Страница:
— Может быть, можно было увидеть ее?.. — спросил батыр, не глядя на племянника.
— Эта заноза только в мою душу! — тихо ответил Байтабын. — А каждый час приближает к нам солдат…
— Ты говоришь, как подобает будущему батыру. А что касается Акбокен, будь также мужествен. Нет неизлечимых недугов.
— Эта болезнь неизлечима, — твердо сказал молодой джигит.
— Может быть, ты и прав, — вздохнул батыр. — Значит, у тебя это серьезно. Но крепись. Если не погибнем в этом бою, в прах разнесем всю ханскую свору!..
Аксакалы отправились по своим караванам, а Жоламан-батыр вместе с находившимся при нем Байтабыном приступил к распределению джигитов. При свете ярко горящих костров проходили перед ними они, вооруженные луками, копьями, секирами и дубинами. Тускло мерцали серебристые кружочки у закинутых за спину щитов. Все это было уже в полной власти батыра. По взмаху его левой руки сарбаз шел за кочевкой, знак правой оставлял сарбаза с ним для того, чтобы встретить врага. Не прошло и времени между двумя дойками кобыл, как окруженный джигитами громадный караван табынского рода собрался в дорогу. Привыкшие к тревожной походной жизни, люди без ропота и суеты тронулись в новый, неизведанный путь. Лишь плач во внеурочное время проснувшихся детей да глухой недовольный рев потревоженных верблюдов слышались в ночи. Постепенно и эти звуки затихли. Все дальше и дальше уходил караван…
Оставшийся отряд Жоламан-батыр разделил на две группы. Одну из них он спрятал в заросшей караганником лощине, а другую повел на ту сторону холма. Но не успели сарбазы дойти до предназначенных им мест, как из степи послышался быстро приближающийся топот. Сердца у людей тревожно сжались, но условный сигнал — крик птицы — предупредил, что это свои. Группа всадников выехала к южному склону холма. Они держали пики наперевес, как делают это только табынцы…
Оказалось, что это разведчики — ертоулы, высланные со специальным заданием вверх по Жаику несколько дней назад. Но кого это они ведут с собой? Трое чужих среди них. Один — маленький, белолицый, закутан в чапан. Двое других тоже одеты не так, как табынцы: невысокие шапки оторочены белым мехом, домотканые черные кафтаны на них, как у русских переселенцев, а сапоги с непонятными узкими голенищами. Еле плелись их лошади среди табынских коней, а когда остановились, то расставили все четыре ноги. Видно, неблизкий путь проделали они. Старший из ертоулов подошел к молча поджидавшему Жоламан-батыру, чтобы доложить обо всем. Не успел он открыть рот, как стоявший рядом с батыром Байтабын вздрогнул:
— Япыр-ау!..
— Что с тобой?
Жоламан-батыр удивленно посмотрел на племянника с проследил его взгляд. Маленькая фигурка склонилась с лошади, вглядываясь:
— Это ты, Байтабын?..
Оказалось, что это девушка, у нее был голос Акбокен. Спохватившись, она поклонилась окружающим:
— Амансыздар, агалар!.. Здоровья вам, уважаемые люди!..
Да, это была Акбокен, и ошибиться было невозможно. Блики луны светились на чуть продолговатом белом лице, и, словно ночные озера в степи, глубоко и спокойно смотрели большие и черные, как у верблюжонка, глаза. Темный алтайский соболь на шапке, увенчанной высокими перьями, оттенял это прекрасное лицо. Бархатный бешмет серебрился на высокой груди и у тонкой талии, потому что она откинула с себя дорожный мех. А когда девушка сняла шапку, то все остолбенели. Она не закручивала на дорогу волосы в косу, а бечева, которой они были привязаны к поясу, в пути развязалась, и сейчас эти волосы рассыпались до самой земли. Словно темным волнистым светом вдруг залило ее всю…
— О, славный Жоламан-батыр… — начала девушка и вдруг горько, по-детски заплакала. — Дядя, защитите меня от черного коршуна!..
— Джигиты, помогите девушке слезть с коня! — сказал батыр.
Байтабын подошел, по древнему казахскому обычаю положил одну руку на ее талию, другой взялся за левое бедро девушки, поднял с седла и ловко опустил ее на землю. Она быстро обмотала волосы вокруг талии, чтобы не мешали ходить…
С ней произошло то, что часто случалось в ханских аулах. Великой честью считалось для простого туленгута Жантемира, что хан берет его дочь в жены. Все было обговорено заранее, и как раз в ту ночь, когда Байтабын прятался в траве на окраине ханского аула, дальняя тетушка Акбокен привела почтенного жениха в юрту невесты. Древний обычай применил старый хан, по которому невесту тайно передают жениху из рук в руки, получают определенное установленное вознаграждение и удаляются, оставляя их вдвоем на всю ночь. Для соединения бедных влюбленных, чьи роды противятся браку, был придуман когда-то этот обычай. И теперь им решил воспользоваться хан Сергазы, хорошо знавший, что многие хотят помешать его планам.
На тощего, измученного глистами старого пса был похож старик, а лицо его было белым, как у покойника. Понимая, что вряд ли он способен своим видом вызвать любовь девушки, он даже попробовал шутить с ней, оставшись наедине.
— Ох, вся кровь высохла… Нет ли для такого молодца, как я, у тебя здесь где-нибудь глоточка кумысу?
Он сам подсказал ей средство, как избавиться он него. Акбокен быстро вышла и принесла из соседней юрты чашку кумыса. Недавно у нее ныли зубы, и в карманчике платья остались похожие на пуговицы семена кушаля — аконита, которым в малых дозах успокаивают боль. Он еще хорошо помогает уснуть, и девушка высыпала в кумыс все, что у нее было. Не боялась Акбокен даже и того, что навеки может заснуть старый хан. Слишком часто представляла она эту первую ночь с ним…
Одним духом опрокинул в себя огромную чашу кисловатого кумыса взволнованный хан и сразу начал раздеваться. Но медленней вдруг стали двигаться его руки, рот задергался, и его скрутило. Вопреки обязательному для всех других обычаю, никому не позволяется видеть или слышать, даже издали, что происходит в первую ночь у хана с невестой. Туленгуты, по тайному приказу, заранее отгоняли всех от юрты Жантемира, да и сами отошли подальше, оставив на страже одного тугоухого. Никто не слышал поэтому, как рвало и выворачивало наизнанку хана Сергазы, получившего в первую брачную ночь заслуженное удовольствие. А Акбокен тихо выскользнула наружу…
Акбокен попросила сарбаза, охранявшего пленников, помочь внезапно занемогшему хану, а сама тем временем перерезала аркан, которым были по рукам и ногам связаны пленники, и скрылась с ними в ближайшей лощине. Там они нашли пасущихся лошадей и, поймав трех из них, поскакали к югу, где, по расчетам Акбокен, должна была находиться сейчас кочевка табынского рода. Долго еще слышали они за своей спиной шум и сумятицу, словно из растревоженного шмелиного гнезда…
Дочь этой степи, она выбрала правильное направление. На второй день она наткнулась на табынских ертоулов, возвращавшихся из очередного поиска. Все это быстро, сбиваясь, и рассказала она Жоламан-батыру. Она многое видела и слышала в ханском ауле, и батыр расспросил ее подробней…
— Жаль только, что кушаля у меня было мало! — сказала Акбокен, заканчивая свой рассказ. — Уходя я видела, как он открыл глаза…
Жоламан-батыр с удивлением посмотрел на нее. Столько силы и ненависти было в девичьей фигурке, что хватило бы на целый десяток батыров. Это добрый знак, если женщины начинают так ненавидеть.
— А ты не боялась, что Сергазы начнет мстить твоему отцу? — спросил он.
Она удивленно открыла глаза, и черные угольки загорелись где-то в глубине.
— А он чем виноват?.. Все, что приказывал хан, отец выполнил. Это я не захотела.
Батыр Жоламан тяжело вздохнул… Да, чем они виноваты, ее родители. Но разве не наступило время, когда именно невинный карается в первую очередь? Каждый человек чувствует себя виноватым и дрожит, сидя в своей норе и не высовывая носа. Слишком хорошо знал он наследственную, передающуюся из века в век ханскую политику. Какой джигит в степи пожалеет свою голову ради чести и свободы? Но вот если он точно будет знать, что старого отца его привяжут к хвостам четырех лошадей и разорвут на части, малолетних сестер продадут в Хиву, а всех двоюродных и даже троюродных родственников перережут, то он семь раз подумает, прежде чем сделать какой-нибудь рискованный шаг. Что ж, батыр понимал определенную мудрость этой политики, но молодые не хотят с ней мириться… Ничего не поделаешь: так устроена жизнь. И в чем мы, например, виноваты, чтобы высылать за нами карательный отряд, загонять в бесплодные горы женщин и детей?
Жоламан-батыр повернулся к коренастым башкирам:
— А вы куда намерены теперь направиться?
— Мы у вас хотим остаться, батыр. Если вы примете нас… — сказал рыжеватый Ашраф, довольно сносно уже владевший казахским языком.
— Нелегкий у нас путь, люди… И, для того чтобы стать сарбазом, нужно уметь по три дня не слезать с коня и поражать из лука все, что увидит глаз за двести шагов…
— Башкиры умеют это. И еще помнят своего Салавата, который с русским Пугачом бил генералов царицы…
Жоламан-батыр, прищурившись, посмотрел на них:
— Об этом я слышал. Но, может быть, вы еще что-нибудь умеете делать? Долгим делом будет то, что мы начали…
— Мы умеем лить пушки, если найдется хорошая руда, — сказал смуглолицый Давлетчи, стоявший до сих пор в стороне, нахмурив густые кустистые брови. — Еще можем свинец плавить, пули изготовлять.
Лицо батыра засветилось радостью.
— Правду говоришь?
— Отцы наши из всадников Салавата. На Демидовские заводы сослали их после восстания. С детства мы там работали. И бежали оттуда.
— Хорошо, пока отправляйтесь за кочевкой, а об остальном поговорим. — Жоламан-батыр повернулся к одному из джигитов: — Проводи их, сынок, к нашей кочевке. Да возьми свежих лошадей, а то их кони пристали.
Потом он посмотрел на Акбокен, которая каждый раз быстро взглядывала на безмолвно стоявшего Байтабына:
— Ты тоже побудь в нашем доме, доченька. Поезжай с ними…
— Хорошо, дядя! — с готовностью согласилась Акбокен.
Пока они собиралась, Байтабын неслышно подошел сзади к батыру:
— Коке, можно мне проводить их до каравана? Он еще недалеко ушел.
— Иди, только возвращайся сразу.
Байтабын молча кивнул. Жоламан-батыр проводил его глазами… Коке… Так впервые назвал его племянник…
Да, отряд хана Сергазы должен первым подойти с запада. Об этом уже сообщили ертоулы. Джебраиль и Гнусавый Алексалды в этом отряде, так что они сразу поймут, что костры горят впустую. Чтобы проверить это, они пока решат расположиться на холме. Здесь и встретит их на самом близком расстоянии приготовленная засада. Ни вперед продвинуться, ни оторваться от нее они уже не смогут. А когда обессилят туленгуты и солдаты, быстрее ветра бросятся на них прямо из-под земли двести свежих всадников. Самое лучшее оружие у них, и командовать ими будет Байтабын, несмотря на молодость. Там тоже все молодые, в его отряде, а он — их негласный вожак. Опытный батыр давно уже знал это. Всегда лучше, когда предводитель признан всеми…
На холме будет он сам, батыр Жоламан, а связь между отрядами будут держать, как всегда, два быстрых и ловких юноши — Кайрат и Канат. Двойняшки они, так что трудно даже отличить их друг от друга…
Воины стояли внизу — те, которые должны принять самый первый и жестокий удар. Светлая полоса появилась на востоке, и небо начало сереть. На одно колено опустился батыр Жоламан, обращаясь к людям:
— Соколы мои, пришло время, когда отступать больше нельзя. Сердце табынского рода мы прикроем здесь, на этом холме. А в сердце даже маленькая рана смертельна. — Теперь он разговаривал как будто сам с собой. — Что же, у меня немало богатства, мог бы при желании лежать на боку, и пусть распадается все: страна, племя, род табынцев. И пусть срывают даже курганы, насыпанные предками… Нет, для меня тогда лучше было бы умереть. Потому что знаю я, что каждый из вас с радостью отдаст жизнь за свой род. И в этом сила наша, а ханская слабость. Только вчера приблудный старый пес Сергазы прислуживался хану Хивы, титул свой принял из его рук. А сегодня, как петляющая на свежем снегу лиса, уже ластится к ногам белого царя. Об таких и вытирают ноги, когда исполняют они свою собачью службу. А мы пойдем другой дорогой!..
— Пойдем!
— Выстрел из ружья громок, но поражает только одного человека. И ружье это нужно долго перезаряжать. Легки и бесшумны стрелы, но двадцать их можно выпустить за это время. А пушек у них нет…
— Мы не боимся ружейного грохота…
— Мы ждем боя, батыр…
Жоламан-батыр вынул из-за отворота полушубка небольшой белый платок:
— Пусть сарбазы смотрят. Когда поднимется на пике этот платок, пусть все садятся на коней. Но будет это не скоро. Сначала нужно, чтобы раскалились их ружья, отекли руки, кровоточили раны…
— Мы будем терпеливы…
Жоламан-батыр широко развел руками:
— В таком случае — по местам! Ложитесь в единую линию на три шага один от другого. И пусть Бог будет с нами и сохранит каждого из нас в этом бою!
— Аминь!..
— Они ведь такие же люди из мяса, жил и костей…
— Уа, белого барана с золотистой головой обещаю в жертву тебе, Алла!.. Белого, тяжелого…
— Мы сделаем так, батыр…
Отряды хорунжего Карпова и хана Сергазы не одновременно пришли к месту. Ертоулы Кара-буры с коржуном были уверены, что табынская кочевка находится сейчас перед ними и спит мирным сном. Они настолько не сомневались в этом, что с подробностями доложили, как проползли в аул табынцев и даже пили там кумыс со знакомыми. Поэтому Карпов решил атаковать без всякой подготовки, пока аул спит. Полчаса дали отдохнуть людям и лошадям, а потом развернули и повели конным строем на спящий, по их мнению, аул…
Быстро рассеивался туман, обнажая остывшую за ночь землю. Стая скворцов встряхнулась, взмыла вверх, туда, где уже пламенели облака. Большие тяжелые перепела, продираясь, выпрыгивали из осыпанной росой травы. Звенели певчие птицы, кузнечики стрекотали в ожидании солнца. И только белый кречет и черный орел-стервятник молча парили в посветлевшем небе. Они не обращали внимания на мелкую птичью добычу, словно знали, что ждет их сегодня более достойное лакомство.
— Приготовьте луки, джигиты! — негромко скомандовал Жоламан-батыр. — Только пусть подъедут вплотную…
Отряд Кара-буры с коржуном приближался к ним. На холм в стороне они не смотрели: глаза солдат и туленгутов не отрывались от горевших еще костров. Вот уже вытащил большой офицерский палаш хорунжий Карпов. На гнедом подстриженном коне ехал он, и хищно изогнутая черная фигура его действительно напоминала очертания дикого степного верблюда, когда, весь остервенившись и взъерошив густую шерсть, приближается тот к самке. Особые счеты были у батыра с этим жестоким и беспощадным человеком. Палашом, который он выхватил сейчас, рассек Кара-бура с коржуном в одном из прошлых боев правую руку Жоламан-батыра. Только недавно зажила рана, и теперь пришла пора отомстить.
— Стреляйте во всех, кроме Кара-буры!..
Жоламан, как и другие казахские батыры, не привык стрелять из ружья и рубиться шашками. Несерьезным делом казалось им это. Зачем сходиться в рукопашном бою, если так широка степь для маневра. А уж если сойтись, то какое оружие надежнее батырской палицы? И все же лучшее оружие степного воина — лук. Из горной сучковатой березы был он у Жоламан-батыра, а тетива свита из девяти полос верблюжьей сыромятины. «Березовой смертью» назывался он, а самая длинная стрела с ядом старой гюрзы на конце, которую вынул из колчана Жоламан-батыр, имела название «Пробей гору». Как и две тысячи лет назад в этой степи, левую руку положил батыр на скрещение стрелы с луком, а правой натянул тетиву…
Так близко стояли солдаты, что видны были их ожидающе-напряженные лица. Весело мотали головами успевшие остыть после ночного марша кони, тускло серебрились эфесы шашек. Ехавшие неровным строем ханские туленгуты взяли пики наизготовку. И вдруг, почувствовав что-то дернулся вперед, взвился на дыбы конь ближайшего к хорунжему солдата. Никто не понял сразу, что произошло, а солдат уже поник в седле, насквозь пробитый черной подрагивающей стрелой. Судьба уберегла Кара-буру на этот раз…
В тот же миг грохнули старинные мультуки, белые молнии стрел заметались в солдатской гуще, закричали люди, заржали и забились раненые лошади. Одному из солдат снесло пулей из мультука полчерепа, но он не выпускал поводьев и уже мертвый носился на обезумевшей лошади, забрызгивая всех кровью.
Как отлетевшие от невидимой стены, бросались в беспорядке в разные стороны туленгуты. Но ошеломленные вначале неожиданной атакой солдаты, потеряв около десятка человек убитыми, по приказу Кара-буры отступили с поражаемого стрелами участка и спешились. Это были дисциплинированные регулярные войска, и сражаться с ними простым степным джигитам было нелегко. Теперь они под прикрытием густых зарослей чия ползли вперед единой цепью, стреляя на ходу. Луки против них уже мало чем могли помочь. Все точнее стреляли солдаты, и все больше сарбазов Жоламана выбывало из строя. Однако они привыкли уже к грохоту ружей и держались стойко, ожидая рукопашной схватки. Среди солдат было немало задетых стрелами во время внезапного нападения, и теперь, двигаясь вперед, они теряли силы. Раны их вспухали и горели от степных ядов, в которые обмакивались наконечники стрел.
— Ойбай, несчастье!..
Круто обернувшись, Жоламан-батыр увидел свежий отряд солдат и туленгутов, подходивший с севера. Это было войско хана Сергазы. Зоркие глаза батыра сразу увидели среди солдат белоглазого Джебраиля в фуражке с высоким околышем, рыжего коренастого Алексалды. Что же, многое уже сделано. Обманутый враг не пошел по следам слабо защищенной кочевки и вынужден был принять бой. Да и потери у него немалые. Отбить бы теперь у него охоту преследовать дальше табынцев, и цель была бы достигнута…
— По коням!
Белый платок на пике затрепетал над холмом. Это был сигнал Байтабыну, и в тот же миг словно из-под земли вылетели две сотни всадников, прятавшихся в котловине.
— Табын!..
— Тленчи!..
Сарбазы Жоламана взмыли на коней и устремились на врага. Солдатам пришлось отстреливаться в обе стороны. И пока перестраивались под градом стрел и соединялись оба отряда, они снова понесли большие потери. Джигиты Байтабына пронеслись сквозь их строй, но несколько человек по дороге тоже скатились с лошадей. Теперь объединенные отряды повстанцев и карателей стояли друг против друга. Исход боя зависел от преимущества в силе, а оно было у солдат…
Если бы не белоглазый Джебраиль с Алексалды, можно было бы что-нибудь сделать. Но эти двое хорошо знали тактику повстанцев и так распределили солдат с ружьями, что несущаяся на них масса всадников оказывалась под обстрелом с разных сторон. И повстанцы тоже ничего не могли предпринять. Дубины были основным оружием против спешившегося и залегшего противника, а в рассыпном строю не очень-то ими поработаешь. Вот когда неотвратимо несется сплошная лавина, сминая вражеский строй, и только дождь сокрушающих ударов сыплется из него на обе стороны, тогда другое дело. Но как раз строя и не устанавливали опытные казачьи урядники. Несколько раз водил в атаку своих сарбазов батыр Жоламан. Конная лавина проносилась, обстреливалась с боков и в спину, а на земле всякий раз оставалось несколько убитых джигитов. Вслед пролетавшим всадникам тоже не высылалось погони. А на нее-то и рассчитывал Жоламан. Когда бы, увлеченные погоней, рассыпались по сторонам враги, вновь пригодились бы луки…
Все хуже становилось положение. Теперь часть солдат уже села на коней, и Жоламан-батыр изменил тактику. Небольшими конными группами тревожил он с разных сторон карателей, рассеивая их внимание. О бочке с порохом в обозе вспомнил он. Взорвать ее — и враг обречен. Наверно, за этим бугром должен находиться обоз…
— Эй, Байтабын, нам нужна та бочка с порохом на телеге! — крикнул он племяннику. — Разузнай, где она…
Чтобы отвлечь внимание противника от Байтабына, Жоламан-батыр снова повел в атаку своих джигитов. Он смял севших на коней солдат Кара-буры с коржуном, но, когда дал уже знак к отступлению, услышал призывный крик:
— Коке!.. Коке…
Оглянувшись, он увидел окруженного врагами Байтабына. Джебраиль с Алексалды разгадали маневр повстанцев и не всех своих солдат бросили навстречу Жоламан-батыру, а часть оставили на пути джигитов устремившегося в их тыл Байтабына. Сам Джебраиль оттеснил прорвавшегося вперед молодого и горячего предводителя атакующих, и теперь добрых два десятка солдат и ханских туленгутов наседали на него со всех сторон, пытаясь сбить с седла.
— Про-о-щайте!.. — снова донесся до батыра сдавленный крик.
Жоламан-батыр сам не заметил, как повернул коня:
— Ар-руах!..
Мощный конь его снова врезался в толпу врагов, сбивая и отбрасывая в стороны людей и лошадей. Громовой клич заставил сарбазов на полном ходу повернуть своих коней и устремиться за батыром.
— Аруах!..
— Тленчи!.. Тленчи!..
— Жоламан!..
Не ожидавшие повторной атаки солдаты не успели даже перезарядить ружья. Дрогнули, расступились и туленгуты отряда Сергазы. Низинка была впереди, и Жоламан-батыр потерял на некоторое время из виду отбивавшегося племянника. Когда он вынесся на возвышение, то увидел, как Байтабына уже стаскивали с седла. Вся голова его была залита кровью и руки бессильно болтались по сторонам. Только конь его, гнедой пятилеток, волчком крутился среди солдат, принимая на себя удары. Но в стороне уже кто-то из туленгутов раскручивал аркан…
— Эта заноза только в мою душу! — тихо ответил Байтабын. — А каждый час приближает к нам солдат…
— Ты говоришь, как подобает будущему батыру. А что касается Акбокен, будь также мужествен. Нет неизлечимых недугов.
— Эта болезнь неизлечима, — твердо сказал молодой джигит.
— Может быть, ты и прав, — вздохнул батыр. — Значит, у тебя это серьезно. Но крепись. Если не погибнем в этом бою, в прах разнесем всю ханскую свору!..
* * *
Одна за другой появились в почерневшем небе семь ярких звезд, явственно обозначив ковш. Как только засветилась последняя из них, с разных сторон на холм стали подниматься аксакалы. Тихо подходили они и молча рассаживались вокруг Жоламан-батыра. Когда все собрались, Жоламан-батыр обратился к ним с краткой речью. Он рассказал все, что было известно о солдатах и хане Сергазы, попросил у стариков совета. Каждый из аксакалов коротко высказался, и мнения их совпали. Ничего не оставалось табынскому роду, как принять бой. Для этого решено было перевести родовую кочевку в Мугоджарские горы. Немногим больше дня пути до них, а женщины и дети укроются там в густых зарослях тамариска. Из тысячи имеющихся сарбазов половина будет прикрывать кочевку, а другая половина встретит карателей. По расчетам Жоламан-батыра, они должны подойти на рассвете, а если сменят лошадей, то и сегодня ночью. Поэтому десяток джигитов останется здесь и будет продолжать жечь костры, как будто кочевка и не трогалась с места…Аксакалы отправились по своим караванам, а Жоламан-батыр вместе с находившимся при нем Байтабыном приступил к распределению джигитов. При свете ярко горящих костров проходили перед ними они, вооруженные луками, копьями, секирами и дубинами. Тускло мерцали серебристые кружочки у закинутых за спину щитов. Все это было уже в полной власти батыра. По взмаху его левой руки сарбаз шел за кочевкой, знак правой оставлял сарбаза с ним для того, чтобы встретить врага. Не прошло и времени между двумя дойками кобыл, как окруженный джигитами громадный караван табынского рода собрался в дорогу. Привыкшие к тревожной походной жизни, люди без ропота и суеты тронулись в новый, неизведанный путь. Лишь плач во внеурочное время проснувшихся детей да глухой недовольный рев потревоженных верблюдов слышались в ночи. Постепенно и эти звуки затихли. Все дальше и дальше уходил караван…
* * *
А оставшимся казалось, что аулы все еще не снялись с насиженного места. Ровно горели многочисленные костры, разгоняя белесую от появившейся луны полутьму. Время от времени всхрапывали кони, слышались негромкие голоса, собачий лай. И с какой стороны ни подойди — казалось, только что остановился здесь караван, люди варят себе еду, готовятся ко сну…Оставшийся отряд Жоламан-батыр разделил на две группы. Одну из них он спрятал в заросшей караганником лощине, а другую повел на ту сторону холма. Но не успели сарбазы дойти до предназначенных им мест, как из степи послышался быстро приближающийся топот. Сердца у людей тревожно сжались, но условный сигнал — крик птицы — предупредил, что это свои. Группа всадников выехала к южному склону холма. Они держали пики наперевес, как делают это только табынцы…
Оказалось, что это разведчики — ертоулы, высланные со специальным заданием вверх по Жаику несколько дней назад. Но кого это они ведут с собой? Трое чужих среди них. Один — маленький, белолицый, закутан в чапан. Двое других тоже одеты не так, как табынцы: невысокие шапки оторочены белым мехом, домотканые черные кафтаны на них, как у русских переселенцев, а сапоги с непонятными узкими голенищами. Еле плелись их лошади среди табынских коней, а когда остановились, то расставили все четыре ноги. Видно, неблизкий путь проделали они. Старший из ертоулов подошел к молча поджидавшему Жоламан-батыру, чтобы доложить обо всем. Не успел он открыть рот, как стоявший рядом с батыром Байтабын вздрогнул:
— Япыр-ау!..
— Что с тобой?
Жоламан-батыр удивленно посмотрел на племянника с проследил его взгляд. Маленькая фигурка склонилась с лошади, вглядываясь:
— Это ты, Байтабын?..
Оказалось, что это девушка, у нее был голос Акбокен. Спохватившись, она поклонилась окружающим:
— Амансыздар, агалар!.. Здоровья вам, уважаемые люди!..
Да, это была Акбокен, и ошибиться было невозможно. Блики луны светились на чуть продолговатом белом лице, и, словно ночные озера в степи, глубоко и спокойно смотрели большие и черные, как у верблюжонка, глаза. Темный алтайский соболь на шапке, увенчанной высокими перьями, оттенял это прекрасное лицо. Бархатный бешмет серебрился на высокой груди и у тонкой талии, потому что она откинула с себя дорожный мех. А когда девушка сняла шапку, то все остолбенели. Она не закручивала на дорогу волосы в косу, а бечева, которой они были привязаны к поясу, в пути развязалась, и сейчас эти волосы рассыпались до самой земли. Словно темным волнистым светом вдруг залило ее всю…
* * *
— Куда же это вы направляетесь, племянница? — спросил Жоламан-батыр каким-то неестественным голосом. Он сам невольно почувствовал смущение при виде такой красоты.— О, славный Жоламан-батыр… — начала девушка и вдруг горько, по-детски заплакала. — Дядя, защитите меня от черного коршуна!..
— Джигиты, помогите девушке слезть с коня! — сказал батыр.
Байтабын подошел, по древнему казахскому обычаю положил одну руку на ее талию, другой взялся за левое бедро девушки, поднял с седла и ловко опустил ее на землю. Она быстро обмотала волосы вокруг талии, чтобы не мешали ходить…
С ней произошло то, что часто случалось в ханских аулах. Великой честью считалось для простого туленгута Жантемира, что хан берет его дочь в жены. Все было обговорено заранее, и как раз в ту ночь, когда Байтабын прятался в траве на окраине ханского аула, дальняя тетушка Акбокен привела почтенного жениха в юрту невесты. Древний обычай применил старый хан, по которому невесту тайно передают жениху из рук в руки, получают определенное установленное вознаграждение и удаляются, оставляя их вдвоем на всю ночь. Для соединения бедных влюбленных, чьи роды противятся браку, был придуман когда-то этот обычай. И теперь им решил воспользоваться хан Сергазы, хорошо знавший, что многие хотят помешать его планам.
На тощего, измученного глистами старого пса был похож старик, а лицо его было белым, как у покойника. Понимая, что вряд ли он способен своим видом вызвать любовь девушки, он даже попробовал шутить с ней, оставшись наедине.
— Ох, вся кровь высохла… Нет ли для такого молодца, как я, у тебя здесь где-нибудь глоточка кумысу?
Он сам подсказал ей средство, как избавиться он него. Акбокен быстро вышла и принесла из соседней юрты чашку кумыса. Недавно у нее ныли зубы, и в карманчике платья остались похожие на пуговицы семена кушаля — аконита, которым в малых дозах успокаивают боль. Он еще хорошо помогает уснуть, и девушка высыпала в кумыс все, что у нее было. Не боялась Акбокен даже и того, что навеки может заснуть старый хан. Слишком часто представляла она эту первую ночь с ним…
Одним духом опрокинул в себя огромную чашу кисловатого кумыса взволнованный хан и сразу начал раздеваться. Но медленней вдруг стали двигаться его руки, рот задергался, и его скрутило. Вопреки обязательному для всех других обычаю, никому не позволяется видеть или слышать, даже издали, что происходит в первую ночь у хана с невестой. Туленгуты, по тайному приказу, заранее отгоняли всех от юрты Жантемира, да и сами отошли подальше, оставив на страже одного тугоухого. Никто не слышал поэтому, как рвало и выворачивало наизнанку хана Сергазы, получившего в первую брачную ночь заслуженное удовольствие. А Акбокен тихо выскользнула наружу…
* * *
Двое сопровождавших ее людей Ашраф и Давлетчи — беглые башкиры. Они уже с месяц скрывались в подвластных хану Сергазы туленгутских аулах, и все жалели их и помогали им. Неожиданно нагрянувшие с ханом его телохранители схватили чужаков и привязали волосяными арканами к арбе, стоявшей возле юрты Жантемира, чтобы наутро отправить под конвоем в Оренбург. Это было грубейшим нарушением законов степного гостеприимства и древнего права убежища, поэтому молодые казахи еще днем пытались их освободить. Но силы были слишком неравны…Акбокен попросила сарбаза, охранявшего пленников, помочь внезапно занемогшему хану, а сама тем временем перерезала аркан, которым были по рукам и ногам связаны пленники, и скрылась с ними в ближайшей лощине. Там они нашли пасущихся лошадей и, поймав трех из них, поскакали к югу, где, по расчетам Акбокен, должна была находиться сейчас кочевка табынского рода. Долго еще слышали они за своей спиной шум и сумятицу, словно из растревоженного шмелиного гнезда…
Дочь этой степи, она выбрала правильное направление. На второй день она наткнулась на табынских ертоулов, возвращавшихся из очередного поиска. Все это быстро, сбиваясь, и рассказала она Жоламан-батыру. Она многое видела и слышала в ханском ауле, и батыр расспросил ее подробней…
— Жаль только, что кушаля у меня было мало! — сказала Акбокен, заканчивая свой рассказ. — Уходя я видела, как он открыл глаза…
Жоламан-батыр с удивлением посмотрел на нее. Столько силы и ненависти было в девичьей фигурке, что хватило бы на целый десяток батыров. Это добрый знак, если женщины начинают так ненавидеть.
— А ты не боялась, что Сергазы начнет мстить твоему отцу? — спросил он.
Она удивленно открыла глаза, и черные угольки загорелись где-то в глубине.
— А он чем виноват?.. Все, что приказывал хан, отец выполнил. Это я не захотела.
Батыр Жоламан тяжело вздохнул… Да, чем они виноваты, ее родители. Но разве не наступило время, когда именно невинный карается в первую очередь? Каждый человек чувствует себя виноватым и дрожит, сидя в своей норе и не высовывая носа. Слишком хорошо знал он наследственную, передающуюся из века в век ханскую политику. Какой джигит в степи пожалеет свою голову ради чести и свободы? Но вот если он точно будет знать, что старого отца его привяжут к хвостам четырех лошадей и разорвут на части, малолетних сестер продадут в Хиву, а всех двоюродных и даже троюродных родственников перережут, то он семь раз подумает, прежде чем сделать какой-нибудь рискованный шаг. Что ж, батыр понимал определенную мудрость этой политики, но молодые не хотят с ней мириться… Ничего не поделаешь: так устроена жизнь. И в чем мы, например, виноваты, чтобы высылать за нами карательный отряд, загонять в бесплодные горы женщин и детей?
Жоламан-батыр повернулся к коренастым башкирам:
— А вы куда намерены теперь направиться?
— Мы у вас хотим остаться, батыр. Если вы примете нас… — сказал рыжеватый Ашраф, довольно сносно уже владевший казахским языком.
— Нелегкий у нас путь, люди… И, для того чтобы стать сарбазом, нужно уметь по три дня не слезать с коня и поражать из лука все, что увидит глаз за двести шагов…
— Башкиры умеют это. И еще помнят своего Салавата, который с русским Пугачом бил генералов царицы…
Жоламан-батыр, прищурившись, посмотрел на них:
— Об этом я слышал. Но, может быть, вы еще что-нибудь умеете делать? Долгим делом будет то, что мы начали…
— Мы умеем лить пушки, если найдется хорошая руда, — сказал смуглолицый Давлетчи, стоявший до сих пор в стороне, нахмурив густые кустистые брови. — Еще можем свинец плавить, пули изготовлять.
Лицо батыра засветилось радостью.
— Правду говоришь?
— Отцы наши из всадников Салавата. На Демидовские заводы сослали их после восстания. С детства мы там работали. И бежали оттуда.
— Хорошо, пока отправляйтесь за кочевкой, а об остальном поговорим. — Жоламан-батыр повернулся к одному из джигитов: — Проводи их, сынок, к нашей кочевке. Да возьми свежих лошадей, а то их кони пристали.
Потом он посмотрел на Акбокен, которая каждый раз быстро взглядывала на безмолвно стоявшего Байтабына:
— Ты тоже побудь в нашем доме, доченька. Поезжай с ними…
— Хорошо, дядя! — с готовностью согласилась Акбокен.
Пока они собиралась, Байтабын неслышно подошел сзади к батыру:
— Коке, можно мне проводить их до каравана? Он еще недалеко ушел.
— Иди, только возвращайся сразу.
Байтабын молча кивнул. Жоламан-батыр проводил его глазами… Коке… Так впервые назвал его племянник…
* * *
Жоламан-батыр повел часть оставшегося отряда сарбазов на соседний холм и распределил так, что подступы к нему были защищены со всех сторон. Позади мерцало множество костров — первая ловушка для нападающих. Когда они с немалым ущербом для себя разгадают ее, их будет ждать вторая, посложней. А там много еще разных неожиданностей уготовано им…* * *
Двести сарбазов расположены на холме, и кони их под рукой. Они укрыты под самой горой, в лощине. А лощина не видна с двадцати шагов. Вешняя бешеная река прорыла ее в степной глине, но сейчас дно лощины сухое, усыпанное крупной белой галькой, оставшейся под степной толщей от древнего моря. Кусты чия почти совсем закрывают ее, и заканчивается она небольшой котловиной, где скрыто еще двести всадников. Можно провалиться туда вместе с конем, прежде чем заметишь это углубление в ровной степи, — так густо заросло оно тамариском, караганником, желто-серыми тугаями. Множество рукавов и ложбин выходят из нее в разные стороны, и в любую можно направить всадников наперехват.Да, отряд хана Сергазы должен первым подойти с запада. Об этом уже сообщили ертоулы. Джебраиль и Гнусавый Алексалды в этом отряде, так что они сразу поймут, что костры горят впустую. Чтобы проверить это, они пока решат расположиться на холме. Здесь и встретит их на самом близком расстоянии приготовленная засада. Ни вперед продвинуться, ни оторваться от нее они уже не смогут. А когда обессилят туленгуты и солдаты, быстрее ветра бросятся на них прямо из-под земли двести свежих всадников. Самое лучшее оружие у них, и командовать ими будет Байтабын, несмотря на молодость. Там тоже все молодые, в его отряде, а он — их негласный вожак. Опытный батыр давно уже знал это. Всегда лучше, когда предводитель признан всеми…
На холме будет он сам, батыр Жоламан, а связь между отрядами будут держать, как всегда, два быстрых и ловких юноши — Кайрат и Канат. Двойняшки они, так что трудно даже отличить их друг от друга…
Воины стояли внизу — те, которые должны принять самый первый и жестокий удар. Светлая полоса появилась на востоке, и небо начало сереть. На одно колено опустился батыр Жоламан, обращаясь к людям:
— Соколы мои, пришло время, когда отступать больше нельзя. Сердце табынского рода мы прикроем здесь, на этом холме. А в сердце даже маленькая рана смертельна. — Теперь он разговаривал как будто сам с собой. — Что же, у меня немало богатства, мог бы при желании лежать на боку, и пусть распадается все: страна, племя, род табынцев. И пусть срывают даже курганы, насыпанные предками… Нет, для меня тогда лучше было бы умереть. Потому что знаю я, что каждый из вас с радостью отдаст жизнь за свой род. И в этом сила наша, а ханская слабость. Только вчера приблудный старый пес Сергазы прислуживался хану Хивы, титул свой принял из его рук. А сегодня, как петляющая на свежем снегу лиса, уже ластится к ногам белого царя. Об таких и вытирают ноги, когда исполняют они свою собачью службу. А мы пойдем другой дорогой!..
— Пойдем!
* * *
Сарбазы трижды потрясли над головами оружием. Батыр поднялся с колена:— Выстрел из ружья громок, но поражает только одного человека. И ружье это нужно долго перезаряжать. Легки и бесшумны стрелы, но двадцать их можно выпустить за это время. А пушек у них нет…
— Мы не боимся ружейного грохота…
— Мы ждем боя, батыр…
Жоламан-батыр вынул из-за отворота полушубка небольшой белый платок:
— Пусть сарбазы смотрят. Когда поднимется на пике этот платок, пусть все садятся на коней. Но будет это не скоро. Сначала нужно, чтобы раскалились их ружья, отекли руки, кровоточили раны…
— Мы будем терпеливы…
Жоламан-батыр широко развел руками:
— В таком случае — по местам! Ложитесь в единую линию на три шага один от другого. И пусть Бог будет с нами и сохранит каждого из нас в этом бою!
— Аминь!..
— Они ведь такие же люди из мяса, жил и костей…
— Уа, белого барана с золотистой головой обещаю в жертву тебе, Алла!.. Белого, тяжелого…
— Мы сделаем так, батыр…
* * *
Жоламан-батыр оставил вершину холма, и обычная тишина установилась в степи. Слышно было лишь, как потрескивают костры. А потом, когда заколебался предутренний туман, глухой, быстро нарастающий гул послышался с севера и с запада. Словно невиданной величины камни катили по степи. Но, предупрежденные ертоулами, на холме уже знали обо всем…Отряды хорунжего Карпова и хана Сергазы не одновременно пришли к месту. Ертоулы Кара-буры с коржуном были уверены, что табынская кочевка находится сейчас перед ними и спит мирным сном. Они настолько не сомневались в этом, что с подробностями доложили, как проползли в аул табынцев и даже пили там кумыс со знакомыми. Поэтому Карпов решил атаковать без всякой подготовки, пока аул спит. Полчаса дали отдохнуть людям и лошадям, а потом развернули и повели конным строем на спящий, по их мнению, аул…
Быстро рассеивался туман, обнажая остывшую за ночь землю. Стая скворцов встряхнулась, взмыла вверх, туда, где уже пламенели облака. Большие тяжелые перепела, продираясь, выпрыгивали из осыпанной росой травы. Звенели певчие птицы, кузнечики стрекотали в ожидании солнца. И только белый кречет и черный орел-стервятник молча парили в посветлевшем небе. Они не обращали внимания на мелкую птичью добычу, словно знали, что ждет их сегодня более достойное лакомство.
— Приготовьте луки, джигиты! — негромко скомандовал Жоламан-батыр. — Только пусть подъедут вплотную…
Отряд Кара-буры с коржуном приближался к ним. На холм в стороне они не смотрели: глаза солдат и туленгутов не отрывались от горевших еще костров. Вот уже вытащил большой офицерский палаш хорунжий Карпов. На гнедом подстриженном коне ехал он, и хищно изогнутая черная фигура его действительно напоминала очертания дикого степного верблюда, когда, весь остервенившись и взъерошив густую шерсть, приближается тот к самке. Особые счеты были у батыра с этим жестоким и беспощадным человеком. Палашом, который он выхватил сейчас, рассек Кара-бура с коржуном в одном из прошлых боев правую руку Жоламан-батыра. Только недавно зажила рана, и теперь пришла пора отомстить.
— Стреляйте во всех, кроме Кара-буры!..
Жоламан, как и другие казахские батыры, не привык стрелять из ружья и рубиться шашками. Несерьезным делом казалось им это. Зачем сходиться в рукопашном бою, если так широка степь для маневра. А уж если сойтись, то какое оружие надежнее батырской палицы? И все же лучшее оружие степного воина — лук. Из горной сучковатой березы был он у Жоламан-батыра, а тетива свита из девяти полос верблюжьей сыромятины. «Березовой смертью» назывался он, а самая длинная стрела с ядом старой гюрзы на конце, которую вынул из колчана Жоламан-батыр, имела название «Пробей гору». Как и две тысячи лет назад в этой степи, левую руку положил батыр на скрещение стрелы с луком, а правой натянул тетиву…
Так близко стояли солдаты, что видны были их ожидающе-напряженные лица. Весело мотали головами успевшие остыть после ночного марша кони, тускло серебрились эфесы шашек. Ехавшие неровным строем ханские туленгуты взяли пики наизготовку. И вдруг, почувствовав что-то дернулся вперед, взвился на дыбы конь ближайшего к хорунжему солдата. Никто не понял сразу, что произошло, а солдат уже поник в седле, насквозь пробитый черной подрагивающей стрелой. Судьба уберегла Кара-буру на этот раз…
В тот же миг грохнули старинные мультуки, белые молнии стрел заметались в солдатской гуще, закричали люди, заржали и забились раненые лошади. Одному из солдат снесло пулей из мультука полчерепа, но он не выпускал поводьев и уже мертвый носился на обезумевшей лошади, забрызгивая всех кровью.
Как отлетевшие от невидимой стены, бросались в беспорядке в разные стороны туленгуты. Но ошеломленные вначале неожиданной атакой солдаты, потеряв около десятка человек убитыми, по приказу Кара-буры отступили с поражаемого стрелами участка и спешились. Это были дисциплинированные регулярные войска, и сражаться с ними простым степным джигитам было нелегко. Теперь они под прикрытием густых зарослей чия ползли вперед единой цепью, стреляя на ходу. Луки против них уже мало чем могли помочь. Все точнее стреляли солдаты, и все больше сарбазов Жоламана выбывало из строя. Однако они привыкли уже к грохоту ружей и держались стойко, ожидая рукопашной схватки. Среди солдат было немало задетых стрелами во время внезапного нападения, и теперь, двигаясь вперед, они теряли силы. Раны их вспухали и горели от степных ядов, в которые обмакивались наконечники стрел.
— Ойбай, несчастье!..
Круто обернувшись, Жоламан-батыр увидел свежий отряд солдат и туленгутов, подходивший с севера. Это было войско хана Сергазы. Зоркие глаза батыра сразу увидели среди солдат белоглазого Джебраиля в фуражке с высоким околышем, рыжего коренастого Алексалды. Что же, многое уже сделано. Обманутый враг не пошел по следам слабо защищенной кочевки и вынужден был принять бой. Да и потери у него немалые. Отбить бы теперь у него охоту преследовать дальше табынцев, и цель была бы достигнута…
— По коням!
Белый платок на пике затрепетал над холмом. Это был сигнал Байтабыну, и в тот же миг словно из-под земли вылетели две сотни всадников, прятавшихся в котловине.
— Табын!..
— Тленчи!..
Сарбазы Жоламана взмыли на коней и устремились на врага. Солдатам пришлось отстреливаться в обе стороны. И пока перестраивались под градом стрел и соединялись оба отряда, они снова понесли большие потери. Джигиты Байтабына пронеслись сквозь их строй, но несколько человек по дороге тоже скатились с лошадей. Теперь объединенные отряды повстанцев и карателей стояли друг против друга. Исход боя зависел от преимущества в силе, а оно было у солдат…
Если бы не белоглазый Джебраиль с Алексалды, можно было бы что-нибудь сделать. Но эти двое хорошо знали тактику повстанцев и так распределили солдат с ружьями, что несущаяся на них масса всадников оказывалась под обстрелом с разных сторон. И повстанцы тоже ничего не могли предпринять. Дубины были основным оружием против спешившегося и залегшего противника, а в рассыпном строю не очень-то ими поработаешь. Вот когда неотвратимо несется сплошная лавина, сминая вражеский строй, и только дождь сокрушающих ударов сыплется из него на обе стороны, тогда другое дело. Но как раз строя и не устанавливали опытные казачьи урядники. Несколько раз водил в атаку своих сарбазов батыр Жоламан. Конная лавина проносилась, обстреливалась с боков и в спину, а на земле всякий раз оставалось несколько убитых джигитов. Вслед пролетавшим всадникам тоже не высылалось погони. А на нее-то и рассчитывал Жоламан. Когда бы, увлеченные погоней, рассыпались по сторонам враги, вновь пригодились бы луки…
Все хуже становилось положение. Теперь часть солдат уже села на коней, и Жоламан-батыр изменил тактику. Небольшими конными группами тревожил он с разных сторон карателей, рассеивая их внимание. О бочке с порохом в обозе вспомнил он. Взорвать ее — и враг обречен. Наверно, за этим бугром должен находиться обоз…
— Эй, Байтабын, нам нужна та бочка с порохом на телеге! — крикнул он племяннику. — Разузнай, где она…
Чтобы отвлечь внимание противника от Байтабына, Жоламан-батыр снова повел в атаку своих джигитов. Он смял севших на коней солдат Кара-буры с коржуном, но, когда дал уже знак к отступлению, услышал призывный крик:
— Коке!.. Коке…
Оглянувшись, он увидел окруженного врагами Байтабына. Джебраиль с Алексалды разгадали маневр повстанцев и не всех своих солдат бросили навстречу Жоламан-батыру, а часть оставили на пути джигитов устремившегося в их тыл Байтабына. Сам Джебраиль оттеснил прорвавшегося вперед молодого и горячего предводителя атакующих, и теперь добрых два десятка солдат и ханских туленгутов наседали на него со всех сторон, пытаясь сбить с седла.
— Про-о-щайте!.. — снова донесся до батыра сдавленный крик.
Жоламан-батыр сам не заметил, как повернул коня:
— Ар-руах!..
Мощный конь его снова врезался в толпу врагов, сбивая и отбрасывая в стороны людей и лошадей. Громовой клич заставил сарбазов на полном ходу повернуть своих коней и устремиться за батыром.
— Аруах!..
— Тленчи!.. Тленчи!..
— Жоламан!..
Не ожидавшие повторной атаки солдаты не успели даже перезарядить ружья. Дрогнули, расступились и туленгуты отряда Сергазы. Низинка была впереди, и Жоламан-батыр потерял на некоторое время из виду отбивавшегося племянника. Когда он вынесся на возвышение, то увидел, как Байтабына уже стаскивали с седла. Вся голова его была залита кровью и руки бессильно болтались по сторонам. Только конь его, гнедой пятилеток, волчком крутился среди солдат, принимая на себя удары. Но в стороне уже кто-то из туленгутов раскручивал аркан…