Етоев Александр Васильевич. Уля Ляпина против Ляли Хлюпиной

   Ни одна живая душа, даже въедливая его помощница, не должна была знать о том, что он рядом и готов действовать, когда начнется эта чертова репетиция. Ляле Хлюпиной он наплел с три короба про какую-то мифическую задержку – мол, звезда по причине лени появится не раньше, чем послезавтра. Хитрый ангел вовсе не собирался возвращать своей помощнице молодость. С этой вредины довольно было того, что он тратился на нее столько времени. И к тому же, думал Аэрозоль, дай возможность этой жадной старухе приложиться к лучу звезды, чтобы скинуть с себя лишние годы, ее ж трактором потом не оттащишь. Она ж будет молодеть до тех пор, пока не сделается грудным младенцем. Пока вовсе не уменьшится до микроба. Хотя, возможно, это будет и к лучшему – прилетит какой-нибудь воробей и склюет ее, как вредное насекомое.
   В хитроумной плане Аэрозоля Ляля Хлюпина была лишь прикрытием. Она должна была... Впрочем, стоп! Не интересно открывать раньше времени все коварные ангельские уловки.
   – Молчать в тряпку! – орал он Ляле, когда та, как вздорная собачонка, что-то вякала на него со стула, пока ангел разрывался в делах. – Репетируй молча свою снегурку, тебе сегодня на людях выступать. – Ему было не до ее вякания.
   Одну целую и две десятых секунды Ляля Хлюпина выдерживала молчание.
   – А мне плевать на людей, плевать! – вновь соскакивала она с стопора. – На ангелов, на людей, на мух, на слонов, на крокодилов, – на всех! Я самая из самых, я – супер! У меня даже тень – отпад! Смотри, сидор, какая у меня тень клевая!
   Она вставала напротив лампы и начинала выгибаться, как гусеница.
   – Что, красиво? Скажи, не супер?
   – Ладно, супер, змея очковая, – чтоб отделаться, говорил он Ляле. – Ты еще повыгибайся, я скоро.
   Ангел понял, как просочится в школу, – карлик носа не подточит, так просто.
   «В замороченные леса Валахии! – Он уже отщелкивал на клепсидрах три кубических хронолюкса времени. – Набрать мороку из Дракуловых колодцев и нагнать его на школьные помещения! Шахтно-вентиляционным путем. И частично воздушно-капельным».
   – Без меня чтобы все тихо! Ни-ни! – наказал он на прощание старушенции.
   Но ответа не услышал, пропал.
 
   После русского был урок труда. Однорукий трудовик Сидор Львович скрипучим голосом объявил тему: «Обтесанность как высшая ступень деревянности». И затем на примере Буратино-Пиноккьо долго и занудно рассказывал о процессе получения из простого полена высококачественного художественного изделия. Сегодняшний урок был теория. Практикой предполагалось заняться самостоятельно на зимних каникулах.
   Уля Ляпина торопила время. Школьные часы текли медленно. Репетицию назначили на пятнадцать, и нужно было еще придумать, как на нее попасть. Посторонних в зал не пускали, а она теперь причислена к посторонним.
   На переменке к ней подошел Сосиськин. Официально его звали Данила Спицын, но на Данилу он откликался редко, уже отвык. Сосиськин был серьезен как никогда, и это было на него не похоже.
   – Если бы ты оказалась закупоренной в избушке, висящей на краю пропасти, стала бы ты от голода есть ботинки? – спросил Сосиськин.
   Вопрос был задан что говорится в лоб.
   – Есть ботинки? – переспросила его Ульяна.
   Она взглянула сперва на свои кроссовки, потом на сменную обувь любителя коварных вопросов.
   – Твои бы точно не стала, – сказала она, поморщившись.
   – Я не про свои, я вообще. В принципе, – не отставал от нее Сосиськин. – В избушке, висящей на краю пропасти.
   – Вообще ботинок не бывает, Сосиськин. И в принципе не бывает тоже. Есть твои, есть мои, есть Пашкины.
   Как раз мимо бежал Моржов, и она ткнула для примера в него.
   – Ну, хорошо, а человека смогла бы? – нервным голосом прошептал Сосиськин.
   – Что значит человека? Не понимаю. – Она взглянула на него, как на психа.
   – Ну, человека, например, съела бы?
   – Сосиськин, у тебя крыша съехала? Что это сегодня с тобой? Или с утра не завтракал? На, возьми, у меня есть сушки.
   – А я думаю, что, наверное, съел бы.
   Он стал бледный, как мясо рыбы, и тихонько отошел в сторону.
   «Что-то с ним сегодня не правильно, – подумала Ульяна с тревогой. – Отрицательное психическое давление? Орудуют энергетические вампиры?»
 
   На литературе Владислава Мартыновна запустила вдруг в Моржова туфлей. Пашка увернулся, конечно, и туфля попала в Ирку Туркевич. Ирка, не долго думая, отфутболила туфлю дальше. Так она летала по классу, будто первый советский спутник, пока вновь не возвратилась к преподавательнице. Владислава, как ни в чем не бывало, вдела ногу в возвратившуюся туфлю и, как будто ничего не случилось, продолжала вести урок.
   Проходили «Сказку о рыбаке и рыбке». Владислава вслух прочла сказку, и каждый должен был своими словами изложить ее содержание – письменно, в рабочей тетради.
   Уля Ляпина, как и положено супердевочке, быстро справилась с таким пустяком. Пашка вяло ковырял ручкой в неподатливом тетрадном листе. К концу урока он написал следующее: «Помню желтоглазого окуня как он спрятался в траве под лопух поднял жабру и слушал речку». И подписался под этим: Пушкин.
   – Пашечка, – сказала ему Ульяна. – Пушкина убили на Черной речке, зимой. А зимой травы и лопухов не бывает. Никакого желтоглазого окуня он тоже видеть не мог, в Черной речке рыба вообще не водится, там один мазут.
   – Ляпина, снова вместо урока занимаешься болтовней? – Владислава, как заправская снайперша, уже прицеливалась в нее туфлей. – Давно родителей в школу не вызывали?
   Слава богу, громко прозвеневший звонок, не позволил материализоваться ее угрозе.
 
   Со школой явно происходило что-то неладное. В школьную атмосферу будто впрыснули какой-то микроб, какие-то семена безумия, отчего и ученики, и даже преподаватели вели себя неадекватно и странно.
   Метан Хлоридович, ведший химию в старших классах, брызгал кисточкой из ведра с водой на всех, кто попадался ему в коридорах школы, – должно быть, изгонял бесов.
   Физкультурник Бармалей Павлович печатал коридоры спортивным шагом и на ходу обрывал пуговицы у встречных и поперечных. У кого их не было, тем он выдавал по звонкому щелбану и шагал дальше.
   Из кабинета математики на втором этаже раздавались нечеловеческие удары. В промежутках между ударами тихий голос математички интересовался: «Так сколько сторон у треугольника, спрашиваю в последний раз?»
   И только кабинет биологии, святая святых заведующей учебной частью, молчал, как партизан на допросе.
   С супердевочкой все было в порядке, на нее, наверное, этот микроб не действовал, но все равно она передвигалась с опаской. В школьной улье, растревоженном неизвестно кем, Уля Ляпина чувствовала себя инородным телом. Она спустилась по лестнице в вестибюль, надеясь выяснить обстановку в зале, где должна быть генеральная репетиция. До начала оставалось совсем немного – урок с хвостиком.
   Охранник Вова, когда она проходила мимо, выглянул из-за журнала с кроссвордами.
   – Стой, Ляпина, ты куда?!! – Он вдруг выпучил тюленьи глаза и испуганно заорал, как рупор: – Ты ж на друга моего наступила!
   Уля вздрогнула, посмотрела под ноги, но не нашла там ничьих друзей.
   – Извините, – извинилась она. И подумала: «Еще одна жертва».
   Охранник Вова наклонился над полом.
   – Эй, Серега, ты как, живой? – произнес он тревожным голосом. – Жив, Серега, отвечай, или умер?
   Он вздохнул и, выпрямив спину, укоризненно скосился на супердевочку.
   – Жаль Серегу, если ты его раздавила. Мы с ним вместе служили под Таганрогом. Он же гений маскировки, мой друг Серега. Так мог спрятаться, комар не заметит. Типа Штирлица и Рихарда Зорге.
   – Извините, – повторила Ульяна.
   Вова сделал вдруг испуганные глаза.
   – Не маньяки! – Он затравленно озирался. – Зря ты, мама, меня учила, зря. – Вова бросил на стул журнал. – Самое опасное не маньяки! – Вова медленно отступал к выходу. – А маньячки! – И с криком «А-а-а!» Вова бросился из вестибюля на улицу.
   Уля Ляпина пожала плечами и осторожно обошла место, где лежал невидимый друг Серега. Она хотела заглянуть в зал, но была оттеснена в сторону каким-то странным человеком в пальто, вошедшим с улицы в вестибюль школы. На человеке был зеленый противогаз с большущим хоботом в гармошечный рубчик. Из кармана пальто вошедшего раздавались непонятные звуки – то ли бульканье, а может быть, тиканье, или первое и второе одновременно.
   Дядька шел и бормотал на ходу, видно, думая, что его не слышат:
   – Исключительно удачная заморочка! Вот что значит качественный продукт! Фирма веников не вяжет, как обещали!..
   Он легонько потянул ручку двери и, как мышка, юркнул в актовый зал.
   – ...И частично воздушно-капельным... – долетела до ушей супердевочки незаконченная дядькина фраза.
   Дверь захлопнулась у ней перед носом, и больше она дядьку не слышала.

Глава 12. Генеральная репетиция

   Пипл-дрипл,
   Рашен-квашен,
   Я сегодня заколбашен,
   У меня сегодня стресс.
   Хомо хомини люпус эст*
   *(Сноска: В переводе с латинского «Человек человеку – волк».)
   – пели дружно Саша Бережный и Дима Приятный, и, судя по веселому выражению физиономий обоих, никакой заколбашенности и, тем более, стресса ни первый, ни второй не испытывали. Что касается фразы про волка в конце куплета, то существовала она исключительно для того, чтобы показать образованность неизвестного сочинителя песни.
   Дело в том, что Дима и Саша только что сдали зачет по технике сценического движения и не какому-нибудь там аспирантишке из позавчерашних студентов, а самому Жижину-Гущину, профессору с сорокапятилетним стажем, перед которым трепетала вся Академия, начиная от первогодков и до матерых зубров с выпускных курсов включительно.
   Звездный номер, принесший им праздник в зачетной книжке, был подсмотрен на петербургских улицах. Это была профессорская причуда, особый пунктик – Жижин-Гущин больше всего ценил в актере профессиональную наблюдательность, способность выхватить из окружающей жизни яркую какую-нибудь картинку и суметь ее передать зрителям.
   Прошлым летом Дима с Сашей на выходе из метро «Владимирская» наблюдали, как какой-то усатый дядечка рвал у себя на спине рубаху. Не на груди, как все нормальные люди, а в том и фокус, что на спине. Перед тем, как ее порвать, он орал, как рыночный зазывала, привлекая к себе прохожих: «Рву рубаху на спине! Рву на спине рубаху!». Люди естественно подходили, тогда он тылом поворачивался к толпе, просовывал руки себе под мышки, хватал на спине рубаху и действительно ее рвал. При этом никакой шапки для сбора денег рядом с человеком не наблюдалось. Работал он из любви к искусству.
   Этот номер Дима и Саша репетировали не меньше месяца. И вот сегодня на зачете перед профессором они с триумфом его исполнили. Саша Бережный играл усача в рубахе, Дима изображал толпу.
   Жижин-Гущин прослезился от умиления – как Державин, слушая лицеиста Пушкина. Сашу он назвал Смоктуновским, а Диму – нашим будущим Оливье (не салатом, а английским актером). Затем лично благословил обоих на сегодняшнюю репетицию в школе.
 
   Вечерина Леонардовна Делпогорло проверяла елочные гирлянды, чтобы не было никакого сбоя, когда волшебный посох деда-мороза заколдует над зеленой красавицей.
   – Что за дикость! – удивилась она, вдруг увидев на елке ангелов с изуродованными, жалкими крыльями. Завуч тут же позвонила завхозу, чтобы срочно заменил на других.
   Она прошла на пустую сцену, оглядела пространство зала и сказала себе громко: «А что?!»
   – А что, – проговорила она, – вот возьму на зло ханжам и невежам и осчастливлю все человечество новым гениальным прочтением великой драмы Шекспира.
   Завуч гордо подняла голову и спросила у небесного покровителя:
   – Быть или не быть?
   Прислушалась и, не дождавшись ответа, решила твердо для себя: «Быть!».
   – Я же не виновата, – справедливо рассуждала она, – что родилась на свет женщиной. Каждая эпоха прочитывает Шекспира по-своему. Сейчас время свободных женщин, а право каждой свободной женщины – самой, без чьей-либо дурацкой подсказки, выбрать, какого Гамлета ей играть. Мой Гамлет – женщина. Решительная, устремленная к цели современная образованная женщина, для которой «быть или не быть?» однозначно решается в пользу «быть». Это новое видение Шекспира, это революция в театре, это – новая я.
   Она растрепала волосы. Лицо ее раскраснелось.
   – Новая я, – повторила она довольно, словно пробуя фразу на вкус.
   – Я, – продолжила она вдохновенно, – натуральная поволжская гречка! Голос Древней Эллады звучит в моем сердце – Софокл, Домокл, Эмпедокл! Дева Мельпомена зовет меня, трагическая муза поэзии! О-о!
   Вечерина Леонардовна Делпогорло окончательно вошла в роль. Она сложила на груди руки и голосом, устремленным к небу, прочитала монолог Гамлета от начала и почти до конца.
   – Браво, браво! – Струйка аплодисментов пролилась из-за искуственного сугроба, возведенного по случаю репетиции.
   Вечерина Леонардовна вздрогнула. Краска с лица сошла. Руки соскользнули с груди и по-военному легли возле бедер.
   – Кто здесь? – спросила завуч.
   Из-за сугроба показалось сооружение, отдаленно напоминающее скворечник. Пристроенный на тонкую жердь какой-то ящик с дыркой посередине.
   – Кто вы? – спросила завуч.
   – Я? Великий умывальник, разве не видно? – Существо сложилось в полупоклоне.
   – Вон из зала, – сказала завуч. – Тема сказок Чуковского была осенью. А сегодня новогодняя репетиция.
   – Это я же, Ляля Хлюпина же, снегурочка! – Неизвестное существо хихикнуло. – Умывальник это такая шутка. Типа театральное превращение. Вот, смотрите. – И Ляля Хлюпина отделила ящик от головы.
   – Ляля Хлюпина? – удивилась завуч. – По телефону я видела вас другой. Наяву вы какая-то... старомодная.
   – Старомордая? – не расслышала Ляля Хлюпина. «От такой же старомордой и слышу», – уже собралась сказать она, но подумала, что будет скандал. А скандалить с этим Гамлетом в юбке было вроде бы еще рановато. Репетиция пока что не началась. – Это грим, «Лореаль Пари», эксклюзивные поставки из Франции. Главный писк сегодняшнего сезона – «Нежный бархат твоих морщин».
   Вечерина Леонардовна улыбнулась.
   – Ох уж молодость, – сказала она. – Все мы были легкокрылыми, как стрекозы. – На лицо ее набежала тень. Она сделалась задумчивой и вздохнула. – Волны моды накатывают, откатывают, а искусство остается навеки.
   – Это точно, – кивнула Ляля, поправляя на голове парик.
 
   – Пахнет мороком, – сказал Санта-Клаус, когда они подъезжали к школе. – Знаем, знаем этот старый злодейский способ заморачивания воздушной среды. Зуб даю и полбороды впридачу – этот негодяй уже там. Значит, времени почти не осталось.
   Санчо сделал заборы воздуха и мгновенно выдал его состав:
   – Корень бделлы, пар болотный сухой разжиженный, истолченая в медной ступке статуя священного бегемота, пыль из склепа Выйдивона Валашского нефильтрованная с примесью кардамона...
   – Стоп-стоп-стоп, можешь не продолжать, – перебил его Санта-Клаус. – Морок набран в Дракуловых колодцах. Этот ушлый похититель часов применил перескок во времени. Вот что значит деликатному инструменту угодить в лапы неандертальца. Как звезда? – Он взглянул на небо, словно слабым человеческим зрением можно было переместиться в космос.
   – На подходе, – ответил Санчо, прощупывая пространство вокруг планеты специальным звездолокационным щупом. – Вот мерзавец! – Мотор машины заурчал, как недовольный живот. – Он проделал в атмосфере над школой маленькую озоновую дыру. Дырочка размером с таблетку, но, думаю, и такой достаточно для голодного луча этой хищницы.
   – Разрыв в счете угрожающе увеличивается. – Санта-Клаус покачал головой. – Вот и школа. – Он удивленно хмыкнул. – Это еще что за бегун? Ну и чешет, будто гвоздь проглотил.
   Вокруг школы, взмыленный и взъерошенный, бегал Вова, школьный охранник. Обежав школьную территорию уже двадцать четыре раза, он пошел на двадцать пятый заход, как какое-нибудь вредное насекомое, выбирающее на теле жертвы самую кровеобильную точку.
   – Не монах? – спросил его Санчо, выбирая поиском в Нетунете сайт со всякими народными суевериями. – Бабы с ведрами рядом не наблюдается? – Он как преданный хозяину механизм должен был предусмотреть все – вплоть до мелочи, включая приметы. – Черный кот? Катафалк с музыкой? Милиционер, калека на костылях?
   – Нет, какой-то человек просто. Формы нет, но типа спортсмена.
   Санта-Клаус проводил взглядом скособоченную спину бегущего.
   Вова скрылся за углом школы.
   – Ну, ни пуха ни пера, раз спортсмен. Про спортсменов никакой информации. – Просмотрев сетевой ресурс, Санчо выудил оттуда еще примету. – Посидеть на дорожку, таков обычай. Пути не будет, если не посидеть.
   – Что-то больно тебя циклит на суевериях, – усмехнулся Санта-Клаус, но все же сел.
   Слишком деликатная операция предстояла им сегодня с Ульяной, и отмахиваться даже от пустяков могло выйти себе дороже. Это как в древнем Риме – не обратили бы внимания римляне на ночной гусиный переполох, так бы и продолжали спать, пока враги не захватили их тепленькими.
   Древний Рим, он по определению древний. Был и сплыл, и осталась одна история. Нынче же, когда всей планете грозит полная хмурь и слякоть, нужно быть предельно сосредоточенным и действовать с умом и расчетом.
   Роковой поворот событий, связанный с безумной звездой, мог любого выбить из колеи, и Санта-Клаус здесь исключением не был.
   Шансов выиграть в жестокой схватке с похитителем волшебных часов было ровно один на тысячу. И вот этот-то единственный шанс упустить было никак не возможно.
   План был прост, как Пифагорова теорема. И непредсказуем, как камнепад.
   Часы следует отобрать в момент, когда ангел, завладевший клепсидрами, их настроит на частоту луча. Ни секундой раньше, ни мигом позже. Если раньше, то, как обычно, похититель ускользнет в прошлое. Если позже, то энергия времени безвозвратно поглотится звездой. А уж далее – дело техники. Санта-Клаус перенастроит часики, и они-то не позволят звезде совершить ее поганое дело.
   Но откуда, удивится читатель, Санта-Клаус мог знать об ангеле? Как откуда? А папирусный свиток? В нем хранилось одно древнее предсказание... Впрочем, стоп, пока еще рановато открывать все повороты сюжета.
 
   Уля Ляпина пряталась за щитом с нарисованным на нем зимним лесом. Щит, весь в дырочках от маленьких пулек (он полжизни прослужил в тире), укрывал ее от ненужных глаз и при этом давал возможность видеть зал практически целиком.
   Санта-Клаус был уже на подходе – Санта, Санчо и супердевочка связь поддерживали каждые две минуты.
   Уля Ляпина проникла на репетицию вместе с девочками-снежинками, первоклашками. А укрыться за дырявым щитом было делом пустяковым для супердевочки.
   «Значит, вот ты какая, Хлюпина! – Уля глазом припала к дырочке, хмуро глядя на вертлявую выскочку, что козлихой прыгала возле завуча. – Значит, вот на какую хряпу променяла меня наша заведующая!»
   Ляля Хлюпина в костюме снегурочки вяло тужилась шевелить ушами – видимо, изображая локатор. Получалось у нее не ахти, у Ульяны получилось бы лучше. Затем эта вялоухая Ляля попыталась изобразить подсвечник. Она вставила в рот свечу и зажгла ее от газовой зажигалки.
   – Вальш швечей, – сказала обманщица, шепелявя и корежа слова. – Так шкажать, практичешки шкажка и практичешки, так шкажать, танец*(СНОСКА: Если бы не свеча во рту, фраза Ляли прозвучала бы так: Вальс свечей. Так сказать, практически сказка и практически, так сказать, танец.).
   – Сарабанда? – не расслышала завуч.
   – Шами вы шара... шарабанда. – Ляля Хлюпина сказала и ойкнула – воск со свечки протёк в ноздрю, вмиг избавив Лялю от шепелявости. – Это Штраус в обработке Малинина. Самый супер сегодняшнего сезона.
   В это время дверь зала хлопнула, и сквозь дырочку Ульяна увидела двух вошедших дедов-морозов. Саша Бережный в белой шубе и с серебряной искусственной бородой как вошел, так сразу выставил посох и сказал, обращаясь к завучу:
   – Снега! Снега! Полцарства даю за снег!
   Девочки-снежинки на это чудо прореагировали радостными смешками. Вечерина Леонардовна Делпогорло поаплодировала – впрочем, довольно хило. Ляля Хлюпина схватилась за сердце и сиплым тенором восклинула:
   – Гениально!
   Саша Бережный обернулся к Диме и сказал ему:
   – Все, приехали!
   Если Саша был во всем белом, то его суровое альтер-эго нарядился, наоборот, в черное. Этот образ был частью замысла их великого новогоднего представления. Скрепя сердце, Дима Приятный дал согласие на Сашино предложение, и теперь семенил за Сашей, как его неотделимая тень.
   Ляля Хлюпина балетной походкой совершила марш-бросок вокруг елки и застыла, ожидая рукоплескний.
   – На Плисецкую, конечно, не тянет, но, по-среднему, неплохо, неплохо. – Саша Бережный был краток, но справедлив.
   – То есть как это «не тянет-не плохо»? А как вам нравится такое вот фуэте?
   Ляля Хлюпина стремительно завращалась, резко делая свободной ногой агрессивные пинательные движения.
   Супердевочка недовольно хмыкнула.
   «Эка невидаль, – подумала Уля Ляпина, – на такое и идиот способен».
   Если честно, то ей было обидно, что какая-то захожая супервыскочка выкобенивается перед Сашей и Димой.
   – Повторите, пожалуйста, про полцарства, – попросила любительница Шекспира, Вечерина Леонардовна то есть.
   – Это так, невольный экспромт. – Саша Бережный обернулся к Диме: – Тень, ну что ты молчишь, не переставая? Повтори, пожалуйста, если просят.
   Дима честно повторил реплику:
   – Снега, снега! Полцарства и все такое
   И вот тут-то Уля Ляпина и услышала новый голос, сказавший шепотом: «Что, ботаники, снежка захотели? Будет вам снежок, как же, ждите!».
   Супердевочка настроила ухо и проследила направление голоса. Он шептал из тупичка возле сцены, где обычно перекуривают уборщицы. И естественно никто, кроме Ули, этой реплики из тупичка не услышал.
 
   Ровно в три появилась тетя. Почему она пришла, неизвестно. И с порога, увидев Хлюпину, заорала на всю Ивановскую:
   – Интересное кино получается! Мало ей пространства для безобразий, так она уже и к школе примеривается. Кто здесь главный? – спросила тетя, глазом целясь в растерявшуюся заведущую. – Где моя родная племянница? Почему не вижу родной племянницы? Уля? Ляпина? Ау, моя рыбка!
   – Значит, вы ее, извиняюсь, родственница? – Вечерина Леонардовна Делпогорло усмехнулась сухой усмешкой и сухим педагогическим тоном ткнула в тетю сухой вопрос: – А вы знаете?...
   – Да, я знаю! – Тете было не до ее вопросов. Ей вполне хватало своих. – Да я знаю, что эта вот самозванка, прикрываясь именем Ули Ляпиной, совершила хулиганский поступок в супермаркете «Товары для счастья»! – Она яростно взглянула на Хлюпину. – Я свидетель, вчера...
   – Вчера? – Ляля Хлюпина подмигнула тете и сказала как ни в чем не бывало: – Это самый натуральный поклеп. И вообще, я имею алиби. Я все утро и половину дня тусовалась в Театральной библиотеке. Я штудировала пьесу «Снегурочка», я готовилась к новогоднему представлению, я не знаю никаких супермаркетов, у меня духовные интересы.
   «Что, урылась?» – читалось в ее глазах.
   – И вообще, как говорится в народе, тетя от племянницы недалеко катится, одного огорода фрукты. – Ляля Хлюпина заломила руки и печально посмотрела на завуча. – Тяжело нести свой талант, когда вокруг тебя завистники и невежи.
   Тетя медленно, но угрожающе багрянела, пунцовела и бледнела одновременно. Уля видела, еще полсекунды и терпение ее лопнет со страшным треском.
 
   И вот тут появился Санта.
   Он был в новеньком, с иголочки, полушубке в синих звездах и с серебряными снежинками. Колокольчик на его колпаке что-то тихо лепетал по-лапландски, а тепло от румяных щек ощущалось даже на расстоянии.
   Вечерина Леонардовна Делпогорло посмотрела на Диму с Сашей.
   – Этот с вами? – кивнула завуч на нежданного-негаданного пришельца.
   – Этот с нами, – сказала Ляля, прикрывая ладошкой рот. – Санта-Клаус! Мужчина моей мечты! Раз увидеть и умереть от счастья! – Ляля Хлюпина буквально дрожала, поедая Санта-Клауса взглядом. – Как с открытки, ну прямо вылитый. Ой, а вы автограф мне не дадите?
   – Ну вообще-то... – Санта-Клаус замялся, не рассчитывая на подобные нежности. Он собрался сказать нахалке, что мошенницам автографы не дает, но в последнюю секунду вдруг передумал. – Да, конечно, почему бы и нет.
   Он достал из кармана «Паркер» и написал золотым пером на визитке с гербом Лапландии: «С новым годом!». И подписался: «Санта».
   – «Санта-Барбара», Санта-Клаус... Какая пошлость! – Вечерина Леонардовна громко фыркнула. – Сюда добавить Сантану и диверсанта, и будет полный новогодний комплект. Бедный Йорик, куда мы катимся?
   Только она сказала про диверсанта, как Санта-Клаус посмотрел вверх. Там, вверху, на верхушке елки мягким золотом отсвечивала звезда.
   – Мисс Вселенная две тысячи семь, – произнес он непонятную фразу.