– Ваши вещи в такси, сэр.
– Спасибо, Берк-Смит. Я не даю на чай, потому что я был здесь только двадцать четыре часа и страшно представить, что бы я сделал еще для ваших будущих делишек: «Это мистер Апплиард, миледи, вот куда делся ящик „Наполеона“!»
– Как вы обидчивы, сэр. Со всем уважением скажу, что вы разбираетесь в таких вещах. Конечно, вы, к сожалению, не так оценили обстоятельства. Ее светлость и я понимаем друг друга. Но лететь будет хорошо. Ясная ночь, сэр. Немного прохладно, зато все видно. Для полета погода первый класс. Прощайте, сэр.
Таксист оказался молодым негром в клетчатом костюме, без шапки и без значка.
– Как поживаете? – спросил он – и не формально.
– Неплохо, – сказал Ронни, несколько удивясь. – А вы?
– Вас куда отвезти?
– В аэропорт.
– Международный аэропорт Форт-Чарльз?
– Именно.
– Ладно.
Они стали медленно продвигаться среди стоявших машин под ярким светом от здания и ближних столбов, задержались на минуту, пропуская те, что подъезжали с лесистой части дороги, и миновали их. Как только оказались среди деревьев, вокруг сомкнулся сплошной мрак. Ронни закурил. Он вспомнил с досадой, что блокнот с адресами и телефонами остался на столе в Лондоне. Идиот, решил, что он ему не понадобится! И почему не запомнил имя хоть одной из своих «филе» в Нью-Йорке? Он быстро перебрал в памяти, кто шел после Мерилин и перед Бигло, потом сдался. Серьезнее было то, что он забыл телефон Сусанны, который недавно переменился.
Некоторое время он думал об этом. Следовало считаться с тем, возможно ли (и допустимо, и нравственно) заставить Сусанну выйти, пойти на его квартиру и ждать там второго звонка с его телефонной книжкой перед глазами. Он не доедет до аэропорта раньше семи, в Лондоне будет полночь или около того. В это время поляк, что живет наверху, может ее не пустить, и, о Боже, Ронни не уверен, оставил ли он второй ключ под внутренней дверью квартиры. О Господи!
Кроме силуэта водителя и огней приборной доски, Ронни видел лишь фары, передние и задние, и над горизонтом туманного цвета зарево из города. Ничего такого, чтобы стоило на миг отвлечься. Добросовестно порылся в памяти между Мерилин и Бигло, затем без видимого перехода обнаружил, что думает только о Симон, не в связи с каким-то планом, а просто она не выходит из головы. Это скорее чувства, чем мысли, они туманно возникали в его воображении: никаких реальных шансов; могло бы быть лучше; эта сука, этот ублюдок и, главное, о БОЖЕ…
Внезапно и неожиданно его отвлекли, и настолько, что сперва он не мог понять, что случилось. Автомобиль, который обгонял их, делая шестьдесят пять миль в час против их шестидесяти, вырвался вперед слишком рано, чтобы они могли не снижать скорость.
Таксист понял это, резко затормозил, крикнул что-то невразумительное, автомобиль впереди взял правее, вынудив такси сделать то же, они съехали с шоссе, колеса загремели, такси совсем придвинулось к автомобилю, последовал страшный толчок, и оба остановились.
– Дерьмо! – сказал таксист от души. – Что эта баба думает? Чуть-чуть не поубивала всех нас – Он открыл окно, высунулся и крикнул: – Идите сюда, мистер, у вас шарики из головы вылетели, что ли?
Ронни не собирался мешать ходу событий, сочтя это просто еще одной деталью местных, во всяком случае, южных нравов, поэтому ожидал стрельбы из револьверов плюс парочку слезоточивых бомб для эффекта. Потом увидел идущую к нему Симон Квик в золотисто-белом платье, театрально освещенную фарами такси. Он лишь секунду сомневался – случайно ли она здесь. Потом понял, что Симон правила обгонявшей их машиной. Как в тумане, видел кусты, траву и зелень вдали. Симон стремительно подошла и заглянула в окно:
– Ронни, это ты?
– Да.
– Блеск! – И сказала таксисту, который, увидев ее, не издал ни звука: – Принесите вещи джентльмена. Он поедет со мной.
Ронни неторопливо вылез. Встал рядом с такси и воззрился на Симон.
– Надеюсь, я не напугала тебя, – сказала она.
– Нет, со мной такое случается каждый день. Ты соображала, что делаешь?
– А иначе я бы тебя не остановила. Гудела, сигналила фарами, чтобы остановить какое-то такси, приняв его за твое, но ему хоть бы хны, и пришлось наскочить. Водитель не разозлился. Не то что его пассажиры! К счастью, со второй попытки налетела на тебя.
Они подошли к ее машине, большой, американской.
– Твоя? – спросил Ронни, который все еще двигался как автомат.
– Нет. Джорджа, Джорджа Парро. Положите вещи сзади, пожалуйста.
– Он знает, что ты ее взяла?
– Да. Это мы надумали вместе – погнаться за тобой. Он сказал, чтобы я ехала прямо в аэропорт, но мне показалось это слишком долго. Они в любую минуту обнаружат, что меня нет. Спасибо вам.
– Вам спасибо, мэм. Доброй ночи.
– Сколько ты дала ему?
– Двадцать долларов. Не стой так.
– Извини. Господи, никто не поверит, что ты богата. Значит, все-таки едешь со мной. Нужно попасть в аэропорт. А что, если поехать в другой? Не может твоя мамочка перекрыть все аэропорты.
– Боюсь, не получится. – Симон отъехала назад от большого дерева, стоявшего в двух футах от бампера, и вернулась на дорогу – Я не смогла взять паспорт. Он у нее под замком, как все паспорта семьи. Пришлось удрать с одним кошельком.
– Тогда куда же ты со мной едешь? Ты ведь со мной? Куда мы направимся?
– В парк «Старые Камни», прямо через границу штата в Теннесси. Она и не слыхала о нем.
– Слушай, если ты думаешь, что я собираюсь проехать двести миль, чтобы переночевать в чертовой палатке…
– Там маленькие деревянные шале, и там все есть, и это только восемьдесят миль отсюда. Чудесное местечко.
– Понимаю. Эй, ради Бога, полегче! – сказал Ронни, встрепенувшись, когда Симон нажала на полный газ. – Не могла же она установить на дороге заставы!
– Надо поскорей уматывать.
Голос впервые стал вялым. Поэтому Ронни завел разговор о том, что больше всего его интересовало:
– Как насчет еды? Есть идеи?
– Я все обдумала, – сказала она, снова став энергичной. – Сперва заедем в магазин.
– Разве сегодня не все на замке?
– У Натана всегда открыто. Там возьмешь что хочешь. Потом поточим зубы в Большом Доме.
– Это еще что?
– Там есть гамбургеры. Лучшая еда в здешних местах. Тут нет приличного ресторана ближе, чем в Мемфисе. А потом поедем к «Старым Камням» и там переночуем. Завтра – в Андиамо, это город в пяти милях на другой стороне озера, там все купим: одежду и прочее. У меня с собой ничего.
– Ну, в постели тебе ничего и не нужно. – Ронни внимательно слушал Симон, но ему очень хотелось прикоснуться к ней. Впрочем, он достаточно хорошо знал реакцию Симон и не сомневался, что едва дотронется до ее руки, как обоим придется сдирать с себя одежду, а навстречу мчат машины со скоростью восемьдесят миль в час. Но тут Симон резко затормозила у светофора при выезде из города, и Ронни схватил ее в охапку и стал безумно целовать. Она тут же ответила ему. Это был их лучший поцелуй, и Ронни захлебнулся от счастья.
– Красавица моя!
– Ронни, милый!
– Ты плакала, когда она выгоняла меня.
Краешком глаза она увидела желтый свет, снова взялась за руль и поехала, прежде чем свет стал зеленым.
– По-настоящему нет, – сказала она. – Конечно, мне было больно. Я чувствовала себя ужасно. Но заплакала я, увидев, что она выгоняет тебя из ненависти ко мне. Смотрела-то она на меня. Она меня ненавидит.
– Но теперь ты порвала с ней.
– Давай поговорим об этом завтра.
Ронни думал: «У Натана, конечно, будет закрыто». Когда машина остановилась перед огромным зданием, освещенным, как вся Варшава, с распахнутыми дверями, Ронни сразу упрекнул себя за недоверие. Он ведь знает Симон – как можно было сомневаться! Они вошли. Натан собственной персоной или его местный представитель стоял на контроле. Кто бы еще мог говорить так громко (в три четверти мэнсфилдской мощи) или курить сигару с таким ужасающим смаком? Он сразу прекратил и то и другое, завидев Ронни и Симон. Жестом киногероя медленно извлек сигару изо рта и пристально поглядел на них. Ронни с ужасом подумал, что леди Болдок уже разослала фото и полное описание беглецов. Глупо, но в этой глупости больше логики, чем в сверхумных догадках, вполне заслуженное признание ее необъяснимой власти над душами тех, кто попадается ей на пути. Она буквально пригибает тебя к земле.
Симон быстро нагрузила тележку товарами: дюжиной свежих яиц, двумя прозрачными пакетами копченого канадского бекона, коробкой с настоящей деревенской сметаной и молоком из Джерси; довольно известным висконсинским сыром, английскими булочками, маслом, пирожными, растворимым кофе, грейпфрутами, апельсинами, лимонами, оксфордским мармеладом, соусом «табаско», перцем, устрицами в круглой коробке и устрицами в жестянке.
– Зачем столько устриц?
– Закусить перед сном. Мы до одиннадцати не приедем в свою хижину. Они хуже английских, но я сделаю так, что не будут пахнуть жестянкой. Пива возьмешь? И захвати пакет кекса. Обыкновенного, но с пониженной калорийностью.
Ронни присоединился к ней, неся требуемый кекс, пиво, прославившее Милуоки, соду для виски, украденного Парро; имбирное пиво – в память о родине. Симон к этому времени добавила кофейное мороженое, малиновый соус, соковыжималку, кухонный нож, зубную щетку и пасту, щетку для волос в коробочке, похожей на горный хрусталь, и зеленый свитер в полиэтиленовом пакете с кучей инструкций, как стирать и сушить.
Пока белая девушка нажимала кнопки кассы, а цветной юноша наполнял коробку их покупками, Натан проинспектировал сперва покупки, а потом вновь Симон и Ронни. Он сказал, не вынимая сигары изо рта, не очень внятно:
– Ребята, поездку затеяли?
Ронни кивнул.
– Рыбку половить? Куда метите?
– Во Флориду, – сказал Ронни (и тут же словно услышал, как Натан заявляет: да, лейтенант, головой ручаюсь, они сказали, что едут во Флориду). – Майами-бич, если точно.
– Там вам понадобится куча долларов. Понимаете? Долларов. Вы знаете, что такое доллар? Вы ведь англичане, так?
– Да, слава Богу.
– Не вижу здесь чая. Если вы англичане, где же ваш чай? Забыли? У нас, знаете, есть чай. Дать вам немного?
– Нет, спасибо, – быстро сказал Ронни, прежде чем спросят, знает ли он Билла Хамера. Он взял сдачу. – Мы пошли.
– До Майами-бич далеко.
– Это мне и нравится. Всего хорошего.
– Приходите еще.
– Сдохну, а не приду! – сказал Ронни снаружи. – Почему я ему не сказал? Сесть мне за руль? Нет. У меня с собой нет прав. Править будешь ты.
– Ты здоров? Голос у тебя что-то странный.
– Устал немного. Во всяком случае, за руль не хочу. Нам нужно потрясающе много обдумать и обговорить.
– Необязательно сейчас. У нас уйма времени.
– Конечно, потрясающе!
Он опрометчиво положил руку на ее колено, и автомобиль подскочил, словно у него ракетный двигатель. Последовала мгновенная реакция, и сирены завыли.
– Извини. По-моему, тоже потрясающе.
– Ладно. Все в порядке. Ты сказала – восемьдесят миль.
– На самом деле больше ста. Я не хотела, чтобы показалось далеко. Извини.
– Ладно. Высплюсь потом. Ты англичанка или американка? По паспорту?
– У меня двойное гражданство. Но поговорим об этом завтра.
– Так, должно быть, легче получить новый паспорт. Или труднее? Завтра пятница. В субботу будет закрыто. Прибыть мне нужно в воскресенье. Надо было ехать в Нью-Йорк.
– Завтра.
– Что скажет Эрик? Как называется эта чертова дыра?
– Дом отдыха «Бель-Адье».
– Должно быть, летное поле, бейсбольная площадка или что-то в этом роде. Все эти дурацкие огни…
– Это кладбище.
– Чушь! – сказал Ронни. – Нет надгробий.
– Они затоплены.
– Затоплены?
– Сровнялись с землей. Так что здесь нельзя работать косилками.
– Боже правый, как сделать тебя англичанкой? – сказал Ронни и заснул. Ему снился хозяин «Белого льва» в Лондоне, потом министр, которого он выставил черствым по отношению к старикам. Машину тряхнуло, и он проснулся.
– Что?
– Ты хорошо поспал. Мы почти доехали. Это горная дорога на Андиамо.
– Разве не все камни не старые? – Ронни шарил, ища сигарету. – Я хочу сказать – все камни стары. Черт, стары все камни! Почему именно из-за этих камней парк так назвали?
– На нем что-то нацарапано.
– Нацарапано? Очень важно! Им уютно живется, этим американским камням! Наверняка от них ничего не отколото.
– Ронни, ты должен научиться слушать. Я не хочу, чтобы ты стал таким, как Чамми. Станешь? Нет? Хорошо. Нацарапали его пещерные люди. Почерк вроде старинный.
– Понимаю. Да, сегодня так уже, наверно, не пишут.
Ронни посмотрел вперед – все или очень яркое, или очень темное, ничего определенного. Хотелось пить. Он был еще сонным, и хотелось помочиться. Ронни надеялся, что куда-нибудь они прибудут. В остальном он был доволен. Он лениво спрашивал себя, каковы познания Симон – например, в истории. Она смело предположила, что в эпоху золотой лихорадки пещерных людей не было. Это не поразило его. Такие уж девушки из богатых семей. Его давнишняя возлюбленная с лошадиной физиономией была убеждена, что Ван Гог в то время (то есть в 1862 году) работал в Париже на деньги Фордовского фонда. Невежество Симон в каких-нибудь вопросах можно было легко обнаружить, но с фактами она не спорит. Вот в чем разница. В этом, и в наружности, и…
Фары осветили две низкие кирпичные стены по бокам несуществующих ворот. Парк «Старые Камни» приветствовал Ронни и тут же предупреждал, что пиво ввозить сюда запрещается. Ронни сонно спросил:
– Как насчет Большого Дома?
– Это примерно полмили от «Бель-Адье», но ты так хорошо спал, что не хватило духу разбудить тебя.
– Напрасно. Напрасно не разбудила. А как ты?
– У меня все в порядке. Я съела сосиску.
– Не очень сытно.
– Она была длиннющая, и к ней стакан кетчупа и салат из капусты.
– Возможно, если подумать как следует, это еда, – сказал Ронни, уставясь на свет, пробивавшийся сквозь листву.
– Я думала, тебя устроят устрицы.
– Конечно. А что теперь будем делать?
– Пойдем зарегистрируемся в конторе.
– Предъявим свидетельство о браке, и о расовой чистоте, и о неверии в теорию Дарвина?
– Да им дела нет. В мертвый сезон они всем рады. Здесь по закону штата открыто до первого снега.
– Кто же сюда приезжает в конце ноября, кроме беглецов из Форт-Чарльза и окрестностей?
– Рыболовы, охотники и всякий народ.
– С кем ты была здесь в прошлый раз?
– С мужчиной, и он был куда богаче тебя, но не был и вполовину так мил и красив и так ласков, и в постели с ним было ужасно, как всегда, если не хуже. Не переживай! Не будешь?
– Буду. Немножко. Совсем не переживать было бы плохо.
– Ладно. Пусть немножко.
Большинство вещей в конторе, видимо, можно было купить или взять напрокат. Ружья, детали к ним, удочки, детали удочек, ящики со снаряжением, пояса, патронташи, невольно напоминавшие о пионерах и первопоселенцах; крючки, веревки, вся снасть, чтобы перетаскивать мертвых зверей, птиц и рыб с места на место; прилавок, где все журналы, кроме «Тайм» и «Телевизионного гида», призывали жить на природе. Пока человек в красно-зеленой ковбойке и штанах, возможно, из оленьей кожи, искал страницу в книге регистрации, Ронни затуманенными взором увидел рукописное объявление: «Ночные ползающие – пятьдесят центов дюжина, ящерицы – доллар двадцать пять центов дюжина». Это его несколько смутило. Он не мог определить почему. Потом решил, что ночные ползающие не могут быть очень страшными, если стоят вдвое меньше ящериц, и ободрился.
Администратор спросил, хотят ли они хижину с видом на озеро, и они ответили, что хотят. Ронни записал в книге «м-р и м-с Г. Ф. Гендель из Вашингтона», [22]получил ключ на пластинке с тщательно зазубренными уголками, выслушал несколько наставлений и повернулся, чтобы уйти.
– Вы из Англии?
– Да, и в машине полно чаю, и мы все еще играем в крикет, и, да, сейчас там, наверно, дождь, и королева была очень веселой, когда я ее видел, и у нас скоро будет правостороннее движение. Доброй ночи.
Прогноз погоды Берк-Смита был точным, но неполным. В воздухе – легкий холодок, но очень приятный и необычный. Небо, звезды и верхушки деревьев вырисовывались так четко, что лучшего и не пожелаешь. Какие-то твари производили абсолютно безвредный и ненавязчивый шум.
– Ты уверен, что здоров?
– Я люблю тебя, – сказал Ронни и вовремя удержался, но все равно тут же пошатнулся, ибо Симон прижалась к нему. Они раскачивались туда и сюда рядом с автомобилем. Он поцеловал ее, думая, что Симон, в сущности, никогда не говорила с ним на людях.
– Ты уверен? И я люблю тебя. И буду всегда. Я никому прежде этого не говорила. Правда люблю, не притворяюсь, как всегда. Может, это и неважно. Но мне так много хочется сказать тебе. А ты уверен, что любишь меня?
– Да, и ты скажешь то, что хочешь, в хижине номер восемь, если я не забуду, где она.
К хижине можно было подъехать, но ничего не было видно, кроме растений и аккуратных поленниц. Никакого озера. Ронни едва заметил, что озера нет. Он последовал за Симон внутрь и огляделся. Кроме камина из грубого камня и кирпичного дымохода, хижина была построена из сосны. Впрочем, на доски он не обратил внимания. Он осмотрел кровати, холодильник, телевизор, плиту, белье, кондиционер, душ и уборную, электрические одеяла, умывальник, огнетушитель. Совсем не было тепло. Пришлось, наверно, раз сорок сходить туда и обратно, чтобы занести всю бакалею, чемоданы и страшное количество дров. Пока Симон разбирала вещи, он налил ей кока-колы, а себе смешал виски с содовой. Созерцая пустой камин, он переворачивал ровные дрова и гадал, что лучше горит: «Наркотики – новые разногласия» или «ЛБД – орудие фашизма». Послышался рев приближающейся машины, и Ронни тут же подумал о леди Болдок, но стыдно было сказать об этом Симон, вышедшей в кухню. Рев мотора усилился, стал очень громким и смолк как раз у хижины. Ронни стал в оборонительную позу у огнетушителя. После короткой паузы какой-то тяжелый и невообразимый снаряд разорвался у двери. Ронни реагировал на это бурно – ругнулся и опрокинул стоявший рядом стул.
– Это только растопка! – крикнула Симон.
– Кто? (Судя по звучанию имени, какой-то лесной дух.)
– Растопка. Чтобы огонь разгорелся.
– А.
Он растопил камин, и через десять минут в хижине стало тепло и уютно. К этому времени Симон поставила своих устриц на плиту, вышла из кухни, устроилась в его объятиях на нижней кровати.
– Я хотела сказать, что давно люблю тебя. С самого начала. То есть с тех пор, как мы в Греции стали так необычно спать вместе. Я понимаю, что для тебя это было сущим адом, и мне тоже не нравилось, но ничто не могло бы сильнее заставить меня полюбить тебя. Но я не могла ничего сказать тебе – ты молчал, а первым должен говорить мужчина. А ты когда полюбил меня?
– Как только увидел. Нет, не совсем так. После того, как поговорил с тобой полминуты. Но сообразил это только в Греции.
– Когда в Греции?
– Когда понял, что ты хочешь всеми силами сдержать обещание и не лгать мне.
– О!
– Что-нибудь не так?
– А я-то думала, что ты нашел меня красивой.
– Дурочка, ты же знаешь, что я так и считаю. Слушай! Я влюбился потому, что ты прекрасна, но я не знал, что влюбился, а просто думал, что ты красивая, понимаешь? Ну… как бы то ни было, понял я позже, но началось все с твоей красоты.
– Прости. Ладно, но для девушки это важно. И ей самой нужно думать о мужчине примерно то же. По крайней мере мне нужно. Знаешь, ты, по-моему, привлекательный. Я так начала думать в Греции. И тогда же поняла, что так не думала еще ни о ком. Я всегда убеждала себя в превосходстве мужчин. А думала, по правде, что они и в одежде противные, прикасаться к ним не хочется, но, о Ронни, когда они без одежды, смотреть на них просто невозможно. А уж осязать! Но на тебя смотреть приятно. Даже (она дотронулась до его чресл), даже все это, а я всегда считала это совершенно отвратительным, у тебя не так плохо. Ты, конечно, не красавец Давид, но и не так уж плох. Я люблю тебя, Ронни. Я так рада, что ты сказал, что любишь меня.
– Господи, но чтобы сказать это, я мог бы найти время и место получше, чем у конторы, – здесь или прямо в постели.
– Почему? Чудесный момент. Получше, чем вчера вечером. Ты тогда сказал это для того, чтобы заставить меня встретиться, я знаю. Я никого не любила прежде. А у тебя было много женщин, верно?
– Ну, в каком-то смысле да. Конечно, много, и некоторые задерживались надолго, и я, наверно, говорил, что любил, раз шесть (конечно, до встречи с тобой). Но сейчас не знаю, что ответить. Не скажу, что не влюблялся в них по-настоящему – подлее всего утверждать, что не любил женщину, когда на самом деле любил, даже если говоришь это не ей самой. Но вчера я перебрал в памяти всех и, честно, не чувствую, что любил кого-нибудь так, как тебя. И…
– Не пойму – почему ты ни на одной не женился. Не все же тебя не любили или были замужем и не могли развестись.
Ронни заколебался. На середине предыдущей фразы он ощутил неясную и непонятную тревогу. Ничто, сказанное им Симон за последние пять минут, даже за весь вечер, не заставляло его чувствовать себя дерьмом. Он был искренен, и это могло как-то помочь ему ответить на вопрос Симон. Какую версию избрать? Он мог придумать лишь одну. Можно переменить тему, заговорить об орхидеях или о Чехословакии, но для этого он слишком долго колебался. О Господи, вот до чего мы дошли.
– Они были недостаточно богаты.
– О!
– Но я хочу жениться на тебе не потому, что ты богата. Признаюсь, началось с этого. Или почти с этого. Тогда я не понимал, но я влюбился, еще не зная, что ты богата. В каком-то смысле все, что говорила в том проклятом храме, было верно. Насчет попытки влюбить тебя в меня, чтобы ты захотела выйти замуж и я заполучил бы твои деньги. Хочу сказать, тогда я думал, что это верно, я поклялся бы, что верно. Сначала я нашел тебя красивой. Потом погнался за тобой из-за денег, потом… стал беспокоиться о тебе. Потом полюбил тебя. Или понял, что полюбил. Ну, я, конечно, не блаженный и с радостью помогу тебе истратить миллион фунтов, но дело не в этом. Я возьму тебя, в чем ты есть. Ты веришь мне?
– Милый Ронни, не говори с такой тревогой. Я тебе верю. Потому что давно все знала. Насчет денег. Ну, понимаю теперь, что знала. Но так чудесно, что ты сам сказал. Все равно что дважды признался в любви.
Она поцеловала его, и он целую секунду гадал, не оказалась ли кровать, на которой они лежали, из тех, с которых падаешь в котел с кипящим маслом в подвале. Потом Симон высвободилась и встала.
– Надо посмотреть за устрицами. Хочешь, скажу тебе, что ты думаешь о других девушках и обо мне? Ты любил их, и ты любишь меня, но меня больше. Ну как?
– Чудно. Спасибо.
Устрицы были восхитительны, и Ронни съел много, столько, что, едва успев добраться до постели и раздеться, заснул и спал мертвецким сном больше девяти часов. Проснувшись, он тихонько вылез из постели, надел серебристо-голубой халат (еще одно свое оружие, разящее дворецких наповал, но Берк-Смита оно не потрясло). Сквозь окно лился ослепительный солнечный свет. Подойдя к окну, он увидел примерно в ста футах озеро, и немаленькое. Вода была очень синяя даже там, где падала тень от холмов. Несколько лодок мерно покачивались, одна была привязана у лесистого островка, над которым почти вертикально поднималась струйка дыма. Зрелище это так возбудило Ронни, что он еле удержался, чтобы не сбежать с крутого склона и не кинуться в озеро, как в детстве. Вместо этого он разжег огонь (накануне мудро сберег часть растопки) и стал готовить завтрак. Здесь была только нормальная еда, которую он ел в Лондоне, и Ронни плотно позавтракал, несколько нарушив традицию – не перегружаться, когда под боком пташка и предстоит работа.
За двадцать минут он выжал два бокала апельсинового сока, приготовил две половинки грейпфрута, сделал тосты, сварил много кофе, четыре яйца и поджарил восемь ломтей «лучшего канадского бекона». Все это плюс мармелад и масло он разместил на пластиковом подносе, похожем издали на щит из бычьей кожи, и понес в спальню. Симон проснулась и сказала: «Блеск!» Сок она допила раньше Ронни, потянулась поставить стакан и явила свою наготу. Он посмотрел на нее, и она ответила взглядом. Такого выражения он никогда не видел на ее лице (да, в сущности, и ни на чьем другом).
Жалко в каком-то смысле, но так уж вышло. Когда они вспомнили о еде, грейпфрут, возможно, стал лучше, но все прочее было холодным как лед.
– В следующий раз будет, – сказала Симон. – Почти было. С самого начала хорошо и очень мило в конце. Я знаю, что в следующий раз получится. Если ты не против, приготовь опять яйца и бекон, а я сделаю тосты, кофе и еще сока.
После завтрака утро скоро кончилось. Симон поехала в Андиамо купить одежду и еще еды, Ронни пошел в контору и стал отчаянно дозваниваться. Портье с южной неучтивостью нехотя разрешил ему воспользоваться телефоном. Заказать билеты в Нью-Йорк на вечерний рейс из ближайшего аэропорта и номер в отеле на эту и следующую ночь было не очень трудно. Другое дело – поймать старого Си Фридберга из телевидения Н. С. Г.; старый Си, оказывается, в эти дни работал для Всеамериканского телевидения. Но, переговорив с шестью разными людьми (один через несколько минут оказался администратором ресторана), Ронни наконец добрался до Си и добился приглашения пообедать завтра вчетвером – они двое, Симон и жена Си. Он честно сказал, какова будет потом историческая миссия Си: помочь Симон выцарапать у властей новый паспорт и посадить ее по возможности на первый же лондонский рейс. Портье глядел на Ронни все это время, словно ожидал, что тот исчезнет сверхъестественным способом или умрет на месте, не успев уплатить. Ронни расплатился, жалея, что не кофедератскими деньгами. До хижины номер восемь было добрых полмили грязной дороги. Ронни последовательно миновал детскую площадку, бассейн, теннисный и бадминтонный корты, волейбольную лужайку – все безлюдное в это время года и невзирая на погоду оголенное. С обеих сторон дорогу окружал лес: каштан, дуб, клен, кизил, дикая магнолия. Среди опавших листьев прыгала белка, двигаясь рывками, как в плохом мультфильме. Над дорогой пролетели на уровне головы две сойки; какая-то незнакомая птица пыталась устроиться на молодом дубке. Настойчивый шорох у земли говорил, что проползла небольшая змея, энергично двигая сверкающим хвостом.
– Спасибо, Берк-Смит. Я не даю на чай, потому что я был здесь только двадцать четыре часа и страшно представить, что бы я сделал еще для ваших будущих делишек: «Это мистер Апплиард, миледи, вот куда делся ящик „Наполеона“!»
– Как вы обидчивы, сэр. Со всем уважением скажу, что вы разбираетесь в таких вещах. Конечно, вы, к сожалению, не так оценили обстоятельства. Ее светлость и я понимаем друг друга. Но лететь будет хорошо. Ясная ночь, сэр. Немного прохладно, зато все видно. Для полета погода первый класс. Прощайте, сэр.
Таксист оказался молодым негром в клетчатом костюме, без шапки и без значка.
– Как поживаете? – спросил он – и не формально.
– Неплохо, – сказал Ронни, несколько удивясь. – А вы?
– Вас куда отвезти?
– В аэропорт.
– Международный аэропорт Форт-Чарльз?
– Именно.
– Ладно.
Они стали медленно продвигаться среди стоявших машин под ярким светом от здания и ближних столбов, задержались на минуту, пропуская те, что подъезжали с лесистой части дороги, и миновали их. Как только оказались среди деревьев, вокруг сомкнулся сплошной мрак. Ронни закурил. Он вспомнил с досадой, что блокнот с адресами и телефонами остался на столе в Лондоне. Идиот, решил, что он ему не понадобится! И почему не запомнил имя хоть одной из своих «филе» в Нью-Йорке? Он быстро перебрал в памяти, кто шел после Мерилин и перед Бигло, потом сдался. Серьезнее было то, что он забыл телефон Сусанны, который недавно переменился.
Некоторое время он думал об этом. Следовало считаться с тем, возможно ли (и допустимо, и нравственно) заставить Сусанну выйти, пойти на его квартиру и ждать там второго звонка с его телефонной книжкой перед глазами. Он не доедет до аэропорта раньше семи, в Лондоне будет полночь или около того. В это время поляк, что живет наверху, может ее не пустить, и, о Боже, Ронни не уверен, оставил ли он второй ключ под внутренней дверью квартиры. О Господи!
Кроме силуэта водителя и огней приборной доски, Ронни видел лишь фары, передние и задние, и над горизонтом туманного цвета зарево из города. Ничего такого, чтобы стоило на миг отвлечься. Добросовестно порылся в памяти между Мерилин и Бигло, затем без видимого перехода обнаружил, что думает только о Симон, не в связи с каким-то планом, а просто она не выходит из головы. Это скорее чувства, чем мысли, они туманно возникали в его воображении: никаких реальных шансов; могло бы быть лучше; эта сука, этот ублюдок и, главное, о БОЖЕ…
Внезапно и неожиданно его отвлекли, и настолько, что сперва он не мог понять, что случилось. Автомобиль, который обгонял их, делая шестьдесят пять миль в час против их шестидесяти, вырвался вперед слишком рано, чтобы они могли не снижать скорость.
Таксист понял это, резко затормозил, крикнул что-то невразумительное, автомобиль впереди взял правее, вынудив такси сделать то же, они съехали с шоссе, колеса загремели, такси совсем придвинулось к автомобилю, последовал страшный толчок, и оба остановились.
– Дерьмо! – сказал таксист от души. – Что эта баба думает? Чуть-чуть не поубивала всех нас – Он открыл окно, высунулся и крикнул: – Идите сюда, мистер, у вас шарики из головы вылетели, что ли?
Ронни не собирался мешать ходу событий, сочтя это просто еще одной деталью местных, во всяком случае, южных нравов, поэтому ожидал стрельбы из револьверов плюс парочку слезоточивых бомб для эффекта. Потом увидел идущую к нему Симон Квик в золотисто-белом платье, театрально освещенную фарами такси. Он лишь секунду сомневался – случайно ли она здесь. Потом понял, что Симон правила обгонявшей их машиной. Как в тумане, видел кусты, траву и зелень вдали. Симон стремительно подошла и заглянула в окно:
– Ронни, это ты?
– Да.
– Блеск! – И сказала таксисту, который, увидев ее, не издал ни звука: – Принесите вещи джентльмена. Он поедет со мной.
Ронни неторопливо вылез. Встал рядом с такси и воззрился на Симон.
– Надеюсь, я не напугала тебя, – сказала она.
– Нет, со мной такое случается каждый день. Ты соображала, что делаешь?
– А иначе я бы тебя не остановила. Гудела, сигналила фарами, чтобы остановить какое-то такси, приняв его за твое, но ему хоть бы хны, и пришлось наскочить. Водитель не разозлился. Не то что его пассажиры! К счастью, со второй попытки налетела на тебя.
Они подошли к ее машине, большой, американской.
– Твоя? – спросил Ронни, который все еще двигался как автомат.
– Нет. Джорджа, Джорджа Парро. Положите вещи сзади, пожалуйста.
– Он знает, что ты ее взяла?
– Да. Это мы надумали вместе – погнаться за тобой. Он сказал, чтобы я ехала прямо в аэропорт, но мне показалось это слишком долго. Они в любую минуту обнаружат, что меня нет. Спасибо вам.
– Вам спасибо, мэм. Доброй ночи.
– Сколько ты дала ему?
– Двадцать долларов. Не стой так.
– Извини. Господи, никто не поверит, что ты богата. Значит, все-таки едешь со мной. Нужно попасть в аэропорт. А что, если поехать в другой? Не может твоя мамочка перекрыть все аэропорты.
– Боюсь, не получится. – Симон отъехала назад от большого дерева, стоявшего в двух футах от бампера, и вернулась на дорогу – Я не смогла взять паспорт. Он у нее под замком, как все паспорта семьи. Пришлось удрать с одним кошельком.
– Тогда куда же ты со мной едешь? Ты ведь со мной? Куда мы направимся?
– В парк «Старые Камни», прямо через границу штата в Теннесси. Она и не слыхала о нем.
– Слушай, если ты думаешь, что я собираюсь проехать двести миль, чтобы переночевать в чертовой палатке…
– Там маленькие деревянные шале, и там все есть, и это только восемьдесят миль отсюда. Чудесное местечко.
– Понимаю. Эй, ради Бога, полегче! – сказал Ронни, встрепенувшись, когда Симон нажала на полный газ. – Не могла же она установить на дороге заставы!
– Надо поскорей уматывать.
Голос впервые стал вялым. Поэтому Ронни завел разговор о том, что больше всего его интересовало:
– Как насчет еды? Есть идеи?
– Я все обдумала, – сказала она, снова став энергичной. – Сперва заедем в магазин.
– Разве сегодня не все на замке?
– У Натана всегда открыто. Там возьмешь что хочешь. Потом поточим зубы в Большом Доме.
– Это еще что?
– Там есть гамбургеры. Лучшая еда в здешних местах. Тут нет приличного ресторана ближе, чем в Мемфисе. А потом поедем к «Старым Камням» и там переночуем. Завтра – в Андиамо, это город в пяти милях на другой стороне озера, там все купим: одежду и прочее. У меня с собой ничего.
– Ну, в постели тебе ничего и не нужно. – Ронни внимательно слушал Симон, но ему очень хотелось прикоснуться к ней. Впрочем, он достаточно хорошо знал реакцию Симон и не сомневался, что едва дотронется до ее руки, как обоим придется сдирать с себя одежду, а навстречу мчат машины со скоростью восемьдесят миль в час. Но тут Симон резко затормозила у светофора при выезде из города, и Ронни схватил ее в охапку и стал безумно целовать. Она тут же ответила ему. Это был их лучший поцелуй, и Ронни захлебнулся от счастья.
– Красавица моя!
– Ронни, милый!
– Ты плакала, когда она выгоняла меня.
Краешком глаза она увидела желтый свет, снова взялась за руль и поехала, прежде чем свет стал зеленым.
– По-настоящему нет, – сказала она. – Конечно, мне было больно. Я чувствовала себя ужасно. Но заплакала я, увидев, что она выгоняет тебя из ненависти ко мне. Смотрела-то она на меня. Она меня ненавидит.
– Но теперь ты порвала с ней.
– Давай поговорим об этом завтра.
Ронни думал: «У Натана, конечно, будет закрыто». Когда машина остановилась перед огромным зданием, освещенным, как вся Варшава, с распахнутыми дверями, Ронни сразу упрекнул себя за недоверие. Он ведь знает Симон – как можно было сомневаться! Они вошли. Натан собственной персоной или его местный представитель стоял на контроле. Кто бы еще мог говорить так громко (в три четверти мэнсфилдской мощи) или курить сигару с таким ужасающим смаком? Он сразу прекратил и то и другое, завидев Ронни и Симон. Жестом киногероя медленно извлек сигару изо рта и пристально поглядел на них. Ронни с ужасом подумал, что леди Болдок уже разослала фото и полное описание беглецов. Глупо, но в этой глупости больше логики, чем в сверхумных догадках, вполне заслуженное признание ее необъяснимой власти над душами тех, кто попадается ей на пути. Она буквально пригибает тебя к земле.
Симон быстро нагрузила тележку товарами: дюжиной свежих яиц, двумя прозрачными пакетами копченого канадского бекона, коробкой с настоящей деревенской сметаной и молоком из Джерси; довольно известным висконсинским сыром, английскими булочками, маслом, пирожными, растворимым кофе, грейпфрутами, апельсинами, лимонами, оксфордским мармеладом, соусом «табаско», перцем, устрицами в круглой коробке и устрицами в жестянке.
– Зачем столько устриц?
– Закусить перед сном. Мы до одиннадцати не приедем в свою хижину. Они хуже английских, но я сделаю так, что не будут пахнуть жестянкой. Пива возьмешь? И захвати пакет кекса. Обыкновенного, но с пониженной калорийностью.
Ронни присоединился к ней, неся требуемый кекс, пиво, прославившее Милуоки, соду для виски, украденного Парро; имбирное пиво – в память о родине. Симон к этому времени добавила кофейное мороженое, малиновый соус, соковыжималку, кухонный нож, зубную щетку и пасту, щетку для волос в коробочке, похожей на горный хрусталь, и зеленый свитер в полиэтиленовом пакете с кучей инструкций, как стирать и сушить.
Пока белая девушка нажимала кнопки кассы, а цветной юноша наполнял коробку их покупками, Натан проинспектировал сперва покупки, а потом вновь Симон и Ронни. Он сказал, не вынимая сигары изо рта, не очень внятно:
– Ребята, поездку затеяли?
Ронни кивнул.
– Рыбку половить? Куда метите?
– Во Флориду, – сказал Ронни (и тут же словно услышал, как Натан заявляет: да, лейтенант, головой ручаюсь, они сказали, что едут во Флориду). – Майами-бич, если точно.
– Там вам понадобится куча долларов. Понимаете? Долларов. Вы знаете, что такое доллар? Вы ведь англичане, так?
– Да, слава Богу.
– Не вижу здесь чая. Если вы англичане, где же ваш чай? Забыли? У нас, знаете, есть чай. Дать вам немного?
– Нет, спасибо, – быстро сказал Ронни, прежде чем спросят, знает ли он Билла Хамера. Он взял сдачу. – Мы пошли.
– До Майами-бич далеко.
– Это мне и нравится. Всего хорошего.
– Приходите еще.
– Сдохну, а не приду! – сказал Ронни снаружи. – Почему я ему не сказал? Сесть мне за руль? Нет. У меня с собой нет прав. Править будешь ты.
– Ты здоров? Голос у тебя что-то странный.
– Устал немного. Во всяком случае, за руль не хочу. Нам нужно потрясающе много обдумать и обговорить.
– Необязательно сейчас. У нас уйма времени.
– Конечно, потрясающе!
Он опрометчиво положил руку на ее колено, и автомобиль подскочил, словно у него ракетный двигатель. Последовала мгновенная реакция, и сирены завыли.
– Извини. По-моему, тоже потрясающе.
– Ладно. Все в порядке. Ты сказала – восемьдесят миль.
– На самом деле больше ста. Я не хотела, чтобы показалось далеко. Извини.
– Ладно. Высплюсь потом. Ты англичанка или американка? По паспорту?
– У меня двойное гражданство. Но поговорим об этом завтра.
– Так, должно быть, легче получить новый паспорт. Или труднее? Завтра пятница. В субботу будет закрыто. Прибыть мне нужно в воскресенье. Надо было ехать в Нью-Йорк.
– Завтра.
– Что скажет Эрик? Как называется эта чертова дыра?
– Дом отдыха «Бель-Адье».
– Должно быть, летное поле, бейсбольная площадка или что-то в этом роде. Все эти дурацкие огни…
– Это кладбище.
– Чушь! – сказал Ронни. – Нет надгробий.
– Они затоплены.
– Затоплены?
– Сровнялись с землей. Так что здесь нельзя работать косилками.
– Боже правый, как сделать тебя англичанкой? – сказал Ронни и заснул. Ему снился хозяин «Белого льва» в Лондоне, потом министр, которого он выставил черствым по отношению к старикам. Машину тряхнуло, и он проснулся.
– Что?
– Ты хорошо поспал. Мы почти доехали. Это горная дорога на Андиамо.
– Разве не все камни не старые? – Ронни шарил, ища сигарету. – Я хочу сказать – все камни стары. Черт, стары все камни! Почему именно из-за этих камней парк так назвали?
– На нем что-то нацарапано.
– Нацарапано? Очень важно! Им уютно живется, этим американским камням! Наверняка от них ничего не отколото.
– Ронни, ты должен научиться слушать. Я не хочу, чтобы ты стал таким, как Чамми. Станешь? Нет? Хорошо. Нацарапали его пещерные люди. Почерк вроде старинный.
– Понимаю. Да, сегодня так уже, наверно, не пишут.
Ронни посмотрел вперед – все или очень яркое, или очень темное, ничего определенного. Хотелось пить. Он был еще сонным, и хотелось помочиться. Ронни надеялся, что куда-нибудь они прибудут. В остальном он был доволен. Он лениво спрашивал себя, каковы познания Симон – например, в истории. Она смело предположила, что в эпоху золотой лихорадки пещерных людей не было. Это не поразило его. Такие уж девушки из богатых семей. Его давнишняя возлюбленная с лошадиной физиономией была убеждена, что Ван Гог в то время (то есть в 1862 году) работал в Париже на деньги Фордовского фонда. Невежество Симон в каких-нибудь вопросах можно было легко обнаружить, но с фактами она не спорит. Вот в чем разница. В этом, и в наружности, и…
Фары осветили две низкие кирпичные стены по бокам несуществующих ворот. Парк «Старые Камни» приветствовал Ронни и тут же предупреждал, что пиво ввозить сюда запрещается. Ронни сонно спросил:
– Как насчет Большого Дома?
– Это примерно полмили от «Бель-Адье», но ты так хорошо спал, что не хватило духу разбудить тебя.
– Напрасно. Напрасно не разбудила. А как ты?
– У меня все в порядке. Я съела сосиску.
– Не очень сытно.
– Она была длиннющая, и к ней стакан кетчупа и салат из капусты.
– Возможно, если подумать как следует, это еда, – сказал Ронни, уставясь на свет, пробивавшийся сквозь листву.
– Я думала, тебя устроят устрицы.
– Конечно. А что теперь будем делать?
– Пойдем зарегистрируемся в конторе.
– Предъявим свидетельство о браке, и о расовой чистоте, и о неверии в теорию Дарвина?
– Да им дела нет. В мертвый сезон они всем рады. Здесь по закону штата открыто до первого снега.
– Кто же сюда приезжает в конце ноября, кроме беглецов из Форт-Чарльза и окрестностей?
– Рыболовы, охотники и всякий народ.
– С кем ты была здесь в прошлый раз?
– С мужчиной, и он был куда богаче тебя, но не был и вполовину так мил и красив и так ласков, и в постели с ним было ужасно, как всегда, если не хуже. Не переживай! Не будешь?
– Буду. Немножко. Совсем не переживать было бы плохо.
– Ладно. Пусть немножко.
Большинство вещей в конторе, видимо, можно было купить или взять напрокат. Ружья, детали к ним, удочки, детали удочек, ящики со снаряжением, пояса, патронташи, невольно напоминавшие о пионерах и первопоселенцах; крючки, веревки, вся снасть, чтобы перетаскивать мертвых зверей, птиц и рыб с места на место; прилавок, где все журналы, кроме «Тайм» и «Телевизионного гида», призывали жить на природе. Пока человек в красно-зеленой ковбойке и штанах, возможно, из оленьей кожи, искал страницу в книге регистрации, Ронни затуманенными взором увидел рукописное объявление: «Ночные ползающие – пятьдесят центов дюжина, ящерицы – доллар двадцать пять центов дюжина». Это его несколько смутило. Он не мог определить почему. Потом решил, что ночные ползающие не могут быть очень страшными, если стоят вдвое меньше ящериц, и ободрился.
Администратор спросил, хотят ли они хижину с видом на озеро, и они ответили, что хотят. Ронни записал в книге «м-р и м-с Г. Ф. Гендель из Вашингтона», [22]получил ключ на пластинке с тщательно зазубренными уголками, выслушал несколько наставлений и повернулся, чтобы уйти.
– Вы из Англии?
– Да, и в машине полно чаю, и мы все еще играем в крикет, и, да, сейчас там, наверно, дождь, и королева была очень веселой, когда я ее видел, и у нас скоро будет правостороннее движение. Доброй ночи.
Прогноз погоды Берк-Смита был точным, но неполным. В воздухе – легкий холодок, но очень приятный и необычный. Небо, звезды и верхушки деревьев вырисовывались так четко, что лучшего и не пожелаешь. Какие-то твари производили абсолютно безвредный и ненавязчивый шум.
– Ты уверен, что здоров?
– Я люблю тебя, – сказал Ронни и вовремя удержался, но все равно тут же пошатнулся, ибо Симон прижалась к нему. Они раскачивались туда и сюда рядом с автомобилем. Он поцеловал ее, думая, что Симон, в сущности, никогда не говорила с ним на людях.
– Ты уверен? И я люблю тебя. И буду всегда. Я никому прежде этого не говорила. Правда люблю, не притворяюсь, как всегда. Может, это и неважно. Но мне так много хочется сказать тебе. А ты уверен, что любишь меня?
– Да, и ты скажешь то, что хочешь, в хижине номер восемь, если я не забуду, где она.
К хижине можно было подъехать, но ничего не было видно, кроме растений и аккуратных поленниц. Никакого озера. Ронни едва заметил, что озера нет. Он последовал за Симон внутрь и огляделся. Кроме камина из грубого камня и кирпичного дымохода, хижина была построена из сосны. Впрочем, на доски он не обратил внимания. Он осмотрел кровати, холодильник, телевизор, плиту, белье, кондиционер, душ и уборную, электрические одеяла, умывальник, огнетушитель. Совсем не было тепло. Пришлось, наверно, раз сорок сходить туда и обратно, чтобы занести всю бакалею, чемоданы и страшное количество дров. Пока Симон разбирала вещи, он налил ей кока-колы, а себе смешал виски с содовой. Созерцая пустой камин, он переворачивал ровные дрова и гадал, что лучше горит: «Наркотики – новые разногласия» или «ЛБД – орудие фашизма». Послышался рев приближающейся машины, и Ронни тут же подумал о леди Болдок, но стыдно было сказать об этом Симон, вышедшей в кухню. Рев мотора усилился, стал очень громким и смолк как раз у хижины. Ронни стал в оборонительную позу у огнетушителя. После короткой паузы какой-то тяжелый и невообразимый снаряд разорвался у двери. Ронни реагировал на это бурно – ругнулся и опрокинул стоявший рядом стул.
– Это только растопка! – крикнула Симон.
– Кто? (Судя по звучанию имени, какой-то лесной дух.)
– Растопка. Чтобы огонь разгорелся.
– А.
Он растопил камин, и через десять минут в хижине стало тепло и уютно. К этому времени Симон поставила своих устриц на плиту, вышла из кухни, устроилась в его объятиях на нижней кровати.
– Я хотела сказать, что давно люблю тебя. С самого начала. То есть с тех пор, как мы в Греции стали так необычно спать вместе. Я понимаю, что для тебя это было сущим адом, и мне тоже не нравилось, но ничто не могло бы сильнее заставить меня полюбить тебя. Но я не могла ничего сказать тебе – ты молчал, а первым должен говорить мужчина. А ты когда полюбил меня?
– Как только увидел. Нет, не совсем так. После того, как поговорил с тобой полминуты. Но сообразил это только в Греции.
– Когда в Греции?
– Когда понял, что ты хочешь всеми силами сдержать обещание и не лгать мне.
– О!
– Что-нибудь не так?
– А я-то думала, что ты нашел меня красивой.
– Дурочка, ты же знаешь, что я так и считаю. Слушай! Я влюбился потому, что ты прекрасна, но я не знал, что влюбился, а просто думал, что ты красивая, понимаешь? Ну… как бы то ни было, понял я позже, но началось все с твоей красоты.
– Прости. Ладно, но для девушки это важно. И ей самой нужно думать о мужчине примерно то же. По крайней мере мне нужно. Знаешь, ты, по-моему, привлекательный. Я так начала думать в Греции. И тогда же поняла, что так не думала еще ни о ком. Я всегда убеждала себя в превосходстве мужчин. А думала, по правде, что они и в одежде противные, прикасаться к ним не хочется, но, о Ронни, когда они без одежды, смотреть на них просто невозможно. А уж осязать! Но на тебя смотреть приятно. Даже (она дотронулась до его чресл), даже все это, а я всегда считала это совершенно отвратительным, у тебя не так плохо. Ты, конечно, не красавец Давид, но и не так уж плох. Я люблю тебя, Ронни. Я так рада, что ты сказал, что любишь меня.
– Господи, но чтобы сказать это, я мог бы найти время и место получше, чем у конторы, – здесь или прямо в постели.
– Почему? Чудесный момент. Получше, чем вчера вечером. Ты тогда сказал это для того, чтобы заставить меня встретиться, я знаю. Я никого не любила прежде. А у тебя было много женщин, верно?
– Ну, в каком-то смысле да. Конечно, много, и некоторые задерживались надолго, и я, наверно, говорил, что любил, раз шесть (конечно, до встречи с тобой). Но сейчас не знаю, что ответить. Не скажу, что не влюблялся в них по-настоящему – подлее всего утверждать, что не любил женщину, когда на самом деле любил, даже если говоришь это не ей самой. Но вчера я перебрал в памяти всех и, честно, не чувствую, что любил кого-нибудь так, как тебя. И…
– Не пойму – почему ты ни на одной не женился. Не все же тебя не любили или были замужем и не могли развестись.
Ронни заколебался. На середине предыдущей фразы он ощутил неясную и непонятную тревогу. Ничто, сказанное им Симон за последние пять минут, даже за весь вечер, не заставляло его чувствовать себя дерьмом. Он был искренен, и это могло как-то помочь ему ответить на вопрос Симон. Какую версию избрать? Он мог придумать лишь одну. Можно переменить тему, заговорить об орхидеях или о Чехословакии, но для этого он слишком долго колебался. О Господи, вот до чего мы дошли.
– Они были недостаточно богаты.
– О!
– Но я хочу жениться на тебе не потому, что ты богата. Признаюсь, началось с этого. Или почти с этого. Тогда я не понимал, но я влюбился, еще не зная, что ты богата. В каком-то смысле все, что говорила в том проклятом храме, было верно. Насчет попытки влюбить тебя в меня, чтобы ты захотела выйти замуж и я заполучил бы твои деньги. Хочу сказать, тогда я думал, что это верно, я поклялся бы, что верно. Сначала я нашел тебя красивой. Потом погнался за тобой из-за денег, потом… стал беспокоиться о тебе. Потом полюбил тебя. Или понял, что полюбил. Ну, я, конечно, не блаженный и с радостью помогу тебе истратить миллион фунтов, но дело не в этом. Я возьму тебя, в чем ты есть. Ты веришь мне?
– Милый Ронни, не говори с такой тревогой. Я тебе верю. Потому что давно все знала. Насчет денег. Ну, понимаю теперь, что знала. Но так чудесно, что ты сам сказал. Все равно что дважды признался в любви.
Она поцеловала его, и он целую секунду гадал, не оказалась ли кровать, на которой они лежали, из тех, с которых падаешь в котел с кипящим маслом в подвале. Потом Симон высвободилась и встала.
– Надо посмотреть за устрицами. Хочешь, скажу тебе, что ты думаешь о других девушках и обо мне? Ты любил их, и ты любишь меня, но меня больше. Ну как?
– Чудно. Спасибо.
Устрицы были восхитительны, и Ронни съел много, столько, что, едва успев добраться до постели и раздеться, заснул и спал мертвецким сном больше девяти часов. Проснувшись, он тихонько вылез из постели, надел серебристо-голубой халат (еще одно свое оружие, разящее дворецких наповал, но Берк-Смита оно не потрясло). Сквозь окно лился ослепительный солнечный свет. Подойдя к окну, он увидел примерно в ста футах озеро, и немаленькое. Вода была очень синяя даже там, где падала тень от холмов. Несколько лодок мерно покачивались, одна была привязана у лесистого островка, над которым почти вертикально поднималась струйка дыма. Зрелище это так возбудило Ронни, что он еле удержался, чтобы не сбежать с крутого склона и не кинуться в озеро, как в детстве. Вместо этого он разжег огонь (накануне мудро сберег часть растопки) и стал готовить завтрак. Здесь была только нормальная еда, которую он ел в Лондоне, и Ронни плотно позавтракал, несколько нарушив традицию – не перегружаться, когда под боком пташка и предстоит работа.
За двадцать минут он выжал два бокала апельсинового сока, приготовил две половинки грейпфрута, сделал тосты, сварил много кофе, четыре яйца и поджарил восемь ломтей «лучшего канадского бекона». Все это плюс мармелад и масло он разместил на пластиковом подносе, похожем издали на щит из бычьей кожи, и понес в спальню. Симон проснулась и сказала: «Блеск!» Сок она допила раньше Ронни, потянулась поставить стакан и явила свою наготу. Он посмотрел на нее, и она ответила взглядом. Такого выражения он никогда не видел на ее лице (да, в сущности, и ни на чьем другом).
Жалко в каком-то смысле, но так уж вышло. Когда они вспомнили о еде, грейпфрут, возможно, стал лучше, но все прочее было холодным как лед.
– В следующий раз будет, – сказала Симон. – Почти было. С самого начала хорошо и очень мило в конце. Я знаю, что в следующий раз получится. Если ты не против, приготовь опять яйца и бекон, а я сделаю тосты, кофе и еще сока.
После завтрака утро скоро кончилось. Симон поехала в Андиамо купить одежду и еще еды, Ронни пошел в контору и стал отчаянно дозваниваться. Портье с южной неучтивостью нехотя разрешил ему воспользоваться телефоном. Заказать билеты в Нью-Йорк на вечерний рейс из ближайшего аэропорта и номер в отеле на эту и следующую ночь было не очень трудно. Другое дело – поймать старого Си Фридберга из телевидения Н. С. Г.; старый Си, оказывается, в эти дни работал для Всеамериканского телевидения. Но, переговорив с шестью разными людьми (один через несколько минут оказался администратором ресторана), Ронни наконец добрался до Си и добился приглашения пообедать завтра вчетвером – они двое, Симон и жена Си. Он честно сказал, какова будет потом историческая миссия Си: помочь Симон выцарапать у властей новый паспорт и посадить ее по возможности на первый же лондонский рейс. Портье глядел на Ронни все это время, словно ожидал, что тот исчезнет сверхъестественным способом или умрет на месте, не успев уплатить. Ронни расплатился, жалея, что не кофедератскими деньгами. До хижины номер восемь было добрых полмили грязной дороги. Ронни последовательно миновал детскую площадку, бассейн, теннисный и бадминтонный корты, волейбольную лужайку – все безлюдное в это время года и невзирая на погоду оголенное. С обеих сторон дорогу окружал лес: каштан, дуб, клен, кизил, дикая магнолия. Среди опавших листьев прыгала белка, двигаясь рывками, как в плохом мультфильме. Над дорогой пролетели на уровне головы две сойки; какая-то незнакомая птица пыталась устроиться на молодом дубке. Настойчивый шорох у земли говорил, что проползла небольшая змея, энергично двигая сверкающим хвостом.