Я сгоряча предложил было ликвидировать Фому, представив это Божьей карой за неверие, однако Фабриций решительно воспротивился – «Это же будет шито белыми нитками, экселенц! И потом, нам нужно вселить в них веру, а не страх, иначе вся эта затея бессмысленна». На протяжении всей следующей недели, которую община провела под домашним арестом, друзья обрабатывали упрямца, и тот потихоньку начал сдавать позиции. Самое большое впечатление, однако, на него почему-то произвел рассказ об Эммаусском явлении, который мы не преминули довести до учеников. Короче говоря, когда «Иешуа» вновь возник внутри запертого дома и обратился непосредственно к Фоме: «Подай перст твой, и вложи его в раны мои, и не будь неверующим, но верующим!» – этот блеф отлично удался. Фома в раскаянии пал на колени, и инцидент был исчерпан.
Тем временем полицейская активность в Иерусалиме пошла на убыль, и мы, с соблюдением всяческих предосторожностей, перебросили учеников домой, в Галилею. Здесь опять начались неприятности, ибо все они немедленно перессорились; еще во время своего Иерусалимского сидения эти ребята начали всерьез обсуждать животрепещущий вопрос – кто из них больше всех любил Господа? Мы поначалу не придали этому значения: дети – они и есть дети. К сожалению, в Галилее процесс пошел ураганными темпами; мы и глазом не успели моргнуть, как Иоанн всерьез начал тянуть одеяло на себя, а четверо вообще откололись и начали проповедовать – по собственному разумению – такое, что Фабриций только за голову хватался. Бедняга Петр, между тем, совершенно растерялся и утратил контроль над ситуацией в общине.
Следовало немедленно вмешаться, пока община не распалась вовсе. Фабрицию пришлось повторить свой эммаусский опыт на Генисаретском озере. Даже не пытаясь впрямую выдать себя за Учителя (эта неопределенность позволяла ему, в случае чего, отыграть назад и заявить о себе как о «посланце»), советник, тем не менее, произвел на учеников куда более яркое впечатление, чем наш декорированный ранами имитатор. Результат и на этот раз превзошел все ожидания: Фабрицию удалось и подтвердить лидерство Петра, и аккуратненько осадить Иоанна, и восстановить треснувшую было монолитность общины.
Между тем, наступала пора для завершения операции. Галилейская почва была уже достаточно подготовлена для посева (их земляк оказался-таки Мессией, что бы там не говорили эти спесивые иудеяне!), и теперь самое время было устроить публичную демонстрацию. Ее мы и осуществили на Горе Галилейской, где как-то вечером наш имитатор явился толпе в несколько сот человек, предводительствуемой вновь объединившимися учениками. Конечно, лучше было бы продемонстрировать народу Фабриция, дабы тот произнес соответствующую проповедь, однако здесь нас подстерегала опасность иного характера. Слух о «явлениях» давно уже достиг властей; хотя все подходы к месту надежно контролировали наши люди, в толпе почти наверняка были и иудейские агенты, а среди них случайно могли оказаться и знающие в лицо советника по культуре.
Головы у учеников опять пошли кругом, ибо воспоминания о Генисаретском явлении были еще слишком свежи в их памяти, и кое-кто из них возроптал. К счастью для нас, строптивцы в итоге не устояли перед напором ими же и порожденной молвы о Мессии. Нам, однако, пришлось в итоге отказаться от тщательно проработанной финальной инсценировки с «вознесением Господа на небеса». Фабриций заявил, что теперь общественное мнение уже сформировано настолько, что вполне можно ограничиться и просто массированным выбросом слухов о событии – результат будет точно таким же. Так оно и оказалось.
И вот, когда операция «Рыба» была уже практически завершена, меня внезапно вызвал к себе на ковер Игемон. В последнее время в Палестине наблюдается необъяснимый рост популярности подрывного учения некого Иешуа Назареянина, благополучно казненного около месяца назад, но потом якобы «воскресшего». Известно ли мне, что у иудейских властей возникли подозрения, будто бы это «чудесное» событие инспирировано некими «внешними силами», и Синедрион начал соответствующее расследование? А если известно, то какого черта я ничего не предпринимаю? А если предпринимаю, то почему не докладываю об этом? Понимаю ли я, какую гигантскую опасность для власти Кесаря представляет усиливающееся учение Назареянина? Это хорошо, что понимаю; а то вот давеча прокуратора посетили первосвященники, так они думают, будто они одни такие умные…
– Короче говоря, необходимо немедленно начать расследование, параллельное синедрионовскому. И если действительно в наших структурах будут выявлены отдельные личности, которые, используя служебное положение, сознательно или по недомыслию ворожат мятежникам… Когда доложить результаты? Вчера!!! Пошевеливайся, трибун, и спаси тебя Меркурий – покровитель воров, если к этой истории и вправду приложили руку твои люди! – Тут Игемон привстал, упершись кулаками в столешницу, и рявкнул: «Именем Кесаря!!» Я молча козырнул и вышел – строевым шагом.
Что бы это все могло значить? И чем дальше я над этим размышлял, тем больше мне не нравилась необъяснимая истерика прокуратора. Конечно, в заключительной фазе операции мы немножко наследили, однако ситуация нами полностью контролировалась, и оснований для паники не было решительно никаких. За пределы нашей службы никакие утечки в принципе невозможны, поскольку даже внутри нее никто кроме нас с Фабрицием не в силах сложить осмысленную мозаику из разнообразных оперативных мероприятий последнего времени. Единственный, кто владеет самоценным фрагментом информации – наш имитатор; им действительно придется пожертвовать, но тут никаких проблем вроде бы не предвидится.
А остальные… Петроний с его ребятами? – занимались ликвидацией перебежчика, и ничего более. Оперативники, задействованные в операциях прикрытия? – должны были оградить учеников от самосуда, могущего спровоцировать беспорядки. Руфий, умерший-таки от перитонита на третий день после захвата Иуды? – был убит на месте при ночном нападении террористов на римский патруль близ Эммауса (поди проверь!). «Ангелы в белых одеяниях» и эксперт по изменению внешности? – гм… Да, пожалуй… Наш резидент в княжестве Самосата недели три назад сообщал о резко возросшей активности парфянской разведки и, как водится, жаловался на некомплект личного состава; пожалуй, следует удовлетворить его запрос. Что там еще? Финансовые отчеты? Ну, с этим у меня всегда был порядок – комар носа не подточит. Чего же все-таки хочет от меня прокуратор?
Боюсь, что дело тут вовсе не в расследовании Синедриона (эти еще ничего не накопали, да и накопать не могут), а в чем-то куда более серьезном. То ли в сферах произошли какие-то крупные, но неразличимые пока с моего пигмейского уровня сдвиги. То ли прокуратор сам пришел к выводу, что посеянные нами семена всходят слишком уж дружно и буйно, и единожды выпущенного джина уже не загонишь в кувшинчик «противодействия еврейскому экстремизму». А коли так, то проводимая мною сейчас зачистка концов имеет вполне прогнозируемый и печальный для меня лично финал: я и живу лишь до того момента, пока не закончу эту работу. Придя к сему неутешительному выводу, я немедленно сел за составление документа о ходе операции «Рыба» – того самого, что Вы, проконсул, держите сейчас в руках.
Однако работа есть работа. И я отправился навестить приболевшего простудой советника по культуре, а заодно и обсудить с ним мероприятия по заметанию «римского следа» в последней фазе операции «Рыба». Игемон, например, сам изрядно натоптал на нашем начищенном паркете со своими неуклюжими попытками добиться судебного оправдания Иешуа. Мне теперь приходилось распускать слухи о том, что Пилат якобы действовал по наущению своей жены, имевшей во сне «откровение свыше». Эта нелепая сплетня (прокуратор отродясь не был женат) удивительным образом пошла в народе буквально «на ура». Следовало также позаботиться о слухах, будто бы Иуда и вправду покончил с собой, и еще о многом другом.
Советник встретил меня без особой радости. В последнее время он, пользуясь тем, что аврал закончился и напряжение спало, практически устранился от работы над «Рыбой» под предлогом болезни. В действительности же Фабриций, как я и предполагал, просто погрузился с головой в черную меланхолию; такое случалось и ранее, однако никогда еще эти приступы не бывали столь тяжелы и продолжительны. Равнодушно выслушав все мои соображения, он, явно через силу, погрузился на пару минут в размышления, а затем заметил, что если я в будущем решу пожертвовать частью учеников Иешуа (дабы преследования со стороны официальных властей подняли авторитет секты в глазах народа), то Петра мне следует спасать при любых обстоятельствах и «не считаясь с потерями». Кроме того, он рекомендует вовлечь в деятельность общины «назореев» (так теперь именовали себя последователи Иешуа) какого-нибудь высокообразованного идеолога из числа фарисейских ортодоксов. Эта последняя идея показалась мне совершенно нелепой; памятуя, однако, о том, что советник обыкновенно слов на ветер не бросает, я решил обдумать ее на досуге.
– Впрочем, может быть, ты по выздоровлении сам и составишь на эту тему оперразработку?
– Возможно, – равнодушно кивнул советник. – Скажите-ка мне лучше вот что, экселенц: как и когда Иуда получил свою агентурную кличку – «Демиург»?
– Понятия не имею: она ведь у него еще со времен спецназа. А что это тебе вдруг?..
– Да так… Просто я все эти дни размышлял, отчего это Он тогда, в претории, обратился ко мне со словами: «Что делаешь – делай скорей!» – и вот давеча нашел ответ. Все дело в том, что мы с Иудою тезки: Фабриций – Демиург, два сапога – пара… Вот я и интересуюсь – а не было ли все это предопределено уже в тот момент, когда Иуде подбирали псевдоним?
Признаться, я не сразу понял, что он имеет в виду.
– А-а-а! Вот ты о чем… Действительно, два «Мастера»!.. Ну и что ж с того? Уж не хочешь ли ты сказать, что Иешуа была известна агентурная кличка Иуды? Тогда ведь остается допустить, что он вообще знал о «Рыбе» все!
– Полагаю, что именно так оно и было.
Я уставился на советника. Шутит, что ли? Нашел время…
– Попытайтесь тогда придумать этой Его фразе другое объяснение, экселенц.
– Не впадайте в панику, центурион! Утечка по «Рыбе» совершенно невозможна – ну, разве что вы сами и есть ее источник; а раз нет – остается только случайность. Уж вам-то должно быть известно, что случаются и более странные совпадения; вспомните, к примеру, на чем тогда завалилась парфянская сеть в Десятиградье!
Фабриций некоторое время внимательно разглядывал меня (мне почему-то показалось, что с сожалением), а затем произнес – сухо и как-то окончательно: «Как вам будет угодно, экселенц. Совпадение – так совпадение. И давайте забудем об этом разговоре». А ведь он совсем плох, вдруг понял я.
– Послушай-ка, центурион. Сдается мне, что кое-кому сейчас самое время отдохнуть. Поезжай в Антиохию, а если хочешь – в метрополию, встряхнись там как следует. С завтрашнего дня ты в отпуске; считай, что это приказ.
– В отпуске… Это интересная мысль, экселенц, – задумчиво произнес советник и вдруг тихонечко рассмеялся. Странный это был смех – у меня от него как будто проползла по хребту ледяная сороконожка; а может… да нет, зрачки вроде бы в норме…
Тут-то мне и попалась на глаза пухлая рукопись, лежащая на письменном столе советника; чтобы сменить тему, я вежливо спросил – не вернулся ли тот к своим переводам с хананейского, в порядке лечения от хандры. Фабриций, отчего-то смутившись, принялся объяснять, что рукопись эта (он называл ее «Документ Q» – видимо, от «quaesitio») – выполненный им литературный перевод на греческий всех известных ему из агентурных источников проповедей Иешуа, а также описание происшедших в Иерусалиме событий; последнее, разумеется, полностью очищено от каких бы то ни было оперативных деталей. Он полагает, что все эти свидетельства никоим образом не должны пропасть для истории. Одним словом, ушел я в твердой уверенности, что мы с центурионом мыслим и действуем одинаково, с той лишь разницей, что я страхуюсь от Предосторожности Игемона, а центурион – от моей; это нормально, тут обижаться – грех.
Не то чтобы меня встревожили измышления центуриона о сверхъестественном всеведении Иешуа – вовсе нет. Мне, конечно, здорово не понравился сам резидент, однако за годы совместной работы я как-то попривык к его странностям. И все-таки была, была в той сцене какая-то упущенная мною несообразность, и на протяжении всего дня она преследовала меня подобно соринке в глазу, причем чем дальше, тем сильнее.
Раз за разом прокручивал я в памяти весь эпизод – деталь ускользала. Лингвистические экзерсисы советника относительно Фабриция-Демиурга? – чепуха. Его странный смешок? – явно теплее, но все равно не то… Странно, голову даю на отсечение, что деталь эта лежит где-то на самой поверхности! На самой поверхности… Пень с глазами! Ведь рукопись советника лежала прямо на столе; на столе, а не в тайнике – как у меня…
А вот теперь все и вправду стало ясно. Значит, Фабриций действительно развалился на куски, послав все на свете к чертовой матери; и он, похоже, в таком состоянии, что способен на самые безумные выходки – вплоть до того, чтобы и вправду пустить по рукам свой «Документ Q». Советнику, между тем, не хуже моего известны правила игры, и первый их пункт гласит: разведчик, утративший над собою контроль, становится источником смертельной опасности для своей организации, а потому подлежит немедленной изоляции. Страшно подумать, что может натворить слетевший с катушек резидент, в чьих руках находятся и сохранность всей долгими годами создаваемой агентурной сети, и, между прочим, жизнь составляющих ее людей. Вот потому-то в нашей с Фабрицием профессии и не существует такого понятия, как «простительная человеческая слабость», а есть расстрельная статья 17-б – «Измена Родине в боевой обстановке».
Вот так. Думал, что все следы «Рыбы» уже прибраны, методично подчищал последние мелочи, а главную-то опасность, как выяснилось, чуть не проморгал. Итак, для начала надлежит, не теряя ни минуты, взять центуриона под колпак и перекрыть все его каналы связи – тут все ясно и безвариантно. А вот теперь думай: есть ли хоть малейшая зацепка, чтобы все-таки отмазать этого дурака от вышки?
Еще пару месяцев назад я мог бы его тихонечко «положить на сохранение» в одну из наших охраняемых загородных резиденций, а там, глядишь, как-нибудь бы рассосалось. Однако теперь – согласно новейшей инструкции – дело немедленно перейдет в ведение внутренней контрразведки, а я утрачу над ним всякий контроль. Дальнейший ход событий очевиден: несколько суток конвейера – и советник развинтится на всю резьбу; в числе прочего выплывет и правда об операции «Рыба»… Не каждый день идеологически выдержанным бездельникам из внутренней контрразведки перепадает такой лакомый кусочек – реальный заговор главы провинции и региональных руководителей двух секретных служб Империи (а как еще прикажете называть «Рыбу»?); уж эти-то, будьте уверены, его из зубов не выпустят. Так вот чего в действительности добивается от меня прокуратор!.. Собственно, тут и возразить-то нечего: Фабриций действительно ни при каких обстоятельствах не должен попасть в руки следствия; я имею в виду – живым.
Размышляя на эти печальные темы, я чисто механически запросил для ознакомления досье Фабриция. Посланный вернулся, однако, с пустыми руками: два часа назад досье было истребовано Квинтом Симплицием, новым шефом внутренней контрразведки. Мой запрос уже доведен до его сведения, и тот просил передать, что в ближайшее время лично вернет мне все эти материалы; в шесть пополудни меня устроит? Я ощутил внезапную тошноту и удушье – как от точного тычка в солнечное сплетение.
Вот и все. Фабриций доигрался: акула безошибочно учуяла в воде привкус крови, и теперь ее ничто не остановит. Мне же – ради спасения «Рыбы» и наших с прокуратором голов – надлежит немедленно обрубить все концы, выходящие на попавшего под колпак советника. Проблема в том, что не только прикрыть, но и даже ликвидировать его уже невозможно: для меня и моих людей он теперь стал «неприкасаемым». Тогда… Тогда мне, кажется, настала пора в очередной раз замириться с коллегой Нафанаилом. Смерть от кинжала диверсантов из Отдела специальных операций – легкая смерть, и, ей-Богу, это самое лучшее из того, что может ожидать центуриона. Не сомневаюсь, что он и сам одобрил бы это решение. Такие дела.
– …Возвращаю вам это досье, любезный Афраний. Мне кажется, его содержимого вполне достаточно для немедленного отстранения центуриона Фабриция от работы – это для начала. У меня ведь нюх на оборотней; клянусь Плутоном, я и этого выведу на чистую воду в ближайшие дни!
– Вот как? И на какую же из вражеских служб, по вашим данным, работает центурион?
– Да при чем тут это! Неразборчивость в связях, личная нескромность, высказывания, попахивающие «оскорблением величества»… И главное – ведь он же не сегодня-завтра сделает себе обрезание! А может, и уже сделал, а?
– Гм… Боюсь, квестор, что Главное разведуправление Империи – а оно одно только вправе отстранять от работы своих резидентов – может не счесть ваши доводы достаточно вескими.
Этот бесцветный человечек с дряблыми, какими-то перепончатыми лапками убил больше поданных Кесаря, чем любой из вражеских полководцев, и явно не собирался останавливаться на достигнутом. Квинт Симплиций выдвинулся в Риме во время последних чисток – да так резво, что сам Сеян, похоже, начал опасаться своего бывшего вольноотпущенника, а потому быстренько произвел его в надлежащий чин и сплавил на край света – в Иудею. Самое место для антисемита с наклонностями хорька в курятнике…
– В том-то и дело, Афраний, что ГРУ наверняка начнет его покрывать – честь мундира, кастовая солидарность и все такое. Но вы ведь, как я вижу, тоже копаете помаленьку под этого аристократишку – не просто же так вы полезли в его досье, а? Так, может, объединимся: передайте ваши материалы по центуриону нам, просто чтобы появился формальный повод для ареста, всего на несколько часов. А за это время – гарантирую! – мои специалисты получат от него такие признания, что его ГРУ-шное начальство не посмеет ерепениться. Весь навар за разоблачение этого перерожденца и двурушника, естественно, пополам; ну что, по рукам?
На чем же он собрался меня ломать? Козыри свои пока прячет в рукаве. Если только… если только это все не чистый блеф. Ну-ка, обострим игру.
– Признаться, я не вполне вас понимаю, квестор. Что – конкретно – вы собираетесь инкриминировать Фабрицию? Несанкционированные контакты с парфянскими дипломатами? поддержку какой-нибудь еврейской подрывной организации? что? (Ну же!..)
– Ну, если бы мы уже располагали такими данными, так зачем бы я стал к вам обращаться?
А он, часом, не сумасшедший? Уму непостижимо – неужто он вправду ожидает, что я так вот, за здорово живешь, сдам своего сотрудника? Хотя черт знает, может у них там, в метрополии, это теперь в порядке вещей.
– Так значит, ничего конкретного у вас на руках нет – ну, если не считать вашего «нюха». Мне это, признаться, как-то непривычно: Фабриций все ж таки офицер разведки, не хрен с бугра…
– Подумаешь, «офицер разведки» – тоже мне, персона королевской крови! Да знаете ли вы, сколько сенаторов сидели передо мной на привинченном к полу табурете? Не считая патрициев и всякой шушеры из всадников, вроде здешнего прокуратора; эх, было времечко!.. Так значит, как я понимаю, от сотрудничества вы отказываетесь; что ж, не хотите – не надо, обойдемся без вашей помощи. Только вот иронизировать насчет моего нюха я вам не советую, Афраний, ох как не советую!
– Ну, раз уж речь зашла о вашем нюхе, то позвольте вам напомнить об одном деле трехнедельной давности. В нашей Галилейской резидентуре произошел тогда крупный провал, и мы, как всегда в таких случаях, начали внутреннее расследование. Однако кое-кто – не будем тыкать в него пальцем – решил быстренько заработать на этом деле орденок в петлицу; он полагал, что поймать настоящего шпиона ничуть не сложнее, чем выбить из перепуганного обывателя признание в «оскорблении величества». И пока я в Тивериаде определял на ощупь – какие из наших явок засвечены, а какие нет, вы, квестор, размахивая новейшими инструкциями, добились изъятия дела о галилейском провале из моего ведения и передачи его в вашу службу. И вы еще, помнится, публично посулили тогда найти виновных в течение трех дней. Так вот, я сейчас обращаюсь к вам вполне официально – как Координатор спецслужб Империи по Юго-восточному Средиземноморью: извольте доложить, насколько продвинулось с той поры ваше расследование?
– Ну, нами проводится агентурная работа… И эти… Оперразработки… В конце концов, я по своему рангу не обязан вникать во все детали!
– Детали меня тоже не интересуют, квестор. Установлен ли источник утечки? Да или нет? Не слышу ответа!.. (Обостряй, все время обостряй – пусть-ка он сходит со своего козыря!) Произошел крупнейший за последние годы провал – а вы отстраняете от расследования настоящих профессионалов и заменяете их людьми, которые только и умеют, что отбивать печенки подследственным. Мои оперативники в Галилее ежечасно рискуют шкурой – а вы тем временем обнюхиваете их анкеты на предмет еврейских родственников…
– Па-азвольте!..
– Не позволю!! Может, вы и запамятовали, любезный, – так я вам напомню: ваша служба называется «внутренней контрразведкой», и первейшая ваша обязанность – обеспечивать безопасность добывающих сетей. А вы тут занимаетесь всякой хренью!!!
– Значит, так: Иерусалимский резидент ГРУ – откровенный юдофил, но это все, по-вашему, «хрень»; я вас правильно понял, трибун?
– Именно так. Я, к вашему сведению, тоже юдофил.
– ?!?
– Разведчик, любезный мой Симплиций, обязан любить своего врага, любить трепетно и нежно – иначе он никогда не сумеет нащупать его сонную артерию.
– Для меня это все слишком сложно, достопочтенный Афраний; я ведь из простых, гимнасиев не кончал… Мой долг – и как подданного Кесаря, и как истинного арийца – проинформировать его высокопревосходительство Сеяна о том, что руководство местных Органов утратило политическое чутье и национальное самосознание и пошло на поводу… – Он произносил все это внушительно, веско, ну прямо «Цицерон против Катилины» – и вдруг ни с того ни с сего завопил, срываясь на визг: «Я вам тут всем покажу, как превращать Органы в синагогу, слышите, вы!!»
Я откинулся в кресле и на секунду прикрыл глаза, боясь поверить своему везению; Господи, неужто пронесло? Выходит, я просто испугался собственной тени: этот охламон так и не сумел накопать ничего конкретного – ни по «Рыбе», ни по последним Фабрициевым фокусам. Вечная история с этими борцами за чистоту расы: гоняются – глаза поперек – за фантомами, а реальную угрозу в итоге не замечают, пока их не шандарахнут кастетом по затылку.
– Прежде чем вы уйдете, квестор, я хотел бы поведать вам одну назидательную историю. Вы, помнится, давеча поминали «оборотней» – это как раз об них. Так вот, я уже некоторое время как наблюдаю за неким номерным счетом в Антиохийском банке… Что вы на меня уставились, как на Медузу Горгону? Присаживайтесь поудобнее и слушайте. Не угодно ли вина? Настоящее фалернское – рекомендую… Так вот, счет этот принадлежит… ну, скажем, господину N. Оный господин достаточно влиятелен и бесперечь торгует этим своим влиянием в пользу нескольких палестинских фирм. Знаю, знаю, что вы хотите сказать, любезный Симплиций: на такие шалости по нынешнему времени никто уже не обращает внимания. И даже то, что наш N – сотрудник Органов, тоже не Бог весть какое диво. Господина N сгубила не коррумпированность, а, как это ни смешно, некомпетентность; он, к несчастью для себя, ни уха ни рыла не смыслит в том деле, за которое получает жалованье… Что я имею в виду? Дело в том, что среди фирм, оплачивавших его «консультативные услуги», есть такая строительно-подрядная компания «Мафусаил и сыновья». Надеюсь, вам-то – в отличие от N – известно, что это одна из подставных фирм разведотдела Корпуса храмовой стражи?.. Неужто не знали? – ну, квестор, тогда у меня просто нет слов, во всяком случае цензурных. Впрочем, это бы еще тоже полбеды, если бы не одна деталь. Последний – и самый крупный – перевод от «Мафусаила» был перечислен на счет господина N двадцать второго марта – на следующий день после того, как посыпалась галилейская сеть. А сам N тем временем, нарушая ведомственную принадлежность и субординацию, добивается, чтобы расследование дела об этом провале оказалось именно в его руках – с чего бы это? Как вы думаете, любезный Симплиций, если я официально передам во внутреннюю контрразведку соответствующие документы, за сколько часов ваши специалисты добьются исчерпывающих признаний от этого оборотня? А мы бы тогда спокойно закрыли дело о галилейском провале… Что-что?.. Попить? – вон кувшин, слева от вас… Да не лейте вы на себя, смотреть противно! Любишь кататься – люби и саночки возить.
Тем временем полицейская активность в Иерусалиме пошла на убыль, и мы, с соблюдением всяческих предосторожностей, перебросили учеников домой, в Галилею. Здесь опять начались неприятности, ибо все они немедленно перессорились; еще во время своего Иерусалимского сидения эти ребята начали всерьез обсуждать животрепещущий вопрос – кто из них больше всех любил Господа? Мы поначалу не придали этому значения: дети – они и есть дети. К сожалению, в Галилее процесс пошел ураганными темпами; мы и глазом не успели моргнуть, как Иоанн всерьез начал тянуть одеяло на себя, а четверо вообще откололись и начали проповедовать – по собственному разумению – такое, что Фабриций только за голову хватался. Бедняга Петр, между тем, совершенно растерялся и утратил контроль над ситуацией в общине.
Следовало немедленно вмешаться, пока община не распалась вовсе. Фабрицию пришлось повторить свой эммаусский опыт на Генисаретском озере. Даже не пытаясь впрямую выдать себя за Учителя (эта неопределенность позволяла ему, в случае чего, отыграть назад и заявить о себе как о «посланце»), советник, тем не менее, произвел на учеников куда более яркое впечатление, чем наш декорированный ранами имитатор. Результат и на этот раз превзошел все ожидания: Фабрицию удалось и подтвердить лидерство Петра, и аккуратненько осадить Иоанна, и восстановить треснувшую было монолитность общины.
Между тем, наступала пора для завершения операции. Галилейская почва была уже достаточно подготовлена для посева (их земляк оказался-таки Мессией, что бы там не говорили эти спесивые иудеяне!), и теперь самое время было устроить публичную демонстрацию. Ее мы и осуществили на Горе Галилейской, где как-то вечером наш имитатор явился толпе в несколько сот человек, предводительствуемой вновь объединившимися учениками. Конечно, лучше было бы продемонстрировать народу Фабриция, дабы тот произнес соответствующую проповедь, однако здесь нас подстерегала опасность иного характера. Слух о «явлениях» давно уже достиг властей; хотя все подходы к месту надежно контролировали наши люди, в толпе почти наверняка были и иудейские агенты, а среди них случайно могли оказаться и знающие в лицо советника по культуре.
Головы у учеников опять пошли кругом, ибо воспоминания о Генисаретском явлении были еще слишком свежи в их памяти, и кое-кто из них возроптал. К счастью для нас, строптивцы в итоге не устояли перед напором ими же и порожденной молвы о Мессии. Нам, однако, пришлось в итоге отказаться от тщательно проработанной финальной инсценировки с «вознесением Господа на небеса». Фабриций заявил, что теперь общественное мнение уже сформировано настолько, что вполне можно ограничиться и просто массированным выбросом слухов о событии – результат будет точно таким же. Так оно и оказалось.
И вот, когда операция «Рыба» была уже практически завершена, меня внезапно вызвал к себе на ковер Игемон. В последнее время в Палестине наблюдается необъяснимый рост популярности подрывного учения некого Иешуа Назареянина, благополучно казненного около месяца назад, но потом якобы «воскресшего». Известно ли мне, что у иудейских властей возникли подозрения, будто бы это «чудесное» событие инспирировано некими «внешними силами», и Синедрион начал соответствующее расследование? А если известно, то какого черта я ничего не предпринимаю? А если предпринимаю, то почему не докладываю об этом? Понимаю ли я, какую гигантскую опасность для власти Кесаря представляет усиливающееся учение Назареянина? Это хорошо, что понимаю; а то вот давеча прокуратора посетили первосвященники, так они думают, будто они одни такие умные…
– Короче говоря, необходимо немедленно начать расследование, параллельное синедрионовскому. И если действительно в наших структурах будут выявлены отдельные личности, которые, используя служебное положение, сознательно или по недомыслию ворожат мятежникам… Когда доложить результаты? Вчера!!! Пошевеливайся, трибун, и спаси тебя Меркурий – покровитель воров, если к этой истории и вправду приложили руку твои люди! – Тут Игемон привстал, упершись кулаками в столешницу, и рявкнул: «Именем Кесаря!!» Я молча козырнул и вышел – строевым шагом.
Что бы это все могло значить? И чем дальше я над этим размышлял, тем больше мне не нравилась необъяснимая истерика прокуратора. Конечно, в заключительной фазе операции мы немножко наследили, однако ситуация нами полностью контролировалась, и оснований для паники не было решительно никаких. За пределы нашей службы никакие утечки в принципе невозможны, поскольку даже внутри нее никто кроме нас с Фабрицием не в силах сложить осмысленную мозаику из разнообразных оперативных мероприятий последнего времени. Единственный, кто владеет самоценным фрагментом информации – наш имитатор; им действительно придется пожертвовать, но тут никаких проблем вроде бы не предвидится.
А остальные… Петроний с его ребятами? – занимались ликвидацией перебежчика, и ничего более. Оперативники, задействованные в операциях прикрытия? – должны были оградить учеников от самосуда, могущего спровоцировать беспорядки. Руфий, умерший-таки от перитонита на третий день после захвата Иуды? – был убит на месте при ночном нападении террористов на римский патруль близ Эммауса (поди проверь!). «Ангелы в белых одеяниях» и эксперт по изменению внешности? – гм… Да, пожалуй… Наш резидент в княжестве Самосата недели три назад сообщал о резко возросшей активности парфянской разведки и, как водится, жаловался на некомплект личного состава; пожалуй, следует удовлетворить его запрос. Что там еще? Финансовые отчеты? Ну, с этим у меня всегда был порядок – комар носа не подточит. Чего же все-таки хочет от меня прокуратор?
Боюсь, что дело тут вовсе не в расследовании Синедриона (эти еще ничего не накопали, да и накопать не могут), а в чем-то куда более серьезном. То ли в сферах произошли какие-то крупные, но неразличимые пока с моего пигмейского уровня сдвиги. То ли прокуратор сам пришел к выводу, что посеянные нами семена всходят слишком уж дружно и буйно, и единожды выпущенного джина уже не загонишь в кувшинчик «противодействия еврейскому экстремизму». А коли так, то проводимая мною сейчас зачистка концов имеет вполне прогнозируемый и печальный для меня лично финал: я и живу лишь до того момента, пока не закончу эту работу. Придя к сему неутешительному выводу, я немедленно сел за составление документа о ходе операции «Рыба» – того самого, что Вы, проконсул, держите сейчас в руках.
Однако работа есть работа. И я отправился навестить приболевшего простудой советника по культуре, а заодно и обсудить с ним мероприятия по заметанию «римского следа» в последней фазе операции «Рыба». Игемон, например, сам изрядно натоптал на нашем начищенном паркете со своими неуклюжими попытками добиться судебного оправдания Иешуа. Мне теперь приходилось распускать слухи о том, что Пилат якобы действовал по наущению своей жены, имевшей во сне «откровение свыше». Эта нелепая сплетня (прокуратор отродясь не был женат) удивительным образом пошла в народе буквально «на ура». Следовало также позаботиться о слухах, будто бы Иуда и вправду покончил с собой, и еще о многом другом.
Советник встретил меня без особой радости. В последнее время он, пользуясь тем, что аврал закончился и напряжение спало, практически устранился от работы над «Рыбой» под предлогом болезни. В действительности же Фабриций, как я и предполагал, просто погрузился с головой в черную меланхолию; такое случалось и ранее, однако никогда еще эти приступы не бывали столь тяжелы и продолжительны. Равнодушно выслушав все мои соображения, он, явно через силу, погрузился на пару минут в размышления, а затем заметил, что если я в будущем решу пожертвовать частью учеников Иешуа (дабы преследования со стороны официальных властей подняли авторитет секты в глазах народа), то Петра мне следует спасать при любых обстоятельствах и «не считаясь с потерями». Кроме того, он рекомендует вовлечь в деятельность общины «назореев» (так теперь именовали себя последователи Иешуа) какого-нибудь высокообразованного идеолога из числа фарисейских ортодоксов. Эта последняя идея показалась мне совершенно нелепой; памятуя, однако, о том, что советник обыкновенно слов на ветер не бросает, я решил обдумать ее на досуге.
– Впрочем, может быть, ты по выздоровлении сам и составишь на эту тему оперразработку?
– Возможно, – равнодушно кивнул советник. – Скажите-ка мне лучше вот что, экселенц: как и когда Иуда получил свою агентурную кличку – «Демиург»?
– Понятия не имею: она ведь у него еще со времен спецназа. А что это тебе вдруг?..
– Да так… Просто я все эти дни размышлял, отчего это Он тогда, в претории, обратился ко мне со словами: «Что делаешь – делай скорей!» – и вот давеча нашел ответ. Все дело в том, что мы с Иудою тезки: Фабриций – Демиург, два сапога – пара… Вот я и интересуюсь – а не было ли все это предопределено уже в тот момент, когда Иуде подбирали псевдоним?
Признаться, я не сразу понял, что он имеет в виду.
– А-а-а! Вот ты о чем… Действительно, два «Мастера»!.. Ну и что ж с того? Уж не хочешь ли ты сказать, что Иешуа была известна агентурная кличка Иуды? Тогда ведь остается допустить, что он вообще знал о «Рыбе» все!
– Полагаю, что именно так оно и было.
Я уставился на советника. Шутит, что ли? Нашел время…
– Попытайтесь тогда придумать этой Его фразе другое объяснение, экселенц.
– Не впадайте в панику, центурион! Утечка по «Рыбе» совершенно невозможна – ну, разве что вы сами и есть ее источник; а раз нет – остается только случайность. Уж вам-то должно быть известно, что случаются и более странные совпадения; вспомните, к примеру, на чем тогда завалилась парфянская сеть в Десятиградье!
Фабриций некоторое время внимательно разглядывал меня (мне почему-то показалось, что с сожалением), а затем произнес – сухо и как-то окончательно: «Как вам будет угодно, экселенц. Совпадение – так совпадение. И давайте забудем об этом разговоре». А ведь он совсем плох, вдруг понял я.
– Послушай-ка, центурион. Сдается мне, что кое-кому сейчас самое время отдохнуть. Поезжай в Антиохию, а если хочешь – в метрополию, встряхнись там как следует. С завтрашнего дня ты в отпуске; считай, что это приказ.
– В отпуске… Это интересная мысль, экселенц, – задумчиво произнес советник и вдруг тихонечко рассмеялся. Странный это был смех – у меня от него как будто проползла по хребту ледяная сороконожка; а может… да нет, зрачки вроде бы в норме…
Тут-то мне и попалась на глаза пухлая рукопись, лежащая на письменном столе советника; чтобы сменить тему, я вежливо спросил – не вернулся ли тот к своим переводам с хананейского, в порядке лечения от хандры. Фабриций, отчего-то смутившись, принялся объяснять, что рукопись эта (он называл ее «Документ Q» – видимо, от «quaesitio») – выполненный им литературный перевод на греческий всех известных ему из агентурных источников проповедей Иешуа, а также описание происшедших в Иерусалиме событий; последнее, разумеется, полностью очищено от каких бы то ни было оперативных деталей. Он полагает, что все эти свидетельства никоим образом не должны пропасть для истории. Одним словом, ушел я в твердой уверенности, что мы с центурионом мыслим и действуем одинаково, с той лишь разницей, что я страхуюсь от Предосторожности Игемона, а центурион – от моей; это нормально, тут обижаться – грех.
Не то чтобы меня встревожили измышления центуриона о сверхъестественном всеведении Иешуа – вовсе нет. Мне, конечно, здорово не понравился сам резидент, однако за годы совместной работы я как-то попривык к его странностям. И все-таки была, была в той сцене какая-то упущенная мною несообразность, и на протяжении всего дня она преследовала меня подобно соринке в глазу, причем чем дальше, тем сильнее.
Раз за разом прокручивал я в памяти весь эпизод – деталь ускользала. Лингвистические экзерсисы советника относительно Фабриция-Демиурга? – чепуха. Его странный смешок? – явно теплее, но все равно не то… Странно, голову даю на отсечение, что деталь эта лежит где-то на самой поверхности! На самой поверхности… Пень с глазами! Ведь рукопись советника лежала прямо на столе; на столе, а не в тайнике – как у меня…
А вот теперь все и вправду стало ясно. Значит, Фабриций действительно развалился на куски, послав все на свете к чертовой матери; и он, похоже, в таком состоянии, что способен на самые безумные выходки – вплоть до того, чтобы и вправду пустить по рукам свой «Документ Q». Советнику, между тем, не хуже моего известны правила игры, и первый их пункт гласит: разведчик, утративший над собою контроль, становится источником смертельной опасности для своей организации, а потому подлежит немедленной изоляции. Страшно подумать, что может натворить слетевший с катушек резидент, в чьих руках находятся и сохранность всей долгими годами создаваемой агентурной сети, и, между прочим, жизнь составляющих ее людей. Вот потому-то в нашей с Фабрицием профессии и не существует такого понятия, как «простительная человеческая слабость», а есть расстрельная статья 17-б – «Измена Родине в боевой обстановке».
Вот так. Думал, что все следы «Рыбы» уже прибраны, методично подчищал последние мелочи, а главную-то опасность, как выяснилось, чуть не проморгал. Итак, для начала надлежит, не теряя ни минуты, взять центуриона под колпак и перекрыть все его каналы связи – тут все ясно и безвариантно. А вот теперь думай: есть ли хоть малейшая зацепка, чтобы все-таки отмазать этого дурака от вышки?
Еще пару месяцев назад я мог бы его тихонечко «положить на сохранение» в одну из наших охраняемых загородных резиденций, а там, глядишь, как-нибудь бы рассосалось. Однако теперь – согласно новейшей инструкции – дело немедленно перейдет в ведение внутренней контрразведки, а я утрачу над ним всякий контроль. Дальнейший ход событий очевиден: несколько суток конвейера – и советник развинтится на всю резьбу; в числе прочего выплывет и правда об операции «Рыба»… Не каждый день идеологически выдержанным бездельникам из внутренней контрразведки перепадает такой лакомый кусочек – реальный заговор главы провинции и региональных руководителей двух секретных служб Империи (а как еще прикажете называть «Рыбу»?); уж эти-то, будьте уверены, его из зубов не выпустят. Так вот чего в действительности добивается от меня прокуратор!.. Собственно, тут и возразить-то нечего: Фабриций действительно ни при каких обстоятельствах не должен попасть в руки следствия; я имею в виду – живым.
Размышляя на эти печальные темы, я чисто механически запросил для ознакомления досье Фабриция. Посланный вернулся, однако, с пустыми руками: два часа назад досье было истребовано Квинтом Симплицием, новым шефом внутренней контрразведки. Мой запрос уже доведен до его сведения, и тот просил передать, что в ближайшее время лично вернет мне все эти материалы; в шесть пополудни меня устроит? Я ощутил внезапную тошноту и удушье – как от точного тычка в солнечное сплетение.
Вот и все. Фабриций доигрался: акула безошибочно учуяла в воде привкус крови, и теперь ее ничто не остановит. Мне же – ради спасения «Рыбы» и наших с прокуратором голов – надлежит немедленно обрубить все концы, выходящие на попавшего под колпак советника. Проблема в том, что не только прикрыть, но и даже ликвидировать его уже невозможно: для меня и моих людей он теперь стал «неприкасаемым». Тогда… Тогда мне, кажется, настала пора в очередной раз замириться с коллегой Нафанаилом. Смерть от кинжала диверсантов из Отдела специальных операций – легкая смерть, и, ей-Богу, это самое лучшее из того, что может ожидать центуриона. Не сомневаюсь, что он и сам одобрил бы это решение. Такие дела.
– …Возвращаю вам это досье, любезный Афраний. Мне кажется, его содержимого вполне достаточно для немедленного отстранения центуриона Фабриция от работы – это для начала. У меня ведь нюх на оборотней; клянусь Плутоном, я и этого выведу на чистую воду в ближайшие дни!
– Вот как? И на какую же из вражеских служб, по вашим данным, работает центурион?
– Да при чем тут это! Неразборчивость в связях, личная нескромность, высказывания, попахивающие «оскорблением величества»… И главное – ведь он же не сегодня-завтра сделает себе обрезание! А может, и уже сделал, а?
– Гм… Боюсь, квестор, что Главное разведуправление Империи – а оно одно только вправе отстранять от работы своих резидентов – может не счесть ваши доводы достаточно вескими.
Этот бесцветный человечек с дряблыми, какими-то перепончатыми лапками убил больше поданных Кесаря, чем любой из вражеских полководцев, и явно не собирался останавливаться на достигнутом. Квинт Симплиций выдвинулся в Риме во время последних чисток – да так резво, что сам Сеян, похоже, начал опасаться своего бывшего вольноотпущенника, а потому быстренько произвел его в надлежащий чин и сплавил на край света – в Иудею. Самое место для антисемита с наклонностями хорька в курятнике…
– В том-то и дело, Афраний, что ГРУ наверняка начнет его покрывать – честь мундира, кастовая солидарность и все такое. Но вы ведь, как я вижу, тоже копаете помаленьку под этого аристократишку – не просто же так вы полезли в его досье, а? Так, может, объединимся: передайте ваши материалы по центуриону нам, просто чтобы появился формальный повод для ареста, всего на несколько часов. А за это время – гарантирую! – мои специалисты получат от него такие признания, что его ГРУ-шное начальство не посмеет ерепениться. Весь навар за разоблачение этого перерожденца и двурушника, естественно, пополам; ну что, по рукам?
На чем же он собрался меня ломать? Козыри свои пока прячет в рукаве. Если только… если только это все не чистый блеф. Ну-ка, обострим игру.
– Признаться, я не вполне вас понимаю, квестор. Что – конкретно – вы собираетесь инкриминировать Фабрицию? Несанкционированные контакты с парфянскими дипломатами? поддержку какой-нибудь еврейской подрывной организации? что? (Ну же!..)
– Ну, если бы мы уже располагали такими данными, так зачем бы я стал к вам обращаться?
А он, часом, не сумасшедший? Уму непостижимо – неужто он вправду ожидает, что я так вот, за здорово живешь, сдам своего сотрудника? Хотя черт знает, может у них там, в метрополии, это теперь в порядке вещей.
– Так значит, ничего конкретного у вас на руках нет – ну, если не считать вашего «нюха». Мне это, признаться, как-то непривычно: Фабриций все ж таки офицер разведки, не хрен с бугра…
– Подумаешь, «офицер разведки» – тоже мне, персона королевской крови! Да знаете ли вы, сколько сенаторов сидели передо мной на привинченном к полу табурете? Не считая патрициев и всякой шушеры из всадников, вроде здешнего прокуратора; эх, было времечко!.. Так значит, как я понимаю, от сотрудничества вы отказываетесь; что ж, не хотите – не надо, обойдемся без вашей помощи. Только вот иронизировать насчет моего нюха я вам не советую, Афраний, ох как не советую!
– Ну, раз уж речь зашла о вашем нюхе, то позвольте вам напомнить об одном деле трехнедельной давности. В нашей Галилейской резидентуре произошел тогда крупный провал, и мы, как всегда в таких случаях, начали внутреннее расследование. Однако кое-кто – не будем тыкать в него пальцем – решил быстренько заработать на этом деле орденок в петлицу; он полагал, что поймать настоящего шпиона ничуть не сложнее, чем выбить из перепуганного обывателя признание в «оскорблении величества». И пока я в Тивериаде определял на ощупь – какие из наших явок засвечены, а какие нет, вы, квестор, размахивая новейшими инструкциями, добились изъятия дела о галилейском провале из моего ведения и передачи его в вашу службу. И вы еще, помнится, публично посулили тогда найти виновных в течение трех дней. Так вот, я сейчас обращаюсь к вам вполне официально – как Координатор спецслужб Империи по Юго-восточному Средиземноморью: извольте доложить, насколько продвинулось с той поры ваше расследование?
– Ну, нами проводится агентурная работа… И эти… Оперразработки… В конце концов, я по своему рангу не обязан вникать во все детали!
– Детали меня тоже не интересуют, квестор. Установлен ли источник утечки? Да или нет? Не слышу ответа!.. (Обостряй, все время обостряй – пусть-ка он сходит со своего козыря!) Произошел крупнейший за последние годы провал – а вы отстраняете от расследования настоящих профессионалов и заменяете их людьми, которые только и умеют, что отбивать печенки подследственным. Мои оперативники в Галилее ежечасно рискуют шкурой – а вы тем временем обнюхиваете их анкеты на предмет еврейских родственников…
– Па-азвольте!..
– Не позволю!! Может, вы и запамятовали, любезный, – так я вам напомню: ваша служба называется «внутренней контрразведкой», и первейшая ваша обязанность – обеспечивать безопасность добывающих сетей. А вы тут занимаетесь всякой хренью!!!
– Значит, так: Иерусалимский резидент ГРУ – откровенный юдофил, но это все, по-вашему, «хрень»; я вас правильно понял, трибун?
– Именно так. Я, к вашему сведению, тоже юдофил.
– ?!?
– Разведчик, любезный мой Симплиций, обязан любить своего врага, любить трепетно и нежно – иначе он никогда не сумеет нащупать его сонную артерию.
– Для меня это все слишком сложно, достопочтенный Афраний; я ведь из простых, гимнасиев не кончал… Мой долг – и как подданного Кесаря, и как истинного арийца – проинформировать его высокопревосходительство Сеяна о том, что руководство местных Органов утратило политическое чутье и национальное самосознание и пошло на поводу… – Он произносил все это внушительно, веско, ну прямо «Цицерон против Катилины» – и вдруг ни с того ни с сего завопил, срываясь на визг: «Я вам тут всем покажу, как превращать Органы в синагогу, слышите, вы!!»
Я откинулся в кресле и на секунду прикрыл глаза, боясь поверить своему везению; Господи, неужто пронесло? Выходит, я просто испугался собственной тени: этот охламон так и не сумел накопать ничего конкретного – ни по «Рыбе», ни по последним Фабрициевым фокусам. Вечная история с этими борцами за чистоту расы: гоняются – глаза поперек – за фантомами, а реальную угрозу в итоге не замечают, пока их не шандарахнут кастетом по затылку.
– Прежде чем вы уйдете, квестор, я хотел бы поведать вам одну назидательную историю. Вы, помнится, давеча поминали «оборотней» – это как раз об них. Так вот, я уже некоторое время как наблюдаю за неким номерным счетом в Антиохийском банке… Что вы на меня уставились, как на Медузу Горгону? Присаживайтесь поудобнее и слушайте. Не угодно ли вина? Настоящее фалернское – рекомендую… Так вот, счет этот принадлежит… ну, скажем, господину N. Оный господин достаточно влиятелен и бесперечь торгует этим своим влиянием в пользу нескольких палестинских фирм. Знаю, знаю, что вы хотите сказать, любезный Симплиций: на такие шалости по нынешнему времени никто уже не обращает внимания. И даже то, что наш N – сотрудник Органов, тоже не Бог весть какое диво. Господина N сгубила не коррумпированность, а, как это ни смешно, некомпетентность; он, к несчастью для себя, ни уха ни рыла не смыслит в том деле, за которое получает жалованье… Что я имею в виду? Дело в том, что среди фирм, оплачивавших его «консультативные услуги», есть такая строительно-подрядная компания «Мафусаил и сыновья». Надеюсь, вам-то – в отличие от N – известно, что это одна из подставных фирм разведотдела Корпуса храмовой стражи?.. Неужто не знали? – ну, квестор, тогда у меня просто нет слов, во всяком случае цензурных. Впрочем, это бы еще тоже полбеды, если бы не одна деталь. Последний – и самый крупный – перевод от «Мафусаила» был перечислен на счет господина N двадцать второго марта – на следующий день после того, как посыпалась галилейская сеть. А сам N тем временем, нарушая ведомственную принадлежность и субординацию, добивается, чтобы расследование дела об этом провале оказалось именно в его руках – с чего бы это? Как вы думаете, любезный Симплиций, если я официально передам во внутреннюю контрразведку соответствующие документы, за сколько часов ваши специалисты добьются исчерпывающих признаний от этого оборотня? А мы бы тогда спокойно закрыли дело о галилейском провале… Что-что?.. Попить? – вон кувшин, слева от вас… Да не лейте вы на себя, смотреть противно! Любишь кататься – люби и саночки возить.