– Теперь попробуйте вспомнить тот день, – продолжил Томас. – И расскажите о том, чем занимались, по порядку.
– Хорошо, сэр. – Девушка опустила взгляд на сцепленные пальцы и принялась медленно перечислять свои обязанности. – Я встала в половине шестого и спустилась вниз, чтобы почистить все каминные решетки и вынести золу. Мэри дала мне чашку чаю, а потом я проверила, что все камины чистые, поддоны и подставки для дров блестят, разложила дрова и зажгла огонь, чтобы к тому времени, как хозяева сойдут вниз, в доме было тепло. Потом убедилась, что лакей принес уголь и ведерки для угля полные – иногда за ним приходится следить. После завтрака я начала вытирать пыль и мыть пол…
– Вы убирали в библиотеке? – Питту пришлось задать этот вопрос, чтобы оправдать свое любопытство.
– Да, сэр… Сэр! Я вспомнила: ваза очень похожа на ту, что была у нас, но это не она!
– Ты уверена? – строго спросил дворецкий.
– Да, мистер Реддич. Это не наша ваза. Могу поклясться.
– Спасибо. – Томас не мог придумать, что еще спросить. По крайней мере, у него есть несколько имен, и он может начать поиски возможного преступника из числа непрофессионалов.
Реддич смягчился.
– Не откажетесь выпить чашку чаю на кухне, мистер Питт?
Инспектор, не раздумывая, согласился. Его мучила жажда, и чашка чаю была бы весьма кстати. Кроме того, это прекрасная возможность понаблюдать за другими слугами.
Через полчаса, после трех чашек чаю и двух кусочков торта с мадерой инспектор вернулся в главный коридор и открыл дверь в библиотеку. Это была красивая комната. Две стены занимали книжные полки, а третью – окно от пола до потолка со шторами из красно-рыжего бархата. У четвертой стены расположился мраморный камин, а по обе стороны от него – полукруглые столики, инкрустированные редкими породами дерева. В комнате также был массивный письменный стол из дуба и зеленой кожи, обращенный к окну, и три больших кожаных кресла.
Питт стоял посреди библиотеки и пытался представить, что тут происходило в ночь убийства Роберта Йорка. Услышав за спиной какой-то шорох, он оглянулся. В дверях стояла Далси. Увидев, что Питт ее заметил, горничная вошла в комнату. Лоб ее был наморщен, глаза сияли.
– Что-нибудь еще? – спросил Томас, уверенный, что не ошибся.
– Да, сэр. Вы спрашивали о гостях, людях, которые сюда приходили…
– Ну?
– Понимаете, на той неделе я в последний раз видела ее или ее вещи. – Горничная умолкла и прикусила губу, внезапно засомневавшись, не сочтут ли ее поведение бестактным.
– Кого видели, Далси? – Не нужно давить на нее или проявлять чрезмерный интерес, чтобы не испугать девушку. – Кого вы видели?
– Я не знаю, как ее зовут. Женщина, носившая пурпурные платья, всегда что-нибудь этого цвета. Она была не из гостей – по крайней мере, никогда не входила в парадную дверь вместе с другими людьми. И я не видела ее лица, только один раз, когда на него упал свет от газовой лампы на лестнице – всего одну секунду, а потом она исчезла. Но у нее всегда было что-нибудь пурпурного цвета: платье, перчатки, цветок или еще что. Я знаю вещи мисс Вероники, и среди них нет ничего такого же тона. Однажды я нашла перчатку в библиотеке, под одной из подушек. – Девушка указала на дальнее кресло. – А в другой раз – кусок ленты.
– Вы уверены, что это не старшая миссис Йорк?
– О, да, сэр. Я знала тогдашних горничных мадам, и мы обсуждали одежду хозяйки. Это редкий цвет, вот; я точно знаю, что они обе его не носят. Это была женщина в пурпурном, сэр, но клянусь, я не знаю, кто она такая. Знаю только, что она появлялась и исчезала, как тень, чтобы никто ее не видел, и с той недели я ее не видела, сэр. Мне жаль, что это не та ваза. Хорошо бы вы поймали того, кто это сделал. И дело не в серебре – мистер Пирс говорит, что деньги можно всегда получить по страховке, как тогда, когда миссис Лоретта потеряла жемчуга с сапфировой застежкой. – Девушка внезапно умолка и прикусила губу.
– Спасибо, Далси. – Питт посмотрен на ее встревоженное лицо. – Вы правильно сделали, что рассказали мне. Я ничего не буду говорить мистеру Реддичу без крайней необходимости. А теперь проводите меня к двери, и никто не заметит, что вы были здесь.
– Да, сэр. Спасибо, сэр. Я… – Она замялась, будто хотела что-то сказать, а потом передумала, присела в реверансе и повела Питта через большой холл к парадной двери.
Через мгновение он был уже в безмолвном тупике, и лед хрустел у него под ногами. Кто была та женщина в пурпурном, которая якобы не появлялась в доме после смерти Роберта Йорка, и почему больше никто не упоминал о ней? Возможно, она не имеет к убийству никакого отношения – подруга Вероники или же эксцентричная родственница. А может, именно это и хочет скрыть Министерство иностранных дел, надеясь, что Питт ничего не обнаружит, – шпион? Нужно еще раз поговорить с Далси, когда у него будет больше информации.
Глава 4
– Хорошо, сэр. – Девушка опустила взгляд на сцепленные пальцы и принялась медленно перечислять свои обязанности. – Я встала в половине шестого и спустилась вниз, чтобы почистить все каминные решетки и вынести золу. Мэри дала мне чашку чаю, а потом я проверила, что все камины чистые, поддоны и подставки для дров блестят, разложила дрова и зажгла огонь, чтобы к тому времени, как хозяева сойдут вниз, в доме было тепло. Потом убедилась, что лакей принес уголь и ведерки для угля полные – иногда за ним приходится следить. После завтрака я начала вытирать пыль и мыть пол…
– Вы убирали в библиотеке? – Питту пришлось задать этот вопрос, чтобы оправдать свое любопытство.
– Да, сэр… Сэр! Я вспомнила: ваза очень похожа на ту, что была у нас, но это не она!
– Ты уверена? – строго спросил дворецкий.
– Да, мистер Реддич. Это не наша ваза. Могу поклясться.
– Спасибо. – Томас не мог придумать, что еще спросить. По крайней мере, у него есть несколько имен, и он может начать поиски возможного преступника из числа непрофессионалов.
Реддич смягчился.
– Не откажетесь выпить чашку чаю на кухне, мистер Питт?
Инспектор, не раздумывая, согласился. Его мучила жажда, и чашка чаю была бы весьма кстати. Кроме того, это прекрасная возможность понаблюдать за другими слугами.
Через полчаса, после трех чашек чаю и двух кусочков торта с мадерой инспектор вернулся в главный коридор и открыл дверь в библиотеку. Это была красивая комната. Две стены занимали книжные полки, а третью – окно от пола до потолка со шторами из красно-рыжего бархата. У четвертой стены расположился мраморный камин, а по обе стороны от него – полукруглые столики, инкрустированные редкими породами дерева. В комнате также был массивный письменный стол из дуба и зеленой кожи, обращенный к окну, и три больших кожаных кресла.
Питт стоял посреди библиотеки и пытался представить, что тут происходило в ночь убийства Роберта Йорка. Услышав за спиной какой-то шорох, он оглянулся. В дверях стояла Далси. Увидев, что Питт ее заметил, горничная вошла в комнату. Лоб ее был наморщен, глаза сияли.
– Что-нибудь еще? – спросил Томас, уверенный, что не ошибся.
– Да, сэр. Вы спрашивали о гостях, людях, которые сюда приходили…
– Ну?
– Понимаете, на той неделе я в последний раз видела ее или ее вещи. – Горничная умолкла и прикусила губу, внезапно засомневавшись, не сочтут ли ее поведение бестактным.
– Кого видели, Далси? – Не нужно давить на нее или проявлять чрезмерный интерес, чтобы не испугать девушку. – Кого вы видели?
– Я не знаю, как ее зовут. Женщина, носившая пурпурные платья, всегда что-нибудь этого цвета. Она была не из гостей – по крайней мере, никогда не входила в парадную дверь вместе с другими людьми. И я не видела ее лица, только один раз, когда на него упал свет от газовой лампы на лестнице – всего одну секунду, а потом она исчезла. Но у нее всегда было что-нибудь пурпурного цвета: платье, перчатки, цветок или еще что. Я знаю вещи мисс Вероники, и среди них нет ничего такого же тона. Однажды я нашла перчатку в библиотеке, под одной из подушек. – Девушка указала на дальнее кресло. – А в другой раз – кусок ленты.
– Вы уверены, что это не старшая миссис Йорк?
– О, да, сэр. Я знала тогдашних горничных мадам, и мы обсуждали одежду хозяйки. Это редкий цвет, вот; я точно знаю, что они обе его не носят. Это была женщина в пурпурном, сэр, но клянусь, я не знаю, кто она такая. Знаю только, что она появлялась и исчезала, как тень, чтобы никто ее не видел, и с той недели я ее не видела, сэр. Мне жаль, что это не та ваза. Хорошо бы вы поймали того, кто это сделал. И дело не в серебре – мистер Пирс говорит, что деньги можно всегда получить по страховке, как тогда, когда миссис Лоретта потеряла жемчуга с сапфировой застежкой. – Девушка внезапно умолка и прикусила губу.
– Спасибо, Далси. – Питт посмотрен на ее встревоженное лицо. – Вы правильно сделали, что рассказали мне. Я ничего не буду говорить мистеру Реддичу без крайней необходимости. А теперь проводите меня к двери, и никто не заметит, что вы были здесь.
– Да, сэр. Спасибо, сэр. Я… – Она замялась, будто хотела что-то сказать, а потом передумала, присела в реверансе и повела Питта через большой холл к парадной двери.
Через мгновение он был уже в безмолвном тупике, и лед хрустел у него под ногами. Кто была та женщина в пурпурном, которая якобы не появлялась в доме после смерти Роберта Йорка, и почему больше никто не упоминал о ней? Возможно, она не имеет к убийству никакого отношения – подруга Вероники или же эксцентричная родственница. А может, именно это и хочет скрыть Министерство иностранных дел, надеясь, что Питт ничего не обнаружит, – шпион? Нужно еще раз поговорить с Далси, когда у него будет больше информации.
Глава 4
Эмили вернулась домой на следующий день после дня рождественских подарков. Городской дом Эшвордов был большим и очень красивым. В первый год после свадьбы Джордж, стараясь угодить Эмили, почти весь его заново отремонтировал, не считаясь с расходами. Не отвергалось ничего, что привносило очарование и индивидуальность, но общий результат получился, по меньшей мере, роскошным. В доме не осталось ни изысканных французских украшений, ни позолоты, ни причудливых завитушек; мебель подобрали в стиле Регентства или георгианскую, сочетавшуюся с архитектурой самого дома. В то время Эмили спорила с Джорджем из-за любви его родителей к кисточкам и бахроме, а почти все скучные семейные портреты отправила в неиспользуемые комнаты для гостей. Результат удивил и обрадовал Джорджа, который с удовлетворением сравнивал свой дом с захламленными домами друзей.
Теперь Эмили стояла в холле и раздавала указания прислуге – внести чемоданы, приготовить ленч для Эдварда и ее самой; одиночество обступало ее, словно она была в чужом доме. Эмили вздохнула; ей так хотелось остановить слуг, сказать, что она возвращается в скромный дом Шарлотты – тесный, с подержанной мебелью, расположенный на узкой, непрестижной улице. Но Эмили была там счастлива; на несколько дней она забыла о своем положении вдовы. Материальные различия не имели никакого значения, потому что семья была вместе, а если один или два раза Эмили и просыпалась среди ночи и думала о том, что за стеной Шарлотта лежит в теплой постели с Томасом, то эти моменты быстро проходили, и она снова засыпала.
Теперь же контраст был подобен остро заточенному лезвию, и воздух в просторном доме, где она осталась единственной хозяйкой, казался ледяным, словно прикосновения холодной воды к коже.
Но это же абсурд! Слуги зажгли огонь во всех каминах, из коридора доносился звук быстрых шагов, в столовой звякали обеденные приборы, на лестнице переговаривались горничные, а обитая зеленым сукном дверь с глухим стуком закрылась, выпустив лакея.
Эмили поспешно поднялась по лестнице, на ходу снимая пальто. Появилась горничная, взяла у нее пальто и шляпку; потом она распакует чемоданы, отсортирует вещи для стирки и повесит платья. Няня займется вещами Эдварда.
Эмили вновь сошла вниз. В дверь будуара постучала кухарка, чтобы получить распоряжения насчет обеда, а также узнать меню на следующие несколько дней. Эмили ничего не делала сама, только принимала решения по поводу ничего не значащих вещей. В том-то и беда. Один пустой день сменялся другим, без каких-либо необходимых или интересных занятий: серыми январскими днями она может шить, писать письма, играть на пианино в пустой комнате или возиться с кистями и красками, не в состоянии воспроизвести на холсте то, что рисовало ее воображение.
Неважно, чем заниматься – лишь бы не в одиночестве.
Но большинство людей из ее окружения были просто знакомыми; называть их друзьями – значит принижать значение этого слова. Их общество нарушит окружавшую ее тишину, но не даст чувства близости, а Эмили еще не дошла до такой степени отчаяния, когда требуется просто присутствие людей, все равно кого.
Рассудком она понимала, что настоящее общение предполагает близость, но Эмили сомневалась, что готова к близким отношениям с кем-то за пределами семейного круга. Ее мать тоже недавно овдовела, но у них так мало общего. Кэролайн Эллисон много лет прожила в браке и по всем меркам была счастлива. Тем не менее она неожиданно обнаружила, что у вдовства есть свои преимущества. Впервые в жизни ей ни перед кем не нужно было отчитываться: ни перед властным отцом, ни перед честолюбивой матерью, ни перед покладистым, но чрезвычайно самоуверенным мужем. Даже ее свекровь утратила статус непререкаемого авторитета, матриарха, который был у нее при жизни сына. Наконец Кэролайн могла говорить то, что думает. Не раз и не два она приводила старую леди в ярость, советуя ей не лезть не в свое дело – когда был жив отец Эмили, она не осмеливалась на такое. Не стоило оно того – ни последующей размолвки, ни невозможности объясниться.
Но отец Эмили умер естественной смертью в возрасте шестидесяти пяти лет. А жизнь Джорджа оборвалась в самом расцвете, и кроме того, Эмили всегда была свободна и могла делать все, что хотела. Общество накладывало на нее ограничения, и после смерти Джорджа они связывали ее сильнее, чем при его жизни. Ощущение пустоты и одиночества испугало ее. Возможно, со временем это чувство усилится и Эмили придется заполнять свою жизнь бессмысленными занятиями и глупыми разговорами с людьми, которые ей абсолютно безразличны.
Альтернатива выглядела необыкновенно заманчивой: поддерживать дружбу с Джеком Рэдли. В данный момент она полагала, что без особого труда выбросит из головы вопросы, которые могла бы задать рациональная половина ее разума: есть ли в Джеке нечто большее, чем очарование, юмор и умение в любой момент развеять скуку, а также способность так хорошо понимать ее, что объяснения почти никогда не требуются, не говоря уже об оправданиях?
Симпатия – это для друзей. Эмили прекрасно понимала, что для замужества еще нужно доверие, понимание того, что они разделяют одни ценности, что супруг поддержит ее в горе или в болезни, защитит от нападок недоброжелателей. А если ему нельзя доверять – эта мысль вызвала почти физическую боль, как будто нанесенные Джорджем раны еще не зажили, – то все бессмысленно. А он будет достаточно осторожен, чтобы она никогда не узнала об этом, а главное, не узнали ее друзья.
И еще необходимо уважение. Что общего может быть у нее с человеком, не обладающим смелостью, чтобы сражаться за свои убеждения, или большим сердцем, способным на жалость? Она быстро разочаруется и в том, чье воображение не выходит за границы его собственных потребностей.
Эмили остановила себя, охваченная страхом и растерянностью. О чем, черт возьми, она думает? О замужестве? С ума сошла! Джеку просто нужна богатая невеста – она поняла это по его присутствию в Кардингтон-кресент. Дядя Юстас пригласил его как подходящего мужа для Тэсси – у него происхождение и связи, а у нее деньги. Но теперь сама Эмили, унаследовавшая поместья Джорджа, во много раз богаче Тэсси Марч. А эту противную мысль нужно выбросить из головы. Она богатая вдова. Скоро появятся охотники за деньгами, словно стервятники, которые кружат над умирающей добычей и дожидаются своего часа: появиться не слишком рано, чтобы не выглядеть неприлично и не разрушить свои шансы, но и не слишком поздно, иначе приз достанется другим.
Эта мысль показалась такой отвратительной, что Эмили стало дурно. В первый раз оказавшись на рынке невест, она наслаждалась игрой. У нее было все, чтобы победить, и она должна была победить. Эмили превосходно вела свою игру и заслужила приз. Она обладала невинностью и высокомерием неопытности. Теперь Эмили не так уверена в себе. Она познала вкус поражения, причем совсем недавно, и ей есть что терять.
Неужели Вероника Йорк оказалась в таком же положении? И ей приходят в голову те же мысли? Ее мужа убили, и она, скорее всего, является наследницей всего состояния Йорков. И тоже с подозрением смотрит на обожателей и мысленно проверяет каждого, чтобы понять, это любовь к ней или к ее богатству?
Ужасная самоуверенность! Джек Рэдли никогда не упоминал о женитьбе и даже не намекал Эмили, что именно таковы его желания и мечты. Нужно следить за своими мыслями, а иначе она сморозит какую-нибудь глупость в его присутствии и с головой выдаст себя, что сделает всю ситуацию просто невозможной!
Хоть бы случилось какое-нибудь серьезное преступление, за которое они могли бы взяться вместе с Шарлоттой, нечто реальное и несомненно важное, что вытеснит из ее головы все эти нелепые фантазии и грезы! Как может женщина, обладающая хоть каплей ума, все свои мысли направлять на то, чтобы дать указания слугам, которые и без того прекрасно знают, что им делать? С домашним хозяйством для одной женщины и маленького мальчика без труда справится и горничная!
В таком беспорядке пребывали мысли Эмили, когда следующим утром в гостиную вошел дворецкий и объявил, что приехал мистер Джек Рэдли и свидетельствует свое почтение. Он в гостиной при кухне и желает знать, примет ли его леди Эшворд.
Эмили сглотнула и замерла на несколько секунд, пытаясь совладать со своим лицом; дворецкому не пристало видеть ее растерянность.
– Странное время для визита, – небрежно ответила она. – Наверное, мистер Рэдли приехал по делу; возможно, у него для меня новости. Да, Уэйнрайт, пригласите его войти.
– Слушаюсь, миледи.
Если Уэйнрайт что-то заметил, на его гладком лице ничего не отразилось. Он медленно повернулся и вышел из комнаты, двигаясь торжественно и плавно, словно участник какой-то процессии. Дворецкий поступил на службу к Эшвордам еще мальчиком, а его отец был в имении главным садовником. Эмили чувствовала себя рядом с ним неловко.
Через секунду появился Джек – неторопливо, как требовали приличия, но шаги легкие, лицо оживленное. Одет он был, как всегда, модно, однако носил вещи с такой непринужденностью, что костюм выглядел просто удачным сочетанием, а не чем-то продуманным заранее. Многие люди дорого дали бы, чтобы производить такое впечатление.
Он замялся, собираясь сказать, что хозяйка прекрасно выглядит, но затем отказался от лжи в пользу слабой улыбки и правды.
– Вы выглядите усталой, Эмили, – как и я сам. Ненавижу январь, а он уже почти наступил. Нам следует заняться чем-нибудь ужасно интересным, чтобы месяц быстрее закончился, – мы будем так заняты, что не заметим, как он пройдет.
Ей не удалось сдержать улыбку.
– В самом деле? И что вы предлагаете? Прошу вас, садитесь.
Рэдли изящно опустился на стул и посмотрел ей прямо в глаза.
– Мы должны продолжить расследование, – ответил он. – Шарлотта же вернется к Йоркам, правда? У меня создалось впечатление, что она заинтересовалась не менее нас. И вообще, разве это не ее идея?
Идеальный предлог, и Эмили, не задумываясь, ухватилась за него.
– Да, конечно! Я уверена, что она с радостью воспользуется шансом нанести еще один визит Йоркам. – Упоминать о том, что для этого снова потребуется помощь Джека, не было необходимости; они оба это знали. Ни одна женщина в положении Шарлотты не станет претендовать на продолжение знакомства. В любом случае ее финансы не позволяли даже приехать в экипаже, не говоря уже о соответствующей одежде. Эмили обеспечит сестру экипировкой, но не сопровождением. Нужно напомнить Шарлотте о деле, а то в рождественской суете она могла забыть о Йорках.
– Я пошлю ей записку, – вслух прибавила Эмили. – И нельзя исключать, что Питт узнал что-то еще, и нам нужно быть в курсе.
Джек с задумчивым видом смотрел в пол.
– Я попытался – очень осторожно – расспросить нескольких знакомых о Данверах, но выяснил крайне мало. Отец, Гаррард Данвер, – какая-то шишка в Министерстве иностранных дел; возможно, именно по этой причине они близко знакомы с Йорками. Высший свет на удивление мал. Все знают друг друга если не лично, то по крайней мере в лицо или слышали друг о друге – разумеется, речь не идет о визитах. У него было два сына: один погиб в Индии несколько лет назад, а второй, Джулиан Данвер, может жениться – или не жениться – на Веронике Йорк, в зависимости от результатов расследования Питта.
Эмили недовольно фыркнула. Она сочувствовала Веронике, и сомнения по поводу репутации молодой женщины вызывали у нее раздражение.
– Хоть бы кто-нибудь соблаговолил задуматься, достоин ли он ее! – язвительно воскликнула Эмили и тут же пожалела о вырвавшихся у нее словах. Лучше промолчать, чем выдать свои ужасные подозрения. Бог даст, Джек не догадается! Эмили открыла рот, собираясь утопить свое замечание в потоке слов, но испугалась, что он поймет ее намерения, и ограничилась вызывающим молчанием.
Джек слегка растерялся.
– Вы имеете в виду его репутацию?
Теперь растерялась Эмили. Нелепо допускать, что у мужчины должна быть такая же безупречная репутация, как у женщины; предположив такое, она зарекомендует себя эксцентричной особой, чуть ли не идиоткой.
Но альтернативой была правда, а это еще хуже. Как выйти из этой дискуссии, не будучи пойманной на лжи? Эмили почувствовала, что у нее горят щеки. Она должна что-то сказать! Молчание жгло ее огнем.
– Ну, Йорки могут задавать себе вопрос, такой ли он порядочный человек, каким кажется. – Эмили попыталась придумать более приемлемое объяснение, более конкретное. – У некоторых мужчин есть недостойные привычки. Возможно, вы не в курсе, но когда я помогала расследовать пару преступлений, то узнала ужасные вещи, которые скрывались от семьи. – Леди Эшворд заставила себя посмотреть на Джека. Не слишком ли она многословна?
– А это имеет какое-то отношение к убийству Роберта Йорка? – спросил он. Его взгляд оставался непроницаемым.
– Нет, – медленно произнесла Эмили. – Конечно, если это не он его убил.
– Джулиан Данвер?
– А почему бы и нет?
– Потому что он уже был любовником Вероники? – Джек понял, на что она намекает. – Да, такое возможно, – подтвердил он.
Очевидно, эта мысль не казалась ему неправдоподобной. Для Вероники развод был невозможен, даже на основании доказанной супружеской измены, не говоря уже об отсутствии каких-либо оснований. Эмили это знала. Только мужчина может развестись из-за того, что у него появилась другая, но и в этом случае репутация жены была бы погублена. Супруга обязана либо предотвращать подобные несчастья, либо благородно переносить их. А если в адюльтере уличат саму Веронику, то, женившись на ней, Джулиан Данвер распрощается с карьерой – а если точнее, высший свет отвергнет его. Для общества они просто перестанут существовать.
– Хотите сказать, Джулиан Данвер так увлекся Вероникой, что потерял голову и забыл о нравственности? – спросила Эмили, но не потому, что думала, что Джек может знать, а потому, что хотела выяснить его мнение о Веронике. Считает ли он ее женщиной, способной вызвать такую безумную страсть?
Ответ оказался таким, какого она боялась.
– Я не знаком с Данвером, – серьезно ответил Джек. – Но если это он, значит, Вероника та женщина, которая возбудила подобное чувство.
– О… – Голос Эмили был напряжен и звучал выше, чем обычно. – Тогда нам лучше немедленно приступить к делу, хотя бы ради справедливости. – Она говорила сухим, почти деловым тоном. – Я напишу Шарлотте, чтобы она пошла на зимнюю выставку, а вы должны постараться дать ей возможность встретиться с остальными людьми, которые могут иметь отношение к убийству. – Ее отчаяние прорвалось внезапно, несмотря на все попытки сдержать его. – Как жаль, что я заперта здесь, как затворница! Это отвратительно! Я бы столько сделала, если бы могла выходить в свет. Просто адские муки!
Джек казался удивленным, но затем в его глазах зажглись веселые огоньки.
– Мне кажется, что вы еще не созрели для гостиной в доме достопочтенной миссис Пирс Йорк, – хитро сказал он.
– Наоборот, – возразила Эмили; лицо ее горело. – Я уже перезрела!
Но сделать она все равно ничего не могла; ее выбор был прост: принимать свое положение с достоинством или нет.
Несколько минут они еще говорили на общие темы, а затем Джек ушел с поручением добыть необходимое приглашение. Оставшись одна, Эмили снова и снова перебирала в памяти сказанное, меняя то одно, то другое слово, чтобы сделать фразы более изящными, не такими откровенными. Ей хотелось бы вернуться назад и изменить ход этой встречи, сделать ее более непринужденной, пересыпанной остроумными замечаниями. Мужчины любят женщин, которые их развлекают, при условии, что они не слишком умны или язвительны.
Неужели она влюбилась в Джека? Это было бы недостойно – после смерти Джорджа прошло так мало времени… Или он просто ей симпатичен и это чувство усилилось скукой и ужасным одиночеством?
К вечеру шестого дня после Нового года, когда наступил тусклый и холодный январь – улицы покрыты снегом, а по земле ползет ледяной туман, словно белое покрывало смерти, забивая горло, поглощая свет, искажая звуки и отрезая от мира любого, кто отважился войти в него, – экипаж Эмили заехал за Шарлоттой. Сначала сестра приехала домой к Эмили, где переоделась в вечернее платье из шелка василькового цвета; Эмили вместе с горничной суетились вокруг нее, подгоняя платье по фигуре. Затем, завернувшись в шерсть и меха, поехала в экипаже Джека в особняк Гаррарда Данвера в районе Мейфэр, в дальнем конце Хановер-клоуз.
Экипаж медленно пробирался сквозь клубящийся туман, и Шарлотта едва различала газовые фонари над головой – вот он ярко-желтый, а через секунду уже становится размытым и тусклым от белых лохмотьев влажной пелены.
Она обрадовалась, когда они наконец приехали и настала пора снова стать Элизабет Барнаби. Легче сделать решительный шаг, чем сидеть, притаившись в темноте, снова и снова прокручивать все у себя в голове, беспокоиться из-за возможных трудностей и ошибок. Если обман раскроется, оправданий у нее не будет. Она окажется в ужасном положении: будет трепыхаться, словно мотылек на булавке, а окружающие – смотреть и думать, как она нелепа и безвкусна. Придется сказать, что она свихнулась – это единственное возможное оправдание.
Но если ей удастся обмануть высшее общество, выяснит ли она что-либо такое, что может пролить свет на гибель Роберта Йорка? Может, все это вообще не имеет отношения к Веронике и Роберту, а всего лишь глупый фарс, предназначенный для того, чтобы Эмили развеяла скуку, а Шарлотта получила возможность составить мнение о Джеке Рэдли, что ей удалось лишь отчасти?
Дверь экипажа открылась; снаружи стоял лакей, готовый помочь ей сойти. Шарлотта с благодарностью оперлась на его руку, и холодный воздух окутал ее, словно влажный шелк. Затем она быстро поднялась по ступеням и вошла в широкую, теплую прихожую.
У Шарлотты не было времени рассматривать мебель и картины рядом с широкой лестницей. Дворецкий принял у нее пальто и муфту, а горничная распахнула дверь в гостиную. Молодая женщина взяла Джека под руку и постаралась идти уверенным шагом – подбородок поднят, шелковые юбки шелестят. Хотя, если быть точной, это не ее юбки, а Эмили.
Джек подтолкнул ее локтем, и Шарлотта поняла, что переигрывает. Она должна казаться скромной и благодарной хозяевам за прием. Шарлотта опустила взгляд, борясь с раздражением. Ей надоело чувствовать себя обязанной.
Они приехали последними, что было очень удобно, потому что они оказались единственными, кто не был близко знаком с остальными. Шесть человек, сидевших в комнате, повернулись и посмотрели на них с разной степенью интереса. Первой заговорила молодая женщина лет двадцати пяти с лицом, которое с некоторой натяжкой можно было назвать хорошеньким. Слегка вздернутый нос не назовешь классическим, а глаза светятся искренностью, несколько неуместной для незамужней женщины. Фигура недостаточно округлая, чтобы соответствовать требованиям моды, но густые и блестящие волосы могли удовлетворить самый взыскательный вкус.
– Здравствуйте, мисс Барнаби. Я Харриет Данвер. Я так рада, что вы могли прийти. Как вам Лондон, если не принимать во внимание эту ужасную погоду?
– Здравствуйте, мисс Данвер, – вежливо ответила Шарлотта. – Да, благодарю вас. Даже этот туман – приятное разнообразие после деревни, а люди тут так добры.
Теперь Эмили стояла в холле и раздавала указания прислуге – внести чемоданы, приготовить ленч для Эдварда и ее самой; одиночество обступало ее, словно она была в чужом доме. Эмили вздохнула; ей так хотелось остановить слуг, сказать, что она возвращается в скромный дом Шарлотты – тесный, с подержанной мебелью, расположенный на узкой, непрестижной улице. Но Эмили была там счастлива; на несколько дней она забыла о своем положении вдовы. Материальные различия не имели никакого значения, потому что семья была вместе, а если один или два раза Эмили и просыпалась среди ночи и думала о том, что за стеной Шарлотта лежит в теплой постели с Томасом, то эти моменты быстро проходили, и она снова засыпала.
Теперь же контраст был подобен остро заточенному лезвию, и воздух в просторном доме, где она осталась единственной хозяйкой, казался ледяным, словно прикосновения холодной воды к коже.
Но это же абсурд! Слуги зажгли огонь во всех каминах, из коридора доносился звук быстрых шагов, в столовой звякали обеденные приборы, на лестнице переговаривались горничные, а обитая зеленым сукном дверь с глухим стуком закрылась, выпустив лакея.
Эмили поспешно поднялась по лестнице, на ходу снимая пальто. Появилась горничная, взяла у нее пальто и шляпку; потом она распакует чемоданы, отсортирует вещи для стирки и повесит платья. Няня займется вещами Эдварда.
Эмили вновь сошла вниз. В дверь будуара постучала кухарка, чтобы получить распоряжения насчет обеда, а также узнать меню на следующие несколько дней. Эмили ничего не делала сама, только принимала решения по поводу ничего не значащих вещей. В том-то и беда. Один пустой день сменялся другим, без каких-либо необходимых или интересных занятий: серыми январскими днями она может шить, писать письма, играть на пианино в пустой комнате или возиться с кистями и красками, не в состоянии воспроизвести на холсте то, что рисовало ее воображение.
Неважно, чем заниматься – лишь бы не в одиночестве.
Но большинство людей из ее окружения были просто знакомыми; называть их друзьями – значит принижать значение этого слова. Их общество нарушит окружавшую ее тишину, но не даст чувства близости, а Эмили еще не дошла до такой степени отчаяния, когда требуется просто присутствие людей, все равно кого.
Рассудком она понимала, что настоящее общение предполагает близость, но Эмили сомневалась, что готова к близким отношениям с кем-то за пределами семейного круга. Ее мать тоже недавно овдовела, но у них так мало общего. Кэролайн Эллисон много лет прожила в браке и по всем меркам была счастлива. Тем не менее она неожиданно обнаружила, что у вдовства есть свои преимущества. Впервые в жизни ей ни перед кем не нужно было отчитываться: ни перед властным отцом, ни перед честолюбивой матерью, ни перед покладистым, но чрезвычайно самоуверенным мужем. Даже ее свекровь утратила статус непререкаемого авторитета, матриарха, который был у нее при жизни сына. Наконец Кэролайн могла говорить то, что думает. Не раз и не два она приводила старую леди в ярость, советуя ей не лезть не в свое дело – когда был жив отец Эмили, она не осмеливалась на такое. Не стоило оно того – ни последующей размолвки, ни невозможности объясниться.
Но отец Эмили умер естественной смертью в возрасте шестидесяти пяти лет. А жизнь Джорджа оборвалась в самом расцвете, и кроме того, Эмили всегда была свободна и могла делать все, что хотела. Общество накладывало на нее ограничения, и после смерти Джорджа они связывали ее сильнее, чем при его жизни. Ощущение пустоты и одиночества испугало ее. Возможно, со временем это чувство усилится и Эмили придется заполнять свою жизнь бессмысленными занятиями и глупыми разговорами с людьми, которые ей абсолютно безразличны.
Альтернатива выглядела необыкновенно заманчивой: поддерживать дружбу с Джеком Рэдли. В данный момент она полагала, что без особого труда выбросит из головы вопросы, которые могла бы задать рациональная половина ее разума: есть ли в Джеке нечто большее, чем очарование, юмор и умение в любой момент развеять скуку, а также способность так хорошо понимать ее, что объяснения почти никогда не требуются, не говоря уже об оправданиях?
Симпатия – это для друзей. Эмили прекрасно понимала, что для замужества еще нужно доверие, понимание того, что они разделяют одни ценности, что супруг поддержит ее в горе или в болезни, защитит от нападок недоброжелателей. А если ему нельзя доверять – эта мысль вызвала почти физическую боль, как будто нанесенные Джорджем раны еще не зажили, – то все бессмысленно. А он будет достаточно осторожен, чтобы она никогда не узнала об этом, а главное, не узнали ее друзья.
И еще необходимо уважение. Что общего может быть у нее с человеком, не обладающим смелостью, чтобы сражаться за свои убеждения, или большим сердцем, способным на жалость? Она быстро разочаруется и в том, чье воображение не выходит за границы его собственных потребностей.
Эмили остановила себя, охваченная страхом и растерянностью. О чем, черт возьми, она думает? О замужестве? С ума сошла! Джеку просто нужна богатая невеста – она поняла это по его присутствию в Кардингтон-кресент. Дядя Юстас пригласил его как подходящего мужа для Тэсси – у него происхождение и связи, а у нее деньги. Но теперь сама Эмили, унаследовавшая поместья Джорджа, во много раз богаче Тэсси Марч. А эту противную мысль нужно выбросить из головы. Она богатая вдова. Скоро появятся охотники за деньгами, словно стервятники, которые кружат над умирающей добычей и дожидаются своего часа: появиться не слишком рано, чтобы не выглядеть неприлично и не разрушить свои шансы, но и не слишком поздно, иначе приз достанется другим.
Эта мысль показалась такой отвратительной, что Эмили стало дурно. В первый раз оказавшись на рынке невест, она наслаждалась игрой. У нее было все, чтобы победить, и она должна была победить. Эмили превосходно вела свою игру и заслужила приз. Она обладала невинностью и высокомерием неопытности. Теперь Эмили не так уверена в себе. Она познала вкус поражения, причем совсем недавно, и ей есть что терять.
Неужели Вероника Йорк оказалась в таком же положении? И ей приходят в голову те же мысли? Ее мужа убили, и она, скорее всего, является наследницей всего состояния Йорков. И тоже с подозрением смотрит на обожателей и мысленно проверяет каждого, чтобы понять, это любовь к ней или к ее богатству?
Ужасная самоуверенность! Джек Рэдли никогда не упоминал о женитьбе и даже не намекал Эмили, что именно таковы его желания и мечты. Нужно следить за своими мыслями, а иначе она сморозит какую-нибудь глупость в его присутствии и с головой выдаст себя, что сделает всю ситуацию просто невозможной!
Хоть бы случилось какое-нибудь серьезное преступление, за которое они могли бы взяться вместе с Шарлоттой, нечто реальное и несомненно важное, что вытеснит из ее головы все эти нелепые фантазии и грезы! Как может женщина, обладающая хоть каплей ума, все свои мысли направлять на то, чтобы дать указания слугам, которые и без того прекрасно знают, что им делать? С домашним хозяйством для одной женщины и маленького мальчика без труда справится и горничная!
В таком беспорядке пребывали мысли Эмили, когда следующим утром в гостиную вошел дворецкий и объявил, что приехал мистер Джек Рэдли и свидетельствует свое почтение. Он в гостиной при кухне и желает знать, примет ли его леди Эшворд.
Эмили сглотнула и замерла на несколько секунд, пытаясь совладать со своим лицом; дворецкому не пристало видеть ее растерянность.
– Странное время для визита, – небрежно ответила она. – Наверное, мистер Рэдли приехал по делу; возможно, у него для меня новости. Да, Уэйнрайт, пригласите его войти.
– Слушаюсь, миледи.
Если Уэйнрайт что-то заметил, на его гладком лице ничего не отразилось. Он медленно повернулся и вышел из комнаты, двигаясь торжественно и плавно, словно участник какой-то процессии. Дворецкий поступил на службу к Эшвордам еще мальчиком, а его отец был в имении главным садовником. Эмили чувствовала себя рядом с ним неловко.
Через секунду появился Джек – неторопливо, как требовали приличия, но шаги легкие, лицо оживленное. Одет он был, как всегда, модно, однако носил вещи с такой непринужденностью, что костюм выглядел просто удачным сочетанием, а не чем-то продуманным заранее. Многие люди дорого дали бы, чтобы производить такое впечатление.
Он замялся, собираясь сказать, что хозяйка прекрасно выглядит, но затем отказался от лжи в пользу слабой улыбки и правды.
– Вы выглядите усталой, Эмили, – как и я сам. Ненавижу январь, а он уже почти наступил. Нам следует заняться чем-нибудь ужасно интересным, чтобы месяц быстрее закончился, – мы будем так заняты, что не заметим, как он пройдет.
Ей не удалось сдержать улыбку.
– В самом деле? И что вы предлагаете? Прошу вас, садитесь.
Рэдли изящно опустился на стул и посмотрел ей прямо в глаза.
– Мы должны продолжить расследование, – ответил он. – Шарлотта же вернется к Йоркам, правда? У меня создалось впечатление, что она заинтересовалась не менее нас. И вообще, разве это не ее идея?
Идеальный предлог, и Эмили, не задумываясь, ухватилась за него.
– Да, конечно! Я уверена, что она с радостью воспользуется шансом нанести еще один визит Йоркам. – Упоминать о том, что для этого снова потребуется помощь Джека, не было необходимости; они оба это знали. Ни одна женщина в положении Шарлотты не станет претендовать на продолжение знакомства. В любом случае ее финансы не позволяли даже приехать в экипаже, не говоря уже о соответствующей одежде. Эмили обеспечит сестру экипировкой, но не сопровождением. Нужно напомнить Шарлотте о деле, а то в рождественской суете она могла забыть о Йорках.
– Я пошлю ей записку, – вслух прибавила Эмили. – И нельзя исключать, что Питт узнал что-то еще, и нам нужно быть в курсе.
Джек с задумчивым видом смотрел в пол.
– Я попытался – очень осторожно – расспросить нескольких знакомых о Данверах, но выяснил крайне мало. Отец, Гаррард Данвер, – какая-то шишка в Министерстве иностранных дел; возможно, именно по этой причине они близко знакомы с Йорками. Высший свет на удивление мал. Все знают друг друга если не лично, то по крайней мере в лицо или слышали друг о друге – разумеется, речь не идет о визитах. У него было два сына: один погиб в Индии несколько лет назад, а второй, Джулиан Данвер, может жениться – или не жениться – на Веронике Йорк, в зависимости от результатов расследования Питта.
Эмили недовольно фыркнула. Она сочувствовала Веронике, и сомнения по поводу репутации молодой женщины вызывали у нее раздражение.
– Хоть бы кто-нибудь соблаговолил задуматься, достоин ли он ее! – язвительно воскликнула Эмили и тут же пожалела о вырвавшихся у нее словах. Лучше промолчать, чем выдать свои ужасные подозрения. Бог даст, Джек не догадается! Эмили открыла рот, собираясь утопить свое замечание в потоке слов, но испугалась, что он поймет ее намерения, и ограничилась вызывающим молчанием.
Джек слегка растерялся.
– Вы имеете в виду его репутацию?
Теперь растерялась Эмили. Нелепо допускать, что у мужчины должна быть такая же безупречная репутация, как у женщины; предположив такое, она зарекомендует себя эксцентричной особой, чуть ли не идиоткой.
Но альтернативой была правда, а это еще хуже. Как выйти из этой дискуссии, не будучи пойманной на лжи? Эмили почувствовала, что у нее горят щеки. Она должна что-то сказать! Молчание жгло ее огнем.
– Ну, Йорки могут задавать себе вопрос, такой ли он порядочный человек, каким кажется. – Эмили попыталась придумать более приемлемое объяснение, более конкретное. – У некоторых мужчин есть недостойные привычки. Возможно, вы не в курсе, но когда я помогала расследовать пару преступлений, то узнала ужасные вещи, которые скрывались от семьи. – Леди Эшворд заставила себя посмотреть на Джека. Не слишком ли она многословна?
– А это имеет какое-то отношение к убийству Роберта Йорка? – спросил он. Его взгляд оставался непроницаемым.
– Нет, – медленно произнесла Эмили. – Конечно, если это не он его убил.
– Джулиан Данвер?
– А почему бы и нет?
– Потому что он уже был любовником Вероники? – Джек понял, на что она намекает. – Да, такое возможно, – подтвердил он.
Очевидно, эта мысль не казалась ему неправдоподобной. Для Вероники развод был невозможен, даже на основании доказанной супружеской измены, не говоря уже об отсутствии каких-либо оснований. Эмили это знала. Только мужчина может развестись из-за того, что у него появилась другая, но и в этом случае репутация жены была бы погублена. Супруга обязана либо предотвращать подобные несчастья, либо благородно переносить их. А если в адюльтере уличат саму Веронику, то, женившись на ней, Джулиан Данвер распрощается с карьерой – а если точнее, высший свет отвергнет его. Для общества они просто перестанут существовать.
– Хотите сказать, Джулиан Данвер так увлекся Вероникой, что потерял голову и забыл о нравственности? – спросила Эмили, но не потому, что думала, что Джек может знать, а потому, что хотела выяснить его мнение о Веронике. Считает ли он ее женщиной, способной вызвать такую безумную страсть?
Ответ оказался таким, какого она боялась.
– Я не знаком с Данвером, – серьезно ответил Джек. – Но если это он, значит, Вероника та женщина, которая возбудила подобное чувство.
– О… – Голос Эмили был напряжен и звучал выше, чем обычно. – Тогда нам лучше немедленно приступить к делу, хотя бы ради справедливости. – Она говорила сухим, почти деловым тоном. – Я напишу Шарлотте, чтобы она пошла на зимнюю выставку, а вы должны постараться дать ей возможность встретиться с остальными людьми, которые могут иметь отношение к убийству. – Ее отчаяние прорвалось внезапно, несмотря на все попытки сдержать его. – Как жаль, что я заперта здесь, как затворница! Это отвратительно! Я бы столько сделала, если бы могла выходить в свет. Просто адские муки!
Джек казался удивленным, но затем в его глазах зажглись веселые огоньки.
– Мне кажется, что вы еще не созрели для гостиной в доме достопочтенной миссис Пирс Йорк, – хитро сказал он.
– Наоборот, – возразила Эмили; лицо ее горело. – Я уже перезрела!
Но сделать она все равно ничего не могла; ее выбор был прост: принимать свое положение с достоинством или нет.
Несколько минут они еще говорили на общие темы, а затем Джек ушел с поручением добыть необходимое приглашение. Оставшись одна, Эмили снова и снова перебирала в памяти сказанное, меняя то одно, то другое слово, чтобы сделать фразы более изящными, не такими откровенными. Ей хотелось бы вернуться назад и изменить ход этой встречи, сделать ее более непринужденной, пересыпанной остроумными замечаниями. Мужчины любят женщин, которые их развлекают, при условии, что они не слишком умны или язвительны.
Неужели она влюбилась в Джека? Это было бы недостойно – после смерти Джорджа прошло так мало времени… Или он просто ей симпатичен и это чувство усилилось скукой и ужасным одиночеством?
К вечеру шестого дня после Нового года, когда наступил тусклый и холодный январь – улицы покрыты снегом, а по земле ползет ледяной туман, словно белое покрывало смерти, забивая горло, поглощая свет, искажая звуки и отрезая от мира любого, кто отважился войти в него, – экипаж Эмили заехал за Шарлоттой. Сначала сестра приехала домой к Эмили, где переоделась в вечернее платье из шелка василькового цвета; Эмили вместе с горничной суетились вокруг нее, подгоняя платье по фигуре. Затем, завернувшись в шерсть и меха, поехала в экипаже Джека в особняк Гаррарда Данвера в районе Мейфэр, в дальнем конце Хановер-клоуз.
Экипаж медленно пробирался сквозь клубящийся туман, и Шарлотта едва различала газовые фонари над головой – вот он ярко-желтый, а через секунду уже становится размытым и тусклым от белых лохмотьев влажной пелены.
Она обрадовалась, когда они наконец приехали и настала пора снова стать Элизабет Барнаби. Легче сделать решительный шаг, чем сидеть, притаившись в темноте, снова и снова прокручивать все у себя в голове, беспокоиться из-за возможных трудностей и ошибок. Если обман раскроется, оправданий у нее не будет. Она окажется в ужасном положении: будет трепыхаться, словно мотылек на булавке, а окружающие – смотреть и думать, как она нелепа и безвкусна. Придется сказать, что она свихнулась – это единственное возможное оправдание.
Но если ей удастся обмануть высшее общество, выяснит ли она что-либо такое, что может пролить свет на гибель Роберта Йорка? Может, все это вообще не имеет отношения к Веронике и Роберту, а всего лишь глупый фарс, предназначенный для того, чтобы Эмили развеяла скуку, а Шарлотта получила возможность составить мнение о Джеке Рэдли, что ей удалось лишь отчасти?
Дверь экипажа открылась; снаружи стоял лакей, готовый помочь ей сойти. Шарлотта с благодарностью оперлась на его руку, и холодный воздух окутал ее, словно влажный шелк. Затем она быстро поднялась по ступеням и вошла в широкую, теплую прихожую.
У Шарлотты не было времени рассматривать мебель и картины рядом с широкой лестницей. Дворецкий принял у нее пальто и муфту, а горничная распахнула дверь в гостиную. Молодая женщина взяла Джека под руку и постаралась идти уверенным шагом – подбородок поднят, шелковые юбки шелестят. Хотя, если быть точной, это не ее юбки, а Эмили.
Джек подтолкнул ее локтем, и Шарлотта поняла, что переигрывает. Она должна казаться скромной и благодарной хозяевам за прием. Шарлотта опустила взгляд, борясь с раздражением. Ей надоело чувствовать себя обязанной.
Они приехали последними, что было очень удобно, потому что они оказались единственными, кто не был близко знаком с остальными. Шесть человек, сидевших в комнате, повернулись и посмотрели на них с разной степенью интереса. Первой заговорила молодая женщина лет двадцати пяти с лицом, которое с некоторой натяжкой можно было назвать хорошеньким. Слегка вздернутый нос не назовешь классическим, а глаза светятся искренностью, несколько неуместной для незамужней женщины. Фигура недостаточно округлая, чтобы соответствовать требованиям моды, но густые и блестящие волосы могли удовлетворить самый взыскательный вкус.
– Здравствуйте, мисс Барнаби. Я Харриет Данвер. Я так рада, что вы могли прийти. Как вам Лондон, если не принимать во внимание эту ужасную погоду?
– Здравствуйте, мисс Данвер, – вежливо ответила Шарлотта. – Да, благодарю вас. Даже этот туман – приятное разнообразие после деревни, а люди тут так добры.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента