В 1834 году в свете начинает появляться Жорж Дантес, французский эмигрант, сбежавший от революции. Как бы предчувствуя, сколь значительную роль придётся сыграть в его жизни этому человеку, Александр Сергеевич тогда же упоминает о нём в скупой дневниковой записи: «Барон Дантес и маркиз де Пина, два шуана, будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет…» Дантес был зачислен в кавалергардский, самый престижный, полк.
Вскоре начинаются его наглые, назойливые ухаживания за женой Пушкина. Честолюбивого француза прежде всего, разумеется, привлекал тот феерический успех, которым пользовалась Наталья Николаевна в свете, всеобщее преклонение перед грацией и обаянием её редчайшей красоты. А поскольку Дантес был молод и хорош собой да ещё обладал развязностью, которая в глазах петербургских дам выгодно отличала его от российских кавалеров, нельзя сказать, что супруга поэта осталась равнодушна к нарочито-театральным ухаживаниям француза. Во всяком случае, она не сумела их отвергнуть или хотя бы удержать ловеласа на требуемой приличьями дистанции.
Ну, а Александр Сергеевич, когда-то увлекавшийся замужними женщинами и даже бравировавший своими успехами у них, теперь и сам хлебнул из этой чаши, оказавшись в малопривлекательной роли ревнивого мужа. Светское общество, падкое на сплетни, было, разумеется, развлечено завязкой этой разыгрывающейся у всех на глазах драмы. А некоторые из аристократов, кому довелось изведать на себе «тигриные когти» пушкинской сатиры, теперь и вовсе ликовали, предчувствуя близкое отмщение и не скрывая своего злорадства. Пушкин же скрежетал зубами, изнемогая от бессильной ярости на обидчика и ретивых насмешников, делал жене домашние выговоры, на которые она почти не реагировала, и терпел, терпел, доколе это было возможно.
1836 год оказался для Пушкина особенно тяжёлым. Весною умерла его мать – Надежда Осиповна, урожденная Ганнибал. Ужасная стеснённость в средствах. Постоянно растущие долги. Закладываемое и перезакладываемое столовое серебро.
Надежды поправить материальное положение Александр Сергеевич связывает со своим журналом «Современник», который в этом году ему наконец-то разрешили издавать. В сотрудники приглашает Жуковского, Вяземского, Дениса Давыдова, Одоевского, Гоголя… Авторы блистательнейшие. На страницах журнала появляется немало и пушкинских сочинений. В четвёртом номере выходит его роман «Капитанская дочка», прочитав который Гоголь заявил, что с этих пор все прочие романы кажутся ему приторной размазнёй. И всё-таки коммерческого успеха журнал не получил. Половина его тиражей так и осталась лежать на складе не раскупленною. Увы, неискушённая публика во все века нуждалась и, очевидно, будет нуждаться именно в размазне, да ещё непременно поприторней.
Между тем Дантес, поощряемый циничным светом, действовал всё нахальнее и нахальнее. Причём в роли сводника пособничал ему нидерландский посол в России барон Геккерен, в июле 1836 года усыновивший Дантеса. Именно Геккерен, встречая Наталью Николаевну в свете, нашептывал ей, что его сын безумно в неё влюблён, предлагал оставить мужа и уехать с Дантесом в Европу. Дома простодушная женщина пересказывала всё это Александру Сергеевичу, невольно растравляя и бередя его ревнивые чувства.
2 ноября 1836 года Наталья Николаевна, будучи приглашена своей приятельницей Идалией Полетико, пришла к ней домой, но вместо подруги застала там… Жоржа Дантеса! Молодой человек, приставив пистолет к своему виску, принялся угрожать, что, если Наталья Николаевна ему не отдастся, он застрелит себя. Приход служанки, явившейся на возникший при этом шум, разрядил ситуацию, и Пушкина поспешно покинула дом, едва не оказавшейся для неё западнёй.
Через два дня после этого события Александр Сергеевич получил одно из анонимных писем, разосланных по его ближайшим знакомым и друзьям. Это был пасквиль, в котором неизвестный клеветник назвал его рогоносцем. Изыскания, учинённые поэтом, привели его к убеждению, что источник писем – барон Геккерен. Однако дуэль с дипломатическим лицом невозможна, и Пушкин посылает вызов его приёмному сыну – Дантесу.
Как и следовало ожидать, посланник, любивший Дантеса, хотя и любовью совсем иного свойства, чем отцовская, начинает плести интригу за интригой лишь бы избавить его от дуэльной угрозы. Вплоть до того, что ищет и находит союзников даже среди близких друзей поэта – Жуковского и Вяземского. Ничего не зная по существу, ибо Александр Сергеевич к семейным тайнам относился чрезвычайно целомудренно и даже их не посвятил в детали своей трагедии, они вслед за Геккереном обвинили Пушкина в раздражительности и необоснованной ревности.
Чтобы окончательно сбить общество с толку и отвести от Дантеса вызов, посланник создаёт легенду, что Жорж влюблён не в Наталью Николаевну, а в её старшую сестру – Екатерину. Пушкин требует подтверждения. Ложь заводит Геккеренов столь далеко, что Дантес вынужден посвататься к свояченице Александра Сергеевича и в январе 1837-го с нею обвенчаться. Впрочем, поэт, чаявший этою нелепой женитьбой обнаружить перед обществом трусость француза и тем самым опозорить его, обманулся в своих расчётах. Усилиями умелых и сноровистых сплетников незадачливый молодожён опять-таки делается героем в глазах враждебного к Пушкину света. Общее мнение, что Дантес, вступая в этот непривлекательный и невыгодный для него брак, пожертвовал собой ради спасения репутации своей возлюбленной, т. е. Натальи Николаевны. Он – герой, а Пушкин – опять в презрении. Увы, увы! Не поэту тягаться с прожжёнными бестиями интриганства и клеветы.
Ну а ухаживания Дантеса продолжаются, сопровождаясь всё более нахальными выходками и всё более грубыми остротами в адрес Пушкина. И Александр Сергеевич, доведённый до крайности, пишет посланнику оскорбительное письмо, после которого дуэль становится неизбежной.
27 января на Чёрной речке близ Комендантских дач в четыре с половиной часа пополудни состоялся смертельный поединок между великим русским поэтом и мало чем примечательным французским эмигрантом. Секундировали: со стороны Пушкина – его лицейский друг полковник артиллерии Данзас, со стороны Дантеса – секретарь французского посольства Даршиак. В глубоком январском снегу была протоптана дорожка и обозначены барьеры. Противников развели на крайний след, затем по команде они стали сходиться. На линию огня поэт подошёл первым и, подняв пистолет, уже начал целиться. Но выстрел Дантеса его опередил. Пушкин упал. Однако же нашёл в себе силы для ответного выстрела. Оружие ему поменяли, так как в дуло пистолета набился снег. Подняться Александр Сергеевич не смог, не позволила нанесённая противником рана, и поэтому свой выстрел он выполнил из положения лёжа. Упал и Дантес. В пылу поединка Пушкин даже крикнул «Браво!» и подбросил пистолет, ствол которого ещё дымился. Однако противник Александра Сергеевича оказался удачливее и вскоре встал на ноги. Лёгкая контузия в руку, пуля даже не задела кости.
А вот ранение, полученное Пушкиным, оказалось куда серьёзнее. Осколки раздробленной пулею тазобедренной кости существенно повредили кишечник. Поэт был обречён. Опытнейшие медики, в том числе и личный врач Николая I Арендт, прикомандированный императором к ложу умирающего, оказались бессильны. Боли, которые испытывал Александр Сергеевич в свои последние дни и часы, были невыносимы. Однако, зная, что за стеною в соседней комнате в полубессознательном состоянии пребывает его жена, Пушкин грыз подушку или до крови закусывал руку – только бы не стонать и тем самым не увеличивать её страдания. Теперь, изнемогая от мук, но уже свободный от боевого азарта, благодарил он Провидение, что не попустило ему застрелить своего противника, своего убийцу. И это было знаком его великого очищения и высокого покаяния.
Ещё Пушкин был жив, а Жуковский уже хлопотал о царской милости для его семьи, которой вот-вот предстояло осиротеть. И главный неприятель поэта, его самый непримиримый гонитель, Николай I наконец-то решил облагодетельствовать Пушкиных, пускай и в меньшей степени, чем, скажем, овдовевшую супругу покойного Карамзина, всё-таки и долги Александра Сергеевича пообещал заплатить, и семью отходящего взять на своё попечение. Об этом император известил умирающего запиской. Пушкин был утешен. 29 января в 2 часа 45 минут его не стало. «Солнце русской поэзии закатилось» – так оповестил Россию об этой безвременной утрате Владимир Одоевский.
Когда-то в молодости Александр Сергеевич, увидев идущего навстречу замечательного польского поэта Адама Мицкевича, шутливо посторонился со словами: «С дороги двойка. Туз идёт». На что Мицкевич моментально ответил: «Козырна двойка туза бьёт». И вот, когда жизнь русского гения оборвалась, его великий польский друг сумел, может быть, единственный из современников, осознать невосполнимость этой потери: «Никто не заменит Пушкина. Только однажды даётся стране воспроизвести человека, который в такой высокой степени соединяет в себе столь различные и, по-видимому, друг друга исключающие качества».
За несколько месяцев до гибели поэт, как бы провидя её, написал стихотворение о своей посмертной судьбе, исполненное огромного внутреннего достоинства человека-творца и его великой надежды на бессмертье.
Exegi monumentum.
Прощались с великим поэтом всенародно. Через комнату в его последней петербургской квартире на Мойке, где было выставлено тело усопшего, прошли нескончаемые толпы самого различного люда всех мастей и сословий. А потом отпели Александра Сергеевича в Конюшенной церкви и среди ночи тайком отправили на перекладных в Тригорское. Поэт, и мертвый, всё ещё внушал страх самодержавной российской деспотии. Оттого и укрывали его бедное тело от любопытных взглядов, оттого и гнали нещадно впряжённых в погребальные сани лошадей. И всё боялись, как бы народ не прознал, да не возмутился, да не отомстил за свою национальную гордость.
Похоронили Александра Сергеевича Пушкина при Святогорском монастыре в одной ограде с его матерью, памятуя о недавнем прижизненном распоряжении поэта.
Своеобразие таланта (Евгений Абрамович Боратынский)
Вскоре начинаются его наглые, назойливые ухаживания за женой Пушкина. Честолюбивого француза прежде всего, разумеется, привлекал тот феерический успех, которым пользовалась Наталья Николаевна в свете, всеобщее преклонение перед грацией и обаянием её редчайшей красоты. А поскольку Дантес был молод и хорош собой да ещё обладал развязностью, которая в глазах петербургских дам выгодно отличала его от российских кавалеров, нельзя сказать, что супруга поэта осталась равнодушна к нарочито-театральным ухаживаниям француза. Во всяком случае, она не сумела их отвергнуть или хотя бы удержать ловеласа на требуемой приличьями дистанции.
Ну, а Александр Сергеевич, когда-то увлекавшийся замужними женщинами и даже бравировавший своими успехами у них, теперь и сам хлебнул из этой чаши, оказавшись в малопривлекательной роли ревнивого мужа. Светское общество, падкое на сплетни, было, разумеется, развлечено завязкой этой разыгрывающейся у всех на глазах драмы. А некоторые из аристократов, кому довелось изведать на себе «тигриные когти» пушкинской сатиры, теперь и вовсе ликовали, предчувствуя близкое отмщение и не скрывая своего злорадства. Пушкин же скрежетал зубами, изнемогая от бессильной ярости на обидчика и ретивых насмешников, делал жене домашние выговоры, на которые она почти не реагировала, и терпел, терпел, доколе это было возможно.
1836 год оказался для Пушкина особенно тяжёлым. Весною умерла его мать – Надежда Осиповна, урожденная Ганнибал. Ужасная стеснённость в средствах. Постоянно растущие долги. Закладываемое и перезакладываемое столовое серебро.
Надежды поправить материальное положение Александр Сергеевич связывает со своим журналом «Современник», который в этом году ему наконец-то разрешили издавать. В сотрудники приглашает Жуковского, Вяземского, Дениса Давыдова, Одоевского, Гоголя… Авторы блистательнейшие. На страницах журнала появляется немало и пушкинских сочинений. В четвёртом номере выходит его роман «Капитанская дочка», прочитав который Гоголь заявил, что с этих пор все прочие романы кажутся ему приторной размазнёй. И всё-таки коммерческого успеха журнал не получил. Половина его тиражей так и осталась лежать на складе не раскупленною. Увы, неискушённая публика во все века нуждалась и, очевидно, будет нуждаться именно в размазне, да ещё непременно поприторней.
Между тем Дантес, поощряемый циничным светом, действовал всё нахальнее и нахальнее. Причём в роли сводника пособничал ему нидерландский посол в России барон Геккерен, в июле 1836 года усыновивший Дантеса. Именно Геккерен, встречая Наталью Николаевну в свете, нашептывал ей, что его сын безумно в неё влюблён, предлагал оставить мужа и уехать с Дантесом в Европу. Дома простодушная женщина пересказывала всё это Александру Сергеевичу, невольно растравляя и бередя его ревнивые чувства.
2 ноября 1836 года Наталья Николаевна, будучи приглашена своей приятельницей Идалией Полетико, пришла к ней домой, но вместо подруги застала там… Жоржа Дантеса! Молодой человек, приставив пистолет к своему виску, принялся угрожать, что, если Наталья Николаевна ему не отдастся, он застрелит себя. Приход служанки, явившейся на возникший при этом шум, разрядил ситуацию, и Пушкина поспешно покинула дом, едва не оказавшейся для неё западнёй.
Через два дня после этого события Александр Сергеевич получил одно из анонимных писем, разосланных по его ближайшим знакомым и друзьям. Это был пасквиль, в котором неизвестный клеветник назвал его рогоносцем. Изыскания, учинённые поэтом, привели его к убеждению, что источник писем – барон Геккерен. Однако дуэль с дипломатическим лицом невозможна, и Пушкин посылает вызов его приёмному сыну – Дантесу.
Как и следовало ожидать, посланник, любивший Дантеса, хотя и любовью совсем иного свойства, чем отцовская, начинает плести интригу за интригой лишь бы избавить его от дуэльной угрозы. Вплоть до того, что ищет и находит союзников даже среди близких друзей поэта – Жуковского и Вяземского. Ничего не зная по существу, ибо Александр Сергеевич к семейным тайнам относился чрезвычайно целомудренно и даже их не посвятил в детали своей трагедии, они вслед за Геккереном обвинили Пушкина в раздражительности и необоснованной ревности.
Чтобы окончательно сбить общество с толку и отвести от Дантеса вызов, посланник создаёт легенду, что Жорж влюблён не в Наталью Николаевну, а в её старшую сестру – Екатерину. Пушкин требует подтверждения. Ложь заводит Геккеренов столь далеко, что Дантес вынужден посвататься к свояченице Александра Сергеевича и в январе 1837-го с нею обвенчаться. Впрочем, поэт, чаявший этою нелепой женитьбой обнаружить перед обществом трусость француза и тем самым опозорить его, обманулся в своих расчётах. Усилиями умелых и сноровистых сплетников незадачливый молодожён опять-таки делается героем в глазах враждебного к Пушкину света. Общее мнение, что Дантес, вступая в этот непривлекательный и невыгодный для него брак, пожертвовал собой ради спасения репутации своей возлюбленной, т. е. Натальи Николаевны. Он – герой, а Пушкин – опять в презрении. Увы, увы! Не поэту тягаться с прожжёнными бестиями интриганства и клеветы.
Ну а ухаживания Дантеса продолжаются, сопровождаясь всё более нахальными выходками и всё более грубыми остротами в адрес Пушкина. И Александр Сергеевич, доведённый до крайности, пишет посланнику оскорбительное письмо, после которого дуэль становится неизбежной.
27 января на Чёрной речке близ Комендантских дач в четыре с половиной часа пополудни состоялся смертельный поединок между великим русским поэтом и мало чем примечательным французским эмигрантом. Секундировали: со стороны Пушкина – его лицейский друг полковник артиллерии Данзас, со стороны Дантеса – секретарь французского посольства Даршиак. В глубоком январском снегу была протоптана дорожка и обозначены барьеры. Противников развели на крайний след, затем по команде они стали сходиться. На линию огня поэт подошёл первым и, подняв пистолет, уже начал целиться. Но выстрел Дантеса его опередил. Пушкин упал. Однако же нашёл в себе силы для ответного выстрела. Оружие ему поменяли, так как в дуло пистолета набился снег. Подняться Александр Сергеевич не смог, не позволила нанесённая противником рана, и поэтому свой выстрел он выполнил из положения лёжа. Упал и Дантес. В пылу поединка Пушкин даже крикнул «Браво!» и подбросил пистолет, ствол которого ещё дымился. Однако противник Александра Сергеевича оказался удачливее и вскоре встал на ноги. Лёгкая контузия в руку, пуля даже не задела кости.
А вот ранение, полученное Пушкиным, оказалось куда серьёзнее. Осколки раздробленной пулею тазобедренной кости существенно повредили кишечник. Поэт был обречён. Опытнейшие медики, в том числе и личный врач Николая I Арендт, прикомандированный императором к ложу умирающего, оказались бессильны. Боли, которые испытывал Александр Сергеевич в свои последние дни и часы, были невыносимы. Однако, зная, что за стеною в соседней комнате в полубессознательном состоянии пребывает его жена, Пушкин грыз подушку или до крови закусывал руку – только бы не стонать и тем самым не увеличивать её страдания. Теперь, изнемогая от мук, но уже свободный от боевого азарта, благодарил он Провидение, что не попустило ему застрелить своего противника, своего убийцу. И это было знаком его великого очищения и высокого покаяния.
Ещё Пушкин был жив, а Жуковский уже хлопотал о царской милости для его семьи, которой вот-вот предстояло осиротеть. И главный неприятель поэта, его самый непримиримый гонитель, Николай I наконец-то решил облагодетельствовать Пушкиных, пускай и в меньшей степени, чем, скажем, овдовевшую супругу покойного Карамзина, всё-таки и долги Александра Сергеевича пообещал заплатить, и семью отходящего взять на своё попечение. Об этом император известил умирающего запиской. Пушкин был утешен. 29 января в 2 часа 45 минут его не стало. «Солнце русской поэзии закатилось» – так оповестил Россию об этой безвременной утрате Владимир Одоевский.
Когда-то в молодости Александр Сергеевич, увидев идущего навстречу замечательного польского поэта Адама Мицкевича, шутливо посторонился со словами: «С дороги двойка. Туз идёт». На что Мицкевич моментально ответил: «Козырна двойка туза бьёт». И вот, когда жизнь русского гения оборвалась, его великий польский друг сумел, может быть, единственный из современников, осознать невосполнимость этой потери: «Никто не заменит Пушкина. Только однажды даётся стране воспроизвести человека, который в такой высокой степени соединяет в себе столь различные и, по-видимому, друг друга исключающие качества».
За несколько месяцев до гибели поэт, как бы провидя её, написал стихотворение о своей посмертной судьбе, исполненное огромного внутреннего достоинства человека-творца и его великой надежды на бессмертье.
Exegi monumentum.
И тут, как прежде в своём «Поэте», Александр Сергеевич ещё раз попытался себя предостеречь: «Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца». И опять не сумел выполнить, не сдержался. Спасительного холодного равнодушия опять не позволил Пушкину высочайший градус его пламенной поэтической души.
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастёт народная тропа,
Вознёсся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру – душа в заветной лире
Мой прах переживёт и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,
И назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Веленью Божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.
Прощались с великим поэтом всенародно. Через комнату в его последней петербургской квартире на Мойке, где было выставлено тело усопшего, прошли нескончаемые толпы самого различного люда всех мастей и сословий. А потом отпели Александра Сергеевича в Конюшенной церкви и среди ночи тайком отправили на перекладных в Тригорское. Поэт, и мертвый, всё ещё внушал страх самодержавной российской деспотии. Оттого и укрывали его бедное тело от любопытных взглядов, оттого и гнали нещадно впряжённых в погребальные сани лошадей. И всё боялись, как бы народ не прознал, да не возмутился, да не отомстил за свою национальную гордость.
Похоронили Александра Сергеевича Пушкина при Святогорском монастыре в одной ограде с его матерью, памятуя о недавнем прижизненном распоряжении поэта.
Своеобразие таланта (Евгений Абрамович Боратынский)
Евгений Абрамович Боратынский был ровесником Пушкина. И поэтический дебют их, и даже уход из жизни мало отличались по срокам. Но и рядом с Пушкинским гением не потерялся, не остался в тени своеобразный и сосредоточенный талант поэта. Не покушаясь на универсальность, состязаться в которой с Александром Сергеевичем просто немыслимо, Боратынский сумел проторить в российской поэзии пускай не широкую, но, главное, свою собственную тропу, не затоптанную ни тогда, ни впоследствии и самыми великими.
Происходил Евгений Абрамович из рода Божедара, полководца и казначея Польского королевства, который в XIV веке построил в Галиции замок «Боратын», что означает «Божья оборона». Уже сын Божедара – Дмитрий стал именоваться Боратынским.
Отец поэта Абрам Андреевич Боратынский выдвинулся при цесаревиче Павле благодаря влиянию его фаворитки Е.И. Нелидовой, с которой состоял в родстве. После восшествия Павла на престол Абрам Андреевич дослужился до генерал-лейтенантского чина и был удостоен звания сенатора. Женился он на дочери коменданта Петропавловской крепости – Александре Фёдоровне Черепановой, выпускнице Смольного воспитательного общества и фрейлине императрицы.
Когда Нелидова попала под опалу, оказались неугодны императору и её протеже. Семье Боратынских пришлось оставить Петербург и поселиться в своём Тамбовском имении Вяжля, когда-то подаренном переменчивым покровителем. В своём обширном поместье семья облюбовала для проживания село Мару. 19 февраля 1800 года там и появился на свет их первенец Евгений – будущий поэт.
По исполнении мальчику пяти лет для него из Петербурга выписали учителя – итальянца Джьячинто Боргезе, в прошлом торговца картинами, а теперь отличного гувернёра. Кажущаяся несовместимость этих родов деятельности устраняется простым соображением, что и там, и тут главное – сделать прекрасное привлекательным: в одном случае – для покупателя, в другом – для ученика.
В имении, ухоженном заботами непривычных к праздности хозяев, Евгений рос и воспитывался среди всяческого комфорта и природной красоты. Всеобщая любовь к нему, на редкость миловидному, спокойному и добросердечному ребёнку, грозила превратить его в один из прекрасных цветков, которыми в летнюю пору изобиловала Мара с её мостиками, беседками, гротами и каскадами, устроенными по типу регулярного парка а-ля Версаль.
«Стройная красивость» и мудрая умиротворённость, окружающие Евгения Боратынского в детстве, станут направляющими и формообразующими началами его зрелой поэзии, а болезненное, трагическое содержание будет ей сообщено юношеской разочарованностью поэта, катастрофическим крушением этого недолгого, безмятежного и почти иллюзорного рая.
В 1808 году Боратынские переезжают в Москву. Приходит время серьёзной учёбы. До этого будущий поэт получал исключительно домашнее образование. Причём занимались с ним и отец, и мать.
И вдруг – несчастье: 24 марта 1810-го скоропостижно умирает глава семьи. Александра Фёдоровна остается одна с семью детьми, что, впрочем, не повергает её в уныние, но как бы даже удесятеряет энергию этой незаурядной женщины. Именно благодаря её хлопотам Евгений был принят в Пажеский корпус – самое престижное учебное заведение России.
Подготовка у мальчика была хорошая и соответствовала старшему – 1-му классу, за исключением немецкого языка, который он знал неважно. Должно быть, и Абрам Андреевич, царедворец императора Павла, бредящего Пруссией, знал этот язык не слишком хорошо. Для особы, приближённой к трону, – значительное упущение.
В 1812 году Евгений приступает к занятиям в 4-м классе Пажеского корпуса. И вскоре начинает пробовать себя в стихосложении. Первое его стихотворение было написано по-французски и посвящалось матери. Постоянное серьёзное чтение французской классики XVII–XVIII веков способствует его всё большему и большему увлечению поэзией. Удивительно ли, что преимущественное влияние на культуру его формирующегося мышления оказала опять-таки Франция в лице Вольтера и писателей-энциклопедистов.
К первым своим стихотворным опытам той поры Евгений относился крайне недоверчиво. Без конца правил и правил написанное, стараясь уточнить и углубить мысль, выверить и отшлифовать слово. И никому не показывал, опасаясь, что его стихи лишь самообольщение и вызовут справедливую насмешку. Однако такое целомудренное, потаённое вызревание его поэтического дара хотя и предполагало некоторую задержку в настоящем, зато сулило оригинальность и своеобразие в будущем.
Что же касается Пажеского корпуса, то он слабо гармонировал с возвышенными устремлениями юного поэта. Даже за самые ничтожные проступки учащимся приходилось ложиться под розги. А наказанному полагалось ещё и благодарить своих экзекуторов. Изрядная школа лицемерия и жестокости. Каким откровением явилось подобное насилие для Боратынского, можно только догадываться, ибо до поступления в Корпус был он исключительно добронравным мальчиком. Дома его даже в угол не ставили. Только и слышал: «Бубинька!», «Бубочка!», «Бубушка!»…
Похоже, что, прельстившись элитарностью этого учебного заведения, Александра Фёдоровна совершила большую промашку. Несколько позднее Александром Сергеевичем Пушкиным в записке «О народном воспитании» будет замечено, что нравы Корпуса находятся «в самом гнусном запущении». Да и учёба, основанная на тупой долбёжке, знаний, увы, не прибавляла. По словам Боратынского, нередко выпускались пажи, не знавшие даже четырёх арифметических действий. И чему бы могли научиться родовитые недоросли у своих безродных преподавателей, которых и в грош не ставили? Всевозможные шалости да изощрённое издевательство над учителями – вот излюбленное времяпрепровождение будущих пажей, а там, глядишь, и государственных мужей России.
Шалил вместе со всеми и Боратынский, да так восстановил против себя своих педагогов, что и малейшей надежды на примирение не осталось. Дошло до того, что он, упорствуя в дурном поведении и начитавшись про смелых, благородных разбойников, создаёт в классе «Общество мстителей».
Мстили и учителя. Провалившись на переходном экзамене за 3-й класс, Евгений становится второгодником. Мать в горе, и он, конечно же, обещает исправиться, но уже в октябре того же 1814 года новый начальник характеризует его весьма нелестно: «поведения и нрава дурного». Получив заочное прощение от матери, Боратынский опять пытается взять себя в руки, дабы не огорчать её. А ещё просит мать перевести его в Морскую службу, ибо жаждет опасностей, приключений, подвигов. Мол, гвардию, в которую выпускались пажи, «слишком берегут».
Вот его собственные слова в письме к матери из Петербурга в Мару, куда она к этому времени переехала со всем своим семейством: «Я бы даже предпочёл в полном смысле несчастье невозмутимому покою. По крайней мере, живое и глубокое чувство захватило бы мою душу, по крайней мере, сознание моих бедствий удостоверило бы меня в том, что я существую». В этих строках нетрудно разглядеть и самое искреннее проявление обычного юношеского максимализма, и дань входящему в моду романтизму.
Но только ли? Взрослеющая душа Евгения, заласканного в детские годы, не требует ли теперь всего того, чего ей не достаёт для полноты мироощущения: трудного, горького, болезненного, страшного?
Похоже, что родители будущего поэта, «причёсывая» Марский ландшафт, заодно причесали и душу своего необыкновенно одарённого сына, которая позже, в пору обучения в Пажеском корпусе, попыталась было взъерошиться, но посредством сурового наказания снова была призвана к порядку, усмирена и прилизана.
К марту 1815 года Боратынскому удаётся несколько выправить свои отношения с преподавателями, теперь уже характеризующими его «примерным по поведению и нраву». Но осенью новый рецидив непослушания. Отзывы педагогов становятся всё хуже и хуже. А в феврале 1816 – катастрофа.
Один из товарищей Евгения был домашним вором. Имея ключ от бюро, в котором отец хранил казённые деньги, мальчишка таскал оттуда понемногу, и вся компания лакомилась за этот счёт. «Чердачные наши ужины стали гораздо повкуснее прежних: мы ели конфеты фунтами; но блаженная эта жизнь недолго продолжалась», – не без сожаления о кратковременности приключения уже годы спустя припоминал поэт.
Однажды воришка уехал на каникулы, а ключ оставил друзьям. Тогда Боратынский и его товарищ Ханыков, оба из «Общества мстителей», выпив для смелости по рюмке ликёра и под неким, не особенно хитрым предлогом посетив дом своего легкомысленного одноклассника, украли 500 рублей, сумму по тем временам огромную. Прихватили и оправленную в золото черепаховую табакерку. Поймали их в тот же день, уже растративших большую часть денег и ради золотой оправы изломавших дорогостоящую вещицу.
Происходил Евгений Абрамович из рода Божедара, полководца и казначея Польского королевства, который в XIV веке построил в Галиции замок «Боратын», что означает «Божья оборона». Уже сын Божедара – Дмитрий стал именоваться Боратынским.
Отец поэта Абрам Андреевич Боратынский выдвинулся при цесаревиче Павле благодаря влиянию его фаворитки Е.И. Нелидовой, с которой состоял в родстве. После восшествия Павла на престол Абрам Андреевич дослужился до генерал-лейтенантского чина и был удостоен звания сенатора. Женился он на дочери коменданта Петропавловской крепости – Александре Фёдоровне Черепановой, выпускнице Смольного воспитательного общества и фрейлине императрицы.
Когда Нелидова попала под опалу, оказались неугодны императору и её протеже. Семье Боратынских пришлось оставить Петербург и поселиться в своём Тамбовском имении Вяжля, когда-то подаренном переменчивым покровителем. В своём обширном поместье семья облюбовала для проживания село Мару. 19 февраля 1800 года там и появился на свет их первенец Евгений – будущий поэт.
По исполнении мальчику пяти лет для него из Петербурга выписали учителя – итальянца Джьячинто Боргезе, в прошлом торговца картинами, а теперь отличного гувернёра. Кажущаяся несовместимость этих родов деятельности устраняется простым соображением, что и там, и тут главное – сделать прекрасное привлекательным: в одном случае – для покупателя, в другом – для ученика.
В имении, ухоженном заботами непривычных к праздности хозяев, Евгений рос и воспитывался среди всяческого комфорта и природной красоты. Всеобщая любовь к нему, на редкость миловидному, спокойному и добросердечному ребёнку, грозила превратить его в один из прекрасных цветков, которыми в летнюю пору изобиловала Мара с её мостиками, беседками, гротами и каскадами, устроенными по типу регулярного парка а-ля Версаль.
«Стройная красивость» и мудрая умиротворённость, окружающие Евгения Боратынского в детстве, станут направляющими и формообразующими началами его зрелой поэзии, а болезненное, трагическое содержание будет ей сообщено юношеской разочарованностью поэта, катастрофическим крушением этого недолгого, безмятежного и почти иллюзорного рая.
В 1808 году Боратынские переезжают в Москву. Приходит время серьёзной учёбы. До этого будущий поэт получал исключительно домашнее образование. Причём занимались с ним и отец, и мать.
И вдруг – несчастье: 24 марта 1810-го скоропостижно умирает глава семьи. Александра Фёдоровна остается одна с семью детьми, что, впрочем, не повергает её в уныние, но как бы даже удесятеряет энергию этой незаурядной женщины. Именно благодаря её хлопотам Евгений был принят в Пажеский корпус – самое престижное учебное заведение России.
Подготовка у мальчика была хорошая и соответствовала старшему – 1-му классу, за исключением немецкого языка, который он знал неважно. Должно быть, и Абрам Андреевич, царедворец императора Павла, бредящего Пруссией, знал этот язык не слишком хорошо. Для особы, приближённой к трону, – значительное упущение.
В 1812 году Евгений приступает к занятиям в 4-м классе Пажеского корпуса. И вскоре начинает пробовать себя в стихосложении. Первое его стихотворение было написано по-французски и посвящалось матери. Постоянное серьёзное чтение французской классики XVII–XVIII веков способствует его всё большему и большему увлечению поэзией. Удивительно ли, что преимущественное влияние на культуру его формирующегося мышления оказала опять-таки Франция в лице Вольтера и писателей-энциклопедистов.
К первым своим стихотворным опытам той поры Евгений относился крайне недоверчиво. Без конца правил и правил написанное, стараясь уточнить и углубить мысль, выверить и отшлифовать слово. И никому не показывал, опасаясь, что его стихи лишь самообольщение и вызовут справедливую насмешку. Однако такое целомудренное, потаённое вызревание его поэтического дара хотя и предполагало некоторую задержку в настоящем, зато сулило оригинальность и своеобразие в будущем.
Что же касается Пажеского корпуса, то он слабо гармонировал с возвышенными устремлениями юного поэта. Даже за самые ничтожные проступки учащимся приходилось ложиться под розги. А наказанному полагалось ещё и благодарить своих экзекуторов. Изрядная школа лицемерия и жестокости. Каким откровением явилось подобное насилие для Боратынского, можно только догадываться, ибо до поступления в Корпус был он исключительно добронравным мальчиком. Дома его даже в угол не ставили. Только и слышал: «Бубинька!», «Бубочка!», «Бубушка!»…
Похоже, что, прельстившись элитарностью этого учебного заведения, Александра Фёдоровна совершила большую промашку. Несколько позднее Александром Сергеевичем Пушкиным в записке «О народном воспитании» будет замечено, что нравы Корпуса находятся «в самом гнусном запущении». Да и учёба, основанная на тупой долбёжке, знаний, увы, не прибавляла. По словам Боратынского, нередко выпускались пажи, не знавшие даже четырёх арифметических действий. И чему бы могли научиться родовитые недоросли у своих безродных преподавателей, которых и в грош не ставили? Всевозможные шалости да изощрённое издевательство над учителями – вот излюбленное времяпрепровождение будущих пажей, а там, глядишь, и государственных мужей России.
Шалил вместе со всеми и Боратынский, да так восстановил против себя своих педагогов, что и малейшей надежды на примирение не осталось. Дошло до того, что он, упорствуя в дурном поведении и начитавшись про смелых, благородных разбойников, создаёт в классе «Общество мстителей».
Мстили и учителя. Провалившись на переходном экзамене за 3-й класс, Евгений становится второгодником. Мать в горе, и он, конечно же, обещает исправиться, но уже в октябре того же 1814 года новый начальник характеризует его весьма нелестно: «поведения и нрава дурного». Получив заочное прощение от матери, Боратынский опять пытается взять себя в руки, дабы не огорчать её. А ещё просит мать перевести его в Морскую службу, ибо жаждет опасностей, приключений, подвигов. Мол, гвардию, в которую выпускались пажи, «слишком берегут».
Вот его собственные слова в письме к матери из Петербурга в Мару, куда она к этому времени переехала со всем своим семейством: «Я бы даже предпочёл в полном смысле несчастье невозмутимому покою. По крайней мере, живое и глубокое чувство захватило бы мою душу, по крайней мере, сознание моих бедствий удостоверило бы меня в том, что я существую». В этих строках нетрудно разглядеть и самое искреннее проявление обычного юношеского максимализма, и дань входящему в моду романтизму.
Но только ли? Взрослеющая душа Евгения, заласканного в детские годы, не требует ли теперь всего того, чего ей не достаёт для полноты мироощущения: трудного, горького, болезненного, страшного?
Похоже, что родители будущего поэта, «причёсывая» Марский ландшафт, заодно причесали и душу своего необыкновенно одарённого сына, которая позже, в пору обучения в Пажеском корпусе, попыталась было взъерошиться, но посредством сурового наказания снова была призвана к порядку, усмирена и прилизана.
К марту 1815 года Боратынскому удаётся несколько выправить свои отношения с преподавателями, теперь уже характеризующими его «примерным по поведению и нраву». Но осенью новый рецидив непослушания. Отзывы педагогов становятся всё хуже и хуже. А в феврале 1816 – катастрофа.
Один из товарищей Евгения был домашним вором. Имея ключ от бюро, в котором отец хранил казённые деньги, мальчишка таскал оттуда понемногу, и вся компания лакомилась за этот счёт. «Чердачные наши ужины стали гораздо повкуснее прежних: мы ели конфеты фунтами; но блаженная эта жизнь недолго продолжалась», – не без сожаления о кратковременности приключения уже годы спустя припоминал поэт.
Однажды воришка уехал на каникулы, а ключ оставил друзьям. Тогда Боратынский и его товарищ Ханыков, оба из «Общества мстителей», выпив для смелости по рюмке ликёра и под неким, не особенно хитрым предлогом посетив дом своего легкомысленного одноклассника, украли 500 рублей, сумму по тем временам огромную. Прихватили и оправленную в золото черепаховую табакерку. Поймали их в тот же день, уже растративших большую часть денег и ради золотой оправы изломавших дорогостоящую вещицу.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента