Страница:
– Я в сказке! – сказала себе Рина и тотчас, проехав ногой на стеклянном гололеде, села копчиком на асфальт. Несколько секунд она просидела в глубочайшем недоумении и обиде на мир. Потом сказала себе: «А кто мне обещал, что в сказке не будет неприятностей?» – и продолжила свой путь.
Сашка ждал ее на полпути к ШНыру, у копытовских магазинов. Он стоял у сугроба и раз за разом погружал в него ботинок: чистил обувь.
– Горшеня упал! – сказал Сашка вместо приветствия. – Мы его поднимали: я, Ул, Яра и Афанасий. Кавалерия встревожена. Я слышал, как она говорила с Ярой.
– А что? Падать уже нельзя? – легкомысленно спросила Рина. – Я сегодня раза три грохнулась!
– Ты не связана с главной закладкой ШНыра. Целостность периметра нарушена. Главная закладка отдает периметру свою энергию и не успевает восстанавливаться.
У Рины испортилось настроение.
– Это из-за «Царевны»?
– Ну, не знаю. Может, и не только, – поспешно ответил Сашка.
Больше они об этом не говорили. Отвлекая Рину от самоугрызений, Сашка рассказывал, как кормил Гавра. Гавр подчистил пакет объедков и на радостях спустил Сашку кувырком с холма.
– Он с головой совсем не дружит, – заявил Сашка.
Рина вздохнула.
– Просто сил много. Он умнеет, когда ему грустно.
– Все умнеют, когда им грустно, – заметил Сашка. Порой он, сам того не замечая, изрекал великие истины.
У ограды ШНыра на свежем снегу синело огромное имя «Рина», старательно вытоптанное чьими-то ботинками.
– Твоя работа?
– Я писал «Марина», но «ма» стерлось, – не моргнув глазом, объяснил Сашка.
– Непросто ему было стереться. Буквы по два метра. – Рина перемахнула через забор, привычно спрыгнув в обратную сторону. Рядом с ней в сугроб плюхнулся Сашка.
– И кто такая Марина?
– О! Марина! – загадочно отозвался Сашка и по протоптанному коридору зашагал к ШНыру.
Отсюда уже просматривалась крыша корпуса. Высокая елка была наряжена разноцветными пакетами, носками и майками, в разное время выпадавшими из окон. Суповна, обходя корпус, собирала их и не без ехидства развешивала на елке, равномерно украшая каждую ветку.
Снега намело столько, что по обеим сторонам тропинки образовались ледяные бруствера. Со стороны казалось, что у Сашки нет ног и движется только верхняя половина его туловища. Рина стала догонять Сашку, толкать его в спину и требовала сказать, кто такая Марина. Не умевший врать Сашка путался в описаниях. Кроме того, обнаружилось, что он не знает, что означает «шатенка». Он, оказывается, думал, что «шатенка» – это от слова «шататься».
Глава 5
Было морозно. Под ногами скрипел снег. Кухонная девушка Надя шла в Копытово и вспоминала день, когда за ней приползла золотая пчела. Именно приползла. Это была уставшая, запыленная, полуживая пчела без крыльев. Что-то помешало им развиться. Невозможно представить, сколько пчеле пришлось добираться от ШНыра до маленького южного городка, в котором тогда жила Надя. Непонятно, как пчела переплывала реки, переползала поля и леса. Но все же она добралась. По дороге пчела стерла себе литое золото с брюшка, и усы ее жалобно обвисли.
Встреча Нади и пчелы не сопровождалась торжественным громыханием духовых оркестров и трескучими разрывами салютов. С громким визгом Надя плеснула на пчелу кипятком и от всей души ударила ее тапкой. Грустная пчела почистила лапками несуществующие крылья (инстинкт сохранился) и уползла под батарею думать о чем-то своем, неспешном и вечном.
А потом невероятными путями Надя очутилась в ШНыре и, отказавшись от нырков, к которым ее совершенно не тянуло, прочно обосновалась на кухне у Суповны. Порой она задумывалась, почему так и не стала нырять: потому что у пчелы не было крыльев или потому, что этих крыльев не оказалось у нее самой?
Надя добралась до Копытово и неожиданно свернула не к магазинам, а к почте. На деревянной двери с табличкой «Почта России. Копытовское отделение № 1» были оспины дроби. В глубине тускло отсвечивала пара свинцовых шариков. Лет десять назад почту пытались ограбить залетные товарищи, и с тех пор следы дроби заботливо сохранялись как местная достопримечательность. Набираясь храбрости, кухонная девушка Надя постояла на крыльце, на удачу потрогала оспины ногтем и заглянула внутрь.
– Вот мне тут бумажка на посылку пришла! Это к вам? – робко спросила она, уверенная, что это ошибка и ее сейчас прогонят. Но ее не прогнали, и вскоре Надя покинула почту с небольшой бандеролью в руках. Имя и фамилия были набраны на компьютере. В графе «Отправитель» значилась фирма, название которой ничего Наде не говорило. Какое-то ЗАО «Троянский конь», отдел почтовых рассылок.
Внутри бандероли обнаружилась маленькая куколка с добрым фарфоровым лицом и огромными распахнутыми глазами. Рот у куколки был приоткрыт. Казалось, куколка охает и непрерывно восклицает: «Да ты что!»
Надя решила, что куколка рекламная. Правда, не совсем понятно, что рекламируют, ну да какая разница? Куколка Наде понравилась. Голова и руки у нее были фарфоровые, остальное же тело мягкое, набитое ватой. Никаких инструкций к куколке не прилагалось, только на подоле юбки с обратной стороны было выткано: «Куколка Жомочка посочувствует вашему горю и охотно разделит вашу радость!»
Вспомнив поручение Суповны, Надя купила в Копытово томатную пасту, специи, лавровый лист и кетчуп и, взглянув на часы, заспешила в ШНыр. Суповна всегда вибрировала, когда не могла вовремя начать готовить обед. Когда же вибрировала Суповна, то с ней вместе вибрировала и кухня, и все, кто имел несчастье на этой кухне находиться. Сегодня же настроение у Суповны было кошмарное.
– Ох, как колено крутит! – жаловалась она. – Прям на куски рассыпается костяшка собачья! И чего я, дура старая, на эту табуретку полезла? Да чтоб у него руки отгнили, кто ее делал! Чтоб у него глаза, у живого, сварились! Чтоб его бабушка гроб прогрызла!
Историю про табуретку Надя слышала раз триста. Много лет назад Суповне понадобилось что-то достать, и она встала на табуретку, не проверив, как обычно, все ножки. Одна из ножек подломилась, и, падая, Суповна ударилась коленом. Обошлось без перелома, но ушиб был сильный, и с тех пор Суповну временами начинали преследовать сильные боли. Она обкручивала колено бинтами и по три-четыре дня ходила с прямой ногой, ругая всех на свете.
Надя торопливо прошмыгнула мимо Суповны. На кухне у Нади был собственный трудовой закуток между громадным промышленным холодильником и окном. На окне пылал зимний цветок цикламен и стопкой лежали бумажки, на которые Надя даже смотреть боялась. Кулинарных книг Суповна не признавала, а рецепты выписывала крупным почерком на вырванных страницах и на полях газет. За десятки лет таких обрывков накопилось многие тысячи, и громоздились они бестолковыми пыльными стопками. Суповна никогда не могла ничего найти и устраивала жуткий ор.
Резать капусту было скучно. Еще тоскливее было поворачивать голову и видеть слева от себя двадцать кочанов, ожидающих своей очереди. Поэтому Надя предпочитала смотреть не на кочаны, а на куклу Жомочку, которой она несколькими ударами острого ножа вытесала в кочане капусты кресло.
Жомочка сидела, сложив на коленях фарфоровые ручки, и смотрела на Надю наивными васильковыми глазами.
– Ты представляешь, Суповна вяжет Кавалерии носки и называет ее просто «Валерочка»! Это ее-то! А Макар прет все, что плохо лежит! Сосиски из холодильника прямо на глазах уволок, я Кавалерии сказала, а она только плечиками так сделала: мол, приятного аппетита! Любит сложненьких, а на нормальных ей плевать! «Котел как грязный увидит – морщится!» – с негодованием сказала Надя кукле. Куколка Жомочка ничего не ответила, но Надя ощутила ее поощрение и участие.
«Не то что всякие прочие, которым что ни говоришь, они только морщатся и перебивают!» – невольно подумала она.
– А Фредка-то! Случайно узнала! Сама себе посылает эсэмэски: «Ты мне нужна!» И она же когда-то подписывалась на рассылки новостей в Интернете, чтобы хоть кто-то присылал ей письма! А еще корчит из себя, понимаешь!
Рот у куколки Жомочки был приоткрыт, а глаза распахнуты в поощряющем изумлении. Прямо душу грело такое внимание. «Да ты что!» – словно говорила Жомочка. Не собеседник, а воплощение мечты о собеседнике.
Глава 6
Кавалерия никогда не плачет. Она старается всегда быть занятой. Когда ты занят, у тебя нет времени думать о себе и ковыряться в своих вавках. И тогда годы становятся бессильными. Кого могут испугать седые волосы, когда последний раз в зеркало ты смотрелся мимоходом, спускаясь в лифте торгового центра, а потом еще подумал: «А! Так это же я! А я думаю: кто тут стоит?» Хуже всего ночью. Причем не всякой ночью, а спокойной, когда не болеют лошади в пегасне, когда все мирно и тихо. Когда ветер блуждает в соснах, на ели раскачиваются неснятые новогодние игрушки, а березовая ветка стучит в стекло, будто кто-то пришел. Вот и сегодня такая ночь. Кавалерия сидит за столом и рисует на бумаге линии и круги, которые ничего не означают. Память пролистывает свой альбом.
Калерии – тридцать пять. Ее сыну Руслану – тринадцать. На два года младше самого юного из сегодняшних шныров. Вместе они сидят за столом и смотрят, как по нему ползет крупная золотая пчела. На секунду останавливается у капли воды, соображая, с какой стороны ее огибать, а потом ползет прямо через каплю. Брюшко размазывает воду по полировке, оставляя тонкий след, похожий на нить паутины.
– Отдай ее мне! – просит сын.
Калерия вздыхает. Ее муж погиб год назад. Для сына она сняла в Копытово комнату. Во второй комнате живет тетя Паша – женщина тихая. Каждый вечер она выпивает в одиночестве бутылку дешевого вина и ложится спать. По квартире не ходит, не скандалит, гостей не зовет, приключений на свою голову не ищет, а утром просыпается и идет на работу. Порой Кавалерия пытается понять, зачем напиваться, если не испытываешь радости. Несколько раз у нее мелькала мысль, как было бы здорово, если бы тетя Паша получила закладку. Но потом она поняла, что тетя Паша внутренне не хочет меняться. Абсолютно устраивает себя такой, какая она есть. А раз так, то едва ли закладка ей поможет.
Конечно, Руслана можно было оставить с бабушкой – доброй и пухлой, состоящей из охов и блинчиков, но на это Кавалерия не пошла: избалованный блинчиковый пупс, не отлипающий от телевизора, ей не нужен. К тому же существует еще одна причина, которую суровая директриса тщательно скрывает: сына Кавалерия любит больше жизни. А порой ей кажется, что даже больше ШНыра.
– Отдай мне эту пчелу! Подари! – ноет Руслан.
– Ее нельзя подарить! Она сама должна тебя выбрать!
Но сын твердит одно и то же.
– Если не можешь подарить – тогда просто пусть она будет моя!
Кавалерия хлопает ладонью по столу. Подскакивает стеклянная ручка. Дрожит уцелевшая часть капли. Пчела, как ни в чем не бывало, продолжает ползти.
– Нельзя передать пчелу как наследство! Я не могу сделать тебя шныром! Таких случаев, когда мать и сын – оба были шнырами – история не знает!
Сына не волнует, чего там не знает история. Это ее сложности.
– Она узнает! – Он дергает верхней губой, которая у него коротковата. Из-за этого кажется, что Руслан постоянно улыбается. Или что рот всегда приоткрыт. Из-за этого в детстве ему вечно порывались удалять аденоиды. К счастью, его мать верит себе больше, чем врачам.
– Ты не можешь. Это особая пчела! О-со-ба-я! Ну в кого ты такой упрямый? – снова объясняет Кавалерия.
– В тебя!
– В меня? Да с чего бы! Я сущий ангел! – отрезает мать. Вместе они сидят и размышляют, в кого он такой уродился. Рабочих версий не обнаруживается. Сын шмыгает носом. Кроме аденоидов, у него аллергия на лошадей. Почему-то часто так бывает: если человек любит лошадей больше жизни, у него на них аллергия.
– Мне ее жалко! У нее сломано крыло! – говорит Руслан.
Кавалерия молчит. Вместе они разглядывают пчелу. Крыло у нее не сломано, но по неизвестной причине слиплось, сложившись вдвое. Рядом со здоровым оно выглядит обрубком, как у Икара. Когда золотая пчела, не понимая этого, начинает работать крыльями, ее закручивает на одном месте, и от стола она не отрывается.
– Слушай! – говорит Кавалерия. – Я не имею к этой пчеле никакого отношения! Я не директор над пчелами! Я вообще не понимаю, что она делает на столе! Если ты хочешь кого-то убеждать – говори с пчелой.
– Я с ней и так говорю! Это я ее сюда принес! – отвечает сын.
Кавалерия не верит.
– Ты принес сюда пчелу?
– Ну да! Я нашел ее у забора в ШНыре.
– Я же тебе запретила там топтаться!
Руслан осторожно обходит скользкую тему.
– Вид у нее был ужасно несчастный. Она не могла лететь, – добавляет он.
– И ты смог взять ее и принести?
Удивление и обида.
– А чего тут такого? – говорит сын. – Я вообще ее не брал, между прочим! Я положил на землю ладонь и сказал ей: «Иди сюда!»
– Сказал пчеле? И она пришла?!
– Ну, во всяком случае, приползла.
– Покажи! – требует Кавалерия.
Руслан пожимает плечами и протягивает к пчеле руку.
– Иди сюда!
Золотая пчела перестает вертеться на одном месте. Некоторое время она сидит, шевеля усами, а потом решительно ползет к его пальцу и взбирается на него. Кавалерия не верит своим глазам. Ее собственная пчела никогда не полетела бы на голос. Кавалерия вообще сомневается, существуют ли у пчел уши.
– Погоди! – говорит она быстро. – Стряхни ее! Не бойся, смелее стряхивай: не расшибется! Теперь иди на тот край стола и снова зови!
Сын сдувает с пальца пчелу и огибает стол:
– Эй, я здесь! Иди сюда!
Пчела разворачивается, шевелит усами, уверенно ползет к его пальцу и вновь начинает карабкаться. Кавалерия трет глаза.
– Странно, – недоверчиво говорит она.
– Что странно?
– Говорят, за всю историю ШНыра существовал всего один человек, на голос которого шла пчела.
– Я? – спрашивает сын. Скромности ему не занимать, хотя никто занимать и не пытается. Всем хватает своей.
– Митяй Желтоглазый, – отвечает Кавалерия.
Руслан хохочет. Имена первошныров он знает назубок, и они ему смешны. Только послушайте! Фаддей Ногата. Мещеря Губастый. Гулк Ражий.
– Перестань смеяться!
– Я не могу перестать! Ты очень забавная! Особенно когда делаешь вид, что злишься, хотя на самом деле совсем не злишься!
Суровая Кавалерия прячет улыбку. Когда дело касается сына, у ежика исчезают все колючки.
– Кто, я? – возмущается она. – Зато у меня… все в порядке с логикой вещей!
Тогда эти слова были произнесены в первый раз. Всякие слова когда-то произносятся впервые.
Память закрывает свой альбом. Кавалерия спит. Часа через три встает, быстро приводит себя в порядок и выходит в коридор. У нее лекция, которую пропускать нельзя, потому что потом народ уже не соберешь. В аудиторию она вошла тихо, и ее никто не заметил. Десять новичков, недавно вернувшихся из пегасни, занимались каждый своим делом. Лара «звонькала» кому-то из кавалеров и смеялась тем волнующим, немного искусственным смехом, каким никогда не смеялась, когда ей действительно бывало весело.
– Это кто? – шепнула ей Фреда.
– Как кто? Нескромный вопрос! Это Сержик… политик и бизнесмен! – небрежно объяснила Лара, зажимая пальцем динамик.
– Ага, ты рассказывала! Не тот самый, у которого точка продажи кошачьего корма на рынке? Ну он еще собирает подписи для партии любителей собачек? – громко спросила Фреда, пользуясь тем, что палец Лары отлип от динамика. Трубка озабоченно притихла. Лара сделала страшные глаза и, погрозив Фреде кулаком, продолжила торопливо смеяться.
Кирилл шептался с Леной. Это было очень одностороннее шептание. Он размахивал руками, хихикал, подскакивал. Натуральная муха, жужжащая вокруг Спящей Красавицы. Лена слушала его, лениво переплетая толстенную косу.
Рина давно заметила, что у Кирилла с Леной особые отношения. Особые потому, что нарушают привычную схему ухаживаний Кирилла, которая состоит в том, что он повторяет за девушкой все, что говорит она. «Погода чудесная». – «Чудесная». – «А вчера была отвратная». – «Отвратная». – «Машка такая идиотка, правда!» – «Правда!» – «Ты меня проводишь?» – «Проводишь». – «А любишь?» – «Любишь».
– Слушай! А тебе самому не надоело? – как-то спросила Рина.
– Надоело, – согласился Кирилл. – Но этот способ лучший. Во-первых, можно не напрягать извилины. Во-вторых, вообще не слушать, что она несет. В-третьих, у девушки создается впечатление, что ты понимаешь ее, как никто.
– А что ты свин, девушка не может разобраться?
– Редко, потому что она же находится в экстазе от непрерывного болтания! – заметил Кирилл. – Да и мозг, опять же, нужен, чтобы разобраться! А меня могут выносить или девушки, у которых мозга сроду не было, или Лена. Но за ней почему-то повторять не получается. Она все больше молчит.
Остальные юные шныры тоже не сидели без дела. Алиса всех презирала. Всякий, взглянувший на нее, должен был навеки ощутить себя ничтожеством, вот только никто на нее не смотрел. Даня пытался вспомнить, чем гастрафат принципиально отличается от палинтона. Вечно голодный Макар ел подсоленый хлеб, закрывая рот рукой. Влад Ганич сравнивал пуговицы на рукавах пиджака. Сашка незаметно набивал кулак о стену. Рина рисовала маркиза дю Граца, от которого улепетывал сутулый человек с зонтом.
– Доброе утро! – отчетливо произнесла Кавалерия.
Ее приветствие заставило народ очнуться. Сашка перестал бить кулаком по стене, а Макар – жевать. Кавалерия подошла к окну и, счесав монетой лед, стала смотреть на улицу. Перед ШНыром, смешно растопырив руки, стоял Горшеня. Стоял уже давно. На голову ему ветер намел сугроб.
Кавалерия смотрела на Горшеню, а Рина – на Кавалерию. Рине вспомнилось, как в сентябре во время сильного дождя Кавалерия пряталась под кленом и держала Цезаря под уздцы. Холодные струи пробивали листву насквозь. Цезарь вздрагивал и, как мокрая ворона, встряхивал крыльями. Ему было неуютно, тревожно. А Кавалерия задирала к небу лицо, улыбалась, и по очкам у нее текла вода.
– В последние годы золотых пчел вылетало из улья все меньше. Много шныров погибло, еще больше – переметнулось к ведьмарям или просто ушло. Закладок достается меньше. Как следствие – мир хиреет и заболачивается, – сказала Кавалерия.
Класса она не замечала и говорила скорее для себя. Да и вообще, если разобраться, Кавалерия не любила никого учить. Одна из любимых ее фраз была: «Чем больше я даю информации, тем меньше у вас останется в голове в результате этой информации!» И другая похожая: «Истинное знание не приходит от слов, а только уходит».
– И какая мысль? Типа: все марш служить человечеству? – вызывающе спросила Фреда.
Кавалерия строго взглянула на нее, однако на Фреду суровые взгляды не действовали. Она лишь фыркала, как норовистая лошадь, и таращила глаза.
– Для начала послужи ШНыру! В ближайшее время каждому из вас предстоит решить: готов ли он к первому нырку. Самому сложному, потому что первый нырок – это поединок с самим собой.
– То есть мы уже можем нырять? – недоверчиво спросила Фреда.
– Сомневаюсь. Все, чему Меркурий вас выучил, это крепко сидеть в седле. Но другого выхода нет. Шныр исчерпал все резервы. Средние и старшие шныры ныряют с полной загрузкой. Если увеличить ее хотя бы немного – люди начнут разбиваться или сходить с ума. Вы, хотя это и пафосно звучит, наша последняя надежда.
– Встречное предложение! А если немного уменьшить количество нырков? Не в плане сокращения, а в плане минимализации? – как всегда запутанно предложил Даня.
Косичка Кавалерии раздраженно дернулась.
– Исключено! Уменьшать число нырков нельзя, особенно сейчас. Каждая новая закладка приносит в наш мир немного энергии с двушки, которая поддерживает главную закладку Зеленого Лабиринта. Раньше это делали охранные точки… А теперь посмотрите на Горшеню! Едва ходит.
Рина была благодарна Кавалерии, что, говоря об охранных точках, та ни разу не посмотрела в ее сторону.
– А если я откажусь нырять? – тревожно спросила Алиса.
Рина отметила про себя, что об «откажусь» заговорила Алиса. Фреда, как ни фыркала, от нырков почему-то не отказывалась.
– Твоя золотая пчела – твой выбор, – спокойно сказала Кавалерия. – Но все же надеюсь, что среди вас окажутся хорошие ныряльщики. Хотя бы два-три. Мы с Меркурием в том возрасте, когда умные хозяева уже продают рабов. На вид они еще крепенькие, но постепенно перестают быть рентабельными. Скоро ШНыр достанется тем из вас, кому он нужен и кто сможет его взять. Наша жизнь – это проверка на вшивость. Причем фактически сплошная!
Рина смотрела на Кавалерию с испугом. Она думала, что никогда не смогла бы сказать такое про себя.
В первой пятерке тормозящим звеном была демонстративно антиспортивная Алиса, во второй – патологически упрямая Фреда, прикованная между Владом и Кириллом.
Ул шел впереди и, сунув руки в карманы, покрикивал:
– Шныровские пятерки должны держаться вместе! Мы в одном танке! Механик-водитель не радуется, когда наводчику отрывает голову!
– Господа! Почему пятерки? Это устарело! Спецназ ходит тройками. Они мобильнее! – заявил Даня.
– Этот вопрос ты задашь препам, – терпеливо объяснил Ул.
– Каким еще препам?
– Препы – это которые даватели, – морщась от головной боли, объяснил Ул. – Умоляю, гений: молчи и топай! Я недавно из нырка. У меня сегодня низкая пропускная способность на слова.
Вскоре стало ясно, что первая пятерка уходит в отрыв. Ее не задержало даже падение Алисы, которая начала орать, что ремень режет ей ногу, и демонстративно уселась на паркет. Но в этот момент Лара, доведенная до белого каления биологическими шуточками Макара, запустила в него пластиковой бутылкой и заработала двадцать штрафных отжиманий, потому что оказалось, что бросать бутылки нельзя. Особенно в голову. Особенно с воплями. Особенно товарищу по ШНыру, который завтра, возможно, будет прикрывать в бою твою спину.
– Так мы их никогда не догоним! – заявил Кирилл. – Мы друг другу мешаем. Надо на «раз» шагать левой ногой, а на «два» – правой.
– Лучше прыгать! – заспорила Фреда.
– Можно и прыгать! Только синхронно! – легко согласился Кирилл.
От удивления, что ей уступили, Фреда зачерпнула легкими воздух. Она привыкла быть в оппозиции. А тут, получается, ее лишали любимого занятия.
– Нет уж! – сказала она Кириллу. – Лучше шагать! Раз-два! Раз-два! Топай давай к своей мамочке!
С мамой Кирилла обе пятерки новичков ухитрились познакомиться месяц назад на его дне рождения, который праздновали в кафе недалеко от метро «Выхино». Кирюша на маму походил не особенно, разве что узнаваемым носом с горбинкой. В остальном же она была гораздо плотнее, шире в плечах, с огненно-рыжими, почти красными волосами. Двигалась она решительно, поминутно дергала Кирюшу за рукав и, когда видела какого-то нового человека, громогласно спрашивала: «А это кто?» – «Алиса», – шепотом отвечал Кирюша. «Мне это имя ничего не говорит! – отвечала мама. – А это кто?» – «Рина!» – «И что? Она тебе что-нибудь подарила?»
Надо отдать ему должное, Кирюша вел себя стоически. Улыбался, мамой гордился и не оскалился даже тогда, когда она, послюнявив палец, стала стирать с его щеки «какую-то бяку». («А ну, стой смирно! Я мама, а маме можно!»)
– Раз-два! Раз-два! – кричала Фреда, размахивая бутылкой.
Видя, как бодро шагает вторая пятерка, Ул решить усложнить задание.
– А ну, стой! Поворачиваем к лестнице! – заорал он.
– Господа! Но это лестница в подвалы! – заявил Даня.
– Да? Вот чудо! Былиин! Неужто в подвалы? А я и не знал! – удивился Ул. – Поворачиваем!
Через несколько лестничных пролетов вторая пятерка настигла-таки первую и принялась колотить ее пластиковыми бутылками. Первая пятерка сопротивлялась вяло. Она отдирала от перил Алису, которая кусала всех за пальцы. Закончилось же все тем, что Сашке надоело, что его и Рину бумкают бутылками, и он дернул Влада Ганича за голень. Обе пятерки скатились по ступенькам и, окончательно перепутавшись, прекратили возню.
Сашка ждал ее на полпути к ШНыру, у копытовских магазинов. Он стоял у сугроба и раз за разом погружал в него ботинок: чистил обувь.
– Горшеня упал! – сказал Сашка вместо приветствия. – Мы его поднимали: я, Ул, Яра и Афанасий. Кавалерия встревожена. Я слышал, как она говорила с Ярой.
– А что? Падать уже нельзя? – легкомысленно спросила Рина. – Я сегодня раза три грохнулась!
– Ты не связана с главной закладкой ШНыра. Целостность периметра нарушена. Главная закладка отдает периметру свою энергию и не успевает восстанавливаться.
У Рины испортилось настроение.
– Это из-за «Царевны»?
– Ну, не знаю. Может, и не только, – поспешно ответил Сашка.
Больше они об этом не говорили. Отвлекая Рину от самоугрызений, Сашка рассказывал, как кормил Гавра. Гавр подчистил пакет объедков и на радостях спустил Сашку кувырком с холма.
– Он с головой совсем не дружит, – заявил Сашка.
Рина вздохнула.
– Просто сил много. Он умнеет, когда ему грустно.
– Все умнеют, когда им грустно, – заметил Сашка. Порой он, сам того не замечая, изрекал великие истины.
У ограды ШНыра на свежем снегу синело огромное имя «Рина», старательно вытоптанное чьими-то ботинками.
– Твоя работа?
– Я писал «Марина», но «ма» стерлось, – не моргнув глазом, объяснил Сашка.
– Непросто ему было стереться. Буквы по два метра. – Рина перемахнула через забор, привычно спрыгнув в обратную сторону. Рядом с ней в сугроб плюхнулся Сашка.
– И кто такая Марина?
– О! Марина! – загадочно отозвался Сашка и по протоптанному коридору зашагал к ШНыру.
Отсюда уже просматривалась крыша корпуса. Высокая елка была наряжена разноцветными пакетами, носками и майками, в разное время выпадавшими из окон. Суповна, обходя корпус, собирала их и не без ехидства развешивала на елке, равномерно украшая каждую ветку.
Снега намело столько, что по обеим сторонам тропинки образовались ледяные бруствера. Со стороны казалось, что у Сашки нет ног и движется только верхняя половина его туловища. Рина стала догонять Сашку, толкать его в спину и требовала сказать, кто такая Марина. Не умевший врать Сашка путался в описаниях. Кроме того, обнаружилось, что он не знает, что означает «шатенка». Он, оказывается, думал, что «шатенка» – это от слова «шататься».
Глава 5
Куколка Жомочка
Я ожидаю от людей предсказуемости и нормальности. Но кто сказал, что я сам предсказуем и нормален?
Из дневника невернувшегося шныра
Было морозно. Под ногами скрипел снег. Кухонная девушка Надя шла в Копытово и вспоминала день, когда за ней приползла золотая пчела. Именно приползла. Это была уставшая, запыленная, полуживая пчела без крыльев. Что-то помешало им развиться. Невозможно представить, сколько пчеле пришлось добираться от ШНыра до маленького южного городка, в котором тогда жила Надя. Непонятно, как пчела переплывала реки, переползала поля и леса. Но все же она добралась. По дороге пчела стерла себе литое золото с брюшка, и усы ее жалобно обвисли.
Встреча Нади и пчелы не сопровождалась торжественным громыханием духовых оркестров и трескучими разрывами салютов. С громким визгом Надя плеснула на пчелу кипятком и от всей души ударила ее тапкой. Грустная пчела почистила лапками несуществующие крылья (инстинкт сохранился) и уползла под батарею думать о чем-то своем, неспешном и вечном.
А потом невероятными путями Надя очутилась в ШНыре и, отказавшись от нырков, к которым ее совершенно не тянуло, прочно обосновалась на кухне у Суповны. Порой она задумывалась, почему так и не стала нырять: потому что у пчелы не было крыльев или потому, что этих крыльев не оказалось у нее самой?
Надя добралась до Копытово и неожиданно свернула не к магазинам, а к почте. На деревянной двери с табличкой «Почта России. Копытовское отделение № 1» были оспины дроби. В глубине тускло отсвечивала пара свинцовых шариков. Лет десять назад почту пытались ограбить залетные товарищи, и с тех пор следы дроби заботливо сохранялись как местная достопримечательность. Набираясь храбрости, кухонная девушка Надя постояла на крыльце, на удачу потрогала оспины ногтем и заглянула внутрь.
– Вот мне тут бумажка на посылку пришла! Это к вам? – робко спросила она, уверенная, что это ошибка и ее сейчас прогонят. Но ее не прогнали, и вскоре Надя покинула почту с небольшой бандеролью в руках. Имя и фамилия были набраны на компьютере. В графе «Отправитель» значилась фирма, название которой ничего Наде не говорило. Какое-то ЗАО «Троянский конь», отдел почтовых рассылок.
Внутри бандероли обнаружилась маленькая куколка с добрым фарфоровым лицом и огромными распахнутыми глазами. Рот у куколки был приоткрыт. Казалось, куколка охает и непрерывно восклицает: «Да ты что!»
Надя решила, что куколка рекламная. Правда, не совсем понятно, что рекламируют, ну да какая разница? Куколка Наде понравилась. Голова и руки у нее были фарфоровые, остальное же тело мягкое, набитое ватой. Никаких инструкций к куколке не прилагалось, только на подоле юбки с обратной стороны было выткано: «Куколка Жомочка посочувствует вашему горю и охотно разделит вашу радость!»
Вспомнив поручение Суповны, Надя купила в Копытово томатную пасту, специи, лавровый лист и кетчуп и, взглянув на часы, заспешила в ШНыр. Суповна всегда вибрировала, когда не могла вовремя начать готовить обед. Когда же вибрировала Суповна, то с ней вместе вибрировала и кухня, и все, кто имел несчастье на этой кухне находиться. Сегодня же настроение у Суповны было кошмарное.
– Ох, как колено крутит! – жаловалась она. – Прям на куски рассыпается костяшка собачья! И чего я, дура старая, на эту табуретку полезла? Да чтоб у него руки отгнили, кто ее делал! Чтоб у него глаза, у живого, сварились! Чтоб его бабушка гроб прогрызла!
Историю про табуретку Надя слышала раз триста. Много лет назад Суповне понадобилось что-то достать, и она встала на табуретку, не проверив, как обычно, все ножки. Одна из ножек подломилась, и, падая, Суповна ударилась коленом. Обошлось без перелома, но ушиб был сильный, и с тех пор Суповну временами начинали преследовать сильные боли. Она обкручивала колено бинтами и по три-четыре дня ходила с прямой ногой, ругая всех на свете.
Надя торопливо прошмыгнула мимо Суповны. На кухне у Нади был собственный трудовой закуток между громадным промышленным холодильником и окном. На окне пылал зимний цветок цикламен и стопкой лежали бумажки, на которые Надя даже смотреть боялась. Кулинарных книг Суповна не признавала, а рецепты выписывала крупным почерком на вырванных страницах и на полях газет. За десятки лет таких обрывков накопилось многие тысячи, и громоздились они бестолковыми пыльными стопками. Суповна никогда не могла ничего найти и устраивала жуткий ор.
Резать капусту было скучно. Еще тоскливее было поворачивать голову и видеть слева от себя двадцать кочанов, ожидающих своей очереди. Поэтому Надя предпочитала смотреть не на кочаны, а на куклу Жомочку, которой она несколькими ударами острого ножа вытесала в кочане капусты кресло.
Жомочка сидела, сложив на коленях фарфоровые ручки, и смотрела на Надю наивными васильковыми глазами.
– Ты представляешь, Суповна вяжет Кавалерии носки и называет ее просто «Валерочка»! Это ее-то! А Макар прет все, что плохо лежит! Сосиски из холодильника прямо на глазах уволок, я Кавалерии сказала, а она только плечиками так сделала: мол, приятного аппетита! Любит сложненьких, а на нормальных ей плевать! «Котел как грязный увидит – морщится!» – с негодованием сказала Надя кукле. Куколка Жомочка ничего не ответила, но Надя ощутила ее поощрение и участие.
«Не то что всякие прочие, которым что ни говоришь, они только морщатся и перебивают!» – невольно подумала она.
– А Фредка-то! Случайно узнала! Сама себе посылает эсэмэски: «Ты мне нужна!» И она же когда-то подписывалась на рассылки новостей в Интернете, чтобы хоть кто-то присылал ей письма! А еще корчит из себя, понимаешь!
Рот у куколки Жомочки был приоткрыт, а глаза распахнуты в поощряющем изумлении. Прямо душу грело такое внимание. «Да ты что!» – словно говорила Жомочка. Не собеседник, а воплощение мечты о собеседнике.
Глава 6
Шныровский сейф
Когда мне плохо, я теряю способность видеть ситуацию со стороны и рассуждать здраво. Мне представляется, что никто больше такой боли не испытывал, никого не окружали такие сволочи и ни у кого не было таких мучений. Чужие страдания кажутся мелкими, даже если разумом я понимаю, что у меня просто заноза в пальце, а у другого всю руку снесло. Но это же МОЙ палец и МОЯ заноза!
И еще: если попускаешь себе какую-то мелочь на чуть-чуть (например, чуть-чуть покричать или пожалеть себя) – всегда прорывается много.
Из дневника невернувшегося шныра
Кавалерия никогда не плачет. Она старается всегда быть занятой. Когда ты занят, у тебя нет времени думать о себе и ковыряться в своих вавках. И тогда годы становятся бессильными. Кого могут испугать седые волосы, когда последний раз в зеркало ты смотрелся мимоходом, спускаясь в лифте торгового центра, а потом еще подумал: «А! Так это же я! А я думаю: кто тут стоит?» Хуже всего ночью. Причем не всякой ночью, а спокойной, когда не болеют лошади в пегасне, когда все мирно и тихо. Когда ветер блуждает в соснах, на ели раскачиваются неснятые новогодние игрушки, а березовая ветка стучит в стекло, будто кто-то пришел. Вот и сегодня такая ночь. Кавалерия сидит за столом и рисует на бумаге линии и круги, которые ничего не означают. Память пролистывает свой альбом.
Калерии – тридцать пять. Ее сыну Руслану – тринадцать. На два года младше самого юного из сегодняшних шныров. Вместе они сидят за столом и смотрят, как по нему ползет крупная золотая пчела. На секунду останавливается у капли воды, соображая, с какой стороны ее огибать, а потом ползет прямо через каплю. Брюшко размазывает воду по полировке, оставляя тонкий след, похожий на нить паутины.
– Отдай ее мне! – просит сын.
Калерия вздыхает. Ее муж погиб год назад. Для сына она сняла в Копытово комнату. Во второй комнате живет тетя Паша – женщина тихая. Каждый вечер она выпивает в одиночестве бутылку дешевого вина и ложится спать. По квартире не ходит, не скандалит, гостей не зовет, приключений на свою голову не ищет, а утром просыпается и идет на работу. Порой Кавалерия пытается понять, зачем напиваться, если не испытываешь радости. Несколько раз у нее мелькала мысль, как было бы здорово, если бы тетя Паша получила закладку. Но потом она поняла, что тетя Паша внутренне не хочет меняться. Абсолютно устраивает себя такой, какая она есть. А раз так, то едва ли закладка ей поможет.
Конечно, Руслана можно было оставить с бабушкой – доброй и пухлой, состоящей из охов и блинчиков, но на это Кавалерия не пошла: избалованный блинчиковый пупс, не отлипающий от телевизора, ей не нужен. К тому же существует еще одна причина, которую суровая директриса тщательно скрывает: сына Кавалерия любит больше жизни. А порой ей кажется, что даже больше ШНыра.
– Отдай мне эту пчелу! Подари! – ноет Руслан.
– Ее нельзя подарить! Она сама должна тебя выбрать!
Но сын твердит одно и то же.
– Если не можешь подарить – тогда просто пусть она будет моя!
Кавалерия хлопает ладонью по столу. Подскакивает стеклянная ручка. Дрожит уцелевшая часть капли. Пчела, как ни в чем не бывало, продолжает ползти.
– Нельзя передать пчелу как наследство! Я не могу сделать тебя шныром! Таких случаев, когда мать и сын – оба были шнырами – история не знает!
Сына не волнует, чего там не знает история. Это ее сложности.
– Она узнает! – Он дергает верхней губой, которая у него коротковата. Из-за этого кажется, что Руслан постоянно улыбается. Или что рот всегда приоткрыт. Из-за этого в детстве ему вечно порывались удалять аденоиды. К счастью, его мать верит себе больше, чем врачам.
– Ты не можешь. Это особая пчела! О-со-ба-я! Ну в кого ты такой упрямый? – снова объясняет Кавалерия.
– В тебя!
– В меня? Да с чего бы! Я сущий ангел! – отрезает мать. Вместе они сидят и размышляют, в кого он такой уродился. Рабочих версий не обнаруживается. Сын шмыгает носом. Кроме аденоидов, у него аллергия на лошадей. Почему-то часто так бывает: если человек любит лошадей больше жизни, у него на них аллергия.
– Мне ее жалко! У нее сломано крыло! – говорит Руслан.
Кавалерия молчит. Вместе они разглядывают пчелу. Крыло у нее не сломано, но по неизвестной причине слиплось, сложившись вдвое. Рядом со здоровым оно выглядит обрубком, как у Икара. Когда золотая пчела, не понимая этого, начинает работать крыльями, ее закручивает на одном месте, и от стола она не отрывается.
– Слушай! – говорит Кавалерия. – Я не имею к этой пчеле никакого отношения! Я не директор над пчелами! Я вообще не понимаю, что она делает на столе! Если ты хочешь кого-то убеждать – говори с пчелой.
– Я с ней и так говорю! Это я ее сюда принес! – отвечает сын.
Кавалерия не верит.
– Ты принес сюда пчелу?
– Ну да! Я нашел ее у забора в ШНыре.
– Я же тебе запретила там топтаться!
Руслан осторожно обходит скользкую тему.
– Вид у нее был ужасно несчастный. Она не могла лететь, – добавляет он.
– И ты смог взять ее и принести?
Удивление и обида.
– А чего тут такого? – говорит сын. – Я вообще ее не брал, между прочим! Я положил на землю ладонь и сказал ей: «Иди сюда!»
– Сказал пчеле? И она пришла?!
– Ну, во всяком случае, приползла.
– Покажи! – требует Кавалерия.
Руслан пожимает плечами и протягивает к пчеле руку.
– Иди сюда!
Золотая пчела перестает вертеться на одном месте. Некоторое время она сидит, шевеля усами, а потом решительно ползет к его пальцу и взбирается на него. Кавалерия не верит своим глазам. Ее собственная пчела никогда не полетела бы на голос. Кавалерия вообще сомневается, существуют ли у пчел уши.
– Погоди! – говорит она быстро. – Стряхни ее! Не бойся, смелее стряхивай: не расшибется! Теперь иди на тот край стола и снова зови!
Сын сдувает с пальца пчелу и огибает стол:
– Эй, я здесь! Иди сюда!
Пчела разворачивается, шевелит усами, уверенно ползет к его пальцу и вновь начинает карабкаться. Кавалерия трет глаза.
– Странно, – недоверчиво говорит она.
– Что странно?
– Говорят, за всю историю ШНыра существовал всего один человек, на голос которого шла пчела.
– Я? – спрашивает сын. Скромности ему не занимать, хотя никто занимать и не пытается. Всем хватает своей.
– Митяй Желтоглазый, – отвечает Кавалерия.
Руслан хохочет. Имена первошныров он знает назубок, и они ему смешны. Только послушайте! Фаддей Ногата. Мещеря Губастый. Гулк Ражий.
– Перестань смеяться!
– Я не могу перестать! Ты очень забавная! Особенно когда делаешь вид, что злишься, хотя на самом деле совсем не злишься!
Суровая Кавалерия прячет улыбку. Когда дело касается сына, у ежика исчезают все колючки.
– Кто, я? – возмущается она. – Зато у меня… все в порядке с логикой вещей!
Тогда эти слова были произнесены в первый раз. Всякие слова когда-то произносятся впервые.
Память закрывает свой альбом. Кавалерия спит. Часа через три встает, быстро приводит себя в порядок и выходит в коридор. У нее лекция, которую пропускать нельзя, потому что потом народ уже не соберешь. В аудиторию она вошла тихо, и ее никто не заметил. Десять новичков, недавно вернувшихся из пегасни, занимались каждый своим делом. Лара «звонькала» кому-то из кавалеров и смеялась тем волнующим, немного искусственным смехом, каким никогда не смеялась, когда ей действительно бывало весело.
– Это кто? – шепнула ей Фреда.
– Как кто? Нескромный вопрос! Это Сержик… политик и бизнесмен! – небрежно объяснила Лара, зажимая пальцем динамик.
– Ага, ты рассказывала! Не тот самый, у которого точка продажи кошачьего корма на рынке? Ну он еще собирает подписи для партии любителей собачек? – громко спросила Фреда, пользуясь тем, что палец Лары отлип от динамика. Трубка озабоченно притихла. Лара сделала страшные глаза и, погрозив Фреде кулаком, продолжила торопливо смеяться.
Кирилл шептался с Леной. Это было очень одностороннее шептание. Он размахивал руками, хихикал, подскакивал. Натуральная муха, жужжащая вокруг Спящей Красавицы. Лена слушала его, лениво переплетая толстенную косу.
Рина давно заметила, что у Кирилла с Леной особые отношения. Особые потому, что нарушают привычную схему ухаживаний Кирилла, которая состоит в том, что он повторяет за девушкой все, что говорит она. «Погода чудесная». – «Чудесная». – «А вчера была отвратная». – «Отвратная». – «Машка такая идиотка, правда!» – «Правда!» – «Ты меня проводишь?» – «Проводишь». – «А любишь?» – «Любишь».
– Слушай! А тебе самому не надоело? – как-то спросила Рина.
– Надоело, – согласился Кирилл. – Но этот способ лучший. Во-первых, можно не напрягать извилины. Во-вторых, вообще не слушать, что она несет. В-третьих, у девушки создается впечатление, что ты понимаешь ее, как никто.
– А что ты свин, девушка не может разобраться?
– Редко, потому что она же находится в экстазе от непрерывного болтания! – заметил Кирилл. – Да и мозг, опять же, нужен, чтобы разобраться! А меня могут выносить или девушки, у которых мозга сроду не было, или Лена. Но за ней почему-то повторять не получается. Она все больше молчит.
Остальные юные шныры тоже не сидели без дела. Алиса всех презирала. Всякий, взглянувший на нее, должен был навеки ощутить себя ничтожеством, вот только никто на нее не смотрел. Даня пытался вспомнить, чем гастрафат принципиально отличается от палинтона. Вечно голодный Макар ел подсоленый хлеб, закрывая рот рукой. Влад Ганич сравнивал пуговицы на рукавах пиджака. Сашка незаметно набивал кулак о стену. Рина рисовала маркиза дю Граца, от которого улепетывал сутулый человек с зонтом.
– Доброе утро! – отчетливо произнесла Кавалерия.
Ее приветствие заставило народ очнуться. Сашка перестал бить кулаком по стене, а Макар – жевать. Кавалерия подошла к окну и, счесав монетой лед, стала смотреть на улицу. Перед ШНыром, смешно растопырив руки, стоял Горшеня. Стоял уже давно. На голову ему ветер намел сугроб.
Кавалерия смотрела на Горшеню, а Рина – на Кавалерию. Рине вспомнилось, как в сентябре во время сильного дождя Кавалерия пряталась под кленом и держала Цезаря под уздцы. Холодные струи пробивали листву насквозь. Цезарь вздрагивал и, как мокрая ворона, встряхивал крыльями. Ему было неуютно, тревожно. А Кавалерия задирала к небу лицо, улыбалась, и по очкам у нее текла вода.
– В последние годы золотых пчел вылетало из улья все меньше. Много шныров погибло, еще больше – переметнулось к ведьмарям или просто ушло. Закладок достается меньше. Как следствие – мир хиреет и заболачивается, – сказала Кавалерия.
Класса она не замечала и говорила скорее для себя. Да и вообще, если разобраться, Кавалерия не любила никого учить. Одна из любимых ее фраз была: «Чем больше я даю информации, тем меньше у вас останется в голове в результате этой информации!» И другая похожая: «Истинное знание не приходит от слов, а только уходит».
– И какая мысль? Типа: все марш служить человечеству? – вызывающе спросила Фреда.
Кавалерия строго взглянула на нее, однако на Фреду суровые взгляды не действовали. Она лишь фыркала, как норовистая лошадь, и таращила глаза.
– Для начала послужи ШНыру! В ближайшее время каждому из вас предстоит решить: готов ли он к первому нырку. Самому сложному, потому что первый нырок – это поединок с самим собой.
– То есть мы уже можем нырять? – недоверчиво спросила Фреда.
– Сомневаюсь. Все, чему Меркурий вас выучил, это крепко сидеть в седле. Но другого выхода нет. Шныр исчерпал все резервы. Средние и старшие шныры ныряют с полной загрузкой. Если увеличить ее хотя бы немного – люди начнут разбиваться или сходить с ума. Вы, хотя это и пафосно звучит, наша последняя надежда.
– Встречное предложение! А если немного уменьшить количество нырков? Не в плане сокращения, а в плане минимализации? – как всегда запутанно предложил Даня.
Косичка Кавалерии раздраженно дернулась.
– Исключено! Уменьшать число нырков нельзя, особенно сейчас. Каждая новая закладка приносит в наш мир немного энергии с двушки, которая поддерживает главную закладку Зеленого Лабиринта. Раньше это делали охранные точки… А теперь посмотрите на Горшеню! Едва ходит.
Рина была благодарна Кавалерии, что, говоря об охранных точках, та ни разу не посмотрела в ее сторону.
– А если я откажусь нырять? – тревожно спросила Алиса.
Рина отметила про себя, что об «откажусь» заговорила Алиса. Фреда, как ни фыркала, от нырков почему-то не отказывалась.
– Твоя золотая пчела – твой выбор, – спокойно сказала Кавалерия. – Но все же надеюсь, что среди вас окажутся хорошие ныряльщики. Хотя бы два-три. Мы с Меркурием в том возрасте, когда умные хозяева уже продают рабов. На вид они еще крепенькие, но постепенно перестают быть рентабельными. Скоро ШНыр достанется тем из вас, кому он нужен и кто сможет его взять. Наша жизнь – это проверка на вшивость. Причем фактически сплошная!
Рина смотрела на Кавалерию с испугом. Она думала, что никогда не смогла бы сказать такое про себя.
* * *
Вторую пару должен был вести Вадюша, но Вадюша болел, и его заменял Ул, не любивший торчать в аудитории. Как следствие, следующие полтора часа Макар, Сашка, Алиса, Даня и Рина улепетывали по ШНыру многоногой каракатицей, за которой с пластиковыми бутылками в руках гналась другая многоногая каракатица – Кирилл, Лена, Влад, Лара и Фреда. У каждого в пятерке нога была пристегнута ремнем к ноге соседа, и, когда падал один, с ним вместе валились и остальные.В первой пятерке тормозящим звеном была демонстративно антиспортивная Алиса, во второй – патологически упрямая Фреда, прикованная между Владом и Кириллом.
Ул шел впереди и, сунув руки в карманы, покрикивал:
– Шныровские пятерки должны держаться вместе! Мы в одном танке! Механик-водитель не радуется, когда наводчику отрывает голову!
– Господа! Почему пятерки? Это устарело! Спецназ ходит тройками. Они мобильнее! – заявил Даня.
– Этот вопрос ты задашь препам, – терпеливо объяснил Ул.
– Каким еще препам?
– Препы – это которые даватели, – морщась от головной боли, объяснил Ул. – Умоляю, гений: молчи и топай! Я недавно из нырка. У меня сегодня низкая пропускная способность на слова.
Вскоре стало ясно, что первая пятерка уходит в отрыв. Ее не задержало даже падение Алисы, которая начала орать, что ремень режет ей ногу, и демонстративно уселась на паркет. Но в этот момент Лара, доведенная до белого каления биологическими шуточками Макара, запустила в него пластиковой бутылкой и заработала двадцать штрафных отжиманий, потому что оказалось, что бросать бутылки нельзя. Особенно в голову. Особенно с воплями. Особенно товарищу по ШНыру, который завтра, возможно, будет прикрывать в бою твою спину.
– Так мы их никогда не догоним! – заявил Кирилл. – Мы друг другу мешаем. Надо на «раз» шагать левой ногой, а на «два» – правой.
– Лучше прыгать! – заспорила Фреда.
– Можно и прыгать! Только синхронно! – легко согласился Кирилл.
От удивления, что ей уступили, Фреда зачерпнула легкими воздух. Она привыкла быть в оппозиции. А тут, получается, ее лишали любимого занятия.
– Нет уж! – сказала она Кириллу. – Лучше шагать! Раз-два! Раз-два! Топай давай к своей мамочке!
С мамой Кирилла обе пятерки новичков ухитрились познакомиться месяц назад на его дне рождения, который праздновали в кафе недалеко от метро «Выхино». Кирюша на маму походил не особенно, разве что узнаваемым носом с горбинкой. В остальном же она была гораздо плотнее, шире в плечах, с огненно-рыжими, почти красными волосами. Двигалась она решительно, поминутно дергала Кирюшу за рукав и, когда видела какого-то нового человека, громогласно спрашивала: «А это кто?» – «Алиса», – шепотом отвечал Кирюша. «Мне это имя ничего не говорит! – отвечала мама. – А это кто?» – «Рина!» – «И что? Она тебе что-нибудь подарила?»
Надо отдать ему должное, Кирюша вел себя стоически. Улыбался, мамой гордился и не оскалился даже тогда, когда она, послюнявив палец, стала стирать с его щеки «какую-то бяку». («А ну, стой смирно! Я мама, а маме можно!»)
– Раз-два! Раз-два! – кричала Фреда, размахивая бутылкой.
Видя, как бодро шагает вторая пятерка, Ул решить усложнить задание.
– А ну, стой! Поворачиваем к лестнице! – заорал он.
– Господа! Но это лестница в подвалы! – заявил Даня.
– Да? Вот чудо! Былиин! Неужто в подвалы? А я и не знал! – удивился Ул. – Поворачиваем!
Через несколько лестничных пролетов вторая пятерка настигла-таки первую и принялась колотить ее пластиковыми бутылками. Первая пятерка сопротивлялась вяло. Она отдирала от перил Алису, которая кусала всех за пальцы. Закончилось же все тем, что Сашке надоело, что его и Рину бумкают бутылками, и он дернул Влада Ганича за голень. Обе пятерки скатились по ступенькам и, окончательно перепутавшись, прекратили возню.