Ерофеев Венедикт. Записки психопата

   А 16-ого числа, с этого противного вечера одноклассников, началось самое главное… И удивительно то, что я упивался ее действиями, явно рассчитанными на то, чтобы отравить атмосферу школьным питомцам… Она хорошо знала, что пользуется дружным презрением "девушек-одноклассниц" и тем не менее решила явиться на вечер без приглашения, дабы произвести сенсацию сначала своим приходом, а потом своими очаровательными шалостями.
   Правда, наш совместный с ней приход на вечер произвел далеко не сенсацию; я вынужден был констатировать всеобщее уныние и одновременно, затаив злобу, отразить несколько мрачных взглядов… Однако я понял с первой же минуты, что "очаровательными шалостями" Ворошнина если не произведет фурор, то, по крайней мере, заставит разойтись эти полторы дюжины впавших в уныние одноклассников.
   Последние нисколько не были удивлены, когда Лидия Ал. церемониально извлекла из внутренних карманов пальто 2 прозрачных бутылки и цинично заявила, что "даже Веничка" считает их содержимое чрезвычайно полезным для желудка… Я, стараясь усилить невыгодное впечатление, произведенное ее словами, поспешил подтвердить гигиеническую верность гениальной фразы моего кумира…
   В продолжение получаса Ворошнина торжествовала… И, казалось, ее совершенно не смущало то обстоятельство, что только я один осмеливаюсь разговаривать с ней и что мы в некоторой степени обособились. …Захарова своим неуместным затягиванием "Школьного вальса" развязала, наконец, ей руки - и с этого момента я с нескрываемым восхищением следил за всеми ее движениями…
   Прежде всего, заслыша робкую "пробу" Захаровой, она дико заржала, вызвав недоумение всех собравшихся, затем флегматично сообщила всем о своем презрении к песням вообще - и, в довершение всего, ошарашила милых одноклассников нецензурной приправой к своему лаконичному признанию… Фурор был неотразим… Я, признаюсь, проникся даже пьяной жалостью к этим девицам, которые - вместо того чтобы прогнать возмутителя спокойствия, - уныло справились друг у друга о времени, о погоде и стали медленно одеваться… А Ворошнина продолжала неутомимо хихикать, ерзая по стулу и по моей ноге…
   Нет, я нисколько не жалел о безжалостном разрушении вечера… Я охотно помогал ей смеяться над письмом Муравьева и допивать водку из горлышка. Я так же охотно согласился бы сидеть до конца летних каникул на этой куче ж/д шпал под моросящим дождем и позволять обращаться с собой, как с грудным ребенком… Я преклонялся перед этой очаровательной пьяной скотиной, которая могла делать со мной все, что хотела…
   На следующий день я от нее же узнал, что она не могла добрести до своей комнаты - и на лестнице ее мучительно рвало…
   Вечер 18-ого числа совершенно неожиданно отрезвил меня… Первый же рассказ, которым меня встретила Ворошнина и который больше походил на похабный анекдот, до такой степени озлобил меня, что я утратил всякую боязнь - и осторожно послал ее к черту… В ответ она по традиции глупо заржала и пообещала завтра же всем сообщить, что она послана к черту самим Ерофеевым…
   В тот же вечер ее в совершенно пьяном состоянии и отчаянно ругающуюся вывели из танцевального зала 2 рослых милиционера и препроводили в отделение… При этом ей за каким-то дьяволом понадобилось громогласно вопить, что она не виновата и что ее споил Ерофеев…
   Наконец, ее поведение 21-ого числа на "Пламени гнева" вынудило меня даже удалиться из кинотеатра под дружный хохот окружающих ее девиц и всеобщее недовольство зрителей…
   С этого вечера я уже совершенно ее не понимал; меня бесило то, что она слишком чутко внимала Рощинской клевете; я не мог себе представить, чтобы Ворошнина мне верила меньше, чем оскорбительным сообщениям заурядного Петеньки; я положительно возненавидел ее… 23-его числа, заметив ее, возвращающуюся из рудника в сопровождении 2-х чумазых подростков, я вынужден был предусмотрительно свернуть вправо и профланировал параллельно.
   Когда же до меня донесся веселый смех этих трех скотов, гоняющихся друг за другом и осыпающих матом все и вся, мне стало дурно, у меня помутилось в глазах… Я готов был сию же минуту исплевать Заполярье и благословить Московскую непорочность… Меня тошнило от Кировска и от беспрерывного пьянства…
   И 24-ого я уже действительно плевался, когда, сидя ночью на скамейке, узрел Ворошнину, проплывающую мимо школы. Я до такой степени растерялся, что не успел убраться в темноту - эта скотина уже предстала перед скамейкой и, умопомрачительно изогнувшись, затрясла передо мной всеми своими прелестями… Я поспешил справиться, что должна означать эта многозначительная пантомимика - она ошарашила меня в ответ довольно остроумным контрвопросом: "Хотите ирисок, Веничка?", - и затем, видимо удовлетворенная моим отказом, не меняя дикции, выразила сожаление по поводу того, что более многоградусное осталось дома, флегматично погладила свои бедра и, мазнув меня по лицу всей своей массой, вразвалку направилась к шоссе. А в ответ на свое душевное: "С-с-с-скотина!" я опять услышал это идиотское ржание - и застучал зубами от холода…
   Возвращаясь домой, я почему-то вспомнил, как, будучи семиклассником, мелом разбил стекло и потом робко укорял Ворошнину за то, что она взяла вину на себя… Тогда она смеялась ласково, по-детски…
 
   Вечером 26-ого я уже переехал Полярный Круг, совершенно не вспоминая об утраченном кумире…
   В конце октября, уже будучи в Москве, я с удовлетворением узнал о ее аресте и с тех пор ее судьбой не интересовался… Да и, собственно, какого дьявола меня должна волновать ее судьба… если она сама за всю жизнь не смогла выдавить из себя ни одной слезы… …и ее участь никто никогда не оплакивал…
 
    18 декабря
   Пи-и-ить!
   Пииииить!
   Пи-и-ить, ттэк вэшшу ммэть!!!
 
    30 декабряДа, да! Войдите! Тьфу, ччорт, какая идиотская скромность…
   Ну, так как же, Вл. Бр.? Вы отказываетесь? А у вас, это, между прочим, так неподражаемо: "На-а-а земле-е-э-э ве-эсь род…" А мнения все-таки бросьте, пожалуйста… И "женскую душу", и "женскую натуру" - тоже бросьте… Да и возлагать на меня не стоит…
   Да входите же, еби вашу мать! А! Это вы! Стоило так долго стучаться! Хе-хе-хе, ну как, что новенького? Что?! Даже откровенничать! Ха-ха! Откровенничать! Обнажаться, значит… Ну, что ж - прреподнесем, препподнесем!
   Совершенно одна! Хи-хи-хи-хи!.. Да, да, конечно, это до чрезвычайности трагедийно… Единственное - старушка-мать… И не издохла?.. Да нет же, я хотел спросить: "И вы очень ее любите?"… Да неужели?! И вы - не спились, не взрезали перси?.. Ну да, конечно, конечно, "единственное - старушка-мать" и больше никого, совершенно никого… И тем не менее - уйдите!..
   Да нет же! Не на хуй!.. Просто - уйдите…
   Да не глядите же на меня так! Чем я, собственно, провинился?.. Бросьте это, А. Г., серьезно вам советую - бросьте!.. Ведь мы же, в конце концов, вчера снова обменялись взаимными плевками и теперь, по меньшей мере на неделю, зарядились злобой… И у меня сегодня просто нет настроения торговать звериными инстинктами… Угу! всего!
   Да, да! А. Г., вас давно сняли с веревки?.. Как! Вас и не поднимали?! Ха-ха-ха! Вы только послушайте - как она мило острит!.. Значит, вас серьезно не снимали?.. Ах, да! Как я мог снова перепутать? Эй!..
   Да нет, это я не вам… угу, до свиданья…
   Эй! Лидия Александровна!.. Ну, как вы там? А? Хе-хе-ххе-хе-хе! Ах, ну дайте же, я паду ниц! Что? Как это так! - не стоит! Как будто бы я не падал шестнадцатого!..
   Фу! Какие у вас ледяные ноги!.. И этот ебаный буран еще раскачивает их! Чччоррт побери, ведь ровно год назад и в такой же буран он здесь качался!.. И ваш покойный родитель тоже… ха-ха-ха… тоже! Ах, как вы плакали тогда, Лидия Александровна, как мило вы осыпали матом вселенную и неудачно имитировали сумасшедший бред… Хи-хи… Нет, не врите… Вы не были потрясены! Вы издевались, чччорт, вы хихикали!..
   Да прекратите же, в конце концов, раскачиваться… Хоть после смерти-то ведите себя прилично и не шуршите передо мной ледяными прелестями… Я не горбун Землянкин! Хе-хе!.. Вот видите - вы даже можете хорошо меня понимать!.. Когда речь заходит об августовских испражнениях, вы непременно все понимаете…
   Ах! Вы уже не сможете теперь испражняться так комфортабельно и так… непосредственно… А ведь он, смею вас заверить, трепетал от умиления… И я почти завидовал ему! Слышите ли? - завидовал!! Еще месяц - и я раболепствовал бы в высшей степени… Как вы были очаровательны тогда, тьфу!..
   Вы мне позволите, конечно, еще раз прикоснуться губами… Да нет же! Что еще за буран! Вы - каменная глыба! Вы - лед! И тем не менее вы продолжаете гнуться! Какой же еще, к дьяволу, буран!
   Ха-ха-ха, вы притворяетесь, что не слышите меня! Вы нагло щуритесь! Вы - прельщаете!.. Хе-хе… Пррельщаете!
   А водка-то льется, Лидия Александровна! Льется… еби ее мать!.. щекочет трахею… сорок пять градусов! Хи-хи-хи-хи, сорок пять градусов!.. Шатены… хи-хи-хи… брюнэты… блондины… Триппер… гоноррея… шанкр… сифилис… капруан… фильдекос… креп-жоржет… Их-хи-хи-хи-хи!.. А Юрик-то… помните… кххх - и все!.. Кххх! - И все!!! И северное сия-яние! Северное сия-а-ание!..
 
    3 января
   Вот видите - вам опять смешно.
   Вы не верите, что можно вскармливать нарывом. А если бы вы имели счастье наблюдать, то убедились бы, что это даже достойно поощрения.
   И сейчас я имею полное право смеяться над вами. Вы не видите, вы не внемлете моим гениальным догадкам - и не собираетесь раскаиваться.
   А я созерцаю и раздраженно смиряюсь.
   "Значит, так надо".
   "Мало того - может быть, только потому-то грудь матери окружена ореолом святости и таинственности".
   Ну, посудите сами, как это нелепо!
   Я пытаюсь даже рассмеяться… И не могу. Меня непреодолимо тянет к ржанию - а я не умею придать смеющегося вида своей физиономии…
   Я сразу догадываюсь - мороз, бездарный мороз. Мороз сковывает мне лицо и превращает улыбку в идиотское искривление губ.
   Я воспроизвожу мысленно фотографию последнего номера "Московской правды"… обмороженные и тем не менее улыбающиеся физиономии… Проклинаю мороз и разуверяюсь в правдивости социалистической прессы.
   Дальнейшее необъяснимо.
   Ребенок обнажает зубы, всего-навсего - крохотные желтые зубы… Обнажение ли, крохотность или желтизна - но меня раздражает… Я моментально делаю вывод: "Этому тельцу нужна вилка. И не просто вилка, а вилка, исторгнутая из баклажанной икры".
   Ребенок мотает головой. Он не согласен. Он кичится своей разочарованностью и игнорирует мою гениальность. И эта гнойная… эта гнойная - торжествует!
   Я вынужден вспылить!
   Как она смеет… эта опьяненная сперматозоидами и извергнувшая из своего влагалища кричащий сгусток кровавой блевоты…
   Как она смеет не удивляться способности этого сгустка к наглому отрицанию!..
   Но рука не подымается. Мне слишком холодно, и я парализован. Я сомневаюсь - достанет ли сил протереть глаза…
   Можно и не сомневаться.
   Я лежу и выпускаю дым. В атмосфере - запах баклажана. А в пасти хрипящего младенца все тот же сосок, увенчанный зеленым нарывом…
   Сам! Сам встану!
 

Дневник 4 января - 27 января 1957 г.
Продолжение записок психопата. II

    4 января
   Встретив лицом к лицу, робко опустить голову и пройти мимо в трепетном восторге и смущении… …проводить взглядом удаляющуюся фигуру - и, хихикнув, двинуться вослед… …осторожно ступая, подкрасться - и нанести искросыпительный удар по невидимой сзади физиономии… …не предпринимая никаких попыток к бегству, по-прежнему робко опустить голову и безропотно упиваться музыкой устного гнева… …неутомимо льстить, лицемерить, петь славословия, свирепо раскачиваться, яростно извиняться, - пасть на колени и лобызать все что угодно… …рабским взглядом поблагодарить за ниспосланное прощение и убедить в неповторимости происшедшего… …на прощание - ласково солидаризироваться в вопросе о нерентабельности поэтической мысли… …при возобновлении удаления - издалека нанести удар чем-нибудь тяжелым - и тем самым обнажить отсутствие совести и способность на самые непредвиденные метаморфозы… …и продолжая свой путь, заглушать тыловые всхлипывания и мстительные угрозы напевами из Грига.
 
    5 января
   Утром - окончательное возвращение к прошлому январю.
   Тоска по 21-ому уже не реабилитируется. Нелабильный исход - не разочаровывает.
   Даже по-муравьевски тщательное высушивание эмоций и нанизывание на страницы зеленых блокнотов - невозможно.
   Высушивать нечего.
   Впервые после 19-го марта - нечего.
   Пусто.
 
    7 января
   Помните, Вл. Бр.? - Вы говорили:
   "Ерофеевы - тля, разложение, цвет, гордость. О Гущиных не говорю… Мамаша эта твоя, Борис и сестры - просто видимость, Гущины, мамашин род… Эти - просуществуют… А Ерофеевыми горжусь… Папаша в последние минуты всех посылал к ебеней матери… а тебя не упоминал вообще… Мать, наверное, говорила тебе?..
   …Еще налить?
   Двадцать лет в лагере - это внушительно… И Юрик прямо по его стопам… Водка и лагерь - ничего нового… Совершенно ничего нового… А это - плохо… Скверно… Спроси у любого кировчанина - каждый тебе ответит: Юрий - рядовой хулиган, Бридкина наместник - и больше ничего… На тебя все возлагают надежды… Ты умнее их всех, из тебя выйдет многое… Я уверен, я еще не совсем тебя понимаю, но уверен…
   А за университет не цепляйся… И не бойся, что в Кировске взбудоражатся, если что-нибудь о тебе услышат… Все равно - ты уже наделал шума с этими своими тасканиями, Тамара уже смирилась и мать - тоже…
   И не бойся тюрьмы… Главное - не бойся тюрьмы… Тюрьма озверивает… А это - хорошо. Бандиты эти грубые, бесчувственные - но не скрывают этого… Искренние… А ваши эти университетские - то же самое, а пытаются сентиментальничать… Умных мало - а все умничают… Чувствовать умно надо, чувствовать не головой, но умно… А ваши эти все - холодные умники… Тебе с ними не по пути… Они просуществуют, как твои Гущины…
   Они не хотят существовать просто так… Они в мечтах - мировые гении… И, мечтая, существуют… Я знаю этих типов, я сам учился в университете… и - знаю… Они чувствуют - когда есть свободное время… И даже сладострастничают - только внешне… Я - знаю…
   Они могут доказать ненужность того, чего у них нет… и для них это - признак ума… Главное для них - чистота… чистота своих чувствий… А их, этих чувствий, у большинства, почти у всех - немного - и содержать их в чистоте - нетрудно… Они, эти цивилизованные, будут ненавидеть тебя - говорю совершенно серьезно - ненавидеть! Все запоминай… и всем - мсти… Извини, что я, пьяный, учу тебя - вместо родителя… Ты - особенный, только на тебя и можно возлагать надежды… Главное - избегай всегда искренности с ними, - немного искренности - и ты прослывешь бездушным, грязным, сумасшедшим…
   Ты! - бездушный и грязный! Хе-хе-хе-хе…
   Налить еще, что ли?"
 
    8 января
   О! Слово найдено - рудимент! Рудимент!
 
    9 января
   Даже для самого себя - неожиданно:
   Оскорбленный человек первый идет на примирение, а я не удостаиваю взглядом, спокойно перелистываю очередную страницу "Карамазовых" и - не подымая головы - лениво:
   Катись к чорту.
   И ничуть не смущает ответное скрежетание:
   Ид-диот.
   Все - спокойно, умеренно злобно, внешне - почти устало, без излишней мимики, а тем более - дрожи…
   Удивительно, что спокойствие - не только внешнее…
   По-прежнему шуршат "Карамазовы" - и никакого волнения.
 
    10 января
    .................................................................................................................................................................
 
    11 января
   Каюсь публично! - Пятого числа бессовестно лгал! И эти мои словечки - все ложь!!
   И - никакой "пустоты"! Очередное кривляние - только и всего! И я вам докажу, что нет никакой "пустоты"! Докажу!! Сегодня же! Вечером!!
   Прощайте!
 
    12 января
   Темно. Холодно. И завывает сирена.
   Отец. Медленно поднимает седую голову из тарелки; физиономия - сморщенная, в усах - лапша, под столом - лужа блевоты. "Сыннок… Изввини меня… я так… Мать! А, мать! Куда спрятала пол-литра?…А? Кккаво спрашиваю, сстарая сука!! Где… пол-литра? Веньке стакан… а мне… не могу… Ттты! Ммать! Куда…"
   Шамовский. Отодвигая стул. "Бросьте, Юрий Васильевич, это вам не идет!.. Хоть жены-то постесняйтесь… ведите себя прилично…" Встает, длинный, изломанный, с черной шевелюрой… делает два шага - и падает на помойное ведро…
   Харченко. Нина. Лежит в красном снегу, судорожно извивается. "И-ирроды! За что!.. В старуху… Тюррре-э-эмни-ки-и!.. Тюре-е…"
   Юрий. Невозмутимо. "Пап, заткни ей глотку".
   Ворошнин. Вскакивая. "Не позволю! Не позволю! Без меня никто работать не будет! Директора убью! Сам повешусь!! А не позволю!.. Боже мой… Сил моих нет!.. Все, все - к ебеней матери!"
   Викторов. Совершенно пьяный. Кончает исповедываться, хватает вилку и, упав на стол, протыкает себе глаз.
   Бридкин. Недовольно поворачивая оплывшую физиономию. "А-а-а… опять… москвич… Ну-ну… Ты слышал про Шамовского? Нет?.. Вчера ночью… застрелился… И мне за него стыдно, не знаю - почему, а стыдно… Садись, я заплачу… Эй! Ты! Толстожопая! Еще триста грамм… Застре-лил-ся… Никого не предупреждал, кроме сына… Это - хорошо…"
   Юрий. Прохаживается взад и вперед. Пинает все, что попадается под ногу. Взгляд тупой. "Тюрьма все-таки лучше армии. Народ веселый… Вчера в дробильном цехе работали, двоим начисто головы срезало под бункером, все смеялись… и я тоже. Бригадир споил, ни хуя не понимали, я даже ничего не помню… Я вообще пьяный ничего не помню… и не соображаю… делаю, что в голову придет… забываю вот только вешаться… пришла бы в голову мысль - обязательно бы повесился. Это, говорят, интересно, - вешаться в пьяном виде, один у нас хуй вешался, рассказывал - как интересный сон, говорит…"
   Андрей Левшунов. Вдруг поднимает голову и, схватившись за грудь, начинает яростно изрыгать в стакан. В бессилии откидывается на спинку стула; затем неожиданно хватает стакан, выпивает до дна - и снова наполняет. И так - бесконечно, и под хохот одобрения.