Страница:
Банана Ёсимото.
Moonlight Shadow
Хитоси никогда не расставался с маленьким колокольчиком – он всегда носил его с собой, прикрепив к футляру для проездного.
Самый обычный колокольчик, который я подарила Хитоси просто так, когда мы еще и не любили друг друга, – но ему было суждено оставаться с ним до самого конца.
Мы познакомились во время школьной экскурсии в одиннадцатом классе, когда Хитоси и я, ученики разных классов, оказались в одном комитете, который занимался организацией поездки. Само путешествие спланировали по абсолютно разным маршрутам, и общим был только скоростной поезд Синкансэн. На платформе, дурачась, мы пожали друг другу руки, жалея о расставании. Вдруг я вспомнила, что в кармане формы у меня лежит колокольчик, который оторвался от ошейника нашей кошки; я сказала: «Это тебе, на прощанье» – и отдала его. «Что это?» – он засмеялся, но очень осторожно взял колокольчик с ладони и бережно завернул в носовой платок. Это было так непохоже на поступок мальчика его лет, что я очень удивилась.
С любовью всегда так.
Неважно, означало ли это особенное отношение к подарку, который дала ему я, или он был просто хорошо воспитан и аккуратно обращался с полученными от других вещами, но мне это сразу очень понравилось.
Колокольчик соединил нас. Всю экскурсию, даже вдали друг от друга, мы оба думали о нем. Всякий раз, когда он звенел, Хитоси невольно вспоминал меня и те дни до поездки, когда он мог меня видеть, а я жила мыслью о колокольчике, который звенит где-то в далеких краях, о человеке, с которым колокольчик. Когда мы вернулись, началась большая любовь.
Четыре года, прошедшие с тех пор, этот колокольчик вместе с нами видел различные дни и ночи, был свидетелем многих событий. Первый поцелуй, размолвка, солнечные дни, дождь, снег, первая ночь, смех, слезы, любимая музыка и телепередачи – он разделял с нами всё то время, что мы были вдвоем. Всякий раз, когда Хитоси доставал свой футляр для проездного, которым пользовался вместо кошелька, слышался чистый, негромкий звон колокольчика. Такой любимый, любимый звук – слушала бы вечно.
Я это предчувствовала – сентиментальная фраза, которую может потом сколько угодно повторять молодая девушка. Но я говорю: Я это предчувствовала.
Меня всегда искренне удивляло: как бы пристально я ни смотрела на Хитоси, иногда мне казалось, что его со мной нет. Даже когда он спал, я почему-то не могла удержаться и все время прикладывала ухо к его груди. Он весь озарялся улыбкой, а я невольно вглядывалась в него. В том впечатлении, которое он производил, в его выражении лица всегда чувствовалась какая-то неуловимость. Я долгое время думала, что, наверное, именно поэтому мне всё казалось таким мимолетным и непостоянным. Но какое мучение, если это было предчувствием.
За всю мою длинную жизнь – хотя мне всего 20 лет – я впервые потеряла любимого человека, и мне было так плохо, что казалось – вот-вот остановится дыхание. С той ночи, когда он погиб, мое сердце перенеслось в другое пространство и никак не может вернуться обратно. Я не могу смотреть на мир так, как смотрела раньше. В голове всё перепуталось, кидает то вверх, то вниз, никак не успокоюсь, я в полном оцепенении и все время тяжело дышать. Остается только жалеть, что меня коснулось то, с чем кому-нибудь другому не придется сталкиваться ни разу в жизни (аборт, унизительная работа, тяжелая болезнь и тому подобное).
Правда, мы были молоды, и, наверное, это не последняя любовь в моей жизни. Но всё равно мы видели разные несчастья, и они возникали у нас впервые. Мы выстроили эти четыре года, проверяя на вес и узнавая важность различных событий, – а это возможно, когда люди переходят к глубоким отношениям.
Теперь-то я могу кричать хоть в полный голос:
«Ты, дурацкий бог! Я… я смертельно любила Хитоси».
Прошло два месяца после смерти Хитоси. Каждое утро я пила горячий чай, облокотившись на перила моста через ту реку. Спать я не могла и начала бегать на рассвете – до моста и обратно.
Засыпать по ночам было страшнее всего. Точнее, мне было жутко просыпаться. Я боялась этого густого мрака, когда открываешь глаза и осознаешь, где ты действительно находишься. Мне всегда снились сны о Хитоси. Забываясь в мучительном, неглубоком сне, я то могла, то не могла увидеться с ним, но знала, что это сон и на самом деле мы больше никогда не встретимся. Поэтому даже во сне я старалась не проснуться. Сколько я встретила этих холодных рассветов, когда, не находя себе места, в холодном поту, с тошнотворной тоской я тупо открывала глаза. За занавесками светало, и меня выбрасывало в бледно-зеленое, безмолвное время. Было так одиноко и холодно, что хотелось оставаться во сне. Рассвет в одиночестве, когда больше уже не уснешь и мучаешься отголосками сна. Я всегда просыпалась в этот час. Я стала бояться этого времени – усталости от того, что не выспалась, и одиночества в долгом безумном ожидании первых утренних лучей. Тогда я решила начать пробежки.
Я купила две дорогих фуфайки, кроссовки и даже маленький алюминиевый термос. Начинать что-нибудь с подбора вещей – довольно-таки постыдное занятие, но мне становилось легче.
С наступлением весенних каникул я начала бегать. Я добегала до моста и возвращалась обратно, тщательно стирала полотенце и одежду, закидывала их в сушку и помогала маме готовить завтрак. Потом ненадолго засыпала. Так продолжалось изо дня в день. По вечерам встречалась с друзьями, смотрела видео и изо всех сил старалась всегда чем-то заняться. Но всё это… всё это было бесполезно. На самом деле мне ничего не хотелось. Только бы увидеть Хитоси. Но я чувствовала, что мне нужна какая-то работа – для рук, тела, головы. Мне хотелось надеяться, что если я не оставлю этих наивных усилий, они приведут меня к какому-то выходу. Никаких гарантий не было, но я верила, что как-нибудь продержусь. Когда у меня умерла собака и когда умерла канарейка, я в общем-то так и продержалась. Ну, а сейчас – главное испытание. Дни проходили, постепенно съеживаясь и засыхая, без всяких надежд. Я продолжала повторять свою молитву:
«Ничего, ничего. Придет день, и я выкарабкаюсь».
Река, до которой я добегала, была большой и делила улицу на две части. До белого моста мне требовалось 20 минут. Я любила это место. Мы всегда встречались здесь с Хитоси, который жил по другую сторону моста, и после его смерти мне здесь нравилось.
Я отдыхала на мосту, где не было никого, отхлебывала горячий чай из термоса, и шум реки обволакивал меня. Белая плотина нескончаемо тянулась вдаль, в голубой рассветной дымке виднелись улицы, на которые ложился туман. Когда я вот так стояла, окруженная чистым, до колкого холодным воздухом, мне казалось, что я хотя бы чуть-чуть приближалась к «смерти». На самом деле сейчас я могла легко дышать только в этом строго прозрачном, ужасно одиноком месте. Самоистязание? Ничего подобного. Потому что, если бы не это время, у меня совсем бы не осталось уверенности, что я смогу нормально прожить день. Это место сейчас было мне абсолютно необходимо.
В то утро я тоже проснулась от какого-то кошмарного сна. Половина пятого. Скоро рассвет, и я как обычно оделась и вышла на пробежку. Было еще темно, вокруг ни души. Воздух холодный, улицы – в белой дымке. Небо – темно-лазурного цвета, к востоку оно плавно переходило в красный.
Я старалась бежать бодро. Иногда, запыхавшись, начинала думать о том, что все эти пробежки, да еще и с недосыпа – просто издевательство над собственным организмом, но отметала прочь эти мысли, тупо надеясь, что, вернувшись домой, смогу уснуть. Когда я бежала по улицам, слишком тихим и безмолвным, сохранять четкость сознания было нелегко.
Шум реки становился всё ближе, небо постепенно менялось. По прозрачно-голубому небу начинал свой путь красивый солнечный день.
Добравшись до моста, я, как всегда, облокотилась на перила и стала рассеянно смотреть на покрытые легкой дымкой улицы, что погружались на дно голубого воздуха. Слышался сильный рокот реки, с белой пеной смывавшей все на своем пути. Пот мгновенно высох, в лицо дул прохладный речной ветер. В еще холодном мартовском небе виднелся ясный месяц. Изо рта шел пар. Не отрывая взгляда от реки, я налила в крышку термоса чай и собиралась его выпить.
– Это какой чай? Я тоже хочу, – вдруг раздалось из-за моей спины. Настолько неожиданно, что от испуга я уронила термос в реку. В руке осталась только одна крышка с горячим чаем, от которого шел пар.
В голове моей пронеслись разные мысли. Я оглянулась и увидела улыбающуюся женщину. Было понятно, что она старше меня, но возраст почему-то определить не удалось. Ну, лет двадцать пять, может быть… Короткая стрижка и большие, очень ясные глаза. Поверх легкой одежды было накинуто белое пальто – казалось, ей совсем не холодно, она непринужденно стояла, будто появилась ниоткуда. Улыбнувшись, она радостно сказала – нежно и немного в нос:
– Как у братьев Гримм, или у Эзопа? Очень похоже на басню про собаку.
– В том случае, – ответила я невозмутимо, – собака уронила кость, увидев собственное отражение в воде. Ей никто не мешал.
Женщина сказала с улыбкой:
– Что ж, в следующий раз куплю тебе термос.
– Спасибо. – Я попыталась улыбнуться. Она говорила очень спокойно, поэтому я не смогла рассердиться и даже сама подумала: какие пустяки. К тому же она совсем не походила на какую-нибудь чудачку или пьяную, на рассвете возвращающуюся домой. У нее были очень умные, ясные глаза, а лицо – такое глубокое, точно она постигла все радости и страдания этого мира. Поэтому безмолвный напряженный воздух казался с ней одним целым.
Я только смочила чаем горло, а остальное протянула ей:
– Возьмите, это вам. Чай Пуар.
– О, мой любимый. – Она приняла крышку тонкой рукой.
– Я совсем недавно здесь. В общем, приехала издалека, – сказала она с воодушевленным взглядом, какой бывает у путешественников, и посмотрела на воду.
– Путешествуете? – спросила я, раздумывая, для чего она притащилась сюда, где нет абсолютно ничего интересного.
– Да. Знаешь? Скоро здесь можно будет увидеть то, что бывает раз в сто лет, – ответила она.
– Раз в сто лет?
– Ага. Если всё сложится.
– Что сложится?
– Пока секрет. Но я обязательно тебе расскажу. Раз ты меня чаем угостила.
Она улыбалась, и у меня как-то не получилось расспросить ее поподробнее. Мир наполнялся близким утром. Свет растворялся в голубизне неба, и легкое белое свечение озаряло слои воздуха.
Мне пора было возвращаться домой, и я сказала:
– Пока.
Она прямо посмотрела на меня ясными глазами и произнесла:
– Меня зовут Урара. А тебя как?
– Сацуки, – представилась я.
– До скорой встречи, – сказала Урара и помахала рукой.
Я тоже помахала ей в ответ, оставив мост за спиной. В ней было что-то особенное. Я ничего не поняла из того, что она говорила, и она совсем не походила на человека, который живет, как все. Я бежала, и мои сомнения росли. Потом почему-то встревожилась и оглянулась: Урара еще стояла на мосту. Она смотрела на реку, и мне был виден ее профиль. Я поразилась. Она выглядела совсем другой. Я никогда не видела, чтобы у человека было такое суровое выражение лица.
Она заметила, что я остановилась, и опять, улыбнувшись, помахала мне рукой. Я тоже растерянно помахала в ответ и побежала.
Интересно, что она за человек? – думала я некоторое время. Постепенно в моей сонной голове четкими, ослепительными контурами в солнечном свете высветился образ загадочной женщины по имени Урара. Вот какое это было утро.
У Хитоси был младший брат, большой оригинал. Его странности понемногу проявлялись во всем: и в образе мыслей, и в том, как он реагировал на разные вещи. Он жил так, как будто родился и воспитывался в другом измерении, а когда чуть-чуть подрос, его раз – и выкинули сюда: ну-ка поживи тут. Я всегда так думала о нем, с нашей первой встречи. Звали его Хиираги. Родной брат погибшего Хитоси, в этом месяце ему исполнилось восемнадцать лет.
В кафе на четвертом этаже универмага, где мы договорились встретиться, Хиираги пришел прямо после школы, одетый в девчачью школьную форму: юбку и матроску.
Вообще-то мне было ужасно стыдно, но он вошел в кафе как ни в чем ни бывало, и я притворилась невозмутимой. Он сел напротив, сделав глубокий выдох, и спросил: «Давно ждешь?» Я покачала головой, и он радостно улыбнулся. Когда он делал заказ, официантка очень пристально оглядела его сверху вниз и, не скрывая удивления, сказала: «заказ принят».
Он не был похож на брата, но, часто, когда я смотрела на его пальцы, на то, как иногда менялось выражение его лица, мое сердце было готово остановиться.
– А-а, – нарочно произносила я в такие моменты.
– Что? – Хиираги смотрел на меня, держа в руке чашку.
– По-похож, – заикаясь, говорила я. И тогда Хиираги, говоря: «пародия на Хитоси», – показывал Хитоси. И мы смеялись. Нам ничего не оставалось делать – только играть вдвоем, подтрунивая над своими сердечными ранами.
Я потеряла любимого, а Хиираги потерял сразу и старшего брата, и свою девушку.
Его девушку звали Юмико – ровесница Хиираги, красивая, невысокого роста, хорошо играла в теннис. У нас была небольшая разница в возрасте, мы дружили и часто проводили время вчетвером. Сколько раз я приходила в гости к Хитоси домой, а к Хиираги приходила Юмико-сан, и мы всю ночь вчетвером играли в компьютерные игры.
В ту ночь Хитоси поехал куда-то на машине и взялся подвезти до вокзала Юмико-сан, которая заходила к Хиираги. По дороге он попал в аварию. Не по своей вине.
Они умерли мгновенно.
– Ты всё бегаешь по утрам? – спросил Хиираги.
– Ага, – ответила я.
– А что ж так растолстела?
– Да я днем валяюсь, ничего не делаю. – Я непроизвольно улыбнулась. На самом-то деле я так похудела, что это было видно невооруженным глазом.
– Если спортом заниматься, то это и для здоровья полезно, так ведь? Да, тут вдруг поблизости открыли место, где очень вкусный какиагэдон [ 1] подают. И калорийный. Давай сходим. Прямо сейчас, давай? – сказал он. Хитоси и Хиираги сильно отличались друг от друга по характеру, но в них была такая естественная заботливость, не напоказ и без всяких тайных целей, а от хорошего воспитания. Такая же заботливость, когда бережно заворачиваешь колокольчик в носовой платок.
– Хорошо, пошли, – ответила я.
Школьную форму, которую сейчас носил Хиираги, подарила ему на память Юмико-сан.
После ее смерти он ходил в ней в школу, хотя там вообще не носили формы. Юмико-сан любила форму. И его, и ее родители со слезами отговаривали этого мужчину в юбке, говоря, что Юмико-сан такому бы не обрадовалась. Но Хиираги смеялся и не поддавался на их уговоры. Когда я спросила:
– Ты ее носишь из-за того, что переживаешь? – он ответил:
– Нет, не из-за этого. Умерших не вернуть, а вещь – это всего лишь вещь. Но от этого какая-то твердость в душе появляется.
– Хиираги, сколько еще ты ее будешь носить? – спросила я.
И он сказал: «Не знаю», немного помрачнев.
– А тебе никто ничего не говорит? В школе странные слухи про тебя не распускают?
– Нет, это же я.– Он с давних пор говорил о себе, используя местоимение «ватаси» [ 2] . – Мне все очень сочувствуют. А девчонки так просто с ума по мне сходят. Это, наверное, потому что в юбке лучше понимаешь, что чувствуют женщины.
– Ну, тогда все в порядке, – улыбнулась я. За стеклом, на противоположном этаже радостные покупатели оживленно делали покупки. Вечерний универмаг с ярко освещенными рядами весенней одежды, казалось, был наполнен счастьем.
Теперь я всё поняла. Его форма-матроска – это мои утренние пробежки. У них та же роль. Просто я не такая оригиналка, как он, поэтому мне достаточно просто бегать по утрам. На него же подобные занятия не действуют и не могут служить поддержкой, поэтому он выбрал девчачью форму. Но и то, и другое – всего лишь средство вдохнуть жизнь в иссохшее сердце. Чтобы отвлечься и выиграть время.
За эти два месяца и у меня, и у Хиираги появилось выражение лица, которого раньше никогда не было. Мы будто боролись с мыслями об утрате. Поддавшись внезапным воспоминаниям, мы оказывались во мраке неожиданно подступавшего одиночества, и незаметно для нас самих всё отражалось у нас на лицах.
– Если я соберусь пойти куда-нибудь поужинать, я позвоню тебе домой. Хиираги, или тебе лучше дома остаться? – Я собралась уходить.
– А, ну да. Сегодня отец в командировке, – ответил он.
– Мама одна? Тогда иди домой.
– Нет, можно заказать что-нибудь с доставкой на дом. Еще рано, она, наверное, ничего не приготовила. Заплачу деньги и сюрприз – ужином угощает сын.
– Это ты очень мило придумал.
– Не будем падать духом. – Хиираги радостно улыбнулся. Обычно он казался взрослым, но в такие минуты выглядел совсем мальчишкой.
Однажды зимой Хитоси сказал:
– У меня есть младший брат. Его зовут Хиираги.
Тогда я первый раз услышала от него о брате. Небо было пасмурным и тяжелым – того и гляди пойдет снег, – и мы спускались по длинной каменной лестнице на задворках школы. Держа руки в карманах пальто, Хитоси сказал, выпуская клубы пара:
– Он совсем взрослый, не то что я.
– Взрослый? – Я засмеялась.
– Такой бесстрашный, что ли. Но если что-то нашей семьи касается, он прямо ребенком становится, просто смешно. Вот вчера отец слегка порезал руку стеклом, и Хиираги так растерялся, бедный, как будто небо и земля перевернулись. До того неожиданно, что я даже вспомнил сейчас.
– А сколько ему?
– Ему? Пятнадцать, кажется. Но он такой странный. Даже трудно поверить, что мы братья. Увидишь его – так и ко мне, наверное, станешь плохо относиться. Да, чудной он, – сказал Хитоси, улыбаясь так, как улыбаются только старшие братья.
– Хорошо, вот пройдет время, и странности перестанут мешать тебе его любить – тогда нас и познакомишь.
– Это я так, пошутил. Ничего страшного. Вы наверняка подружитесь. Ты тоже не без странностей, а Хиираги хороших людей сразу видит.
– Хороших людей?
– Да-да.
Хитоси стоял ко мне в профиль и улыбался. В такие моменты он всегда смущался.
Лестница была очень крутой, и мы торопливо спускались. Начинало смеркаться, и зимнее небо прозрачно отражалось в окнах белого школьного здания. Ступенька за ступенькой, я помню свои черные ботинки, гольфы и подол школьной формы.
Наступил вечер, полный весенних запахов.
Форма-матроска Хиираги скрылась под пальто, и я перевела дух. Витрины универмага ярко освещали тротуар, лица людей в нескончаемом потоке тоже сверкали белым светом. Ветер доносил сладкий аромат, и хотя уже чувствовалась весна, было еще холодно, и я достала из кармана перчатки.
– Этот ресторанчик с темпурой [ 3] совсем рядом от моего дома, давай пройдемся немного, – сказал Хиираги.
– Нужно по мосту пройти, да? – спросила я и замолчала. Я вспомнила Урара, которую там встретила. Каждое утро я бывала у реки, но ее больше не видела… Я рассеянно думала об этом, когда Хиираги неожиданно громко сказал:
– Домой я тебя провожу, конечно. – Наверное, принял мое молчание за нежелание тащиться в какую-то даль.
– Да что ты? Еще рано, – поспешно ответила я, и подумала, на этот раз не произнося вслух: «По-похож». Сейчас он был так похож на Хитоси, что даже не стоило пародировать. Хотя он никогда не нарушал установленных границ в общении, его заботливость проявлялась как привычка, рефлекторно, и от этой холодности и честности мне всегда становилось ясно и отчетливо. Ощущение прозрачной взволнованности. И сейчас это ощущение вспомнилось мне необычайно живо. Оно грело. Оно приносило боль.
– Я просто вспомнила, как недавно утром, во время пробежки я видела на мосту одного странного человека, – сказала я на ходу.
– Странного человека? Мужчину? – Хиираги засмеялся. – И не страшно тебе бегать ранним утром?
– Нет, не в этом смысле. Женщину. Почему-то никак не могу ее забыть.
– А-а… Может, опять встретитесь.
– Хорошо бы.
Да, почему-то мне очень хотелось встретиться с Урара. Хотя я видела ее всего один раз, мне хотелось с ней встретиться. Ее выражение лица… У меня тогда чуть сердце не остановилось. Только что ласково улыбалась, а когда осталась одна, то будто «дьявол, принявший человеческое обличье, вдруг стал упрекать себя: всё, хватит расслабляться, ничему больше не доверяй». Такое вряд ли забудешь. Мне показалось, что мои страдания и горести не идут с этим ни в какое сравнение. Это давало надежду на то, что, может быть, у меня еще есть что-то впереди.
На большом перекрестке нам с Хиираги стало неуютно. Здесь произошла авария. И сейчас движение было оживленным. Мы остановились на красный свет.
– А где привидения? – засмеялся Хиираги, но в глазах его совсем не было смеха.
– Так и думала, что это скажешь, – попыталась улыбнуться я.
Лучи фар перекрещивались, световые потоки поворачивали к нам. Светофор ярко мигал во тьме. Здесь умер Хитоси. Я замерла. Там, где умер любимый человек, время остановилось навечно. Люди молятся о том, чтобы удалось оказаться в том месте, чтобы им передались те же страдания. Часто во время экскурсии в какой-нибудь замок говорят: столько-то лет тому назад здесь ходил такой-то – это история, которую ощущаешь собственным телом. Всякий раз, когда я раньше слышала подобное, я думала: что за ерунда? Но теперь по-другому. Мне кажется, я понимаю.
Этот перекресток, эти оттенки вечера, ряды зданий и магазинов – последнее, что видел Хитоси. И всё это было не так давно.
Ему было страшно? Вспомнил ли он меня хотя бы на мгновение? Светила ли так же, как сейчас, высоко в небе луна?
– Зеленый.
Я задумчиво смотрела на луну, так что Хиираги пришлось даже потрясти меня за плечо. Прохладно-белый нерезкий свет был необычайно красив – совсем как жемчуг.
– Ну и вкуснятина, – сказала я. Мы сидели за стойкой нового, пахнущего деревом ресторанчика и ели какиагэдон, вкусный настолько, что заставлял вспомнить, каким бывает аппетит.
– Видишь? – сказал Хиираги.
– Так вкусно – прямо думаешь: хорошо, что удалось дожить до этого, – сказала я. От моих похвал официант за стойкой даже засмущался.
– Я же говорил! Я был уверен, что ты так скажешь. У тебя правильное чутье. Я так рад, что тебе понравилось. – Он выпалил всё это на одном дыхании, рассмеялся и пошел заказывать то же самое для матери.
Я упрямая. Да и нет другого выхода – только жить дальше, хотя эта мгла пока еще тянет за ноги. Так я думала, смотря на какиагэдон перед собой. А еще мне хотелось, чтобы этот мальчик скорее научился бы снова смеяться – как сейчас, не надевая девчоночью форму-матроску.
Полдень. Вдруг зазвонил телефон.
Я простудилась, прекратила бегать по утрам и в полудреме лежала в кровати. Звонки настойчиво врывались в слегка воспаленное сознание, и я вяло поднялась. Никого из домашних, похоже, не было, и мне ничего больше не оставалось – только плестись в коридор и брать трубку.
– Да.
– Алло. Сацуки-сан дома? – Незнакомый женский голос назвал мое имя.
– Я слушаю, – ответила я, недоумевая.
– А это я, – сказала женщина, на том конце провода. – Я, Урара.
Я поразилась. Она всё время меня ужасно пугает. Я совершенно не ждала этого звонка.
– Извини, что я так вдруг. Ты сейчас свободна? Можешь выйти?
– Ну… могу. А откуда, откуда ты узнала, где я живу? – спросила я дрожащим голосом. Она, похоже, звонила с улицы, доносился шум машин. Я поняла, что она улыбается.
– Когда очень хочется узнать, само собой узнается, – сказала Урара, будто произнесла заклинание. «Ой ли?» – прежде, чем я успела подумать, она сказала: – Хорошо, на пятом этаже супермаркета около вокзала, там, где термосы продают, – и повесила трубку.
Я так плохо себя чувствовала, что в другом случае лежала бы дома и никуда не выходила. Положив трубку, я подумала: «Ну, попала». Ноги подкашивались, температура, похоже, поднималась. Но несмотря на это, подогреваемая любопытством, я стала собираться. У меня не было ни тени сомнения, будто в глубине души зажегся свет подлинных желаний, и он подсказывал: иди.
Потом я поняла, что в то мгновение судьба была лестницей, ни одну ступеньку которой нельзя было пропустить. Если пропустишь – не сможешь подняться до самого верха. А оступиться легче всего. Наверное, тогда мною двигал слабый умирающий свет, теплившийся в душе. То было свечение во мраке, о котором я думала, что без него лучше спится.
Я тепло оделась и села на велосипед. Стоял полдень, окутанный теплым светом, напоминающим о том, что весна действительно пришла. Только что родившийся ветерок приятно обдувал лицо. Деревья вдоль дороги стали понемногу покрываться младенческой зеленой листвой. Светло-голубое небо было в легкой дымке и тянулось далеко за пределы улицы.
Я не могла не чувствовать, как внутри у меня все скрежещет от этой обильной свежести. В моем сердце никак не находилось места для весеннего пейзажа. Он просто отражался на поверхности, как у вертящихся мыльных пузырей. Люди проходили мимо, их волосы сверкали в лучах света, они выглядели счастливыми. Всё дышало, свечение росло, оберегаемое мягким солнцем. В этом красивом, переполненном жизнью пейзаже я с любовью вспоминала о пустынных зимних улицах, каменистых речных берегах на рассвете. Хотелось исчезнуть, разлететься на мелкие кусочки.
Урара стояла спиной к рядам термосов. На ней был розовый свитер, спина прямая, как струнка, среди толпы она выглядела моей ровесницей.
Самый обычный колокольчик, который я подарила Хитоси просто так, когда мы еще и не любили друг друга, – но ему было суждено оставаться с ним до самого конца.
Мы познакомились во время школьной экскурсии в одиннадцатом классе, когда Хитоси и я, ученики разных классов, оказались в одном комитете, который занимался организацией поездки. Само путешествие спланировали по абсолютно разным маршрутам, и общим был только скоростной поезд Синкансэн. На платформе, дурачась, мы пожали друг другу руки, жалея о расставании. Вдруг я вспомнила, что в кармане формы у меня лежит колокольчик, который оторвался от ошейника нашей кошки; я сказала: «Это тебе, на прощанье» – и отдала его. «Что это?» – он засмеялся, но очень осторожно взял колокольчик с ладони и бережно завернул в носовой платок. Это было так непохоже на поступок мальчика его лет, что я очень удивилась.
С любовью всегда так.
Неважно, означало ли это особенное отношение к подарку, который дала ему я, или он был просто хорошо воспитан и аккуратно обращался с полученными от других вещами, но мне это сразу очень понравилось.
Колокольчик соединил нас. Всю экскурсию, даже вдали друг от друга, мы оба думали о нем. Всякий раз, когда он звенел, Хитоси невольно вспоминал меня и те дни до поездки, когда он мог меня видеть, а я жила мыслью о колокольчике, который звенит где-то в далеких краях, о человеке, с которым колокольчик. Когда мы вернулись, началась большая любовь.
Четыре года, прошедшие с тех пор, этот колокольчик вместе с нами видел различные дни и ночи, был свидетелем многих событий. Первый поцелуй, размолвка, солнечные дни, дождь, снег, первая ночь, смех, слезы, любимая музыка и телепередачи – он разделял с нами всё то время, что мы были вдвоем. Всякий раз, когда Хитоси доставал свой футляр для проездного, которым пользовался вместо кошелька, слышался чистый, негромкий звон колокольчика. Такой любимый, любимый звук – слушала бы вечно.
Я это предчувствовала – сентиментальная фраза, которую может потом сколько угодно повторять молодая девушка. Но я говорю: Я это предчувствовала.
Меня всегда искренне удивляло: как бы пристально я ни смотрела на Хитоси, иногда мне казалось, что его со мной нет. Даже когда он спал, я почему-то не могла удержаться и все время прикладывала ухо к его груди. Он весь озарялся улыбкой, а я невольно вглядывалась в него. В том впечатлении, которое он производил, в его выражении лица всегда чувствовалась какая-то неуловимость. Я долгое время думала, что, наверное, именно поэтому мне всё казалось таким мимолетным и непостоянным. Но какое мучение, если это было предчувствием.
За всю мою длинную жизнь – хотя мне всего 20 лет – я впервые потеряла любимого человека, и мне было так плохо, что казалось – вот-вот остановится дыхание. С той ночи, когда он погиб, мое сердце перенеслось в другое пространство и никак не может вернуться обратно. Я не могу смотреть на мир так, как смотрела раньше. В голове всё перепуталось, кидает то вверх, то вниз, никак не успокоюсь, я в полном оцепенении и все время тяжело дышать. Остается только жалеть, что меня коснулось то, с чем кому-нибудь другому не придется сталкиваться ни разу в жизни (аборт, унизительная работа, тяжелая болезнь и тому подобное).
Правда, мы были молоды, и, наверное, это не последняя любовь в моей жизни. Но всё равно мы видели разные несчастья, и они возникали у нас впервые. Мы выстроили эти четыре года, проверяя на вес и узнавая важность различных событий, – а это возможно, когда люди переходят к глубоким отношениям.
Теперь-то я могу кричать хоть в полный голос:
«Ты, дурацкий бог! Я… я смертельно любила Хитоси».
Прошло два месяца после смерти Хитоси. Каждое утро я пила горячий чай, облокотившись на перила моста через ту реку. Спать я не могла и начала бегать на рассвете – до моста и обратно.
Засыпать по ночам было страшнее всего. Точнее, мне было жутко просыпаться. Я боялась этого густого мрака, когда открываешь глаза и осознаешь, где ты действительно находишься. Мне всегда снились сны о Хитоси. Забываясь в мучительном, неглубоком сне, я то могла, то не могла увидеться с ним, но знала, что это сон и на самом деле мы больше никогда не встретимся. Поэтому даже во сне я старалась не проснуться. Сколько я встретила этих холодных рассветов, когда, не находя себе места, в холодном поту, с тошнотворной тоской я тупо открывала глаза. За занавесками светало, и меня выбрасывало в бледно-зеленое, безмолвное время. Было так одиноко и холодно, что хотелось оставаться во сне. Рассвет в одиночестве, когда больше уже не уснешь и мучаешься отголосками сна. Я всегда просыпалась в этот час. Я стала бояться этого времени – усталости от того, что не выспалась, и одиночества в долгом безумном ожидании первых утренних лучей. Тогда я решила начать пробежки.
Я купила две дорогих фуфайки, кроссовки и даже маленький алюминиевый термос. Начинать что-нибудь с подбора вещей – довольно-таки постыдное занятие, но мне становилось легче.
С наступлением весенних каникул я начала бегать. Я добегала до моста и возвращалась обратно, тщательно стирала полотенце и одежду, закидывала их в сушку и помогала маме готовить завтрак. Потом ненадолго засыпала. Так продолжалось изо дня в день. По вечерам встречалась с друзьями, смотрела видео и изо всех сил старалась всегда чем-то заняться. Но всё это… всё это было бесполезно. На самом деле мне ничего не хотелось. Только бы увидеть Хитоси. Но я чувствовала, что мне нужна какая-то работа – для рук, тела, головы. Мне хотелось надеяться, что если я не оставлю этих наивных усилий, они приведут меня к какому-то выходу. Никаких гарантий не было, но я верила, что как-нибудь продержусь. Когда у меня умерла собака и когда умерла канарейка, я в общем-то так и продержалась. Ну, а сейчас – главное испытание. Дни проходили, постепенно съеживаясь и засыхая, без всяких надежд. Я продолжала повторять свою молитву:
«Ничего, ничего. Придет день, и я выкарабкаюсь».
Река, до которой я добегала, была большой и делила улицу на две части. До белого моста мне требовалось 20 минут. Я любила это место. Мы всегда встречались здесь с Хитоси, который жил по другую сторону моста, и после его смерти мне здесь нравилось.
Я отдыхала на мосту, где не было никого, отхлебывала горячий чай из термоса, и шум реки обволакивал меня. Белая плотина нескончаемо тянулась вдаль, в голубой рассветной дымке виднелись улицы, на которые ложился туман. Когда я вот так стояла, окруженная чистым, до колкого холодным воздухом, мне казалось, что я хотя бы чуть-чуть приближалась к «смерти». На самом деле сейчас я могла легко дышать только в этом строго прозрачном, ужасно одиноком месте. Самоистязание? Ничего подобного. Потому что, если бы не это время, у меня совсем бы не осталось уверенности, что я смогу нормально прожить день. Это место сейчас было мне абсолютно необходимо.
В то утро я тоже проснулась от какого-то кошмарного сна. Половина пятого. Скоро рассвет, и я как обычно оделась и вышла на пробежку. Было еще темно, вокруг ни души. Воздух холодный, улицы – в белой дымке. Небо – темно-лазурного цвета, к востоку оно плавно переходило в красный.
Я старалась бежать бодро. Иногда, запыхавшись, начинала думать о том, что все эти пробежки, да еще и с недосыпа – просто издевательство над собственным организмом, но отметала прочь эти мысли, тупо надеясь, что, вернувшись домой, смогу уснуть. Когда я бежала по улицам, слишком тихим и безмолвным, сохранять четкость сознания было нелегко.
Шум реки становился всё ближе, небо постепенно менялось. По прозрачно-голубому небу начинал свой путь красивый солнечный день.
Добравшись до моста, я, как всегда, облокотилась на перила и стала рассеянно смотреть на покрытые легкой дымкой улицы, что погружались на дно голубого воздуха. Слышался сильный рокот реки, с белой пеной смывавшей все на своем пути. Пот мгновенно высох, в лицо дул прохладный речной ветер. В еще холодном мартовском небе виднелся ясный месяц. Изо рта шел пар. Не отрывая взгляда от реки, я налила в крышку термоса чай и собиралась его выпить.
– Это какой чай? Я тоже хочу, – вдруг раздалось из-за моей спины. Настолько неожиданно, что от испуга я уронила термос в реку. В руке осталась только одна крышка с горячим чаем, от которого шел пар.
В голове моей пронеслись разные мысли. Я оглянулась и увидела улыбающуюся женщину. Было понятно, что она старше меня, но возраст почему-то определить не удалось. Ну, лет двадцать пять, может быть… Короткая стрижка и большие, очень ясные глаза. Поверх легкой одежды было накинуто белое пальто – казалось, ей совсем не холодно, она непринужденно стояла, будто появилась ниоткуда. Улыбнувшись, она радостно сказала – нежно и немного в нос:
– Как у братьев Гримм, или у Эзопа? Очень похоже на басню про собаку.
– В том случае, – ответила я невозмутимо, – собака уронила кость, увидев собственное отражение в воде. Ей никто не мешал.
Женщина сказала с улыбкой:
– Что ж, в следующий раз куплю тебе термос.
– Спасибо. – Я попыталась улыбнуться. Она говорила очень спокойно, поэтому я не смогла рассердиться и даже сама подумала: какие пустяки. К тому же она совсем не походила на какую-нибудь чудачку или пьяную, на рассвете возвращающуюся домой. У нее были очень умные, ясные глаза, а лицо – такое глубокое, точно она постигла все радости и страдания этого мира. Поэтому безмолвный напряженный воздух казался с ней одним целым.
Я только смочила чаем горло, а остальное протянула ей:
– Возьмите, это вам. Чай Пуар.
– О, мой любимый. – Она приняла крышку тонкой рукой.
– Я совсем недавно здесь. В общем, приехала издалека, – сказала она с воодушевленным взглядом, какой бывает у путешественников, и посмотрела на воду.
– Путешествуете? – спросила я, раздумывая, для чего она притащилась сюда, где нет абсолютно ничего интересного.
– Да. Знаешь? Скоро здесь можно будет увидеть то, что бывает раз в сто лет, – ответила она.
– Раз в сто лет?
– Ага. Если всё сложится.
– Что сложится?
– Пока секрет. Но я обязательно тебе расскажу. Раз ты меня чаем угостила.
Она улыбалась, и у меня как-то не получилось расспросить ее поподробнее. Мир наполнялся близким утром. Свет растворялся в голубизне неба, и легкое белое свечение озаряло слои воздуха.
Мне пора было возвращаться домой, и я сказала:
– Пока.
Она прямо посмотрела на меня ясными глазами и произнесла:
– Меня зовут Урара. А тебя как?
– Сацуки, – представилась я.
– До скорой встречи, – сказала Урара и помахала рукой.
Я тоже помахала ей в ответ, оставив мост за спиной. В ней было что-то особенное. Я ничего не поняла из того, что она говорила, и она совсем не походила на человека, который живет, как все. Я бежала, и мои сомнения росли. Потом почему-то встревожилась и оглянулась: Урара еще стояла на мосту. Она смотрела на реку, и мне был виден ее профиль. Я поразилась. Она выглядела совсем другой. Я никогда не видела, чтобы у человека было такое суровое выражение лица.
Она заметила, что я остановилась, и опять, улыбнувшись, помахала мне рукой. Я тоже растерянно помахала в ответ и побежала.
Интересно, что она за человек? – думала я некоторое время. Постепенно в моей сонной голове четкими, ослепительными контурами в солнечном свете высветился образ загадочной женщины по имени Урара. Вот какое это было утро.
У Хитоси был младший брат, большой оригинал. Его странности понемногу проявлялись во всем: и в образе мыслей, и в том, как он реагировал на разные вещи. Он жил так, как будто родился и воспитывался в другом измерении, а когда чуть-чуть подрос, его раз – и выкинули сюда: ну-ка поживи тут. Я всегда так думала о нем, с нашей первой встречи. Звали его Хиираги. Родной брат погибшего Хитоси, в этом месяце ему исполнилось восемнадцать лет.
В кафе на четвертом этаже универмага, где мы договорились встретиться, Хиираги пришел прямо после школы, одетый в девчачью школьную форму: юбку и матроску.
Вообще-то мне было ужасно стыдно, но он вошел в кафе как ни в чем ни бывало, и я притворилась невозмутимой. Он сел напротив, сделав глубокий выдох, и спросил: «Давно ждешь?» Я покачала головой, и он радостно улыбнулся. Когда он делал заказ, официантка очень пристально оглядела его сверху вниз и, не скрывая удивления, сказала: «заказ принят».
Он не был похож на брата, но, часто, когда я смотрела на его пальцы, на то, как иногда менялось выражение его лица, мое сердце было готово остановиться.
– А-а, – нарочно произносила я в такие моменты.
– Что? – Хиираги смотрел на меня, держа в руке чашку.
– По-похож, – заикаясь, говорила я. И тогда Хиираги, говоря: «пародия на Хитоси», – показывал Хитоси. И мы смеялись. Нам ничего не оставалось делать – только играть вдвоем, подтрунивая над своими сердечными ранами.
Я потеряла любимого, а Хиираги потерял сразу и старшего брата, и свою девушку.
Его девушку звали Юмико – ровесница Хиираги, красивая, невысокого роста, хорошо играла в теннис. У нас была небольшая разница в возрасте, мы дружили и часто проводили время вчетвером. Сколько раз я приходила в гости к Хитоси домой, а к Хиираги приходила Юмико-сан, и мы всю ночь вчетвером играли в компьютерные игры.
В ту ночь Хитоси поехал куда-то на машине и взялся подвезти до вокзала Юмико-сан, которая заходила к Хиираги. По дороге он попал в аварию. Не по своей вине.
Они умерли мгновенно.
– Ты всё бегаешь по утрам? – спросил Хиираги.
– Ага, – ответила я.
– А что ж так растолстела?
– Да я днем валяюсь, ничего не делаю. – Я непроизвольно улыбнулась. На самом-то деле я так похудела, что это было видно невооруженным глазом.
– Если спортом заниматься, то это и для здоровья полезно, так ведь? Да, тут вдруг поблизости открыли место, где очень вкусный какиагэдон [ 1] подают. И калорийный. Давай сходим. Прямо сейчас, давай? – сказал он. Хитоси и Хиираги сильно отличались друг от друга по характеру, но в них была такая естественная заботливость, не напоказ и без всяких тайных целей, а от хорошего воспитания. Такая же заботливость, когда бережно заворачиваешь колокольчик в носовой платок.
– Хорошо, пошли, – ответила я.
Школьную форму, которую сейчас носил Хиираги, подарила ему на память Юмико-сан.
После ее смерти он ходил в ней в школу, хотя там вообще не носили формы. Юмико-сан любила форму. И его, и ее родители со слезами отговаривали этого мужчину в юбке, говоря, что Юмико-сан такому бы не обрадовалась. Но Хиираги смеялся и не поддавался на их уговоры. Когда я спросила:
– Ты ее носишь из-за того, что переживаешь? – он ответил:
– Нет, не из-за этого. Умерших не вернуть, а вещь – это всего лишь вещь. Но от этого какая-то твердость в душе появляется.
– Хиираги, сколько еще ты ее будешь носить? – спросила я.
И он сказал: «Не знаю», немного помрачнев.
– А тебе никто ничего не говорит? В школе странные слухи про тебя не распускают?
– Нет, это же я.– Он с давних пор говорил о себе, используя местоимение «ватаси» [ 2] . – Мне все очень сочувствуют. А девчонки так просто с ума по мне сходят. Это, наверное, потому что в юбке лучше понимаешь, что чувствуют женщины.
– Ну, тогда все в порядке, – улыбнулась я. За стеклом, на противоположном этаже радостные покупатели оживленно делали покупки. Вечерний универмаг с ярко освещенными рядами весенней одежды, казалось, был наполнен счастьем.
Теперь я всё поняла. Его форма-матроска – это мои утренние пробежки. У них та же роль. Просто я не такая оригиналка, как он, поэтому мне достаточно просто бегать по утрам. На него же подобные занятия не действуют и не могут служить поддержкой, поэтому он выбрал девчачью форму. Но и то, и другое – всего лишь средство вдохнуть жизнь в иссохшее сердце. Чтобы отвлечься и выиграть время.
За эти два месяца и у меня, и у Хиираги появилось выражение лица, которого раньше никогда не было. Мы будто боролись с мыслями об утрате. Поддавшись внезапным воспоминаниям, мы оказывались во мраке неожиданно подступавшего одиночества, и незаметно для нас самих всё отражалось у нас на лицах.
– Если я соберусь пойти куда-нибудь поужинать, я позвоню тебе домой. Хиираги, или тебе лучше дома остаться? – Я собралась уходить.
– А, ну да. Сегодня отец в командировке, – ответил он.
– Мама одна? Тогда иди домой.
– Нет, можно заказать что-нибудь с доставкой на дом. Еще рано, она, наверное, ничего не приготовила. Заплачу деньги и сюрприз – ужином угощает сын.
– Это ты очень мило придумал.
– Не будем падать духом. – Хиираги радостно улыбнулся. Обычно он казался взрослым, но в такие минуты выглядел совсем мальчишкой.
Однажды зимой Хитоси сказал:
– У меня есть младший брат. Его зовут Хиираги.
Тогда я первый раз услышала от него о брате. Небо было пасмурным и тяжелым – того и гляди пойдет снег, – и мы спускались по длинной каменной лестнице на задворках школы. Держа руки в карманах пальто, Хитоси сказал, выпуская клубы пара:
– Он совсем взрослый, не то что я.
– Взрослый? – Я засмеялась.
– Такой бесстрашный, что ли. Но если что-то нашей семьи касается, он прямо ребенком становится, просто смешно. Вот вчера отец слегка порезал руку стеклом, и Хиираги так растерялся, бедный, как будто небо и земля перевернулись. До того неожиданно, что я даже вспомнил сейчас.
– А сколько ему?
– Ему? Пятнадцать, кажется. Но он такой странный. Даже трудно поверить, что мы братья. Увидишь его – так и ко мне, наверное, станешь плохо относиться. Да, чудной он, – сказал Хитоси, улыбаясь так, как улыбаются только старшие братья.
– Хорошо, вот пройдет время, и странности перестанут мешать тебе его любить – тогда нас и познакомишь.
– Это я так, пошутил. Ничего страшного. Вы наверняка подружитесь. Ты тоже не без странностей, а Хиираги хороших людей сразу видит.
– Хороших людей?
– Да-да.
Хитоси стоял ко мне в профиль и улыбался. В такие моменты он всегда смущался.
Лестница была очень крутой, и мы торопливо спускались. Начинало смеркаться, и зимнее небо прозрачно отражалось в окнах белого школьного здания. Ступенька за ступенькой, я помню свои черные ботинки, гольфы и подол школьной формы.
Наступил вечер, полный весенних запахов.
Форма-матроска Хиираги скрылась под пальто, и я перевела дух. Витрины универмага ярко освещали тротуар, лица людей в нескончаемом потоке тоже сверкали белым светом. Ветер доносил сладкий аромат, и хотя уже чувствовалась весна, было еще холодно, и я достала из кармана перчатки.
– Этот ресторанчик с темпурой [ 3] совсем рядом от моего дома, давай пройдемся немного, – сказал Хиираги.
– Нужно по мосту пройти, да? – спросила я и замолчала. Я вспомнила Урара, которую там встретила. Каждое утро я бывала у реки, но ее больше не видела… Я рассеянно думала об этом, когда Хиираги неожиданно громко сказал:
– Домой я тебя провожу, конечно. – Наверное, принял мое молчание за нежелание тащиться в какую-то даль.
– Да что ты? Еще рано, – поспешно ответила я, и подумала, на этот раз не произнося вслух: «По-похож». Сейчас он был так похож на Хитоси, что даже не стоило пародировать. Хотя он никогда не нарушал установленных границ в общении, его заботливость проявлялась как привычка, рефлекторно, и от этой холодности и честности мне всегда становилось ясно и отчетливо. Ощущение прозрачной взволнованности. И сейчас это ощущение вспомнилось мне необычайно живо. Оно грело. Оно приносило боль.
– Я просто вспомнила, как недавно утром, во время пробежки я видела на мосту одного странного человека, – сказала я на ходу.
– Странного человека? Мужчину? – Хиираги засмеялся. – И не страшно тебе бегать ранним утром?
– Нет, не в этом смысле. Женщину. Почему-то никак не могу ее забыть.
– А-а… Может, опять встретитесь.
– Хорошо бы.
Да, почему-то мне очень хотелось встретиться с Урара. Хотя я видела ее всего один раз, мне хотелось с ней встретиться. Ее выражение лица… У меня тогда чуть сердце не остановилось. Только что ласково улыбалась, а когда осталась одна, то будто «дьявол, принявший человеческое обличье, вдруг стал упрекать себя: всё, хватит расслабляться, ничему больше не доверяй». Такое вряд ли забудешь. Мне показалось, что мои страдания и горести не идут с этим ни в какое сравнение. Это давало надежду на то, что, может быть, у меня еще есть что-то впереди.
На большом перекрестке нам с Хиираги стало неуютно. Здесь произошла авария. И сейчас движение было оживленным. Мы остановились на красный свет.
– А где привидения? – засмеялся Хиираги, но в глазах его совсем не было смеха.
– Так и думала, что это скажешь, – попыталась улыбнуться я.
Лучи фар перекрещивались, световые потоки поворачивали к нам. Светофор ярко мигал во тьме. Здесь умер Хитоси. Я замерла. Там, где умер любимый человек, время остановилось навечно. Люди молятся о том, чтобы удалось оказаться в том месте, чтобы им передались те же страдания. Часто во время экскурсии в какой-нибудь замок говорят: столько-то лет тому назад здесь ходил такой-то – это история, которую ощущаешь собственным телом. Всякий раз, когда я раньше слышала подобное, я думала: что за ерунда? Но теперь по-другому. Мне кажется, я понимаю.
Этот перекресток, эти оттенки вечера, ряды зданий и магазинов – последнее, что видел Хитоси. И всё это было не так давно.
Ему было страшно? Вспомнил ли он меня хотя бы на мгновение? Светила ли так же, как сейчас, высоко в небе луна?
– Зеленый.
Я задумчиво смотрела на луну, так что Хиираги пришлось даже потрясти меня за плечо. Прохладно-белый нерезкий свет был необычайно красив – совсем как жемчуг.
– Ну и вкуснятина, – сказала я. Мы сидели за стойкой нового, пахнущего деревом ресторанчика и ели какиагэдон, вкусный настолько, что заставлял вспомнить, каким бывает аппетит.
– Видишь? – сказал Хиираги.
– Так вкусно – прямо думаешь: хорошо, что удалось дожить до этого, – сказала я. От моих похвал официант за стойкой даже засмущался.
– Я же говорил! Я был уверен, что ты так скажешь. У тебя правильное чутье. Я так рад, что тебе понравилось. – Он выпалил всё это на одном дыхании, рассмеялся и пошел заказывать то же самое для матери.
Я упрямая. Да и нет другого выхода – только жить дальше, хотя эта мгла пока еще тянет за ноги. Так я думала, смотря на какиагэдон перед собой. А еще мне хотелось, чтобы этот мальчик скорее научился бы снова смеяться – как сейчас, не надевая девчоночью форму-матроску.
Полдень. Вдруг зазвонил телефон.
Я простудилась, прекратила бегать по утрам и в полудреме лежала в кровати. Звонки настойчиво врывались в слегка воспаленное сознание, и я вяло поднялась. Никого из домашних, похоже, не было, и мне ничего больше не оставалось – только плестись в коридор и брать трубку.
– Да.
– Алло. Сацуки-сан дома? – Незнакомый женский голос назвал мое имя.
– Я слушаю, – ответила я, недоумевая.
– А это я, – сказала женщина, на том конце провода. – Я, Урара.
Я поразилась. Она всё время меня ужасно пугает. Я совершенно не ждала этого звонка.
– Извини, что я так вдруг. Ты сейчас свободна? Можешь выйти?
– Ну… могу. А откуда, откуда ты узнала, где я живу? – спросила я дрожащим голосом. Она, похоже, звонила с улицы, доносился шум машин. Я поняла, что она улыбается.
– Когда очень хочется узнать, само собой узнается, – сказала Урара, будто произнесла заклинание. «Ой ли?» – прежде, чем я успела подумать, она сказала: – Хорошо, на пятом этаже супермаркета около вокзала, там, где термосы продают, – и повесила трубку.
Я так плохо себя чувствовала, что в другом случае лежала бы дома и никуда не выходила. Положив трубку, я подумала: «Ну, попала». Ноги подкашивались, температура, похоже, поднималась. Но несмотря на это, подогреваемая любопытством, я стала собираться. У меня не было ни тени сомнения, будто в глубине души зажегся свет подлинных желаний, и он подсказывал: иди.
Потом я поняла, что в то мгновение судьба была лестницей, ни одну ступеньку которой нельзя было пропустить. Если пропустишь – не сможешь подняться до самого верха. А оступиться легче всего. Наверное, тогда мною двигал слабый умирающий свет, теплившийся в душе. То было свечение во мраке, о котором я думала, что без него лучше спится.
Я тепло оделась и села на велосипед. Стоял полдень, окутанный теплым светом, напоминающим о том, что весна действительно пришла. Только что родившийся ветерок приятно обдувал лицо. Деревья вдоль дороги стали понемногу покрываться младенческой зеленой листвой. Светло-голубое небо было в легкой дымке и тянулось далеко за пределы улицы.
Я не могла не чувствовать, как внутри у меня все скрежещет от этой обильной свежести. В моем сердце никак не находилось места для весеннего пейзажа. Он просто отражался на поверхности, как у вертящихся мыльных пузырей. Люди проходили мимо, их волосы сверкали в лучах света, они выглядели счастливыми. Всё дышало, свечение росло, оберегаемое мягким солнцем. В этом красивом, переполненном жизнью пейзаже я с любовью вспоминала о пустынных зимних улицах, каменистых речных берегах на рассвете. Хотелось исчезнуть, разлететься на мелкие кусочки.
Урара стояла спиной к рядам термосов. На ней был розовый свитер, спина прямая, как струнка, среди толпы она выглядела моей ровесницей.