Есенберлин Ильяс. Хан Кене (Кочевники - 3)

   - Слишком уж он спешит... Не враг ли увязался за ним?
   - Нет, на вестника радости он больше похож...
   - Пусть твой язык всегда знает вкус меда!
   Надежда, единственная добрая спутница гонимых людей, появилась в их душах. Многие молились, чтобы приближающаяся весть оказалась счастливой и можно было бы возвратиться на земли предков. А всадник уже подскакал к подножью большого холма, где ждали аксакалы. Его отвязали, он спрыгнул с мокрого от пота коня, побежал вверх. У коня всхлипывали ноздри, раздувались и тяжело опадали бока. Молодой стройный джигит, чтобы вынести эту бешеную скачку, туго обвязал себя с ног до головы волосяным арканом так, что свободными оставались только руки. Губы его кроваво растрескались, лицо было покрыто толстым слоем соленой пыли, лишь черные глаза горели неугасимым огнем.
   - С доброй или плохой вестью приехал ты к нам, юноша? - спросил Жоламан.
   - Плохая весть, плохая! - еле выговорил джигит. - Из Оренбурга вышли солдаты в погоню за нами...
   - Аллах спаси!..
   - Что они хотят от нас!
   - Далеко ли они, солдаты?..
   Как ветром, в одно мгновение разнеслась эта тяжелая весть по окружающим кочевьям. Заплакали, забегали женщины...
   Жоламан молчал, глядя в степь.
   - Слышно ли что-нибудь о нашем письме?
   - Ничего не слышно.
   - Стало быть, они не хотят нас и слушать...
   Теперь Жоламан-батыр смотрел в землю, а люди ждали. Потом он снова поднял глаза на молодого джигита. Стройный, как копье, и крепкий, как залитый свинцом альчик от горного барана, джигит стоял неподвижно, ожидая приказаний. Грозный огонек вспыхнул на миг в глазах Жоламана. Он повернул голову, обвел взглядом мирные кочевья, стариков, женщин, детей, и огонек погас...
   - Ну, отряхни с себя пыль, помойся. А там подробно расскажешь обо всем. - Жоламан обернулся к аксакалам: - Пусть не всполошит пока людей недобрая весть. Она требует спокойного, подробного обсуждения!
   - Да, там, где решается жизнь или смерть, ум должен быть острым и холодным, как топор, - сказал самый старый аксакал.
   - Правильные слова...
   - Шуба, скроенная сообща, не бывает короткой...
   - Оповестите соседних аксакалов Мухамедали, Таймана и Жусупгали! распорядился Жоламан. - Соберемся здесь, когда все Семь Разбойников <С е м ь Р а з б о й н и к о в - Большая Медведица.> на небе составят Ковш.
   Двое юношей, похожих друг на друга как ягнята-близнецы, побежали в разные стороны с холма. А Жоламан уже отдавал приказания своим помощникам:
   - Пусть все сейчас же ложатся спать. Видимо, выступим на рассвете, когда погаснут звезды Уркер <У р к е р - Плеяды.>.
   - Правильно...
   - А вы тоже: попейте чаю и сразу возвращайтесь, - предупредил от стариков. - И успокойте женщин и детей.
   Юноша-джигит, привезший плохую весть, все еще дышал тяжело.
   - Иди поклонись своей матери, Байтабын, и возвращайся. Я жду тебя...
   Жоламан остался один на холме. Светлая полоса от укатившегося за горизонт солнца померкла. Небо почернело, и показался на нем грязно-багровый, весь в кровавых потеках, лунный диск. Сердце вдруг заныло в груди, и ему показалось, что это от луны... Снова красноглазая беда смотрит на них. И как укрыться от нее?
   Порыв ветра освежил разгоряченное лицо... Да, от этой беды не убежишь, Нужно повернуться к ней лицом, когда нет другого выхода. Предки его в таких случаях всегда уходили в глубь степей и набегали оттуда на врага ночью и днем, зимой и летом, пока, ослабленный и измотанный, не уходил он, оставляя им право жить по своим законам. Он, родовой батыр Жоламан, вынет сегодня из ножен свой булатный клинок и не вложит его обратно до тех пор, пока не закроется этот кровавый глаз над степью. Он, Жоламан-батыр, ее сын и хозяин!..
   Где-то там шли от Оренбурга солдаты далекого белого царя. Не раз уже приходилось ему встречаться с ними... В черную степь смотрел с холма батыр Жоламан, сын султана Тленчи, законный бий и признанный предводитель табынского рода...
   ***
   Табынский род был древним и влиятельным. Испокон веков, еще с монгольских времен, кочевал он от устья реки Илек, где она впадает в Жаик, до Нарынских песков. Богатые сочной зеленой травой степи жаикского приречья даже по высочайшему позволению царя всея Руси киргиз-кайсакам Младшего жуза принадлежали им. Это уложение было отменено только в 1810 году, когда усилились колониальные устремления царизма. Промышленные разработки илецкой соли потребовали строительства дороги между Ново-Илецом и Оренбургом. На этой дороге было построено двадцать девять укрепленных постов. Возникли укрепления, опорные пункты, казачьи городки вокруг них и по берегам Светлого Жаика. Постепенно лучшие земли приречья стали переходить к богатой казачьей переселенческой верхушке. Это уже затрагивало кровные интересы табынского рода, и тогда молодой еще Жоламан, сын султана Тленчи, сел на боевого коня...
   Сначала он пытался решить все споры мирным путем. В 1822 году, в год лошади, Жоламан направил послание оренбургскому военному губернатору Эссену с предложением вернуть принадлежавшие его предкам земли. Ответа не последовало, а в приречье Илека был послан карательный отряд есаула Падурова. Небольшой отряд вместе с есаулом был тогда захвачен в плен табынцами, а Жоламан, видевший причины всех обид и притеснений лишь в самоуправстве местных властей, отправил своих посланцев - султана Арингазы, сына Абильгазы, и Жусупа, сына Срым-батыра, - к самому царю Александру I. В Петербурге их не приняли, но обратно в степь возвращаться тоже не разрешили.
   Прождав еще год, Жоламан снова написал письмо Эссену, предлагая отпустить есаула Падурова с солдатами, если разрешат выехать из Петербурга Арингазы с Жусупом и освободят из оренбургской тюрьмы посаженного туда за бунт табынца Тулебая, сына Кундака. Он опять настаивал на переговорах по поводу незаконно захваченных земель его рода. Но Эссен снова не ответил ему. Тогда Жоламан послал третье письмо... На этот раз военный губернатор дал положительный ответ. Он переслал Жоламану триста двадцать семь рублей, положенных на довольствование есаула и солдат за время пребывания их у табынцев, а дальнейшие переговоры предложил вести через признанного царским правительством хана Сергазы. В письме не было и речи о возвращении каких-либо пастбищ. Вот тогда и сел на коня Жоламан...
   В течение трех лет непрерывно нападал он на городки и укрепления, строящиеся по обеим берегам Илека. Отряд за отрядом высылали против него царские власти. Не в силах противостоять вооруженным огнестрельным оружием регулярным войскам, сарбазы потерпели несколько поражений. Но, умело используя особенности знакомых степей, батыр всегда успевал обмануть противника и уйти от полного разгрома.
   Это была неравная и исторически обреченная война. На восточном берегу Жаика прокладывались новые дороги, купцы и промышленники строили склады для хранения товаров, лихорадочно заселялись прибрежные земли. И меньше всего царское правительство думало при этом об интересах кочевников, терявших свои самые лучшие пастбища. Купив, при помощи подачек и разрешения на бесконтрольное хозяйничанье, султанскую верхушку из потомков Букея, Вали и Самеке, оно совершенно не считалось с основной массой, с другими многочисленными казахскими родами, никак не учитывало веками складывавшихся в степи отношений. При этом оказывалась обиженной не только беднота, которой доставалось вдвойне, но и богатые и влиятельные руководители многих родов, такие, как Жоламан-батыр. Они-то в ряде случаев и возглавляли движение против царизма, и люди закономерно видели в них до поры до времени своих вождей...
   Больше всего пострадали на первых порах от колониальных захватов кочевавшие между Светлым Жаиком и Кара-Откелем роды аргын, кипчак, алшын, жагалбайлы, керей и найман. Помимо того, что у них были отторгнуты лучшие земли, они обязаны были платить царским чиновникам большие суммы денег за право пасти скот на оставшихся прибрежных лугах. Оказавшись в безвыходном положении, они, по примеру табынцев, часто восставали, нападали на военные укрепления, на волостные управления и аулы ага-султанов. Но все это были стихийные, разрозненные выступления, которые легко подавлялись регулярными войсками и ага-султанскими туленгутами. Только в 1835 году, в год барана, было подавлено таким образом крупное восстание нескольких родов из Среднего и Младшего жузов, кочевавших вдоль восточного берега Жаика. Оно закончилось безрезультатно, но руководившие им батыры поняли, что одолеть врага и отстоять свои права разрозненными силами не удастся.
   Но кому по силам взять в свои руки вожжи управления всеми тремя казахскими жузами, разбросавшими свои кочевья от Каспия до границ Китая? Каждый род старается сохранить свою самостоятельность, каждый султан или батыр хочет сам править своими единоплеменниками. Свой теленок лучше общего быка, и ничего с этим не поделаешь. Тут уж сами собой вспоминаются обиды вековой давности, действительные и мнимые. Чего не случалось в степи за долгую ее историю...
   Есть, конечно, в каждом роде и племени мужественные люди, смело ведущие воинов за собой, есть и умные, красноречивые вожди, чей авторитет непререкаем. Но только в пределах своего рода или племени. Для других они чужие, и знают их понаслышке. Да и внутри рода не все подчиняются одному и тому же батыру. Чаще всего их несколько, и скрытая, а то и явная борьба между ними разъединяет даже ближайших соседей. В такой обстановке многие невольно обращали взгляды в сторону потомков хана Аблая, умного и хитрого повелителя Среднего жуза, искусно использовавшего противоречия между царской Россией и императорским Китаем и сумевшего благодаря этому на протяжении длительного времени сохранять относительную самостоятельность. Вспоминали о том, как в год тяжелого бедствия, прозванный в народе "Актабан-шубырынды", Аблай сумел возглавить отпор калмыцким завоевателям и что еще в 1777 году выдающиеся люди трех жузов подняли его, по древней традиции, на белой кошме и провозгласили ханом всей казахской земли. Однако Екатерина II указом от 24 мая 1778 года утвердила его лишь ханом Среднего жуза...
   О том, почему не была удовлетворена просьба хана Аблая, говорилось в сопроводительном письме Сенатской коллегии оренбургскому военному губернатору, датированном сентябрем того же 1778 года. В нем заключалось ясное предостережение об опасности объединения всех казахов под властью одного хана и давалось предписание, что царская грамота о назначении ханом, а также соболья шуба, лисья шапка и серебряная шашка должны быть вручены Аблаю лишь после принесения им присяги на верность ее императорскому величеству в одной из подвластных крепостей. Аблай тогда ловко избежал этого, послав для ознакомления с указом своего старшего брата Жолбарыса, а сам продолжал оставаться ханом всех трех жузов.
   После смерти Аблая в 1782 году ханом был избран его старший сын Вали, который сразу же признал власть русского царя. Но с этим, как всегда бывает в таких случаях, не согласились остальные сыновья старого хана, и прежде всего Касым-тюре - сын Аблая от калмычки. Вместе со своими сыновьями Есенгельды и Саржаном он начал долголетнюю изнурительную и кровопролитную войну под знаменем прославленных отца и деда. Это была многократно повторявшаяся в истории внутрифеодальная борьба за власть и влияние, совпавшая на этот раз с национально-освободительной борьбой народа против царизма, использовавшая ее в своих целях и сумевшая благодаря ей растянуться на долгие годы. Царское правительство, в свою очередь, ловко использовало межфеодальные распри. Будучи объективно исторически прогрессивным явлением, присоединение степного края проходило в сложном и противоречивом переплетении людских судеб.
   Откуда мог знать обо всем этом простой кочевник? Сквозь дымку лет расплывались в народной памяти обиды и притеснения грозного хана Аблая. Он был прямой потомок Джучи - сына Чингисхана, которому жестокий завоеватель и "Потрясатель вселенной" отдал когда-то во владение эти земли и народ. В потомках его видели признанных наследников грозного Джучи. И чему тут удивляться, что знамя Аблая стало притягательным для степи. Многие годы должны были пройти и реки крови пролиться, чтобы народ понял, куда вело это знамя...
   Не один простой народ, но и многие батыры и предводители родов искренне верили, что только так смогут они отстоять свою независимость. К ним относился и батыр Жоламан, предводитель табынцев...
   Сейчас он стоял на холме и смотрел в черную даль. Где же тот человек, который сможет объединить степь? Если тысячи ручейков сольются в одну реку, никакие плотины не удержат ее. Пока что роды и племена сопротивляются разрозненно, но если найдется признанный всеми вождь, в грозную несокрушимую силу превратится это сопротивление... Сыновья Касыма-тюре сейчас далеко, к тому же им не сопутствует удача. Когда еще найдут они общий язык с Кокандом... Это такой союзник, что лучше, пожалуй, иметь его открытым врагом. Кто уверен в том, что не повторится предательство, совершенное в Кургане летом прошлого года ташкентским кушбеги. Нельзя верить словам торгаша, готового в любую минуту принести казахские земли в жертву своим интересам. Еще неизвестно, кто больше враг: белый царь или кокандские единоверцы...
   Но что делать, если приходится уже вот так, тайно, бежать из родных мест и из ночи в ночь ждать солдатского залпа из темноты. Самое плохое чувствовать себя гонимым зайцем, над которым кружатся вдобавок коршуны-султаны. Броситься навстречу и погибнуть? Это было бы самым легким делом. А женщины, дети, будущее рода?.. Нет, он отвечает за людей перед старыми могилами и таинственными каменными изваяниями, поставленными здесь предками. Пропасть рядом, и надо не оступиться...
   Да, море должно быть единым. Он видел на солевых промыслах: отгороженная от моря часть воды быстро высыхает и лишь пухлый белый порошок остается на дне. Так и оторвавшиеся роды... Только аулы родов алтай, алтын, тока и уак пошли за Есенгельды и Саржаном, сыновьями Касыма-тюре. И сколько лет уже безуспешно борются они с сибирским губернатором и его подручными султанами - Конур-Кульджой и Зильгарой.
   Кто следует за ним, кроме табынцев? А ведь возмущены все, взволнована вся степь. Значит, даже среди потомков Аблая не находится авторитетного человека. Если появится такой человек, то он, батыр Жоламан, сам переломает хребет своей гордости и властолюбию, во всем подчинится ему и карать будет всякого из табынцев, который вздумает вспомнить старые распри...
   Каким должен быть этот человек? Батыров много, и все отважны. Но одной отваги мало: нужны еще ум, мудрость, хитрость, красноречие, сдержанность, решительность и многое-многое другое. Неужели не родилось на казахской земле человека, соединяющего в себе эти необходимые вождю качества!.. Десятки известных батыров, султанов, биев проходили перед его мысленным взором, и быстрее всех промелькнуло скуластое загорелое лицо Кенесары, среднего сына Касыма-тюре. Он уже выдвинулся, прославился в нескольких схватках, но множество степных батыров имело на своем счету не менее славные дела. К тому же живы были еще отец и старшие братья, которые по древним степным законам прежде него имели все права на славу и власть...
   Зашелестела трава внизу. Скосив глаза, Жоламан-батыр определил в серой тьме очертания статной фигуры. Хороший, легкий шаг у его племянника Байтабына. И преданность настоящего воина своему делу. Ни одной лишней минуты не отдал он отдыху после выматывающей скачки через степь: только исполнил его просьбу-приказ повидать старую женщину. И понял он, что Жоламан хочет поговорить с ним наедине...
   Он был единственным сыном старшей сестры Жоламан-батыра, отданной замуж в род есентемир, относящийся к Младшему жузу. Безудержно отважным, ловким и находчивым стал Байтабын, когда подрос. Хотя и не выказывал этого Жоламан-батыр на людях, но больше всех любил своего племянника. Сердце у него было не на месте, когда отправлял Байтабына на какое-нибудь опасное задание.
   - Все мне казалось, что чье-то ружье целит в меня, пока тебя не было!...
   Это невольно вырвалось у батыра, и он прикоснулся губами к холодному лбу Байтабына. Тот смутился от дядиной ласки, понимая, что для Жоламан-батыра он еще несмышленый мальчик. И дядя, видно, понял состояние племянника, потому что резко выпрямился и спросил уже обычным твердым голосом:
   - Много ли этих солдат?
   - Два отряда. В том, что идет за нами, больше ста человек. Вверх по правому берегу Илека идут они, и у каждого через плечо по ружью. Сам Кара-бура с коржуном командует ими.
   "Кара-бура с коржуном". Это был известный всей степи хорунжий Карпов, огромного роста человек, вся грудь и руки которого обросли густыми черными волосами. К тому же крутого, звериного нрава был он, и не случайно поэтому прозвали его диким черным верблюдом, да еще с коржуном, по созвучию с его чином. Так и вошел он в степные предания...
   Сотня ружей... Много времени уходит на то, чтобы зарядить их, но у сарбазов Жоламана не было и одного такого. Не в счет несколько длинноствольных хивинских мультуков, которые опасней для стреляющего, чем для того, в кого целятся. Длинными соилами, окованными палицами и луками были вооружены джигиты. Что ж, на луки вся надежда. Недаром с раннего детства носятся по степи мальчики, со ста шагов поражая в голову неосторожно высунувшегося из норы суслика. Красиво расшитые колчаны из плотной кошмы висели на луках седел у джигитов, и ровной линией виднелось жесткое оперение стрел. Некоторые из них были помечены желтым или красным пером, что означало яд гюрзы или слюну павшей от ящура коровы. Их нельзя было трогать рукой с острого конца, эти стрелы, и мало кто выживал из пораженных ими. Испокон веков пользовались в трудный час этим грозным оружием жители степи и не раз вынуждали к уходу завоевателей. Они знали, что и сами порой не смогут уберечься от мора, который начинался в степи от их стрел, но вольность всегда была для них дороже жизни...
   Все это знал батыр Жоламан, и глаза его смотрели в ночь. В глубоком раздумье потрогал он свою хорасанскую саблю.
   - А пушки есть у них?
   - Нет, этого у них не видели.
   - Тогда будет полегче...
   - Говорят, у них много пороху и серы. Сам я не видел, но видевшие передают, что большая бочка с порохом находится на самой последней телеге в их обозе. Запряжена эта телега парой гнедых лошадей, а бочка обернута черной кошмой...
   - И это надо намотать себе на ус. - Жоламан, будто вспомнив что-то, резко повернул голову к Байтабыну: - Среди них не видели белоглазого Джебраиля или Алексалды Гнусавого?
   О двух самых опасных людях спрашивал Жоламан-батыр. Оба они, урядники Илецких укреплений, по имени Гаврила и Александр, были здешние, пограничные. Они хорошо знали степь, язык и обычаи казахов. Но в отличие от простых русских людей, которые сжились со степняками и стали среди них своими, эти двое использовали во зло свое знание. И клички, как водится среди казахов, они получили соответственные. Гаврила при допросах страшно вращал белками глаз, а Александр противно гундосил, выматывая душу. Жестокости они были необычайной даже для нравов, царящих в пограничных крепостях. Женщины в степи пугали детей их именами. Если они с отрядом, то дело осложняется. В молодости оба они сами были конокрадами, и их не проведешь обычными степными хитростями, как можно это сделать с прямолинейным и недалеким служакой Карповым. А местность по берегам Илека они прекрасно знают: во всех карательных набегах участвовали...
   Каждого человека в крепостях знали казахи, его привычки, характер, сильные и слабые стороны. Одних уважали, и дом степняка всегда был открыт для такого человека, других ненавидели, но и то и другое было заслуженно...
   ***
   - Оба они в другом отряде - хана Сергазы, - пояснил Байтабын. - Там тоже около ста человек. Но новых ружей у них меньше. Половина из них просто ханские туленгуты с пиками. А напасть они собираются при нашем отступлении - на слиянии трех озер. Так наш человек из их отряда передал...
   - Хотят, как диких лошадей, взять нас с двух сторон?..
   - Да, они, наверно, так хотят.
   - Что же, мы ведь тоже ловили диких лошадей... - Жоламан-батыр неопределенно усмехнулся и вдруг, повернувшись к Байтабыну, спросил в упор: - Удалось тебе увидеть Акбокен?
   Он ожидал этого вопроса, Байтабын, и широкие плечи его бессильно поникли.
   - Н-нет...
   Дочерью одного из мирных людей рода табын была Акбокен. По древнему обычаю, Жоламан-батыр на правах дяди Байтабына договорился с отцом девочки об их помолвке, когда сам Байтабын делал первые шаги по земле, а она еще лежала в пеленках. Чем уж это объяснить, но такие помолвки нередко бывали удачными. Видно, так получилось и на этот раз. Необычной красоты росла девочка, и однажды во время праздничной байги ее увидел хан Сергазы. Тогда на скачках первым пришел знаменитый ахалтекинский скакун, принадлежащий роду табын. Еще издали все присутствующие любовались гордой головой, мощным, размашистым шагом коня. Но старый хан не смотрел на коня. Глаза его не отрывались от маленькой стройной фигурки, словно влитой в могучую гладкую спину животного. Это и была тогда еще восьмилетняя Акбокен...
   Опытным ценителем женской красоты слыл в степи хан Сергазы, и глаза его не ошиблись. Прошло немного лет, и не было уже в степи красавицы, равной Акбокен. А хан тогда еще, не дожидаясь конца празднеств, приказал Жантемиру - отцу девочки - переехать в ханскую ставку и сделал его своим туленгутом. Дело в том, что, по принятому обычаю, туленгут не имеет права ни сам жениться, ни выдавать замуж дочь без разрешения своего хана. Через некоторое время Жантемир вынужден был вернуть сестре Жоламан-батыра полученный от нее за дочь задаток в счет калыма, составлявший несколько голов скота.
   А маленькая "невеста" плакала и рвалась назад, когда ее увозили из родного аула. Что это было: любовь, особая симпатия, привычка - сколько помнишь себя, считаться нареченной рослого черноглазого мальчика? Она не понимала ничего, но чувствовала, что происходит что-то страшное, непоправимое. В детских снах остался мальчик...
   Не в детских чувствах было тут дело. Расстройство помолвки и возвращение задатка являлось оскорблением. И оскорблен был не кто-нибудь, а предводитель древнего рода табынцев, знаменитый батыр Жоламан, стоявший у основания этой помолвки. Трудно было тогда еще прямо обвинить в чем-нибудь самого хана, имевшего неписаное право взять любого человека себе в туленгуты, но всем было понятно, к чему идет дело. А переступить дорогу батыру - такое в степи никому еще не проходило даром, будь он хоть трижды ханом или султаном. Но начинать свару в такие трудные времена Жоламан-батыр не хотел. Тучи надвигались на степь, и неизвестно было, кто какую займет позицию. Даже честь батыра была ничто перед общим делом. Теперь же, когда туленгуты хана Сергазы вместе с карателями усмиряют восставшие аулы, все стало ясно. Пять дней назад Жоламан-батыр вызвал к себе племянника и при всех биях и аксакалах сказал:
   - Ходят слухи, что против нас должны выступить из Оренбурга каратели. Мне известно, что и на этот раз тут не обошлось без Сергазы. Съезди в их аулы и разузнай подробней. К счастью, как ни принуждает своих людей этот севший на чужую цепь старый пес, многие из них помогают нам...
   Это был открытый разрыв с ханом Сергазы. А оставшись наедине с Байтабыном, он положил ему большую руку на плечо:
   - Родной мой, я тоже был молодым и все понимаю. Счастье - это дикий гусь. Силком или сетью ловят его настоящие джигиты... Бери моих двух лучших серых коней. Прямо в ханский аул езжай. Сделай все, что нужно для общего дела. И потом, если согласна Акбокен, увези ее ночью. Если же не получится, узнай, когда хочет сыграть свадьбу старый кобель. Ничего не пожалею, все свои табуны на ветер пущу, но праздник я ему испорчу!..
   Жоламан-батыр высказал то, о чем уже говорила вся степь. Хан Сергазы хочет взять Акбокен очередной женой. Не то было диковинкой, что хан имеет несколько жен, а что на этот раз обида наносилась целому роду. Когда две недели назад Байтабын услышал об этом, он ушел в степь, бросился на сухую прошлогоднюю траву и катался по ней, забив корнями рот, чтобы не кричать. Никто не знал этого, но четыре раза за эти год виделись они с Акбокен. Это было на далеких джайляу, где переплетались пути многих племен Младшего жуза. Ничего не было между ними, просто всякий раз они долгую ночь простаивали вместе в степи. И даже ничего не говорили друг другу...
   Но кто знает, не большими ли были страдания Жоламан-батыра, когда услышал он эту весть. К переживаниям за племянника, которого любил он сильнее себя самого, прибавились страдания оскорбленной батырской чести. Гнев затмил ему глаза...
   Известные всей степи серые аргамаки Жоламан-батыра обгоняли ветер, на лету хватая зубами быстрокрылых птиц. Так о них говорили в степи, и это было правдой. Не взяв с собой ни одного джигита, чтобы не привлекать внимания, через полтора дня скачки упал в траву на окраине ханского аула Байтабын. Отдышавшись и спутав ноги лошадям, он заполз в аул. От верных людей он узнал о выходе из Оренбурга двух отрядов карателей для разгрома и усмирения табынского рода во главе с Жоламан-батыром. И еще он узнал, что не сегодня-завтра состоится свадьба старого хана и Акбокен. Но времени не оставалось у него...
   - Может быть, можно было увидеть ее?.. - спросил батыр, не глядя на племянника.
   - Эта заноза только в мою душу! - тихо ответил Байтабын. - А каждый час приближает к нам солдат...