Страница:
Эмилия Остен
Жена шута
© Остен Э., 2013
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013
Глава 1
О том, что ей предстоит выйти замуж по расчету, Колетт знала всегда. Матушка твердила ей об этом всю жизнь – сколько помнила себя Колетт, столько и слова матушки помнила. Нетрудно, право слово, все это уразуметь, особенно если тебе каждый день повторяют.
Но знать – не значит смириться. Колетт старалась. Она много молилась, так как благочестие считалось приличным для дворянки из почти обедневшей семьи (и «почти» от «уже» отделяла такая тонкая грань!), чтобы Бог даровал ей смирение и заставил принять грядущую участь как нечто само собой разумеющееся. Более того, Колетт старалась придумать для себя, почему для нее самой и ее семьи будет хорошо именно так поступить. Ведь так поступали не все, но многие. Браки заключались между деньгами, титулами и долговыми обязательствами, а не между людьми. Брак – нечто вроде сделки, которую Господь изобрел, чтобы уравнять людей в их счастье. Да и что суть счастье? Нечто трудноуловимое, а то и вовсе не существующее.
Во всяком случае, матушка так говорила. Элеонора де Сен-Илер многие годы носила траур по своему покойному мужу – не потому, что не могла его позабыть, а потому, что так диктовали принципы морали. Матушка не любила отца Колетт и вышла за него замуж по договоренности между родителями молодых, – так что если уж Элеонора смогла, то и Колетт сможет.
Колетт верила в это, пока ей не исполнилось пятнадцать лет. Именно тогда она отыскала в одном из шкафов библиотеки книгу под названием «Клижес»[1] и прочла в прологе упоминание об истории Тристана и Изольды. Смутные воспоминания шевельнулись в нежной девичьей душе, и Колетт отправилась за разъяснениями к воспитательнице своей, почтенной мадам Ромей.
Мадам была гугеноткой, о чем упоминалось редко, и особой дерзкой и начитанной, о чем упоминалось часто, – в основном матушкой, не слишком жаловавшей эту образованную личность сорока пяти лет от роду. Но мадам Ромей осталась служить в доме, даже когда ее жалованье превратилось в пустой звук, – за право сидеть за хозяйским столом и учить юную Колетт тому, что считала нужным.
– Мадам, – воскликнула девушка, врываясь к своей воспитательнице в комнату и протягивая книгу, – о какой же запретной любви идет речь вот здесь?
Мадам Ромей внимательно прочла предисловие, усмехнулась и закрыла книгу.
– Неужели я не рассказывала вам о Тристане и возлюбленной его, Изольде? – И тут же ответила сама себе: – Конечно. Ваша матушка велела нам избегать опасных тем. Вот мы их и избегаем. Отнесите книгу на место, Колетт, и позабудьте об этом.
– Но почему же? – спросила Колетт. – Я желаю знать!
– Вы желаете знать? – переспросила мадам Ромей. – Но зачем?
Колетт поразмыслила немного, а затем отвечала:
– Чтобы ведать, какие бывают запреты, и избегать всего запрещенного в будущем.
Воспитательница рассмеялась.
– Хорошо, – сказала она, – пойдем, дорогая моя девочка.
Колетт запомнила этот день: сухой шорох серой юбки, запах пыли и книгу, которую мадам Ромей бережно пролистала и вернула ей.
– Вы можете читать этот роман здесь, – сказала мадам Ромей, – а я скажу вашей матушке, что вы попросили Житие святого Марка. Но потом зайдите ко мне и расскажите, о чем прочитали.
И Колетт устроилась на широком подоконнике, что было непросто (уже тогда ее заставляли носить корсет и вертюгаль[2]), и тут же позабыла о неудобстве, погрузившись в легенду, – легенду страшную и прекрасную, где были и смерть, и предательство, но главное – там была любовь…
«…И когда исцелился Тристан и увидел красоту Изольды, – а она была так прекрасна, что молва о ее красоте обошла всю землю, – пал он духом и помутились его мысли. И решил он, что попросит ее в жены себе и никому другому, ибо тогда достанется ему прекраснейшая женщина, а ей – прекраснейший и славнейший рыцарь на свете. Но потом рассудил, что будет это величайшим вероломством: разве не поклялся он перед столькими добрыми людьми, что привезет Изольду своему дяде? И если не сдержит он своего слова, то будет навеки опозорен. И порешил он, что лучше сберечь свою честь, уступив Изольду королю, чем завладеть Изольдой и тем навлечь на себя бесчестье…»[3]
– О, как он благороден! – шептала Колетт и украдкой стирала слезу.
В тот момент девушка решила, что если случится в ее жизни любовь, яркая, как солнце, глубокая, как море, – то шанс упускать нельзя. Возможно, так произойдет, что возлюбленный окажется тем, кого изберет матушка? А если нет, то вдруг удастся матушку уговорить?
Мадам Ромей, выслушав это сбивчивое признание, покачала головой.
– Вам нужно уяснить, моя дорогая девочка, что такому не бывать никогда.
– Но почему же? – вспыхнула Колетт. – О, мадам! Ведь такая любовь случается!
Немолодая гугенотка помолчала, а затем ответила, глядя в окно:
– Да. Такая любовь случается, Колетт. Она обжигающе горяча и очень, очень опасна. От такой любви гибнут люди – разве вы невнимательно прочли историю Тристана и Изольды? Что принесла им эта любовь, кроме разлуки и смерти?
– Она принесла им счастье, – тихо произнесла Колетт.
Мадам Ромей повернулась и пристально посмотрела на молодую девушку в темном платье, со спрятанными под чепец волосами. Простой и нежный овал лица ее, казалось, написал юный влюбленный художник.
– Счастье, вы говорите? – спросила мадам Ромей. – И к чему же привело это счастье?
– Разве важно, к чему оно привело? – сказала Колетт совсем уж тихо. – Важно, что оно было!
– Как вы юны еще, девочка моя, – промолвила мадам Ромей. – Вы предпочитаете забыть о трагическом конце в угоду тем сладким минутам, что быстротечны и всегда уходят, оставляя после себя горькое сожаление. Вы забываете, что Тристан умер, так и не обретя своей возлюбленной. И то, что на могилах влюбленных, похороненных рядом, вырос цветущий куст, служит малым утешением им самим. Разве вы не боитесь, что, позволив себе полюбить, но будучи разлученной с возлюбленным, останетесь в одиночестве? В одиночестве – рядом с чужим человеком, среди прочих, таких же чужих вам людей? Это не страшнее ли, чем жить спокойно, не ведая запретной любви?
– О, мадам Ромей! – воскликнула Колетт и умоляюще сложила руки. – Но если судьба будет благосклонна ко мне? Если моим мужем станет тот, кого я полюблю?
– Тогда вам повезет больше, чем мне, девочка моя, – вздохнула мадам Ромей.
Четыре года спустя, холодным декабрьским утром, за завтраком госпожа де Сен-Илер сказала:
– Послезавтра мы уезжаем в Беарн.
За окнами еще только светало: в доме Сен-Илер все вставали рано. Тяжело спать, когда дрова в камине к утру прогорают и тягучий холод наполняет большие комнаты. Поместье было старым, ему давно требовался ремонт, на который у семьи не имелось денег. Колетт обычно просыпалась и некоторое время возилась в кровати, пытаясь дыханием согреть замерзшие пальцы. Затем, признав безнадежность сего занятия, вставала. Завтрак подавали около девяти, и к нему обязательно спускалась матушка, которой также мешали спать холод и ревматизм.
– В Беарн? – переспросила Колетт. – Но зачем?
– Мы наконец получили приглашение от твоего дяди. – Элеонора де Сен-Илер бережно расправила лежавшее рядом с тарелкой письмо, на которое Колетт, в ее всегдашней рассеянности, не обратила поначалу внимания. – Война окончена, и новой не предвидится. Королевский двор Наварры каждый день принимает гостей. Ты и так задержалась в невестах и в следующем году должна выйти замуж.
Колетт отставила чашку с бледным киселем, который варили из шиповника и яблок.
– Но матушка… вы говорили, что мы отправимся туда весною.
– Нет времени ждать, – отрезала Элеонора. – Тебе девятнадцать. Мой кузен пишет о том же. Он всегда сочувствовал твоей судьбе.
– Дядя так пишет?
Колетт всегда называла Жана-Луи де Котена дядей, хотя он не был родным братом Элеоноры, а всего лишь ее кузеном по отцу.
– Да. И говорит, что следует поторопиться. В Беарн сейчас съехались многие знатные дворяне. Тебя представят им, и, возможно… – Матушка трагически вздохнула.
– Вы боитесь, что никто не захочет взять меня в жены? – тихо спросила Колетт.
– Да, я боюсь этого, – не стала отпираться Элеонора. – Боюсь, что никто не посочувствует нашему положению. Ты не настолько красива, чтобы привлечь внимание знатного и богатого господина, у которого имеется лучший выбор. Что ж! Нам остается смиренно принять свою судьбу и молиться о том, чтобы Господь послал спасение нашему дому.
Колетт промолчала.
Сколько она себя помнила, матушка всегда жаловалась на бедность. Всегда. Это верно: Сен-Илеры едва сводили концы с концами. Старый дом, половина которого стояла закрытой, так как не имелось средств на его содержание; всего десяток слуг, остававшихся при поместье потому, что, в большинстве своем, им некуда больше было идти; жалкие остатки владений – большую часть их пришлось распродать после смерти отца, дабы расплатиться с долгами… Все это ввергало Элеонору в грех уныния. Жермен де Сен-Илер, отец Колетт, скончался, когда его дочери исполнилось два года, и с тех пор матушка носила траур и сетовала на печальные времена. Времена всегда были печальны. Сен-Илеры не были гугенотами, однако носили тусклые цвета, потому что яркости в их жизни имелось мало.
Но не для Колетт, жизнерадостной и верящей в невозможное, сохранившей эту веру благодаря мадам Ромей.
– Твоя тетя столь любезна, что поможет нам сшить тебе новые платья, – продолжала между тем матушка. – Те, в которых ты выходила на прошлогодние балы в Ла-Рошели, никуда не годятся. Королевский двор Наварры – не то место, где мы можем показаться оборванками.
– Мы не оборванки, матушка! – вспыхнула Колетт.
– Молчи! Не смей меня перебивать! – прикрикнула Элеонора. – Мы беднее церковных мышей, и только лишь немыслимая удача и Господня помощь… – она умолкла, не договорив: и так все было ясно. Слова эти Колетт уже слышала не раз и не два. – Мы едем в Беарн и остановимся в доме твоего дяди, да хранит его Бог. Ты подготовишься к выходу в свет, а Жан-Луи постарается сговориться о твоем браке. Ступай, Колетт, и прикажи собирать вещи.
Колетт немедля встала из-за стола и поспешно вышла из столовой, надеясь, что матушка не заметила улыбки. Если выбор постылого супруга представлялся девушке делом скучным, то сама поездка радовала. Это означало одно: Колетт снова увидит Ноэля!
Но знать – не значит смириться. Колетт старалась. Она много молилась, так как благочестие считалось приличным для дворянки из почти обедневшей семьи (и «почти» от «уже» отделяла такая тонкая грань!), чтобы Бог даровал ей смирение и заставил принять грядущую участь как нечто само собой разумеющееся. Более того, Колетт старалась придумать для себя, почему для нее самой и ее семьи будет хорошо именно так поступить. Ведь так поступали не все, но многие. Браки заключались между деньгами, титулами и долговыми обязательствами, а не между людьми. Брак – нечто вроде сделки, которую Господь изобрел, чтобы уравнять людей в их счастье. Да и что суть счастье? Нечто трудноуловимое, а то и вовсе не существующее.
Во всяком случае, матушка так говорила. Элеонора де Сен-Илер многие годы носила траур по своему покойному мужу – не потому, что не могла его позабыть, а потому, что так диктовали принципы морали. Матушка не любила отца Колетт и вышла за него замуж по договоренности между родителями молодых, – так что если уж Элеонора смогла, то и Колетт сможет.
Колетт верила в это, пока ей не исполнилось пятнадцать лет. Именно тогда она отыскала в одном из шкафов библиотеки книгу под названием «Клижес»[1] и прочла в прологе упоминание об истории Тристана и Изольды. Смутные воспоминания шевельнулись в нежной девичьей душе, и Колетт отправилась за разъяснениями к воспитательнице своей, почтенной мадам Ромей.
Мадам была гугеноткой, о чем упоминалось редко, и особой дерзкой и начитанной, о чем упоминалось часто, – в основном матушкой, не слишком жаловавшей эту образованную личность сорока пяти лет от роду. Но мадам Ромей осталась служить в доме, даже когда ее жалованье превратилось в пустой звук, – за право сидеть за хозяйским столом и учить юную Колетт тому, что считала нужным.
– Мадам, – воскликнула девушка, врываясь к своей воспитательнице в комнату и протягивая книгу, – о какой же запретной любви идет речь вот здесь?
Мадам Ромей внимательно прочла предисловие, усмехнулась и закрыла книгу.
– Неужели я не рассказывала вам о Тристане и возлюбленной его, Изольде? – И тут же ответила сама себе: – Конечно. Ваша матушка велела нам избегать опасных тем. Вот мы их и избегаем. Отнесите книгу на место, Колетт, и позабудьте об этом.
– Но почему же? – спросила Колетт. – Я желаю знать!
– Вы желаете знать? – переспросила мадам Ромей. – Но зачем?
Колетт поразмыслила немного, а затем отвечала:
– Чтобы ведать, какие бывают запреты, и избегать всего запрещенного в будущем.
Воспитательница рассмеялась.
– Хорошо, – сказала она, – пойдем, дорогая моя девочка.
Колетт запомнила этот день: сухой шорох серой юбки, запах пыли и книгу, которую мадам Ромей бережно пролистала и вернула ей.
– Вы можете читать этот роман здесь, – сказала мадам Ромей, – а я скажу вашей матушке, что вы попросили Житие святого Марка. Но потом зайдите ко мне и расскажите, о чем прочитали.
И Колетт устроилась на широком подоконнике, что было непросто (уже тогда ее заставляли носить корсет и вертюгаль[2]), и тут же позабыла о неудобстве, погрузившись в легенду, – легенду страшную и прекрасную, где были и смерть, и предательство, но главное – там была любовь…
«…И когда исцелился Тристан и увидел красоту Изольды, – а она была так прекрасна, что молва о ее красоте обошла всю землю, – пал он духом и помутились его мысли. И решил он, что попросит ее в жены себе и никому другому, ибо тогда достанется ему прекраснейшая женщина, а ей – прекраснейший и славнейший рыцарь на свете. Но потом рассудил, что будет это величайшим вероломством: разве не поклялся он перед столькими добрыми людьми, что привезет Изольду своему дяде? И если не сдержит он своего слова, то будет навеки опозорен. И порешил он, что лучше сберечь свою честь, уступив Изольду королю, чем завладеть Изольдой и тем навлечь на себя бесчестье…»[3]
– О, как он благороден! – шептала Колетт и украдкой стирала слезу.
В тот момент девушка решила, что если случится в ее жизни любовь, яркая, как солнце, глубокая, как море, – то шанс упускать нельзя. Возможно, так произойдет, что возлюбленный окажется тем, кого изберет матушка? А если нет, то вдруг удастся матушку уговорить?
Мадам Ромей, выслушав это сбивчивое признание, покачала головой.
– Вам нужно уяснить, моя дорогая девочка, что такому не бывать никогда.
– Но почему же? – вспыхнула Колетт. – О, мадам! Ведь такая любовь случается!
Немолодая гугенотка помолчала, а затем ответила, глядя в окно:
– Да. Такая любовь случается, Колетт. Она обжигающе горяча и очень, очень опасна. От такой любви гибнут люди – разве вы невнимательно прочли историю Тристана и Изольды? Что принесла им эта любовь, кроме разлуки и смерти?
– Она принесла им счастье, – тихо произнесла Колетт.
Мадам Ромей повернулась и пристально посмотрела на молодую девушку в темном платье, со спрятанными под чепец волосами. Простой и нежный овал лица ее, казалось, написал юный влюбленный художник.
– Счастье, вы говорите? – спросила мадам Ромей. – И к чему же привело это счастье?
– Разве важно, к чему оно привело? – сказала Колетт совсем уж тихо. – Важно, что оно было!
– Как вы юны еще, девочка моя, – промолвила мадам Ромей. – Вы предпочитаете забыть о трагическом конце в угоду тем сладким минутам, что быстротечны и всегда уходят, оставляя после себя горькое сожаление. Вы забываете, что Тристан умер, так и не обретя своей возлюбленной. И то, что на могилах влюбленных, похороненных рядом, вырос цветущий куст, служит малым утешением им самим. Разве вы не боитесь, что, позволив себе полюбить, но будучи разлученной с возлюбленным, останетесь в одиночестве? В одиночестве – рядом с чужим человеком, среди прочих, таких же чужих вам людей? Это не страшнее ли, чем жить спокойно, не ведая запретной любви?
– О, мадам Ромей! – воскликнула Колетт и умоляюще сложила руки. – Но если судьба будет благосклонна ко мне? Если моим мужем станет тот, кого я полюблю?
– Тогда вам повезет больше, чем мне, девочка моя, – вздохнула мадам Ромей.
Четыре года спустя, холодным декабрьским утром, за завтраком госпожа де Сен-Илер сказала:
– Послезавтра мы уезжаем в Беарн.
За окнами еще только светало: в доме Сен-Илер все вставали рано. Тяжело спать, когда дрова в камине к утру прогорают и тягучий холод наполняет большие комнаты. Поместье было старым, ему давно требовался ремонт, на который у семьи не имелось денег. Колетт обычно просыпалась и некоторое время возилась в кровати, пытаясь дыханием согреть замерзшие пальцы. Затем, признав безнадежность сего занятия, вставала. Завтрак подавали около девяти, и к нему обязательно спускалась матушка, которой также мешали спать холод и ревматизм.
– В Беарн? – переспросила Колетт. – Но зачем?
– Мы наконец получили приглашение от твоего дяди. – Элеонора де Сен-Илер бережно расправила лежавшее рядом с тарелкой письмо, на которое Колетт, в ее всегдашней рассеянности, не обратила поначалу внимания. – Война окончена, и новой не предвидится. Королевский двор Наварры каждый день принимает гостей. Ты и так задержалась в невестах и в следующем году должна выйти замуж.
Колетт отставила чашку с бледным киселем, который варили из шиповника и яблок.
– Но матушка… вы говорили, что мы отправимся туда весною.
– Нет времени ждать, – отрезала Элеонора. – Тебе девятнадцать. Мой кузен пишет о том же. Он всегда сочувствовал твоей судьбе.
– Дядя так пишет?
Колетт всегда называла Жана-Луи де Котена дядей, хотя он не был родным братом Элеоноры, а всего лишь ее кузеном по отцу.
– Да. И говорит, что следует поторопиться. В Беарн сейчас съехались многие знатные дворяне. Тебя представят им, и, возможно… – Матушка трагически вздохнула.
– Вы боитесь, что никто не захочет взять меня в жены? – тихо спросила Колетт.
– Да, я боюсь этого, – не стала отпираться Элеонора. – Боюсь, что никто не посочувствует нашему положению. Ты не настолько красива, чтобы привлечь внимание знатного и богатого господина, у которого имеется лучший выбор. Что ж! Нам остается смиренно принять свою судьбу и молиться о том, чтобы Господь послал спасение нашему дому.
Колетт промолчала.
Сколько она себя помнила, матушка всегда жаловалась на бедность. Всегда. Это верно: Сен-Илеры едва сводили концы с концами. Старый дом, половина которого стояла закрытой, так как не имелось средств на его содержание; всего десяток слуг, остававшихся при поместье потому, что, в большинстве своем, им некуда больше было идти; жалкие остатки владений – большую часть их пришлось распродать после смерти отца, дабы расплатиться с долгами… Все это ввергало Элеонору в грех уныния. Жермен де Сен-Илер, отец Колетт, скончался, когда его дочери исполнилось два года, и с тех пор матушка носила траур и сетовала на печальные времена. Времена всегда были печальны. Сен-Илеры не были гугенотами, однако носили тусклые цвета, потому что яркости в их жизни имелось мало.
Но не для Колетт, жизнерадостной и верящей в невозможное, сохранившей эту веру благодаря мадам Ромей.
– Твоя тетя столь любезна, что поможет нам сшить тебе новые платья, – продолжала между тем матушка. – Те, в которых ты выходила на прошлогодние балы в Ла-Рошели, никуда не годятся. Королевский двор Наварры – не то место, где мы можем показаться оборванками.
– Мы не оборванки, матушка! – вспыхнула Колетт.
– Молчи! Не смей меня перебивать! – прикрикнула Элеонора. – Мы беднее церковных мышей, и только лишь немыслимая удача и Господня помощь… – она умолкла, не договорив: и так все было ясно. Слова эти Колетт уже слышала не раз и не два. – Мы едем в Беарн и остановимся в доме твоего дяди, да хранит его Бог. Ты подготовишься к выходу в свет, а Жан-Луи постарается сговориться о твоем браке. Ступай, Колетт, и прикажи собирать вещи.
Колетт немедля встала из-за стола и поспешно вышла из столовой, надеясь, что матушка не заметила улыбки. Если выбор постылого супруга представлялся девушке делом скучным, то сама поездка радовала. Это означало одно: Колетт снова увидит Ноэля!
Глава 2
В Наварре стояла сухая яркая зима; если Ла-Рошель, рядом с которой располагались владения Сен-Илеров, затопляли приходящие с моря дожди, то центральная область Наваррского королевства, Беарн, была залита солнечными лучами. Близость Испании ощущалась здесь повсюду – в нарядах простолюдинов, в фасадах домов, в мужских взглядах. Колетт приезжала в Беарн ранее только однажды, по приглашению дяди, и ей тогда едва исполнилось восемь лет. А потому она смутно помнила, что де Котены владеют большим домом на широкой шумной улице По, главного беарнского города, что в столовой там висят картины с изображениями фруктов (особенно запомнился восьмилетней девочке крупный виноград) и что у тетушки Матильды есть несколько собачек, похожих на муфты.
Испанское влияние виделось здесь легко, ибо то, что Изабелла и Фердинанд несколько десятков лет назад не присоединили к своему королевству и Верхнюю Наварру, казалось чудом. Многие говорили на кастельяно[4], многие – на эускади[5], но все же дворянство, связанное тесными узами с французским королевским двором, предпочитало изъясняться по-французски. И иногда – по-гасконски, который здесь выспренно именовали беарнским.
После морского воздуха Ла-Рошели терпкий горный аромат казался Колетт чарующим, полным загадок и обещаний. Солнце, выглядывавшее из-под облаков, собравшихся на горизонте, острыми лучами освещало город По, высвечивало башню королевского замка, ластилось, как кошка, к крышам домов. По казался Колетт настоящим легендарным селением, где каждодневно происходят чудеса и пылкие рыцари крадут возлюбленных прямо с увитых розами балконов.
Однако на розы сейчас рассчитывать не приходилось: стоял декабрь, и вблизи балконы были вовсе не так живописны, как представлялось издалека и (что греха таить!) в воображении. Карета проехала по улицам нынешней наваррской столицы и остановилась у высокого узкого дома, чей сумрачный фасад словно намекал: здесь живут протестанты, а значит, здесь в почете вера и скромность.
И, как всегда случается, выяснилось, что дом вовсе не так велик, как представлялось Колетт ранее; картины с фруктами все так же украшали столовую, но виноград не блестел больше призывно, соблазнительно, покрывшись налетом времени и крохотных трещин; а собачка у тетушки Матильды имеется лишь одна, старая, похожая на валик и страдающая подагрой.
К разочарованиям добавилось одно, самое существенное: Ноэль отсутствовал.
– А где же мой кузен? – полюбопытствовала Колетт, когда вся семья уселась за обеденный стол и католики свершили свои молитвы, а протестанты – свои. Это религиозное примирение было в их семье всегда – слишком держались родичи друг за друга, чтобы ссориться из-за вопросов веры.
– Ноэль остался в деревне, – объяснил дядюшка Жан-Луи. – Возможно, он приедет в По через несколько дней, однако я бы не стал на то рассчитывать. – И он со странной улыбкой переглянулся с тетушкой Матильдой.
– Ах, но что это значит? – Колетт была заинтригована.
– Наш сын влюблен, – проговорила тетушка. – Мы так полагаем. Эта наша соседка, мадемуазель Софи, совсем недавно из монастыря, где воспитывалась под строгим присмотром благочестивых монахинь… Возможно, вскоре Ноэль переговорит с нами о том, чтобы просить ее руки.
– И какой ответ вы дадите? – спросила Колетт несколько напряженно.
– Разве можно спрашивать об этом так прямо? – одернула ее матушка. – Устыдись!
Колетт опустила голову.
– Не стоит журить ее, Элеонора, – мягко заметил дядя. – Конечно, она принимает участие в судьбе Ноэля, ведь наши дети так дружны!.. Я не знаю, что мы ответим, Колетт. Если родители мадемуазель Софи дадут свое согласие, возможно, о браке удастся сговориться.
– Как хорошо, что вы снова можете принимать нас в По! – Матушка старательно меняла тему. – И благодарствие королеве, сумевшей отбить город снова!
Несмотря на то, что По несколько лет назад заняли католики, Элеонора де Сен-Илер сочувствовала своим родственникам-протестантам, временно лишившимся дома – и вот теперь снова его обретшим.
– Да, верно. – Дядюшка оживился, и разговор с обсуждения кузена Ноэля плавно перешел на восхваление королевы Жанны, ее сына Генриха, адмирала Гаспара де Колиньи и прочих достойных лиц.
Колетт ела суп, но думала вовсе не о супе, а о своем кузене. Политические разговоры ее не волновали, а вот судьба Ноэля – очень. Правда ли то, что он влюблен? Правда ли, что человек, которого иногда она осмеливалась именовать про себя Тристаном, предложил свое сердце другой – и неужели она приняла сей бесценный дар? Хороша ли эта Софи, умна ли, скромна? Насколько она красива? Чем она приворожила Ноэля, всегда столь утонченного, столь разборчивого в том, что касалось чувств? И как мог он влюбиться, если дал Колетт тайное обещание? Ах, наверняка тетушка и дядюшка ошибаются.
В детстве Колетт и Ноэль провели вместе немало времени: стояли неспокойные времена, гражданская война длилась и длилась, и часто Ноэль оставался в поместье Сен-Илеров, где было безопаснее. Враждующие стороны обходили дом, затерянный в холмах около Ла-Рошели, и Колетт с ее троюродным кузеном часами, бывало, бродили по полям, слушая пение птиц и лепет ручьев. Ноэль учил кузину ловить рыбу, пускать по воде плоские камешки так, чтобы они подпрыгивали, и лазать на деревья; Колетт показывала ему целебные травы, тайные уголки в рощах и сказочные россыпи цветов на весенних полянах. Взявшись за руки, дети путешествовали по миру, который ограничивался холмами и перелесками вокруг поместья Сен-Илер – а им казался огромным.
Колетт всегда считала Ноэля самым лучшим своим другом, и лишь прочтя историю Тристана и Изольды, впервые подумала о нем по-иному. «О, Ноэль, Ноэль, можешь ли ты быть моим Тристаном?..»
В последнее время Колетт редко видела кузена. Он жил вместе с родителями и занимался с учителями, дабы стать образованным молодым человеком, достойным наследником своего отца и его владений в Наварре. Кузены встречались около года назад, на зимнем балу в Ла-Рошели, и тогда Ноэль протанцевал с Колетт целых два танца. Он превратился в высокого, стройного красавца с копной растрепанных темных кудрей, выбивавшихся из-под щегольского берета, с яростным и ярким взглядом серых глаз. Колетт грезила о новой встрече – ведь ясно же, что родство не настолько близко, что о браке невозможно мечтать. В Ноэля она хотела влюбиться со всем пылом юношеской страсти. Ноэль был старше ее на три года – а значит, не так стар, как большинство дворян, искавших себе молодых жен. И никто, кроме Ноэля, не смотрел на Колетт так… чудесно.
Может быть, дядя Жан-Луи сказал о мадемуазель Софи лишь потому, что хочет подразнить Колетт? Дядя не лишен чувства юмора. Ведь он позвал племянницу сюда, а значит, имеет какие-то планы! И тетушка Матильда относится к ней мягко и хорошо. Что, если все это – лишь подготовка к предложению, которое вскоре сделает Ноэль? Что, если таким образом, сообщив о влюбленности сына в загадочную соседку, дядя и тетя проверяют чувства Колетт? Де Котены всегда утверждали, что хотят счастья своему сыну. Они были достаточно богаты, чтобы Ноэль мог выбрать женитьбу по любви. Конечно, он не выберет служанку, кто женится на служанках? И, наверное, не католичку… Колетт может перейти в протестантство. Вряд ли матушка будет против, учитывая ее добрые отношения с родственниками. Вдруг все так и задумывалось еще много лет назад?..
Увлеченная этими мыслями, Колетт не сразу расслышала, что обсуждение политических фигур завершилось и теперь обсуждают ее выход в свет и предстоящий бал в замке По.
– Все будут присутствовать! Кроме, разве что, нашей королевы, – говорил дядя, насаживая на кончик ножа кусок чисторры, вкуснейшей наваррской колбасы. – Она часто устает зимой от шумных собраний. А вот принц Генрих и его друзья, конечно же, – достойные молодые люди, которые обязательно будут там. Тебе следует обратить на них внимание, Колетт, – повернулся дядя к племяннице. – Многие из них холосты, многие овдовели во время войны. Они ищут жен, и ты окажешь своей матушке услугу, если побеседуешь со всеми, кто изъявит желание поговорить с тобою.
– Будь с ними мила, – сказала тетушка. – Ведь это цвет наваррского дворянства! Некоторые из них – католики, и мы всем тебя представим. Надеюсь, мир продлится долго, – она вздохнула, – и нас не обрекут на новую войну, от которой мы так устали!
– Разве Беарнец не водит дружбу исключительно с людьми своей веры? – спросила Колетт, называя принца Генриха Наваррского его известным прозвищем. – Мне казалось…
– Принц великодушен и добр, а также весьма дальновиден, – объяснил дядя. – Ходят слухи, что французская королева желает долгого мира, а потому вскоре отдаст за нашего принца свою дочь, Маргариту Валуа. Это положит начало целой череде браков, основанных на мире и согласии, а не на религиозной распре.
– Но ведь Маргарита католичка! – Колетт не смогла сдержать изумленного возгласа.
– Полагаю, этот вопрос будет решен, – сказал дядюшка. – Пока же при наваррском дворе все вежливы – и католики, и протестанты. Тебе тоже не следует бояться подобного брака, Колетт. Но в первую очередь уделяй внимание тем, кто состоит в твоей вере. Мы покажем тебе этих людей.
Слуга поставил на стол следующее блюдо. Колетт посмотрела в выпученные глаза жареной форели и вздохнула.
Испанское влияние виделось здесь легко, ибо то, что Изабелла и Фердинанд несколько десятков лет назад не присоединили к своему королевству и Верхнюю Наварру, казалось чудом. Многие говорили на кастельяно[4], многие – на эускади[5], но все же дворянство, связанное тесными узами с французским королевским двором, предпочитало изъясняться по-французски. И иногда – по-гасконски, который здесь выспренно именовали беарнским.
После морского воздуха Ла-Рошели терпкий горный аромат казался Колетт чарующим, полным загадок и обещаний. Солнце, выглядывавшее из-под облаков, собравшихся на горизонте, острыми лучами освещало город По, высвечивало башню королевского замка, ластилось, как кошка, к крышам домов. По казался Колетт настоящим легендарным селением, где каждодневно происходят чудеса и пылкие рыцари крадут возлюбленных прямо с увитых розами балконов.
Однако на розы сейчас рассчитывать не приходилось: стоял декабрь, и вблизи балконы были вовсе не так живописны, как представлялось издалека и (что греха таить!) в воображении. Карета проехала по улицам нынешней наваррской столицы и остановилась у высокого узкого дома, чей сумрачный фасад словно намекал: здесь живут протестанты, а значит, здесь в почете вера и скромность.
И, как всегда случается, выяснилось, что дом вовсе не так велик, как представлялось Колетт ранее; картины с фруктами все так же украшали столовую, но виноград не блестел больше призывно, соблазнительно, покрывшись налетом времени и крохотных трещин; а собачка у тетушки Матильды имеется лишь одна, старая, похожая на валик и страдающая подагрой.
К разочарованиям добавилось одно, самое существенное: Ноэль отсутствовал.
– А где же мой кузен? – полюбопытствовала Колетт, когда вся семья уселась за обеденный стол и католики свершили свои молитвы, а протестанты – свои. Это религиозное примирение было в их семье всегда – слишком держались родичи друг за друга, чтобы ссориться из-за вопросов веры.
– Ноэль остался в деревне, – объяснил дядюшка Жан-Луи. – Возможно, он приедет в По через несколько дней, однако я бы не стал на то рассчитывать. – И он со странной улыбкой переглянулся с тетушкой Матильдой.
– Ах, но что это значит? – Колетт была заинтригована.
– Наш сын влюблен, – проговорила тетушка. – Мы так полагаем. Эта наша соседка, мадемуазель Софи, совсем недавно из монастыря, где воспитывалась под строгим присмотром благочестивых монахинь… Возможно, вскоре Ноэль переговорит с нами о том, чтобы просить ее руки.
– И какой ответ вы дадите? – спросила Колетт несколько напряженно.
– Разве можно спрашивать об этом так прямо? – одернула ее матушка. – Устыдись!
Колетт опустила голову.
– Не стоит журить ее, Элеонора, – мягко заметил дядя. – Конечно, она принимает участие в судьбе Ноэля, ведь наши дети так дружны!.. Я не знаю, что мы ответим, Колетт. Если родители мадемуазель Софи дадут свое согласие, возможно, о браке удастся сговориться.
– Как хорошо, что вы снова можете принимать нас в По! – Матушка старательно меняла тему. – И благодарствие королеве, сумевшей отбить город снова!
Несмотря на то, что По несколько лет назад заняли католики, Элеонора де Сен-Илер сочувствовала своим родственникам-протестантам, временно лишившимся дома – и вот теперь снова его обретшим.
– Да, верно. – Дядюшка оживился, и разговор с обсуждения кузена Ноэля плавно перешел на восхваление королевы Жанны, ее сына Генриха, адмирала Гаспара де Колиньи и прочих достойных лиц.
Колетт ела суп, но думала вовсе не о супе, а о своем кузене. Политические разговоры ее не волновали, а вот судьба Ноэля – очень. Правда ли то, что он влюблен? Правда ли, что человек, которого иногда она осмеливалась именовать про себя Тристаном, предложил свое сердце другой – и неужели она приняла сей бесценный дар? Хороша ли эта Софи, умна ли, скромна? Насколько она красива? Чем она приворожила Ноэля, всегда столь утонченного, столь разборчивого в том, что касалось чувств? И как мог он влюбиться, если дал Колетт тайное обещание? Ах, наверняка тетушка и дядюшка ошибаются.
В детстве Колетт и Ноэль провели вместе немало времени: стояли неспокойные времена, гражданская война длилась и длилась, и часто Ноэль оставался в поместье Сен-Илеров, где было безопаснее. Враждующие стороны обходили дом, затерянный в холмах около Ла-Рошели, и Колетт с ее троюродным кузеном часами, бывало, бродили по полям, слушая пение птиц и лепет ручьев. Ноэль учил кузину ловить рыбу, пускать по воде плоские камешки так, чтобы они подпрыгивали, и лазать на деревья; Колетт показывала ему целебные травы, тайные уголки в рощах и сказочные россыпи цветов на весенних полянах. Взявшись за руки, дети путешествовали по миру, который ограничивался холмами и перелесками вокруг поместья Сен-Илер – а им казался огромным.
Колетт всегда считала Ноэля самым лучшим своим другом, и лишь прочтя историю Тристана и Изольды, впервые подумала о нем по-иному. «О, Ноэль, Ноэль, можешь ли ты быть моим Тристаном?..»
В последнее время Колетт редко видела кузена. Он жил вместе с родителями и занимался с учителями, дабы стать образованным молодым человеком, достойным наследником своего отца и его владений в Наварре. Кузены встречались около года назад, на зимнем балу в Ла-Рошели, и тогда Ноэль протанцевал с Колетт целых два танца. Он превратился в высокого, стройного красавца с копной растрепанных темных кудрей, выбивавшихся из-под щегольского берета, с яростным и ярким взглядом серых глаз. Колетт грезила о новой встрече – ведь ясно же, что родство не настолько близко, что о браке невозможно мечтать. В Ноэля она хотела влюбиться со всем пылом юношеской страсти. Ноэль был старше ее на три года – а значит, не так стар, как большинство дворян, искавших себе молодых жен. И никто, кроме Ноэля, не смотрел на Колетт так… чудесно.
Может быть, дядя Жан-Луи сказал о мадемуазель Софи лишь потому, что хочет подразнить Колетт? Дядя не лишен чувства юмора. Ведь он позвал племянницу сюда, а значит, имеет какие-то планы! И тетушка Матильда относится к ней мягко и хорошо. Что, если все это – лишь подготовка к предложению, которое вскоре сделает Ноэль? Что, если таким образом, сообщив о влюбленности сына в загадочную соседку, дядя и тетя проверяют чувства Колетт? Де Котены всегда утверждали, что хотят счастья своему сыну. Они были достаточно богаты, чтобы Ноэль мог выбрать женитьбу по любви. Конечно, он не выберет служанку, кто женится на служанках? И, наверное, не католичку… Колетт может перейти в протестантство. Вряд ли матушка будет против, учитывая ее добрые отношения с родственниками. Вдруг все так и задумывалось еще много лет назад?..
Увлеченная этими мыслями, Колетт не сразу расслышала, что обсуждение политических фигур завершилось и теперь обсуждают ее выход в свет и предстоящий бал в замке По.
– Все будут присутствовать! Кроме, разве что, нашей королевы, – говорил дядя, насаживая на кончик ножа кусок чисторры, вкуснейшей наваррской колбасы. – Она часто устает зимой от шумных собраний. А вот принц Генрих и его друзья, конечно же, – достойные молодые люди, которые обязательно будут там. Тебе следует обратить на них внимание, Колетт, – повернулся дядя к племяннице. – Многие из них холосты, многие овдовели во время войны. Они ищут жен, и ты окажешь своей матушке услугу, если побеседуешь со всеми, кто изъявит желание поговорить с тобою.
– Будь с ними мила, – сказала тетушка. – Ведь это цвет наваррского дворянства! Некоторые из них – католики, и мы всем тебя представим. Надеюсь, мир продлится долго, – она вздохнула, – и нас не обрекут на новую войну, от которой мы так устали!
– Разве Беарнец не водит дружбу исключительно с людьми своей веры? – спросила Колетт, называя принца Генриха Наваррского его известным прозвищем. – Мне казалось…
– Принц великодушен и добр, а также весьма дальновиден, – объяснил дядя. – Ходят слухи, что французская королева желает долгого мира, а потому вскоре отдаст за нашего принца свою дочь, Маргариту Валуа. Это положит начало целой череде браков, основанных на мире и согласии, а не на религиозной распре.
– Но ведь Маргарита католичка! – Колетт не смогла сдержать изумленного возгласа.
– Полагаю, этот вопрос будет решен, – сказал дядюшка. – Пока же при наваррском дворе все вежливы – и католики, и протестанты. Тебе тоже не следует бояться подобного брака, Колетт. Но в первую очередь уделяй внимание тем, кто состоит в твоей вере. Мы покажем тебе этих людей.
Слуга поставил на стол следующее блюдо. Колетт посмотрела в выпученные глаза жареной форели и вздохнула.
Глава 3
Неделю спустя Колетт стояла посреди комнаты, стараясь не шевелиться, а тетушка Матильда и матушка обходили ее со всех сторон, оценивая платье и прическу.
– Так и есть, так и есть, красавица! – воскликнула тетя. – Этот цвет очень идет тебе, дорогая.
Элеонора де Сен-Илер тоже казалась довольной.
– Возможно, тобою будет очарован весьма достойный дворянин и еще до весны ты выйдешь замуж.
Колетт молчала, крепко сжимая губы. Она была расстроена: Ноэль так и не приехал в По.
Она ждала его всю неделю, однако он лишь прислал письмо, в котором передавал привет своей кузине и желал удачи при выходе в свет. Ноэль обещал появиться вскоре, однако дату не указал, и вот теперь, вместо того чтобы думать и мечтать о встрече с ним, Колетт предстояло улыбаться незнакомцам и делать вид, будто их внимание очень ей льстит. Вовсе она не желала этого делать!
Подготовка к балу у принца, работа над платьем и повторение танцев заняли все время на прошедшей неделе. И теперь Колетт стояла, затянутая в корсет так, что едва дышала. Корсет, по нынешней моде, был плотным и таким, что грудь в нем становилась плоской; для Колетт, с ее довольно пышными формами, он всегда являлся пыткой. Вертюгаль из плотной жесткой ткани, в которую были вшиты железные обручи, имел правильную форму усеченного конуса и расширялся книзу, а сверху обшивался тафтой. Тафту Колетт ненавидела – на ощупь она была неприятной. Зато верхняя и нижняя юбки… О, здесь можно остаться довольной! Нижняя, из нежнейшего льняного полотна, виднелась в разрезе верхней, и на этой тонкой ткани не допускалось ни единой складки; матушка и тетушка только что потратили полчаса, чтобы их расправить. Верхняя юбка и лиф из драгоценного бархата, молочно-лимонного с бледно-сиреневым, лежали идеально, подчеркивая неброскую красоту Колетт и здоровый цвет лица, а также украшенную жемчужными бусами прическу. Волосы опытная служанка уложила двумя полукруглыми валиками надо лбом, вплела в них драгоценные нити, и теперь Колетт опасалась повернуть шею, чтобы не разрушить это великолепие. Однако служанка уверила, что все будет держаться крепко.
– Сегодняшний бал, несомненно, принесет нам удачу, – проговорила Элеонора, в кои-то веки одобрительно глядя на дочь. – Что ж, Колетт. Слуга поможет тебе спуститься и сесть в карету. Иди, мы последуем за тобой.
Королевский замок По располагался неподалеку, однако и речи не могло быть о том, чтобы идти туда пешком.
В иное время Колетт, возможно, и оценила бы красоту замка, однако сегодня – в тот самый день, которому следовало бы радоваться! – она пребывала в плохом настроении из-за Ноэля и все надеялась, что он появится в самую последнюю минуту… Увы! Когда Сен-Илеры и де Котены входили в королевский замок, Ноэль так и не объявился. А это значило, что любовь к хорошенькой соседке вполне может оказаться правдой и у Колетт нет никакой надежды воссоединиться с Тристаном своего сердца. За прошедшую неделю, часто слыша о Ноэле из уст его родителей, разглядывая его портрет в гостиной, Колетт окончательно убедилась, что влюблена. Вот так – влюблена!
Только теперь следовало вспомнить о велении долга и искать достойного мужа, который выплатит все долги семьи Сен-Илер и обеспечит Колетт и ее матушке достойное существование. Как глупо, как противно! Колетт смотрела на собравшееся в зале высокое общество – блистательный наваррский двор – и не желала его видеть. Лучше бы оказаться сейчас дома, в своей холодной комнате, и вышивать до рези в глазах, чем говорить и танцевать с незнакомыми людьми, которые смотрят на тебя, как на породистую лошадь! Лошадь-католичка среди протестантов. Боже, как смешно.
Первым же делом Колетт и ее матушку представили принцу Генриху. Беарнец стоял в окружении своих друзей, разодетых в бархат и шелка (в глазах рябило от пурпурных, алых, золотых оттенков), и Колетт вдруг поняла, что он ей понравился. Генриху несколько дней назад исполнилось восемнадцать лет, и бал по случаю дня рождения Колетт пропустила, однако праздновать сие событие собирались до самого Рождества. Генрих показался девушке очень красивым: прямой аристократический нос, живые умные глаза, светлые волосы под французским беретом, полные яркие губы… Какая, должно быть, находка для художников этот принц! Его черты не нужно улучшать, не нужно придавать им больше величия: и так сразу видно, что молодой человек умен и страстен. Не было в его чертах ни явной порочности, часто отличающей людей, обладающих большой властью, ни жестокости. Он улыбнулся полунищей католичке так, будто увидал принцессу французского двора, и любезно приветствовал.
– Надеюсь, вам понравится наш бал, мадемуазель де Сен-Илер, – сказал принц, и Колетт, ответив подобающе: «Разумеется, ваше высочество!» – вместе с родственниками от Генриха отошла, но, не выдержав, оглянулась. Беарнец смотрел на нее, и смотрел с доброй улыбкой.
– Ты понравилась принцу, – шепнула Элеонора. – Как же это хорошо! Значит, и его друзья тоже обратят на тебя внимание.
– Ах, матушка, ну что вы! – пробормотала Колетт, однако поймала себя на том, что грусть улетучивается.
– Так и есть, так и есть, красавица! – воскликнула тетя. – Этот цвет очень идет тебе, дорогая.
Элеонора де Сен-Илер тоже казалась довольной.
– Возможно, тобою будет очарован весьма достойный дворянин и еще до весны ты выйдешь замуж.
Колетт молчала, крепко сжимая губы. Она была расстроена: Ноэль так и не приехал в По.
Она ждала его всю неделю, однако он лишь прислал письмо, в котором передавал привет своей кузине и желал удачи при выходе в свет. Ноэль обещал появиться вскоре, однако дату не указал, и вот теперь, вместо того чтобы думать и мечтать о встрече с ним, Колетт предстояло улыбаться незнакомцам и делать вид, будто их внимание очень ей льстит. Вовсе она не желала этого делать!
Подготовка к балу у принца, работа над платьем и повторение танцев заняли все время на прошедшей неделе. И теперь Колетт стояла, затянутая в корсет так, что едва дышала. Корсет, по нынешней моде, был плотным и таким, что грудь в нем становилась плоской; для Колетт, с ее довольно пышными формами, он всегда являлся пыткой. Вертюгаль из плотной жесткой ткани, в которую были вшиты железные обручи, имел правильную форму усеченного конуса и расширялся книзу, а сверху обшивался тафтой. Тафту Колетт ненавидела – на ощупь она была неприятной. Зато верхняя и нижняя юбки… О, здесь можно остаться довольной! Нижняя, из нежнейшего льняного полотна, виднелась в разрезе верхней, и на этой тонкой ткани не допускалось ни единой складки; матушка и тетушка только что потратили полчаса, чтобы их расправить. Верхняя юбка и лиф из драгоценного бархата, молочно-лимонного с бледно-сиреневым, лежали идеально, подчеркивая неброскую красоту Колетт и здоровый цвет лица, а также украшенную жемчужными бусами прическу. Волосы опытная служанка уложила двумя полукруглыми валиками надо лбом, вплела в них драгоценные нити, и теперь Колетт опасалась повернуть шею, чтобы не разрушить это великолепие. Однако служанка уверила, что все будет держаться крепко.
– Сегодняшний бал, несомненно, принесет нам удачу, – проговорила Элеонора, в кои-то веки одобрительно глядя на дочь. – Что ж, Колетт. Слуга поможет тебе спуститься и сесть в карету. Иди, мы последуем за тобой.
Королевский замок По располагался неподалеку, однако и речи не могло быть о том, чтобы идти туда пешком.
В иное время Колетт, возможно, и оценила бы красоту замка, однако сегодня – в тот самый день, которому следовало бы радоваться! – она пребывала в плохом настроении из-за Ноэля и все надеялась, что он появится в самую последнюю минуту… Увы! Когда Сен-Илеры и де Котены входили в королевский замок, Ноэль так и не объявился. А это значило, что любовь к хорошенькой соседке вполне может оказаться правдой и у Колетт нет никакой надежды воссоединиться с Тристаном своего сердца. За прошедшую неделю, часто слыша о Ноэле из уст его родителей, разглядывая его портрет в гостиной, Колетт окончательно убедилась, что влюблена. Вот так – влюблена!
Только теперь следовало вспомнить о велении долга и искать достойного мужа, который выплатит все долги семьи Сен-Илер и обеспечит Колетт и ее матушке достойное существование. Как глупо, как противно! Колетт смотрела на собравшееся в зале высокое общество – блистательный наваррский двор – и не желала его видеть. Лучше бы оказаться сейчас дома, в своей холодной комнате, и вышивать до рези в глазах, чем говорить и танцевать с незнакомыми людьми, которые смотрят на тебя, как на породистую лошадь! Лошадь-католичка среди протестантов. Боже, как смешно.
Первым же делом Колетт и ее матушку представили принцу Генриху. Беарнец стоял в окружении своих друзей, разодетых в бархат и шелка (в глазах рябило от пурпурных, алых, золотых оттенков), и Колетт вдруг поняла, что он ей понравился. Генриху несколько дней назад исполнилось восемнадцать лет, и бал по случаю дня рождения Колетт пропустила, однако праздновать сие событие собирались до самого Рождества. Генрих показался девушке очень красивым: прямой аристократический нос, живые умные глаза, светлые волосы под французским беретом, полные яркие губы… Какая, должно быть, находка для художников этот принц! Его черты не нужно улучшать, не нужно придавать им больше величия: и так сразу видно, что молодой человек умен и страстен. Не было в его чертах ни явной порочности, часто отличающей людей, обладающих большой властью, ни жестокости. Он улыбнулся полунищей католичке так, будто увидал принцессу французского двора, и любезно приветствовал.
– Надеюсь, вам понравится наш бал, мадемуазель де Сен-Илер, – сказал принц, и Колетт, ответив подобающе: «Разумеется, ваше высочество!» – вместе с родственниками от Генриха отошла, но, не выдержав, оглянулась. Беарнец смотрел на нее, и смотрел с доброй улыбкой.
– Ты понравилась принцу, – шепнула Элеонора. – Как же это хорошо! Значит, и его друзья тоже обратят на тебя внимание.
– Ах, матушка, ну что вы! – пробормотала Колетт, однако поймала себя на том, что грусть улетучивается.