– Что там у вас произошло? – спросил русский офицер, показывая пальцем за спину Юргену.
Это могло быть уловкой, но для натуральности надо было обернуться. Юрген на всякий случай сжал ноги, укрывая пах от возможного удара, немного опустил руки и повернул голову назад. Поперек дороги лежало тело Кисселя. Над ним стоял Целлер и тряс пулеметом в поднятых вверх руках. Вот он наклонился и положил пулемет на тело Кисселя, дулом в сторону русских. И тут же поднялся, показывая голые руки. Сбоку, чуть поодаль, расслабленно стоял Фридрих с автоматом в руках. Отто Гартнер был уже за первой повозкой, его рука как бы ненароком опустилась на плечо Эльзы. Рука лежала легко, да давила сильно – Эльза начала оседать, скрываясь за задком повозки. Они были готовы. Молодцы!
– Наци, – сказал Юрген, поворачиваясь к русскому, и постучал костяшками пальцев по лбу.
– Сдаваться не хотел. Понятно, – сказал русский офицер.
– Достали они вас! Правильно! Так ему и надо! – посыпались комментарии от русских солдат.
– Вы сами-то кто? Какая часть? – спросил офицер.
– Штрафбат, – ответил Юрген, – политические.
Русские радостно зашумели. Клинк тоже уловил знакомое звучание слов.
– Рот фронт! – провозгласил он и сжал в кулак поднятую вверх правую руку. Классическая поза просто требовала, чтобы левая рука была опущена. Он ее и опустил. – Рот фронт! Рот фронт! – продолжал скандировать Клинк, двигая вверх-вниз сжатым кулаком и маршируя на месте. И как бы не сдержав коминтерновский порыв, сделал несколько шагов в сторону и застыл прямо над предназначенным ему пулеметчиком.
Русские смеялись. Пулеметчик, подняв голову, тоже с усмешкой посмотрел на паясничающего Клинка.
Не улыбался только Брейтгаупт. Он стоял как истукан, являя образец тупого немца. Русские быстро перестали обращать на него внимание. Он был для них еще одним деревом в рощице. Даже Юрген не уловил момент, когда Брейтгаупт сместился в сторону. Вроде бы только что рядом стоял, и вот уже бросает тень на пулеметчика. Он же дерево!
– Крикни своим, чтоб клали оружие, подходили по одному и строились в колонну вот тут в сторонке, – сказал русский офицер. Он по-хозяйски, широко расставив ноги, стоял на их земле и командовал ими, немцами, как стадом послушных овец. – И чтоб без глупостей, – добавил он.
– Без глупостей, – повторил Юрген и вместе с криком: – Ложись! – врезал русскому между ног и тут же бросился на него, вцепился руками в открытую, длинную шею, опрокинул на спину.
Надо было бы ему еще пару раз врезать, чтобы совсем утихомирить, но стоять было нельзя – через несколько мгновений над головой Юргена пронесся рой пуль. Это Целлер четко выполнил приказ. Тут же застрекотал МП-40 – молодец, Фридрих! Русские пулеметы молчали, Брейтгаупт с Клинком сделали свое дело. Но один русский автомат тяжело застучал над самой головой, выпустил длинную очередь и заткнулся. Крик боли, падение тела.
Все справились, только он, Юрген, все копошился со своим противником. Крепкий попался! И драться не дурак. К тому же, похоже, сытый. Они катались в снегу, в какой-то момент русский, оказавшись наверху, оторвался рывком от Юргена, сел на него верхом и уже занес руку со сжатым кулаком, чтобы вбить Юргену нос и зубы в глотку. Тут его Брейтгаупт и вырубил прикладом автомата.
– Спасибо, друг, – сказал Юрген, выбираясь из-под обмякшего тела.
Клинк, припавший на одно колено, вонзал в этот момент нож в грудь какому-то русскому. Это был не пулеметчик. И у него в груди уже было два пулевых ранения.
– Не люблю коммуняк, – сказал Клинк, перехватив взгляд Юргена.
– Чистая работа, Зепп, – сказал Юрген и показал глазами на пулеметчика, уткнувшегося лицом в снег.
– Даже пукнуть не успел, – осклабился Клинк.
Подбежала Эльза, припала к Юргену.
– Как ты? – спросила она.
– Нормально. Живой, – ответил Юрген.
– Лихо вы с ними разобрались! – сказал подошедший Целлер.
– Это ты с ними разобрался, Франц. Мы-то по одному, а ты семерых.
– Мне Счастливчик подсобил.
– Молодец, Счастливчик!
– Рад стараться!
– Классный полушубок, – сказал Отто Гартнер и принялся снимать полушубок с русского офицера. Тот был мертв. С Брейтгауптом всегда было так – после его ударов оставалось только шкуру сдирать.
– Эльза! Сюда! – Тиллери призывно махал рукой от повозок.
Эльза побежала туда, спотыкаясь в пробитых в снегу следах. И тут же раздался крик Целлера:
– Внимание! Противник слева!
– Ложись! – крикнул Юрген. – Изготовиться к бою!
Со стороны деревни приближались цепью русские. Их было человек тридцать. Многовато будет. И еще сколько-то наверняка оставалось в деревне. Их бой только начинался.
Юрген притянул к себе автомат русского офицера, в нем был полный диск, на пару минут хватит, если бить короткими очередями. Слева по снегу, медленно удаляясь, двигался приплюснутый серый ком, – это Целлер полз к своему пулемету.
– У меня только два снаряженных магазина, – сказал лежавший рядом Фридрих.
– Не дрейфь, пробьемся, – ответил Юрген.
– Я не дрейфлю, – несколько обиженно сказал Фридрих.
Раздалась автоматная очередь. «Это кто еще без приказа?!» – приподнял голову Юрген. Стреляли справа, за рощицей, стреляли дружно. Русская цепь поредела, она пятилась к деревне, отстреливаясь на ходу.
Это подошла колонна второй роты – Юрген правильно выбрал направление. Он предоставил им почетное право самим расправиться с засевшими в деревне русскими, тем более что вскоре подтянулись и отставшие отделения их роты.
Они свое дело сделали и могли теперь зализывать раны.
– Ну почему опять я? – причитал Эббингхауз.
Он стоял, привалившись задом к повозке, а Тиллери снимал с него одну за другой пропитанные кровью одежды, как будто обдирал подгнившие капустные листы с кочана. Все оказалось не таким страшным, как представлялось. Пуля лишь скользнула по ребрам, пропахав глубокую борозду в сдобном теле повара.
– Ты слишком крупный, Эбби, в этом все дело, – сказал Юрген и отошел к Блачеку.
Эльза уже наложила ему тугую повязку по левое плечо и теперь помогала натянуть свитер.
– Я медленно падал, – с виноватым видом сказал Блачек.
Падают все одинаково, реагируют по-разному, хотел сказать Юрген, но промолчал. Он лишь ободряюще похлопал Блачека по здоровому плечу.
– Хорошо, что в руку, а не в ногу, – сказал приободренный Блачек.
– Это точно, ноги сейчас важнее, здоровые ноги нам всем нужны, – ответил Юрген.
Он был доволен – всего-то и потерь, что двое раненых, да и те ходячие и могут при необходимости сражаться. Будут сражаться. Кисселя он в расчет не принимал. Это не было потерей.
Стрельба в дереве стихла. Теперь оттуда доносились только возбужденные немецкие голоса.
– Подъем! – скомандовал Юрген. – Вперед!
Спать. Спать. Спать.
Das war ein Konzentrationslager
Это могло быть уловкой, но для натуральности надо было обернуться. Юрген на всякий случай сжал ноги, укрывая пах от возможного удара, немного опустил руки и повернул голову назад. Поперек дороги лежало тело Кисселя. Над ним стоял Целлер и тряс пулеметом в поднятых вверх руках. Вот он наклонился и положил пулемет на тело Кисселя, дулом в сторону русских. И тут же поднялся, показывая голые руки. Сбоку, чуть поодаль, расслабленно стоял Фридрих с автоматом в руках. Отто Гартнер был уже за первой повозкой, его рука как бы ненароком опустилась на плечо Эльзы. Рука лежала легко, да давила сильно – Эльза начала оседать, скрываясь за задком повозки. Они были готовы. Молодцы!
– Наци, – сказал Юрген, поворачиваясь к русскому, и постучал костяшками пальцев по лбу.
– Сдаваться не хотел. Понятно, – сказал русский офицер.
– Достали они вас! Правильно! Так ему и надо! – посыпались комментарии от русских солдат.
– Вы сами-то кто? Какая часть? – спросил офицер.
– Штрафбат, – ответил Юрген, – политические.
Русские радостно зашумели. Клинк тоже уловил знакомое звучание слов.
– Рот фронт! – провозгласил он и сжал в кулак поднятую вверх правую руку. Классическая поза просто требовала, чтобы левая рука была опущена. Он ее и опустил. – Рот фронт! Рот фронт! – продолжал скандировать Клинк, двигая вверх-вниз сжатым кулаком и маршируя на месте. И как бы не сдержав коминтерновский порыв, сделал несколько шагов в сторону и застыл прямо над предназначенным ему пулеметчиком.
Русские смеялись. Пулеметчик, подняв голову, тоже с усмешкой посмотрел на паясничающего Клинка.
Не улыбался только Брейтгаупт. Он стоял как истукан, являя образец тупого немца. Русские быстро перестали обращать на него внимание. Он был для них еще одним деревом в рощице. Даже Юрген не уловил момент, когда Брейтгаупт сместился в сторону. Вроде бы только что рядом стоял, и вот уже бросает тень на пулеметчика. Он же дерево!
– Крикни своим, чтоб клали оружие, подходили по одному и строились в колонну вот тут в сторонке, – сказал русский офицер. Он по-хозяйски, широко расставив ноги, стоял на их земле и командовал ими, немцами, как стадом послушных овец. – И чтоб без глупостей, – добавил он.
– Без глупостей, – повторил Юрген и вместе с криком: – Ложись! – врезал русскому между ног и тут же бросился на него, вцепился руками в открытую, длинную шею, опрокинул на спину.
Надо было бы ему еще пару раз врезать, чтобы совсем утихомирить, но стоять было нельзя – через несколько мгновений над головой Юргена пронесся рой пуль. Это Целлер четко выполнил приказ. Тут же застрекотал МП-40 – молодец, Фридрих! Русские пулеметы молчали, Брейтгаупт с Клинком сделали свое дело. Но один русский автомат тяжело застучал над самой головой, выпустил длинную очередь и заткнулся. Крик боли, падение тела.
Все справились, только он, Юрген, все копошился со своим противником. Крепкий попался! И драться не дурак. К тому же, похоже, сытый. Они катались в снегу, в какой-то момент русский, оказавшись наверху, оторвался рывком от Юргена, сел на него верхом и уже занес руку со сжатым кулаком, чтобы вбить Юргену нос и зубы в глотку. Тут его Брейтгаупт и вырубил прикладом автомата.
– Спасибо, друг, – сказал Юрген, выбираясь из-под обмякшего тела.
Клинк, припавший на одно колено, вонзал в этот момент нож в грудь какому-то русскому. Это был не пулеметчик. И у него в груди уже было два пулевых ранения.
– Не люблю коммуняк, – сказал Клинк, перехватив взгляд Юргена.
– Чистая работа, Зепп, – сказал Юрген и показал глазами на пулеметчика, уткнувшегося лицом в снег.
– Даже пукнуть не успел, – осклабился Клинк.
Подбежала Эльза, припала к Юргену.
– Как ты? – спросила она.
– Нормально. Живой, – ответил Юрген.
– Лихо вы с ними разобрались! – сказал подошедший Целлер.
– Это ты с ними разобрался, Франц. Мы-то по одному, а ты семерых.
– Мне Счастливчик подсобил.
– Молодец, Счастливчик!
– Рад стараться!
– Классный полушубок, – сказал Отто Гартнер и принялся снимать полушубок с русского офицера. Тот был мертв. С Брейтгауптом всегда было так – после его ударов оставалось только шкуру сдирать.
– Эльза! Сюда! – Тиллери призывно махал рукой от повозок.
Эльза побежала туда, спотыкаясь в пробитых в снегу следах. И тут же раздался крик Целлера:
– Внимание! Противник слева!
– Ложись! – крикнул Юрген. – Изготовиться к бою!
Со стороны деревни приближались цепью русские. Их было человек тридцать. Многовато будет. И еще сколько-то наверняка оставалось в деревне. Их бой только начинался.
Юрген притянул к себе автомат русского офицера, в нем был полный диск, на пару минут хватит, если бить короткими очередями. Слева по снегу, медленно удаляясь, двигался приплюснутый серый ком, – это Целлер полз к своему пулемету.
– У меня только два снаряженных магазина, – сказал лежавший рядом Фридрих.
– Не дрейфь, пробьемся, – ответил Юрген.
– Я не дрейфлю, – несколько обиженно сказал Фридрих.
Раздалась автоматная очередь. «Это кто еще без приказа?!» – приподнял голову Юрген. Стреляли справа, за рощицей, стреляли дружно. Русская цепь поредела, она пятилась к деревне, отстреливаясь на ходу.
Это подошла колонна второй роты – Юрген правильно выбрал направление. Он предоставил им почетное право самим расправиться с засевшими в деревне русскими, тем более что вскоре подтянулись и отставшие отделения их роты.
Они свое дело сделали и могли теперь зализывать раны.
– Ну почему опять я? – причитал Эббингхауз.
Он стоял, привалившись задом к повозке, а Тиллери снимал с него одну за другой пропитанные кровью одежды, как будто обдирал подгнившие капустные листы с кочана. Все оказалось не таким страшным, как представлялось. Пуля лишь скользнула по ребрам, пропахав глубокую борозду в сдобном теле повара.
– Ты слишком крупный, Эбби, в этом все дело, – сказал Юрген и отошел к Блачеку.
Эльза уже наложила ему тугую повязку по левое плечо и теперь помогала натянуть свитер.
– Я медленно падал, – с виноватым видом сказал Блачек.
Падают все одинаково, реагируют по-разному, хотел сказать Юрген, но промолчал. Он лишь ободряюще похлопал Блачека по здоровому плечу.
– Хорошо, что в руку, а не в ногу, – сказал приободренный Блачек.
– Это точно, ноги сейчас важнее, здоровые ноги нам всем нужны, – ответил Юрген.
Он был доволен – всего-то и потерь, что двое раненых, да и те ходячие и могут при необходимости сражаться. Будут сражаться. Кисселя он в расчет не принимал. Это не было потерей.
Стрельба в дереве стихла. Теперь оттуда доносились только возбужденные немецкие голоса.
– Подъем! – скомандовал Юрген. – Вперед!
Спать. Спать. Спать.
Das war ein Konzentrationslager
Это был концлагерь. Можно подумать, что у командования не было сейчас других забот, кроме этого концлагеря.
У них-то они точно были. Они наконец оторвались от русских – тот отряд в деревне был авангардом, забравшимся слишком далеко вперед. У них было даже время, чтобы выспаться. После этого они поднялись, быстро собрались и пошли на запад. Они не стали дожидаться подхода основных сил русских. Им бы со своими соединиться.
Они торили снежную целину, угадывая дорогу под собой. Она вела их к перекрестку, из которого исходили три изрытых луча, здесь недавно проходили какие-то части. На перекрестке стояла группа солдат в камуфляжной форме СС, что-то около взвода. Возможно, эсэсовцы отлавливали дезертиров или останавливали отступающие части. Они не были дезертирами. А чтобы остановить их, требовалось больше взвода. Они шли вперед, как будто не замечая заслона, еще немного, и они бы прошлись по эсэсовцам.
– Стой! – выступивший вперед офицер буквально уперся грудью в грудь шагавшего впереди обер-лейтенанта Вортенберга. – Приказ фюрера!
Вортенберг остановился как вкопанный.
– Колонна, стой! – неохотно скомандовал он.
– Это те, кто нам нужен, оберштурмфюрер. – От группы эсэсовцев отделился крупный мужчина с петлицами унтер-офицера. – Мы воевали с ними в Варшаве. Они показали себя молодцами хоть куда. Привет, Юрген! Привет, Франц! О, Отто, жив, старый спекулянт!
– Привет, старый браконьер, – в тон ему сказал Юрген.
Это был Гейнц Штейнхауэр из бригады Дирлевангера. Их пути пересеклись во время отступления из-под Бреста. Тогда Штейнхауэр показался Юргену славным парнем. После Варшавы ему так уже не казалось. Но им же не жить вместе! В лучшем случае – воевать бок о бок. Тут на Гейнца можно было положиться, он был хорошим солдатом и надежным товарищем. В бою только это имеет значение.
– Привет, Гейнц, – повторил Юрген намного мягче, – не ожидал тебя здесь увидеть.
Обмен приветствиями несколько снял напряжение. Офицеры сделали по шагу назад, вскинули руки к шапкам.
– Оберштурмфюрер Гернерт!
– Обер-лейтенант Вортенберг!
– Мы проводим спецоперацию, обер-лейтенант. Вам надлежит помочь нам. Приказ рейхсфюрера! Прошу вас с вашим подразделением проследовать в этом направлении, – он показал в сторону, – там вы получите надлежащие указания, – он умело жонглировал приказами и просьбами.
Вортенберг пребывал в нерешительности. Но на помощь ему уже спешила тяжелая артиллерия – подполковник Фрике.
– Оберштурмфюрер! – строго сказал он. – Что происходит? Мы выполняем боевую задачу – срочная передислокация для отражения удара русских. Мы подразделение Вермахта и подчиняемся только приказам командования Сухопутных войск.
Фрике не стал уточнять, что рейхсфюрер СС им не начальник, это и так было понятно. Оберштурмфюрер только зубами скрипнул. Но у эсэсовцев нашлись свои резервы. По укатанной дороге быстро приближался бронетранспортер. Из него выскочил офицер в кожаной шинели с меховым воротником и высоких, начищенных до зеркального блеска сапогах. Его глаза тоже блестели, зрачков было почти не видно. «Кокаинист или морфинист?» – успел подумать Юрген.
– Оберштурмбаннфюрер Клиппенбах-бах-бах! – высокопарно объявил офицер, как будто назвал тайное имя бога, и тут же строго, почти как Фрике: – Что происходит? Неповиновение?! Приказ рейхсфюрера СС Гиммлера!
Фрике ответил ему скептической гримасой. Правая рука эсэсовца дернулась, Юргену даже показалось, что к кобуре с пистолетом, но нет, она нырнула за пазуху и извлекла сложенный вчетверо лист бумаги.
– Приказ командующего группой армий «Висла», – ехидно сказал он и, торжествующе: – Рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера! Желаете ознакомиться?
Он развернул лист бумаги, протянул изумленному Фрике. Тот взял, пробежал глазами текст, остолбенело уставился на подпись.
– Господи, спаси и сохрани, – сказал Фрике и осенил себя крестом, – Господи, спаси и сохрани Германию! – прочувственно добавил он.
В сопровождающие им выделили Штейнхауэра. Юрген шагал рядом с ним.
– А я слышал, что ваша бригада в Словакии, подавляет очередное восстание, – сказал он.
– Да, Старик в Словакии, а я здесь, – ответил Штейнхауэр.
– Что так?
– Все достало! И Старик достал! Я подал рапорт о переводе. Я ведь вольная птица, как и ты, прошел испытание, имею право. Старик был недоволен, но это его проблемы. Старик был всегда немного не в себе (не немного, подумал Юрген), а после Варшавы окончательно сбрендил (не после, а, по крайней мере, там, подумал Юрген и кивнул, соглашаясь). Ему все людей не хватало, так он что придумал – брать в бригаду политических! Никогда бы не поверил, если бы сам не читал то его письмо Гиммлеру. Старик мне его показал, он любил похвастаться своим – как там его? – стилем! Сейчас вспомню, – Штейнхауэр напрягся, – вот!
Он начал говорить как по писаному, вольно или невольно копируя хрипловатый голос Дирлевангера:
– В первой половине 30-х годов, когда подавляющее большинство населения Германии вдохновенно тянуло вверх правую руку в нацистском приветствии, эти люди не побоялись остаться верными своим идеям, коммунизму, например, или демократическим принципам, и открыто пропагандировали их, боролись с господствующей системой, за что впоследствии и поплатились. Все это свидетельствует о наличии у таковых людей сильного характера и бойцовских качеств, так почему бы их не использовать теперь на благо рейха в случае, если к данному моменту некоторые из них уже раскаялись в содеянном и хотели бы службой на фронте искупить свою вину и принести пользу Германии.
– Ну и что особенного? – пожал плечами Юрген. – У нас в пятисотых испытательных батальонах такие были и есть, а 999-я бригада и вовсе сплошь из них состояла. К нам тут перевели одного из 999-й, гнилой человечишка был, социал-демократ.
– Нет, ты не понимаешь! К вам и тем более в 999-ю попадали болтуны, а Старик вел речь о настоящих врагах, о членах боевых дружин и прочих отморозках. Самое удивительное, что Гиммлер согласился. Перетрясли Дахау, Бухенвальд, Освенцим, Заксенхаузен, Нойенгамме, Равенсбрюк, Маутхаузен, – перечислял Штейнхауэр, а Юрген только диву давался. Он имел некоторый лагерный опыт, но как-то никогда не задумывался, сколько же на самом деле концлагерей в Германии. Выходило много. – Набрали почти две тысячи человек, – продолжал между тем Штейнхауэр. – И сразу к нам, даже не подкормили как следует. Посмотрел я на них и подумал: нет, мне, честному браконьеру, с этими твердолобыми не по пути. Я с моими парнями не привык в бою назад оглядываться, а эти, чуть зазеваешься, всадят пулю сзади, только и видели старину Гейнца Штейнхауэра. Я Старику выложил все начистоту и – подал рапорт. Ну вот, пришли.
Перед ними были широко распахнутые ворота. Влево и право утекали три ряда бетонных столбов, наполовину скрытых снегом. Между столбами была натянута колючая проволока. Через равные промежутки возвышались сторожевые башни, на них никого не было.
– Видишь, даже мертвую зону чистить некому, – сказал Штейнхауэр, – здесь почти никого не осталось, вам повезло.
Юрген не стал уточнять, в чем им повезло. Он осматривал территорию лагеря.
Сразу за воротами был плац, окруженный несколькими двухэтажными кирпичными домами, комендатурой или казармами. От плаца лучами расходились несколько улиц, разделявших лагерь на сектора. Вместо тротуаров вдоль улиц тянулись ряды колючей проволоки, за ними стояли одноэтажные деревянные бараки. Справа высилась кирпичная труба. Наверно, котельная, подумал Юрген. Здание на дальнем конце лагеря напоминало промышленное предприятие, фабрику или завод. В левом секторе дымились остатки сожженных бараков.
– Еврейский уголок, – пояснил Штейнхауэр, перехватив взгляд Юргена, – пришлось сжечь в плане окончательного решения еврейского вопроса. Пустые, – криво усмехнулся он, заметив расширившиеся глаза Юргена. – Рейхсфюрер еще осенью приказал свернуть программу, когда мы пришли, здесь уже никого не осталось. Только непонятные каракули на стенах бараков. Нам непонятные, а еврейские комиссары, когда придут сюда, поймут, хай на весь мир поднимут. Нам это нужно? Так что сожгли вместе с тряпками. Тут, по рассказам, тиф бушевал, несколько тысяч евреев умерло, никакого газа не требовалось, евреи сами выносили умерших из бараков, грузили на тележки и волокли в крематорий. – Штейнхауэр говорил обо всем спокойно, как о чем-то обыденном и хорошо знакомом собеседнику, так говорят давние приятели, повторяя старые истории, чтобы заполнить время разговора. – С крематорием придется повозиться, основательно строили. И с душегубками, их приказано с землей сровнять. И со складом газа. Взрывать склад газа, представь! Каждый раз думаешь: успеешь унести ноги или нет? А ну как ветер резко переменится?
– Вам хорошо, вы в это время где уже будете, – продолжал Штейнхауэр, – у вас всех дел-то: завод со складами взорвать и с доходягами разобраться.
– С доходягами разобраться? – эхом откликнулся Юрген.
– Всех, кто мог идти, на запад погнали, строить укрепления для победоносного Вермахта, – Штейнхауэр подмигнул Юргену, – а доходяг здесь оставили. Военнопленные, преимущественно русские и поляки, еще с 39-го.
– Военнопленные? – Юрген удивленно посмотрел на Штейнхауэра.
Он прекрасно понимал, какой смысл тот вкладывает в слово «разобраться», в Варшаве он не раз наблюдал, как это слово превращается в дело. Но военнопленные? Случалось, что в запале боя они не обращали внимания на поднятые вверх руки или сразу после боя вымещали горечь от потери товарищей на пленных. Но стоило им остыть, они вели себя по отношению к пленным корректно, подчас даже уважительно, если те храбро сражались, или сочувственно, если видели, что русские командиры погнали своих солдат на явно гиблое дело. Эти парни ведь ничем не отличались от них, все они под одним Богом ходили. Они были уверены, что и в лагерях для военнопленных с ними обращаются, как подобает. Подполковник Фрике постоянно напоминал им об этом. Мы, немцы, во всем следуем нормам международного права и подписанным нами конвенциям, с гордостью говорил он.
– Ну и что с того? – отмахнулся Штейнхауэр. – Да там сам черт потом не разберет, кто из них военнопленный, а кто нет, все в одинаковых полосатых робах. Из-за этого путаница-то и возникла, их при эвакуации в бараки с немецкими предателями согнали, с коммунистами, профсоюзными горлопанами, анархистами, продажными левыми журналистами, профессорами разными. Они на заводе работали, их трудом перевоспитывали, пока мы кровь на фронте проливали. Они думали тут отсидеться. Не выйдет! – он все больше распалял себя. – У нас строгий приказ: расстрелять всех. Не хотите перевоспитываться, получите пулю. Их поэтому и оставили здесь, не взяли на строительство. Там они в два счета сбегут. Сбегут и устроят Германии удар в спину, как в восемнадцатом.
– Так что придется вам поработать, – жестко закончил Штейнхауэр. – У нас рук не хватает. А у вас не будет хватать времени, чтобы отобрать предателей из одинаковой полосатой толпы. Там полторы тысячи человек, так что поторопитесь!
Неизвестно, что из всего этого изложил подполковнику Фрике оберштурмбаннфюрер Клиппенбах, вновь примчавшийся на своем бронетранспортере. Вполне возможно, что ничего не изложил, просто поставил задачу. Приказ есть приказ, тем более приказ, подкрепленный столь высокими полномочиями. Фрике подчинился.
Артиллеристы с саперами отправились взрывать завод и склады, у них была чистая работа. Штабным офицерам, писарям, интендантам, санитарам, ездовым повезло больше всего, они остались при обозе.
Отдуваться за всех пришлось, как всегда, им, пехоте. Взвод за взводом отправлялся к баракам, которые им указывал подполковник Фрике. Половина взвода исчезала в бараке, скоро оттуда начинали выходить какие-то пошатывающиеся тени, они покорно шли к задней стене барака. От первого барака донеслось несколько автоматных очередей. Криков не было.
Крики были в третьем бараке, там началась какая-то заваруха, донеслись глухие автоматные очереди. Потом все стихло. Из барака потек смиренный поток полосатых теней.
Пришел черед взвода, в котором служил Юрген. Они зашли в барак. На них выжидающе смотрели две сотни глаз. Разобрать, кто здесь немец, а кто русский или польский военнопленный, было действительно невозможно. Они все были доходягами, самыми настоящими доходягами с наполовину облысевшими головами, кровоточащими беззубыми деснами, с торчащими острыми ключицами. Казалось, что под робами нет тел, робы свободно колыхались на сквозняке, тянувшем из открытой двери. Только глаза казались огромными на фоне изможденных лиц. Тем яснее были видны стоявшие в этих глазах безмерная усталость, обреченность, покорность судьбе и желание, чтобы все это наконец кончилось. Только в одних глазах горел огонь, он жег Юргену лицо.
У них-то они точно были. Они наконец оторвались от русских – тот отряд в деревне был авангардом, забравшимся слишком далеко вперед. У них было даже время, чтобы выспаться. После этого они поднялись, быстро собрались и пошли на запад. Они не стали дожидаться подхода основных сил русских. Им бы со своими соединиться.
Они торили снежную целину, угадывая дорогу под собой. Она вела их к перекрестку, из которого исходили три изрытых луча, здесь недавно проходили какие-то части. На перекрестке стояла группа солдат в камуфляжной форме СС, что-то около взвода. Возможно, эсэсовцы отлавливали дезертиров или останавливали отступающие части. Они не были дезертирами. А чтобы остановить их, требовалось больше взвода. Они шли вперед, как будто не замечая заслона, еще немного, и они бы прошлись по эсэсовцам.
– Стой! – выступивший вперед офицер буквально уперся грудью в грудь шагавшего впереди обер-лейтенанта Вортенберга. – Приказ фюрера!
Вортенберг остановился как вкопанный.
– Колонна, стой! – неохотно скомандовал он.
– Это те, кто нам нужен, оберштурмфюрер. – От группы эсэсовцев отделился крупный мужчина с петлицами унтер-офицера. – Мы воевали с ними в Варшаве. Они показали себя молодцами хоть куда. Привет, Юрген! Привет, Франц! О, Отто, жив, старый спекулянт!
– Привет, старый браконьер, – в тон ему сказал Юрген.
Это был Гейнц Штейнхауэр из бригады Дирлевангера. Их пути пересеклись во время отступления из-под Бреста. Тогда Штейнхауэр показался Юргену славным парнем. После Варшавы ему так уже не казалось. Но им же не жить вместе! В лучшем случае – воевать бок о бок. Тут на Гейнца можно было положиться, он был хорошим солдатом и надежным товарищем. В бою только это имеет значение.
– Привет, Гейнц, – повторил Юрген намного мягче, – не ожидал тебя здесь увидеть.
Обмен приветствиями несколько снял напряжение. Офицеры сделали по шагу назад, вскинули руки к шапкам.
– Оберштурмфюрер Гернерт!
– Обер-лейтенант Вортенберг!
– Мы проводим спецоперацию, обер-лейтенант. Вам надлежит помочь нам. Приказ рейхсфюрера! Прошу вас с вашим подразделением проследовать в этом направлении, – он показал в сторону, – там вы получите надлежащие указания, – он умело жонглировал приказами и просьбами.
Вортенберг пребывал в нерешительности. Но на помощь ему уже спешила тяжелая артиллерия – подполковник Фрике.
– Оберштурмфюрер! – строго сказал он. – Что происходит? Мы выполняем боевую задачу – срочная передислокация для отражения удара русских. Мы подразделение Вермахта и подчиняемся только приказам командования Сухопутных войск.
Фрике не стал уточнять, что рейхсфюрер СС им не начальник, это и так было понятно. Оберштурмфюрер только зубами скрипнул. Но у эсэсовцев нашлись свои резервы. По укатанной дороге быстро приближался бронетранспортер. Из него выскочил офицер в кожаной шинели с меховым воротником и высоких, начищенных до зеркального блеска сапогах. Его глаза тоже блестели, зрачков было почти не видно. «Кокаинист или морфинист?» – успел подумать Юрген.
– Оберштурмбаннфюрер Клиппенбах-бах-бах! – высокопарно объявил офицер, как будто назвал тайное имя бога, и тут же строго, почти как Фрике: – Что происходит? Неповиновение?! Приказ рейхсфюрера СС Гиммлера!
Фрике ответил ему скептической гримасой. Правая рука эсэсовца дернулась, Юргену даже показалось, что к кобуре с пистолетом, но нет, она нырнула за пазуху и извлекла сложенный вчетверо лист бумаги.
– Приказ командующего группой армий «Висла», – ехидно сказал он и, торжествующе: – Рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера! Желаете ознакомиться?
Он развернул лист бумаги, протянул изумленному Фрике. Тот взял, пробежал глазами текст, остолбенело уставился на подпись.
– Господи, спаси и сохрани, – сказал Фрике и осенил себя крестом, – Господи, спаси и сохрани Германию! – прочувственно добавил он.
В сопровождающие им выделили Штейнхауэра. Юрген шагал рядом с ним.
– А я слышал, что ваша бригада в Словакии, подавляет очередное восстание, – сказал он.
– Да, Старик в Словакии, а я здесь, – ответил Штейнхауэр.
– Что так?
– Все достало! И Старик достал! Я подал рапорт о переводе. Я ведь вольная птица, как и ты, прошел испытание, имею право. Старик был недоволен, но это его проблемы. Старик был всегда немного не в себе (не немного, подумал Юрген), а после Варшавы окончательно сбрендил (не после, а, по крайней мере, там, подумал Юрген и кивнул, соглашаясь). Ему все людей не хватало, так он что придумал – брать в бригаду политических! Никогда бы не поверил, если бы сам не читал то его письмо Гиммлеру. Старик мне его показал, он любил похвастаться своим – как там его? – стилем! Сейчас вспомню, – Штейнхауэр напрягся, – вот!
Он начал говорить как по писаному, вольно или невольно копируя хрипловатый голос Дирлевангера:
– В первой половине 30-х годов, когда подавляющее большинство населения Германии вдохновенно тянуло вверх правую руку в нацистском приветствии, эти люди не побоялись остаться верными своим идеям, коммунизму, например, или демократическим принципам, и открыто пропагандировали их, боролись с господствующей системой, за что впоследствии и поплатились. Все это свидетельствует о наличии у таковых людей сильного характера и бойцовских качеств, так почему бы их не использовать теперь на благо рейха в случае, если к данному моменту некоторые из них уже раскаялись в содеянном и хотели бы службой на фронте искупить свою вину и принести пользу Германии.
– Ну и что особенного? – пожал плечами Юрген. – У нас в пятисотых испытательных батальонах такие были и есть, а 999-я бригада и вовсе сплошь из них состояла. К нам тут перевели одного из 999-й, гнилой человечишка был, социал-демократ.
– Нет, ты не понимаешь! К вам и тем более в 999-ю попадали болтуны, а Старик вел речь о настоящих врагах, о членах боевых дружин и прочих отморозках. Самое удивительное, что Гиммлер согласился. Перетрясли Дахау, Бухенвальд, Освенцим, Заксенхаузен, Нойенгамме, Равенсбрюк, Маутхаузен, – перечислял Штейнхауэр, а Юрген только диву давался. Он имел некоторый лагерный опыт, но как-то никогда не задумывался, сколько же на самом деле концлагерей в Германии. Выходило много. – Набрали почти две тысячи человек, – продолжал между тем Штейнхауэр. – И сразу к нам, даже не подкормили как следует. Посмотрел я на них и подумал: нет, мне, честному браконьеру, с этими твердолобыми не по пути. Я с моими парнями не привык в бою назад оглядываться, а эти, чуть зазеваешься, всадят пулю сзади, только и видели старину Гейнца Штейнхауэра. Я Старику выложил все начистоту и – подал рапорт. Ну вот, пришли.
Перед ними были широко распахнутые ворота. Влево и право утекали три ряда бетонных столбов, наполовину скрытых снегом. Между столбами была натянута колючая проволока. Через равные промежутки возвышались сторожевые башни, на них никого не было.
– Видишь, даже мертвую зону чистить некому, – сказал Штейнхауэр, – здесь почти никого не осталось, вам повезло.
Юрген не стал уточнять, в чем им повезло. Он осматривал территорию лагеря.
Сразу за воротами был плац, окруженный несколькими двухэтажными кирпичными домами, комендатурой или казармами. От плаца лучами расходились несколько улиц, разделявших лагерь на сектора. Вместо тротуаров вдоль улиц тянулись ряды колючей проволоки, за ними стояли одноэтажные деревянные бараки. Справа высилась кирпичная труба. Наверно, котельная, подумал Юрген. Здание на дальнем конце лагеря напоминало промышленное предприятие, фабрику или завод. В левом секторе дымились остатки сожженных бараков.
– Еврейский уголок, – пояснил Штейнхауэр, перехватив взгляд Юргена, – пришлось сжечь в плане окончательного решения еврейского вопроса. Пустые, – криво усмехнулся он, заметив расширившиеся глаза Юргена. – Рейхсфюрер еще осенью приказал свернуть программу, когда мы пришли, здесь уже никого не осталось. Только непонятные каракули на стенах бараков. Нам непонятные, а еврейские комиссары, когда придут сюда, поймут, хай на весь мир поднимут. Нам это нужно? Так что сожгли вместе с тряпками. Тут, по рассказам, тиф бушевал, несколько тысяч евреев умерло, никакого газа не требовалось, евреи сами выносили умерших из бараков, грузили на тележки и волокли в крематорий. – Штейнхауэр говорил обо всем спокойно, как о чем-то обыденном и хорошо знакомом собеседнику, так говорят давние приятели, повторяя старые истории, чтобы заполнить время разговора. – С крематорием придется повозиться, основательно строили. И с душегубками, их приказано с землей сровнять. И со складом газа. Взрывать склад газа, представь! Каждый раз думаешь: успеешь унести ноги или нет? А ну как ветер резко переменится?
– Вам хорошо, вы в это время где уже будете, – продолжал Штейнхауэр, – у вас всех дел-то: завод со складами взорвать и с доходягами разобраться.
– С доходягами разобраться? – эхом откликнулся Юрген.
– Всех, кто мог идти, на запад погнали, строить укрепления для победоносного Вермахта, – Штейнхауэр подмигнул Юргену, – а доходяг здесь оставили. Военнопленные, преимущественно русские и поляки, еще с 39-го.
– Военнопленные? – Юрген удивленно посмотрел на Штейнхауэра.
Он прекрасно понимал, какой смысл тот вкладывает в слово «разобраться», в Варшаве он не раз наблюдал, как это слово превращается в дело. Но военнопленные? Случалось, что в запале боя они не обращали внимания на поднятые вверх руки или сразу после боя вымещали горечь от потери товарищей на пленных. Но стоило им остыть, они вели себя по отношению к пленным корректно, подчас даже уважительно, если те храбро сражались, или сочувственно, если видели, что русские командиры погнали своих солдат на явно гиблое дело. Эти парни ведь ничем не отличались от них, все они под одним Богом ходили. Они были уверены, что и в лагерях для военнопленных с ними обращаются, как подобает. Подполковник Фрике постоянно напоминал им об этом. Мы, немцы, во всем следуем нормам международного права и подписанным нами конвенциям, с гордостью говорил он.
– Ну и что с того? – отмахнулся Штейнхауэр. – Да там сам черт потом не разберет, кто из них военнопленный, а кто нет, все в одинаковых полосатых робах. Из-за этого путаница-то и возникла, их при эвакуации в бараки с немецкими предателями согнали, с коммунистами, профсоюзными горлопанами, анархистами, продажными левыми журналистами, профессорами разными. Они на заводе работали, их трудом перевоспитывали, пока мы кровь на фронте проливали. Они думали тут отсидеться. Не выйдет! – он все больше распалял себя. – У нас строгий приказ: расстрелять всех. Не хотите перевоспитываться, получите пулю. Их поэтому и оставили здесь, не взяли на строительство. Там они в два счета сбегут. Сбегут и устроят Германии удар в спину, как в восемнадцатом.
– Так что придется вам поработать, – жестко закончил Штейнхауэр. – У нас рук не хватает. А у вас не будет хватать времени, чтобы отобрать предателей из одинаковой полосатой толпы. Там полторы тысячи человек, так что поторопитесь!
Неизвестно, что из всего этого изложил подполковнику Фрике оберштурмбаннфюрер Клиппенбах, вновь примчавшийся на своем бронетранспортере. Вполне возможно, что ничего не изложил, просто поставил задачу. Приказ есть приказ, тем более приказ, подкрепленный столь высокими полномочиями. Фрике подчинился.
Артиллеристы с саперами отправились взрывать завод и склады, у них была чистая работа. Штабным офицерам, писарям, интендантам, санитарам, ездовым повезло больше всего, они остались при обозе.
Отдуваться за всех пришлось, как всегда, им, пехоте. Взвод за взводом отправлялся к баракам, которые им указывал подполковник Фрике. Половина взвода исчезала в бараке, скоро оттуда начинали выходить какие-то пошатывающиеся тени, они покорно шли к задней стене барака. От первого барака донеслось несколько автоматных очередей. Криков не было.
Крики были в третьем бараке, там началась какая-то заваруха, донеслись глухие автоматные очереди. Потом все стихло. Из барака потек смиренный поток полосатых теней.
Пришел черед взвода, в котором служил Юрген. Они зашли в барак. На них выжидающе смотрели две сотни глаз. Разобрать, кто здесь немец, а кто русский или польский военнопленный, было действительно невозможно. Они все были доходягами, самыми настоящими доходягами с наполовину облысевшими головами, кровоточащими беззубыми деснами, с торчащими острыми ключицами. Казалось, что под робами нет тел, робы свободно колыхались на сквозняке, тянувшем из открытой двери. Только глаза казались огромными на фоне изможденных лиц. Тем яснее были видны стоявшие в этих глазах безмерная усталость, обреченность, покорность судьбе и желание, чтобы все это наконец кончилось. Только в одних глазах горел огонь, он жег Юргену лицо.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента