Етоев Александр Васильевич. Ходили мы походами

   Валька нервничал; остальные тоже.
   Бригада мужиков с папиросами затянула хором «Варяга». Старики сидели на лавочках, ёрзали и покрякивали в кулак.
   У трибуны затормозил газик. Поселковый голова Стелькин вытянулся по стойке смирно; Епифакин подтянул брюки и почесал на груди тельняшку.
   Из газика вышел важный человек из района – не то Пупченко, не то Пипченко Капитон Романыч. Он был толстенький, с портфелем и в шляпе. Первым делом он взошел на трибуну и выпил из графина воды. Потом снял с головы шляпу и платочком промокнул лысину. Затем внимательно посмотрел на часы.
   Самолета всё не было.
   – Надо начинать, – сказал Валька. – Наверное, что-то случилось. Самолет не дали, или проспал.
   – Жаль, – сказал боец Лёха, – весь эффект пропадает.
   – Прилетит, – уверенно сказал я. – Не может Сим Симыч не прилететь.
   – Хорошо бы, – сказал Валька, прочистил горло и командным голосом заревел: – По ма-ши-нам!
   Над трибуной поднялась шляпа, помахала нам и опустилась на место – на голову Капитона Романыча.
   Вся наша штурмовая группа в составе десяти человек попрыгала по боевым лодкам.
   Их у нас было две – резиновая, Борькина, и простая, взятая напрокат у Жукова дяди Феди. Плюс подводный аппарат Василькова, рассчитанный на одно человекоместо. Это одно человекоместо занимал сам Васильков.
   Из-за холмика выскочил Петухов.
   – Погодите! Меня забыли! – махал он на бегу балалайкой.
   Но было поздно. Под вёслами уже кипела вода, а впереди грозной стеной маячил неприятельский берег.
   Петухов опустил голову и выдернул из басовой струны печальную ноту «до».
   В крепости на другом берегу времени тоже зря не теряли.
   Лохматая голова Кудыкина прыгала колобком над валом и выкрикивала приказы. Там подняли зеленый флаг, почти не видный на фоне леса.
   Наша флотилия медленно приближалась к берегу.
   Первой шла дяди Федина лодка, за ней, отставая, – резиновая, где был капитаном Пашка, за резиновой, совсем отставая, полз подводный аппарат Василькова. Самого аппарата было не видно, торчала только труба, да из-под воды поднимались муть и мелкие пузырьки воздуха.
   Валька раздал десантникам метательные снаряды – по кучке сморщенных дождевых грибов, фукающих коричневой пылью. Бойцы попрятали грибы по карманам.
   Я поглядывал на пустое небо, высматривая там самолет. Но самолета не было.
   – Братцы, – раздался позади голос Пашки, – а где Васильков?
   Я посмотрел туда, где только что торчала труба его подводного аппарата, но никакой трубы не увидел. Ни мути, ни пузырьков, ни трубы.
   – Васильков! – закричал Пашка, наклонившись к самой воде.
   Из-под воды никто не ответил.
   – Эй! – Пашка, чуть ли не целиком, перевесился через борт, пытаясь разглядеть дно. Остальные, кто был на лодке, повытягивали свои головы тоже.
   Лодка вздыбилась опустевшим краем, встала вертикально к воде, и экипаж посыпался за борт.
   Зрители на берегу загалдели, замахали кепками и руками. Должно быть, народ подумал, что все это спланировано заранее.
   Неожиданно среди голов на воде объявилась голова Василькова. Затем исчезла и объявилась снова. Но уже не одна – с трубой.
   – Ура! – прокатился над водоемом его громкий, победный голос. – Где наша ни пропадала!
   Загребая одной рукой, а другой сжимая трубу, он поплыл к кудыкинской крепости. Остальные устремились за ним.
   Почти одновременно наша лодка и пловцы из резиновой высадились на вражеский берег.
   Балалайка на другом берегу наяривала про трех танкистов.
   А самолета все не было.
   Из крепости полетели снаряды. Они падали нам на головы, выплевывая коричневые дымки.
   Мы упорно карабкались вверх по круче, цепляясь за гнезда ласточек и вылезающие из глины корни.
   До победы оставалось немного – как вдруг что-то переменилось.
   Наверху забегали, закричали, и из крепости, как горох, посыпались ее доблестные защитники.
   Жмаев, Бородавкин и Коклюшев, выпучив от страха глаза, с ходу прыгнули в водоем и по-собачьи погребли на середку.
   Я сперва ничего не понял, а когда посмотрел наверх, то в груди моей что-то ёкнуло, пальцы сами отцепились от корня и на пузе, как на салазках, я стремительно поскользил вниз.
   Сверху, из-за укрепленной стены, свисала и смотрела на нас жуткая рогатая рожа с черной меткой на низком лбу.
   Бык Петлюра выбирал жертву и жевал Валькину шапку-к о жанку с обрезанным козырьком.
   Дожевав ее до конца, он выплюнул изо рта звездочку, и она золотой рыбкой исчезла во взбаламученном водоеме.
   Перепуганные нападающие и защитники сбились в кучу на кромке берега.
   Бык Петлюра задержал взгляд на мне, но уведев мою медаль «За отвагу», перевел глаза на бойца Лёху. Лёха мышью нырнул в толпу.
   Бык Петлюра покачал рогом, красный глаз его убежал в сторону, к золотистым верхушкам сосен, и заморгал, будто в него попала соринка.
   В небе над верхушками сосен вдоль молочной облачной полосы летел маленький самолет.
   Тонко гудел мотор, словно пела маленькая стрекозка.
   Мы опомниться не успели, как самолет сделался вдруг большим и на его зеленом борту заиграла на солнце надпись: «Урожай – в закрома Родины!»
   – Ура! – закричали мы в один голос и бросились штурмовать крепость.

13

   Потом было много шума, смеха и лимонада. Лимонадом угощал Стелькин за счет районной администрации. А когда лимонад кончился, слово взял бывший краснофлотец запаса Семен Ильич Епифакин.
   Он поднялся на праздничную трибуну и звонко постучал о графин.
   Народ на лугу притих.
   – А ведь быка-то им это я подпустил, – сказал он с доброй улыбкой. – Я что подумал: ну, повоюют детки, понаставят друг на дружке фингалов, а назавтра посмотрят на себя в зеркало, вспомнят, кто кому портрет повредил, и начнут воевать по новой. Вот я Петлюру и закодировал, чтобы он попугал их с тылу. Быка гонять – это ведь дело общее, бык на них в обиде не будет, тут уж все поднимутся, как один, ну а там, глядишь, и помирятся.
   Кулебякин посмотрел на Кудыкина, Кудыкин на Кулебякина – и вдруг они рассмеялись и пожали друг другу руки.
   – Ну что, бойцы-победители, – раздался голос Сим Симыча, – вот война и закончилась. А теперь в самолет – кататься.