Эмилия Остен. Верность и соблазны

 
   Дорогая Анна!
   Не удивляйся незнакомому почерку: это послание записывает под мою диктовку Ричард МакГвайр, о котором я рассказывал тебе раньше. Не хочу огорчать тебя, но и без новостей оставить не могу: во время очередной вылазки я был ранен в правое плечо. Рана заживает хорошо, по словам полкового врача, уже через пару недель я вернусь в строй исполнять свои обязанности так же ревностно, как прежде.
   Здесь, в госпитале, у офицеров едва ли лучшие условия, чем у простых солдат; конечно, нас размещают в отдельной палате, но запах крови везде одинаков. Я лежу, слушаю стоны, крики, доносящиеся из операционной, и молитвы и думаю о том, что мне повезло и я легко отделался. Ричард говорит, что войну никак не миновать без единой царапины. Наверное, он прав, а значит, теперь я могу называться настоящим солдатом.
   Ко всему прочему стоит удушающая жара, и в госпиталь пытаются пробиться армады мух. Они летят на запах крови и пота, жужжат под потолком, и сестры милосердия требуют не открывать окна до заката, однако это невозможно. Приходится открывать – и мухи тут как тут. Окна затягивают тканью, она не держится долго, мухи все равно пробираются внутрь. Я полагаю, что убил этих мух больше за несколько дней, чем вражеских солдат за год в Крыму.
   Что ж, моя дорогая Анна, не буду больше утомлять Ричарда, хотя он и утверждает, будто ничуть не утомлен. Ему пора в штаб, а мне – принимать лекарства, и если я не сделаю этого, сестра Джуэл очень рассердится.
   Остаюсь верен тебе,
   Твой непобежденный Айвен
   Анна перечитала письмо несколько раз, словно с первого раза не поверила, что Айвен жив. Да, жив. Ранен, но не опасно. До этого письма мысли о том, что на войне можно погибнуть, казались какими-то ненастоящими, словно это случится с кем угодно, только не с Айвеном. И вот он ранен, смерть пролетела совсем рядом. Айвен может не вернуться. От этой мысли холодело внутри, а сознание, словно защищаясь, сразу же переключалось на что-то другое. Вот и сейчас Анна вскочила и помчалась в кабинет, где со вчерашнего вечера засел Джексом.
   – О, сестричка! – Джексом отложил в сторону толстенный манускрипт, который листал, явно скучая, а не читая.
   – Знаешь, братец, – Анна помахала в воздухе письмом, – у меня для тебя есть хорошая и плохая новость. Айвен ранен. Это – хорошая. Но рана не угрожает его жизни. Это – плохая. Так что, если ты надеялся, что Айвен не вернется с войны, – пока твои надежды не оправдались. Скоро войска союзников заставят императора Николая сдаться. И Айвен возвратится.
   – Об этом я не подумал. – Странно, но Анне показалось, что брат почему-то испуган.
   – О чем не подумал?
   – О том, что на войне можно и умереть.
   – Что? Ты что, пьян с самого утра?
   – Я еще с ночи пьян. – Джексом улыбнулся, но улыбка вышла не ехидной, а какой-то растерянной. – Так ты говоришь, с Айвеном все в порядке?
   – Да! И я уверена, что он не доставит тебе такой радости, не погибнет на войне.
   – Я надеюсь, – Джексом явно не собирался говорить такого, но слова словно сами сорвались с его губ.
   – Да?
   – Да, сестричка. Я же не какой-нибудь злодей из сказок. Я совершенно не хочу, чтобы твой ненаглядный Айвен погиб. Я всего лишь не хочу, чтобы ты за него выходила.
   – Ну тогда тебе надо было подумать о последствиях, прежде чем подстраивать это вступление в армию.
   – Да, ты права, – проговорил Джексом медленно и задумчиво. – Я был молод и глуп.
   – Это случилось меньше двух лет назад!
   – Иногда, чтобы поумнеть, много времени не требуется.
   – Ну, это точно не про тебя, – фыркнула Анна, развернулась на каблуках и покинула брата в кабинете.
 
   Дорогая Анна!
   Извини, что так долго оставлял тебя без вестей. Моя жизнь меняется быстрее, чем я успеваю писать тебе письма. Однако для меня очень важно, чтобы ты получила именно это, и потому я отправлю его в Англию с надежным человеком.
   Наш полк переводят в Китай, и меня вместе с ним.
   Война на Крымском полуострове закончилась, остался политический менуэт, который меня уже не касается. Однако мой долг офицера не позволяет мне оставить службу тогда, когда я необходим своей стране. Ты спросишь, почему я вдруг так изменился и стал много говорить о патриотизме? Не в этом дело, любовь моя, а в том, что я могу и обязан совершить.
   Сколько продлится моя служба, теперь я не знаю. Еще некоторое время я проведу в нашей доблестной армии и буду посылать тебе весточки, чтобы тебе было известно о состоянии дел. Я также хочу, чтобы ты знала: я не переставал любить тебя, но не стану держать тебя, словно птицу, в клетке.
   Помнишь, о чем мы говорили в те дни перед нашей помолвкой? Тебе нужен выбор. Сейчас я осознал это лучше, чем раньше. Несмотря на то что мы связали себя клятвой любви, пред Господом и законом мы пока не муж и жена. Я обещал тебе вернуться быстро, однако жизнь имеет свои правила, о которых я даже не подозревал раньше. Мне все еще нужно понять ее. Мне все еще нужно отыскать себя, где бы я ни был.
   Поскольку свои обещания поскорее вернуться я грубо нарушил, я освобождаю тебя от данного мне обещания. Вернее, ты можешь освободить меня от него, если тебе будет угодно. Ты не должна ждать меня, особенно не зная, когда я вернусь. Ты заслуживаешь того, чтобы быть счастливой, и если твое счастье составит другой – я не стану тебя осуждать. Девушка не может ждать бесконечно.
   Расторгни помолвку, Анна, и чувствуй себя свободной. Никогда я не стану тебя осуждать, да и как бы посмел? Мое новое место службы в точности мне неизвестно, я не знаю, как часто смогу сообщать о себе и как скоро вернусь. Я люблю тебя, но не желаю сделать несчастной. Будь счастлива – так, как ты сама того захочешь.
   Айвен.
   – Но почему? – Луиза взяла подругу за руку, Анна всхлипнула и протянула ей письмо.
   Луиза быстро пробежала глазами строчки и отшвырнула листки, словно они обожгли ей пальцы.
   – И как это понимать? Ты же ждешь его все эти годы. Ты отказала стольким женихам! А он… Отправляется на очередную бессмысленную войну! Ты просто обязана разорвать помолвку – он, кстати, об этом и пишет – и устроить свое счастье. Так больше продолжаться не может.
   – Луиза… Я просто не могу. Как я могу так с ним поступить?
   – А как он может так поступать с тобой? Два года!
   – Что такое эти два года? Я знаю Айвена с детства. И люблю его с детства. И он любит меня.
   – Тот, кто любит, не бросает.
   – Его полк переводят в Китай. Это зависит не от него.
   – Он может просто уволиться из армии. Он лорд, у него нет наследника. Он имеет право.
   – Он не пэр, его имение – не майорат.
   – Ах, какая разница! Последуй его совету. Расторгни помолвку.
   Полненькая светловолосая Луиза выглядела ангелочком, но нрав имела непреклонный и отличалась острым языком, причем в выражениях не стеснялась. Став графиней, она предпочитала пренебрегать светскими условностями, но ей все это прощалось благодаря ее богатству и титулу мужа.
   – Я просто не могу. И не хочу. Ни одна война не может длиться вечно. Айвен вернется. И как я смогу жить, зная, что предала его?
   – Хорошо. Тогда я приглашаю тебя к себе. Сезон закончился, зимой скучно, выезжать мне скоро будет нельзя. – Луиза погладила уже вполне заметный животик. – Так что… Скрась мое одиночество, подруга.
   – Скорее это ты скрасишь мое, – грустно улыбнулась Анна. – А Руперт не против?
   – Руперт никогда не против. К тому же он часто в отъезде, надо ведь присматривать за моими фабриками и железными дорогами. Соглашайся, мы прекрасно проведем зиму. А там, вполне вероятно, наши доблестные солдаты победят этих дикарей-китайцев. И твой заблудший жених вернется домой.
   – Хорошо, я согласна. Надеюсь, маман тоже согласится. Хотя… Если я буду гостить у тебя, она с радостью останется в Лондоне. Кажется, у нее роман с графом Тремейном.
   – У нее точно роман с графом Тремейном.
   Луиза собрала с пола рассыпавшиеся листки письма.
   – Держи. Я знаю, что ты любишь их перечитывать.
   – Эти письма – единственная моя связь с Айвеном. Из них я по крайней мере узнаю, что он все еще жив. И все еще любит меня.
   – Прости, но в последнем я не уверена.

Глава 2

Имение Верн, 1864 год

   – Как это «мы разорены»? – Леди Присцилла смотрела на Чаттема так, словно это он лично был виновен в тяжелом финансовом положении семьи Суэвернов.
   – Я же предупреждал барона, что не следует вкладывать деньги в эти акции, – вздохнул управляющий, ничуть не смущенный этим взглядом, – он привык говорить правду и привык, что иногда люди сердятся, услышав ее. – Но барон не прислушался к моему совету.
   – И как одно неудачное вложение привело к разорению? – возмутилась вдовствующая баронесса.
   – Мама, – Анна отложила в сторону гроссбух, который просматривала, – Джексом слишком много тратил в Лондоне все эти годы. А потом… Он уже не в первый раз вкладывает деньги в рискованные предприятия. Да, пару раз ему повезло, удалось получить достаточно средств, чтобы рассчитаться с кредиторами. Но нельзя постоянно брать деньги – и ничего не вкладывать в имение. Арендаторы бедствуют, земля истощается. Джексом просто выжал из поместья все, что можно. Теперь пришла пора расплачиваться.
   – Но… Почему ты говоришь об этом со мной? – возмутилась леди Присцилла. – Это должен решать Джексом.
   – Мой брат снова укатил в Европу, как тебе известно, не слушая ни меня, ни Чаттема. И по-прежнему ничего не желает знать. Надеюсь, что к весне он вернется без очередных долгов. Пусть ему везет в картах, раз уж он не может не играть. – Анна твердо посмотрела на мать. – Прости, но спасать честь семьи придется нам с тобой.
   – Каким образом? – Леди Присцилла предпочла не реагировать на горечь в голосе дочери, когда та говорила о брате и его расточительных привычках.
   – Нам придется сдать в аренду лондонский дом и не выезжать пару лет в столицу…
   – Но…
   – Иначе, мама, кредиторы нас задушат. Всем станет известно, что мы разорены. И еще…
   – Есть что-то еще? – страдальчески поморщилась леди Присцилла.
   – Чтобы расплатиться с долгами и обновить поместье так, чтобы оно снова начало приносить доход, нам понадобятся деньги.
   – Но где нам их взять?
   – Нам придется воспользоваться твоим вдовьим капиталом и моим наследством, – озвучила давно назревавшее решение Анна. Этот выход она обдумывала не день и не два и понимала, что другого у нее нет. Просто нет. Разве что приедет добрая фея в золотой карете и одарит семью Суэверн щедрыми дарами. Впрочем, Джексом способен промотать даже волшебное золото фей.
   Леди Присцилла выглядела ошеломленной.
   – Но… мой капитал…
   – И, мама, подумай вот еще о чем. Если Джексом продолжит в таком же духе, то вскоре мы снова окажемся без единого пенни. Он должен покончить с разгульной холостяцкой жизнью и жениться на богатой наследнице. И чем она будет богаче, тем лучше. – Анна захлопнула гроссбух. – И учти, любое приданое тоже можно растратить.
   – Но, может быть, пусть Джексом женится – и нам не придется тратить мой вдовий капитал? – с надеждой предложила матушка. Однако и на это у Анны был готов ответ:
   – Если станет известно о нашем бедственном положении, никто не отдаст дочь за Джексома. Он и так не слишком завидный жених, слишком хорошо весь свет знает его нрав и его нравственность, вернее, ее отсутствие, если еще окажется, что он беден, то с мыслями о хорошей партии придется распрощаться.
   – Я напишу ему. – Леди Присцилла задумчиво потрогала медальон, украшавший ее все еще великолепное декольте. – А что насчет тебя? Ты сама не желаешь наконец-то выйти замуж за богатого графа?
   Анна не дрогнула. За прошедшие годы она тысячу раз слышала эти слова. Уже не больно.
   – Мама, мне уже двадцать восемь лет. Богатый граф не обратит на меня ни малейшего внимания. Прости.
   Леди Присцилла пожала плечами и вышла из гостиной. Она тоже уже смирилась с тем, что дочь не выйдет замуж.

Гонконг, Китайский квартал
1865 год

   – Маку-цзы! – старый Ляо вежливо приветствовал важного гостя, склонившись в поясном поклоне.
   – Мира и процветания, – привычно откликнулся Айвен на мандаринском.
   – Вам как всегда, уважаемый Маку-цзы? – еще ниже склонился Ляо. – Не желаете ли девушку?
   – Нет, только трубку. – Айвен отмахнулся от дальнейшего разговора и прошел в отдельный кабинет, не дожидаясь, пока Ляо просеменит вперед. – Девушку, – пробормотал он, устраиваясь на подушках. – Я никогда не пойму этих людей. Мэй Ли еще не успели оплакать.
   Ляо лично принес трубку, угли и несколько шариков опия, расположил все это на низеньком столике, бесшумно выскользнул и плотно задвинул за собой раздвижные двери, обитые шелком. Тишина.
   Айвен откинулся на подушки, наслаждаясь тишиной. В Китае почти никогда не бывает тихо. А уж побыть в одиночестве удается очень редко. Здесь только умирают в одиночестве, на темной улице, на грязной мостовой. Впрочем, не все ли равно, где умереть? Смерть есть смерть. Иногда жить страшнее, чем умирать.
   Айвен усмехнулся, разминая опийный шарик в пальцах. Сегодня его двадцать девятый день рождения. А, к черту, кому это интересно? У тайных агентов ее величества нет имен и нет дней рождения. И славы им не дождаться. Да и благодарности – не особо. Офицеры, армейские и флотские, смотрят на агентов задрав нос, хотя ничуть не стесняются полагаться на добытые ими сведения и присваивать результаты их труда. Да и кому вообще нужна эта слава? Ничего славного нет ни в убийстве вражеских солдат, ни в отправке на смерть своих.
   Опий достаточно размягчился, чтобы можно было раскурить трубку. Айвен порылся в карманах, извлек свою личную трубку, вырезанную из дубового корня, пристроил уголек, опийный шарик, прикрыл крышечку и сделал первую затяжку. Дым, сизый дым, который должен был быть горячим, наполнил грудь холодом, а голову – пустотой. Еще одна медленная и глубокая затяжка. Стены комнатки сдвинулись, вздрогнули и исчезли, оставив Айвена висеть в пузыре пустоты. Нет ничего прекраснее.
   Тело стало легким и прозрачным, чувство опоры привычно истончилось, заставив непроизвольно вздрогнуть. Звук дыхания заполнил собою весь мир. Физические ощущения остались единственной реальностью, отодвинули и заставили потускнеть все мысли, все тревоги, все страсти. Все человеческое.
   Дракон на ширме свернулся в тугие кольца, шурша огненной чешуей, львиная грива развевалась, каждый волосок двигался в своем ритме и сиял, словно расплавленный металл. Пасть дракона раскрывалась в беззвучном рыке, который почему-то заставлял трепетать все внутри. А потом дракон прыгнул… и разлетелся миллионом осколков, превратившихся в искры походного костра.
   Костра, вокруг которого сидели мертвецы. Сайрус. Пуля угодила ему в висок. Ландри. Рядом с ним разорвалась мина. Вистлер. Сгорел на пожаре в пороховом складе. Роузмонд. Пять дней умирал от раны в живот.
   Костер вспыхнул ярче, освещая все новые и новые ряды мертвецов. Русские. Китайцы. Французы. Англичане. Мужчины, женщины, дети.
   Мэй Ли. Она улыбалась, а с кончиков ее пальцев капала кровь. Кровь ее убийцы. Мэй, дочь главы одного из кланов Триад, сражалась за свою жизнь, но убийц было слишком много. Мэй спасла своего отца и дочь, заплатила своей жизнью, но выполнила долг.
   Столько крови. Алая волна накрыла с головой – и превратилась в яркое теплое море. Запах соли, нагретого дерева, парусины, дегтя и смерти. Холера. Она пахнет кровью и рвотой, мочой и кислотой. Она пахнет людьми. Разложением, грязью и болью. И нескончаемые стоны.
   Крики о помощи. Джонки, корабли, седой туман. Остров, растерзанный ураганом. Это часто случается. Китайцы привычно разбирают завалы. Трупы лежат вдоль улиц аккуратными рядами. Никто даже не опускает им веки, не накрывает лица. Старик, обнимающий мальчишку. Оба раздавлены. Женщина, молодая, красивая, в европейском платье. Проститутка. Она улыбается. Из пробитого виска уже не течет кровь. Она свернулась черным пауком.
   Паук ползет по стене, огромный, мохнатый и неторопливый. Где-то капает вода.
   – На кого ты работаешь, падаль?
   Удар в лицо отбрасывает назад. Стена расступается.
   Мягкие подушки, сизый дымок. Тишина.
   Дракон танцует, опираясь на хвост. Говорят, что опиум не всегда отпускает курильщика из мира грез. Дракон сползает на пол и ложится на грудь, заглядывая в глаза.
   – Айвен! – знакомый голос, тихий и нежный, прохладный.
   – Айвен! – глаза не открываются. Дракон усмехается, топорща усы.
   – Айвен! – мягкая теплая рука кается его ледяного лба. Дракон шевелит хвостом и ухмыляется.
   Айвен с трудом отводит глаза от вертикальных змеиных зрачков мифической гадины.
   – Анна. Тебя никогда здесь нет.
   Она улыбается. Распущенные волосы струятся по плечам, белое, невыносимо белое платье тяжелыми складками спускается к полу. Ее ноги не касаются грязного пола опиумной курильни.
   – Айвен!
   Она склоняется к нему, протягивая букет сияющих белых лилий, незапятнанных, как первый снег.
   – Айвен.
   – Анна.
   – Я жду тебя, Айвен. Почему тебя так долго нет?
   Она улыбается, а за ее спиной расстилается вересковая пустошь, поднимающаяся в холмы, а за холмами… бледное небо, ласковое солнце – и тишина.
   – Я не знаю, Анна.
   – Я жду тебя.
   Она оставляет букет на подушке. Дракон тянется понюхать цветы – и сползает с груди. Теперь можно вздохнуть.
   Анна отворачивается и уходит, растворяясь в небесной чистоте.
   – Я жду тебя, – повторяет небо.

Глава 3

   Анна Суэверн раньше терпеть не могла лондонские сезоны, теперь же, когда матушка и братец позволяли ей оставаться в Верне на лето, она просто обожала все эти великосветские развлечения. Что может быть лучше: леди Присцилла и барон Джексом отправляются в столицу, а она, Анна, может наслаждаться одиночеством, прогуливаться по холмам и пустошам, заниматься делами имения… Братец, кстати, с радостью оставил все деловые вопросы на ее усмотрение. И, что удивительно, прислушался к просьбам матери не тратить слишком много. Так что дела семьи Суэверн медленно, но уверенно налаживались. Конечно, до того благополучия, которое окружало их до смерти Роберта Суэверна, было еще далеко, но и разорение больше не грозило. Скоро можно будет подумать о вложениях.
   Анна улыбнулась, спускаясь за почтой. Ларкин, дворецкий, как всегда, оставил поднос с письмами и визитками в кабинете, хотя Анна много раз просила приносить корреспонденцию в ее гостиную. Что же, старика Ларкина уже не переделать: заведено доставлять поднос с бумагами в кабинет хозяина – значит, так будет делаться до скончания веков. И точка.
   Анна решила, что разберется с письмами и прочими приглашениями за завтраком. Если за столом больше никого нет, то никто и не сочтет это невежливым. К завтраку подали хрустящий бекон, яйца всмятку и свежую выпечку с джемом. Все просто идеально.
   Первое письмо было от Луизы. Она сообщала, что будет в Лондоне к открытию сезона, посетит пару званых вечеров, а потом – и разрешения она не спрашивает – приедет к своей любимой подруге, дабы насладиться северными красотами и избавиться от сыновей и мужа, услав их на рыбалку. Великолепный план.
   Матушка прислала короткую записку, в которой сообщала, что добралась до столицы без приключений и проблем. Дальше следовал поток жалоб на то, в каком состоянии лондонский дом, откуда всего пару недель назад съехали арендаторы, богатая пара из Соединенных Штатов. Анна пожала плечами и отложила надушенный листок в сторону.
   Граф Тремейн в очередной раз испрашивал у Анны советов о том, как же все же заставить «несравненную леди Присциллу» принять его предложение руки, сердца и прочих капиталов. Анне иногда казалось, что матушка просто не желает официально знакомиться с детьми и внуками графа, поэтому отказывается выходить замуж. Роль любовницы ее радует гораздо больше. К тому же, когда даме за пятьдесят, а кавалеру – под шестьдесят, сплетники не тратят свое время на обсуждение, осуждение и прочий остракизм в отношении прелюбодеев.
   Пару писем от деловых партнеров Анна отложила в сторону, чтобы позже прочитать их с должным вниманием и не закапать желтком из яиц всмятку. Несколько визиток не слишком привлекали взор, так что она развернула газету и быстро просмотрела деловые новости. Кажется, будущее все-таки за пароходами. Надо первые же свободные средства вложить в морские перевозки. Деловой раздел оказался весьма сокращенным, большая часть страниц газеты была посвящена открытию лондонского сезона. Обсуждались грядущие балы и званые вечера, расписывались в красках планы наиболее значительных светских персон, строились предположения насчет изменений в фасонах платьев и шляпок… Чудесно.
   Анна потрогала серебряный кофейник – еще не остыл, можно не звать слугу, а просто налить себе кофе. Пусть благовоспитанным леди и полагается пить чай, Анна предпочитала кофе, особенно по утрам. Почему-то считается, что в деревне все встают рано, Анна же никак не могла заставить себя выбраться из-под одеяла раньше десяти утра, особенно зимой. Да и после пробуждения, утреннего туалета, одевания и причесывания Анна не чувствовала себя проснувшейся, пока не выпивала пару чашек крепчайшего и очень сладкого кофе.
   Отложив газету, Анна собрала визитки и задумчиво постучала не такой уж толстой стопочкой карточек по столу. Иногда ее тянуло просто выбрасывать их, не просматривая, но впитанная за годы полагающегося благородной леди воспитания вежливость всякий раз не позволяла так поступить. Несколько визиток от соседей с приглашением на различные светские увеселения, карточка от Стентема Уорнела, баронета, молодого вдовца, явно стремящегося найти новую супругу и мачеху своим четверым детям… Очередной кусочек бумаги выскользнул из общей стопки и улетел под стол. Пришлось отодвигать стул и забираться под скатерть. Визитка, как назло, оказалась из хорошей бумаги, поэтому проскользила по недавно отполированному паркету и остановилась лишь у самой центральной ножки круглого стола. Кстати, надо сказать Ларкину, что горничные не слишком ответственно подходят к протиранию пыли в тех местах, которые обычно остаются невидимыми.
   Белый прямоугольничек наконец оказался в руках Анны, оставалось только выбраться из-под стола – и дело с концом. Надо было все-таки выкинуть все эти визитки, не читая. Анна вернулась за стол и взглянула на с таким трудом добытую карточку. Черные чернила, уверенный почерк, короткий текст. Простое уведомление.
   Лорд Айвен МакТирнан, Тирнан, пятнадцатое мая, 1865 год.
   Анна положила визитку на скатерть, помедлила, затем отодвинула кусочек картона подальше. Сегодняшняя дата.
   Сколько раз она представляла себе этот день! Вот она гуляет вдоль ручья, поднимается на холм, а Айвен мчится верхом ей навстречу, распаленный быстрой скачкой конь останавливается в паре шагов, Айвен спрыгивает из седла, подхватывает ее на руки и…
   Или так. Она сидит в гостиной, за окном зимняя буря, ветер стремится сорвать ставни, стук молотка в дверь, быстрые шаги, Айвен врывается в комнату, не дожидаясь, пока о нем доложат, подхватывает ее на руки и…
   А может быть так. Бал в Лондоне, она скучает в уголке или беседует с подругами, дверь в зал распахивается, дворецкий не успевает объявить о госте, Айвен, в алом мундире, высоких сапогах и плаще, наброшенном на плечи, идет прямо к ней, не замечая никого вокруг, и…
   И так далее.
   А еще, в кошмарах, она видела другое. Усталый офицер протягивает ей измятое письмо, отводит глаза, боясь сказать роковые слова, сообщить, что лорд капитан МакТирнан погиб смертью героя в далекой стране.
   На подносе с корреспонденцией обнаруживается официальное письмо из военного ведомства, толстый лист бумаги, короткое уведомление о том, что Айвен с честью и до последнего выполнял свой долг офицера и джентльмена.
   Или самое страшное. Она подъезжает верхом к Тирнану, как она часто делала все эти годы, и видит, что все окна светятся, золотя сгущающиеся сумерки. Она распахивает дверь – слуги снимают чехлы с мебели в большой гостиной, а у камина, спиной к ней, стоит мужчина… Но это не Айвен. Это какой-то его дальний кузен, приехавший, чтобы вступить в права наследника.
   Да, Анна часто мечтала. А еще чаще – ей снились кошмары. Но ни разу, ни в одном из видений, будь оно сладостным или ужасным, она не представляла себе простую карточку. Лорд МакТирнан вернулся домой. Словно и не прошло десять лет, словно он просто уезжал на недельку.
   Анна снова взяла карточку в руки, присмотрелась. Выведенные на ней буквы показались Анне незнакомыми. Неужели за эти годы даже почерк Айвена изменился? И осталось ли в ее женихе хоть что-то от того Айвена, которого она любила и ждала? А сохранилось ли что-нибудь в ней от той юной Анны Суэверн? Разве мог ее Айвен вот так просто послать ей визитку, ни слова не написав о том, что собирается вернуться в Англию? Вообще не написав ни единого слова.
   Последние семь с половиной лет Анна довольствовалась лишь скудной информацией от военного ведомства, которое могло лишь сообщить ей, что известий о гибели лорда МакТирнана не поступало. Даже личное знакомство графа Тремейна с одним высокопоставленным лицом в ведомстве не помогло получить более конкретной информации. Тремейн намекал, что так бывает, если офицер не просто служит в армии, а находится на секретной службе ее величества. Тоже весьма малоутешительное знание. Но это хотя бы объясняло отсутствие писем. Только почему, решив возвратиться в Англию, Айвен не написал ей? Или он считал, что их больше ничего не связывает, что помолвка давно расторгнута? Конечно, он просил этого, но… но Анна никогда не объявляла о расторжении официально. Айвен может думать, что она давно замужем и забыла его, хотя это не так. Айвен, наверное, полагает, будто то последнее письмо все завершило. Если так, то зачем он прислал эту карточку?
   Покрутив визитку в пальцах, Анна решила действовать – и действовать решительно.
   – Ларкин, скажите, когда и кто доставил эту карточку?
   – Ее привезли с утренней почтой. – Ларкин всегда точно знал все и обо всем происходящем в доме.
   – Вот как. – Анна нахмурилась. Значит, кто-то из Тирнана вчера вечером или сегодня рано утром принес карточку в почтовую контору. В таком случае… Не стоит тянуть с визитом. Она и так слишком долго ждала жениха, чтобы откладывать встречу еще хотя бы на день.
   Не прошло и часа, как Анна сменила утреннее платье на амазонку, велела заложить двуколку, сообщила Ларкину, чтобы тот не ждал ее к обеду, и покатила в сторону Тирнана.
 
   Пока Анна преодолевала пару миль до соседнего поместья, погода немного испортилась, кажется, небо предвещало первую майскую грозу. Тирнан прятался в небольшой долине между пологими холмами, дорога делала поворот, так что вид на дом открывался сразу и неожиданно. Анна знала каждый камешек в этом старом здании. Левое крыло, построенное так давно, что никто уже и не помнил, когда именно, представляло собой первый этаж донжона, переоборудованный в большую залу с несколькими гостевыми спальнями и солярием над ними. Правое крыло, построенное в георгианском стиле, было плотно увито плющом, заросли которого даже норовили заплести окна. Сейчас, майским утром, никакой свет, естественно, не струился из этих окон, но в целом декорации весьма напоминали тот самый многократно повторяющийся кошмар, в котором в доме вместо Айвена обнаруживался незнакомец. Однако жизнь иногда может быть пострашнее кошмара.