Из двух мячей, заброшенных юношеской сборной, лишь один был красивым. Его провел одиннадцатилетний Боря Горлопуз, стремительным рывком обыгравший защиту. Второй мяч голодный Ртутный проглотил по недоразумению вместе с Лизой Зализиной, игравшей в его же команде. Что касается самой Лизы, то она в этот момент изрыгала проклятия «родненькой Танечке» и смотрела в другую сторону.
Матч закончился. Все спустились и, сложив магические инструменты, обступили тренера. Они ожидали, что, как это обычно бывает, начнется разбор. Однако Соловей даже не стал ругать тех, кто сегодня играл из рук вон плохо. Вместо этого он с загадочным видом молчал, наблюдая за джиннами, которые загоняли в ангары сыновей Гоярына.
– Не расходитесь! У меня для вас сообщение, самое идиотское сообщение из всех, которые мне приходилось в последнее время делать! – ворчливо сказал Соловей, когда ворота ангаров наконец захлопнулись за Ртутным и Искристым.
Баб-Ягун толкнул Таню локтем.
– Через двадцать семь дней назначен матч-реванш с невидимками, к которому мы готовы точно так же, как курица готова к трансатлантическому перелету. Это раз. И два. Как бы ни закончился матч, через две недели после него Таня Гроттер и Баб-Ягун отправляются в Магфорд, – сердито продолжал тренер.
– С какой это радости? Почему они, а не я? – ревниво спросил Семь-Пень-Дыр.
Соловей с хладнокровием пропустил его вопрос мимо ушей.
– Целый месяц Таня и Ягун будут жить и тренироваться вместе с командой Магфорда, а затем в ее составе примут участие в матче со сборной мира. Все решения принимались на Лысой Горе, в спорткомитете. Вчера туда вызывали Сарданапала. Его и меня поставили перед фактом.
– Но ведь сборная мира она уже… того… в Потустороннем мире? – суеверно спросила неопытная Маша Феклищева.
– Сборная мира того? Это сборная вечности того!.. Улавливаешь разницу? А сборная мира она не того, а очень даже сего! – захохотал Семь-Пень-Дыр.
– Спасибо, что объяснил, старичок! С меня проценты с копеечки, и можешь оставить себе всю сдачу! – отвечала ему языкастая Маша.
Таня поспешно соображала. В первую секунду, когда она услышала свое имя, ей почудилось, что она сорвалась с контрабаса во время мгновенного перевертона и теперь падает неизвестно куда, без всякой надежды нашарить платок-парашют или произнести Чебурыхнус парашютис форте .
– Матч с невидимками? Так, значит, к нам приезжает… – услышала она свой замирающий голос.
– Да, кисонька, да, радость моя бриллиантовая, Пупперчик твой приезжает! Ванечка будет просто счастлив! На седьмом небе! Мало ты его мучила, пигалица, мало жизнь ему заедала… Добьешь человека, а сама к Пупперу учешешь! Скатертью дорожка! Сквозняк тебе в хвост! Ути-пути! – с ненавистью прошипела Лиза Зализина.
Зализина была вся в слизи. От нее неважно пахло плохопереваренным драконьим кормом, так как ее только что извлекли из желудка у Искристого.
– Зализина, думай что хочешь. Только встань вон там, чтоб ветер в другую сторону дул, а то меня стошнит! – брезгливо попросила Таня.
Лиза вскипела и определенно вцепилась бы ей в волосы, если бы между ними не вырос Баб-Ягун.
– Лизка, остынь! Я Таньку хорошо знаю. Она мирный человек, но ее бронепоезд стоит на запасном пути. Еще десять фраз, и тебя придется оттирать тряпочкой от магического барьера. И вообще чего-то я недопонимаю. С какой радости невидимки согласились на реванш? А потом еще, чтобы и нас к себе приглашать? Мы, конечно, классно играем, но можно было найти кого получше!
Соловей ухмыльнулся.
– Насчет кого получше, ты мудро подметил. Приглашают не только вас. Еще кое-кого из оборотней, полярных духов, бабаев. Естественно, лучших, у кого есть шанс усилить команду Магфорда настолько, чтобы она не спасовала перед сборной мира. И, Ягун, это тебя касается – в основной состав Магфорда берут только Гроттер. Ты, Ягун, будешь в запасе. Не исключено, что поле тебе придется созерцать издали или в голубых мечтах.
– Лучше просто в мечтах, – поспешно уточнил Ягун. – А как же самая добрая тетя? Как же она допустила, чтобы Таньку пригласили в Магфорд к Гурику?
Тренер пожал плечами.
– Вот уж не знаю! Думаю, все решили в Магществе, не спросив ее мнения. Да и тренер Магфорда не захотел упускать Таньку. Все-таки в драконболе она… хм… чуток соображает… – Тут Соловей на мгновение озадачился, чтобы даже случайно не изменить своим правилам и не похвалить Таню.
Здесь же, у рва, толпились другие игроки взрослой сборной Тибидохса, добравшиеся до моста раньше. Вначале Таня не поняла, чего они ждут и почему не заходят в Тибидохс, а потом сообразила: мост был поднят. Среди драконболистов Таня заметила Пипу, Гуню Гломова и Гробыню, которые возвращались из парка и были остановлены подъемным мостом.
Баб-Ягун, благородно тащивший ее контрабас и потому приотставший, нагнал основную группу.
– Мамочка моя бабуся! Интересно, какой… э-э… без комментариев… гений додумался поднять мост? – поинтересовался он.
– Может, Пельменник? – предположил Горьянов.
– Сокровище мое! Запомни один раз и до склероза! Пельменник максимум до чего может додуматься самостоятельно, это не ковырять секирой в носу, да и то потому, что секира казенное имущество, которое надо беречь. Все остальное он делает исключительно по приказу кого-нибудь из преподов. Взятки же берет по воле желудка, – отвечал Ягун.
Высоко в небе загрохотал гром. Что-то плеснуло и разбежалось белыми кругами. Точно камень бросили в небесную синь.
– Грааль Гардарика сработала! – сказала Гробыня.
Никто не ответил. Это и так было очевидно. Все стояли и смотрели вверх. Вскоре, снижаясь по спирали, над озером появилась длинная деревянная скамья. С одного ее края сидела Медузия, с другого – Великая Зуби. Между ними мелькали детские головы. Дети сидели, вцепившись в скамейку, и со смесью страха и любопытства озирались по сторонам.
Первыми их заметила Лиза Зализина.
– Это что за мелочь? Детский сад, что ли, гробанули? – презрительно поинтересовалась она.
– Лапочка, а ты подумать не пробовала? Иногда, знаешь ли, помогает! Это первокурсники! Недавние лопухоиды, у которых наши преподы обнаружили способности к магии. Им сейчас десять-одиннадцать лет, я полагаю, – откликнулась Гробыня.
Она извлекла откуда-то бинокль и направила его на первокурсников.
– Двадцать… двадцать один… – считала она. – Странно, что новичков так рано привезли. Обычно их в конце августа доставляют. А тут – раз, и весной. Тупо как-то! Прежний первый курс еще не до конца отучился!
– В лопухоидном мире становится все больше магии. Тревожно много магии. Еще немного, и скрывать это станет невозможно. Соответственно, изымать одаренных детей и доставлять их в магические школы приходится чаще, чем прежде. Моя бабуся дня три назад сказала, что на Лысой Горе всерьез обсуждают, не следует ли увеличить число российских волшебных школ, или разумнее будет достроить Тибидохс, – знающе проговорил Баб-Ягун.
– Ну и откуда у лопухоидов переизбыток магии? Магия не может взяться ниоткуда. Ничто не возникает из ничего. У магии должен быть источник, – с подозрением спросил Горьянов.
– Демьян, умоляю, отвернись, или у меня завтрак в желудке прокиснет… – поморщился Ягун. – Я не знаю, откуда взялась лишняя магия. Бабуся об этом не очень-то распространяется. Только мельком сказала, что это может быть связано со стражами света и тьмы… и с Мефодием, что ли, каким-то.
– Мефодием Буслаевым, – сказала Таня.
– Ты что, его знаешь? – удивился Ягун.
– Не-а… Сарданапал что-то когда-то упоминал, а дальше пошли непонятки. И Сарданапал молчок, и этот парень Буслаев ни гугу. Однако мне все равно тревожно. Есть ощущение: что-то где-то происходит, но вот что и где? Тут моя интуиция молчит, – пожав плечами, сказала Таня.
Скамья опустилась на небольшую площадку с той стороны подъемного моста и зависла в воздухе в полуметре от земли. Вначале спрыгнула Зуби, за ней Медузия, а за ними горохом посыпались дети.
– Ни фига себе лебеди! Воробьи какие-то! – сказал Семь-Пень-Дыр.
Гуня Гломов хмыкнул, точно кашлянул в бочку.
– Ага! Какие-то они совсем дохлые! Мелкое пошло поколение!.. Хотя вон тот парнишка с красной рожицей ничего, крупненький! Смотрите, пытается Ржевскому кулаком в нос врезать! Прям так, с ходу, за здорово живешь! Призраку, понятное дело, ничего, но парень-то как старается!..
– Будущий Гуня! – хихикнул Жикин, но хихикнул осторожно, с необходимой долей такта, чтобы не разозлить Гломова, а, напротив, польстить ему. Однако он просчитался.
Гуня с неумолимой неторопливостью танковой башни повернулся к Жикину. Тот на всякий случай втянул голову в плечи.
– Ну я не я – это время покажет. А задатки да, есть, – важно согласился Гломов и отвернулся с такой же неторопливостью.
Зубодериха с другой стороны рва что-то скомандовала, и дети послушно стали строиться парами.
– А знаете, что самое грустное? – вдруг сказала Рита Шито-Крыто.
В голосе у нее прозвучала такая искренняя печаль, что все невольно повернулись к ней.
– Самое грустное, что этих малявок набрали на наши места! Они займут наши комнаты в Тибидохсе, когда мы отсюда уйдем. Они – это мы. Только уже другие… – продолжала Рита.
– Без паники, Шито-Крыто! Никуда мы отсюда не сваливаем, пока что! Еще есть три года 5магспирантуры! – заявил Баб-Ягун.
– Не у всех. Конкурс высокий! И мест гораздо меньше, чем нас… – с опаской процедил Семь-Пень-Дыр.
Гробыня мило улыбнулась. Верхняя губа у нее сегодня была ядовито-сиреневой, а нижняя – черной с блестками. Гробыня продолжала свои эксперименты с экстремальной косметикой.
– Все в этом мире поправимо, Дыр. Существуют отличные медленные яды. Ты еще не раздумал поступать? Приходи сегодня ко мне! Чайку попьем! – пригласила она нежно.
Пень тревожно засопел.
– А я приглашена на чай? Я приду со своей заваркой! – встряла Шито-Крыто.
Среди старшекурсников Тибидохса она считалась лучшей по ядам и противоядиям. Да и в сглазах была неплоха. Недаром у Великой Зуби она была любимой ученицей. Разумеется, Гробыне не улыбалась перспектива состязаться с Риткой.
– Ты в пролете, Шито-Крыто! Все яды только для моего любимого Дыра! – сказала она с беспокойством.
Ритка хотела ответить, но внезапно была отвлечена чем-то, происходящим по ту сторону рва.
– Опс! А это еще что за акселератихи? Если это первокурсники, то я африканская принцесса! – напряглась вдруг Шито-Крыто.
– Какие акселератихи? – щурясь, спросила Лиза Зализина.
– Да вон те две! С ними еще парень! Им уже лет по шестнадцать, не меньше! Куда ты смотришь, Лизон? Тебя что, надо взять за уши и навести на цель, как перископ?
– Не, я уже вижу. Но там Ванечки нет, – рассеянно сказала Зализина.
Ритка посмотрела на нее с состраданием.
– Умничка! Суть ты уловила: Валялкина там нет. Остальное детали, – заметила она.
Из ступ выбрались две девушки – одна скуластая, с высоким лбом и двумя косами разных цветов – синей и зеленой. Другая – небольшая, гибкая и подвижная. Высокая девушка еще была в ступе, а маленькая уже разговаривала с Великой Зуби. Волосы у нее были огненного цвета, который то и дело менялся от тускло-рыжего до золотистого. «Двухнедельный магический окрас. Ранее срока смывается только слезами лешего или родниковой водой с молодой крапивой», – профессионально определила Склепова.
Из третьей ступы выпрыгнул парень лет семнадцати, длинноволосый, смуглый и большеротый. Двигался он очень уверенно и одновременно расслабленно. Рюкзак с его вещами, прилетевший на Буян самостоятельно, не шелохнувшись, висел в воздухе чуть выше плеча хозяина. Это говорило о высоком уровне владения магией. У первокурсников, недавно научившихся заговаривать предметы на полет, они обычно болтались в воздухе, падая, едва от них отводили взгляд. Этот же рюкзак висел как вкопанный, хотя парень даже не оглядывался на него. Под мышкой у новичка была большая папка, которую обычно носят художники. В руке он держал длинную бамбуковую трость.
– И чего они сюда приперлись? Особенно эта мелкая расфуфырилась! Прям: мам, купи попугая! Не могу смотреть на это уродство! – заявила Гробыня, продолжавшая критически изучать девушек.
Таня с сомнением посмотрела на Склепову. На ее взгляд, сама Гробыня была одета в сто раз более броско. Чего стоил один вырез на животе, демонстрирующий небольшую серебряную висюльку в форме черепа, которая закрывала Гробыне пупок. Серьгой Склепова обзавелась на Лысой Горе, а потом осознанно доводила Поклепа до белого каления. Завуч объявил пирсингу и татуировкам войну и боролся с ними до тех пор, пока его собственная Милюля не проколола хвост в четырех местах и не стала, будто этого было мало, носить кожаный ошейник с серебряными шипами. Получив в спину такой удар, Поклеп мигом присмирел и отстал от Склеповой.
– А вот парень новый ничего! И плечики на месте, и осанка приятная. На сто пудов знает, что мы на него смотрим, а не напрягается, естественно себя ведет. Другой бы уже или зажался, или грудь бы выпятил. Ходил бы, как качки по пляжу, над которыми народ ржет. Все-таки люди, когда на них глазеют, ведут себя как последние болваны… А вот зачем ему, интересно, трость? И эта папка? Он что, художник? – продолжала Склепова.
Если Гробыне не понравились девицы, зато понравился парень, то с Гуней Гломовым все произошло строго наоборот. Девицы не вызвали у него особого отторжения, а вот парень пробудил в Гуне хищные инстинкты. Ни слова не говоря, Гломов внимательно посмотрел на свой кулак, ухмыльнулся и бочком подошел к мостику, с нетерпением дожидаясь, пока он опустится.
Тем временем новички уже о чем-то разговаривали с Великой Зуби. О чем они беседовали, можно было только догадываться, потому что слова через ров не долетали. Потом Зуби закивала и сделала ладонью жест, который делают гомосапиенсы, когда извиняются и просят немного подождать.
– Опс! – сказала Ритка Шито-Крыто, все всегда замечавшая первой. – Смотрите, кто там поблизости крутится! Верка Попугаева! Ну теперь я за русскую разведку спокойна! Верка все разнюхает! Вплоть до того, был ли хомячок у троюродного племянника евойного дедушки и любили ли их мамы вареный лук.
Наскоро пересчитав, Великая Зуби и Медузия увели озирающихся детей в Тибидохс. Малышня жалась и с тревогой поглядывала на одетого в шкуру циклопа Пельменника, который, нетвердо сидя на камне со вчерашнего перепоя, обрубал себе секирой кривые желтые ногти. Таня отлично понимала, что сейчас чувствуют новички. Она еще не забыла, что испытала пять лет назад, когда из семи пересекающихся радуг, как из морской пены, соткался зеленый остров, на котором лежала каменная черепаха с огромными башнями.
Шестнадцатилетние девушки и парень с бамбуковой тростью пока оставались с той стороны моста у своих ступ.
– Эй, Пельменник, опускай мост! – нетерпеливо крикнул Баб-Ягун.
– Не положено, чтоб мелкий народ не затоптали. Приказ такой, – меланхолично отвечал циклоп.
– Так малышня уже ушла, – отвечал Ягун.
Пельменник повертел головой, убедился, что Ягун прав, и, отложив секиру, опустил мост. Первым на другую сторону ринулся Гуня, за ним все остальные.
– Пароль! Без пароля шпиенам не положено! – потребовал Пельменник, по привычке преграждая им дорогу.
– Дохлая русалка! – сказал Гломов.
– Нет, не «русалка». Другая какая-то фигня! – сказал Пельменник, на физиономии которого явно прочитывалось, что он сам не помнит ни пароля, ни отзыва. – Ладно, проходь! Но чтоб в последний раз! – буркнул он, отходя в сторону.
Ритка Шито-Крыто сразу устремилась к Попугаевой и за рукав оттянула ее в сторону.
– Ну, рассказывай! Только не говори, что ничего не знаешь! Я видела, как ты рядом с Меди крутилась!
– Может, я про пчелок спрашивала? Или про экзамены? – едко предположила Верка.
– Попугаева, ты меня знаешь! И я тебя знаю! Не буди во мне кобру!
Верка вздохнула и сдалась.
– Ладно. Их зовут Лена Свеколт и Жанна Аббатикова. Свеколт – та, что повыше, с разными косами.
– А парень?
– Глеб Бейбарсов. Симпатичный, правда?
– Хм… Ничего… Откуда они такие великовозрастные взялись? Магия, что ль, только сейчас пробудилась?
– Не-а, не потому… Они несколько лет были на воспитании у какой-то ведьмы, – небрежно уронила Попугаева.
– Как так?
– Да так. Где-то на Алтае жила темная ведьма. Чудовищно сильная темная ведьма. Из этих – старой закалки: ступы, травы, коты. Уединенно жила. О ней не знали ни в Магществе, ни на Лысой Горе. Она всех презирала и не шла ни с кем из своих на контакт. Даже на шабаши не летала.
– Полный бред! Магию нельзя скрыть. Даже если ее не проявлять – можно засечь, – заявила Ритка.
– Тебе виднее, Шито-Крыто. Если все бред, я могу дальше не бредить, – насмешливо сказала Попугаева.
– Нет уж, бредь дальше.
– Вот спасибо!.. Так вот, эта темная ведьма серьезно занималась вуду и некромагией.
– Некромагия запрещена. И вуду тоже.
– Думаешь, бедная наивная старушка об этом не знала?.. Да она такие штуки там у себя мутила, что Чумиха отдыхает. Несколько лет назад ведьма ощутила, что скоро умрет. По-настоящему сильным ведьмам это известно заранее. Но темные ведьмы не могут умереть просто так, не передав никому своего дара.
– Ага, знаю. Иначе их агония будет длиться целые столетия и даже в Потустороннем Мире они не обретут покоя, – кивнула Ритка.
– А так как дар у нее был огромный, такой, какого один человек не вместит, она нашла учеников. Им было тогда лет по десять-одиннадцать. У них были не то чтобы магические способности, а так… задатки. В Тибидохс их бы точно не взяли. Но старуха ухитрилась их развить и передала им свой дар до капли. Всем троим. А недели две назад ведьма умерла…
Верка Попугаева внезапно прервалась и вскинула голову. Ее нос беспокойно задвигался. Она явно унюхала что-то интересное. Проследив ее взгляд, Ритка обнаружила, что в воздухе давно пахнет дракой.
Гломов бесцеремонно подвалил к Глебу Бейбарсову и, ткнув каменным пальцем ему в грудь, спросил:
– Ты че тут, блин, стоишь, а?
– Не мог бы ты объяснить, почему тебя так волнует положение моего биологического тела в пространстве? – подчеркнуто вежливо отвечал Бейбарсов.
Он смотрел на огромного Гуню без страха, насмешливо щурясь. Глаза у новенького были темные, без блеска. В зрачках ничего не отражалось. Очень странные глаза. Гуне они совсем не понравились. И ответ на конкретный вопрос тоже. Вежливость, с точки зрения Гломова, была верным признаком слабости. И вообще Бейбарсов Гломову ну о-о-о-очень не показался.
– Колбасы переел? А чего тогда колбасишься? Ты мне тут под Шурасика не канай! Чего это у тебя? Комиксы, что ль, рисуешь? Дай позырить! – продолжал Гуня, протягивая руку к папке, которую Глеб продолжал держать под мышкой.
– Это не комиксы, это мои рисунки. Я их редко кому показываю. Я попросил бы их не трогать, – сказал Бейбарсов, отводя Гунину руку от своей папки.
– Да? Не трогать? Может, ты меня голым нарисовал, а теперь трясешься, что я тебя вычислил? – с издевкой спросил Гуня.
– Маловероятно. Меня не интересуют заборная живопись и заборные типажи, – в своей спокойной манере отвечал новенький.
Некоторое время Гломов переваривал ответ, пока наконец до него не доехало, что его поставили на место.
– Ну все! Сейчас кто-то получит по харизме! Через минуту ты поймешь, что ты никто и зовут тебя никак! – с предвкушением развязки сказал Гломов.
Стадия предварительных переговоров, которую Гуня терпеть не мог, подошла к своему логическому завершению. Теперь можно было с чистой совестью приступать к мордобою.
Гломов повернулся, отошел на полшага назад, будто собрался уходить – это был его обычный прием, чтобы заставить противника расслабиться и потерять бдительность, – и, пробурчав Гломус вломус , выкинул каменный кулак точно в подбородок новичку. В девяноста девяти случаях из ста этим ударом все заканчивалось. Соперник Гуни оставался на земле неподвижным телом, Гломов же, пнув его пару раз для порядка, удалялся.
Однако теперь был, видимо, тот самый сотый случай. То исключение, ради которого написаны все правила. Глеб красиво и непринужденно ушел от тяжелого кулака Гломова и легко, без усилия, ударил его по руке бамбуковой тростью, что-то буркнув себе под нос. Гуня не придал этому значения, тем более что даже не почувствовал боли. Он отдернул руку и занес ее для нового сокрушительного удара… Вернее, собирался занести, потому что в следующий момент понял: что-то вцепилось ему в горло. Сжало его так, что из горла вырвался хрип.
Гломов зарычал и попытался стряхнуть это нечто , не сразу поняв, что это была его собственная рука, с сосредоточенной ненавистью сдавливавшая ему горло. Однако теперь рука подчинялась не Гуне, а повторяла движения Бейбарсова, который, не подходя к Гломову, сдавливал длинными пальцами смуглой руки воздух. Гуня отрывал руку от своей шеи, помогая себе подбородком и левой рукой, которая пока еще повиновалась. Будь на месте Бейбарсова пять, даже десять человек, неукротимый в своей ярости Гломов расшвырял бы их всех, однако теперь он сражался с самим собой.
– Некромагия! Стиль мертвой марионетки! Коснувшись тростью руки, парень внушил руке Гломова, что она мертва и теперь управляет ею, как мертвой. Если не отменить заклинание, скоро рука начнет деревенеть, как у трупа, – пробормотал Семь-Пень-Дыр.
Наконец Бейбарсов опустил свою руку, и Гунина рука повторила ее движение, повиснув вдоль туловища. Зарычав, Гломов ринулся на врага, надеясь сшибить его с ног и запинать. Силы в нем хватило бы, чтобы уничтожить этого усмехающегося парня и без правой руки. Но трость Глеба Бейбарсова вновь была в воздухе, чертя вспыхивающие огненные руны.
Сердце Гломова дрогнуло, сбилось с ритма и стало замедляться. Проскочив мимо Бейбарсова, он тяжело упал на колени и понял, что не может встать. Неодолимая сила клонила его к земле.
– Десять ударов до полной остановки сердца… Девять… – спокойно считал Глеб.
– Нееет! Нееет! – хрипел Гломов, чувствуя, что сердце подчиняется этому жуткому голосу.
– Тогда повторяй за мной: «Я никто, и зовут меня никак!» Этого ты, кажется, хотел? – негромко и очень мрачно сказал Бейбарсов. – Ну?!
– Да пошел ты! – просипел Гуня.
– Шесть ударов до полной остановки сердца…
Гломов схватился левой рукой за грудь, пытаясь уберечь свое замирающее сердце… Большое сильное сердце останавливалось, он не ощущал уже его ударов. Глаза медленно застилал туман.
– Три удара до полной остановки… Повторяй: «Я никто», – упрямо настаивал Бейбарсов.
Гуня тяжело упал щекой на землю. Теперь его не держали даже колени.
– Меня зовут Гуня Гломов! Г-гуня Гло…мов! – прохрипел он.
Баб-Ягун петухом налетел откуда-то сбоку и трубой своего пылесоса выбил из рук у новичка его бамбуковую трость.
– Некромагия, тьма ее побери! А ну хватит! Отпусти Глома, или тебе придется драться со мной! А вы, остальные, что, заснули? – крикнул Баб-Ягун.
Хотя Гуня никогда не был его другом, Ягун не собирался допустить, чтобы того прикончили у него на глазах. И другие старшекурсники, Ягун чувствовал это, готовы ринуться ему на подмогу. Семь-Пень-Дыр совсем неплох в драке, да и Пельменник, как свой, Тибидохский, не станет стоять и смотреть, как из его друзей делают мертвяков. К тому же рядом Танька с ошеломляюще ярким Искрисом фронтисом, Гробыня с заковыристыми запуками и Шито-Крыто, недурно знающая темную магию. Они тоже не останутся в стороне в случае решающей схватки. «Эх, жаль, Шурасика нет и малютки Клоппика!» – мелькнуло в мыслях у Ягуна.
Лишившись трости, Глеб Бейбарсов не стал поднимать ее. Он отступил на шаг назад и, чуть согнув пальцы, выставил вперед руки в оборонительной стойке практикующего темного мага. Сомнений не оставалось – Глеб мог сражаться и без трости и едва ли многим хуже.
Папка с рисунками выскользнула у Глеба из-под руки, упала на землю и открылась. Ягун, машинально заглянувший внутрь, заметил там портрет углем. Кажется, портрет девушки. Прежде чем Ягун разглядел еще что-то, Бейбарсов спохватился и захлопнул крышку папки ногой.
Лена Свеколт и Жанна Аббатикова встали с Бейбарсовым спина к спине, образовав правильный треугольник. Телепат Ягун ощутил, как усилилось темное магическое поле. Эти трое составляли единое целое. Шесть рук с полусогнутыми пальцами, отрешенный взгляд. Темный боевой сгусток магии. Дар мертвой темной ведьмы вновь собрался воедино из трех раздробленных составляющих.
Старшекурсники Тибидохса угрожающе столпились вокруг. Кто-то помогал встать кашляющему Гуне. Кто-то готов был ринуться вперед.
– Остановитесь! Мы не желаем ссоры. Вашему приятелю Глеб не сделал бы ничего дурного. Он запустил бы его сердце вновь. Он это умеет. Мы все умеем, – негромко сказала скуластая девушка, та самая, с косами разных цветов. Так в Тибидохсе впервые услышали голос Лены Свеколт.
– Ничего себе шуточки, родненькие мои! Довести человека до клинической смерти, а потом вновь запустить сердце! – с негодованием сказала Зализина.
Она стащила с ноги туфлю с высоким каблуком-шпилькой и собиралась заговорить ее для прицельного метания. Причем заговорить так, чтобы, срикошетив от воспитанников ведьмы, туфля отлетела непременно в лоб Гроттерше.
– Глеб не любит, когда его оскорбляют, и еще он ненавидит, когда кто-то смотрит его картины. Это для него слишком личное, он даже нас неохотно подпускает, когда рисует… – примирительно добавила Жанна Аббатикова.
Бейбарсов чуть поморщился. Должно быть, предпочел бы вообще обойтись без посторонних комментариев, что для него личное, а что неличное.
– Мы хотим мира и покоя. Решайте сами, нужны ли вам друзья или враги! Хотите войну – будет война! Хотите мир – будет мир! – сказал он и слегка шевельнул согнутыми пальцами.
Матч закончился. Все спустились и, сложив магические инструменты, обступили тренера. Они ожидали, что, как это обычно бывает, начнется разбор. Однако Соловей даже не стал ругать тех, кто сегодня играл из рук вон плохо. Вместо этого он с загадочным видом молчал, наблюдая за джиннами, которые загоняли в ангары сыновей Гоярына.
– Не расходитесь! У меня для вас сообщение, самое идиотское сообщение из всех, которые мне приходилось в последнее время делать! – ворчливо сказал Соловей, когда ворота ангаров наконец захлопнулись за Ртутным и Искристым.
Баб-Ягун толкнул Таню локтем.
– Через двадцать семь дней назначен матч-реванш с невидимками, к которому мы готовы точно так же, как курица готова к трансатлантическому перелету. Это раз. И два. Как бы ни закончился матч, через две недели после него Таня Гроттер и Баб-Ягун отправляются в Магфорд, – сердито продолжал тренер.
– С какой это радости? Почему они, а не я? – ревниво спросил Семь-Пень-Дыр.
Соловей с хладнокровием пропустил его вопрос мимо ушей.
– Целый месяц Таня и Ягун будут жить и тренироваться вместе с командой Магфорда, а затем в ее составе примут участие в матче со сборной мира. Все решения принимались на Лысой Горе, в спорткомитете. Вчера туда вызывали Сарданапала. Его и меня поставили перед фактом.
– Но ведь сборная мира она уже… того… в Потустороннем мире? – суеверно спросила неопытная Маша Феклищева.
– Сборная мира того? Это сборная вечности того!.. Улавливаешь разницу? А сборная мира она не того, а очень даже сего! – захохотал Семь-Пень-Дыр.
– Спасибо, что объяснил, старичок! С меня проценты с копеечки, и можешь оставить себе всю сдачу! – отвечала ему языкастая Маша.
Таня поспешно соображала. В первую секунду, когда она услышала свое имя, ей почудилось, что она сорвалась с контрабаса во время мгновенного перевертона и теперь падает неизвестно куда, без всякой надежды нашарить платок-парашют или произнести Чебурыхнус парашютис форте .
– Матч с невидимками? Так, значит, к нам приезжает… – услышала она свой замирающий голос.
– Да, кисонька, да, радость моя бриллиантовая, Пупперчик твой приезжает! Ванечка будет просто счастлив! На седьмом небе! Мало ты его мучила, пигалица, мало жизнь ему заедала… Добьешь человека, а сама к Пупперу учешешь! Скатертью дорожка! Сквозняк тебе в хвост! Ути-пути! – с ненавистью прошипела Лиза Зализина.
Зализина была вся в слизи. От нее неважно пахло плохопереваренным драконьим кормом, так как ее только что извлекли из желудка у Искристого.
– Зализина, думай что хочешь. Только встань вон там, чтоб ветер в другую сторону дул, а то меня стошнит! – брезгливо попросила Таня.
Лиза вскипела и определенно вцепилась бы ей в волосы, если бы между ними не вырос Баб-Ягун.
– Лизка, остынь! Я Таньку хорошо знаю. Она мирный человек, но ее бронепоезд стоит на запасном пути. Еще десять фраз, и тебя придется оттирать тряпочкой от магического барьера. И вообще чего-то я недопонимаю. С какой радости невидимки согласились на реванш? А потом еще, чтобы и нас к себе приглашать? Мы, конечно, классно играем, но можно было найти кого получше!
Соловей ухмыльнулся.
– Насчет кого получше, ты мудро подметил. Приглашают не только вас. Еще кое-кого из оборотней, полярных духов, бабаев. Естественно, лучших, у кого есть шанс усилить команду Магфорда настолько, чтобы она не спасовала перед сборной мира. И, Ягун, это тебя касается – в основной состав Магфорда берут только Гроттер. Ты, Ягун, будешь в запасе. Не исключено, что поле тебе придется созерцать издали или в голубых мечтах.
– Лучше просто в мечтах, – поспешно уточнил Ягун. – А как же самая добрая тетя? Как же она допустила, чтобы Таньку пригласили в Магфорд к Гурику?
Тренер пожал плечами.
– Вот уж не знаю! Думаю, все решили в Магществе, не спросив ее мнения. Да и тренер Магфорда не захотел упускать Таньку. Все-таки в драконболе она… хм… чуток соображает… – Тут Соловей на мгновение озадачился, чтобы даже случайно не изменить своим правилам и не похвалить Таню.
* * *
С тренировки Таня возвращалась в большой задумчивости. Она шла в зыбком тумане своих надежд и опасений, а мимо медленно проплывали березы и беседки Тибидохского парка. Поэтому, когда перед ней выросли каменные башни подъемного моста Тибидохса, Таня остановилась в замешательстве. Она попросту не помнила, как дошла сюда.Здесь же, у рва, толпились другие игроки взрослой сборной Тибидохса, добравшиеся до моста раньше. Вначале Таня не поняла, чего они ждут и почему не заходят в Тибидохс, а потом сообразила: мост был поднят. Среди драконболистов Таня заметила Пипу, Гуню Гломова и Гробыню, которые возвращались из парка и были остановлены подъемным мостом.
Баб-Ягун, благородно тащивший ее контрабас и потому приотставший, нагнал основную группу.
– Мамочка моя бабуся! Интересно, какой… э-э… без комментариев… гений додумался поднять мост? – поинтересовался он.
– Может, Пельменник? – предположил Горьянов.
– Сокровище мое! Запомни один раз и до склероза! Пельменник максимум до чего может додуматься самостоятельно, это не ковырять секирой в носу, да и то потому, что секира казенное имущество, которое надо беречь. Все остальное он делает исключительно по приказу кого-нибудь из преподов. Взятки же берет по воле желудка, – отвечал Ягун.
Высоко в небе загрохотал гром. Что-то плеснуло и разбежалось белыми кругами. Точно камень бросили в небесную синь.
– Грааль Гардарика сработала! – сказала Гробыня.
Никто не ответил. Это и так было очевидно. Все стояли и смотрели вверх. Вскоре, снижаясь по спирали, над озером появилась длинная деревянная скамья. С одного ее края сидела Медузия, с другого – Великая Зуби. Между ними мелькали детские головы. Дети сидели, вцепившись в скамейку, и со смесью страха и любопытства озирались по сторонам.
Первыми их заметила Лиза Зализина.
– Это что за мелочь? Детский сад, что ли, гробанули? – презрительно поинтересовалась она.
– Лапочка, а ты подумать не пробовала? Иногда, знаешь ли, помогает! Это первокурсники! Недавние лопухоиды, у которых наши преподы обнаружили способности к магии. Им сейчас десять-одиннадцать лет, я полагаю, – откликнулась Гробыня.
Она извлекла откуда-то бинокль и направила его на первокурсников.
– Двадцать… двадцать один… – считала она. – Странно, что новичков так рано привезли. Обычно их в конце августа доставляют. А тут – раз, и весной. Тупо как-то! Прежний первый курс еще не до конца отучился!
– В лопухоидном мире становится все больше магии. Тревожно много магии. Еще немного, и скрывать это станет невозможно. Соответственно, изымать одаренных детей и доставлять их в магические школы приходится чаще, чем прежде. Моя бабуся дня три назад сказала, что на Лысой Горе всерьез обсуждают, не следует ли увеличить число российских волшебных школ, или разумнее будет достроить Тибидохс, – знающе проговорил Баб-Ягун.
– Ну и откуда у лопухоидов переизбыток магии? Магия не может взяться ниоткуда. Ничто не возникает из ничего. У магии должен быть источник, – с подозрением спросил Горьянов.
– Демьян, умоляю, отвернись, или у меня завтрак в желудке прокиснет… – поморщился Ягун. – Я не знаю, откуда взялась лишняя магия. Бабуся об этом не очень-то распространяется. Только мельком сказала, что это может быть связано со стражами света и тьмы… и с Мефодием, что ли, каким-то.
– Мефодием Буслаевым, – сказала Таня.
– Ты что, его знаешь? – удивился Ягун.
– Не-а… Сарданапал что-то когда-то упоминал, а дальше пошли непонятки. И Сарданапал молчок, и этот парень Буслаев ни гугу. Однако мне все равно тревожно. Есть ощущение: что-то где-то происходит, но вот что и где? Тут моя интуиция молчит, – пожав плечами, сказала Таня.
Скамья опустилась на небольшую площадку с той стороны подъемного моста и зависла в воздухе в полуметре от земли. Вначале спрыгнула Зуби, за ней Медузия, а за ними горохом посыпались дети.
– Ни фига себе лебеди! Воробьи какие-то! – сказал Семь-Пень-Дыр.
Гуня Гломов хмыкнул, точно кашлянул в бочку.
– Ага! Какие-то они совсем дохлые! Мелкое пошло поколение!.. Хотя вон тот парнишка с красной рожицей ничего, крупненький! Смотрите, пытается Ржевскому кулаком в нос врезать! Прям так, с ходу, за здорово живешь! Призраку, понятное дело, ничего, но парень-то как старается!..
– Будущий Гуня! – хихикнул Жикин, но хихикнул осторожно, с необходимой долей такта, чтобы не разозлить Гломова, а, напротив, польстить ему. Однако он просчитался.
Гуня с неумолимой неторопливостью танковой башни повернулся к Жикину. Тот на всякий случай втянул голову в плечи.
– Ну я не я – это время покажет. А задатки да, есть, – важно согласился Гломов и отвернулся с такой же неторопливостью.
Зубодериха с другой стороны рва что-то скомандовала, и дети послушно стали строиться парами.
– А знаете, что самое грустное? – вдруг сказала Рита Шито-Крыто.
В голосе у нее прозвучала такая искренняя печаль, что все невольно повернулись к ней.
– Самое грустное, что этих малявок набрали на наши места! Они займут наши комнаты в Тибидохсе, когда мы отсюда уйдем. Они – это мы. Только уже другие… – продолжала Рита.
– Без паники, Шито-Крыто! Никуда мы отсюда не сваливаем, пока что! Еще есть три года 5магспирантуры! – заявил Баб-Ягун.
– Не у всех. Конкурс высокий! И мест гораздо меньше, чем нас… – с опаской процедил Семь-Пень-Дыр.
Гробыня мило улыбнулась. Верхняя губа у нее сегодня была ядовито-сиреневой, а нижняя – черной с блестками. Гробыня продолжала свои эксперименты с экстремальной косметикой.
– Все в этом мире поправимо, Дыр. Существуют отличные медленные яды. Ты еще не раздумал поступать? Приходи сегодня ко мне! Чайку попьем! – пригласила она нежно.
Пень тревожно засопел.
– А я приглашена на чай? Я приду со своей заваркой! – встряла Шито-Крыто.
Среди старшекурсников Тибидохса она считалась лучшей по ядам и противоядиям. Да и в сглазах была неплоха. Недаром у Великой Зуби она была любимой ученицей. Разумеется, Гробыне не улыбалась перспектива состязаться с Риткой.
– Ты в пролете, Шито-Крыто! Все яды только для моего любимого Дыра! – сказала она с беспокойством.
Ритка хотела ответить, но внезапно была отвлечена чем-то, происходящим по ту сторону рва.
– Опс! А это еще что за акселератихи? Если это первокурсники, то я африканская принцесса! – напряглась вдруг Шито-Крыто.
– Какие акселератихи? – щурясь, спросила Лиза Зализина.
– Да вон те две! С ними еще парень! Им уже лет по шестнадцать, не меньше! Куда ты смотришь, Лизон? Тебя что, надо взять за уши и навести на цель, как перископ?
– Не, я уже вижу. Но там Ванечки нет, – рассеянно сказала Зализина.
Ритка посмотрела на нее с состраданием.
– Умничка! Суть ты уловила: Валялкина там нет. Остальное детали, – заметила она.
* * *
Грааль Гардарика еще раз сработала. Невидимый купол, скрывавший магический остров, раздвинулся. Рядом с мостом опустились три ступы. Их антикварный вид немедленно дал Ягуну повод пошутить, что кто-то гробанул магическую свалку в котловане вулкана на Мертвом острове.Из ступ выбрались две девушки – одна скуластая, с высоким лбом и двумя косами разных цветов – синей и зеленой. Другая – небольшая, гибкая и подвижная. Высокая девушка еще была в ступе, а маленькая уже разговаривала с Великой Зуби. Волосы у нее были огненного цвета, который то и дело менялся от тускло-рыжего до золотистого. «Двухнедельный магический окрас. Ранее срока смывается только слезами лешего или родниковой водой с молодой крапивой», – профессионально определила Склепова.
Из третьей ступы выпрыгнул парень лет семнадцати, длинноволосый, смуглый и большеротый. Двигался он очень уверенно и одновременно расслабленно. Рюкзак с его вещами, прилетевший на Буян самостоятельно, не шелохнувшись, висел в воздухе чуть выше плеча хозяина. Это говорило о высоком уровне владения магией. У первокурсников, недавно научившихся заговаривать предметы на полет, они обычно болтались в воздухе, падая, едва от них отводили взгляд. Этот же рюкзак висел как вкопанный, хотя парень даже не оглядывался на него. Под мышкой у новичка была большая папка, которую обычно носят художники. В руке он держал длинную бамбуковую трость.
– И чего они сюда приперлись? Особенно эта мелкая расфуфырилась! Прям: мам, купи попугая! Не могу смотреть на это уродство! – заявила Гробыня, продолжавшая критически изучать девушек.
Таня с сомнением посмотрела на Склепову. На ее взгляд, сама Гробыня была одета в сто раз более броско. Чего стоил один вырез на животе, демонстрирующий небольшую серебряную висюльку в форме черепа, которая закрывала Гробыне пупок. Серьгой Склепова обзавелась на Лысой Горе, а потом осознанно доводила Поклепа до белого каления. Завуч объявил пирсингу и татуировкам войну и боролся с ними до тех пор, пока его собственная Милюля не проколола хвост в четырех местах и не стала, будто этого было мало, носить кожаный ошейник с серебряными шипами. Получив в спину такой удар, Поклеп мигом присмирел и отстал от Склеповой.
– А вот парень новый ничего! И плечики на месте, и осанка приятная. На сто пудов знает, что мы на него смотрим, а не напрягается, естественно себя ведет. Другой бы уже или зажался, или грудь бы выпятил. Ходил бы, как качки по пляжу, над которыми народ ржет. Все-таки люди, когда на них глазеют, ведут себя как последние болваны… А вот зачем ему, интересно, трость? И эта папка? Он что, художник? – продолжала Склепова.
Если Гробыне не понравились девицы, зато понравился парень, то с Гуней Гломовым все произошло строго наоборот. Девицы не вызвали у него особого отторжения, а вот парень пробудил в Гуне хищные инстинкты. Ни слова не говоря, Гломов внимательно посмотрел на свой кулак, ухмыльнулся и бочком подошел к мостику, с нетерпением дожидаясь, пока он опустится.
Тем временем новички уже о чем-то разговаривали с Великой Зуби. О чем они беседовали, можно было только догадываться, потому что слова через ров не долетали. Потом Зуби закивала и сделала ладонью жест, который делают гомосапиенсы, когда извиняются и просят немного подождать.
– Опс! – сказала Ритка Шито-Крыто, все всегда замечавшая первой. – Смотрите, кто там поблизости крутится! Верка Попугаева! Ну теперь я за русскую разведку спокойна! Верка все разнюхает! Вплоть до того, был ли хомячок у троюродного племянника евойного дедушки и любили ли их мамы вареный лук.
Наскоро пересчитав, Великая Зуби и Медузия увели озирающихся детей в Тибидохс. Малышня жалась и с тревогой поглядывала на одетого в шкуру циклопа Пельменника, который, нетвердо сидя на камне со вчерашнего перепоя, обрубал себе секирой кривые желтые ногти. Таня отлично понимала, что сейчас чувствуют новички. Она еще не забыла, что испытала пять лет назад, когда из семи пересекающихся радуг, как из морской пены, соткался зеленый остров, на котором лежала каменная черепаха с огромными башнями.
Шестнадцатилетние девушки и парень с бамбуковой тростью пока оставались с той стороны моста у своих ступ.
– Эй, Пельменник, опускай мост! – нетерпеливо крикнул Баб-Ягун.
– Не положено, чтоб мелкий народ не затоптали. Приказ такой, – меланхолично отвечал циклоп.
– Так малышня уже ушла, – отвечал Ягун.
Пельменник повертел головой, убедился, что Ягун прав, и, отложив секиру, опустил мост. Первым на другую сторону ринулся Гуня, за ним все остальные.
– Пароль! Без пароля шпиенам не положено! – потребовал Пельменник, по привычке преграждая им дорогу.
– Дохлая русалка! – сказал Гломов.
– Нет, не «русалка». Другая какая-то фигня! – сказал Пельменник, на физиономии которого явно прочитывалось, что он сам не помнит ни пароля, ни отзыва. – Ладно, проходь! Но чтоб в последний раз! – буркнул он, отходя в сторону.
Ритка Шито-Крыто сразу устремилась к Попугаевой и за рукав оттянула ее в сторону.
– Ну, рассказывай! Только не говори, что ничего не знаешь! Я видела, как ты рядом с Меди крутилась!
– Может, я про пчелок спрашивала? Или про экзамены? – едко предположила Верка.
– Попугаева, ты меня знаешь! И я тебя знаю! Не буди во мне кобру!
Верка вздохнула и сдалась.
– Ладно. Их зовут Лена Свеколт и Жанна Аббатикова. Свеколт – та, что повыше, с разными косами.
– А парень?
– Глеб Бейбарсов. Симпатичный, правда?
– Хм… Ничего… Откуда они такие великовозрастные взялись? Магия, что ль, только сейчас пробудилась?
– Не-а, не потому… Они несколько лет были на воспитании у какой-то ведьмы, – небрежно уронила Попугаева.
– Как так?
– Да так. Где-то на Алтае жила темная ведьма. Чудовищно сильная темная ведьма. Из этих – старой закалки: ступы, травы, коты. Уединенно жила. О ней не знали ни в Магществе, ни на Лысой Горе. Она всех презирала и не шла ни с кем из своих на контакт. Даже на шабаши не летала.
– Полный бред! Магию нельзя скрыть. Даже если ее не проявлять – можно засечь, – заявила Ритка.
– Тебе виднее, Шито-Крыто. Если все бред, я могу дальше не бредить, – насмешливо сказала Попугаева.
– Нет уж, бредь дальше.
– Вот спасибо!.. Так вот, эта темная ведьма серьезно занималась вуду и некромагией.
– Некромагия запрещена. И вуду тоже.
– Думаешь, бедная наивная старушка об этом не знала?.. Да она такие штуки там у себя мутила, что Чумиха отдыхает. Несколько лет назад ведьма ощутила, что скоро умрет. По-настоящему сильным ведьмам это известно заранее. Но темные ведьмы не могут умереть просто так, не передав никому своего дара.
– Ага, знаю. Иначе их агония будет длиться целые столетия и даже в Потустороннем Мире они не обретут покоя, – кивнула Ритка.
– А так как дар у нее был огромный, такой, какого один человек не вместит, она нашла учеников. Им было тогда лет по десять-одиннадцать. У них были не то чтобы магические способности, а так… задатки. В Тибидохс их бы точно не взяли. Но старуха ухитрилась их развить и передала им свой дар до капли. Всем троим. А недели две назад ведьма умерла…
Верка Попугаева внезапно прервалась и вскинула голову. Ее нос беспокойно задвигался. Она явно унюхала что-то интересное. Проследив ее взгляд, Ритка обнаружила, что в воздухе давно пахнет дракой.
Гломов бесцеремонно подвалил к Глебу Бейбарсову и, ткнув каменным пальцем ему в грудь, спросил:
– Ты че тут, блин, стоишь, а?
– Не мог бы ты объяснить, почему тебя так волнует положение моего биологического тела в пространстве? – подчеркнуто вежливо отвечал Бейбарсов.
Он смотрел на огромного Гуню без страха, насмешливо щурясь. Глаза у новенького были темные, без блеска. В зрачках ничего не отражалось. Очень странные глаза. Гуне они совсем не понравились. И ответ на конкретный вопрос тоже. Вежливость, с точки зрения Гломова, была верным признаком слабости. И вообще Бейбарсов Гломову ну о-о-о-очень не показался.
– Колбасы переел? А чего тогда колбасишься? Ты мне тут под Шурасика не канай! Чего это у тебя? Комиксы, что ль, рисуешь? Дай позырить! – продолжал Гуня, протягивая руку к папке, которую Глеб продолжал держать под мышкой.
– Это не комиксы, это мои рисунки. Я их редко кому показываю. Я попросил бы их не трогать, – сказал Бейбарсов, отводя Гунину руку от своей папки.
– Да? Не трогать? Может, ты меня голым нарисовал, а теперь трясешься, что я тебя вычислил? – с издевкой спросил Гуня.
– Маловероятно. Меня не интересуют заборная живопись и заборные типажи, – в своей спокойной манере отвечал новенький.
Некоторое время Гломов переваривал ответ, пока наконец до него не доехало, что его поставили на место.
– Ну все! Сейчас кто-то получит по харизме! Через минуту ты поймешь, что ты никто и зовут тебя никак! – с предвкушением развязки сказал Гломов.
Стадия предварительных переговоров, которую Гуня терпеть не мог, подошла к своему логическому завершению. Теперь можно было с чистой совестью приступать к мордобою.
Гломов повернулся, отошел на полшага назад, будто собрался уходить – это был его обычный прием, чтобы заставить противника расслабиться и потерять бдительность, – и, пробурчав Гломус вломус , выкинул каменный кулак точно в подбородок новичку. В девяноста девяти случаях из ста этим ударом все заканчивалось. Соперник Гуни оставался на земле неподвижным телом, Гломов же, пнув его пару раз для порядка, удалялся.
Гломов зарычал и попытался стряхнуть это нечто , не сразу поняв, что это была его собственная рука, с сосредоточенной ненавистью сдавливавшая ему горло. Однако теперь рука подчинялась не Гуне, а повторяла движения Бейбарсова, который, не подходя к Гломову, сдавливал длинными пальцами смуглой руки воздух. Гуня отрывал руку от своей шеи, помогая себе подбородком и левой рукой, которая пока еще повиновалась. Будь на месте Бейбарсова пять, даже десять человек, неукротимый в своей ярости Гломов расшвырял бы их всех, однако теперь он сражался с самим собой.
– Некромагия! Стиль мертвой марионетки! Коснувшись тростью руки, парень внушил руке Гломова, что она мертва и теперь управляет ею, как мертвой. Если не отменить заклинание, скоро рука начнет деревенеть, как у трупа, – пробормотал Семь-Пень-Дыр.
Наконец Бейбарсов опустил свою руку, и Гунина рука повторила ее движение, повиснув вдоль туловища. Зарычав, Гломов ринулся на врага, надеясь сшибить его с ног и запинать. Силы в нем хватило бы, чтобы уничтожить этого усмехающегося парня и без правой руки. Но трость Глеба Бейбарсова вновь была в воздухе, чертя вспыхивающие огненные руны.
Сердце Гломова дрогнуло, сбилось с ритма и стало замедляться. Проскочив мимо Бейбарсова, он тяжело упал на колени и понял, что не может встать. Неодолимая сила клонила его к земле.
– Десять ударов до полной остановки сердца… Девять… – спокойно считал Глеб.
– Нееет! Нееет! – хрипел Гломов, чувствуя, что сердце подчиняется этому жуткому голосу.
– Тогда повторяй за мной: «Я никто, и зовут меня никак!» Этого ты, кажется, хотел? – негромко и очень мрачно сказал Бейбарсов. – Ну?!
– Да пошел ты! – просипел Гуня.
– Шесть ударов до полной остановки сердца…
Гломов схватился левой рукой за грудь, пытаясь уберечь свое замирающее сердце… Большое сильное сердце останавливалось, он не ощущал уже его ударов. Глаза медленно застилал туман.
– Три удара до полной остановки… Повторяй: «Я никто», – упрямо настаивал Бейбарсов.
Гуня тяжело упал щекой на землю. Теперь его не держали даже колени.
– Меня зовут Гуня Гломов! Г-гуня Гло…мов! – прохрипел он.
Баб-Ягун петухом налетел откуда-то сбоку и трубой своего пылесоса выбил из рук у новичка его бамбуковую трость.
– Некромагия, тьма ее побери! А ну хватит! Отпусти Глома, или тебе придется драться со мной! А вы, остальные, что, заснули? – крикнул Баб-Ягун.
Хотя Гуня никогда не был его другом, Ягун не собирался допустить, чтобы того прикончили у него на глазах. И другие старшекурсники, Ягун чувствовал это, готовы ринуться ему на подмогу. Семь-Пень-Дыр совсем неплох в драке, да и Пельменник, как свой, Тибидохский, не станет стоять и смотреть, как из его друзей делают мертвяков. К тому же рядом Танька с ошеломляюще ярким Искрисом фронтисом, Гробыня с заковыристыми запуками и Шито-Крыто, недурно знающая темную магию. Они тоже не останутся в стороне в случае решающей схватки. «Эх, жаль, Шурасика нет и малютки Клоппика!» – мелькнуло в мыслях у Ягуна.
Лишившись трости, Глеб Бейбарсов не стал поднимать ее. Он отступил на шаг назад и, чуть согнув пальцы, выставил вперед руки в оборонительной стойке практикующего темного мага. Сомнений не оставалось – Глеб мог сражаться и без трости и едва ли многим хуже.
Папка с рисунками выскользнула у Глеба из-под руки, упала на землю и открылась. Ягун, машинально заглянувший внутрь, заметил там портрет углем. Кажется, портрет девушки. Прежде чем Ягун разглядел еще что-то, Бейбарсов спохватился и захлопнул крышку папки ногой.
Лена Свеколт и Жанна Аббатикова встали с Бейбарсовым спина к спине, образовав правильный треугольник. Телепат Ягун ощутил, как усилилось темное магическое поле. Эти трое составляли единое целое. Шесть рук с полусогнутыми пальцами, отрешенный взгляд. Темный боевой сгусток магии. Дар мертвой темной ведьмы вновь собрался воедино из трех раздробленных составляющих.
Старшекурсники Тибидохса угрожающе столпились вокруг. Кто-то помогал встать кашляющему Гуне. Кто-то готов был ринуться вперед.
– Остановитесь! Мы не желаем ссоры. Вашему приятелю Глеб не сделал бы ничего дурного. Он запустил бы его сердце вновь. Он это умеет. Мы все умеем, – негромко сказала скуластая девушка, та самая, с косами разных цветов. Так в Тибидохсе впервые услышали голос Лены Свеколт.
– Ничего себе шуточки, родненькие мои! Довести человека до клинической смерти, а потом вновь запустить сердце! – с негодованием сказала Зализина.
Она стащила с ноги туфлю с высоким каблуком-шпилькой и собиралась заговорить ее для прицельного метания. Причем заговорить так, чтобы, срикошетив от воспитанников ведьмы, туфля отлетела непременно в лоб Гроттерше.
– Глеб не любит, когда его оскорбляют, и еще он ненавидит, когда кто-то смотрит его картины. Это для него слишком личное, он даже нас неохотно подпускает, когда рисует… – примирительно добавила Жанна Аббатикова.
Бейбарсов чуть поморщился. Должно быть, предпочел бы вообще обойтись без посторонних комментариев, что для него личное, а что неличное.
– Мы хотим мира и покоя. Решайте сами, нужны ли вам друзья или враги! Хотите войну – будет война! Хотите мир – будет мир! – сказал он и слегка шевельнул согнутыми пальцами.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента