Страница:
– Где нам укрыться? – спросила Кун-чжао.
– Большой дорогой идти нельзя – нас тут же заметят. Пойдем тропкою. Пока спрячемся в обители Безмерного Блаженства. Обитель малолюдная, искать нас там не станут, – отвечала Цзин-чжэнь. – Наставница Ляо-юань – добрая наша знакомая, она не откажет нам в пристанище. А когда буря уляжется, мы найдем новое укрытие, понадежнее.
Кун-чжао одобрила ее план. Не обращая внимания на ямы и кочки, все побежали по тропинке к монастырю Безмерного Блаженства. Но это уже к нашему рассказу не относится.
Теперь вернемся к тому, что происходило в обители, покинутой монахинями. Толпа слуг под присмотром госпожи Лу усердно работала под кипарисом. Заступами они разрыли землю и увидели следы извести. Все поняли, что добрались до могилы. Но известь, смешанная с водою, затвердела и сделалась как камень. Чтобы этот камень раздробить, потребовалось много времени. Наконец появилась крышка гроба. Госпожа Лу зарыдала. Слуги очистили края крышки, но она все не поддавалась. Тем временем караульные у ворот, подстрекаемые неудержимым любопытством, бросили свой пост и тоже побежали в сад посмотреть, что там делается. Увидев, что работа остановилась, они дружно кинулись на помощь. Гроб быстро очистили целиком, кто-то всунул под крышку топор, нажал, и крышка отскочила. Но когда посмотрели на умершего, то увидели, что в гробу лежит не Да-цин, а монахиня. Все остолбенели от неожиданности. Сбившись в кучу, слуги едва смели взглянуть друг другу в глаза. Внимательно осмотреть мертвое тело никто не решился, и крышку поспешно закрыли.
Что ты говоришь, рассказчик! Ведь Хэ Да-цин умер совсем недавно. Неужели супруга не узнала своего мужа, хотя бы даже и с обритою головой?
Нет, почтенные слушатели, все правильно! Когда Хэ Да-цин ушел из дома, он был в расцвете сил и красоты. У монахинь, как вы помните, он захворал, долго лежал в постели и отощал до того, что от прежнего Да-цина остались лишь кожа да кости. Он бы, пожалуй, и сам себя не узнал, если бы взглянул в зеркало. К тому же слуг и жену сбила с толку бритая голова умершего, и все решили, что это монахиня.
Госпожа Лу накинулась на Третьего Куая.
– Я тебе приказывала разузнать все наверняка, а ты притащил мне пустую сплетню! Комедию разыграл! Как нам теперь быть?
– Послушница все ясно сказала. Какая уж тут сплетня… – пробормотал сконфуженный Куай.
– В гробу-то монахиня, а ты еще споришь! – воскликнули слуги.
– Наверно, не там рыли, надо копать в другом месте.
– Нельзя! Никак нельзя! – вмешался какой-то старик, родич Хэ Да-цина. – Того, кто вскроет гроб, закон карает смертью. И кто разроет могилу – тому тоже смертная казнь! Мы уже совершили преступление, а если выкопаем еще одну монахиню, вина наша утяжелится вдвое. Надо как можно скорее оповестить обо всем начальство и строго допросить ту послушницу. Может быть, удастся кончить дело полюбовно. Но если монахини нас опередят и явятся к властям первые, не миновать нам беды!
С этими словами все согласились. Слуги побросали лопаты и заступы на землю и гурьбой повалили из сада. Вместе с хозяйкою, госпожою Лу, они обошли всю обитель до главных ворот, но ни одной монахини не встретили.
– Плохо! Плохо! – сказал тот же старик. – Не иначе, монахини отправились к местным властям или же прямо в суд! Надо скорее уносить ноги!
Слова старика нагнали на всех такого страха, что обитель мигом опустела. Госпожа Лу бросилась к своему паланкину и вместе с родичами поспешила в Синь-ганьский ямынь, чтобы подать прошение. Когда они добрались до города, оказалось, что по дороге половина родичей успела скрыться.
Среди слуг, которых госпожа Лу приводила в монастырь, был поденщик Мао, по прозвищу «Шалопут», Он решил, что в гробу непременно должны быть какие-нибудь драгоценности. Спрятавшись в сторонке, Мао дождался, пока все уйдут, и снова побежал к могиле. Он обшарил весь гроб и даже платье умершего, но ничего не нашел. И тут – как видно, это было определено судьбою, – каким-то неловким движением он сдернул с умершего штаны. То, что он увидал, немало его развеселило.
– Эге! Да это не монахиня, а монах, – засмеялся Шалопут.
Он закрыл крышку, вышел из сада и огляделся. В обители никого не было. Мао осторожно пробрался в покои Кун-чжао. Там он отобрал несколько ценных вещиц, спрятал их за пазуху и, покинув обитель, быстро зашагал к городу.
Как раз в эту пору начальник уезда уехал куда-то по делу, и госпожа Лу ожидала его у ямыня. Мао Шалопут присоединился к ожидающим.
– Не тревожьтесь! – начал он. – Я надумал еще раз осмотреть тело и, когда вы все ушли, вернулся. И что же, как вы думаете, я обнаружил? Правда, это не господин Хэ, но в гробу лежит не монахиня, а монах.
– Прекрасно! – обрадовались родичи Хэ Да-цина. – Наверное, его уморили монахини. Любопытно бы узнать, из какого он монастыря.
Удивительные вещи случаются иногда в Поднебесной! Только что Шалопут закончил свой рассказ, как из толпы выходит старый монах.
– Вы говорите, что монахини уморили монаха? Как он выглядит? В каком монастыре его нашли?
– В обители Отрешения от мирской суеты. Мы нашли его на восточном дворе. Наверное, он скончался совсем недавно. Лицо у него продолговатое и худое, щеки желтоватые.
– Да это мой ученик, не кто, как он! – промолвил старый монах.
– Как же он туда попал? – удивились присутствующие.
– Видите ли, я настоятель монастыря Великого Закона, мое имя – Цзяо-юань. У меня был ученик Цюй-фэй, двадцати шести лет от роду. Учиться он не любил и не хотел, и я ничего не мог с ним поделать. В третью луну он пропал и до сих пор не вернулся, Родители, вместо того чтобы бранить сына за лень и нерадивость, постоянно его оправдывали, а потом, когда он исчез, заявили властям, будто это я свел его в могилу. Сегодня дело будет разбираться. Если умерший – действительно мой ученик, обвинение с меня снимается.
– Учитель, пойдемте, я провожу вас, вы все увидите сами, – предложил Шалопут.
– Ну что ж, хорошо! – согласился монах.
Но едва собрались они идти, как к Цзяо-юаню подбежали старик со старухой. На монаха посыпались удары.
– Плешивый разбойник! Где наш сын? Ты его убил! – кричали они.
– Погодите! Уймитесь! Ваш сын нашелся! – закричал в ответ монах.
– Где же он? – воскликнул старик.
– Твой сын спутался с монахинями из обители Отрешения от мирской суеты и там по какой-то причине умер. Тело его зарыто в дальнем конце сада. – Монах указал на Шалопута: – А вот и свидетель.
Он потянул Мао Шалопута за собой, а старик со старухой пошли следом.
К этому времени крестьяне, жившие подле обители, узнали о случившемся и все, от мала до велика, сбежались поглядеть. Шалопут, раздвинув толпу, провел монаха в заглохший сад. Вдруг откуда-то из дома послышались стопы. Шалопут распахнул дверь и вошел внутрь. На кровати лежала старая монахиня, по-видимому уже при последнем издыхании.
– Дайте мне поесть, я умираю с голоду, – застонала старуха.
Шалопут, однако ж, остался глух к ее мольбе. Он захлопнул дверь и повел монаха дальше. Снова сняли крышку гроба. Старик и старуха протерли свои слезящиеся, подслеповатые глаза и принялись внимательно разглядывать тело. Им показалось, что умерший похож на их сына, и они громко заплакали. Зрители, которые толпились поодаль, спрашивали, в чем дело, и Мао Шалопут, размахивая руками, пустился в объяснения. Видя, что родители опознали тело, монах остался доволен, подозрение в убийстве больше над ним не тяготело, а кто на самом деле лежал в гробу – его ученик или же кто иной, – нисколько его не занимало.
– Пошли, пошли! – заторопил он старика. – Сын нашелся, теперь нужно доложить начальству. Успеешь еще поплакать, сейчас надо допросить монахинь.
Старик утер слезы и собственными руками закрыл крышку гроба. Они покинули обитель и вернулись в город. Оказалось, что и начальник уезда уже успел вернуться. Стражник, который должен был охранять старого монаха, сбился с ног в поисках своего обвиняемого. С лица его градом катился пот. Но вот наконец монах вместе с Шалопутом появился у дверей ямыня, и все бросились к ним с расспросами:
– Ну как? Правда, что это твой ученик?
– Истинная правда, – ответил монах.
– Значит, можно разбирать оба дела вместе, – решили присутствующие.
Стражники ввели всех к начальнику уезда. Жалобщики встали на колени. Первой говорила госпожа Лу.
Она рассказала об исчезновении мужа, о ленте, что нашел Куай, о разговоре послушниц и о том, что в гробу лежал мужчина.
За ней взял слово старый монах. Он сообщил, что в третью луну внезапно исчез его ученик. Монах не знал, что он скончался в женской обители, не знали этого и отец с матерью.
– Но сегодня обнаружилось с полной очевидностью, что я в его смерти неповинен. Жду вашего милостивого решения, – закончил монах.
Начальник уезда обратился к старику отцу.
– Это действительно твой сын? Ты не ошибся?
– Какая может быть ошибка, коли это мой сын! – воскликнул старик.
Начальник уезда приказал четырем стражникам идти и привести монахинь. Стражники помчались в обитель, но, кроме праздных зевак, сновавших из одного двора в другой, никого не обнаружили. В одном из приделов они нашли старую настоятельницу, уже при смерти.
– Может, они спрятались на западном дворе? – предположил один стражник.
Все четверо направились туда. Ворота были заперты. Стражники постучались – никакого ответа. Тогда стражники перелезли через стену – на всех дверях висели замки. Стражники взломали двери и осмотрели комнаты – во всем доме не было ни одной живой души. Взявши кое-какие вещи, стражники направились в сельскую управу, а оттуда в город. Все это время начальник уезда дожидался их в зале присутствия.
– Монахини скрылись неизвестно куда. Мы на всякий случай привели сельского старосту, – доложили стражники.
– Куда делись монахини? – спросил начальник уезда старосту.
– Ничтожный ничего об этом не знает, – отвечал староста.
– Монахини тайком скрыли в обители мужчину, а потом умертвили его! Это дело гнусное и противозаконное, ты его утаил, а теперь, когда все вышло наружу, пытаешься увильнуть, прикидываешься, будто тебе ничего не известно! Зачем же тогда сельская управа? – загремел начальник и приказал бить его батогами.
Староста стал молить о пощаде, и уездный смилостивился. Он распорядился отпустить старосту на поруки и приказал ему в трехдневный срок поймать преступниц. Стражники получили приказ запереть и опечатать монастырь.
Но вернемся к Кун-чжао и Цзин-чжэнь, которые вместе со своими послушницами и прислужниками благополучно достигли обители Безмерного Блаженства, Ворота обители оказались заперты. На стук вышел прислужник. Без долгих слов гости гурьбою, толкая друг друга, ввалились во двор и велели прислужнику снова запереть ворота. Появилась настоятельница монастыря, Ляо-юань. Увидев столько нежданных гостей, она растерялась, но тут же сообразила, что это неспроста. Пригласив монахинь отдохнуть в зале Будды, она велела прислужнику приготовить чай и осторожно приступила к расспросам. Цзин-чжэнь, не таясь, рассказала обо всем случившемся и попросила приюта. Ляо-юань испугалась.
– Сестры по вере попали в беду, и мой долг дать им пристанище. – Ляо-юань тяжело вздохнула. – Но опасность чересчур велика. Лучше бы вам укрыться где-нибудь подальше. Наша обитель маленькая, тесная, повсюду чужие глаза и уши. Если кто-нибудь узнает про вас, и вам будет худо, и мне тоже.
Почему же монахиня Ляо-юань отказала гостям в убежище? На то имелась веская причина. Дело в том, что Ляо-юань была, как говорится, большой охотницей распахнуть всем известную дверцу и уже больше трех месяцев прятала у себя молоденького монашка Цюй-фэя из монастыря Великого Закона. С этим монашком, переодетым в женское платье, они жили как два счастливых супруга, – только что оба были плешивы. Ляо-юань опасалась, что ее проделки обнаружатся, а потому все ворота и двери в обители всегда были накрепко закрыты. Молодые монахини попались на том же самом, и Ляо-юань испугалась, как бы власти, преследуя подружек из обители Отрешения от мирской суеты, не напали на след ее собственных забав. Поэтому она и не хотела приютить беглянок.
Монахини и послушницы растерянно переглядывались, не зная, что делать дальше. Но Цзин-чжэнь, обладавшая хитрым умом, вспомнила, что Ляо-юань очень неравнодушна к деньгам. Вынув из рукава серебро, она взяла два или три ляна и протянула их хозяйке.
– Сестра совершенно права, но все произошло так внезапно, что мы не сообразили, куда направиться. Мы надеемся, что почтенная сестра по старой дружбе приютит нас дня на два, на три. Когда опасность несколько поуменьшится, мы отыщем себе новое убежище. А этими несколькими лянами мы надеемся хоть как-то отплатить сестре за гостеприимство.
Увидев деньги, Ляо-юань мигом забыла про все опасности.
– Ну, если не больше двух-трех дней, это дело другое. Только денег я не возьму.
– Нет, пожалуйста, не отказывайтесь! Ведь мы доставили вам столько беспокойства! – воскликнула Цзин-чжэнь.
Ляо-юань еще упиралась и хмурилась для виду, но в конце концов взяла деньги и тотчас унесла к себе в келью.
Тем временем Цюй-фэй, узнав, что пришли пять хорошеньких монахинь и послушниц из другой обители, выскочил на них посмотреть. Они обменялись приветствиями. Цзин-чжэнь внимательно оглядела мнимую монахиню с ног до головы, но ей и в голову не пришло, что это мужчина в женском платье.
– Из какой обители новая сестра? Что-то я никогда ее здесь не встречала раньше, – обратилась она к Ляо-юань.
– Она у нас совсем недавно, поэтому вы ее и не знаете, – ответила Ляо-юань.
Красота Цзин-чжэнь и остальных пришелиц привела Цюй-фэя в восторг. «Ну и удача! Кто бы мог подумать, что Небо пошлет сюда таких красоток! Вот бы познакомиться с ними поближе и вкусить радость с каждой по очереди».
Ляо-юань приготовила скромное угощение, но беглым монахиням было не до еды. Ойи не могли усидеть на месте, уши их пылали, глаза блуждали. Когда время подошло к трем часам дня, Цзин-чжэнь не вытерпела и обратилась к настоятельнице:
– Нам бы необходимо выяснить, что делается в нашей обители. Нельзя ли послать вашего прислужника, чтобы он все разузнал? Тогда мы сможем решить, как быть дальше.
Ляо-юань распорядилась, и приглуповатый прислужник, не ведая об опасности, направился к обители Отрешения от мирской суеты. В ту же самую пору у ворот появился сельский староста и несколько сельчан, чтобы по приказу уездного начальника закрыть и опечатать монастырь. Не проверив, жива или мертва старая настоятельница, они приклеили на ворота две полоски бумаги крест-накрест, повесили замок и уже собрались уходить, как вдруг заметили старого прислужника, который что-то высматривал и вообще вел себя до крайности подозрительно. Староста и его спутники сообразили, что это неспроста, и бросились на лазутчика.
– Вовремя пожаловал! Уездный ждет тебя не дождется! – закричали они и тут же накинули ему на шею веревку.
У прислужника подкосились ноги от страха.
– Я ни в чем не виноват! Они спрятались у нас в монастыре, а мне приказали узнать, что здесь происходит, – запричитал он.
– Мы так и поняли! А ну, говори, где они спрятались?
– В обители Безмерного Блаженства.
Выведав все, что нужно, староста кликнул на помощь еще нескольких человек, и, ведя за собою связанного прислужника, они двинулись к обители Безмерного Блаженства. Первым делом они выставили караулы у всех входов и выходов и только потом постучали в ворота. Ляо-юань решила, что это вернулся служка, и поспешила отворить. Ее мигом схватили, отвели в дом и принялись обшаривать комнату за комнатой. Никто из беглянок не успел скрыться. Переодетый монах Цюй-фэй спрятался было под кровать, но его заметили и с позором оттуда выволокли.
– Я к их делу непричастна! – уверяла Ляо-юань. – Они только попросили у меня приюта на короткое время. Сжальтесь над нашею обителью, почтенные, а за благодарностью дело не станет.
.– Нельзя! – наотрез отказал староста. – Сама знаешь, какой наш начальник уезда строгий! Он непременно спросит, где схватили преступниц, что мы ему ответим? Виновата ты или нет – нам все равно. Ответ дашь в уездном ямыне.
– Конечно, вы правы, но отпустите хотя бы мою ученицу – ведь она только успела принять постриг! Есть же у вас человеческие чувства!
Деньги сделали свое, и староста уже готов был согласиться. Но тут кто-то из его помощников сказал с сомнением:
– Как можно ее отпустить? Если она ни в чем не замешана, почему она так перепугалась и даже под кровать спряталась? Как хотите, а что-то здесь нечисто.
С ним никто не стал спорить, и переряженного монаха связали. Десять преступников, соединенные одною веревкой, были похожи на пирожки «цзунцзы», которые продают в праздник Начала лета, нанизывая на нитку. Итак, монастырь заколотили и монахинь повели в уездный город. Всю дорогу до города Ляо-юань бранила и проклинала Цзин-чжэнь, которая впутала ее в беду, и та не осмеливалась возразить ни единым словом. Да, поистине верно сказано:
– Когда завтра нас приведут на суд, ты лучше помалкивай. Скажи только одно – что ты ученица и приняла постриг совсем недавно. Я сама все объясню. Вот увидишь, нам ничего не будет!
На другой день начальник уезда открыл присутствие спозаранку, и староста ввел арестованных.
– Монахини из обители Отрешения от мирской суеты спрятались в обители Безмерного Блаженства. Мы всех схватили, а заодно привели и монахинь из обители Безмерного Блаженства.
Уездный начальник приказал арестованным встать на колени у края помоста и отдал распоряжение стражникам доставить в ямынь старого монаха, родных Хэ Да-цина, Третьего Куая и родителей Цюй-фзя.
Скоро все вызванные явились, и начальник приказал им встать на колени по другую сторону помоста. Тут Цюй-фэй с немалым изумлением увидел в узнал старого своего учителя. «Что за притча? Как учитель замешался в эту историю? Смотри-ка, и отец с матерью тоже здесь?» – сказал он про себя. Окликнуть родителей он не решился и спрятался подальше за спинами остальных, чтобы его не признали. Нимало не стесняясь присутствием уездного начальника, старики разразились слезами и накинулись на монахинь:
– Развратницы! Бесстыжие суки! За что вы уморили нашего сына? Отдайте нам его, отдайте живого!
Их жалобы и укоры, обращенные к монахиням, повергли Цюй-фэя в еще большее изумление. «Я жив и здоров, а они кричат, что монахини меня уморили!» Цзин-чжэнь и Кун-чжао, боясь родных Хэ Да-цина, не решались раскрыть рот.
– Тихо! Молчать! – прикрикнул на стариков уездный и обратился к молодым монахиням: – Вы дочери Будды и должны блюсти свои обеты, а вы прятали у себя монаха, а потом убили его. Говорите всю правду, и суд окажет вам снисхождение.
Зная тяжесть своего проступка, Цзин-чжэнь и Кун-чжао были чуть живы от страха. Как говорится, внутренности у них сплелись в клубок – ни начала не найти ни конца. Когда же они услыхали, что начальник уезда спрашивает не про Хэ Да-цина, а про какого-то монаха, они совсем потерялись. Даже Цзин-чжэнь, всегда такая бойкая на язык, сейчас не могла вымолвить ни слова, словно губы ей замазали клеем. Лишь после того, как начальник повторил свой вопрос в четвертый и в пятый раз, она выдавила из себя:
– Мы не убивали монаха.
– Ах, ты еще отпираешься? – закричал начальник уезда. – Может быть, попробуешь убедить нас, что это не вы убили монаха Цюй-фэя из обители Великого Закона и закопали его у себя в саду? Пытать их!
Палачи, стоявшие по обе стороны от уездного, рявкнули: «Слушаемся!» – и схватили монахинь.
Настоятельница Ляо-юань вся тряслась от ужаса. Начальство приняло мертвого Хэ Да-цина за Цюй-фэя. Но если расследование будет продолжаться, ее любовные проказы тоже откроются! «Удивительное дело! Про Да-цина никто и не вспоминает, а подбираются прямо ко мне!» – подумала она и стрельнула глазами в сторону монашка Цюй-фэя. Тот уже понял, что его старики обознались, и ответил настоятельнице беспомощным взглядом. Тем временем палачи надели на монахинь колодки. Но разве нежное, хрупкое тело монахинь способно выдержать жестокую муку? Когда на них надели колодки, они едва не лишились рассудка.
– О, могущественный господин начальник! Не вели нас пытать, мы расскажем всю правду.
Уездный дал знак палачам и приготовился слушать.
– Милостивый господин начальник, в саду зарыт не монах, а цзянынэн Хэ.
Услышав имя Хэ Да-цина, вся его родня и Третий Куай, не вставая с колен, подползли поближе, чтобы не упустить ни единой подробности.
– Почему же он без волос? – удивился уездный, и монахини рассказали ему все, как было.
Их рассказ полностью отвечал тому, что сообщалось в жалобе семьи Хэ, и уездный понял, что монахини сказали правду.
– Так! Насчет Хэ Да-цина все понятно. Но куда же скрылся монах Цюй-фэй? Говорите, да поживее! – крикнул он.
– Про монаха мы ничего не знаем, хоть убейте нас на месте, а сочинять и выдумывать не можем, – заплакали монахини.
Начальник уезда допросил послушниц и служек – все отвечали одинаково, и уездный решил: к исчезновению молодого монаха Цзин-чжэнь и Кун-чжао действительно непричастны. После этого он обратился к настоятельнице Ляо-юань и переодетому Цюй-фэю.
– Вы укрыли монахинь в своем монастыре, наверняка вы с ними заодно. Пытать обеих!
Но Ляо-юань уже видела, что ее собственные проделки остались в тени, а потому приободрилась и отвечала очень храбро:
– Отец наш, не надо пытать, я и так все объясню. Эти монахини пришли в нашу обитель вчера. Они сказали, что им нанесена какая-то обида, и попросили приюта на день или два. Я по неосторожности разрешила им остаться. Об их прелюбодействе я знать ничего не знала. А это, – она показала на Цюй-фэя, – это моя ученица, она только недавно постриглась и никогда прежде даже не видела -этих монахинь. О своих бесстыдных проделках, подрывающих основы буддийской веры, они мне ничего не сказали. Знай я об этом, я бы сама пришла с жалобою и, уж конечно, не стала бы прятать их у себя. Я твердо уповаю, что справедливейший наш отец во всем разберется и отпустит меня с миром.
Уездный начальник признал ее слова убедительными.
– Говоришь-то ты складно, да только на сердце у тебя совсем не то, что на языке! – засмеялся он и велел Ляо-юань стать на прежнее место.
Тут же последовал приказ палачам: обеим монахиням – по пятьдесят палок, послушницам из восточного придела – по тридцать, обоим прислужникам – по двадцать. Спины и бока наказуемых обратились в кровавое месиво, и кровь их залила место расправы. Затем начальник уезда собственноручно начертал приговор: монахинь Цзин-чжэнь и Кун-чжао за прелюбодеяние и смертоубийство, в согласии с законом, обезглавить; послушниц из восточного двора продать в казенные веселые заведения, а перед тем бить палками – по восьмидесяти ударов каждой; прислужников за недонесение бить палками нещадно; обитель Отрешения от мирской суеты, ставшую притоном разврата, снести, а имущество обители передать в казну; настоятельнице Ляо-юань и ее ученице, укрывшим прелюбодеек, но не знавшим об их преступлениях, заменить телесное наказание денежным штрафом; послушницу из западного двора возвратить к мирской жизни. Что же касается Хэ Да-цина, то, поскольку он за свои прегрешения получил сполна, о нем в приговоре не упоминалось. Семье было разрешено забрать его тело и похоронить. После оглашения приговора каждый из обвиняемых поставил под ним свою подпись.
Обратимся теперь к старику со старухою, которые но ошибке признали умершего господина Хэ за своего сына. Стыдясь своих слез, пролитых накануне над гробом, они так и горели злобой и ненавистью к старому монаху. На коленях поползли они по помосту, умоляя уездного вернуть им сына. Старый монах клялся, что на него возводят напраслину, что Цюй-фэй обокрал монастырь и схоронился дома у стариков. Обе стороны кричали и спорили так яростно, что уездный растерялся. Он подозревал монаха в убийстве, но улик не было никаких, и притянуть монаха к ответу было не так просто. Вместе с тем, если бы Цюй-фэй спрятался дома, старики едва ли решились бы обратиться в суд и действовать с такою настойчивостью. Подумав немного, уездный сказал:
– Жив ваш сын или нет – никому не известно. С кого тут спросишь? Вот когда раздобудете надежные доказательства, тогда и приходите! Увести осужденных! – распорядился он.
Двух монахинь и двух послушниц повели в тюрьму. Настоятельнице Ляо-юань, переряженному монашку Цюй-фэю и обоим прислужникам – до тех пор, пока не объявятся люди, готовые взять их на поруки, – тоже предстояло заключение под стражей. Затем из ямыня вышел старый монах и родители Цюй-фэя, которые собирались продолжать розыски сына, а за ними пошли по домам и все остальные. Как принято и установлено, в присутствие входили через восточные двери, а выходили через западные. Когда настоятельница Ляо-юань и Цюй-фэй спустились с западного крыльца во двор, их охватило ликование. И недаром – ведь настоятельница обманула самого начальника уезда, ей удалось, что называется, скрыть свою гниль и мерзость. Цюй-фэй, боясь, как бы его не узнали, опустил голову на грудь и спрятался за спинами впереди идущих. Но не успели они выйти из западных ворот ямыня, как старик снова принялся ругать старого монаха.
– Большой дорогой идти нельзя – нас тут же заметят. Пойдем тропкою. Пока спрячемся в обители Безмерного Блаженства. Обитель малолюдная, искать нас там не станут, – отвечала Цзин-чжэнь. – Наставница Ляо-юань – добрая наша знакомая, она не откажет нам в пристанище. А когда буря уляжется, мы найдем новое укрытие, понадежнее.
Кун-чжао одобрила ее план. Не обращая внимания на ямы и кочки, все побежали по тропинке к монастырю Безмерного Блаженства. Но это уже к нашему рассказу не относится.
Теперь вернемся к тому, что происходило в обители, покинутой монахинями. Толпа слуг под присмотром госпожи Лу усердно работала под кипарисом. Заступами они разрыли землю и увидели следы извести. Все поняли, что добрались до могилы. Но известь, смешанная с водою, затвердела и сделалась как камень. Чтобы этот камень раздробить, потребовалось много времени. Наконец появилась крышка гроба. Госпожа Лу зарыдала. Слуги очистили края крышки, но она все не поддавалась. Тем временем караульные у ворот, подстрекаемые неудержимым любопытством, бросили свой пост и тоже побежали в сад посмотреть, что там делается. Увидев, что работа остановилась, они дружно кинулись на помощь. Гроб быстро очистили целиком, кто-то всунул под крышку топор, нажал, и крышка отскочила. Но когда посмотрели на умершего, то увидели, что в гробу лежит не Да-цин, а монахиня. Все остолбенели от неожиданности. Сбившись в кучу, слуги едва смели взглянуть друг другу в глаза. Внимательно осмотреть мертвое тело никто не решился, и крышку поспешно закрыли.
Что ты говоришь, рассказчик! Ведь Хэ Да-цин умер совсем недавно. Неужели супруга не узнала своего мужа, хотя бы даже и с обритою головой?
Нет, почтенные слушатели, все правильно! Когда Хэ Да-цин ушел из дома, он был в расцвете сил и красоты. У монахинь, как вы помните, он захворал, долго лежал в постели и отощал до того, что от прежнего Да-цина остались лишь кожа да кости. Он бы, пожалуй, и сам себя не узнал, если бы взглянул в зеркало. К тому же слуг и жену сбила с толку бритая голова умершего, и все решили, что это монахиня.
Госпожа Лу накинулась на Третьего Куая.
– Я тебе приказывала разузнать все наверняка, а ты притащил мне пустую сплетню! Комедию разыграл! Как нам теперь быть?
– Послушница все ясно сказала. Какая уж тут сплетня… – пробормотал сконфуженный Куай.
– В гробу-то монахиня, а ты еще споришь! – воскликнули слуги.
– Наверно, не там рыли, надо копать в другом месте.
– Нельзя! Никак нельзя! – вмешался какой-то старик, родич Хэ Да-цина. – Того, кто вскроет гроб, закон карает смертью. И кто разроет могилу – тому тоже смертная казнь! Мы уже совершили преступление, а если выкопаем еще одну монахиню, вина наша утяжелится вдвое. Надо как можно скорее оповестить обо всем начальство и строго допросить ту послушницу. Может быть, удастся кончить дело полюбовно. Но если монахини нас опередят и явятся к властям первые, не миновать нам беды!
С этими словами все согласились. Слуги побросали лопаты и заступы на землю и гурьбой повалили из сада. Вместе с хозяйкою, госпожою Лу, они обошли всю обитель до главных ворот, но ни одной монахини не встретили.
– Плохо! Плохо! – сказал тот же старик. – Не иначе, монахини отправились к местным властям или же прямо в суд! Надо скорее уносить ноги!
Слова старика нагнали на всех такого страха, что обитель мигом опустела. Госпожа Лу бросилась к своему паланкину и вместе с родичами поспешила в Синь-ганьский ямынь, чтобы подать прошение. Когда они добрались до города, оказалось, что по дороге половина родичей успела скрыться.
Среди слуг, которых госпожа Лу приводила в монастырь, был поденщик Мао, по прозвищу «Шалопут», Он решил, что в гробу непременно должны быть какие-нибудь драгоценности. Спрятавшись в сторонке, Мао дождался, пока все уйдут, и снова побежал к могиле. Он обшарил весь гроб и даже платье умершего, но ничего не нашел. И тут – как видно, это было определено судьбою, – каким-то неловким движением он сдернул с умершего штаны. То, что он увидал, немало его развеселило.
– Эге! Да это не монахиня, а монах, – засмеялся Шалопут.
Он закрыл крышку, вышел из сада и огляделся. В обители никого не было. Мао осторожно пробрался в покои Кун-чжао. Там он отобрал несколько ценных вещиц, спрятал их за пазуху и, покинув обитель, быстро зашагал к городу.
Как раз в эту пору начальник уезда уехал куда-то по делу, и госпожа Лу ожидала его у ямыня. Мао Шалопут присоединился к ожидающим.
– Не тревожьтесь! – начал он. – Я надумал еще раз осмотреть тело и, когда вы все ушли, вернулся. И что же, как вы думаете, я обнаружил? Правда, это не господин Хэ, но в гробу лежит не монахиня, а монах.
– Прекрасно! – обрадовались родичи Хэ Да-цина. – Наверное, его уморили монахини. Любопытно бы узнать, из какого он монастыря.
Удивительные вещи случаются иногда в Поднебесной! Только что Шалопут закончил свой рассказ, как из толпы выходит старый монах.
– Вы говорите, что монахини уморили монаха? Как он выглядит? В каком монастыре его нашли?
– В обители Отрешения от мирской суеты. Мы нашли его на восточном дворе. Наверное, он скончался совсем недавно. Лицо у него продолговатое и худое, щеки желтоватые.
– Да это мой ученик, не кто, как он! – промолвил старый монах.
– Как же он туда попал? – удивились присутствующие.
– Видите ли, я настоятель монастыря Великого Закона, мое имя – Цзяо-юань. У меня был ученик Цюй-фэй, двадцати шести лет от роду. Учиться он не любил и не хотел, и я ничего не мог с ним поделать. В третью луну он пропал и до сих пор не вернулся, Родители, вместо того чтобы бранить сына за лень и нерадивость, постоянно его оправдывали, а потом, когда он исчез, заявили властям, будто это я свел его в могилу. Сегодня дело будет разбираться. Если умерший – действительно мой ученик, обвинение с меня снимается.
– Учитель, пойдемте, я провожу вас, вы все увидите сами, – предложил Шалопут.
– Ну что ж, хорошо! – согласился монах.
Но едва собрались они идти, как к Цзяо-юаню подбежали старик со старухой. На монаха посыпались удары.
– Плешивый разбойник! Где наш сын? Ты его убил! – кричали они.
– Погодите! Уймитесь! Ваш сын нашелся! – закричал в ответ монах.
– Где же он? – воскликнул старик.
– Твой сын спутался с монахинями из обители Отрешения от мирской суеты и там по какой-то причине умер. Тело его зарыто в дальнем конце сада. – Монах указал на Шалопута: – А вот и свидетель.
Он потянул Мао Шалопута за собой, а старик со старухой пошли следом.
К этому времени крестьяне, жившие подле обители, узнали о случившемся и все, от мала до велика, сбежались поглядеть. Шалопут, раздвинув толпу, провел монаха в заглохший сад. Вдруг откуда-то из дома послышались стопы. Шалопут распахнул дверь и вошел внутрь. На кровати лежала старая монахиня, по-видимому уже при последнем издыхании.
– Дайте мне поесть, я умираю с голоду, – застонала старуха.
Шалопут, однако ж, остался глух к ее мольбе. Он захлопнул дверь и повел монаха дальше. Снова сняли крышку гроба. Старик и старуха протерли свои слезящиеся, подслеповатые глаза и принялись внимательно разглядывать тело. Им показалось, что умерший похож на их сына, и они громко заплакали. Зрители, которые толпились поодаль, спрашивали, в чем дело, и Мао Шалопут, размахивая руками, пустился в объяснения. Видя, что родители опознали тело, монах остался доволен, подозрение в убийстве больше над ним не тяготело, а кто на самом деле лежал в гробу – его ученик или же кто иной, – нисколько его не занимало.
– Пошли, пошли! – заторопил он старика. – Сын нашелся, теперь нужно доложить начальству. Успеешь еще поплакать, сейчас надо допросить монахинь.
Старик утер слезы и собственными руками закрыл крышку гроба. Они покинули обитель и вернулись в город. Оказалось, что и начальник уезда уже успел вернуться. Стражник, который должен был охранять старого монаха, сбился с ног в поисках своего обвиняемого. С лица его градом катился пот. Но вот наконец монах вместе с Шалопутом появился у дверей ямыня, и все бросились к ним с расспросами:
– Ну как? Правда, что это твой ученик?
– Истинная правда, – ответил монах.
– Значит, можно разбирать оба дела вместе, – решили присутствующие.
Стражники ввели всех к начальнику уезда. Жалобщики встали на колени. Первой говорила госпожа Лу.
Она рассказала об исчезновении мужа, о ленте, что нашел Куай, о разговоре послушниц и о том, что в гробу лежал мужчина.
За ней взял слово старый монах. Он сообщил, что в третью луну внезапно исчез его ученик. Монах не знал, что он скончался в женской обители, не знали этого и отец с матерью.
– Но сегодня обнаружилось с полной очевидностью, что я в его смерти неповинен. Жду вашего милостивого решения, – закончил монах.
Начальник уезда обратился к старику отцу.
– Это действительно твой сын? Ты не ошибся?
– Какая может быть ошибка, коли это мой сын! – воскликнул старик.
Начальник уезда приказал четырем стражникам идти и привести монахинь. Стражники помчались в обитель, но, кроме праздных зевак, сновавших из одного двора в другой, никого не обнаружили. В одном из приделов они нашли старую настоятельницу, уже при смерти.
– Может, они спрятались на западном дворе? – предположил один стражник.
Все четверо направились туда. Ворота были заперты. Стражники постучались – никакого ответа. Тогда стражники перелезли через стену – на всех дверях висели замки. Стражники взломали двери и осмотрели комнаты – во всем доме не было ни одной живой души. Взявши кое-какие вещи, стражники направились в сельскую управу, а оттуда в город. Все это время начальник уезда дожидался их в зале присутствия.
– Монахини скрылись неизвестно куда. Мы на всякий случай привели сельского старосту, – доложили стражники.
– Куда делись монахини? – спросил начальник уезда старосту.
– Ничтожный ничего об этом не знает, – отвечал староста.
– Монахини тайком скрыли в обители мужчину, а потом умертвили его! Это дело гнусное и противозаконное, ты его утаил, а теперь, когда все вышло наружу, пытаешься увильнуть, прикидываешься, будто тебе ничего не известно! Зачем же тогда сельская управа? – загремел начальник и приказал бить его батогами.
Староста стал молить о пощаде, и уездный смилостивился. Он распорядился отпустить старосту на поруки и приказал ему в трехдневный срок поймать преступниц. Стражники получили приказ запереть и опечатать монастырь.
Но вернемся к Кун-чжао и Цзин-чжэнь, которые вместе со своими послушницами и прислужниками благополучно достигли обители Безмерного Блаженства, Ворота обители оказались заперты. На стук вышел прислужник. Без долгих слов гости гурьбою, толкая друг друга, ввалились во двор и велели прислужнику снова запереть ворота. Появилась настоятельница монастыря, Ляо-юань. Увидев столько нежданных гостей, она растерялась, но тут же сообразила, что это неспроста. Пригласив монахинь отдохнуть в зале Будды, она велела прислужнику приготовить чай и осторожно приступила к расспросам. Цзин-чжэнь, не таясь, рассказала обо всем случившемся и попросила приюта. Ляо-юань испугалась.
– Сестры по вере попали в беду, и мой долг дать им пристанище. – Ляо-юань тяжело вздохнула. – Но опасность чересчур велика. Лучше бы вам укрыться где-нибудь подальше. Наша обитель маленькая, тесная, повсюду чужие глаза и уши. Если кто-нибудь узнает про вас, и вам будет худо, и мне тоже.
Почему же монахиня Ляо-юань отказала гостям в убежище? На то имелась веская причина. Дело в том, что Ляо-юань была, как говорится, большой охотницей распахнуть всем известную дверцу и уже больше трех месяцев прятала у себя молоденького монашка Цюй-фэя из монастыря Великого Закона. С этим монашком, переодетым в женское платье, они жили как два счастливых супруга, – только что оба были плешивы. Ляо-юань опасалась, что ее проделки обнаружатся, а потому все ворота и двери в обители всегда были накрепко закрыты. Молодые монахини попались на том же самом, и Ляо-юань испугалась, как бы власти, преследуя подружек из обители Отрешения от мирской суеты, не напали на след ее собственных забав. Поэтому она и не хотела приютить беглянок.
Монахини и послушницы растерянно переглядывались, не зная, что делать дальше. Но Цзин-чжэнь, обладавшая хитрым умом, вспомнила, что Ляо-юань очень неравнодушна к деньгам. Вынув из рукава серебро, она взяла два или три ляна и протянула их хозяйке.
– Сестра совершенно права, но все произошло так внезапно, что мы не сообразили, куда направиться. Мы надеемся, что почтенная сестра по старой дружбе приютит нас дня на два, на три. Когда опасность несколько поуменьшится, мы отыщем себе новое убежище. А этими несколькими лянами мы надеемся хоть как-то отплатить сестре за гостеприимство.
Увидев деньги, Ляо-юань мигом забыла про все опасности.
– Ну, если не больше двух-трех дней, это дело другое. Только денег я не возьму.
– Нет, пожалуйста, не отказывайтесь! Ведь мы доставили вам столько беспокойства! – воскликнула Цзин-чжэнь.
Ляо-юань еще упиралась и хмурилась для виду, но в конце концов взяла деньги и тотчас унесла к себе в келью.
Тем временем Цюй-фэй, узнав, что пришли пять хорошеньких монахинь и послушниц из другой обители, выскочил на них посмотреть. Они обменялись приветствиями. Цзин-чжэнь внимательно оглядела мнимую монахиню с ног до головы, но ей и в голову не пришло, что это мужчина в женском платье.
– Из какой обители новая сестра? Что-то я никогда ее здесь не встречала раньше, – обратилась она к Ляо-юань.
– Она у нас совсем недавно, поэтому вы ее и не знаете, – ответила Ляо-юань.
Красота Цзин-чжэнь и остальных пришелиц привела Цюй-фэя в восторг. «Ну и удача! Кто бы мог подумать, что Небо пошлет сюда таких красоток! Вот бы познакомиться с ними поближе и вкусить радость с каждой по очереди».
Ляо-юань приготовила скромное угощение, но беглым монахиням было не до еды. Ойи не могли усидеть на месте, уши их пылали, глаза блуждали. Когда время подошло к трем часам дня, Цзин-чжэнь не вытерпела и обратилась к настоятельнице:
– Нам бы необходимо выяснить, что делается в нашей обители. Нельзя ли послать вашего прислужника, чтобы он все разузнал? Тогда мы сможем решить, как быть дальше.
Ляо-юань распорядилась, и приглуповатый прислужник, не ведая об опасности, направился к обители Отрешения от мирской суеты. В ту же самую пору у ворот появился сельский староста и несколько сельчан, чтобы по приказу уездного начальника закрыть и опечатать монастырь. Не проверив, жива или мертва старая настоятельница, они приклеили на ворота две полоски бумаги крест-накрест, повесили замок и уже собрались уходить, как вдруг заметили старого прислужника, который что-то высматривал и вообще вел себя до крайности подозрительно. Староста и его спутники сообразили, что это неспроста, и бросились на лазутчика.
– Вовремя пожаловал! Уездный ждет тебя не дождется! – закричали они и тут же накинули ему на шею веревку.
У прислужника подкосились ноги от страха.
– Я ни в чем не виноват! Они спрятались у нас в монастыре, а мне приказали узнать, что здесь происходит, – запричитал он.
– Мы так и поняли! А ну, говори, где они спрятались?
– В обители Безмерного Блаженства.
Выведав все, что нужно, староста кликнул на помощь еще нескольких человек, и, ведя за собою связанного прислужника, они двинулись к обители Безмерного Блаженства. Первым делом они выставили караулы у всех входов и выходов и только потом постучали в ворота. Ляо-юань решила, что это вернулся служка, и поспешила отворить. Ее мигом схватили, отвели в дом и принялись обшаривать комнату за комнатой. Никто из беглянок не успел скрыться. Переодетый монах Цюй-фэй спрятался было под кровать, но его заметили и с позором оттуда выволокли.
– Я к их делу непричастна! – уверяла Ляо-юань. – Они только попросили у меня приюта на короткое время. Сжальтесь над нашею обителью, почтенные, а за благодарностью дело не станет.
.– Нельзя! – наотрез отказал староста. – Сама знаешь, какой наш начальник уезда строгий! Он непременно спросит, где схватили преступниц, что мы ему ответим? Виновата ты или нет – нам все равно. Ответ дашь в уездном ямыне.
– Конечно, вы правы, но отпустите хотя бы мою ученицу – ведь она только успела принять постриг! Есть же у вас человеческие чувства!
Деньги сделали свое, и староста уже готов был согласиться. Но тут кто-то из его помощников сказал с сомнением:
– Как можно ее отпустить? Если она ни в чем не замешана, почему она так перепугалась и даже под кровать спряталась? Как хотите, а что-то здесь нечисто.
С ним никто не стал спорить, и переряженного монаха связали. Десять преступников, соединенные одною веревкой, были похожи на пирожки «цзунцзы», которые продают в праздник Начала лета, нанизывая на нитку. Итак, монастырь заколотили и монахинь повели в уездный город. Всю дорогу до города Ляо-юань бранила и проклинала Цзин-чжэнь, которая впутала ее в беду, и та не осмеливалась возразить ни единым словом. Да, поистине верно сказано:
День склонялся к вечеру, и уездного начальника уже не было в ямыне. Староста с помощниками разошлись по домам. Улучив момент,. Ляо-юань успела шепнуть монашку:
Сварить никак не могли
Старую черепаху,
Бросить под днище котла
Тутовый хворост пришлось [13].
– Когда завтра нас приведут на суд, ты лучше помалкивай. Скажи только одно – что ты ученица и приняла постриг совсем недавно. Я сама все объясню. Вот увидишь, нам ничего не будет!
На другой день начальник уезда открыл присутствие спозаранку, и староста ввел арестованных.
– Монахини из обители Отрешения от мирской суеты спрятались в обители Безмерного Блаженства. Мы всех схватили, а заодно привели и монахинь из обители Безмерного Блаженства.
Уездный начальник приказал арестованным встать на колени у края помоста и отдал распоряжение стражникам доставить в ямынь старого монаха, родных Хэ Да-цина, Третьего Куая и родителей Цюй-фзя.
Скоро все вызванные явились, и начальник приказал им встать на колени по другую сторону помоста. Тут Цюй-фэй с немалым изумлением увидел в узнал старого своего учителя. «Что за притча? Как учитель замешался в эту историю? Смотри-ка, и отец с матерью тоже здесь?» – сказал он про себя. Окликнуть родителей он не решился и спрятался подальше за спинами остальных, чтобы его не признали. Нимало не стесняясь присутствием уездного начальника, старики разразились слезами и накинулись на монахинь:
– Развратницы! Бесстыжие суки! За что вы уморили нашего сына? Отдайте нам его, отдайте живого!
Их жалобы и укоры, обращенные к монахиням, повергли Цюй-фэя в еще большее изумление. «Я жив и здоров, а они кричат, что монахини меня уморили!» Цзин-чжэнь и Кун-чжао, боясь родных Хэ Да-цина, не решались раскрыть рот.
– Тихо! Молчать! – прикрикнул на стариков уездный и обратился к молодым монахиням: – Вы дочери Будды и должны блюсти свои обеты, а вы прятали у себя монаха, а потом убили его. Говорите всю правду, и суд окажет вам снисхождение.
Зная тяжесть своего проступка, Цзин-чжэнь и Кун-чжао были чуть живы от страха. Как говорится, внутренности у них сплелись в клубок – ни начала не найти ни конца. Когда же они услыхали, что начальник уезда спрашивает не про Хэ Да-цина, а про какого-то монаха, они совсем потерялись. Даже Цзин-чжэнь, всегда такая бойкая на язык, сейчас не могла вымолвить ни слова, словно губы ей замазали клеем. Лишь после того, как начальник повторил свой вопрос в четвертый и в пятый раз, она выдавила из себя:
– Мы не убивали монаха.
– Ах, ты еще отпираешься? – закричал начальник уезда. – Может быть, попробуешь убедить нас, что это не вы убили монаха Цюй-фэя из обители Великого Закона и закопали его у себя в саду? Пытать их!
Палачи, стоявшие по обе стороны от уездного, рявкнули: «Слушаемся!» – и схватили монахинь.
Настоятельница Ляо-юань вся тряслась от ужаса. Начальство приняло мертвого Хэ Да-цина за Цюй-фэя. Но если расследование будет продолжаться, ее любовные проказы тоже откроются! «Удивительное дело! Про Да-цина никто и не вспоминает, а подбираются прямо ко мне!» – подумала она и стрельнула глазами в сторону монашка Цюй-фэя. Тот уже понял, что его старики обознались, и ответил настоятельнице беспомощным взглядом. Тем временем палачи надели на монахинь колодки. Но разве нежное, хрупкое тело монахинь способно выдержать жестокую муку? Когда на них надели колодки, они едва не лишились рассудка.
– О, могущественный господин начальник! Не вели нас пытать, мы расскажем всю правду.
Уездный дал знак палачам и приготовился слушать.
– Милостивый господин начальник, в саду зарыт не монах, а цзянынэн Хэ.
Услышав имя Хэ Да-цина, вся его родня и Третий Куай, не вставая с колен, подползли поближе, чтобы не упустить ни единой подробности.
– Почему же он без волос? – удивился уездный, и монахини рассказали ему все, как было.
Их рассказ полностью отвечал тому, что сообщалось в жалобе семьи Хэ, и уездный понял, что монахини сказали правду.
– Так! Насчет Хэ Да-цина все понятно. Но куда же скрылся монах Цюй-фэй? Говорите, да поживее! – крикнул он.
– Про монаха мы ничего не знаем, хоть убейте нас на месте, а сочинять и выдумывать не можем, – заплакали монахини.
Начальник уезда допросил послушниц и служек – все отвечали одинаково, и уездный решил: к исчезновению молодого монаха Цзин-чжэнь и Кун-чжао действительно непричастны. После этого он обратился к настоятельнице Ляо-юань и переодетому Цюй-фэю.
– Вы укрыли монахинь в своем монастыре, наверняка вы с ними заодно. Пытать обеих!
Но Ляо-юань уже видела, что ее собственные проделки остались в тени, а потому приободрилась и отвечала очень храбро:
– Отец наш, не надо пытать, я и так все объясню. Эти монахини пришли в нашу обитель вчера. Они сказали, что им нанесена какая-то обида, и попросили приюта на день или два. Я по неосторожности разрешила им остаться. Об их прелюбодействе я знать ничего не знала. А это, – она показала на Цюй-фэя, – это моя ученица, она только недавно постриглась и никогда прежде даже не видела -этих монахинь. О своих бесстыдных проделках, подрывающих основы буддийской веры, они мне ничего не сказали. Знай я об этом, я бы сама пришла с жалобою и, уж конечно, не стала бы прятать их у себя. Я твердо уповаю, что справедливейший наш отец во всем разберется и отпустит меня с миром.
Уездный начальник признал ее слова убедительными.
– Говоришь-то ты складно, да только на сердце у тебя совсем не то, что на языке! – засмеялся он и велел Ляо-юань стать на прежнее место.
Тут же последовал приказ палачам: обеим монахиням – по пятьдесят палок, послушницам из восточного придела – по тридцать, обоим прислужникам – по двадцать. Спины и бока наказуемых обратились в кровавое месиво, и кровь их залила место расправы. Затем начальник уезда собственноручно начертал приговор: монахинь Цзин-чжэнь и Кун-чжао за прелюбодеяние и смертоубийство, в согласии с законом, обезглавить; послушниц из восточного двора продать в казенные веселые заведения, а перед тем бить палками – по восьмидесяти ударов каждой; прислужников за недонесение бить палками нещадно; обитель Отрешения от мирской суеты, ставшую притоном разврата, снести, а имущество обители передать в казну; настоятельнице Ляо-юань и ее ученице, укрывшим прелюбодеек, но не знавшим об их преступлениях, заменить телесное наказание денежным штрафом; послушницу из западного двора возвратить к мирской жизни. Что же касается Хэ Да-цина, то, поскольку он за свои прегрешения получил сполна, о нем в приговоре не упоминалось. Семье было разрешено забрать его тело и похоронить. После оглашения приговора каждый из обвиняемых поставил под ним свою подпись.
Обратимся теперь к старику со старухою, которые но ошибке признали умершего господина Хэ за своего сына. Стыдясь своих слез, пролитых накануне над гробом, они так и горели злобой и ненавистью к старому монаху. На коленях поползли они по помосту, умоляя уездного вернуть им сына. Старый монах клялся, что на него возводят напраслину, что Цюй-фэй обокрал монастырь и схоронился дома у стариков. Обе стороны кричали и спорили так яростно, что уездный растерялся. Он подозревал монаха в убийстве, но улик не было никаких, и притянуть монаха к ответу было не так просто. Вместе с тем, если бы Цюй-фэй спрятался дома, старики едва ли решились бы обратиться в суд и действовать с такою настойчивостью. Подумав немного, уездный сказал:
– Жив ваш сын или нет – никому не известно. С кого тут спросишь? Вот когда раздобудете надежные доказательства, тогда и приходите! Увести осужденных! – распорядился он.
Двух монахинь и двух послушниц повели в тюрьму. Настоятельнице Ляо-юань, переряженному монашку Цюй-фэю и обоим прислужникам – до тех пор, пока не объявятся люди, готовые взять их на поруки, – тоже предстояло заключение под стражей. Затем из ямыня вышел старый монах и родители Цюй-фэя, которые собирались продолжать розыски сына, а за ними пошли по домам и все остальные. Как принято и установлено, в присутствие входили через восточные двери, а выходили через западные. Когда настоятельница Ляо-юань и Цюй-фэй спустились с западного крыльца во двор, их охватило ликование. И недаром – ведь настоятельница обманула самого начальника уезда, ей удалось, что называется, скрыть свою гниль и мерзость. Цюй-фэй, боясь, как бы его не узнали, опустил голову на грудь и спрятался за спинами впереди идущих. Но не успели они выйти из западных ворот ямыня, как старик снова принялся ругать старого монаха.