Страница:
Несмотря на ее колкости, я последовал примеру всех лучших детективов-любителей и отправился на стоянку такси. Служащий сказал мне, что вызов из того дома был, но больше он не помнил. И я, несмотря на все усилия, не смог узнать ничего. Никто не помнил Фэнни, и я вынужден был сделать вывод, что либо того водителя на этой стоянке нет, либо она, в своей легкомысленной манере, стояла на ступеньках, и провидение послало ей проезжающее такси, а вызов из того дома был просто совпадением. Я оставил свою фамилию и адрес на случай, если водитель вернется позднее, и ушел. Надеялся увидеть объявления, выходящие с крупными заголовками «Исчезновение миллионера», но когда в полдень зашел в свой клуб по-обедать, ничего подобного не заметил. Позвонил Паркинсону, но он не располагал никакими сведениями. Сказал ему о Фэнни и услышал его протяжный, тревожный свист.
– На нее это не похоже, – усмехнулся тот. – Фэнни, судя по всему, любит держать ответ. Не думаю, что кому-то больше, чем ей, нравится общаться с полицейскими. Кертис, это весьма странно.
Я согласился. Обсуждать Фэнни даже с ним мне не хотелось. Повесив трубку, я принялся уныло расхаживать. Этот неожиданный ход Фэнни беспокоил меня больше, чем я хотел бы признаться даже себе. Если Рубинштейн вскоре не появится или как-то даст знать о том, что жив, то я не видел иного выхода, как передать дело в руки полиции. Все равно, предотвратить утечку этих сведений невозможно. Рубинштейн был не только известным человеком среди знатоков антиквариата – он являлся чрезвычайно богатым человеком, а богачи, как и женщины, всегда находятся в центре внимания. Паркинсон высказался так:
– Я не боюсь приходящей в ярость миссис Рубин-штейн, но был бы рад оказаться подальше от ее мужа, когда тот недоволен.
– Рубинштейн должен винить только себя, – попытался я утешить его, на что он сказал с неприятным смешком:
– Прошу прощения, но ты знаешь его хуже, чем я. Он постоянно твердит, что провидение может отказать человеку в разуме, но осторожность доступна всем.
Я искал объяснение тому, почему Фэнни предприняла столь неожиданный шаг, но, даже делая скидку на ветреную и порывистую натуру, мог найти лишь один ответ: она боялась. А представление о Фэнни, действующей из страха, заставило меня содрогнуться. Я долго пытался найти какое-нибудь сочетание обстоятельств, способное сломить ее. А при мысли о ее бесследном исчезновении в связи с исчезновением Рубинштейна похолодел от недоброго предчувствия. Но даже в худшую минуту я не представлял ни длинного пути трагедии и насилия, на который мы ступали, ни ужасного конца всего этого. Невоздержанный язык Лал, перефразируя Евангелие, воспалял круг жизни, будучи сам воспаляем от геенны. Только ни она, ни мы не знали о печи, какую зажгли те злобные слова.
После звонка Паркинсону я вышел из клуба и бродил по городу, пока не стемнело. Нет смысла слоняться по жилым районам Лондона, когда ты сам не свой от беспокойства. Отдаленные живописные площади, которые Эрнест Шеппард воспроизводит в рисунках для журнала «Панч», таят в себе обиды и разбитые сердца; этот город бурлит суровой жизнью. Акции и облигации понять несложно; люди же представляют собой массу пугающих противоречий. Я встретил нескольких знакомых и останавливался поговорить с ними, но постоянно думал о Фэнни. И был далек от мысли, что она, в каком бы состоянии ни находилась, решит предпринять что-либо безрассудное. Фэнни не из тех, кому газовые плиты сулят какую-то перспективу безопасности.
Проснувшись от кошмарного сна в три часа ночи, я сразу подумал, не связано ли каким-то образом ее исчезновение с полицией.
Глава шестая
Утром Паркинсон позвонил мне из Лондона. Лал уехала из Плендерс ранним вечером в понедельник, никаких вестей о Рубинштейне по-прежнему не было, и Паркинсон занимался большим коммерческим предприятием, в котором участвовал Рубинштейн.
– Если он не вылезет из своего укрытия через несколько часов, то окажется гораздо беднее, чем ожидает, – добавил он. – Люди начинают нервничать из-за богачей, исчезающих в критические минуты. Я не хочу, чтобы акции упали примерно на дюжину пунктов, однако это наверняка произойдет. Мне кажется, следует обратиться в полицию.
Я спросил, как Лал.
– О, приняла худшее из возможных решений. Рубинштейн мертв, и она только ждет, чтобы ее об этом известили. Она вдова, это ясно. Можно сказать, облачилась в траур, и удивительно, как она может заказывать заупокойную мессу по его душе, Рубинштейну это не понравилось бы, пусть он и не ортодоксальный еврей, но к ее вере определенно не присоединялся. Убеждать ее бессмысленно, однако я был бы признателен, если бы ты сделал попытку.
– Каким станет очередной шаг?
– Обращением в полицию. Больше откладывать нельзя. Мне жаль, потому что страх усилится. Но существуют времена, когда нужно подумать о себе. Если в конце концов где-нибудь обнаружат гниющий труп Рубинштейна, я не хочу портить себе карьеру предположением, что утаивал его исчезновение до последней минуты.
– Что ты сам думаешь? – спросил я, и он без промедления ответил:
– Все это подозрительно, и рад возможности переложить на кого-то ответственность. Вестей о Фэнни, очевидно, нет?
Я ответил: «Нет», – повесил трубку и подумал – как странно, что двое весьма значительных людей могли бесследно исчезнуть. Мне казалось, что Фэнни, куда бы ни отправилась, должна была оставить за собой сверкающий след, уведомляющий мир о ее местопребывании. Однако же она скрылась, и никто из нас не знал куда. Разумеется, в ее случае обращение в полицию было неоправданно, но полицейские должны были вскоре начать ее поиски. Фэнни станет первой, кого они захотят допросить.
Естественно, полицейские не рассматривали это дело как уголовное; это было очередное исчезновение человека из дома. Они выслушали показания Паркинсона и принялись опрашивать Лал. Та обострила их интерес, мело-драматично заявив, что уверена в его смерти, вероятно, самоубийстве. Она уже изображала трагическую убийцу. Человек, руководивший ведением данного дела, невысокий, коренастый мужчина по фамилии Берджесс, выбритый до синевы и похожий на спаниеля, только не с такими длинными ушами, счел ее истеричкой и громко выразил удивление, что Рубинштейн давно не запланировал бегства. Узнав, что Фэнни исчезла тоже, он сообразил, что к чему, и сделал блистательный вывод. Несколько дней исчезновение Рубинштейна никто не воспринимал всерьез. Навели справки в местных больницах и полицейских участках, опросили кое-кого из местных, но никого из нас не беспокоили вопросами, и газеты не поднимали шум. Местный начальник станции сказал, что знает Рубинштейна в лицо, и уверен, что он не брал билета в воскресенье вечером; проводник и контролер подтвердили его показания. Как правило, поезд, выходящий в шесть двадцать восемь из Кингс-Бенион, по воскресным вечерам бывает полон, но погода в те выходные загнала людей в города. Все трое были уверены, что узнали бы Рубинштейна, если бы увидели. Потом на четвертый день в дело вмешалась Би-би-си и объявила: «Перед началом вечерних новостей передаем сообщение полиции: „С воскресенья не появлялся дома…“». Компания Рубинштейна перенесла сильное потрясение, и акции ее значительно упали. Поднялась паника, но все же никто не предполагал чего-то ужасного, кроме потери памяти. Лишь несколько неприятных личностей злобно твердили, что дело темное и нужно поставить в известность полицию других стран. Тем временем я не терял из поля зрения Лал. Она ударилась в религию, к которой до сих пор относилась безразлично. Они с Ритой постоянно ходили на мессу и на исповедь; говели и учредили девятидневное моление по Рубинштейну. Я узнал об этом от Паркинсона. Тот едва не сходил с ума от их глупостей.
– Господи, хоть бы Рубинштейн дал нам знак, где находится, или полиция добилась каких-то результатов! – воскликнул он. – Я вынужден бездельничать. Есть вещи, срочно требующие внимания Рубинштейна, а он даже не подумал передать Филпоттсу, своему адвокату, доверенность на ведение дел, так что мне остается лишь сидеть и смотреть, как уплывают его деньги. Я вижу по крайней мере три важных капиталовложения, которые он изменил бы, находясь здесь, но, кажется, никто не вправе сделать за него какой-то шаг. Это убеждает меня, что произошло нечто серьезное. Если бы Рубинштейн просто уехал с Фэнни, то передал бы по телеграфу инструкции. Он не из тех, для кого женщина, даже если это мисс Прайс, дороже ценных бумаг.
Между тем полиция выясняла, не произошло ли несчастного случая. Не нашлось никого, кто помнил бы, что видел эту машину, хотя двое или трое водителей заметили несколько автомобилей неустановленной марки на дороге, по которой Рубинштейн ехал в ту ночь. Вероятность того, что он мог сделать попытку вернуться по опасной дороге вдоль обрыва, тоже обсуждалась, но там были такие сильные оползни, что никаких следов не было видно, поэтому сочли чересчур опрометчивым рисковать жизнью человека, проводя осмотр с верха обрыва. Черный Джек – суровый обрыв, нависающий над камнями, почти недоступными даже в хорошую погоду и совершенно недосягаемыми во время штормов, бушевавших всю неделю. Мало кто мог припомнить такой период бурь; в парках валило деревья, и машины едва не сдувало с дорог. Неподалеку от Ричмонда двух человек снесло с пешеходных дорожек в реку, и оба утонули. Произошла серь-езная авиакатастрофа, три человека были убиты падающим шифером. На одном заводе в Ист-Энде рухнула большая труба, к счастью, ночью, когда никого поблизости не было, но потом у множества людей рабочий день несколько недель был сокращенным. В открытом море случались разные невзгоды; один траулер вместе со всей командой пошел ко дну. Страховые компании только и занимались тем, что оплачивали полисы. А на восьмой день в загадке Рубинштейна появился первый просвет.
Полицейские, к тому времени встревоженные продолжительным молчанием Рубинштейна, нетерпеливо ждали благоприятного случая. Они допустили возможность того, что автомобиль, несшийся с высокой скоростью вдоль обрыва в такую погоду, мог либо съехать за край, либо попасть в оползень. В предыдущие недели опасных оползней там было много, и жителей того района предупредили об опасности приближаться к краю. Однако Рубинштейн, редко бывавший там, вполне мог не знать этого. И если автомобиль рухнул с обрыва в ту ночь, последующие осыпи мела и известняка уничтожили бы все следы катастрофы. Обрывы в том месте нависают над камнями, словно насупленные брови. В общем, расследование требовалось вести с моря. В первую неделю попытка отплыть от берега была бы самоубийством, поэтому Лал и все заинтересованные лица провели несколько дней в мучительной неопределенности, гадая – вдруг по какой-то ужасной случайности под тоннами упавшей земли лежит все, что осталось от Сэмпсона Рубинштейна.
На восьмой день ветер прекратился, сгустились тучи, несшиеся по свинцовому небу, но даже эта перемена была приятной. Любая погода лучше разрушительных ветров. Полицейские отправились в лодке на разведку, и того, что смогли обнаружить, глядя из океана, было достаточно для начала работ у подножия обрыва. Там лежали обломки легковой машины. Откапывать их было опасно, но полицейские взялись за дело. Вызванный специалист сказал, что больше оползней не будет, пока нет штормов; и после долгих рискованных раскопок полицейские обнаружили автомобиль, в котором Рубинштейн уехал из дома вечером в воскресенье шестого января. Машина была разбита вдребезги, однако номерной знак остался цел.
Я спросил Паркинсона, удалось ли найти какой-то след Рубинштейна.
– Мучительно думать об этом бедняге, лежавшем столько дней раздавленным под такой тяжестью земли, – сказал я. – Еще мучительнее то, что нельзя быть уверенным, что его смерть была мгновенной. Вероятно, он лежал там до утра и слышал грохот приближающегося обвала. Жутко представить.
– Не нашли ничего, – произнес Паркинсон. – Однако продолжают копать. Они еще не отрыли всей машины. И, само собой, Рубинштейн мог выпрыгнуть, почувствовав, что автомобиль валится. Только он все равно бы упал вместе с оползнем вниз. Ужасно, правда?
– Как там Лал?
– Ни разу не видел, чтобы женщина производила на полицейских худшего впечатления. Она закатила истерику, раскричалась о своих чувствах к бедняге. Берджесс выглядел так, будто вот-вот его вырвет, а уж он определенно повидал всякого.
– Может кто-нибудь предположить, почему он в такую погоду возвращался вдоль обрыва?
– Думаю, это форменное сумасбродство. Долгая дорога в такую ночь не особенно приятна. А когда Рубинштейн приходит в неистовство, его не удержать. Я помню случаи, когда он срывал злость, делая совершенно неоправданные риски в игре на бирже. Лал ведь выводила его из себя, а он был к ней очень привязан. Люди удивлялись почему, но у Рубинштейна в полной мере были развиты еврейские семейные чувства, и женился он поздно по той причине, которая заставляет людей вступать в брак в двадцать с небольшим. По-моему, он слабо разбирался в женщинах, – добавил Паркинсон. – Видимо, надеялся, что со временем Лал станет соответствовать его представлению о жене. А она, разумеется, не могла полностью разделять его взгляды. Беда в том, что Лал любила его по-настоящему, но выбрала такой странный способ демонстрировать свои чувства.
– Будь это и вся загадка, она была бы довольно скверной, – заметил я, – но тут есть еще кое-что. Я до сих пор не могу определить место Фэнни в этой истории. Почему она скрылась? Сначала я решил, что раз машина не вернулась, то они оба могли погибнуть, но мы знаем, что в понедельник утром Фэнни была жива. В случае аварии у нее хватило бы ловкости выпрыгнуть, но не могу поверить, что она исчезла бы невесть куда и предоставила нам разгадывать эту загадку в меру наших способностей. Но Фэнни невозможно оставить в стороне. Какую-то роль в этой истории она играет.
Паркинсон задумался.
– Вероятно, она сильно поссорилась с Рубинштейном, а потом, когда они попали в аварию, испугалась обвинения в убийстве. Хотя нет, это я зря. Фэнни может совершить много сомнительных поступков, но не таких. Да, ты прав, она у нас – недостающее звено. Филпоттс говорит, мы не добьемся презумпции смерти, пока у нас нет хотя бы частички трупа, и не можем действовать, пока не получим разрешения суда, а делается это не в один день. Лал мечтает вернуться в свою любимую Испанию, где сможет разгуливать в полном трауре и совершать покаяние до конца своих дней. Кажется, она не понимает, когда я предупреждаю ее, что уже не будет такой богатой. Эта женщина не знает цены деньгам. В общем, нам остается только ждать. Полицейские теперь старательно ищут Фэнни.
Может, искали они старательно, но найти ее не сумели. Рубинштейна тоже. Через четыре дня бережного копания, которому помешал, несмотря на мнение специалиста, еще один оползень, полицейским удалось обнаружить разбитую машину. Извлечь ее полностью было невозможно, поэтому сделали фотографии автомобиля под всевозможными ракурсами и поверхности обрыва с моря и с камней. Полицейские предприняли опасные попытки осмотреть его поверхность на тот случай, если Рубинштейн выпрыгнул и тело его осталось на каком-то выступе, но, конечно же, ничего не нашли. Если бы он выпрыгнул, труп снесло бы вниз последующими оползнями.
– Рубинштейн скорее всего выпрыгнул бы, если бы почувствовал, что машина покачнулась. Головы он никогда не терял. Но подобной возможности ему, видимо, не представилось, а то, что осталось от него после падения на камни, – Паркинсон содрогнулся, – давным-давно унесло в море. При таких обстоятельствах неизвестно, когда вы обнаружите тело, а если и обнаружите, много ли для вас будет в этом проку. Какова надежда, что кто-то сумеет опознать его после удара о камни и долгого пребывания в воде? Я уж не говорю об отвратительных морских тварях.
Тем временем, разумеется, вести расследование было невозможно, и Паркинсона сковывали по рукам и ногам приводящие в бешенство юридические ограничения. Он не мог найти другую работу, было множество возмутительных осложнений из-за таких пустяков, как выплата ему жалованья, проводившаяся четырнадцатого числа, и оплата домашних счетов.
– Я пытаюсь выяснить у Филпоттса, когда можно будет добиться презумпции смерти, – признался он. – Из-за промедления мои дела идут прахом. Человек, уезжающий менее, чем через месяц, в Америку, предлагает мне отличную работу, но я не могу ожидать, что он будет бесконечно держать для меня эту вакансию, и не хочу оставлять Лал в затруднительном положении. Она была очень добра ко мне.
Я спросил, есть ли у нее какие-то планы, и Паркинсон ответил:
– О, Лал вернется в свою любимую Испанию, если получится. Она требовала от Рубинштейна уехать из Лондона с тех пор, как они поженились.
– Значит, придется продавать квартиру и Плендерс. Ты ведь можешь предоставить это Филпоттсу? Адвокаты для того и существуют.
– Продать квартиру будет легко. Плендерс – другое дело. К тому же я не знаю, что делать с мебелью. Среди нее много ценных вещей, а Лал продала бы все любому старьевщику, лишь бы от нее избавиться. Она всегда была недовольна тем, что муж занимается бизнесом. Не понимаю, почему Грэму или другим стервятникам его породы не скупить все за бесценок, а потом продать заокеанским миллионерам с прибылью в сто пятьдесят процентов. И потом еще Китайская комната. Я не хочу видеть эту коллекцию разошедшейся по частям.
– Рубинштейн не оставил в завещании указаний относительно нее?
– Завещания я не видел. Оно у Филпоттса, а он и пальцем не шевельнет, пока не получит определенного вердикта. Ждет, чтобы первый ход сделали полицейские. Он воображает, будто Рубинштейн скрывается где-то в Западном Кенсингтоне или в Клапам-Коммон и чертовски радуется этому скандалу.
Паркинсон, как и я, уже не верил, что Рубинштейн жив.
– А от Фэнни по-прежнему ничего нет? – спросил он.
Я лишь развел руками.
– Такая же большая загадка, – продолжил Паркинсон, нахмурясь. – Конечно, может, она больна.
Он произнес это таким тоном, каким говорят: «Конечно, может, эта птичка высиживает птенцов».
– Фэнни не покинула бы квартиру, если бы заболела, – заметил я.
– Да. И можно не сомневаться, у нее имелась какая-то причина. Фэнни исчезла со сцены так же бесследно, как в дни моего детства леди в зале Святого Георгия. В определенном смысле она представляет собой чуть ли не большую загадку, чем Рубинштейн. Очевидно, он, бедняга, погребен так глубоко под всей этой свалившейся грязью, что его пока просто не удалось откопать. Кстати, вчера вечером был еще один оползень, довольно сильный. Рыть землю сейчас, вне всякого сомнения, опасно, и потом, – он пожал плечами, и лицо его было бледным, – сомневаюсь, что его будет возможно опознать через столько дней. Одна куча изломанных, окровавленных костей, должно быть, почти не отличается от другой.
Паркинсон отвернулся и сгорбился, прижавшись к каминной полке, плечи его касались гравированного оленя и молодых женщин в ночных сорочках, резвящихся среди завитков. Братья Адамс создали все это для лучших людей, чем те, которые сейчас не обращали внимания на их труды.
Глава седьмая
Помимо прочих трудов Паркинсон всеми силами старался положить конец настойчивым слухам, будто Рубинштейн устроил собственное исчезновение, желая избежать ответственности за мошенничество в связи с горной компанией, где был директором и крупным держателем акций. Подтверждений этому не существовало, и Паркинсон ломал голову, как опровергнуть надуманные обвинения, пока не произошел случай, заткнувший рты всем охваченным паникой болтунам. На скалы неподалеку от Черного Джека волной выбросило ботинок, и его доставили в полицию, поскольку он, возможно, был как-то связан с загадкой Рубинштейна. Ботинок пропитался водой, потерял форму, но все-таки было хорошо видно, что он маленький, искусно стачанный вручную и явно был по ноге тому, кто его некогда носил. Внутри была отпечатана фамилия изготовителя – Расселл. И тот признал в ботинке один из пары, изготовленной несколько месяцев назад для Рубинштейна.
– Думаю, теперь стало все ясно, – произнес, облегченно вздохнув, Паркинсон. Я тоже испытывал облегчение, такое сильное, что говорить о нем было неловко. – Эти болтуны никак не смогут утверждать, будто ботинок сошел с обрыва сам по себе. Надеюсь, теперь смолкнет брань в адрес бедняги, продолжавшаяся в течение двух недель. И Лал вскоре уедет. Она покончила с ролью безутешной вдовы, и пребывание убийцей по небрежности оказалось не таким уж развлекательным; поэтому теперь она femme fatal [2], женщина, перед которой не могут устоять мужчины. Что ж, пусть играет эту роль в Испании. Там она подойдет ей больше.
Говорил он с неоправданной грубостью, и я внезапно увидел еще один аспект данного дела. Лал была как раз из тех женщин, изображающих жену Потифара. Я согласился с Паркинсоном, что чем скорее он избавится от нее, тем лучше.
Однако Филпоттс продолжал колебаться до шестнадцатого дня со времени находки машины. Тогда мы получили то, что представлялось последним звеном в цепи доказательств. Полицейские явились к Паркинсону примерно в сто сороковой раз и сообщили, что в миле от Черного Джека на берег выброшен труп. Он сильно изуродован, но его сложение соответствует комплекции исчезнувшего человека. Действие приливов и отливов в то штормовое время и бесконечное биение тела о камни придали ему такой ужасный вид, какой я только видел на поле боя. Все решили, что показывать его Лал нельзя. Обычные методы опознания применять было невозможно. Исследовать зубы, хотя эксперт сказал, что у покойного, очевидно, были вставные, мы не могли, они исчезли изо рта. Собственно, и большая часть рта отсутствовала. Лицо представляло собой жуткое зрелище, расплывшиеся черты были распухшими, гнилыми. В настоящее время, увы, нельзя идентифицировать лицо по черепу, хотя со временем, надеюсь, такой метод появится. А обычные родинки, по которым можно безошибочно опознать человека, были так повреждены долгим пребыванием в бурном море, что просто не существовали. Одной ступни не было, ее оторвало воздействием воды, череп был проломлен, как определил полицейский врач, после смерти. Причиной этого вполне могли стать камни. Или труп прибило к бакену.
– Насколько нам известно, это может быть кто угодно, – произнес Паркинсон. – Правда, уцелевшая ступня примерно того же размера, что у Рубинштейна, но таким образом человека не опознать.
Вода сорвала с утопленника одежду, вероятность, что ее выбросит на берег, была ничтожной, и, основываясь на этой совершенно неудовлетворительной физической улике, местный коронер, Уолпол, совещался с семерыми присяжными, стараясь установить личность покойного и причину его смерти. О том, что век чудес миновал, говорят много, но чего, кроме чуда, ждал этот коронер от своих семи местных присяжных, не представляю.
Ту ночь я проводил в Кингс-Бенион, не столько потому, что был лично озабочен смертью Рубинштейна – полицейские даже не допрашивали меня, – сколько по просьбе Лал.
– Я не могла пойти, – прошептала она, – да и Руперт говорит, что это было бы дурно. Но ты знаешь, чего ждать от людей. Для них все найденные утопленники одинаковы. И бедный Руперт очень устал. Ему хотелось бы, чтобы там кто-нибудь находился.
Паркинсон должен был приехать утром, а вечером часов в шесть накануне коронерского расследования я получил телеграмму от Брайди. Он сообщил, что тоже хочет присутствовать и приедет к ужину в восемь часов.
– Ты, видимо, недоумеваешь, почему мой интерес к данному делу неожиданно возобновился, – угрюмо заметил Брайди. Тени вокруг его глаз были черны, как сажа, лицо обросло щетиной. – Только на сей раз Фэнни не скрыться. Ее непременно будут спрашивать вновь и вновь, почему она исчезла.
– Кому-нибудь это известно? – спросил я.
– Мне. Я получил от нее письмо на следующий день. До наступления вечера.
Я в изумлении воззрился на него:
– Ты все время знал это и молчал?
– Она не сообщила мне, что намерена делать.
– Но написала.
Брайди загасил сигарету.
– Знаешь, я сделал Фэнни предложение, а она отказалась. Не объяснила почему. Относится ко мне хорошо – но отказалась. На сожительство она бы согласилась, но подобные отношения никогда не привлекали меня. Я не считаю, что проще прогнать надоевшую тебе женщину, если ты не венчался с ней. Кроме того, Фэнни не надоела бы мне. Обратное могло бы произойти.
– Осталась бы она с надоевшим мужчиной, будь он ей мужем или нет?
– Фэнни – странное существо. Помню, мы обсуждали убийство в Кенте, которое совершил Эпплтон. Жена выдала его полиции. Обращался с ней он ужасно, и ей представилась возможность вырваться из его когтей. Это был совершенно убедительный довод, но Фэнни держалась иного мнения. Она сказала – что бы мужчина ни сделал, женщина должна быть на его стороне. Женщина могла уйти, но не имела права вставать на сторону общества против него. О, логика у Фэнни хромает, но в ней есть что-то неотразимое. Если сможешь склонить ее выйти за тебя замуж, она никогда тебя не предаст. Трудность в том, – он закурил еще одну сигарету, – чтобы склонить ее сделать первый шаг.
– На нее это не похоже, – усмехнулся тот. – Фэнни, судя по всему, любит держать ответ. Не думаю, что кому-то больше, чем ей, нравится общаться с полицейскими. Кертис, это весьма странно.
Я согласился. Обсуждать Фэнни даже с ним мне не хотелось. Повесив трубку, я принялся уныло расхаживать. Этот неожиданный ход Фэнни беспокоил меня больше, чем я хотел бы признаться даже себе. Если Рубинштейн вскоре не появится или как-то даст знать о том, что жив, то я не видел иного выхода, как передать дело в руки полиции. Все равно, предотвратить утечку этих сведений невозможно. Рубинштейн был не только известным человеком среди знатоков антиквариата – он являлся чрезвычайно богатым человеком, а богачи, как и женщины, всегда находятся в центре внимания. Паркинсон высказался так:
– Я не боюсь приходящей в ярость миссис Рубин-штейн, но был бы рад оказаться подальше от ее мужа, когда тот недоволен.
– Рубинштейн должен винить только себя, – попытался я утешить его, на что он сказал с неприятным смешком:
– Прошу прощения, но ты знаешь его хуже, чем я. Он постоянно твердит, что провидение может отказать человеку в разуме, но осторожность доступна всем.
Я искал объяснение тому, почему Фэнни предприняла столь неожиданный шаг, но, даже делая скидку на ветреную и порывистую натуру, мог найти лишь один ответ: она боялась. А представление о Фэнни, действующей из страха, заставило меня содрогнуться. Я долго пытался найти какое-нибудь сочетание обстоятельств, способное сломить ее. А при мысли о ее бесследном исчезновении в связи с исчезновением Рубинштейна похолодел от недоброго предчувствия. Но даже в худшую минуту я не представлял ни длинного пути трагедии и насилия, на который мы ступали, ни ужасного конца всего этого. Невоздержанный язык Лал, перефразируя Евангелие, воспалял круг жизни, будучи сам воспаляем от геенны. Только ни она, ни мы не знали о печи, какую зажгли те злобные слова.
После звонка Паркинсону я вышел из клуба и бродил по городу, пока не стемнело. Нет смысла слоняться по жилым районам Лондона, когда ты сам не свой от беспокойства. Отдаленные живописные площади, которые Эрнест Шеппард воспроизводит в рисунках для журнала «Панч», таят в себе обиды и разбитые сердца; этот город бурлит суровой жизнью. Акции и облигации понять несложно; люди же представляют собой массу пугающих противоречий. Я встретил нескольких знакомых и останавливался поговорить с ними, но постоянно думал о Фэнни. И был далек от мысли, что она, в каком бы состоянии ни находилась, решит предпринять что-либо безрассудное. Фэнни не из тех, кому газовые плиты сулят какую-то перспективу безопасности.
Проснувшись от кошмарного сна в три часа ночи, я сразу подумал, не связано ли каким-то образом ее исчезновение с полицией.
Глава шестая
Существует пристрастие искать то, что глубоко сокрыто в человеческом сердце.
О. Твист
Утром Паркинсон позвонил мне из Лондона. Лал уехала из Плендерс ранним вечером в понедельник, никаких вестей о Рубинштейне по-прежнему не было, и Паркинсон занимался большим коммерческим предприятием, в котором участвовал Рубинштейн.
– Если он не вылезет из своего укрытия через несколько часов, то окажется гораздо беднее, чем ожидает, – добавил он. – Люди начинают нервничать из-за богачей, исчезающих в критические минуты. Я не хочу, чтобы акции упали примерно на дюжину пунктов, однако это наверняка произойдет. Мне кажется, следует обратиться в полицию.
Я спросил, как Лал.
– О, приняла худшее из возможных решений. Рубинштейн мертв, и она только ждет, чтобы ее об этом известили. Она вдова, это ясно. Можно сказать, облачилась в траур, и удивительно, как она может заказывать заупокойную мессу по его душе, Рубинштейну это не понравилось бы, пусть он и не ортодоксальный еврей, но к ее вере определенно не присоединялся. Убеждать ее бессмысленно, однако я был бы признателен, если бы ты сделал попытку.
– Каким станет очередной шаг?
– Обращением в полицию. Больше откладывать нельзя. Мне жаль, потому что страх усилится. Но существуют времена, когда нужно подумать о себе. Если в конце концов где-нибудь обнаружат гниющий труп Рубинштейна, я не хочу портить себе карьеру предположением, что утаивал его исчезновение до последней минуты.
– Что ты сам думаешь? – спросил я, и он без промедления ответил:
– Все это подозрительно, и рад возможности переложить на кого-то ответственность. Вестей о Фэнни, очевидно, нет?
Я ответил: «Нет», – повесил трубку и подумал – как странно, что двое весьма значительных людей могли бесследно исчезнуть. Мне казалось, что Фэнни, куда бы ни отправилась, должна была оставить за собой сверкающий след, уведомляющий мир о ее местопребывании. Однако же она скрылась, и никто из нас не знал куда. Разумеется, в ее случае обращение в полицию было неоправданно, но полицейские должны были вскоре начать ее поиски. Фэнни станет первой, кого они захотят допросить.
Естественно, полицейские не рассматривали это дело как уголовное; это было очередное исчезновение человека из дома. Они выслушали показания Паркинсона и принялись опрашивать Лал. Та обострила их интерес, мело-драматично заявив, что уверена в его смерти, вероятно, самоубийстве. Она уже изображала трагическую убийцу. Человек, руководивший ведением данного дела, невысокий, коренастый мужчина по фамилии Берджесс, выбритый до синевы и похожий на спаниеля, только не с такими длинными ушами, счел ее истеричкой и громко выразил удивление, что Рубинштейн давно не запланировал бегства. Узнав, что Фэнни исчезла тоже, он сообразил, что к чему, и сделал блистательный вывод. Несколько дней исчезновение Рубинштейна никто не воспринимал всерьез. Навели справки в местных больницах и полицейских участках, опросили кое-кого из местных, но никого из нас не беспокоили вопросами, и газеты не поднимали шум. Местный начальник станции сказал, что знает Рубинштейна в лицо, и уверен, что он не брал билета в воскресенье вечером; проводник и контролер подтвердили его показания. Как правило, поезд, выходящий в шесть двадцать восемь из Кингс-Бенион, по воскресным вечерам бывает полон, но погода в те выходные загнала людей в города. Все трое были уверены, что узнали бы Рубинштейна, если бы увидели. Потом на четвертый день в дело вмешалась Би-би-си и объявила: «Перед началом вечерних новостей передаем сообщение полиции: „С воскресенья не появлялся дома…“». Компания Рубинштейна перенесла сильное потрясение, и акции ее значительно упали. Поднялась паника, но все же никто не предполагал чего-то ужасного, кроме потери памяти. Лишь несколько неприятных личностей злобно твердили, что дело темное и нужно поставить в известность полицию других стран. Тем временем я не терял из поля зрения Лал. Она ударилась в религию, к которой до сих пор относилась безразлично. Они с Ритой постоянно ходили на мессу и на исповедь; говели и учредили девятидневное моление по Рубинштейну. Я узнал об этом от Паркинсона. Тот едва не сходил с ума от их глупостей.
– Господи, хоть бы Рубинштейн дал нам знак, где находится, или полиция добилась каких-то результатов! – воскликнул он. – Я вынужден бездельничать. Есть вещи, срочно требующие внимания Рубинштейна, а он даже не подумал передать Филпоттсу, своему адвокату, доверенность на ведение дел, так что мне остается лишь сидеть и смотреть, как уплывают его деньги. Я вижу по крайней мере три важных капиталовложения, которые он изменил бы, находясь здесь, но, кажется, никто не вправе сделать за него какой-то шаг. Это убеждает меня, что произошло нечто серьезное. Если бы Рубинштейн просто уехал с Фэнни, то передал бы по телеграфу инструкции. Он не из тех, для кого женщина, даже если это мисс Прайс, дороже ценных бумаг.
Между тем полиция выясняла, не произошло ли несчастного случая. Не нашлось никого, кто помнил бы, что видел эту машину, хотя двое или трое водителей заметили несколько автомобилей неустановленной марки на дороге, по которой Рубинштейн ехал в ту ночь. Вероятность того, что он мог сделать попытку вернуться по опасной дороге вдоль обрыва, тоже обсуждалась, но там были такие сильные оползни, что никаких следов не было видно, поэтому сочли чересчур опрометчивым рисковать жизнью человека, проводя осмотр с верха обрыва. Черный Джек – суровый обрыв, нависающий над камнями, почти недоступными даже в хорошую погоду и совершенно недосягаемыми во время штормов, бушевавших всю неделю. Мало кто мог припомнить такой период бурь; в парках валило деревья, и машины едва не сдувало с дорог. Неподалеку от Ричмонда двух человек снесло с пешеходных дорожек в реку, и оба утонули. Произошла серь-езная авиакатастрофа, три человека были убиты падающим шифером. На одном заводе в Ист-Энде рухнула большая труба, к счастью, ночью, когда никого поблизости не было, но потом у множества людей рабочий день несколько недель был сокращенным. В открытом море случались разные невзгоды; один траулер вместе со всей командой пошел ко дну. Страховые компании только и занимались тем, что оплачивали полисы. А на восьмой день в загадке Рубинштейна появился первый просвет.
Полицейские, к тому времени встревоженные продолжительным молчанием Рубинштейна, нетерпеливо ждали благоприятного случая. Они допустили возможность того, что автомобиль, несшийся с высокой скоростью вдоль обрыва в такую погоду, мог либо съехать за край, либо попасть в оползень. В предыдущие недели опасных оползней там было много, и жителей того района предупредили об опасности приближаться к краю. Однако Рубинштейн, редко бывавший там, вполне мог не знать этого. И если автомобиль рухнул с обрыва в ту ночь, последующие осыпи мела и известняка уничтожили бы все следы катастрофы. Обрывы в том месте нависают над камнями, словно насупленные брови. В общем, расследование требовалось вести с моря. В первую неделю попытка отплыть от берега была бы самоубийством, поэтому Лал и все заинтересованные лица провели несколько дней в мучительной неопределенности, гадая – вдруг по какой-то ужасной случайности под тоннами упавшей земли лежит все, что осталось от Сэмпсона Рубинштейна.
На восьмой день ветер прекратился, сгустились тучи, несшиеся по свинцовому небу, но даже эта перемена была приятной. Любая погода лучше разрушительных ветров. Полицейские отправились в лодке на разведку, и того, что смогли обнаружить, глядя из океана, было достаточно для начала работ у подножия обрыва. Там лежали обломки легковой машины. Откапывать их было опасно, но полицейские взялись за дело. Вызванный специалист сказал, что больше оползней не будет, пока нет штормов; и после долгих рискованных раскопок полицейские обнаружили автомобиль, в котором Рубинштейн уехал из дома вечером в воскресенье шестого января. Машина была разбита вдребезги, однако номерной знак остался цел.
Я спросил Паркинсона, удалось ли найти какой-то след Рубинштейна.
– Мучительно думать об этом бедняге, лежавшем столько дней раздавленным под такой тяжестью земли, – сказал я. – Еще мучительнее то, что нельзя быть уверенным, что его смерть была мгновенной. Вероятно, он лежал там до утра и слышал грохот приближающегося обвала. Жутко представить.
– Не нашли ничего, – произнес Паркинсон. – Однако продолжают копать. Они еще не отрыли всей машины. И, само собой, Рубинштейн мог выпрыгнуть, почувствовав, что автомобиль валится. Только он все равно бы упал вместе с оползнем вниз. Ужасно, правда?
– Как там Лал?
– Ни разу не видел, чтобы женщина производила на полицейских худшего впечатления. Она закатила истерику, раскричалась о своих чувствах к бедняге. Берджесс выглядел так, будто вот-вот его вырвет, а уж он определенно повидал всякого.
– Может кто-нибудь предположить, почему он в такую погоду возвращался вдоль обрыва?
– Думаю, это форменное сумасбродство. Долгая дорога в такую ночь не особенно приятна. А когда Рубинштейн приходит в неистовство, его не удержать. Я помню случаи, когда он срывал злость, делая совершенно неоправданные риски в игре на бирже. Лал ведь выводила его из себя, а он был к ней очень привязан. Люди удивлялись почему, но у Рубинштейна в полной мере были развиты еврейские семейные чувства, и женился он поздно по той причине, которая заставляет людей вступать в брак в двадцать с небольшим. По-моему, он слабо разбирался в женщинах, – добавил Паркинсон. – Видимо, надеялся, что со временем Лал станет соответствовать его представлению о жене. А она, разумеется, не могла полностью разделять его взгляды. Беда в том, что Лал любила его по-настоящему, но выбрала такой странный способ демонстрировать свои чувства.
– Будь это и вся загадка, она была бы довольно скверной, – заметил я, – но тут есть еще кое-что. Я до сих пор не могу определить место Фэнни в этой истории. Почему она скрылась? Сначала я решил, что раз машина не вернулась, то они оба могли погибнуть, но мы знаем, что в понедельник утром Фэнни была жива. В случае аварии у нее хватило бы ловкости выпрыгнуть, но не могу поверить, что она исчезла бы невесть куда и предоставила нам разгадывать эту загадку в меру наших способностей. Но Фэнни невозможно оставить в стороне. Какую-то роль в этой истории она играет.
Паркинсон задумался.
– Вероятно, она сильно поссорилась с Рубинштейном, а потом, когда они попали в аварию, испугалась обвинения в убийстве. Хотя нет, это я зря. Фэнни может совершить много сомнительных поступков, но не таких. Да, ты прав, она у нас – недостающее звено. Филпоттс говорит, мы не добьемся презумпции смерти, пока у нас нет хотя бы частички трупа, и не можем действовать, пока не получим разрешения суда, а делается это не в один день. Лал мечтает вернуться в свою любимую Испанию, где сможет разгуливать в полном трауре и совершать покаяние до конца своих дней. Кажется, она не понимает, когда я предупреждаю ее, что уже не будет такой богатой. Эта женщина не знает цены деньгам. В общем, нам остается только ждать. Полицейские теперь старательно ищут Фэнни.
Может, искали они старательно, но найти ее не сумели. Рубинштейна тоже. Через четыре дня бережного копания, которому помешал, несмотря на мнение специалиста, еще один оползень, полицейским удалось обнаружить разбитую машину. Извлечь ее полностью было невозможно, поэтому сделали фотографии автомобиля под всевозможными ракурсами и поверхности обрыва с моря и с камней. Полицейские предприняли опасные попытки осмотреть его поверхность на тот случай, если Рубинштейн выпрыгнул и тело его осталось на каком-то выступе, но, конечно же, ничего не нашли. Если бы он выпрыгнул, труп снесло бы вниз последующими оползнями.
– Рубинштейн скорее всего выпрыгнул бы, если бы почувствовал, что машина покачнулась. Головы он никогда не терял. Но подобной возможности ему, видимо, не представилось, а то, что осталось от него после падения на камни, – Паркинсон содрогнулся, – давным-давно унесло в море. При таких обстоятельствах неизвестно, когда вы обнаружите тело, а если и обнаружите, много ли для вас будет в этом проку. Какова надежда, что кто-то сумеет опознать его после удара о камни и долгого пребывания в воде? Я уж не говорю об отвратительных морских тварях.
Тем временем, разумеется, вести расследование было невозможно, и Паркинсона сковывали по рукам и ногам приводящие в бешенство юридические ограничения. Он не мог найти другую работу, было множество возмутительных осложнений из-за таких пустяков, как выплата ему жалованья, проводившаяся четырнадцатого числа, и оплата домашних счетов.
– Я пытаюсь выяснить у Филпоттса, когда можно будет добиться презумпции смерти, – признался он. – Из-за промедления мои дела идут прахом. Человек, уезжающий менее, чем через месяц, в Америку, предлагает мне отличную работу, но я не могу ожидать, что он будет бесконечно держать для меня эту вакансию, и не хочу оставлять Лал в затруднительном положении. Она была очень добра ко мне.
Я спросил, есть ли у нее какие-то планы, и Паркинсон ответил:
– О, Лал вернется в свою любимую Испанию, если получится. Она требовала от Рубинштейна уехать из Лондона с тех пор, как они поженились.
– Значит, придется продавать квартиру и Плендерс. Ты ведь можешь предоставить это Филпоттсу? Адвокаты для того и существуют.
– Продать квартиру будет легко. Плендерс – другое дело. К тому же я не знаю, что делать с мебелью. Среди нее много ценных вещей, а Лал продала бы все любому старьевщику, лишь бы от нее избавиться. Она всегда была недовольна тем, что муж занимается бизнесом. Не понимаю, почему Грэму или другим стервятникам его породы не скупить все за бесценок, а потом продать заокеанским миллионерам с прибылью в сто пятьдесят процентов. И потом еще Китайская комната. Я не хочу видеть эту коллекцию разошедшейся по частям.
– Рубинштейн не оставил в завещании указаний относительно нее?
– Завещания я не видел. Оно у Филпоттса, а он и пальцем не шевельнет, пока не получит определенного вердикта. Ждет, чтобы первый ход сделали полицейские. Он воображает, будто Рубинштейн скрывается где-то в Западном Кенсингтоне или в Клапам-Коммон и чертовски радуется этому скандалу.
Паркинсон, как и я, уже не верил, что Рубинштейн жив.
– А от Фэнни по-прежнему ничего нет? – спросил он.
Я лишь развел руками.
– Такая же большая загадка, – продолжил Паркинсон, нахмурясь. – Конечно, может, она больна.
Он произнес это таким тоном, каким говорят: «Конечно, может, эта птичка высиживает птенцов».
– Фэнни не покинула бы квартиру, если бы заболела, – заметил я.
– Да. И можно не сомневаться, у нее имелась какая-то причина. Фэнни исчезла со сцены так же бесследно, как в дни моего детства леди в зале Святого Георгия. В определенном смысле она представляет собой чуть ли не большую загадку, чем Рубинштейн. Очевидно, он, бедняга, погребен так глубоко под всей этой свалившейся грязью, что его пока просто не удалось откопать. Кстати, вчера вечером был еще один оползень, довольно сильный. Рыть землю сейчас, вне всякого сомнения, опасно, и потом, – он пожал плечами, и лицо его было бледным, – сомневаюсь, что его будет возможно опознать через столько дней. Одна куча изломанных, окровавленных костей, должно быть, почти не отличается от другой.
Паркинсон отвернулся и сгорбился, прижавшись к каминной полке, плечи его касались гравированного оленя и молодых женщин в ночных сорочках, резвящихся среди завитков. Братья Адамс создали все это для лучших людей, чем те, которые сейчас не обращали внимания на их труды.
Глава седьмая
Добрые пожелания этому трупу.
Куолити-стрит
Помимо прочих трудов Паркинсон всеми силами старался положить конец настойчивым слухам, будто Рубинштейн устроил собственное исчезновение, желая избежать ответственности за мошенничество в связи с горной компанией, где был директором и крупным держателем акций. Подтверждений этому не существовало, и Паркинсон ломал голову, как опровергнуть надуманные обвинения, пока не произошел случай, заткнувший рты всем охваченным паникой болтунам. На скалы неподалеку от Черного Джека волной выбросило ботинок, и его доставили в полицию, поскольку он, возможно, был как-то связан с загадкой Рубинштейна. Ботинок пропитался водой, потерял форму, но все-таки было хорошо видно, что он маленький, искусно стачанный вручную и явно был по ноге тому, кто его некогда носил. Внутри была отпечатана фамилия изготовителя – Расселл. И тот признал в ботинке один из пары, изготовленной несколько месяцев назад для Рубинштейна.
– Думаю, теперь стало все ясно, – произнес, облегченно вздохнув, Паркинсон. Я тоже испытывал облегчение, такое сильное, что говорить о нем было неловко. – Эти болтуны никак не смогут утверждать, будто ботинок сошел с обрыва сам по себе. Надеюсь, теперь смолкнет брань в адрес бедняги, продолжавшаяся в течение двух недель. И Лал вскоре уедет. Она покончила с ролью безутешной вдовы, и пребывание убийцей по небрежности оказалось не таким уж развлекательным; поэтому теперь она femme fatal [2], женщина, перед которой не могут устоять мужчины. Что ж, пусть играет эту роль в Испании. Там она подойдет ей больше.
Говорил он с неоправданной грубостью, и я внезапно увидел еще один аспект данного дела. Лал была как раз из тех женщин, изображающих жену Потифара. Я согласился с Паркинсоном, что чем скорее он избавится от нее, тем лучше.
Однако Филпоттс продолжал колебаться до шестнадцатого дня со времени находки машины. Тогда мы получили то, что представлялось последним звеном в цепи доказательств. Полицейские явились к Паркинсону примерно в сто сороковой раз и сообщили, что в миле от Черного Джека на берег выброшен труп. Он сильно изуродован, но его сложение соответствует комплекции исчезнувшего человека. Действие приливов и отливов в то штормовое время и бесконечное биение тела о камни придали ему такой ужасный вид, какой я только видел на поле боя. Все решили, что показывать его Лал нельзя. Обычные методы опознания применять было невозможно. Исследовать зубы, хотя эксперт сказал, что у покойного, очевидно, были вставные, мы не могли, они исчезли изо рта. Собственно, и большая часть рта отсутствовала. Лицо представляло собой жуткое зрелище, расплывшиеся черты были распухшими, гнилыми. В настоящее время, увы, нельзя идентифицировать лицо по черепу, хотя со временем, надеюсь, такой метод появится. А обычные родинки, по которым можно безошибочно опознать человека, были так повреждены долгим пребыванием в бурном море, что просто не существовали. Одной ступни не было, ее оторвало воздействием воды, череп был проломлен, как определил полицейский врач, после смерти. Причиной этого вполне могли стать камни. Или труп прибило к бакену.
– Насколько нам известно, это может быть кто угодно, – произнес Паркинсон. – Правда, уцелевшая ступня примерно того же размера, что у Рубинштейна, но таким образом человека не опознать.
Вода сорвала с утопленника одежду, вероятность, что ее выбросит на берег, была ничтожной, и, основываясь на этой совершенно неудовлетворительной физической улике, местный коронер, Уолпол, совещался с семерыми присяжными, стараясь установить личность покойного и причину его смерти. О том, что век чудес миновал, говорят много, но чего, кроме чуда, ждал этот коронер от своих семи местных присяжных, не представляю.
Ту ночь я проводил в Кингс-Бенион, не столько потому, что был лично озабочен смертью Рубинштейна – полицейские даже не допрашивали меня, – сколько по просьбе Лал.
– Я не могла пойти, – прошептала она, – да и Руперт говорит, что это было бы дурно. Но ты знаешь, чего ждать от людей. Для них все найденные утопленники одинаковы. И бедный Руперт очень устал. Ему хотелось бы, чтобы там кто-нибудь находился.
Паркинсон должен был приехать утром, а вечером часов в шесть накануне коронерского расследования я получил телеграмму от Брайди. Он сообщил, что тоже хочет присутствовать и приедет к ужину в восемь часов.
– Ты, видимо, недоумеваешь, почему мой интерес к данному делу неожиданно возобновился, – угрюмо заметил Брайди. Тени вокруг его глаз были черны, как сажа, лицо обросло щетиной. – Только на сей раз Фэнни не скрыться. Ее непременно будут спрашивать вновь и вновь, почему она исчезла.
– Кому-нибудь это известно? – спросил я.
– Мне. Я получил от нее письмо на следующий день. До наступления вечера.
Я в изумлении воззрился на него:
– Ты все время знал это и молчал?
– Она не сообщила мне, что намерена делать.
– Но написала.
Брайди загасил сигарету.
– Знаешь, я сделал Фэнни предложение, а она отказалась. Не объяснила почему. Относится ко мне хорошо – но отказалась. На сожительство она бы согласилась, но подобные отношения никогда не привлекали меня. Я не считаю, что проще прогнать надоевшую тебе женщину, если ты не венчался с ней. Кроме того, Фэнни не надоела бы мне. Обратное могло бы произойти.
– Осталась бы она с надоевшим мужчиной, будь он ей мужем или нет?
– Фэнни – странное существо. Помню, мы обсуждали убийство в Кенте, которое совершил Эпплтон. Жена выдала его полиции. Обращался с ней он ужасно, и ей представилась возможность вырваться из его когтей. Это был совершенно убедительный довод, но Фэнни держалась иного мнения. Она сказала – что бы мужчина ни сделал, женщина должна быть на его стороне. Женщина могла уйти, но не имела права вставать на сторону общества против него. О, логика у Фэнни хромает, но в ней есть что-то неотразимое. Если сможешь склонить ее выйти за тебя замуж, она никогда тебя не предаст. Трудность в том, – он закурил еще одну сигарету, – чтобы склонить ее сделать первый шаг.