Страница:
– Мир! Мир! – Увидев ее намерения, маэстро Клейкель выхватил из кармана скомканный носовой платок, стряхнул с него окаменелости и наросты и бешено завертел им в воздухе за неимением белого флага.
«Ударить, что ли, для профилактики, чтобы в другой раз не говорил глупостей, – подумала Бахана злорадно. Но злорадство тут же ушло, уступив место природной жалости. – Ладно, пускай живет. Еще рога о такого пачкать».
Она тряхнула фиолетовым выменем в знак того, что согласна на перемирие.
Маэстро Клейкель вздохнул спокойно, но про себя подумал:
«Мир-то мир, но за костюмчик ей придется ответить. Четыре гривны на дороге просто так не валяются».
Он уже понял, что стал жертвой преднамеренного коварства и вместо зебры им подсунули простую козу. В мыслях его мгновенно созрел очередной гениальный план.
– Руся, – сказал он спрятавшемуся за водные лыжи Руслану Борисовичу, – во-первых, накорми нашу гостью чем-нибудь полезным и калорийным – например, репой. Во-вторых, срочно зови сюда этого твоего художника Наливайко. Будет у нас миллион евро, будет! Это говорю тебе я, лучший твой в мире друг, товарищ и деловой партнер!
– Нет-нет-нет, даже не уговаривайте! Меньше чем по ноль целой одной десятой у. е. за полоску я рисовать отказываюсь. Краски дороже стоят.
Наливайко, местный мастер фанерной живописи, срочно вызванный среди ночи на дом к Руслану Борисовичу по неотложному делу, вот уже битый час упорствовал в своем нежелании перекрашивать козу в зебру. Заказчик в лице маэстро и исполнитель не сходились в цене. Клейкель предлагал художнику за работу плату в виде пиджака от Версаче, снятого им с собственного плеча исключительно в знак признательности перед местным Леонардо да Винчи. Художник же стоял на своем, требуя за перекраску козы вышеназванную сумасшедшую цену.
Время шло, вместе с ним утекали денежки – те, что ждали их в омохундроедовском доме. Наконец маэстро Клейкель не выдержал.
– Слушай, ты, маляр-кровопийца, – негодующе произнес он. – Добавляю к пиджаку от Версаче фирменный носовой платок от Юдашкина и оригинальную модельную пуговицу от Сен-Лорана.
– И чтобы он, – Наливайко кивнул на Гоблина, – заплатил мне восемь гривен за заказанный портрет культуриста.
– Он заплатит. – Маэстро Клейкель тайно подмигнул Руслану Борисовичу, который уже было собрался разразиться пламенной речью насчет двух листов фанеры, каждый метр сорок на метр восемьдесят, и вообще насчет халтурщиков от искусства, которые, кроме как пудрить мозги, ни на что более не способны.
Коза Бахана мирно жевала репу и слушала, как они торгуются.
«Веселые ребята, – думала она про себя, – только уж больно ушлые. Особенно этот, которому я на пиджак плюнула».
Тут она представила себя в новом имидже – с модными полосками на красивой шкуре, и как ей будет завидовать соседская коза Нюрка, и каким ошалелым взглядом будет провожать ее козел Лыковых, этот задавака и бабник, и как она повернется резко и покажет ему длинный язык: раз красивая, мол, так и слюни с бороды капают, а если скромная, так и проходи себе мимо?
– А с рогами что будем делать? – услышала она голос художника. – Отпилим?
Вопрос мгновенно вернул ее с облаков на землю. Коза насупилась и вскинула голову. В глазах Баханы читалось, как на военном плакате: кто с пилой к нам придет, от пилы и погибнет. По счастью, ответ на вопрос художника был отрицательный.
– Нет, – сказал Наливайко маэстро Клейкель, – рога оставим. Скажем: рога и вымя – это для маскировки. Чтобы не привлекать внимание конкурентов.
Еще с полчаса художник елозил кистью по шкуре терпеливой козы.
– Я – художник, – рассуждал он при этом. – У меня свое в и дение мира. Я могу видеть в круге квадрат, а в квадрате круг. Крудрат и квадруг – так я их по-своему называю. Это очень мне пригодилось, когда я проходил службу в российской армии. Там ведь главный принцип какой: круглое таскать, квадратное катать. Мне, с моим видением мира, делать это было проще других.
Наконец работа была закончена. Бахану обработали феном, чтобы краской не попортить салон антикварного автомобиля маэстро Клейкеля, и побрызгали одеколоном «Тройной», чтоб не сильно воняла краской.
И вот уже за левым бортом машины потянулась невидимая полоса берега, на которой примерно в километре от Богатырки на неуютном каменном пьедестале стоял скромный трехэтажный особнячок профессора, спрятавшийся за высоким забором.
Глава 12. Сделка века
Глава 13. В ловушке
«Ударить, что ли, для профилактики, чтобы в другой раз не говорил глупостей, – подумала Бахана злорадно. Но злорадство тут же ушло, уступив место природной жалости. – Ладно, пускай живет. Еще рога о такого пачкать».
Она тряхнула фиолетовым выменем в знак того, что согласна на перемирие.
Маэстро Клейкель вздохнул спокойно, но про себя подумал:
«Мир-то мир, но за костюмчик ей придется ответить. Четыре гривны на дороге просто так не валяются».
Он уже понял, что стал жертвой преднамеренного коварства и вместо зебры им подсунули простую козу. В мыслях его мгновенно созрел очередной гениальный план.
– Руся, – сказал он спрятавшемуся за водные лыжи Руслану Борисовичу, – во-первых, накорми нашу гостью чем-нибудь полезным и калорийным – например, репой. Во-вторых, срочно зови сюда этого твоего художника Наливайко. Будет у нас миллион евро, будет! Это говорю тебе я, лучший твой в мире друг, товарищ и деловой партнер!
– Нет-нет-нет, даже не уговаривайте! Меньше чем по ноль целой одной десятой у. е. за полоску я рисовать отказываюсь. Краски дороже стоят.
Наливайко, местный мастер фанерной живописи, срочно вызванный среди ночи на дом к Руслану Борисовичу по неотложному делу, вот уже битый час упорствовал в своем нежелании перекрашивать козу в зебру. Заказчик в лице маэстро и исполнитель не сходились в цене. Клейкель предлагал художнику за работу плату в виде пиджака от Версаче, снятого им с собственного плеча исключительно в знак признательности перед местным Леонардо да Винчи. Художник же стоял на своем, требуя за перекраску козы вышеназванную сумасшедшую цену.
Время шло, вместе с ним утекали денежки – те, что ждали их в омохундроедовском доме. Наконец маэстро Клейкель не выдержал.
– Слушай, ты, маляр-кровопийца, – негодующе произнес он. – Добавляю к пиджаку от Версаче фирменный носовой платок от Юдашкина и оригинальную модельную пуговицу от Сен-Лорана.
– И чтобы он, – Наливайко кивнул на Гоблина, – заплатил мне восемь гривен за заказанный портрет культуриста.
– Он заплатит. – Маэстро Клейкель тайно подмигнул Руслану Борисовичу, который уже было собрался разразиться пламенной речью насчет двух листов фанеры, каждый метр сорок на метр восемьдесят, и вообще насчет халтурщиков от искусства, которые, кроме как пудрить мозги, ни на что более не способны.
Коза Бахана мирно жевала репу и слушала, как они торгуются.
«Веселые ребята, – думала она про себя, – только уж больно ушлые. Особенно этот, которому я на пиджак плюнула».
Тут она представила себя в новом имидже – с модными полосками на красивой шкуре, и как ей будет завидовать соседская коза Нюрка, и каким ошалелым взглядом будет провожать ее козел Лыковых, этот задавака и бабник, и как она повернется резко и покажет ему длинный язык: раз красивая, мол, так и слюни с бороды капают, а если скромная, так и проходи себе мимо?
– А с рогами что будем делать? – услышала она голос художника. – Отпилим?
Вопрос мгновенно вернул ее с облаков на землю. Коза насупилась и вскинула голову. В глазах Баханы читалось, как на военном плакате: кто с пилой к нам придет, от пилы и погибнет. По счастью, ответ на вопрос художника был отрицательный.
– Нет, – сказал Наливайко маэстро Клейкель, – рога оставим. Скажем: рога и вымя – это для маскировки. Чтобы не привлекать внимание конкурентов.
Еще с полчаса художник елозил кистью по шкуре терпеливой козы.
– Я – художник, – рассуждал он при этом. – У меня свое в и дение мира. Я могу видеть в круге квадрат, а в квадрате круг. Крудрат и квадруг – так я их по-своему называю. Это очень мне пригодилось, когда я проходил службу в российской армии. Там ведь главный принцип какой: круглое таскать, квадратное катать. Мне, с моим видением мира, делать это было проще других.
Наконец работа была закончена. Бахану обработали феном, чтобы краской не попортить салон антикварного автомобиля маэстро Клейкеля, и побрызгали одеколоном «Тройной», чтоб не сильно воняла краской.
И вот уже за левым бортом машины потянулась невидимая полоса берега, на которой примерно в километре от Богатырки на неуютном каменном пьедестале стоял скромный трехэтажный особнячок профессора, спрятавшийся за высоким забором.
Глава 12. Сделка века
Если голову профессора Омохундроедова просветить рентгеновским аппаратом, то на экране можно было бы разглядеть следующую простую мысль: «Моя зеброчка! Где же ты, моя дорогая зеброчка? Он же слово дал, что доставит мне ее нынче вечером. А уж ночь. Почему же этот злодей так долго ее везет?»
Мысль, как потная осенняя муха, больно билась о стенки черепа, ища выхода из костяного мешка опечаленной профессорской головы. Омохундроедов мерил шагами комнату. От похожего на Мойдодыра компьютера с монитором в золотой раме до хрустального сорокаведерного аквариума, встроенного в бетонную стену, было ровно двадцать девять шагов. В аквариуме жили красная морская звезда и мелкая рыбка колюшка из верховьев реки Фонтанки. Когда профессор приближался к аквариуму, рыбка плющила свою зубастую морду о толстое аквариумное стекло и показывала плавником фигу. Но профессору было не до нее. Мысль о зебре лишила его покоя. Не хотелось даже любимой клюквы, до которой профессор был очень большой охотник.
Телефон на стенке вывел соло на милицейском свистке. Профессор тигром метнулся к трубке. Бледным ухом приложился к мембране.
– Алло! – услышал он долгожданный голос. – Товар в машине, движемся в вашу сторону. Да, – добавил после короткой заминки маэстро Клейкель, – по ходу дела пришлось столкнуться с разного рода трудностями, что, естественно, повлекло за собой незапланированные денежные затраты. Поэтому, уважаемый господин профессор, цена за зебру несколько возросла. Вы к этому готовы, профессор?
– Готов, готов! Только прибавьте скорость! – Профессор едва не плясал от счастья. – Зебра, моя дорогая зеброчка, неужели скоро ты станешь совсем моею?!
С легким сердцем профессор повесил трубку. Напевая, подошел к клюквеннице, изготовленной в виде ушата времен крепостного права, горстью зачерпнул клюквы и аккуратно положил в рот. Жуя, подумал: «А не расширить ли мне мои клюквенные плантации, не прикупить ли пару сотен акров болот в Магаданской области и не прибавить ли их к сотне уже имеющихся?» Шагнул к компьютеру, сделал зарубку в его электронной памяти, сохранил. Вспомнил про живой уголок, устроенный весной в бильярдной комнате и за лето превратившийся в мертвый, выдернул из вазы четверку траурных черных роз, отнес в бильярдную, положил на могилку кролика.
Время тянулось медленно, как груженная под завязку баржа с картины Репина «Бурлаки на Волге». Делать профессор – в предвкушении долгожданной встречи – все равно ничего не мог и, чтобы скоротать время, принялся мусолить вчерашний номер газеты «Деловой Крым».
Главный материал номера составляла большая статья под названием «Наши бычки в томате идут на нерест в Евросоюз». Пробежав глазами статью, Омохундроедов сдержанно улыбнулся. Особенно ему понравилось место про работниц Яблочко и Корябеду, которые выступили с почином в каждую десятую банку вкладывать по местному сувениру – маленькому морскому ежу. Написано было с юмором, чувствовался почерк профессионала.
Статью действительно писал профессионал, поэт из Питера Геннадий Григорьев, сменивший хмурые берега Невы на солнечные пляжи Тавриды. Заказал же материал для газеты не кто иной, как сам профессор Омохундроедов. Дело в том, что консервный бизнес приносил ему основной доход. Профессор держал под Стерлядевкой небольшой рыбоконсервный заводик, производивший бычки в томате. Отходы рыбоконсервного производства шли на нужды местных артелей. В нашатырном, паштетном, жаберном, пузырном и чешуйном цехах работали человек пятнадцать – в основном без определенного места жительства.
Кроме рыбоконсервного производства, Омохундроедов владел в Богатырке сетью рюмочных «Идеальная рюмка» и был совладельцем плавучего кафе «Секонд фуд», славящегося своими недорогими блюдами.
Конечно, ни в каких документах имя Омохундроедова не всплывало – дела и всю бухгалтерию он вел через подставных лиц. Жил профессор замкнуто, как отшельник, в Богатырке практически не бывал – еще бы, не хватит никаких на свете фломастеров, чтобы мир параллельных линий переделать в мир крестов и квадратов.
Выбирался он в исключительных случаях – когда в поселке выступала с концертом какая-нибудь заезжая знаменитость – Кристина Орбакайте, к примеру, Максим Галкин или те же митьки. Выезжал он из дома-крепости обычно в своем джипе «ниссан-патрол» в темно-серую, унылую клеточку и с решетками на поляроидных стеклах.
Поэтому, увидев в газете имя Михаила Квадратного, короля отечественного шансона, собиравшегося дать в Богатырке грандиозный гала-концерт, профессор довольно крякнул. Творчество этого человека было ему близко по духу. Профессор прошел к компьютеру и оставил в его памяти запись: «13-е. 17–00. Концерт Миши Квадратного. Обязательно заказать билет».
«Но где же этот маэстро Клейкель? Почему он так долго едет? – Профессор посмотрел на часы. – Уже начало третьего ночи, а зебры все нет и нет!»
Он вышел на широкий балкон, прислушался к голосам кузнечиков, которых почему-то на юге не по-русски называют цикадами; принюхался к ночным запахам, но подозрительного ничего не унюхал. С неба покатилась звезда. В море перешептывались дельфины. На ночной дискотеке в Стерлядевке хэви-метал сменил дрим-дэнс.
Взгляд профессора внезапно стал блеклым. Некое дурное предчувствие юркой мышью проникло в сердце и принялось, как в головке сыра, делать в нем туннели и гроты. Уверенность мгновенно ушла. Черное, как чулан, сомнение коконом оплело профессора, и если бы не знакомый голос, долетевший до его бедного уха, возможно, что наша повесть обеднела б на одного героя.
– Я Лёва безработный,
Питаюсь, как животный... -
голос был слаще ангельского, нежнее пения райских птиц. Никакой Николай Басков не годился ему даже в подметки. Божественный аккомпанемент двигателя антикварного автомобиля «москвич» вторил ему терция в терцию, как оркестр Большого театра.
Профессор Омохундроедов ожил. С балкона проплясал в комнату, выскочил, волнуясь, на лестницу и, чтобы не терять времени, съехал по перилам в прихожую. Когда он бежал к воротам, снаружи уже сигналили.
– Зебрушка моя! Наконец-то! – Непослушными от волнения пальцами профессор справился с механизмом ворот, и старый, антикварный «москвич», обклеенный, как чемодан у туриста, веселыми пейзажами и картинками, въехал на заповедную территорию.
Улыбка на лице у маэстро Клейкеля сияла ярче, чем луна в полнолуние. По-павлиньи, плавно и величаво, он покинул салон машины и жестом доброго волшебника из сказки со счастливым концом показал на заднюю дверцу. В темноте за мутным стеклом шевельнулась полосатая тень.
– Это счет. – В руке автомобилевладельца появилась бумажка с цифрой. Улыбка на лице у маэстро засияла при этом ярче ровно в двенадцать раз – на сколько подорожала зебра. – Включая непредвиденные расходы.
Слепо глянув на предъявленный счет, профессор сунул его в домашний халат, который не снимал третьи сутки, и дрожащим голосом произнес:
– Не томите! Выпускайте ее скорее! Сил нет уже никаких ждать!
– Вуал я! – Маэстро отщелкнул дверцу.
Наружу из утробы автомобиля вылезло сначала копыто, за ним – второе, за вторым – третье. За копытами показалась улыбающаяся морда Баханы с крупной надписью во весь лоб: ЗЕБРА. Надпись сделал Наливайко специально, чтобы не было никаких сомнений, что перед вами зебра, а не коза.
У профессора отвалилась челюсть.
– Это... это... – Он не мог подобрать слово, подходящее для определения рогатого чуда, которое перед ним стояло. – Это что за абракадабра такая?
– Это зебра, – нисколечко не смутившись, ответил маэстро Клейкель. – Та, которую вы заказывали.
– Но почему у нее рога? И вымя? – Профессор указательным пальцем ткнул в одну поименованную часть тела неизвестного науке животного, затем – в другую.
– На рога и вымя не обращайте внимания, это для маскировки, – успокоил заказчика поставщик. – Зато смотрите, какие на ней полоски! – Маэстро показал на полоски. – Да за каждую такую полоску полжизни отдать не жалко, – восхищенно добавил он, правда при этом не уточнив, чью жизнь он имел в виду – свою или своего клиента.
Профессор вынул из халата бумажник, набитый пятитысячными купюрами с видами городов Европы, отсчитал необходимую сумму и молча протянул Клейкелю.
Маэстро пересчитал деньги.
– Сами в хлев заг о ните или помочь? – любезно предложил он профессору, пряча деньги куда-то себе под мышку.
Но профессор от помощи отказался.
Мысль, как потная осенняя муха, больно билась о стенки черепа, ища выхода из костяного мешка опечаленной профессорской головы. Омохундроедов мерил шагами комнату. От похожего на Мойдодыра компьютера с монитором в золотой раме до хрустального сорокаведерного аквариума, встроенного в бетонную стену, было ровно двадцать девять шагов. В аквариуме жили красная морская звезда и мелкая рыбка колюшка из верховьев реки Фонтанки. Когда профессор приближался к аквариуму, рыбка плющила свою зубастую морду о толстое аквариумное стекло и показывала плавником фигу. Но профессору было не до нее. Мысль о зебре лишила его покоя. Не хотелось даже любимой клюквы, до которой профессор был очень большой охотник.
Телефон на стенке вывел соло на милицейском свистке. Профессор тигром метнулся к трубке. Бледным ухом приложился к мембране.
– Алло! – услышал он долгожданный голос. – Товар в машине, движемся в вашу сторону. Да, – добавил после короткой заминки маэстро Клейкель, – по ходу дела пришлось столкнуться с разного рода трудностями, что, естественно, повлекло за собой незапланированные денежные затраты. Поэтому, уважаемый господин профессор, цена за зебру несколько возросла. Вы к этому готовы, профессор?
– Готов, готов! Только прибавьте скорость! – Профессор едва не плясал от счастья. – Зебра, моя дорогая зеброчка, неужели скоро ты станешь совсем моею?!
С легким сердцем профессор повесил трубку. Напевая, подошел к клюквеннице, изготовленной в виде ушата времен крепостного права, горстью зачерпнул клюквы и аккуратно положил в рот. Жуя, подумал: «А не расширить ли мне мои клюквенные плантации, не прикупить ли пару сотен акров болот в Магаданской области и не прибавить ли их к сотне уже имеющихся?» Шагнул к компьютеру, сделал зарубку в его электронной памяти, сохранил. Вспомнил про живой уголок, устроенный весной в бильярдной комнате и за лето превратившийся в мертвый, выдернул из вазы четверку траурных черных роз, отнес в бильярдную, положил на могилку кролика.
Время тянулось медленно, как груженная под завязку баржа с картины Репина «Бурлаки на Волге». Делать профессор – в предвкушении долгожданной встречи – все равно ничего не мог и, чтобы скоротать время, принялся мусолить вчерашний номер газеты «Деловой Крым».
Главный материал номера составляла большая статья под названием «Наши бычки в томате идут на нерест в Евросоюз». Пробежав глазами статью, Омохундроедов сдержанно улыбнулся. Особенно ему понравилось место про работниц Яблочко и Корябеду, которые выступили с почином в каждую десятую банку вкладывать по местному сувениру – маленькому морскому ежу. Написано было с юмором, чувствовался почерк профессионала.
Статью действительно писал профессионал, поэт из Питера Геннадий Григорьев, сменивший хмурые берега Невы на солнечные пляжи Тавриды. Заказал же материал для газеты не кто иной, как сам профессор Омохундроедов. Дело в том, что консервный бизнес приносил ему основной доход. Профессор держал под Стерлядевкой небольшой рыбоконсервный заводик, производивший бычки в томате. Отходы рыбоконсервного производства шли на нужды местных артелей. В нашатырном, паштетном, жаберном, пузырном и чешуйном цехах работали человек пятнадцать – в основном без определенного места жительства.
Кроме рыбоконсервного производства, Омохундроедов владел в Богатырке сетью рюмочных «Идеальная рюмка» и был совладельцем плавучего кафе «Секонд фуд», славящегося своими недорогими блюдами.
Конечно, ни в каких документах имя Омохундроедова не всплывало – дела и всю бухгалтерию он вел через подставных лиц. Жил профессор замкнуто, как отшельник, в Богатырке практически не бывал – еще бы, не хватит никаких на свете фломастеров, чтобы мир параллельных линий переделать в мир крестов и квадратов.
Выбирался он в исключительных случаях – когда в поселке выступала с концертом какая-нибудь заезжая знаменитость – Кристина Орбакайте, к примеру, Максим Галкин или те же митьки. Выезжал он из дома-крепости обычно в своем джипе «ниссан-патрол» в темно-серую, унылую клеточку и с решетками на поляроидных стеклах.
Поэтому, увидев в газете имя Михаила Квадратного, короля отечественного шансона, собиравшегося дать в Богатырке грандиозный гала-концерт, профессор довольно крякнул. Творчество этого человека было ему близко по духу. Профессор прошел к компьютеру и оставил в его памяти запись: «13-е. 17–00. Концерт Миши Квадратного. Обязательно заказать билет».
«Но где же этот маэстро Клейкель? Почему он так долго едет? – Профессор посмотрел на часы. – Уже начало третьего ночи, а зебры все нет и нет!»
Он вышел на широкий балкон, прислушался к голосам кузнечиков, которых почему-то на юге не по-русски называют цикадами; принюхался к ночным запахам, но подозрительного ничего не унюхал. С неба покатилась звезда. В море перешептывались дельфины. На ночной дискотеке в Стерлядевке хэви-метал сменил дрим-дэнс.
Взгляд профессора внезапно стал блеклым. Некое дурное предчувствие юркой мышью проникло в сердце и принялось, как в головке сыра, делать в нем туннели и гроты. Уверенность мгновенно ушла. Черное, как чулан, сомнение коконом оплело профессора, и если бы не знакомый голос, долетевший до его бедного уха, возможно, что наша повесть обеднела б на одного героя.
– Я Лёва безработный,
Питаюсь, как животный... -
голос был слаще ангельского, нежнее пения райских птиц. Никакой Николай Басков не годился ему даже в подметки. Божественный аккомпанемент двигателя антикварного автомобиля «москвич» вторил ему терция в терцию, как оркестр Большого театра.
Профессор Омохундроедов ожил. С балкона проплясал в комнату, выскочил, волнуясь, на лестницу и, чтобы не терять времени, съехал по перилам в прихожую. Когда он бежал к воротам, снаружи уже сигналили.
– Зебрушка моя! Наконец-то! – Непослушными от волнения пальцами профессор справился с механизмом ворот, и старый, антикварный «москвич», обклеенный, как чемодан у туриста, веселыми пейзажами и картинками, въехал на заповедную территорию.
Улыбка на лице у маэстро Клейкеля сияла ярче, чем луна в полнолуние. По-павлиньи, плавно и величаво, он покинул салон машины и жестом доброго волшебника из сказки со счастливым концом показал на заднюю дверцу. В темноте за мутным стеклом шевельнулась полосатая тень.
– Это счет. – В руке автомобилевладельца появилась бумажка с цифрой. Улыбка на лице у маэстро засияла при этом ярче ровно в двенадцать раз – на сколько подорожала зебра. – Включая непредвиденные расходы.
Слепо глянув на предъявленный счет, профессор сунул его в домашний халат, который не снимал третьи сутки, и дрожащим голосом произнес:
– Не томите! Выпускайте ее скорее! Сил нет уже никаких ждать!
– Вуал я! – Маэстро отщелкнул дверцу.
Наружу из утробы автомобиля вылезло сначала копыто, за ним – второе, за вторым – третье. За копытами показалась улыбающаяся морда Баханы с крупной надписью во весь лоб: ЗЕБРА. Надпись сделал Наливайко специально, чтобы не было никаких сомнений, что перед вами зебра, а не коза.
У профессора отвалилась челюсть.
– Это... это... – Он не мог подобрать слово, подходящее для определения рогатого чуда, которое перед ним стояло. – Это что за абракадабра такая?
– Это зебра, – нисколечко не смутившись, ответил маэстро Клейкель. – Та, которую вы заказывали.
– Но почему у нее рога? И вымя? – Профессор указательным пальцем ткнул в одну поименованную часть тела неизвестного науке животного, затем – в другую.
– На рога и вымя не обращайте внимания, это для маскировки, – успокоил заказчика поставщик. – Зато смотрите, какие на ней полоски! – Маэстро показал на полоски. – Да за каждую такую полоску полжизни отдать не жалко, – восхищенно добавил он, правда при этом не уточнив, чью жизнь он имел в виду – свою или своего клиента.
Профессор вынул из халата бумажник, набитый пятитысячными купюрами с видами городов Европы, отсчитал необходимую сумму и молча протянул Клейкелю.
Маэстро пересчитал деньги.
– Сами в хлев заг о ните или помочь? – любезно предложил он профессору, пряча деньги куда-то себе под мышку.
Но профессор от помощи отказался.
Глава 13. В ловушке
– Где ты пропадала полночи? – вяло поинтересовалась Улина тетя, вылавливая из чашки с йогуртом маленькие кубики абрикосов и поштучно отправляя их в рот. Это был ее завтрак, тетя Галя блюла диету.
– Спасала зебру, – честно ответила супердевочка.
– Теперь это называется «спасать зебру». – Тетя Галя уже покончила с завтраком и копалась в переполненной косметичке, выбирая, какой помадой ей накрасить сегодня губы. День обещали ветреный, и тетя выбрала «Лип Финити» от «Макс Фактор». – До завтра меня не жди, мы собираемся на пешеходную экскурсию в Потемкинские деревни. Деньги на фрукты и на мороженое найдешь в буфете. Лишнего не трать, нам еще неделю здесь жить. Ну пока. – Тетя чмокнула племянницу в щеку. – Будь умницей, я ушла.
И, закинув за плечо рюкзачок, тетя Галя убежала с веранды.
Время приближалось к полудню, но, несмотря на беспокойную ночь, спать Уле Ляпиной не хотелось. Не потому, что она была супердевочкой, просто жаль было терять время, которого оставалось и так немного. Через неделю они уедут из Богатырки – сперва на машине до Симферополя, затем – на поезд и к себе в Петербург. Там, конечно, есть Нева и залив, но разве они могут сравниться с морем – южным, ласковым и совсем не черным.
Кусок веранды, который тете Гале с Ульяной сдавала хозяйка дома, выходил в маленький палисад, засаженный тутовыми деревьями и кустиками пахучих цветов. Место было удобное, от крыльца до дверцы в воротах вела выложенная плиткой дорожка, и для того, чтобы попасть за ворота, не надо было, как другим отдыхающим, тащиться прямиком через двор под прицелом хозяйских глаз.
Вообще-то супердевочка Уля Ляпина общей дверью почти не пользовалась. В заборе за кустами шиповника она знала секретный ход, через который обычно и выбиралась, когда требовались скрытность и быстрота.
Вот и сейчас, заперев веранду, она вышла незаметно на улицу, прошла по ней до первого поворота и свернула по направлению к морю.
Солнце было сегодня не золотое, а какое-то табачное, северное, с примесью тумана и серебра. Сзади, от Казачьего Уса, острой шапкой нависавшего над поселком, протянулись дорожки туч. Ветер вяло шевелил листья, но иногда вдруг прибавлял силы, и шумная большая волна пробегала по скучающим кронам, сбивая с них лень и пыль.
«Как там Чуня?» – думала супердевочка, по ступеням широкой лестницы спускаясь к полосе пляжа. Навстречу ей двигались отдыхающие, уже нагулявшие аппетит и подозрительно поглядывающие на небо. Тучки, что бежали с востока, до этого нестрашные и случайные, все теснее прижимались друг к другу, обещая перемену погоды.
Непогоды супердевочка не боялась, она больше переживала за Чуню и – немного – за тетю Галю, отправившуюся в пеший поход. И еще за козу Бахану – героиня-то она героиня, но все-таки животное травоядное и не обладает таким коварством, как некоторые экземпляры двуногих.
Над горой уже урчал гром, и на пляж наползала тень. Пляж пустел, как лежбище морских котиков, растревоженное криками эскимосов. Люди шумно покидали належанные с утра места, шлепали по песку шлепанцами, волокли наперегонки друг с другом прокатные лежаки и зонтики. Из спасательных кругов и матрасов со свистом вылетал воздух.
Уля Ляпина сидела на полотенце и смотрела, как меняется море. Из мирного, праздничного, веселого оно сделалось угрюмым и мутным. Плеск его сменился на ропот, словно море жаловалось на жизнь. Потом оно еще потемнело, обрастая короной пены. Тогда-то супердевочке стало ясно, почему его называют Черным.
А дальше кто-то отвернул кран, и с неба полился дождь.
Он был теплый и немного колючий и приятно щекотал кожу. Но с горы прилетел ветер, и сразу сделалось неуютно и холодно.
Супердевочки не боятся холода. Уля Ляпина нисколько б не испугалась искупаться хоть в ледяной проруби, но не все же на пляже знают, что она не простая девочка. И чтобы не привлекать внимания чересчур принципиальных родителей, усмотревших бы в ее поведении очень нехороший пример для своих ненаглядных чад, Уля Ляпина ушла под навес. А потом, чуть дождь поубавился, она набросила на голову полотенце и покинула опустевший берег.
Телепалов сидел, насупившись, под навесом кафе «Баланда» и слушал, как идет дождь. Мысли его были нерадостные. И правда, чему тут радоваться, когда завтра приезжает Миша Квадратный, а денег на оплату концерта катастрофически не хватает. Была бы зебра и нашелся б тот неизвестный псих, готовый отвалить за скотину чертову тучу бабок, тогда б, конечно, дело пошло на лад. Но зебры не было, кто-то оказался хитрее, – а нету зебры, нету и покупателя. Телепалова это злило. Особенно раздражало то, что задуманная им блестящая операция так бездарно и загадочно провалилась.
«Чучельщик похитить зебру не мог, это и таракану ясно. Кто же в таком случае похититель? – Телепалов стал прикидывать варианты. – Маэстро Клейкель? Вынюхал мой секретный план и обошел по кривой дорожке? Возможно – да, а возможно – нет. А если, возможно, нет, тогда кто же, коли не он?»
Тут случайная дождевая капля, сбившись с курса, угодила Телепалову в лоб, и в голову ему пришла мысль.
«Та девчонка, что крутилась здесь вместе с Геркой... как ее – Юля, Уля? Да, конечно, супердевочка Уля Ляпина! Она ж тоже слышала предложение маэстро Клейкеля по поводу зебры. А девчонки все как одна жадины. Возьмем, к примеру, мою барменшу Долорес Ефимовну. Уж на что я человек экономный, так и то по сравнению с ней выгляжу ужасным транжирой. Она даже тарелки за посетителями не моет – дает облизывать своей терьерихе Долли, чтоб не тратиться на собачью пищу. Про недолив спиртосодержащих напитков и недосып в чай и кофе сахару не стану и говорить...»
Телепалов поковырял в ухе и продолжил развивать свою мысль.
«Если похитительница девчонка, то и похитила она животное неспроста. Значит, есть на него богатенький покупатель. И, конечно, это тот самый псих, кто ж еще. Где найдешь второго такого Васю, готового отвалить столько денег за никчемную полосатую лошаденку. Следовательно, чтобы выйти на покупателя...»
Мысль он не докончил, потому что ровно в этот момент на главную магистраль Богатырки с мокрым полотенцем на голове вышла собственной персоной подозреваемая. Пропустив груженую фуру и короткую цепочку машин помельче, Уля Ляпина перешла дорогу и направилась по мокрому тротуару в сторону кафе «Шарабан».
Дождь ослаб и вместо тяжелых капель сыпал легкой водянистой крупой. Улица ожила, прогуливающегося народу прибавилось. Телепалов, не сводя взгляда с удаляющейся от него Ульяны, вынул из кармана мобильник.
– Злыднев, здравствуй. Короче, такое дело... – И, понизив голос до шепота, с издевательской улыбочкой на лице стал втолковывать незримому собеседнику суть своей крокодильей просьбы.
Супердевочка остановилась на полсекунды, чтобы вытряхнуть из шлепанца камешек. И только шагнула дальше, как из открытой двери кафе выкатился кругленький человек и устремился прямиком к ней.
– Девочка! На минуточку! Поздравляем! Вы у нас стотысячный посетитель! – выдал он на одном дыхании.
Уля, оторопев, попятилась. Кафе, откуда выскочил человек, называлось не по-человечески – «Шарабан». Это же нечеловеческое название имелось и на груди человека, на табличке в прозрачном пластике, нацепленной на адидасовскую толстовку.
– Я вообще-то... – начала супердевочка, честно собираясь сказать, что и не думала заходить в кафе, а просто прогуливалась по улице.
Но незнакомец ее не слушал. Цепко подхватив Улю под руку, он уже тащил ее внутрь, в прохладную полутьму «Шарабана». Тащил и бормотал на ходу:
– От администрации кафе «Шарабан» и, конечно же, от меня лично разрешите вручить вам, девочка, очень даже ценный подарок! Вот сюда пройдите, пожалуйста. В эту вот служебную дверь. Там пол у чите и расп и шетесь в получении.
Уля сл о ва не успела сказать, как была уже у невзрачной двери с криво вбитым в нее гвоздем и болтающейся на гвозде табличкой. На табличке было написано от руки: «Прием стотысячных посетителей». А еще через треть минуты супердевочка растерянно щурилась на грязную штукатурку стен, на помятые помойные ведра, наподобие вавилонской башни горкой вложенные одно в другое и опасно кренящиеся в ее сторону, на расставленные по полу мышеловки с окаменелыми скелетиками мышей и на какое-то существо в углу, напоминающее голодного паука, запутавшегося в собственной паутине.
Ничего похожего на подарок, обещанный администрацией заведения, в помещении явно не наблюдалось. Пропал и этот кругленький человек – галантно уступил ей дорогу и, только она переступила порог, захлопнул за Улей дверь.
«Супердевочка называется! – ругала себя Ульяна, поняв, что угодила в ловушку. – Поманили пряником, и пошла, как какая-нибудь глупая собачонка. Хорошо хоть, тетя Галя не знает, вот уж бы поиздевалась, наверное».
Впрочем, никакого испуга Уля Ляпина, естественно, не испытывала. Ни испуга, ни, тем более, страха. Ведь первое правило супердевочек, когда им грозит опасность: не вешать носа, не опускать рук и, главное, не терять голову. Не бывает безвыходных ситуаций, есть лишь люди, по слабости или лени не желающие этот выход искать.
В это время в полутемном углу раздался подозрительный звук – как будто на антикварной скрипке играли вместо смычка напильником.
– Эй, – сказала Уля Ляпина звуку, – а нельзя ли чуть-чуть потише. Вы мешаете сосредоточиться и подумать, как мне выбраться из этой ловушки.
– Извините, – ответили из угла, – это я так пою. А выбраться из этой ловушки человеку практически невозможно.
– То есть как это невозможно?! – с возмущением сказала Ульяна. – Что вы такое мелете! И вообще, кто вы такой, чтобы сеять здесь упаднические настроения?
– Спайдермен, человек-паук, – ответили из угла скромно. – Вообще-то, я Миша Семечкин, но больше меня знают как спайдермена.
Супердевочка подошла поближе и увидела прилепленного к стене высохшего до прозрачности человека. Дохлый, как вяленая чехонь, которой торговали на пляже, он и говорил как-то дохло, выдавливая слова как клей, загустевший в незавинченном тюбике.
– Бедный, – сказала Уля. – И долго вы так висите?
– Может, месяц, а может, год. Я уже потерял счет времени.
– И они вас ни разу не покормили, те, кто вас сюда посадил?
– От них дождешься, та еще шайка-лейка. Что Злыднев, что Телепалов – одним вазелином мазаны. Ресторанная мафия, одним словом. А вас, девочка, как сюда попасть угораздило? У вас, должно быть, папа миллиардер, и они с него хотят потребовать крупный выкуп?
– Нет, мой папа простой писатель, пишет книжки для больших и для маленьких. Выкупа с него не получишь. Может, это все из-за зебры?
– Из-за зебры?
– Да, из-за Чуни. Они хотели похитить Чуню, а мы с Геркой спрятали ее в надежное место. Только я не скажу в какое. Не подумайте, что я вам не доверяю. Просто лучше будет для вас самих знать об этом как можно меньше. На случай если они применят пытки.
– Пытки мне не страшны, я и так уже пытаный-перепытаный. Я ведь почему здесь сижу? Я не желаю открывать этим хамам тайну, каким таким таинственным способом я способен перемещаться по вертикальным стенкам и прочим труднопроходимым поверхностям. Вам-то, девочка, я ее открою, потому что вы такая же, как и я, слепая жертва человеческой жадности. Только обещайте не выдавать этот мой секрет по гроб жизни. Обещаете?
– Обещаю, – сказала супердевочка твердо.
– Чтобы не говорить долго, начну с событий не очень давних – с тридцать шестого года...
Минут сорок спайдермен Миша Семечкин рассказывал Уле Ляпиной историю советскогоезиновмам каучука – про то, как его случайно открыл простой московский пенсионер, когда однажды вместо картошки сварил в кастрюле резиновую галошу. Затем спайдермен Семечкин рассказал про происки японской разведки и про японского шпиона Горелова, засланного в московский цирк с целью похитить у известного акробата Рохлина его единственные в мире подтяжки, в которых тот без всякой страховки совершал свой «смертельный» номер: прыгал из-под купола цирка, останавливаясь буквально за миллиметр до стремительно приближавшегося манежа.
– Таким образом, – продолжал спайдермен Миша свой ужасно интересный рассказ, – суммировав мировой опыт и подкрепив его собственными исследованиями, я создал на базе жевательной резинки «Орбит» и отечественного клея «Супермомент» новый уникальный продукт – жвачку «Орбит-супермомент». В ней-то и заключается секрет той удивительной ловкости, с которой я перемещаюсь по стенам. Но я хочу, чтобы мое открытие принадлежало людям, а не жалкой кучке мошенников, думающих исключительно о наживе. И за это, как Прометея, они держат меня здесь, на стене, в этом темном непроветриваемом чулане, чтобы мухи и голодные комары выпивали по капельке мою кровь.
– Спасала зебру, – честно ответила супердевочка.
– Теперь это называется «спасать зебру». – Тетя Галя уже покончила с завтраком и копалась в переполненной косметичке, выбирая, какой помадой ей накрасить сегодня губы. День обещали ветреный, и тетя выбрала «Лип Финити» от «Макс Фактор». – До завтра меня не жди, мы собираемся на пешеходную экскурсию в Потемкинские деревни. Деньги на фрукты и на мороженое найдешь в буфете. Лишнего не трать, нам еще неделю здесь жить. Ну пока. – Тетя чмокнула племянницу в щеку. – Будь умницей, я ушла.
И, закинув за плечо рюкзачок, тетя Галя убежала с веранды.
Время приближалось к полудню, но, несмотря на беспокойную ночь, спать Уле Ляпиной не хотелось. Не потому, что она была супердевочкой, просто жаль было терять время, которого оставалось и так немного. Через неделю они уедут из Богатырки – сперва на машине до Симферополя, затем – на поезд и к себе в Петербург. Там, конечно, есть Нева и залив, но разве они могут сравниться с морем – южным, ласковым и совсем не черным.
Кусок веранды, который тете Гале с Ульяной сдавала хозяйка дома, выходил в маленький палисад, засаженный тутовыми деревьями и кустиками пахучих цветов. Место было удобное, от крыльца до дверцы в воротах вела выложенная плиткой дорожка, и для того, чтобы попасть за ворота, не надо было, как другим отдыхающим, тащиться прямиком через двор под прицелом хозяйских глаз.
Вообще-то супердевочка Уля Ляпина общей дверью почти не пользовалась. В заборе за кустами шиповника она знала секретный ход, через который обычно и выбиралась, когда требовались скрытность и быстрота.
Вот и сейчас, заперев веранду, она вышла незаметно на улицу, прошла по ней до первого поворота и свернула по направлению к морю.
Солнце было сегодня не золотое, а какое-то табачное, северное, с примесью тумана и серебра. Сзади, от Казачьего Уса, острой шапкой нависавшего над поселком, протянулись дорожки туч. Ветер вяло шевелил листья, но иногда вдруг прибавлял силы, и шумная большая волна пробегала по скучающим кронам, сбивая с них лень и пыль.
«Как там Чуня?» – думала супердевочка, по ступеням широкой лестницы спускаясь к полосе пляжа. Навстречу ей двигались отдыхающие, уже нагулявшие аппетит и подозрительно поглядывающие на небо. Тучки, что бежали с востока, до этого нестрашные и случайные, все теснее прижимались друг к другу, обещая перемену погоды.
Непогоды супердевочка не боялась, она больше переживала за Чуню и – немного – за тетю Галю, отправившуюся в пеший поход. И еще за козу Бахану – героиня-то она героиня, но все-таки животное травоядное и не обладает таким коварством, как некоторые экземпляры двуногих.
Над горой уже урчал гром, и на пляж наползала тень. Пляж пустел, как лежбище морских котиков, растревоженное криками эскимосов. Люди шумно покидали належанные с утра места, шлепали по песку шлепанцами, волокли наперегонки друг с другом прокатные лежаки и зонтики. Из спасательных кругов и матрасов со свистом вылетал воздух.
Уля Ляпина сидела на полотенце и смотрела, как меняется море. Из мирного, праздничного, веселого оно сделалось угрюмым и мутным. Плеск его сменился на ропот, словно море жаловалось на жизнь. Потом оно еще потемнело, обрастая короной пены. Тогда-то супердевочке стало ясно, почему его называют Черным.
А дальше кто-то отвернул кран, и с неба полился дождь.
Он был теплый и немного колючий и приятно щекотал кожу. Но с горы прилетел ветер, и сразу сделалось неуютно и холодно.
Супердевочки не боятся холода. Уля Ляпина нисколько б не испугалась искупаться хоть в ледяной проруби, но не все же на пляже знают, что она не простая девочка. И чтобы не привлекать внимания чересчур принципиальных родителей, усмотревших бы в ее поведении очень нехороший пример для своих ненаглядных чад, Уля Ляпина ушла под навес. А потом, чуть дождь поубавился, она набросила на голову полотенце и покинула опустевший берег.
Телепалов сидел, насупившись, под навесом кафе «Баланда» и слушал, как идет дождь. Мысли его были нерадостные. И правда, чему тут радоваться, когда завтра приезжает Миша Квадратный, а денег на оплату концерта катастрофически не хватает. Была бы зебра и нашелся б тот неизвестный псих, готовый отвалить за скотину чертову тучу бабок, тогда б, конечно, дело пошло на лад. Но зебры не было, кто-то оказался хитрее, – а нету зебры, нету и покупателя. Телепалова это злило. Особенно раздражало то, что задуманная им блестящая операция так бездарно и загадочно провалилась.
«Чучельщик похитить зебру не мог, это и таракану ясно. Кто же в таком случае похититель? – Телепалов стал прикидывать варианты. – Маэстро Клейкель? Вынюхал мой секретный план и обошел по кривой дорожке? Возможно – да, а возможно – нет. А если, возможно, нет, тогда кто же, коли не он?»
Тут случайная дождевая капля, сбившись с курса, угодила Телепалову в лоб, и в голову ему пришла мысль.
«Та девчонка, что крутилась здесь вместе с Геркой... как ее – Юля, Уля? Да, конечно, супердевочка Уля Ляпина! Она ж тоже слышала предложение маэстро Клейкеля по поводу зебры. А девчонки все как одна жадины. Возьмем, к примеру, мою барменшу Долорес Ефимовну. Уж на что я человек экономный, так и то по сравнению с ней выгляжу ужасным транжирой. Она даже тарелки за посетителями не моет – дает облизывать своей терьерихе Долли, чтоб не тратиться на собачью пищу. Про недолив спиртосодержащих напитков и недосып в чай и кофе сахару не стану и говорить...»
Телепалов поковырял в ухе и продолжил развивать свою мысль.
«Если похитительница девчонка, то и похитила она животное неспроста. Значит, есть на него богатенький покупатель. И, конечно, это тот самый псих, кто ж еще. Где найдешь второго такого Васю, готового отвалить столько денег за никчемную полосатую лошаденку. Следовательно, чтобы выйти на покупателя...»
Мысль он не докончил, потому что ровно в этот момент на главную магистраль Богатырки с мокрым полотенцем на голове вышла собственной персоной подозреваемая. Пропустив груженую фуру и короткую цепочку машин помельче, Уля Ляпина перешла дорогу и направилась по мокрому тротуару в сторону кафе «Шарабан».
Дождь ослаб и вместо тяжелых капель сыпал легкой водянистой крупой. Улица ожила, прогуливающегося народу прибавилось. Телепалов, не сводя взгляда с удаляющейся от него Ульяны, вынул из кармана мобильник.
– Злыднев, здравствуй. Короче, такое дело... – И, понизив голос до шепота, с издевательской улыбочкой на лице стал втолковывать незримому собеседнику суть своей крокодильей просьбы.
Супердевочка остановилась на полсекунды, чтобы вытряхнуть из шлепанца камешек. И только шагнула дальше, как из открытой двери кафе выкатился кругленький человек и устремился прямиком к ней.
– Девочка! На минуточку! Поздравляем! Вы у нас стотысячный посетитель! – выдал он на одном дыхании.
Уля, оторопев, попятилась. Кафе, откуда выскочил человек, называлось не по-человечески – «Шарабан». Это же нечеловеческое название имелось и на груди человека, на табличке в прозрачном пластике, нацепленной на адидасовскую толстовку.
– Я вообще-то... – начала супердевочка, честно собираясь сказать, что и не думала заходить в кафе, а просто прогуливалась по улице.
Но незнакомец ее не слушал. Цепко подхватив Улю под руку, он уже тащил ее внутрь, в прохладную полутьму «Шарабана». Тащил и бормотал на ходу:
– От администрации кафе «Шарабан» и, конечно же, от меня лично разрешите вручить вам, девочка, очень даже ценный подарок! Вот сюда пройдите, пожалуйста. В эту вот служебную дверь. Там пол у чите и расп и шетесь в получении.
Уля сл о ва не успела сказать, как была уже у невзрачной двери с криво вбитым в нее гвоздем и болтающейся на гвозде табличкой. На табличке было написано от руки: «Прием стотысячных посетителей». А еще через треть минуты супердевочка растерянно щурилась на грязную штукатурку стен, на помятые помойные ведра, наподобие вавилонской башни горкой вложенные одно в другое и опасно кренящиеся в ее сторону, на расставленные по полу мышеловки с окаменелыми скелетиками мышей и на какое-то существо в углу, напоминающее голодного паука, запутавшегося в собственной паутине.
Ничего похожего на подарок, обещанный администрацией заведения, в помещении явно не наблюдалось. Пропал и этот кругленький человек – галантно уступил ей дорогу и, только она переступила порог, захлопнул за Улей дверь.
«Супердевочка называется! – ругала себя Ульяна, поняв, что угодила в ловушку. – Поманили пряником, и пошла, как какая-нибудь глупая собачонка. Хорошо хоть, тетя Галя не знает, вот уж бы поиздевалась, наверное».
Впрочем, никакого испуга Уля Ляпина, естественно, не испытывала. Ни испуга, ни, тем более, страха. Ведь первое правило супердевочек, когда им грозит опасность: не вешать носа, не опускать рук и, главное, не терять голову. Не бывает безвыходных ситуаций, есть лишь люди, по слабости или лени не желающие этот выход искать.
В это время в полутемном углу раздался подозрительный звук – как будто на антикварной скрипке играли вместо смычка напильником.
– Эй, – сказала Уля Ляпина звуку, – а нельзя ли чуть-чуть потише. Вы мешаете сосредоточиться и подумать, как мне выбраться из этой ловушки.
– Извините, – ответили из угла, – это я так пою. А выбраться из этой ловушки человеку практически невозможно.
– То есть как это невозможно?! – с возмущением сказала Ульяна. – Что вы такое мелете! И вообще, кто вы такой, чтобы сеять здесь упаднические настроения?
– Спайдермен, человек-паук, – ответили из угла скромно. – Вообще-то, я Миша Семечкин, но больше меня знают как спайдермена.
Супердевочка подошла поближе и увидела прилепленного к стене высохшего до прозрачности человека. Дохлый, как вяленая чехонь, которой торговали на пляже, он и говорил как-то дохло, выдавливая слова как клей, загустевший в незавинченном тюбике.
– Бедный, – сказала Уля. – И долго вы так висите?
– Может, месяц, а может, год. Я уже потерял счет времени.
– И они вас ни разу не покормили, те, кто вас сюда посадил?
– От них дождешься, та еще шайка-лейка. Что Злыднев, что Телепалов – одним вазелином мазаны. Ресторанная мафия, одним словом. А вас, девочка, как сюда попасть угораздило? У вас, должно быть, папа миллиардер, и они с него хотят потребовать крупный выкуп?
– Нет, мой папа простой писатель, пишет книжки для больших и для маленьких. Выкупа с него не получишь. Может, это все из-за зебры?
– Из-за зебры?
– Да, из-за Чуни. Они хотели похитить Чуню, а мы с Геркой спрятали ее в надежное место. Только я не скажу в какое. Не подумайте, что я вам не доверяю. Просто лучше будет для вас самих знать об этом как можно меньше. На случай если они применят пытки.
– Пытки мне не страшны, я и так уже пытаный-перепытаный. Я ведь почему здесь сижу? Я не желаю открывать этим хамам тайну, каким таким таинственным способом я способен перемещаться по вертикальным стенкам и прочим труднопроходимым поверхностям. Вам-то, девочка, я ее открою, потому что вы такая же, как и я, слепая жертва человеческой жадности. Только обещайте не выдавать этот мой секрет по гроб жизни. Обещаете?
– Обещаю, – сказала супердевочка твердо.
– Чтобы не говорить долго, начну с событий не очень давних – с тридцать шестого года...
Минут сорок спайдермен Миша Семечкин рассказывал Уле Ляпиной историю советскогоезиновмам каучука – про то, как его случайно открыл простой московский пенсионер, когда однажды вместо картошки сварил в кастрюле резиновую галошу. Затем спайдермен Семечкин рассказал про происки японской разведки и про японского шпиона Горелова, засланного в московский цирк с целью похитить у известного акробата Рохлина его единственные в мире подтяжки, в которых тот без всякой страховки совершал свой «смертельный» номер: прыгал из-под купола цирка, останавливаясь буквально за миллиметр до стремительно приближавшегося манежа.
– Таким образом, – продолжал спайдермен Миша свой ужасно интересный рассказ, – суммировав мировой опыт и подкрепив его собственными исследованиями, я создал на базе жевательной резинки «Орбит» и отечественного клея «Супермомент» новый уникальный продукт – жвачку «Орбит-супермомент». В ней-то и заключается секрет той удивительной ловкости, с которой я перемещаюсь по стенам. Но я хочу, чтобы мое открытие принадлежало людям, а не жалкой кучке мошенников, думающих исключительно о наживе. И за это, как Прометея, они держат меня здесь, на стене, в этом темном непроветриваемом чулане, чтобы мухи и голодные комары выпивали по капельке мою кровь.