Дальше почему-то следовал сотовый телефон Варвары.
Меф вошел. Добряк перестал рычать, вильнул хвостом и принялся обнюхивать пакеты.
– О, привет! Давно вас не было! – сказала Варвара. – Чего вы там притащили? Пожрать? Положите где-нибудь!.. А изоленты у вас, случайно, нету? Так я и думала!
– Ее можно заинтересовать только изолентой! А меня нет! Я всем интересуюсь! – заявил Корнелий, начиная деловито рыться в сумках.
– Ха-ха, – деревянным голосом сказал Меф.
Он попытался улыбнуться, но только оскалился, издав непонятный самому звук. Ему было скверно до тошноты. Хотелось скорее выскочить наружу. И будь что будет. Меф ощущал себя как человек, случайно раздавивший соседскую девочку и пришедший к ее родителям извиняться.
Порой Мефодий ненавидел Варвару за то, что виноват перед ней. В такие моменты ему не то что навещать ее не хотелось, но и весь центр Москвы казался «оварваренным» и страшным. Тяжело ощущать, что ты причинил кому-то боль и не можешь отыграть назад. Если в такие дни Дафна отправлялась к Варваре, то Мефодию палкой приходилось загонять себя в рамки человечности и идти вместе с ней.
Дафна же, словно что-то чувствуя, вечно выбирала именно такие дни.
– Меф, ты что-то сказал? – Варвара запоздало отреагировала на его деревянное «ха-ха».
«Я обезглавил твоего папу. Понимаешь, так получилось… А вот тушенка с кониной. Тебе смешно?»
– Кто, я? Нет, ничего! – спохватился Буслаев.
Он огляделся. В комнате у «гражданки Гормост» ничего не изменилось. Плакаты гражданской обороны, вентилятор; лампочка, вздрагивающая, когда сверху проносятся машины. Грузовая машина – сильная дрожь. Легковая – едва заметное подрагивание.
Варвара заметила, что Мефодий то и дело переводит взгляд на диван, на котором когда-то спал мечник.
– Квартиранта ищешь? – спросила она кисло.
Меф сам не помнил, что ответил. Хотя ответа от него и не ждали.
– Сгинул дядя! Не пойми куда делся… Барахло свое бросил. Если хотел слинять, мог бы хоть попрощаться приличия для. Правда, висюльку вон оставил. И на том спасибо! – Варвара качнула пальцем медальон, висевший у нее на шее.
Несмотря на внешнюю небрежность движения, Буслаев почувствовал, что медальоном «гражданка Гормост» дорожит. Он висел на новом желтом шнурке из тех, что продаются для мобильных телефонов.
Мефодий засопел. Варваре никто не сообщал о гибели Арея: ни Дафна, ни Улита, передавшая медальон, ни Корнелий, ни изредка навещавший ее Эссиорх. Ни у кого не поворачивался язык. Однако Варвара все равно что-то улавливала.
– Как бы его не пристукнули, задиру этого! Вечно он влезал в истории! – сказала она, и Мефу показалось, что горло ему сдавили наброшенной сзади удавкой.
К счастью для него, Варвару перебил Корнелий, влезший с каким-то вопросом про суп. Рядом с Варварой связной света был так возмутительно счастлив, что Мефа это даже озадачило.
С его точки зрения, казаться до такой степени довольным было просто опасно. Человеку свойственно преуменьшать свое счастье, чтобы получить еще кусочек на бедность. Налог на недовольство, так как каждый знает, что недовольные получают больше. Их утешают, успокаивают, ковыряются у них в ушках, уделяют им больше внимания и всякое такое прочее.
Корнелий же был счастлив на полную катушку, на все восемь зубов. Потому что когда улыбается нормальный человек, видны только восемь верхних зубов.
Перепоручив недоваренный суп Дафне, связной света извлек флейту и, терзая ее, начал исполнять маголодии собственного сочинения.
У Эссиорха, рисовавшего много и жадно, Корнелий заразился творчеством в самом грустном его проявлении. Если Эссиорх никогда не считал себя гением, то у Корнелия это стало отправной точкой. То есть вначале он ощутил, что он гений, а уже после стал определяться, в какой именно области.
Перепробовав себя поочередно в живописи и скульптуре, Корнелий остановился на музыке, как на искусстве, не оставляющем вещественных улик дилетантизма. За музыку обычно бьют один раз, а за живопись могут и многократно. День юный творец обычно начинал с того, что долго лежал в кровати и громко ныл, требуя к себе внимания. Ему казалось, так поступают все гении. И внимание он получал: после десяти минут нытья из соседней комнаты приходила Улита. Стуча каменными пятками, этот делегат от человечества молча переворачивал кровать вместе со страдальцем и уходил.
– Я тебя не прощу! Никогда! Даже не умоляй!.. – кричал ей вслед обиженный гений.
Затем страдалец поднимался с пола, оскорбленно чесал спину и перемещался мучиться на кухню. На кухне он пил обжигающе горячий кофе, одновременно опуская ноги в таз с ледяной водой. Потом садился на подоконник и долго играл на флейте.
Действие его маголодий было непредсказуемым. Иногда в небе скапливались тучи и проливался затяжной дождь. Порой на улице скисали лужи или снег окрашивался в синий цвет. Или у дома собиралось столько голубей, что не было видно земли. Улита кидалась спасать с балкона белье, а Эссиорх три дня не мог отмыть свой мотоцикл.
Меф некоторое время послушал маголодии Корнелия, а затем подошел и молча положил что-то ему на колени. Корнелий перестал играть. Взял странный предмет, понюхал, затем согнул и отпустил.
– Надо же! Резиновая колбаса! А выглядит как настоящая! – удивленно воскликнул он.
– Мы покупали настоящую, – заметил Меф.
Корнелий смущенно кашлянул.
– Ну это еще ничего! Могло быть гораздо лучше! – бодро сказал он, вовремя спохватившись, чтобы не брякнуть «гораздо хуже».
Дафна о чем-то разговаривала с Варварой. Та слушала ее, продолжая ковырять лампу. Беседовали они, должно быть, о чем-то хорошем и теплом, потому что грубоватое лицо Варвары смягчилось и казалось растроганным. Говорила в основном Дафна, Варвара отвечала односложно.
Вмешиваться в их разговор Меф не стал. Он знал, что в такие минуты толку от него мало. Он может только топтаться рядом и что-то невпопад брякать, отправляя звуковые волны побираться по углам.
Не зная, чем себя занять, Буслаев стал бродить по комнате, разглядывая на плакатах гражданской обороны знакомых человечков, прячущихся в складках местности от ядерного взрыва. Неожиданно сердце у него сбилось с такта.
У дивана Мефодий увидел грязную холщовую сумку. Последний раз он встречал ее в кабинете Арея на Большой Дмитровке. Меф шагнул сначала от сумки, потом к ней. Сумка влекла его как магнит.
– Можно посмотреть? – спросил он у Варвары, не узнавая своего голоса.
– Только вякни! – любезно отвечала та.
– Чего-о? – не понял Буслаев.
– Вот глухомань! – удивилась Варвара. – Я ж говорю: «Только вякни!» Значит: «Спросил и бери!»
Взмокшей рукой Мефодий взял сумку и открыл ее. Вещей у Арея оказалось немного: гусиное перо, свиток из Канцелярии мрака, ключ от неизвестного замка и катар с Н-образной рукоятью.
Больше всего воспоминаний у Мефа вызвал катар. Арей постоянно носил его с собой, предпочитая действовать им в ситуациях, когда не было возможности пустить в ход длинный меч. Прямые удары катара наносились всей силой корпуса, усиливаясь движением бедра. Н-образная рукоять не выскальзывала даже из влажной или окровавленной ладони. Это было страшное оружие. В узких коридорах Подземья или в свалке при большой скученности сражающихся катар ничем нельзя было заменить.
В свой последний бой Арей его не взял.
Меф осторожно коснулся катара, проверяя, как тот к этому отнесется. Катар вздрогнул, но атаковать его не стал. Узнал ученика своего хозяина. Меф подумал, что эту идеально подогнанную под кисть рукоять сжимали пальцы Арея. Мефу захотелось оставить его у себя.
– Он тебе нужен? Можно взять? – спросил Меф у Варвары.
«Гражданка Гормост» оглянулась.
– Давно пора. Забирай всю сумку! – заявила она после короткого размышления.
– Всю? – не поверил Мефодий.
– Мне она не нужна. Если он вернется – отдашь ему… Давно собиралась выбросить это барахло! У меня тут не склад! – сказала она агрессивно.
Меф поперхнулся.
– А…
– Чего «а»?
– …память?
– Чего он, покойник, чтобы его помнить? Я не склеротичка, и без барахла друзей не забываю. Забирай, тебе говорят! На кой он мне сдался, этот громоздкий ножик, когда им даже хлеба не отрежешь?
«Резать катаром хлеб! Скажи спасибо, что выжила!» – едва не ляпнул Меф, знавший, каким обидчивым бывает магическое оружие. Он оглянулся на Дафну. Та внимательно смотрела на него, однако попыток отговорить Мефа не предпринимала. Буслаев взял холщовую сумку и перекинул через плечо.
Варвара проследила глазами, как сумка приобретает нового хозяина, и сердито подозвала Добряка. Огромный пес, хорошо знавший интонации хозяйки, попытался спрятаться под диван, но пролезла только голова.
– Куда ползешь, скелетина! – рявкнула Варвара. – Иди потрошиться!.. Лежать-бояться, кому говорят!
«Гражданка Гормост» решительно завалила его на бок и, перевернув на спину, прижала к полу. Меф увидел, что Варвара сидит верхом на Добряке и, коленями зажимая ему голову, производит нечто вроде трепанации черепа с одновременным выкручиванием ушей. Добряк вертел головой и тряс мордой.
Меф вошел. Добряк перестал рычать, вильнул хвостом и принялся обнюхивать пакеты.
– О, привет! Давно вас не было! – сказала Варвара. – Чего вы там притащили? Пожрать? Положите где-нибудь!.. А изоленты у вас, случайно, нету? Так я и думала!
– Ее можно заинтересовать только изолентой! А меня нет! Я всем интересуюсь! – заявил Корнелий, начиная деловито рыться в сумках.
– Ха-ха, – деревянным голосом сказал Меф.
Он попытался улыбнуться, но только оскалился, издав непонятный самому звук. Ему было скверно до тошноты. Хотелось скорее выскочить наружу. И будь что будет. Меф ощущал себя как человек, случайно раздавивший соседскую девочку и пришедший к ее родителям извиняться.
Порой Мефодий ненавидел Варвару за то, что виноват перед ней. В такие моменты ему не то что навещать ее не хотелось, но и весь центр Москвы казался «оварваренным» и страшным. Тяжело ощущать, что ты причинил кому-то боль и не можешь отыграть назад. Если в такие дни Дафна отправлялась к Варваре, то Мефодию палкой приходилось загонять себя в рамки человечности и идти вместе с ней.
Дафна же, словно что-то чувствуя, вечно выбирала именно такие дни.
– Меф, ты что-то сказал? – Варвара запоздало отреагировала на его деревянное «ха-ха».
«Я обезглавил твоего папу. Понимаешь, так получилось… А вот тушенка с кониной. Тебе смешно?»
– Кто, я? Нет, ничего! – спохватился Буслаев.
Он огляделся. В комнате у «гражданки Гормост» ничего не изменилось. Плакаты гражданской обороны, вентилятор; лампочка, вздрагивающая, когда сверху проносятся машины. Грузовая машина – сильная дрожь. Легковая – едва заметное подрагивание.
Варвара заметила, что Мефодий то и дело переводит взгляд на диван, на котором когда-то спал мечник.
– Квартиранта ищешь? – спросила она кисло.
Меф сам не помнил, что ответил. Хотя ответа от него и не ждали.
– Сгинул дядя! Не пойми куда делся… Барахло свое бросил. Если хотел слинять, мог бы хоть попрощаться приличия для. Правда, висюльку вон оставил. И на том спасибо! – Варвара качнула пальцем медальон, висевший у нее на шее.
Несмотря на внешнюю небрежность движения, Буслаев почувствовал, что медальоном «гражданка Гормост» дорожит. Он висел на новом желтом шнурке из тех, что продаются для мобильных телефонов.
Мефодий засопел. Варваре никто не сообщал о гибели Арея: ни Дафна, ни Улита, передавшая медальон, ни Корнелий, ни изредка навещавший ее Эссиорх. Ни у кого не поворачивался язык. Однако Варвара все равно что-то улавливала.
– Как бы его не пристукнули, задиру этого! Вечно он влезал в истории! – сказала она, и Мефу показалось, что горло ему сдавили наброшенной сзади удавкой.
К счастью для него, Варвару перебил Корнелий, влезший с каким-то вопросом про суп. Рядом с Варварой связной света был так возмутительно счастлив, что Мефа это даже озадачило.
С его точки зрения, казаться до такой степени довольным было просто опасно. Человеку свойственно преуменьшать свое счастье, чтобы получить еще кусочек на бедность. Налог на недовольство, так как каждый знает, что недовольные получают больше. Их утешают, успокаивают, ковыряются у них в ушках, уделяют им больше внимания и всякое такое прочее.
Корнелий же был счастлив на полную катушку, на все восемь зубов. Потому что когда улыбается нормальный человек, видны только восемь верхних зубов.
Перепоручив недоваренный суп Дафне, связной света извлек флейту и, терзая ее, начал исполнять маголодии собственного сочинения.
У Эссиорха, рисовавшего много и жадно, Корнелий заразился творчеством в самом грустном его проявлении. Если Эссиорх никогда не считал себя гением, то у Корнелия это стало отправной точкой. То есть вначале он ощутил, что он гений, а уже после стал определяться, в какой именно области.
Перепробовав себя поочередно в живописи и скульптуре, Корнелий остановился на музыке, как на искусстве, не оставляющем вещественных улик дилетантизма. За музыку обычно бьют один раз, а за живопись могут и многократно. День юный творец обычно начинал с того, что долго лежал в кровати и громко ныл, требуя к себе внимания. Ему казалось, так поступают все гении. И внимание он получал: после десяти минут нытья из соседней комнаты приходила Улита. Стуча каменными пятками, этот делегат от человечества молча переворачивал кровать вместе со страдальцем и уходил.
– Я тебя не прощу! Никогда! Даже не умоляй!.. – кричал ей вслед обиженный гений.
Затем страдалец поднимался с пола, оскорбленно чесал спину и перемещался мучиться на кухню. На кухне он пил обжигающе горячий кофе, одновременно опуская ноги в таз с ледяной водой. Потом садился на подоконник и долго играл на флейте.
Действие его маголодий было непредсказуемым. Иногда в небе скапливались тучи и проливался затяжной дождь. Порой на улице скисали лужи или снег окрашивался в синий цвет. Или у дома собиралось столько голубей, что не было видно земли. Улита кидалась спасать с балкона белье, а Эссиорх три дня не мог отмыть свой мотоцикл.
Меф некоторое время послушал маголодии Корнелия, а затем подошел и молча положил что-то ему на колени. Корнелий перестал играть. Взял странный предмет, понюхал, затем согнул и отпустил.
– Надо же! Резиновая колбаса! А выглядит как настоящая! – удивленно воскликнул он.
– Мы покупали настоящую, – заметил Меф.
Корнелий смущенно кашлянул.
– Ну это еще ничего! Могло быть гораздо лучше! – бодро сказал он, вовремя спохватившись, чтобы не брякнуть «гораздо хуже».
Дафна о чем-то разговаривала с Варварой. Та слушала ее, продолжая ковырять лампу. Беседовали они, должно быть, о чем-то хорошем и теплом, потому что грубоватое лицо Варвары смягчилось и казалось растроганным. Говорила в основном Дафна, Варвара отвечала односложно.
Вмешиваться в их разговор Меф не стал. Он знал, что в такие минуты толку от него мало. Он может только топтаться рядом и что-то невпопад брякать, отправляя звуковые волны побираться по углам.
Не зная, чем себя занять, Буслаев стал бродить по комнате, разглядывая на плакатах гражданской обороны знакомых человечков, прячущихся в складках местности от ядерного взрыва. Неожиданно сердце у него сбилось с такта.
У дивана Мефодий увидел грязную холщовую сумку. Последний раз он встречал ее в кабинете Арея на Большой Дмитровке. Меф шагнул сначала от сумки, потом к ней. Сумка влекла его как магнит.
– Можно посмотреть? – спросил он у Варвары, не узнавая своего голоса.
– Только вякни! – любезно отвечала та.
– Чего-о? – не понял Буслаев.
– Вот глухомань! – удивилась Варвара. – Я ж говорю: «Только вякни!» Значит: «Спросил и бери!»
Взмокшей рукой Мефодий взял сумку и открыл ее. Вещей у Арея оказалось немного: гусиное перо, свиток из Канцелярии мрака, ключ от неизвестного замка и катар с Н-образной рукоятью.
Больше всего воспоминаний у Мефа вызвал катар. Арей постоянно носил его с собой, предпочитая действовать им в ситуациях, когда не было возможности пустить в ход длинный меч. Прямые удары катара наносились всей силой корпуса, усиливаясь движением бедра. Н-образная рукоять не выскальзывала даже из влажной или окровавленной ладони. Это было страшное оружие. В узких коридорах Подземья или в свалке при большой скученности сражающихся катар ничем нельзя было заменить.
В свой последний бой Арей его не взял.
Меф осторожно коснулся катара, проверяя, как тот к этому отнесется. Катар вздрогнул, но атаковать его не стал. Узнал ученика своего хозяина. Меф подумал, что эту идеально подогнанную под кисть рукоять сжимали пальцы Арея. Мефу захотелось оставить его у себя.
– Он тебе нужен? Можно взять? – спросил Меф у Варвары.
«Гражданка Гормост» оглянулась.
– Давно пора. Забирай всю сумку! – заявила она после короткого размышления.
– Всю? – не поверил Мефодий.
– Мне она не нужна. Если он вернется – отдашь ему… Давно собиралась выбросить это барахло! У меня тут не склад! – сказала она агрессивно.
Меф поперхнулся.
– А…
– Чего «а»?
– …память?
– Чего он, покойник, чтобы его помнить? Я не склеротичка, и без барахла друзей не забываю. Забирай, тебе говорят! На кой он мне сдался, этот громоздкий ножик, когда им даже хлеба не отрежешь?
«Резать катаром хлеб! Скажи спасибо, что выжила!» – едва не ляпнул Меф, знавший, каким обидчивым бывает магическое оружие. Он оглянулся на Дафну. Та внимательно смотрела на него, однако попыток отговорить Мефа не предпринимала. Буслаев взял холщовую сумку и перекинул через плечо.
Варвара проследила глазами, как сумка приобретает нового хозяина, и сердито подозвала Добряка. Огромный пес, хорошо знавший интонации хозяйки, попытался спрятаться под диван, но пролезла только голова.
– Куда ползешь, скелетина! – рявкнула Варвара. – Иди потрошиться!.. Лежать-бояться, кому говорят!
«Гражданка Гормост» решительно завалила его на бок и, перевернув на спину, прижала к полу. Меф увидел, что Варвара сидит верхом на Добряке и, коленями зажимая ему голову, производит нечто вроде трепанации черепа с одновременным выкручиванием ушей. Добряк вертел головой и тряс мордой.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента