотя не удивился бы, узнав, что старуха начала свою работу, еще находясь здесь. Настоящие профи некроотдела не отрываются от производства ни на миг. Их коса взмывает и падает по десять раз за минуту.
   После ухода трудолюбивой старушки Мефодий и Улита остались в приемной вдвоем. Улита, на которую свалилась куча пергаментов Мамзелькиной, требующих сортировки, снова была не в духе. После суккубов и комиссионеров она, по ее собственному выражению, долго восстанавливала в душе кислотно-щелочной баланс. К тому же вечером ей предстояло очередное свидание и требовалось наскрести на стенках и собрать в кучку хоть немного хороших эмоций.
   Не желая, как губка, втягивать ее черное настроение, Мефодий от нечего делать отправился в соседнюю с приемной комнату. Это был тесный и мрачный закуток у лестницы, в котором из мебели обретался единственный диван, такой дряхлый, что Мефодий не удивился бы, узнав, что на нем спал сам Ной в своем ковчеге.
   В темноте что-то заскрежетало, точно в замке повернулся ключ, и хриплый голос произнес:
   – Старый грешник Протагор говорил: «Человек есть мера всем вещам: существованию существующих и несуществованию несуществующих». Этим он хотел сказать: «Если человек верит в богов, то они есть, если не верит, то их нет».
   – Кто здесь? Я спрашиваю: кто здесь? – нервно спросил Мефодий.
   Ответа он не получил, но захлопали крылья, и Буслаев понял, что с ним говорил древний вещий ворон Арея. Ворон был так стар, что перья у него местами облезли и проглядывала серо-розовая кожа. Порой Мефодия удивляло, что ворон еще жив. Ни Арей, ни Улита никогда не кормили его и вообще крайне редко вспоминали о его существовании. Однако Мефодий знал точно, что ворон был с ними еще на маяке.
   Глаза постепенно привыкали к полумраку. Мефодий увидел, что дверца клетки распахнута. Ворон сидел на спинке дивана и искоса поглядывал по сторонам.
   – Может, тебе хоть воды налить? – предложил Буслаев.
   Ворон равнодушно нахохлился. Мефодий не знал, понимает ли птица человеческую речь или бессмысленно повторяет услышанные когда-то давно фразы. Он сел и в полутьме, слыша, как шевелится в сумраке большая птица, просидел около получаса, думая о чем-то неопределенном. Вначале в мыслях его была Ирка, с которой он поступил довольно скверно, давно не навещая ее, а затем ее окончательно вытеснила Даф со своими огромными белыми крыльями.
   Когда же Мефодий собрался вновь выйти в приемную, ворон вдруг клюнул спинку дивана и произнес:
   – В ткань веков вплетена эта притча. Была она стражем, и набросила она ему на шею шнурок с крыльями, не ведая, что предстоит ей полюбить его и разделить с ним бессмертие. Не ведала она и того, что лопухоидный мир начнет притягивать ее, что бы некогда в бесконечности соединить сердца и судьбы. Так пусть же флейта играет!
   Мефодий быстро шагнул к ворону.
   – О чем ты? О Даф? Что это значит? – нервно спросил он.
   Но птица уже вновь замолчала и лишь равнодушно прохаживалась по спинке дивана. Из прошлого ли эта притча или из будущего, ткань которого еще не соткалась, понять было невозможно. Промучившись с вороном еще минут десять, Мефодий все же добился от него очередной фразы:
   – Он сказал: Зюлъ-карнейн! Гог и Магог причиняют беды на этой земле; не представить ли нам какую плату тебе за то, чтобы ты поставил стену между нами и ними?– хрипло произнесла птица, окончательно сбив Мефодия с толку.
   Буслаев сердито повернулся и вышел. Он ожидал, что в приемной будет одна Улита, но за время его отсутствия там появились Дафна и вернувшийся зачем-то Тухломон, уже успевший забыть, что схлопотал печатью по носу. «Странно, что я не слышал, как они вошли, – подумал Мефодий, оглядываясь на каморку. – Интересно, слышала Даф, как я допытывался у ворона про нее, или нет? Хотя, пожалуй, нет».
   Даф сняла с кота комбинезон, оставив один ошейник, и теперь голый и страшный Депресняк летал по приемной, разминая крылья. Изредка он повисал на тяжелых бархатных шторах или с яростным мяуканьем вцеплялся своими острыми, как бритвы, когтями в одну из шпионящих картин. Улита, сама любившая на досуге пострелять по картинам из пистолета или попрактиковаться в метании кинжала, относилась к этому вандализму с умеренной доброжелательностью.
   Тухломон вился вокруг Даф и однообразно ныл, умоляя ее уступить ему свои крылья. Лицо комиссионера гнулось в разные стороны и в минуту меняло сотни слащавых выражений. Лысоватая макушка поблескивала. Подстриженные височки выглядели очень уместно. Весь он был такой неприятненький, точно потными ладошками вылепленный.
   – Я ж не насовсем крылышки-то! Я ж подержать! Ну, позязя! Ну ангелочек мой!.. Что тебе стоит порадовать старого больного мущиночку? Ну умоляю! Ясно вельможная панна! Будьте такая добренькая! Света жажду! Устал я от мрака, бедный старикашечка! Лобызаю края одежд! Чмок-чмок-чмок! Тьфу, нитка в зубах застряла! Не дай погибнуть страждущему! – повторял он, ползая вокруг нее на коленях.
   Даф качала головой. Она отлично представляла, что бывает с теми стражами света, которые по доброй воле одалживают свои крылья комиссионерам.
   – В Эдем хочу! В райском хоре петь, яблочки познания трескать и косточки выплевывать! Дай хоть понять, какой свет бывает, а? Я ж к свету рвусь!!! Ну зя-зя-позязя!
   – Отстань! Перестань глумиться! – вскипела Даф.
   – Слышь, светлая! Он так вовек не отстанет! Ты коленкой, коленкой ему в нос дай! – посоветовала Улита, которой надоело слушать нытье Тухломона.
   Услышав совет, комиссионер услужливо принялся подставлять Даф свой нос.
   – Прошу тебя, солнце мое, не стесняйся! И коленочкой, и ножкой, и волосики можно вырвать, и пальчики оттоптать! А ежели из автомата в меня пострелять желаешь, я и автомат принесу!.. Bсe для ясновельможной панны!.. Только крылья дай, а? Дядя Тухломончик такой бедненький, такой несчастненький! Ему грех отказать, большой грех! Тухломончику отказать – все равно как сиротку ломом вдарить! – засюсюкал он, умильно надувая щеки.
   Поняв, что иначе от него не отделаться, Дафна решительно потянулась к флейте. Заметив это, комиссионер стал быстро отползать. Смятого носа он не боялся, равно как и прочих повреждений, а вот с флейтой стража света шутки были плохи. Одна-единствен-ная маголодия могла превратить его в лужу вонючего пластилина.
   – Все-все, дядя Тухломончик уходит! Только музыки, умоляю, не надо! У меня барабанные перепонки слабые! Я нонче не танцую! – заскулил он, на четвереньках забегая за спину Мефодия и прикрываясь им.
   Мефодий поздоровался с Даф. Та сухо ответила, глядя в сторону. Буслаеву уже пару недель казалось, что Дафна его старательно избегает. А если она все же заговаривает с ним, то быстро заводится и начинает спорить по пустякам. Мефодий не мог найти этому объяснений. Он был уверен, что не обижал Даф. Хотя, с другой стороны, не исключено, что и ляпнул что-то неосторожное. С этими девчонками всегда так. Вечно обижаются на какую-нибудь фразу, которой ты сам и не помнишь. «Я так говорил?» – «Говорил». – «А когда?»
   – Депресняк! – сказала Дафна, с тревогой посмотрев на кота, который, качаясь на занавесках, задумчиво разглядывал Мефодия. – Я предупреждаю! Если ты, как в прошлый раз, позволишь господину Буслаеву тебя погладить и при этом не вцепишься ему в физиономию, мне придется помыть тебя с хлоркой. Причем как снаружи, так и изнутри.
   Тухломон надул щеки и, одновременно хлопнув по ним обеими руками – получился звук «пуф!» – подобострастно захихикал, оценив размах фантазии стража света.
   – Мне твой кот не нужен! – обиженно произнес Мефодий.
   – Прекрасно. Потому что насчет хлорки я говорила всерьез. Не хочу, чтобы на моем коте были твои микробы, – сказала Даф.
   – Ах, какое воображение! Дядя Тухломончик весь в плезире с ног до головы! Если ты захочешь воплотить свои грезы, светлая, Тухломончик с удовольствием заберется в стиральную машинку, чтобы ты нажала кнопочку! А хлорку можно насыпать мне в ушки-с! И даже туфелькой можно отшлепать! Насчет оплаты договоримся! Кроме твоих крылышек, мне ничего и не надо! – осторженно заблеял комиссионер.
   Даф посмотрела на него с омерзением. Тем временем Тухломон, вскочив на ноги, уже прыгал вокруг Мефодия, точно сбежавший из зоопарка бабуин.
   – Мое очередное почтение грядущему повелителю! Не надумали ножки об меня вытереть? Или кулачком в лобик? Он у меня мяконький, не ушибете кулачок! Или в щечку. Я щечку надую-с!
   – Отстань! – сказал Мефодий.
   Тухломон ничуть не обиделся.
   – Ну нет – так нет. Одному хорошему человеку другого хорошего человека побить никогда не поздно. А я ведь, признаться, с дельцем пожаловал. К Арею и ко всем вам-с. Я только что от Лигула. Буквально в минуту смотался: одна ножка туточки, другая уже тамочки. Со скоростью света спешил!
   – Считай, что я уже упала в обморок от счастья! Дальше что? – проворчала Улита.
   – Как – дальше что? Я от Лигула! – широко открывая глаза в картинном недоумении, повторил Тухломон.
   – Я это уже слышала. Чего надо от нас горбуну? – сказала ведьма.
   Тухломон посмотрел на нее с глумливым укором.
   – Какой же он горбун-с? Да, росточку оне маленького, сутуловаты немножко, не без этого. Да разве хорошо этим попрекать? Разве нравственно-с? А где сердечная доброта-с, где терпение-с? Ай-ай-ай! Придется мне Лигулу сказать, как вы его здесь оценили! Ой, придется!
   – Донести, значит? – ледяным голосом уточнила Даф.
   – Какие слова нехорошие говорите, девушка! Донести, фи! Не донести, а проинформировать во имя торжества закона-с и порядка-с! – обидчиво поправил комиссионер.
   – Тухломоша, рыбонька моя дохлая, выруби звук! А то ведь шерстяной носок заставлю проглотить! Ты меня знаешь! – поморщилась Улита.
   – Не поможет. Я носков, ить, много переглотал-с на своем веку! Фантазия нынче у всех богатая! Вот и Даф, страж наш ненаглядный, Мефочку, повелителя мрака, котиком поцарапать хочет! А котику хлорочки в глазки засыпать! А тут какой-то носок! Моль вот ест же и не давится! – отмахнулся комиссионер.
   – Так, значит, ел носки? И как, вкусно? – с любопытством спросила Даф.
   – Невкусно, но потреблять можно-с! – охотно отозвался комиссионер. – А теперь главное. Цель визита, так сказать. Я должен передать приглашение! Лигул зовет Арея, Мефодия и Улиту в Англию-с. К главе британского отдела мрака Вильгельму Завоевателю. Вильгельм собирает своих на междусобойчик по случаю годовщины норманнского нашествия. Будут самые что ни есть наиблагородные тузы!
   – Когда надо ехать?
   – Завтра-с.
   – Л меня, конечно, не зовут? – насмешливо спросила Даф.
   Тухломон передернул плечами, всем своим видом выразив сожаление.
   – Не положено, хорошая моя. Там мрак собирается, а ты хоть беглый, а все же свет-с! Непорядок! Вот если бы ты мне крылышки отдала – тогда без проблем, хоть сию секунду! Отдашь, а?
   Дафна молча потянулась к флейте, заставив комиссионера мгновенно свернуть агитацию.
   – Ясно. Когда надо быть? – спросила Улита.
   – Завтра в полночь. Арею сама приглашение передашь, сладкая моя, или соизволишь меня пиночком к нему сопроводить? Под самые под огненные очи-с? – ехидненько поинтересовался Тухломон.
   – Сама. Только тебя там не хватало. Стой здесь и жди.
   Улита скрылась в кабинете, прикрыв за собой дверь. Через пару минут из кабинета вышел Арей и остановился посреди приемной – тучный, сопящий. Глубокий шрам расчерчивал его смуглое лицо, разделяя его на две неравные половины.
   – С каких это пор Лигул, чтобы позвать нас к Вильгельму, посылает Тухломона? У Вильгельма что, курьеров нет? – спросил Арей недовольно.
   – Так уж случилось. Они вдвоем позвали. Сообща-с. Когда я прибыл, Вильгельм был у Лигула в гостях. Сидели, в лаве парились. Хотели курьера послать, но я вызвался. Курьеры, думаю, тоже духи подневольные! Их надобно жалеть по доброте сердечной, – кланяясь, ответил Тухломон.
   Говорил он приниженно и льстиво, однако его зоркие мигающие глазки буквально впиявились в переносицу Арея: так и ловили любую неосторожность. Мечник протянул руку и, взяв Тухломона за пластилиновое ухо, подтянул к себе. Не поднимись Тухломон на цыпочки, его ухо осталось бы у Арея в пальцах.
   – Это ты-то жалеешь? Ой, не ври! Небось вынюхиваешь для Лигула? Хочешь и тут и там – везде успеть? – брезгливо спросил Арей.
   – Вот уж нет-с! – оскорбился Тухломон. – Я к вам всей душой-с... Аи! За что?
   – Пергаменты сдал, штамп получил, пребывание продлил? Вот и славно. Теперь топай отсюда!.. Улита, меч!
   – Зачем меч? Не надо меча! Как я понимаю, это такой изящный намек-с, что мне пора уходить? Дядя Тухломон как раз собирался сказать, что он очень спешит!.. Лигулу-то передать чего? Нет? Ну и не надо, не надо! Я просто так спросил... – засуетился комиссионер.
   Трусливо озираясь, Тухломон поспешно потащился к дверям, на ходу подклеивая надорванное ухо.
   – Стоять! – неожиданно приказал ему Арей.
   Комиссионер остановился, тревожно переступая на ломких пластилиновых ножках.
   – Повернись!
   Тухломон грустно повернулся.
   – Комиссионер, вспомни: Лигул говорил тебе о шкатулках? Только прежде чем сейчас соврать, подумай, стоит ли эта ложь того, чтобы стать твоей последней ложью, – угрожающе произнес Арей.
   Тухломону явно стало не по себе. Он неторопливо достал красный в горошек платок, развернул его и промокнул платком свой лоб тем деловитым движением, которым хозяйка сметает крошки с кухонного стола.
   – Э-э... ну... Было что-то такое. Краем уха-с, – невнятно промямлил комиссионер.
   – Умница! Если бы ты соврал – отправился бы в Тартар. Я в силах сделать так, чтобы ты десять веков не смог вселиться ни в одно самое жалкое пластилиновое тело. И никакой Лигул мне не помешает.
   – Это я знаю-с. Вы можете-с, – уныло кивнул Тухломон.
   – Отлично. Если ты такой многознающий, тогда еще вопрос: шкатулку уже нашли? У кого она?
   Тухломон верноподданнически выпучил глазки.
   – Не могу знать-с! Сие тайна, покрытая мраком-с!
   – В самом деле? Какая досада! Улита, так ты несешь меч?
   Тухломон задрожал. Он уже сообразил, что, сказав «А», придется сказать и «Б». Иначе в промежутке запросто можно оказаться в Тартаре навечно.
   – Не надо-с меча! Я вспомнил-с. Всего шкатулок, в которых этоможет оказаться, две. Шкатулки – точные близнецы-с. Первая у лопухоида по имени Антон Огурцов. Это наши уже разнюхали.
   – Лопухоид догадывается, что в ней?
   – Как можно? Лопухоиды – оне совсем дураки-с.Откуда ему знать о потайном дне? – хихикнул Тухломон.
   Арей чуть наклонил голову и негромко повторил «Антон Огурцов». В лице у него ничего не изменилось. Мефодий готов был поклясться, что, едва услышав имя, он уже знал об этом лопухоиде все. От первого крика до последнего вздоха.
   – А у кого вторая? – быстро спросил Арей.
   – Со второй шкатулкой сложнее-с. Она постоянно меняет местоположение в лопухоидном мире. Наши совсем с ног сбились! Лучше, если тайник окажется в шкатулке Огурцова! – заявил комиссионер.
   Арей пытливо и страшно посмотрел на него.
   – Не врешь?
   – Нет. То есть вообще случается, вру-с. Не без этого. Но сейчас – нет-с, – затрясся Тухломон.
   Мечник мрака поощрительно похлопал его по щеке.
   – Умница! Надеюсь, ты не забудешь, что содержи мое шкатулки нужно принести не Лигулу, а мне в руки? Не так ли?
   Тухломон в тревоге завозился. Он был в панике, как таракан, случайно забравшийся в ружейный ствол и услышавший сухой щелчок затвора. Должно быть, у него существовали на этот счет другие инструкции.
   – Ну да, но, вообще-то, я обещал-с... – забормотал он.
   – Хвалю за сознательность. И учти, если этоокажется у Лигула – вследствие роковых случайностей, например, я ОЧЕНЬ обижусь. Ты понял?
   Тухломон затравленно поклонился и пообещал лично всем заняться.
   – Других и не допущу! Можете не сомневаться! – сказал он с сожалением.
   – Вот и молодец! Проваливай! – брезгливо приказал Арей.
   Комиссионер подпрыгнул и телепортировал, оставив после себя небольшое облачко вони.
   – Он донесет. Напрасно вы с ним так. Мне кажется, Тухломон вас боится и ненавидит, – проговорила Даф.
   Арей серьезно посмотрел на нее.
   – Донесет?
   – Донесет. Если уже не побежал доносить. Разве вы не знаете? – удивилась Дафна.
   – Знаю. Он донесет в любом случае. И на меня, и на тебя, и на Мефа, и на Улиту. И на себя бы донес, будь в этом хоть какая-то выгода. Ему все равно, что и кого предавать, поскольку он предал уже все на свете.
   – Тогда как же быть?
   – А никак С этой публикой церемониться нельзя. Для таких, как он, существует только одна узда: кулак, который может смять его пластилиновую голову. В конечном счете, даже призрак Безликого Кводнона не смог бы рассчитывать на его верность, – с презрением сказал Арей.
   – Безликий Кводнон? Кто это? – наивно спросил Мефодий.
   Едва в просторном зале прозвучало это имя – Безликий Кводнон, что-то изменилось. Зазвенело стекло. Со стола дождем посыпались пергаменты. Потусторонний ветер коснулся лиц, запорошив глаза прахом. Мефодий ощутил волны опасности и смерти. Они были так осязаемы, что почти стали материальными. Улита затихла и съежилась. Депресняк перестал истошно мяукать, раскачиваясь на групповом портрете тузов мрака. Страх, повисший в воздухе, был так упруг, что Мефодий заблокировал восприятие, стараясь не вбирать его энергии. Что-то подсказало ему, что таким образом легко лишиться своей сущности, эйдоса, а в конечном счете, и жизни.
   – Проклятие! – сказал Арей, захлопывая распахнувшееся окно, за которым пузырилась строительная сетка.
   – Это потому, что онпроизнес это имя! Он, Буслаев! – прохрипела Улита. Она стала белой как мел. Мефодий не видел ее такой, даже когда Лигул бесновался здесь, угрожая отправить ведьму в Тартар.
   – Безли... – снова начал зачем-то Мефодий.
   Арей подскочил и, жесткой рукой зажав ему рот, тяжело задышал сквозь разрубленный нос.
   – Молчи! Ни слова больше! Я сожалею, что вообще упомянул о... о нем...
   – Почему? – спросил Меф, едва Арей убрал ладонь.
   – Когда-нибудь ты сам разберешься. Пока же запомни: любое произнесенное слово овеществляется. Нельзя не услышать своего истинного имени, даже если оно сказано шепотом. При условии, конечно, что ты достиг откровения. Ты услышишь свое имя везде, даже если его прошепчет упырь, похороненный в тундре на трехметровой глубине. Услышишь – и воспримешь как вызов или как просьбу о помощи. Особенно когда его произносит тот, кто наделен силой, которую не умеет контролировать. Теперь сообразил?
   Мефодий неопределенно пошевелил пальцами, что можно было расценить и как «да», и как «нет». Ему не очень хотелось, чтобы Арей вновь зажал ему рот своей жесткой ладонью.
   – Теперь о делах... Завтра мы, думаю, все же навестим Вильгельма. Надо понять, что нужно ему и Лигулу. Грех игнорировать столь любезное приглашение, особенно переданное через такого расторопного посыльного, как наш Тухломон... Мефодий и Даф, я вас не задерживаю! Вспомните о делах, если таковые у вас имеются! Если же дел нет – брысь в питомник к Глумовичу запасаться просроченными сведениями из области физики, биологии и прочих неточных наук. Улита, а ты останься!.. Здесь нужно навести порядок и разобраться с пергаментами!
   Арей повернулся и вразвалку направился в кабинет. Глядя ему вслед, Мефодий неосторожно подумал, что трудно поверить, что перед ним лучший мечник мрака. Сейчас его шеф больше походил на растолстевшего борца или боксера, которому кресло и хорошая кружка пива давно милее спортивного прошлого. Подумал и тотчас пожалел об этом, потому что Арей вдруг обернулся, а в следующий миг Мефодий ощутил, что шею ему щекочет острие кинжала.
   – Вывод первый, – услышал Буслаев его голос. – Людям и тем более нелюдямопасно смотреть в затылок То, что происходит у нас за спиной, мы зачастую видим лучше, чем то, что творится у нас перед глаза ми. Никакого напряжения, никаких лишних мыслей и тем более роковых пижонских взглядов. Оставь их трагикам из погорелого театра. Усек, синьор-помидор? Отвечай только «да» или «нет».
   – Д-да, – выговорил Мефодий, ощущая, как колет его шею острое жало.
   – Вывод второй, косвенно вытекающий из первого. Если хочешь что-то от кого-то спрятать, положи это у него перед носом. И это усек?
   – Да.
   – И, наконец, вывод третий: не думай плохо о тех, на кого работаешь. Это не только опасно, но и дискомфортно. Двуличие не поощряется даже Лигулом, который сам же его и придумал. Ясно?
   – У матросов нет вопросов, – сказал Мефодий, следя зрачком за запястьем Арея.
   – Вот и умница, синьор помидор, – одобрил Арей. – Я давно заметил: лопухоиды соображают гораздо быстрее, когда угрожаешь им клинком или просто любым тяжелым предметом. Это отлично прочищает самые затуманенные мозги.
   – Ничего подобного! Это только унижает человека! – возразила Даф, вырастая рядом с ними.
   – Человека нельзя унизить. Он унижен по природе своей. За тысячи лет ничего не изменилось. Человечество как было обезьяньим стадом, так им и осталось, – жестко сказал Арей.
   – Человек не происходил от обезьяны. И уж вы-то отлично это знаете. Я училась в школе, когда в лопухоидном мире стражи мрака запускали эту утку. Разве не так? – проговорила Дафна.
   Арей поморщился, показывая, что дело тут не в банальном знании.
   – Так и быть, согласен, не происходил... Мнится мне, это обезьяны произошли от лучшей части человечества. Гориллы – от спортсменов, политики – от бабуинов, а макаки – от интеллектуальной элиты. Нужны доказательства? Запросто! В мире лопухоидов, синьор помидор, есть только одно право – право сильного. Слабых духом (их-то в первую очередь) топчут и забивают ногами – морально, а зачастую и буквально. Кроме права силы, других прав почему-то не придумали.
   – Вы забыли еще одно человеческое право. Право прощать и творить добро, несмотря ни на что, – упрямо сказала Дафна.
   Мефодий смотрел на нее с изумлением. Он и не подозревал в своем хрупком светлом страже такой внутренней силы. И Арей, пожалуй, тоже. Потому что он вдруг успокоился, перестал горячиться и примирительно произнес:
   – Ну-ну, крошка! Сворачивай светлую агитацию, а то я могу подумать что-нибудь не то!.. Хотя нет, если угодно, продолжай в том же духе. Только рано или поздно найдешь у себя в шее вилку, к зубцам которой будет пришпилена недоеденная сосиска со следами зубов твоего лучшего друга... Человеколюбие, увы, наказуемо.
   В голосе Арея не было и тени юмора. Он спрятал кинжал, легко оттолкнул Мефодия и ушел. Дверь кабинета закрылась. Улита подошла и, осмотрев шею Мефодия, пошептала на неглубокий порез.
   – Не обижайся на него! На Арея порой находит... Часто на маяке он молчал целыми неделями, а затем начинал вдруг зло шутить и смеяться сразу над мраком и светом. В такие минуты лучше всего спокойно промолчать. Потом его отпускает и он снова прежний... – негромко сказала Улита.
   – Почему так? Расскажешь? – попросил Меф.
   Если бы эта просьба была высказана Даф, ответом стало бы решительное «нет». Но здесь Улита заколебалась. К Мефодию она относилась неплохо. Покосившись на кабинет, она щелчком пальцев поставила круговой защитный экран от подслушивания. Лицо горбуна Лигула на групповом портрете тузов мрака обиженно вытянулось. Одновременно на соседнем пейзаже с видом смиренного кладбища в духе Жуковского разочарованно зашевелилось крайнее из надгробий. Даже Арей из кабинета – и тот едва ли смог бы «просветить» магический барьер, хотя вряд ли это входило в его планы.