Страница:
Мефодий Буслаев
Ожерелье Дриады
Не только человек, каждая вещь, которой назначено место в бытии, стремится реализоваться. Когда не даешь вещи реализоваться, она мстит. Долго не ездишь на машине – не заводится. Не режешь кухонным ножом – ржавеет гораздо раньше своего активно используемого собрата. Пока ты бежишь, ты жив! Пока барахтаешься – держишься на воде. Нет состояния покоя – есть состояние или активного действия, или не менее активной деградации.
В жизни каждого человека есть своя мучительная сверхзадача. Болезненная, страшная, сидящая как заноза. Барьер, который нужно перескочить с наскока или медленно и с усилием переползти, бесконечно срываясь. Самое странное, что остальным твой барьер совсем не кажется непреодолимым. Так, заборчик по колено. Он-то, другой, перешагнет его, не задумываясь, но сам после споткнется на ровном месте и сравняет нос с лицом. Потому что там будет его барьер.
Книга Света
Глава 1
Техпаспорт на ребенка
Скука – это игрушка для тех, для кого все дома на одно лицо, все кошки одинаковы, все книги похожи и все люди – замаскированные сволочи.
Йозеф Эметс, венгерский философ
Как-то в субботу, перед сменой в «Звездном пельмене», Дафна и Мефодий отправились на блошиный рынок в Измайлово – не столько блох посмотреть, сколько себя показать.
Нижнюю, попсовую часть рынка, с буденовками, матрешками, биноклями и чебуреками, где пожилые японские и немецкие туристы, демонстрируя в непрерывных улыбках керамические чудеса стоматологии, отоваривались фляжками с военной атрибутикой и танковыми шлемофонами, они проскочили не задерживаясь. Поднялись по скрипучей лестнице между двумя медвежьими чучелами и оказались наверху, на деревянных мостках.
Промелькнули медные котлы, железные советские игрушки, таблички с прежними названиями улиц, ордена и марки. У Мефа капканом сработало хапужничество, и он с ходу купил новую солдатскую каску в промасленной бумаге и списанный, но тоже абсолютно новый противогаз, бывший до того на консервации. Немедленно надел его, привинтил снизу железную хрюкалку и, откинув назад тяжелый хвост волос, пошел по рядам. На него почти не смотрели. Чудаков здесь хватало.
Даф терпеливо шла за ним и помахивала Депресняком, которого несла как сумку – за ручку, вшитую сверху в комбинезон. Это был оптимальный способ не нарываться на его когти слишком часто. И так уже в ней многие внимательные люди мгновенно опознавали кошатницу по куче мелких царапин на наружной стороне ладони.
Дафна с удовольствием посмотрела бы старинные книги и пожелтевшие фотографии, с которых глядели цельные в своей серьезности лица. Мужчины в кителях, дети в матросках, женщины в шалях, старики с резными палками, шедшие к фотографу с торжественной ответственностью перед потомками. Вот только рассматривать их хотелось долго, без спешки, размышляя о каждом лице, – Меф же несся вперед как курьерский поезд и разве что гудка не давал.
Возле одного прилавка Буслаев остановился, восторженно промычал что-то сквозь противогаз и схватил очень реалистичную, но явно муляжную винтовку.
– Сдержись! Тебя с ней в метро не пустят! – успокаивающе заметила Дафна.
– Му-муммм-мму! – таинственно ответил Меф, щелкая затвором и в поисках, куда направить дуло, целясь в молодого продавца.
Продавец, радостный, красный и диатезный, точно его с двух лет кормили только помидорами и поили исключительно томатным соком, узрел в Мефе родственную душу. Он встал, разгладил пузырящиеся на коленях джинсы и, шмыгнув носом, деловито сказал: «Жди! Я – ща!» Нырнул под прилавок и спустя три секунды возник с германским ручным пулеметом «МГ-34».
Мефа пулемет впечатлил.
– Мым! – прогудел он сквозь противогаз и дернул стволом, будто стреляет.
– Бдздысь! Бдздысь! Джу-джу-джу! – приветливо отозвался продавец, проводя дулом «МГ-34» справа налево и вместе с Мефом явно перерубая очередью и Дафну.
Даф вздохнула. Она поняла, что это надолго. У помидорного парня и Мефа установилось полное мужское взаимопонимание того градуса сердечного единения, когда всякие девушки становятся лишними.
– Я скоро! – пообещала она и отошла к соседнему прилавку, где среди парусников в бутылках, оленьих рогов и железнодорожных подстаканников поблескивали крашеным фарфором нравившиеся Дафне фигурки охотничьих собак.
Рядом с фигурками лежал залакированный кусок дубовой коры, из тех, что вешают порой в коридоре в память о существующей где-то природе. Даф рассеянно коснулась его, сама толком не зная, зачем это сделала, и в тот же миг услышала женский голос, резкий, как звук дисковой пилы:
– Дафна? Страж света номер нолик в середине?
– Нолик в середине – это я, – осторожно признала Дафна, озираясь и пытаясь понять, кто с ней разговаривает.
Надо отдать ей должное, сумасшедшей она себя не сочла. Даже когда в древесной коре прорезался рот. Рот был узкий, деловой, окруженный мелкими морщинами, похожими на трещины.
– Уф! Ну наконец! Уже час пытаюсь с тобой поговорить! И туда дергаюсь, и сюда, а ничего дружественного поблизости нет!.. – с негодованием продолжал голос.
– Ничего дружественного? – вежливо повторила Даф, используя старенький фокус, известный всем студентам: не знаешь, что сказать, повторяй за преподавателем.
– А ты как хотела?! Не через сосновые же доски мне с тобой лялякать! Да сосна меня и не послушает! Она у нас дама важная! – едко передразнил голос. – А если через березу – им все хиханьки-хаханьки, сережки и порхание мотыльков! Другое дело: дуб. Старикан ко мне нормально относится. Ну все, идем! Возьми меня и неси!
Даф с тревогой взглянула на торговку. Та грустно гладила чучело крокодила и на нее даже не смотрела.
– Да не заметит она! А заметит – так флейта тебе на что? Бери и топай! Думаешь, она сама этот дуб вырастила? – поторопил рот.
– Даже и не подумаю! – отказалась Дафна.
Она не хотела становиться клептоманкой, которой булочка в магазине сказала: «Съешь меня!», чужой телефон: «Я хочу у тебя жить!», а серебряные часики: «Нам страшно! Мама, положи нас в карман!» Это только кажется, что скатываться можно медленно и со вкусом, любуясь окрестностями. Это назад карабкаешься медленно. Скатываешься же всегда в одно мгновение.
– Что, честность зачесалась? Ну тогда дай ей что-нибудь! Только быстрее, не тяни! Что ты двигаешься, как сонная муха? – раздраженно велел кусок коры.
– От говорящего полена слышу! – не сдержалась Дафна.
– Сама полено! Я репейная дриада! – с обидой сказал голос.
– Разве у репейника может быть дриада? Репейник не дерево! – усомнилась Даф.
Дриада многозначительно промолчала, и Дафна поняла, что прежде чем что-то ляпнуть, полезно все же подумать.
– Простите, – сказала она. – Вам, конечно, лучше знать.
– Прощаю!.. – сухо произнесла дриада. – Возможно, у деревьев дриады и поважнее, зато у меня есть кое-что, чего нет у них!.. А кто будет вертеть носом – тому вправлю сопелку! А теперь бери кору, и ать-два! Где я тут еще найду тебе дуб? Тут все сплошь – сосна да осина! Черновая доска!
Дафна попыталась узнать цену. Торговка с сожалением отложила крокодила и, заявив, что она тут первый день и цен не знает, стала перелистывать тетрадь, оставленную хозяином.
– Парусник в бутылке 0,6… Яхта в бутылке 0,2… Тетка без башки… дед с зонтом пьет какую-то бодягу… пацанчик в панаме нюхает цветок… – бормотала она, скользя пальцем по строкам. – Во – есть! Красное дерево!
Тут же была названа цена, совершенно астрономическая. Примерно столько Даф получала в «Пельмене» за месяц работы.
– Это дуб! – уверенно повторила Даф.
– Откуда знаешь?
– Мне сама деревяшка сказала!
– Тебе деревяшка, а мне хозяин! – заупрямилась продавщица.
Только после умягчающей маголодии она согласилась набрать номер и выяснила, что «красное дерево» – это фигурка скаковой лошади. Нужный же Дафне кусок коры обозначался хозяином просто как «всякая фигня» и цену имел доступную.
Расплатившись, Дафна взяла кору.
– Могла бы, между прочим, не сквалыжничать! Что, дуб дешевле красного дерева? Знавала я их дриаду! Наглая особа! Только о себе и думает! Не хочу сказать: хамка и сплетница, но та еще свиномордия! – разворчался рот.
«Значит, свиномордия», – мысленно повторила Даф, взяв это на заметку. Одна из инструкций стражам, отправляющимся в человеческий мир, гласит: «Умей слушать! Все, что человек, как ему кажется, говорит о других, – он на самом деле говорит о себе». Вот только относится ли это, интересно, к дриадам?
– Куда идти? – спросила Даф, проверяя глазами, где сейчас Меф. Оказалось, он все еще у оружейных муляжей.
Репейная дриада уже распоряжалась. Почти сразу Дафне велено было свернуть в закуток между двумя смыкающимися прилавками, где громоздились картонные ящики. Проход туда был узким. Сквозь сетку соседствующей проволочной витрины на Дафну смотрел глубоководный скафандр.
– Ну вот! Теперь можно! – удовлетворенно произнес рот. – Теперь брось меня!
– В каком смысле? – не поняла Даф.
– В самом идиотском! Ну!
Дафна разжала пальцы. Там, где упала кора, возникла невысокая, крайне решительная дамочка. Нос у нее был длинный, со свешивающейся с кончика прозрачной, то и дело обновлявшейся каплей. Где шлепалась капля, тотчас прорастал маленький колючий побег. Волосы – темные, жесткие и торчащие, со впутавшимся репейником. Лицо – красноватое, с крупными чертами, такое же резкое, как и голос, и вдобавок покрытое мелкими чешуйками. Когда на него упал свет, Даф сообразила, что это молодая кора. На шее у дриады играло солнцем ожерелье из крупных, зеленоватых бусин.
Пока Даф разглядывала ее, дриада втянула носом воздух и передернулась.
– Кто-то продает тут мяту! Шагов триста в ту сторону! Руки б поотрывала! – пробормотала она вполголоса.
– Вы что-то сказали? – переспросила Даф.
– Ничего!.. Я могу остаться здесь только две-три минуты! Так что давай сразу поставим черточку над й, точечку над iи двоеточие над е! Я сама по себе. Не свет и не мрак! Даром услуг не оказываю! – сухо и быстро сказала дриада.
И, точно намекая на что-то, дриада провела пальцами по своему ожерелью. Дафна намека не поняла.
– И как у нас дела? Сильно болит? – тоном недоучившегося медика продолжала дриада.
– Что болит? – не поняла Дафна.
– А ты не знаешь, что у тебя болит?
Даф покачала головой. Дриада недоверчиво вгляделась в нее и с досадой поморщилась:
– А, ну да! Я опять опередила события!..
– Какие?
– А вот это неважно! Ничего: скоро ты ко мне прибежишь, но имей в виду: мне не нужны ни твои крылья, ни твоя флейта! Оставь их себе!
Дафна посмотрела на нее с беспокойством. Ничего себе заявочка: ей позволили оставить флейту! Тем временем дриада обошла вокруг Даф, бесцеремонно ее разглядывая. Потом протянула руку и потрогала волосы.
– Свои? – спросила она.
– Свои.
– Уверена, что не парик? А чего они все время порхают?
– Да так вот! – машинально сказала Даф.
– Можешь не оправдываться, – заявила дриада, хотя никто и не оправдывался. – Мне нравится. Значит, так, за свои услуги я беру: а) твои волосы; б) твою красоту!
Дафне назойливо захотелось покрутить пальцем у виска.
– И как, интересно, вы это сделаете?
Сердитая дамочка вновь коснулась ее волос. Заметно было, что они ей нравятся.
– Это моя забота – как! Все, что можно отдать, – можно и взять. Спорю на двести колючек, что ты согласишься. Ну если, конечно, красота для тебя не дороже жизни. Всякое случается в нашем лягушатнике!
Дафне стало не по себе.
– Что-то я вас не понимаю! – сказала она жалобно.
– Скоро поймешь! И не зли меня! Слышишь? И надуть меня не пытайся! А то к красоте и волосам я попрошу чего-нибудь еще! – с угрозой произнесла дриада и, опустив глаза вниз, внезапно завопила: – А-а-а! Убери его немедленно! Это чудовище по мне ползет!
От неожиданного вопля Даф отпрянула, после чего обнаружила, что речь идет о ее коте. Депресняк, давно задумчиво присматривающийся к дриаде, внезапно вцепился в нее когтями и, точно по стволу дерева, стал деловито карабкаться вверх, к волосам, растрепанным как воронье гнездо. Сложно сказать, что ему померещилось. Может, надеялся найти там птенцов?
Растерявшаяся Дафна некстати дернула за вшитую в комбинезон ручку, но получилось только хуже. Вместо того чтобы втянуть когти, Депресняк на всю глубину запустил их в лицо и волосы дриады. Всклокоченная дамочка зашипела от боли, замахала руками. Очередная капля с ее носа описала полукруг и проросла на шиферной крыше торгового ряда.
– Теперь ты вообще ничего не получишь! Ни одной бусины! Искать меня будешь и не найдешь! Слышишь? Ты покойница! Уяснила: покойница! – мстительно завопила дриада.
Лицо у нее было разодрано, однако вместо крови из ран сочился вязкий сок. Сорвав Депресняка, она отшвырнула его от себя, топнула ногой и исчезла. Кот прихрамывал, но вид имел довольный. Когда животное пребывает в такой степени убежденности в своей правоте, его даже ругать невозможно. Дафна погрозила ему кулаком и отвернулась.
«Сумасшедшая. Не все дома! Ну или, во всяком случае, многие отлучились!» – подумала Даф и, вспоминая безумные глаза дриады, боком выбралась из закутка. Мятые самовары смотрели на нее блестящими боками. В одном из самоваров Дафна увидела лицо в противогазе и каске.
– Ну что, купил ружбайку? – поспешно спросила она, оборачиваясь к Мефу.
Если не хочешь отвечать на чужие вопросы – задавай свои.
– Не-а, наигрался. Мне даже каска надоела. Обратно ведь не примут? – ответил Буслаев с сожалением.
Он вечно себя на этом ловил: чем с большим нетерпением схватишь какую-то штуковину, тем ненужнее она после окажется. Синдром бумажного языка, купленного в цирке, с которым уже в метро ощущаешь себя жгучим идиотом.
– Это радует. Значит, ты не безнадежен, – рассеянно одобрила Даф.
Она только что сообразила, что оставила кору дуба валяться в закутке, но возвращаться не стала. Ей и так ясно было, что дриада не скоро захочет с ней увидеться.
* * *
Около одиннадцати вечера Корнелий заглянул на кухню. В коварной душе его обреталось намерение утащить из холодильника колбасу. За столом он увидел Улиту и Эссиорха. Их головы почти соприкасались. Палец Улиты задумчиво скользил по полировке, растягивая и вновь собирая большую каплю воды. О чем они говорили, было непонятно, однако остального мира для них явно не существовало. Он был задвинут на задворки вселенной и тихо пылился там вместе со всякими ненужными вещами.Другой бы на месте связного света молча удалился, однако в данном конкретном случае на месте Корнелия был именно Корнелий.
– Ага! Попались! Встать! Руки за голову! Проверка документов! – заорал он.
На Корнелия вскинулись сразу две пары раздосадованных глаз. Выключенный чайник на плите закипел сам собой. Корнелий забеспокоился.
– Эй! Это шутка была! Что вы на меня уставились, как злобные сычи на дохлую лошадку? – спросил он тревожно.
– Сычи лошадок не едят, – сказал Эссиорх.
– Чего, так плохо? Хотя тебе лучше знать!.. Что у вас тут? Бунт зверушек? Моська в сговоре со слоном дают Крылову тему для новой басни?
Улита напряглась. Существовал целый ряд животных, домашних и диких, упоминаний о которых она не переносила.
– И кто тут слон? – поинтересовалась она подчеркнуто спокойно.
Чайник на плите выкипел и намертво приварился к решетке.
– Разве непонятно? Эссиорх! У, хобот слонячий, отвернись от меня! – поспешно нашелся Корнелий.
Сравнение с моськой Улиту более-менее устроило. Эссиорх же из себя выходил долго. Во всяком случае, Корнелий научился улавливать момент, когда надо улепетывать.
– Ты никогда не задумывался, что люди могут иметь право на свободу от твоего присутствия? – спросил Эссиорх.
Корнелий озадачился. Об этом он действительно размышлял редко. Окружающий мир для него был корнелиецентричен. Он выключался, когда связной закрывал глаза, и послушно ждал его пробуждения. Даже солнце и то переставало светить, когда Корнелий на него не смотрел.
Корнелию захотелось брякнуть, что людей он тут не видит, а видит одного хранителя и одну ведьму, но в этот момент дверной звонок решительно произнес: «ДЗВИААК! ЧИУ-ЧИУ!»
«Чиу-чиу!» являлось началом мелодии, которая должна была играть, но вечно куда-то западала. Эссиорх покорно встал, всхлипнув расшатанной табуреткой, и отправился открывать. На площадке стоял мужчина в светлом льняном пиджаке. Круглое, циркулем вычерченное лицо с двумя ямками на щеках. Брови – короткие щетки.
– Привет, Ратувог! – с удивлением поздоровался Эссиорх.
Ратувог молча сунул ему твердую ладонь. Руку всегда стискивал так, словно предполагал у того, с кем здоровался, наличие многих лишних костей. Хотя Эссиорх был, по-моему, единственным, кому это нравилось.
– Проходи! – пригласил Эссиорх, посторонившись.
Ратувог проходить отказался, но в коридор все же продвинулся и тотчас закупорил его. Он был вовсе не громоздким и не особенно мускулистым, но везде, где он оказывался, сразу становилось тесно.
– Я по делу! – сказал он.
Эссиорху это и так было ясно.
– В общем, тема такая, – решительно продолжал Ратувог. – Есть девочка, сирота. Три с половиной года. Родители погибли в аварии. В опеке у дяди и тети. Девчонка нервная, часто плачет, заходится. Тетка и муж ее успокаивают: хлещут ее чем попало – мокрым полотенцем, ремнем. В последнее время стали еще и сигаретами прижигать.
У Эссиорха расширились ноздри.
– Чем-чем прижигают? – переспросил он.
– Ты не ослышался, – сухо подтвердил Ратувог.
Эссиорх уже обувался, терпеливо шнуруя высокие ботинки.
– А тебе самому нельзя? – поинтересовался он.
Ратувог пошел пятнами.
– Видишь, тут какая штука. У меня запрет на насилие под угрозой потери крыльев! Я нарушал его дважды. Это будет последний, – выдавил он.
– Мне кажется, Троил бы понял, – заметил Эссиорх.
– Он уже два раза понимал. Нельзя же бесконечно! А когда кто-то мучает детей, меня капитально срывает. Я боюсь, что с этими двумя уродами могу наломать дров, – сказал Ратувог.
– А я спокойный? – спросил Эссиорх.
– Ну, ты хотя бы притворяешься, – утешил его Ратувог.
Подпрыгнув, Эссиорх ладонью сбил с высокой вешалки мотоциклетный шлем и поймал его у самого пола. Движение было отработанным. Кожаную куртку он захватил с собой.
– Ясно, – кивнул Эссиорх. – Адрес помнишь?
– Коровинское шоссе. Сразу после развилки с Дмитровкой второй дом. Квартиру скажу, как только вспомню.
– А вспомнишь-то скоро?
– Уже на подходе. Вот тут вертится, – сказал Ратувог и пальцем ткнул себя в центр лба.
– Ты куда? Уходишь, что ли? – завопил из кухни Корнелий.
Эссиорх быстро поднес к губам палец, торопливо выскользнул из квартиры и прикрыл дверь.
– Ты его с собой не берешь? – спросил Ратувог.
– Я человек мирный. Мне не нравятся боевые вопли, пальба маголодиями по стоп-сигналам подрезающих нас таксистов и крики «на шесть и по хлопку!», адресованные всякой выпивающей компании, – пояснил Эссиорх.
Ратувог с интересом наблюдал, как он отковывает мотоцикл от липы и откатывает его. Когда Эссиорх завел мотоцикл, инструктор боевых маголодий присел и с интересом понюхал дергавшуюся выхлопную трубу, из которой вместе с дымом вылетали непереваренные капельки бензина.
– Занятный способ перемещения, – сказал он, улыбаясь.
Эссиорх позволил мотоциклу прогреться, включил фару и энергично повернул ручку газа.
– Я сообщу тебе, как все получилось, – пообещал он. – Пока!
Ратувог молча махнул ему рукой. «Пока!» и «Привет!» были для него словами абстрактными, не несущими никакого содержания, кроме эмоционального. Эмоциям же Ратувог не доверял.
– Третий этаж слева! – крикнул он вслед.
Дороги были полупустыми, светофоры дружелюбно зеленеющими, и до Коровинского шоссе Эссиорх добрался минут за двадцать. По дороге он даже успел сделать один телефонный звонок.
Нужный дом он нашел сразу. Поднялся, отыскал квартиру и, не услышав отзвука после нажатия на кнопку звонка, энергично постучал. Грузные шаги. Сопение. Чувствуя, что кто-то смотрит в глазок, Эссиорх нетерпеливо подбросил мотоциклетный шлем, яркий, как апельсин.
– Ну! Открывать будем?
– Чего надо? – спросили у него хмуро.
– Разговор есть! – ответил Эссиорх, ощущая себя мелким бандитом.
– Так говори! – настороженно ответили ему с той стороны, но дверь все же открыли.
Вход в квартиру загромождал огромный молодой мужик с мятым лицом. По центру груди сбегала узкая струйка влажных волос. Пузо его, колтыхаясь, занимало весь дверной проем.
– А ты кто? – поинтересовался он, напирая пузом на Эссиорха.
Кто он такой, Эссиорх пояснять не стал. Информация была явно лишней.
– Девочку бьешь? Сигаретой прижигаешь? – спросил он.
Он мог бы не спрашивать. Ему достаточно было взгляда, чтобы определить правду. В конце концов, он был хранитель. Это человек видит только поверхность океана и лишь догадывается о том, что лежит ниже. Хранитель же видит и толщу, и дно, и то, что на дне.
Маленькие глазки мужика засверлили тревогой. После этого его внезапно замкнуло, и он задал самый банальный из всех мужских вопросов, свидетельствующих обычно о полном отключении головного мозга:
– Слышь, парень, ты вообще знаешь, кто я?
Эссиорх не знал, но догадывался.
– Редкостная дрянь! – предположил он.
Озадаченный мужик сделал шаг вперед. Лицо его медленно сизело. Глазки налились носорожьим гневом. Эссиорх представил себе перезрелый помидор, вот-вот готовый брызнуть соком.
– Да кто ты такой? – прохрипел мужик.
– Все равно не поверишь! – ответил ему хранитель. – Я – добро.
Пузо озадачилось.
– Че ты мелешь? Какое еще добро? Абсолютное? – спросило оно, демонстрируя некоторую начитанность.
– Увы, не абсолютное, – грустно признал Эссиорх.
Он дождался, пока мужик грузно замахнется. Легко уклонился и пропустил прямой удар мимо скулы. В следующую секунду его левый кулак врезался мужику в печень. Тот осел вперед ровно настолько, сколько это требовалось, чтобы Эссиорх поймал апперкотом его подбородок. Тяжелая голова мотнулась вверх. Глаза стали бараньими. Тело мягко осело на руки Эссиорху. Хранитель подхватил его под мышки и аккуратно опустил на пол.
– Никаких маголодий! Одна голая физкультура, – сказал он себе вполголоса.
Напуганную девочку он отыскал сразу. Должно быть, возня в коридоре разбудила ее, и она вылезла из кровати. Она пряталась за журнальным столом, не понимая, что из-под стола видны ее ноги.
Эссиорх обошел стол сбоку, присел на корточки и поинтересовался:
– Как дела?
Девочка смотрела на него затравленным зверьком. Дрожала. Волосы у нее были русые. Бровки чуть вздергивались вверх. В мочке правого уха – красная сережка-бусина.
Мягко, чтобы не напугать, выудив ее из-за стола, Эссиорх осмотрел ребенка и обнаружил семнадцать мелких ожогов-крапин, которые ни с чем нельзя было спутать. Они до конца не исчезали, только багровели и углублялись в кожу, а следы должны были остаться на всю жизнь. Большинство из них на ногах.
За его спиной послышался шорох. Эссиорх обернулся. Кто-то заглянул в комнату и метнулся назад. Девочка, заметив того, кто заглянул, дернулась. Глаза у нее сразу стали бессмысленно-затравленными.
Посадив ребенка на стул, Эссиорх выскочил в коридор и, догнав худощавую женщину, помешал ей запереться на кухне. Женщина откидывалась назад и пыталась боднуть его затылком в лицо.
– Кто вы такой? Уходите немедленно! Я вызову милицию! – визжала она, беспорядочно нажимая на кнопки радиотелефона.
Эссиорх не препятствовал.
– Я пришел забрать ребенка. А милицию вызывайте! Я покажу им девочку. Давайте я сам наберу!.. – предложил он.
Женщина отшатнулась к стене. Недоверчиво прижала трубку к уху. Ждала. Ждал и Эссиорх.
– Дежурный по отделению Резниченко! – запрыгал упругими мячиками бодрый голос. Не дождался ответа и нетерпеливо возвысился: – Алло? Вас слушают! Будем в молчанку играть?
Эссиорх спокойно ждал. Продолжая испытующе смотреть на него, женщина зачерпнула ртом воздух, но вместо призыва о помощи внезапно дала отбой.
– Вы не понимаете! Она очень нервная! Больная! С ней по-другому нельзя! Она тупая, не понимает! – крикнула она.
Эссиорху девочка тупой не показалась. Скорее, вконец запуганной.
– Ожоги, – произнес он.
– Это не я! Я просила его успокоиться! – взвизгнула женщина.
Эссиорх заглянул ей в глаза и понял, что она врет, причем не только ему, но и себе. Эта молодая женщина целиком была во власти мрака. Ее эйдос, вроде бы пока и не проданный, был окружен им точно вязким тестом. Ни один луч не смог бы сейчас к нему пробиться.
– Значит, плохо просили, – сказал он устало, заранее зная, что его не услышат. – Иногда человек как будто говорит правильные слова, но на самом деле науськивает. Порой и «люблю» можно произнести так, что тебя выбросят в окно… Ну все, пошли!
– Куда?
– Вначале на кухню. Возьмем какие-нибудь консервы… шпроты.
Женщина презрительно дрогнула бровью. Сопротивляться она не пыталась. Была умна и понимала, что не поможет.
– Украсть хотите?