И вновь режиссёр теряет самообладание:
– Твой Рязанцев – нарцист, подлиза и дешёвка! И ещё бездарность, конечно! Прирождённая бездарность!
Возвращается сценарист. Очки торчат из нагрудного кармана, бледное лицо подёргивается. Руки наполеоновским жестом скрещены на груди. Подходит вплотную к режиссёру, смотрит снизу вверх. Тот распрямляет спину, упирает руки в боки и вдруг улыбается. Ну, ударь меня, ударь, словно приглашает он, я всем сердцем мечтаю об этом…
– Вы жалок, – говорит сценарист. – Я верну вам пощёчину… позже. А пока – ТАМ с большим энтузиазмом воспримут ваш демарш. – Указывает пальцем на потолок.
С достоинством удаляется.
– Зачем было бить? – ворчит директор.
– Давно хотелось.
– Ты же знаешь, за его спиной – такая свора.
– За моей спиной, знаешь, тоже не стадо.
– Да уж… (Опасливо.) Никита, это всё было серьёзно? То, что ты сейчас нам представил?
– Более чем. Я ухожу. Решено.
Похоже, с директором киностудии тоже вот-вот случится нервный срыв:
– Господи! Боже мой! Я знал, что этим дело кончится! Сколько раз я им твердил – нельзя таких крупных личностей использовать втёмную! Мозоль на языке натёр! Не слушают… секретность развели, боятся младенца вместе с правдой выплеснуть… как бы не утопили они этого младенца…
– Ты о чём?
– Послушай, – говорит директор с жаром. – Проект скоро перестанет быть чем-то экстраординарным, превратится в рутину. Придут молодые режиссёры, ты вернёшься в большое кино. Потерпи ещё год, продержись…
Режиссёр медленно отряхивает руки, разглядывая собеседника.
– А вот теперь, братец, ты расскажешь мне всё, – говорит он, ни секунды не сомневаясь. – Рассказывай, Филипп Тимофеевич. Давай.
Он совершенно спокоен. Торжествующе усмехается. Всех провёл да ещё удовольствие получил. Его друга и коллегу, наоборот, бьёт дрожь.
– Припёр ты меня… Поднимемся на эту штуку, чтобы не светиться, а то я здесь чувствую себя – словно на сцене.
На балкончике
Съёмочная площадка
Занавес
Наталья Федина
Владимир Рогач
– Твой Рязанцев – нарцист, подлиза и дешёвка! И ещё бездарность, конечно! Прирождённая бездарность!
Возвращается сценарист. Очки торчат из нагрудного кармана, бледное лицо подёргивается. Руки наполеоновским жестом скрещены на груди. Подходит вплотную к режиссёру, смотрит снизу вверх. Тот распрямляет спину, упирает руки в боки и вдруг улыбается. Ну, ударь меня, ударь, словно приглашает он, я всем сердцем мечтаю об этом…
– Вы жалок, – говорит сценарист. – Я верну вам пощёчину… позже. А пока – ТАМ с большим энтузиазмом воспримут ваш демарш. – Указывает пальцем на потолок.
С достоинством удаляется.
– Зачем было бить? – ворчит директор.
– Давно хотелось.
– Ты же знаешь, за его спиной – такая свора.
– За моей спиной, знаешь, тоже не стадо.
– Да уж… (Опасливо.) Никита, это всё было серьёзно? То, что ты сейчас нам представил?
– Более чем. Я ухожу. Решено.
Похоже, с директором киностудии тоже вот-вот случится нервный срыв:
– Господи! Боже мой! Я знал, что этим дело кончится! Сколько раз я им твердил – нельзя таких крупных личностей использовать втёмную! Мозоль на языке натёр! Не слушают… секретность развели, боятся младенца вместе с правдой выплеснуть… как бы не утопили они этого младенца…
– Ты о чём?
– Послушай, – говорит директор с жаром. – Проект скоро перестанет быть чем-то экстраординарным, превратится в рутину. Придут молодые режиссёры, ты вернёшься в большое кино. Потерпи ещё год, продержись…
Режиссёр медленно отряхивает руки, разглядывая собеседника.
– А вот теперь, братец, ты расскажешь мне всё, – говорит он, ни секунды не сомневаясь. – Рассказывай, Филипп Тимофеевич. Давай.
Он совершенно спокоен. Торжествующе усмехается. Всех провёл да ещё удовольствие получил. Его друга и коллегу, наоборот, бьёт дрожь.
– Припёр ты меня… Поднимемся на эту штуку, чтобы не светиться, а то я здесь чувствую себя – словно на сцене.
На балкончике
Высоко над площадкой, в спасительной полутьме, усевшись на пол из стальных прутьев, шепчутся двое. Лица их не видны, голоса не узнать. Собственно, говорит один, второй лишь внимательно слушает…
…Запущена серия экспериментов, которая позволила нашим физикам заглянуть в будущее. Технические подробности лучше узнать у спецов, да и не имеют они отношения к сути. Главное, что это не шутка. Это очень серьёзно…
…Нет-нет, никакой экспедиции не было, учёные какбы посмотрели, послушали, записали разрозненную информацию. И выяснилось, что впереди нас ждёт кошмар. Советский Союз развалился. К власти пришли воры и предатели. На окраинах бывшего Союза – резня. Советские рабочие массово превращаются в доходяг-бомжей, советские крестьянки стали проститутками на трассах, дети-сироты из спившихся семей нюхают клей на вокзалах. Всюду – поросшие бурьяном поля… Волосы дыбом встают, когда читаешь или смотришь экстраполяты! Кулаки сжимаются, хочется за автомат схватиться…
…Аналитики работали полгода. И вывод их оказался настолько парадоксален, что не знаешь, смеяться или плакать. Стержневая причина развала – вовсе не гонка вооружений, не деятельность агентов влияния, и даже не разница между уровнем жизни в развитых капстранах и СССР. Тем более, причина не в джинсах, не в рок-н-ролле, не в какой-то там свободе слова. Просто на Западе информация сексуального характера нынче доступна и обыденна – в любых видах и формах, включая маргинальные. Тогда как у нас даже нагота под запретом. До середины шестидесятых, пока секс на экране и у них был вне закона, стратегический баланс сил соблюдался. В отечестве нашем не было никакого брожения в умах. А потом мы пропустили удар, не придав ему должного значения. Решили, что распространение в странах противника специфических видов искусства – элемент загнивания. В результате, сегодняшний паритет – иллюзия. Система качается…
…Нынче на Западе любой сексуально озабоченный козёл может запросто сходить в кино или купить журнал. А у нас? Неудовлетворённость принимает катастрофические масштабы, пропитав общество по вертикали и горизонтали – от подростков к зрелым людям, от рабочих и служащих к управленцам и интеллектуалам. Дело ведь не в сексуально озабоченных козлах, которых не так уж много, а в чём-то фундаментальном, чего мы пока не понимаем, и что в скором будущем нас раздавит…
Кстати, на социалистической Кубе проблем со стриптизом и проституцией нет никаких. Экстраполяты показывают, что там социализм сохранится, несмотря на американскую блокаду. Может, потому и сохранится…
…Вопрос. Когда мы начали фатально проигрывать идеологическую войну? Когда образцы западной секс-индустрии просочились в квартиры наших обывателей, а сведения о доступности таких вещей – там, у них, – в сердца и души. С человеческой природой не поспоришь, её не переделаешь. А ты говоришь, порнуха… Открыть шлюзы – было труднейшим политическим решением, Никита. Пришло время новой революции. Во имя предотвращения ужасного будущего. И вот наши лучшие режиссёры снимают советскую порнографию, наполняя её должным идейным содержанием, а я всё думаю – не опоздали ли мы… Ну, что ты решил?
– Что тут решать? На войне, как на войне. Партии нужен мой талант? Значит, я в строю…
…Запущена серия экспериментов, которая позволила нашим физикам заглянуть в будущее. Технические подробности лучше узнать у спецов, да и не имеют они отношения к сути. Главное, что это не шутка. Это очень серьёзно…
…Нет-нет, никакой экспедиции не было, учёные какбы посмотрели, послушали, записали разрозненную информацию. И выяснилось, что впереди нас ждёт кошмар. Советский Союз развалился. К власти пришли воры и предатели. На окраинах бывшего Союза – резня. Советские рабочие массово превращаются в доходяг-бомжей, советские крестьянки стали проститутками на трассах, дети-сироты из спившихся семей нюхают клей на вокзалах. Всюду – поросшие бурьяном поля… Волосы дыбом встают, когда читаешь или смотришь экстраполяты! Кулаки сжимаются, хочется за автомат схватиться…
…Аналитики работали полгода. И вывод их оказался настолько парадоксален, что не знаешь, смеяться или плакать. Стержневая причина развала – вовсе не гонка вооружений, не деятельность агентов влияния, и даже не разница между уровнем жизни в развитых капстранах и СССР. Тем более, причина не в джинсах, не в рок-н-ролле, не в какой-то там свободе слова. Просто на Западе информация сексуального характера нынче доступна и обыденна – в любых видах и формах, включая маргинальные. Тогда как у нас даже нагота под запретом. До середины шестидесятых, пока секс на экране и у них был вне закона, стратегический баланс сил соблюдался. В отечестве нашем не было никакого брожения в умах. А потом мы пропустили удар, не придав ему должного значения. Решили, что распространение в странах противника специфических видов искусства – элемент загнивания. В результате, сегодняшний паритет – иллюзия. Система качается…
…Нынче на Западе любой сексуально озабоченный козёл может запросто сходить в кино или купить журнал. А у нас? Неудовлетворённость принимает катастрофические масштабы, пропитав общество по вертикали и горизонтали – от подростков к зрелым людям, от рабочих и служащих к управленцам и интеллектуалам. Дело ведь не в сексуально озабоченных козлах, которых не так уж много, а в чём-то фундаментальном, чего мы пока не понимаем, и что в скором будущем нас раздавит…
Кстати, на социалистической Кубе проблем со стриптизом и проституцией нет никаких. Экстраполяты показывают, что там социализм сохранится, несмотря на американскую блокаду. Может, потому и сохранится…
…Вопрос. Когда мы начали фатально проигрывать идеологическую войну? Когда образцы западной секс-индустрии просочились в квартиры наших обывателей, а сведения о доступности таких вещей – там, у них, – в сердца и души. С человеческой природой не поспоришь, её не переделаешь. А ты говоришь, порнуха… Открыть шлюзы – было труднейшим политическим решением, Никита. Пришло время новой революции. Во имя предотвращения ужасного будущего. И вот наши лучшие режиссёры снимают советскую порнографию, наполняя её должным идейным содержанием, а я всё думаю – не опоздали ли мы… Ну, что ты решил?
– Что тут решать? На войне, как на войне. Партии нужен мой талант? Значит, я в строю…
Съёмочная площадка
Все ушли, хозяин павильона – в одиночестве.
РЕЖИССЁР: (с омерзением). Как хорошая бэ легко становится государственным деятелем, так и хороший государственный деятель непременно должен быть этой самой… Эдик, философ-недоумок… (О чём-то размышляет, закуривая.) Ладно, вернёмся к нашим овцам. И чего я мучаюсь? Эта чёртова сценка не может не нравиться нормальным работягам. Зачем, спрашивается, переснимать? Незачем, прав был Серж… И всё-таки… Ну, не хватает в ней чего-то, задницей чую!
Некоторое время тупо смотрит на декорацию, повторяя: «Не хватает… Не хватает…» Затем он пинает ногой тележку.
РЕЖИССЁР: Тьфу, нормальненьно снято! (Продолжает смотреть на декорацию.) Нет… Не то, не так, не тем местом… (Прохаживается по павильону, напряжённо размышляя вслух.) Ну, чего до сих пор не хватало зрителю в наших фильмах, мне только что объяснили. А вот чего не хватает лично мне? Убогий эпизод, лишённый семантической нагрузки… Прост, как пиво. Текст вторичен, картинка первична… Картинка… (Вдруг хлопает себя по лбу.) Болван! Повесить над кроватью репродукцию Шишкина! (Радуется, как Архимед, разве что ванной не хватает.) Лес, берёзки… Нет, лучше сосенки. «Утро в сосновом лесу». Медведи, солнце, неудержимая силища резвится на воле… Да, Шишкин. Воздействие – иррационально. Глубинная, щемящая душу любовь к Родине – в сочетании с любовью плотской… Гениально! Всё, сценка заиграет. Как брильянтик – революционными искорками…
Убегает, бросив окурок на пол.
…На сцене гаснет свет. Казалось бы, спектакль окончен, но к рампе выходит человек в синей форме сотрудника прокуратуры. Пристально вглядывается в зрительный зал.
За сценой слышен топот и странные вопли: «А ну стоять!», «За что?!», «Лицом к стене!», «Я здесь случайно!». Лопается несколько далёких выстрелов.
– Граждане! Эксперимент признан преступным. Распространение, хранение и употребление подобной мерзости сурово карается нашим законом. Люди, которых вы только что видели, арестованы. Они понесут заслуженное наказание, невзирая на лица, должности и звания. Группа физиков, сфальсифицировавших экстраполяты, изобличена полностью, провокаторы уже дают признательные показания. Товарищи Суслов, Андропов, другие товарищи раскаялись в своих ошибках и получили партийные взыскания.
Следует знаменитая мхатовская пауза. Молчание мучительно затягивается. Очень хочется, чтобы прокурор ушёл. Он не уходит… не уходит… не уходит…
– Граждане! Здание оцеплено. Прошу всех кураторов организовать выход представителей трудовых коллективов в фойе, где построиться группами согласно спискам. Роспуск по домам – после санации памяти. Гипнологическая лаборатория развёрнута в буфете. Остальным ждать на местах, к вам подойдут.
РЕЖИССЁР: (с омерзением). Как хорошая бэ легко становится государственным деятелем, так и хороший государственный деятель непременно должен быть этой самой… Эдик, философ-недоумок… (О чём-то размышляет, закуривая.) Ладно, вернёмся к нашим овцам. И чего я мучаюсь? Эта чёртова сценка не может не нравиться нормальным работягам. Зачем, спрашивается, переснимать? Незачем, прав был Серж… И всё-таки… Ну, не хватает в ней чего-то, задницей чую!
Некоторое время тупо смотрит на декорацию, повторяя: «Не хватает… Не хватает…» Затем он пинает ногой тележку.
РЕЖИССЁР: Тьфу, нормальненьно снято! (Продолжает смотреть на декорацию.) Нет… Не то, не так, не тем местом… (Прохаживается по павильону, напряжённо размышляя вслух.) Ну, чего до сих пор не хватало зрителю в наших фильмах, мне только что объяснили. А вот чего не хватает лично мне? Убогий эпизод, лишённый семантической нагрузки… Прост, как пиво. Текст вторичен, картинка первична… Картинка… (Вдруг хлопает себя по лбу.) Болван! Повесить над кроватью репродукцию Шишкина! (Радуется, как Архимед, разве что ванной не хватает.) Лес, берёзки… Нет, лучше сосенки. «Утро в сосновом лесу». Медведи, солнце, неудержимая силища резвится на воле… Да, Шишкин. Воздействие – иррационально. Глубинная, щемящая душу любовь к Родине – в сочетании с любовью плотской… Гениально! Всё, сценка заиграет. Как брильянтик – революционными искорками…
Убегает, бросив окурок на пол.
…На сцене гаснет свет. Казалось бы, спектакль окончен, но к рампе выходит человек в синей форме сотрудника прокуратуры. Пристально вглядывается в зрительный зал.
За сценой слышен топот и странные вопли: «А ну стоять!», «За что?!», «Лицом к стене!», «Я здесь случайно!». Лопается несколько далёких выстрелов.
– Граждане! Эксперимент признан преступным. Распространение, хранение и употребление подобной мерзости сурово карается нашим законом. Люди, которых вы только что видели, арестованы. Они понесут заслуженное наказание, невзирая на лица, должности и звания. Группа физиков, сфальсифицировавших экстраполяты, изобличена полностью, провокаторы уже дают признательные показания. Товарищи Суслов, Андропов, другие товарищи раскаялись в своих ошибках и получили партийные взыскания.
Следует знаменитая мхатовская пауза. Молчание мучительно затягивается. Очень хочется, чтобы прокурор ушёл. Он не уходит… не уходит… не уходит…
– Граждане! Здание оцеплено. Прошу всех кураторов организовать выход представителей трудовых коллективов в фойе, где построиться группами согласно спискам. Роспуск по домам – после санации памяти. Гипнологическая лаборатория развёрнута в буфете. Остальным ждать на местах, к вам подойдут.
Занавес
Знаменитая чайка на коричнево-полосатом бархате всё летит куда-то. Напротив неё, на расстоянии полёта стрелы, между верхним ярусом и потолком, – неприметное окошко, закамуфлированное шторками под цвет стен.
Ещё с минуту назад оттуда свисал кончик серого сюртужного галстука. Спохватившись, его втянули обратно в дыру.
Поистине вся жизнь – театр. В крайнем случае – кино или цирк.
Впрочем, шифрограммы, полученные нынче же в Вашингтоне, Лондоне, Брюсселе и Бонне, были восприняты со всей серьёзностью и с полным удовлетворением.
Ещё с минуту назад оттуда свисал кончик серого сюртужного галстука. Спохватившись, его втянули обратно в дыру.
Поистине вся жизнь – театр. В крайнем случае – кино или цирк.
Впрочем, шифрограммы, полученные нынче же в Вашингтоне, Лондоне, Брюсселе и Бонне, были восприняты со всей серьёзностью и с полным удовлетворением.
1984, 2009
Наталья Федина
Письма из будущего
Субботним осенним утром Стивен Хагген отправился на прогулку.
Обычно он ходил в парк – играть в шахматы, кормить уток вчерашним хлебом, но день выдался хмурым, и мужчина решил ограничиться променадом по району.
На воротах у Маргинсов Хагген увидел картонку с надписью «Garage Sale» и решил зайти. Народу во дворе собралось не очень много, но торговля шла бойко. Чего только не лежало в картонных коробках: и игрушки, и посуда, и, кажется, даже свадебное платье миссис Маргинс!.. Решительность, с которой соседи избавлялись от своего прошлого, вызывала у Стивена уважение.
Господин в светлом плаще крутил в руках металлическую коробочку средних размеров. На лице его отражалась сложная гамма чувств. Стивена заинтересовала не столько коробка, сколько подвижное лицо мужчины. Что именно он теребил, Хаггену понять не удавалось, а подойти ближе и выказать любопытство казалось неудобным. В конце концов господин покачал головой – нет, не годится – и поставил предмет обратно.
Стивен поспешил посмотреть, что же так заинтересовало обладателя светлого плаща. И почему он это не купил? Возможно, не хватило денег?
…Это был тостер, самый обыкновенный, на два куска хлеба. На хромированном боку красовался желтый стикер с надписью «99». Хагген удивился: почти сто долларов за неновую вещь? Вон, на боку царапина; кто же такое купит?
Мужчина хотел уже поставить устройство для поджарки хлеба на место, когда понял, что речь идет не о долларах, а центах. Тостер за девяносто девять центов! Нет, Стивену он совсем не был нужен, в его семье никто не любил гренок.
Но удержаться от покупки было невозможно.
Стивен женился полгода назад. Его жена была молода и прекрасна.
Возможно, она вышла из возраста, в котором прохожие, желающие узнать время или дорогу, называют тебя «мисс», а не «миссис». Возможно, ее шея была слишком длинной и делала свою обладательницу похожей не на лебедя, а на жирафа, – но всё равно Мери Энн была молода и красива. Мистеру Хаггену никогда не везло с феминами, и он не был уверен, что вообще заслужил такое счастье. Вблизи Мери Энн была гипнотична, и Стивен тонул в ее больших, серых, чуть навыкате, глазах.
– У Маргинсов была гаражная распродажа… Душа моя, я не собирался вешать на тебя новую обузу. Я сам стану жарить нам хлеб к завтраку.
– Ха-ха-ха! – сказала Мери Энн и вышла из кухни. Тон и голос ее были полны сарказма.
В чем-то она была права. Хагген никогда раньше не имел дела с кухонной техникой, но нужно было доказать жене – да и себе тоже, – что покупка была совершена не зря.
Хлебцы подгорели, но – Стивен попробовал – их вполне можно было есть.
«Молодец! – похвалил себя новоиспеченный кулинар. – Для первого раза я справился отлично». Разобраться в устройстве тостера не составило никакого труда. Кнопка «пуск», кнопка «стоп», регулятор степени поджаривания… и еще какой-то рычажок.
Интересно, это что – охлаждение? подогрев?..
Стивен осторожно нажал на него.
Пару секунд ничего не происходило, а потом из щели тостера с легким жужжанием выполз бумажный прямоугольник.
Хагген взял его в руки. Листок был теплым, на нем красовалась улыбающаяся рожица и надпись: «День сегодня чудесный, не правда ли, Стив? Не упусти случая погреться на солнышке, в эту пору теплые дни так редки.
PS: Ты уже купил тостер?»
– Вот как! – удивился Стивен. – Может быть, зря я избегал домашней техники. Среди нее встречаются весьма любопытные вещицы.
С листком в руках мужчина вышел в гостиную.
Мери Энн беседовала со своей подругой Аделиной, женщиной довольно хрупкого телосложения, но обладающей при том удивительно пышным задом.
Стивен поцеловал жену, та клюнула его в щечку в ответ. Супруга никогда не упускала случая продемонстрировать приятельнице, что этот усатый крепыш принадлежит ей и только ей. Год назад Хагген полагал, будто ухаживает за Аделиной, но Мери Энн оказалась проворней. Он и опомниться не успел, как признался ей в любви и подарил кольцо с бриллиантом. Аделина плакала три дня, но смирилась с потерей.
– А что, душа моя, – поинтересовался Стивен, – нынче письмо можно отправить через тостер?
Аделина фыркнула. Она была смешлива, что всегда нравилось Стиву.
Всегда, но не теперь.
– Ты сошел с ума, – отчеканила Мери Энн.
Ей было неудобно перед Аделиной. Этот усач только ее усач, но лучше бы он молчал! И не входил в комнату, пока не позовут.
– Значит, это была просто реклама, спам?.. – начал уточнять Хагген.
В самом деле, разве можно было принять этот вздор за настоящее письмо? «Чудесный день». На улице хмуро, ветер пробирает до костей, а синоптики обещают ливень.
Дело ясное, рекламная листовка от производителей тостеров!
Мери Энн не дала мужу договорить и рявкнула:
– Нет! Ты несешь какую-то чушь!
Хагген ретировался, комкая в руках давно остывший листок.
Сквозь закрытую дверь было слышно, как в комнате горько хохочет Аделина.
Так у Стивена появилась тайна.
Он отнес тостер в кабинет и больше никогда не заговаривал о нем с женой.
Этот день Стивену хотелось провести в тишине, темноте и одиночестве.
Прежде чем задернуть шторы, Хагген выглянул в окно. Тучи разошлись, яркое солнце слепило глаза. Но это ничего не значило.
Оно не было похоже на предыдущее, безобидное и необязательное. Чего стоило одно только начало: «Здравствуй, Стивен, здравствуй, родной!»
Хагген прекратил читать и оглянулся, хотя был в кабинете один.
Если предыдущее письмо могло быть от кого угодно, то это было явно… личное.
Стивен сглотнул и продолжил чтение.
«… Как здорово, как прекрасно, что теперь можно писать из будущего! Я опускаю письмо, к примеру, в тостер, а ты получаешь его в прошлом. Разве это не здорово?
Я так рада, что теперь ты получаешь мои письма, и хочу сделать тебе подарок. Вручить его я не могу, придется тебе это сделать самому! Сегодня в магазине Tomm&Smitt можно приобрести отличные часы RNG за полцены. В будущем ты купишь их за полную стоимость, но я решила помочь тебе сэкономить деньги. Правда, я у тебя молодец? Целую».
Целую?
Письмо из будущего?
Мужчина присел в кресло, прочитанное его взволновало. Причем он даже не мог сказать точно, что вызвало в нем больше эмоций – первый пункт или второй.
Чтобы отвлечься, Стивен решил пройтись. Его всегда успокаивала ходьба! Вообще-то, сначала он пошел совсем в другую сторону, на юг, но ноги сами привели его к Tomm&Smitt, расположенному на северной окраине города.
– Как вы удачно зашли! – поприветствовал Хаггена бородатый продавец. – Сегодня у нас распродажа часов и портмоне. Посмотрите ассортимент?..
Стивен неуверенно перебирал предметы и вдруг увидел часы, которые ему сразу понравились. Он примерил их, кожаный ремешок приятно лег на руку – словно всегда там был. Хагген почувствовал, что хочет купить эти часы.
Только расплатившись, Стивен позволил себе прочесть название фирмы.
RNG.
Целую, родной. Из будущего. Целую.
О, боги. Так не бывает.
Он сел в кресло, закурил и принялся размышлять.
В будущем люди научились отправлять письма в прошлое. Через, хм, тостер. Но почему бы и нет? Может быть, через двадцать лет холодильники начнут летать, а стиральные машины выпекать хлеб. Нет ничего невозможного.
Откуда отправительница письма («Целую»! «Целую»!) знала, что тостер будет у него, у Стивена? Возможно, он сам ей об этом сообщит – завтра или через полвека.
Но кто она, кто же написал ему, Стивену Хаггену, это письмо?
Мери Энн? Это самое логичное объяснение. Кто же еще может называть его «родной», как не жена? Стивен попытался вспомнить ее почерк и понял, что ему никогда не доводилось видеть, как она пишет, – закорючка на брачном контракте не в счет. Эпистолами супруга не увлекалась, а подписи на счетах доверяла ставить Стивену.
Но если сейчас ее можно заставить взяться за перо лишь под угрозой расправы, то вряд ли она полюбит писать письма в будущем.
Но кто тогда, если не она? Аделина? Пожилая соседка мисс Гамп?
Кто?..
Письма продолжали приходить.
Они были нежны, милы, все как одно содержали намек на нечто, что случится в будущем, – и это «нечто» всегда сбывалось. Пользуясь рекомендациями незнакомки, Стивен дважды выиграл в лотерею, выгодно купил акции и очень удачно купил дом буквально за гроши, перехватив его прямо под носом у какого-то неудачника, всего на полчаса замешкавшегося с платежом.
Однажды мистер Хагген получил фотографию. Девушка на снимке, его ангел-хранитель, его мечта, была прелестна как весна. Босая, в простом белом платье она стояла на лугу, рядом в траве лежал велосипед. Солнце просвечивало сквозь золотой пушок на ее шее. «Наверняка ее никогда не мучают мигрени», – подумал Стивен, вспомнив Мери Энн, уже месяц отказывающую ему в супружеском долге.
Тон писем был нежен и игрив. Хагген часто представлял, как они гуляют со златокудрой нимфой по цветущему лугу, как она щекочет его поцелуем, и чувствовал себя счастливым. Он надеялся, что к моменту встречи будет не слишком стар. Если возможно такое, что через тостер приходят письма, то любые чудеса реальны. Может, в будущем побеждены и старость, и болезни?
Прелестница никогда не подписывалась, и он не мог найти ее в телефонной книге.
Но то, что где-то когда-то она живет на этом свете, давало Стивену силы жить здесь и сейчас. Дотянуть до точки встречи.
Хагген не раз пытался отправить ответное письмо, но раз за разом терпел неудачу.
Как-то раз Мери Энн застукала его запихивающим письмо в тостер и чуть не плачущим от досады.
– Стивен, ты сошел с ума? – резковато для любящей супруги спросила Мери.
Да, он сошел с ума.
Решительно и бесповоротно. А кто бы не сошел?
«Ты должен продать акции, дома, убить свою жену и уехать. Выброси тостер. Не медли, это опасно. У тебя не больше трех дней».
Стивен перечитывал его снова и снова. Он не мог поверить, что однажды его попросят о таком… таком…
Он измучился. Хагген не понимал, что происходит, ему не с кем было посоветоваться, он плохо спал и много пил.
Зайдя мыслями в тупик, он завернул тостер в холст и побежал к Маргинсам.
Дверь открыла миссис Маргинс – Эмма.
– Добрый день, я купил у вас тостер на гаражной распродаже, – торопливо начал Стивен.
– Хотите его вернуть?
– Да.
– Не уверена, что получится, милый. Если вещь нашла вас, она предназначена вам, – миссис Маргинс смотрела так ласково, словно читала мысли Стивена, словно всё про него знала. Или так и было?
– Я понимаю… – залепетал мужчина. – Он изменил мою жизнь… Но это слишком, я не готов… Она хочет невозможного… Вы понимаете, что это необычный тостер. Пожалуйста, освободите меня от него!
Глаза миссис Маргинс перестали быть ласковыми.
– Мистер, мы просто избавлялись от барахла, – раздраженно сказала Эмма. Ее взглядом можно было заколачивать гвозди. – Назад не принимаем. Отнесите эту старую железку на помойку и не морочьте мне голову.
Она показала на табличку, оставшуюся на столбе со дня распродажи: «Плата наличными и немедленный вывоз всех приобретенных вещей. Возврат и обмен не предполагаются».
Стивен сидел перед телевизором.
На экране полыхало пламя – взрыв бензоколонки… Три трупа, пять сгоревших машин.
В его руках было последнее из полученных писем: «Родной, ты еще не сделал этого? Наше будущее под угрозой. Умоляю! Разве я обманывала тебя хоть раз? Сегодня взорвется бензоколонка, погибнут трое. Если это не докажет, что я не лгу, то не знаю, что тебя убедит. Пожалуйста, сделай, как я прошу. Ради нашего счастья».
Письма действительно приходили из будущего, отрицать это было невозможно. Незнакомка ни разу не подводила Стива.
В комнату вошла Мери Энн. Какая маленькая у нее голова – как у змеи, неожиданно неприязненно подумал Хагген.
– Ноги на столе! Не стоило мне связываться с таким неудачником! – зашипела супруга.
Мери Энн никогда не любила Стивена. Да и он лишь пытался убедить себя в чувствах к ней.
Стивен посмотрел еще разок на карточку златокудрой богини и решился.
Вечером он добавил крысиный яд в жаркое.
Когда Мери Энн корчилась на полу и хрипела: «Помоги», ее мужу потребовались все силы, чтобы не сдаться и не вызвать врача. «Это ради нашего будущего», – уговаривал себя он.
Дома и акции он продал еще раньше, переведя все деньги на счет, который указала нимфа.
– Би-и-и-ип! – К дому подъехал грузовик, собирающий мусор.
Стивен вспомнил, что незнакомая пока возлюбленная просила его избавиться от тостера. Как он мог об этом забыть!.. Он нашел его в ворохе свертков, подготовленных к укладке в чемодан, размахнулся, бросил в кузов и начал чтение.
Новый владелец дома въедет лишь через неделю. Тело Мери Энн, завернутое в ковер, начнет к тому времени вонять. Стивен усмехнулся: будете знать, как наживаться на чужих проблемах и покупать дома за копейки.
Сам он к тому времени будет далеко.
О, как неприятно: на первой странице газеты было фото окровавленного трупа. Ну и времена, как такое можно публиковать!.. Хагген сложил газету так, чтобы не видеть отвратительных фотографий, и взялся за текст. Гадкая история, не лучше снимков. Бизнесмена убила жена, расстреляла как мишень в тире, а в полиции заявила, что электрический стул ей не грозит: она беременна. И совсем не от мужа!
Хагген не смог удержаться от того, чтобы посмотреть на неудачника, и развернул газету. С фотографии на него смотрел мужчина, лицо которого показалось Стивену знакомым. Да это тот, с распродажи, в белом плаще! «Стивен Джеймс Эмес, погибший», – гласила подпись под фотографией.
Хагген поискал рукой внушительный сверток с пропуском в прекрасное будущее – документами, билетами, деньгами – и вдруг сообразил, что легкомысленно бросил его в кузов мусоровоза вместо тостера. Шофер как раз газанул, и грузовик тронулся с места.
Стивен с криками бросился вслед, но водитель его словно не видел.
Когда силы закончились, Хагген повернул назад.
Наверняка что-то можно сделать. Найти свалку, на которую вывозят мусор с этой улицы…
Стивен плюхнулся на кресло, потянулся за остывшим кофе и тут увидел, что двое полицейских направляются к его – уже не его! – дому. У них нет никаких оснований зайти внутрь, а Стивен их не пустит… Зачем они вообще пришли? Неужели… неужели их вызвали соседи, разбуженные криками Мери Энн?.. Нет, нет, тогда бы наряд прибыл ночью. Стивен не позволит этим мужланам в форме войти в дом, он заговорит им зубы, он…
Раздался знакомый писк, и из тостера вылез листок бумаги небесно-голубого оттенка.
Последнее послание. Последний привет от далекой любимой.
Стивен жадно схватил его и прочел: «БОЛВАН! С ЧЕГО ТЫ РЕШИЛ, ЧТО ПИСЬМА ПРЕДНАЗНАЧАЛИСЬ ТЕБЕ?»
Обычно он ходил в парк – играть в шахматы, кормить уток вчерашним хлебом, но день выдался хмурым, и мужчина решил ограничиться променадом по району.
На воротах у Маргинсов Хагген увидел картонку с надписью «Garage Sale» и решил зайти. Народу во дворе собралось не очень много, но торговля шла бойко. Чего только не лежало в картонных коробках: и игрушки, и посуда, и, кажется, даже свадебное платье миссис Маргинс!.. Решительность, с которой соседи избавлялись от своего прошлого, вызывала у Стивена уважение.
Господин в светлом плаще крутил в руках металлическую коробочку средних размеров. На лице его отражалась сложная гамма чувств. Стивена заинтересовала не столько коробка, сколько подвижное лицо мужчины. Что именно он теребил, Хаггену понять не удавалось, а подойти ближе и выказать любопытство казалось неудобным. В конце концов господин покачал головой – нет, не годится – и поставил предмет обратно.
Стивен поспешил посмотреть, что же так заинтересовало обладателя светлого плаща. И почему он это не купил? Возможно, не хватило денег?
…Это был тостер, самый обыкновенный, на два куска хлеба. На хромированном боку красовался желтый стикер с надписью «99». Хагген удивился: почти сто долларов за неновую вещь? Вон, на боку царапина; кто же такое купит?
Мужчина хотел уже поставить устройство для поджарки хлеба на место, когда понял, что речь идет не о долларах, а центах. Тостер за девяносто девять центов! Нет, Стивену он совсем не был нужен, в его семье никто не любил гренок.
Но удержаться от покупки было невозможно.
* * *
– Зачем ты притащил эту рухлядь? – раздраженно спросила Мери Энн. – По-моему, ее выпустили, когда ты был ребенком. Не мечтай, что я прикоснусь к этой дряни!Стивен женился полгода назад. Его жена была молода и прекрасна.
Возможно, она вышла из возраста, в котором прохожие, желающие узнать время или дорогу, называют тебя «мисс», а не «миссис». Возможно, ее шея была слишком длинной и делала свою обладательницу похожей не на лебедя, а на жирафа, – но всё равно Мери Энн была молода и красива. Мистеру Хаггену никогда не везло с феминами, и он не был уверен, что вообще заслужил такое счастье. Вблизи Мери Энн была гипнотична, и Стивен тонул в ее больших, серых, чуть навыкате, глазах.
– У Маргинсов была гаражная распродажа… Душа моя, я не собирался вешать на тебя новую обузу. Я сам стану жарить нам хлеб к завтраку.
– Ха-ха-ха! – сказала Мери Энн и вышла из кухни. Тон и голос ее были полны сарказма.
В чем-то она была права. Хагген никогда раньше не имел дела с кухонной техникой, но нужно было доказать жене – да и себе тоже, – что покупка была совершена не зря.
Хлебцы подгорели, но – Стивен попробовал – их вполне можно было есть.
«Молодец! – похвалил себя новоиспеченный кулинар. – Для первого раза я справился отлично». Разобраться в устройстве тостера не составило никакого труда. Кнопка «пуск», кнопка «стоп», регулятор степени поджаривания… и еще какой-то рычажок.
Интересно, это что – охлаждение? подогрев?..
Стивен осторожно нажал на него.
Пару секунд ничего не происходило, а потом из щели тостера с легким жужжанием выполз бумажный прямоугольник.
Хагген взял его в руки. Листок был теплым, на нем красовалась улыбающаяся рожица и надпись: «День сегодня чудесный, не правда ли, Стив? Не упусти случая погреться на солнышке, в эту пору теплые дни так редки.
PS: Ты уже купил тостер?»
– Вот как! – удивился Стивен. – Может быть, зря я избегал домашней техники. Среди нее встречаются весьма любопытные вещицы.
С листком в руках мужчина вышел в гостиную.
Мери Энн беседовала со своей подругой Аделиной, женщиной довольно хрупкого телосложения, но обладающей при том удивительно пышным задом.
Стивен поцеловал жену, та клюнула его в щечку в ответ. Супруга никогда не упускала случая продемонстрировать приятельнице, что этот усатый крепыш принадлежит ей и только ей. Год назад Хагген полагал, будто ухаживает за Аделиной, но Мери Энн оказалась проворней. Он и опомниться не успел, как признался ей в любви и подарил кольцо с бриллиантом. Аделина плакала три дня, но смирилась с потерей.
– А что, душа моя, – поинтересовался Стивен, – нынче письмо можно отправить через тостер?
Аделина фыркнула. Она была смешлива, что всегда нравилось Стиву.
Всегда, но не теперь.
– Ты сошел с ума, – отчеканила Мери Энн.
Ей было неудобно перед Аделиной. Этот усач только ее усач, но лучше бы он молчал! И не входил в комнату, пока не позовут.
– Значит, это была просто реклама, спам?.. – начал уточнять Хагген.
В самом деле, разве можно было принять этот вздор за настоящее письмо? «Чудесный день». На улице хмуро, ветер пробирает до костей, а синоптики обещают ливень.
Дело ясное, рекламная листовка от производителей тостеров!
Мери Энн не дала мужу договорить и рявкнула:
– Нет! Ты несешь какую-то чушь!
Хагген ретировался, комкая в руках давно остывший листок.
Сквозь закрытую дверь было слышно, как в комнате горько хохочет Аделина.
Так у Стивена появилась тайна.
Он отнес тостер в кабинет и больше никогда не заговаривал о нем с женой.
Этот день Стивену хотелось провести в тишине, темноте и одиночестве.
Прежде чем задернуть шторы, Хагген выглянул в окно. Тучи разошлись, яркое солнце слепило глаза. Но это ничего не значило.
* * *
На следующий день пришло еще одно письмо.Оно не было похоже на предыдущее, безобидное и необязательное. Чего стоило одно только начало: «Здравствуй, Стивен, здравствуй, родной!»
Хагген прекратил читать и оглянулся, хотя был в кабинете один.
Если предыдущее письмо могло быть от кого угодно, то это было явно… личное.
Стивен сглотнул и продолжил чтение.
«… Как здорово, как прекрасно, что теперь можно писать из будущего! Я опускаю письмо, к примеру, в тостер, а ты получаешь его в прошлом. Разве это не здорово?
Я так рада, что теперь ты получаешь мои письма, и хочу сделать тебе подарок. Вручить его я не могу, придется тебе это сделать самому! Сегодня в магазине Tomm&Smitt можно приобрести отличные часы RNG за полцены. В будущем ты купишь их за полную стоимость, но я решила помочь тебе сэкономить деньги. Правда, я у тебя молодец? Целую».
Целую?
Письмо из будущего?
Мужчина присел в кресло, прочитанное его взволновало. Причем он даже не мог сказать точно, что вызвало в нем больше эмоций – первый пункт или второй.
Чтобы отвлечься, Стивен решил пройтись. Его всегда успокаивала ходьба! Вообще-то, сначала он пошел совсем в другую сторону, на юг, но ноги сами привели его к Tomm&Smitt, расположенному на северной окраине города.
– Как вы удачно зашли! – поприветствовал Хаггена бородатый продавец. – Сегодня у нас распродажа часов и портмоне. Посмотрите ассортимент?..
Стивен неуверенно перебирал предметы и вдруг увидел часы, которые ему сразу понравились. Он примерил их, кожаный ремешок приятно лег на руку – словно всегда там был. Хагген почувствовал, что хочет купить эти часы.
Только расплатившись, Стивен позволил себе прочесть название фирмы.
RNG.
Целую, родной. Из будущего. Целую.
О, боги. Так не бывает.
* * *
Стивен считал себя человеком практического склада ума.Он сел в кресло, закурил и принялся размышлять.
В будущем люди научились отправлять письма в прошлое. Через, хм, тостер. Но почему бы и нет? Может быть, через двадцать лет холодильники начнут летать, а стиральные машины выпекать хлеб. Нет ничего невозможного.
Откуда отправительница письма («Целую»! «Целую»!) знала, что тостер будет у него, у Стивена? Возможно, он сам ей об этом сообщит – завтра или через полвека.
Но кто она, кто же написал ему, Стивену Хаггену, это письмо?
Мери Энн? Это самое логичное объяснение. Кто же еще может называть его «родной», как не жена? Стивен попытался вспомнить ее почерк и понял, что ему никогда не доводилось видеть, как она пишет, – закорючка на брачном контракте не в счет. Эпистолами супруга не увлекалась, а подписи на счетах доверяла ставить Стивену.
Но если сейчас ее можно заставить взяться за перо лишь под угрозой расправы, то вряд ли она полюбит писать письма в будущем.
Но кто тогда, если не она? Аделина? Пожилая соседка мисс Гамп?
Кто?..
Письма продолжали приходить.
Они были нежны, милы, все как одно содержали намек на нечто, что случится в будущем, – и это «нечто» всегда сбывалось. Пользуясь рекомендациями незнакомки, Стивен дважды выиграл в лотерею, выгодно купил акции и очень удачно купил дом буквально за гроши, перехватив его прямо под носом у какого-то неудачника, всего на полчаса замешкавшегося с платежом.
Однажды мистер Хагген получил фотографию. Девушка на снимке, его ангел-хранитель, его мечта, была прелестна как весна. Босая, в простом белом платье она стояла на лугу, рядом в траве лежал велосипед. Солнце просвечивало сквозь золотой пушок на ее шее. «Наверняка ее никогда не мучают мигрени», – подумал Стивен, вспомнив Мери Энн, уже месяц отказывающую ему в супружеском долге.
Тон писем был нежен и игрив. Хагген часто представлял, как они гуляют со златокудрой нимфой по цветущему лугу, как она щекочет его поцелуем, и чувствовал себя счастливым. Он надеялся, что к моменту встречи будет не слишком стар. Если возможно такое, что через тостер приходят письма, то любые чудеса реальны. Может, в будущем побеждены и старость, и болезни?
Прелестница никогда не подписывалась, и он не мог найти ее в телефонной книге.
Но то, что где-то когда-то она живет на этом свете, давало Стивену силы жить здесь и сейчас. Дотянуть до точки встречи.
Хагген не раз пытался отправить ответное письмо, но раз за разом терпел неудачу.
Как-то раз Мери Энн застукала его запихивающим письмо в тостер и чуть не плачущим от досады.
– Стивен, ты сошел с ума? – резковато для любящей супруги спросила Мери.
Да, он сошел с ума.
Решительно и бесповоротно. А кто бы не сошел?
* * *
Это письмо было непохоже на предыдущие. Суховатое, торопливое, без «люблю» и «целую».«Ты должен продать акции, дома, убить свою жену и уехать. Выброси тостер. Не медли, это опасно. У тебя не больше трех дней».
Стивен перечитывал его снова и снова. Он не мог поверить, что однажды его попросят о таком… таком…
Он измучился. Хагген не понимал, что происходит, ему не с кем было посоветоваться, он плохо спал и много пил.
Зайдя мыслями в тупик, он завернул тостер в холст и побежал к Маргинсам.
Дверь открыла миссис Маргинс – Эмма.
– Добрый день, я купил у вас тостер на гаражной распродаже, – торопливо начал Стивен.
– Хотите его вернуть?
– Да.
– Не уверена, что получится, милый. Если вещь нашла вас, она предназначена вам, – миссис Маргинс смотрела так ласково, словно читала мысли Стивена, словно всё про него знала. Или так и было?
– Я понимаю… – залепетал мужчина. – Он изменил мою жизнь… Но это слишком, я не готов… Она хочет невозможного… Вы понимаете, что это необычный тостер. Пожалуйста, освободите меня от него!
Глаза миссис Маргинс перестали быть ласковыми.
– Мистер, мы просто избавлялись от барахла, – раздраженно сказала Эмма. Ее взглядом можно было заколачивать гвозди. – Назад не принимаем. Отнесите эту старую железку на помойку и не морочьте мне голову.
Она показала на табличку, оставшуюся на столбе со дня распродажи: «Плата наличными и немедленный вывоз всех приобретенных вещей. Возврат и обмен не предполагаются».
Стивен сидел перед телевизором.
На экране полыхало пламя – взрыв бензоколонки… Три трупа, пять сгоревших машин.
В его руках было последнее из полученных писем: «Родной, ты еще не сделал этого? Наше будущее под угрозой. Умоляю! Разве я обманывала тебя хоть раз? Сегодня взорвется бензоколонка, погибнут трое. Если это не докажет, что я не лгу, то не знаю, что тебя убедит. Пожалуйста, сделай, как я прошу. Ради нашего счастья».
Письма действительно приходили из будущего, отрицать это было невозможно. Незнакомка ни разу не подводила Стива.
В комнату вошла Мери Энн. Какая маленькая у нее голова – как у змеи, неожиданно неприязненно подумал Хагген.
– Ноги на столе! Не стоило мне связываться с таким неудачником! – зашипела супруга.
Мери Энн никогда не любила Стивена. Да и он лишь пытался убедить себя в чувствах к ней.
Стивен посмотрел еще разок на карточку златокудрой богини и решился.
Вечером он добавил крысиный яд в жаркое.
Когда Мери Энн корчилась на полу и хрипела: «Помоги», ее мужу потребовались все силы, чтобы не сдаться и не вызвать врача. «Это ради нашего будущего», – уговаривал себя он.
Дома и акции он продал еще раньше, переведя все деньги на счет, который указала нимфа.
* * *
Утром Стивен присел на террасе выпить кофе перед дорогой и раскрыл газету.– Би-и-и-ип! – К дому подъехал грузовик, собирающий мусор.
Стивен вспомнил, что незнакомая пока возлюбленная просила его избавиться от тостера. Как он мог об этом забыть!.. Он нашел его в ворохе свертков, подготовленных к укладке в чемодан, размахнулся, бросил в кузов и начал чтение.
Новый владелец дома въедет лишь через неделю. Тело Мери Энн, завернутое в ковер, начнет к тому времени вонять. Стивен усмехнулся: будете знать, как наживаться на чужих проблемах и покупать дома за копейки.
Сам он к тому времени будет далеко.
О, как неприятно: на первой странице газеты было фото окровавленного трупа. Ну и времена, как такое можно публиковать!.. Хагген сложил газету так, чтобы не видеть отвратительных фотографий, и взялся за текст. Гадкая история, не лучше снимков. Бизнесмена убила жена, расстреляла как мишень в тире, а в полиции заявила, что электрический стул ей не грозит: она беременна. И совсем не от мужа!
Хагген не смог удержаться от того, чтобы посмотреть на неудачника, и развернул газету. С фотографии на него смотрел мужчина, лицо которого показалось Стивену знакомым. Да это тот, с распродажи, в белом плаще! «Стивен Джеймс Эмес, погибший», – гласила подпись под фотографией.
Хагген поискал рукой внушительный сверток с пропуском в прекрасное будущее – документами, билетами, деньгами – и вдруг сообразил, что легкомысленно бросил его в кузов мусоровоза вместо тостера. Шофер как раз газанул, и грузовик тронулся с места.
Стивен с криками бросился вслед, но водитель его словно не видел.
Когда силы закончились, Хагген повернул назад.
Наверняка что-то можно сделать. Найти свалку, на которую вывозят мусор с этой улицы…
Стивен плюхнулся на кресло, потянулся за остывшим кофе и тут увидел, что двое полицейских направляются к его – уже не его! – дому. У них нет никаких оснований зайти внутрь, а Стивен их не пустит… Зачем они вообще пришли? Неужели… неужели их вызвали соседи, разбуженные криками Мери Энн?.. Нет, нет, тогда бы наряд прибыл ночью. Стивен не позволит этим мужланам в форме войти в дом, он заговорит им зубы, он…
Раздался знакомый писк, и из тостера вылез листок бумаги небесно-голубого оттенка.
Последнее послание. Последний привет от далекой любимой.
Стивен жадно схватил его и прочел: «БОЛВАН! С ЧЕГО ТЫ РЕШИЛ, ЧТО ПИСЬМА ПРЕДНАЗНАЧАЛИСЬ ТЕБЕ?»
Владимир Рогач
Свет, звук и время
– Снимай еще слой!
– Готово!
– Мало… Надо еще часов восемь – чтобы подергать публику за живое…
Питер – оператор, приглашенный лично продюсером и руководителем проекта, захохотал. Раздраженный взгляд всё того же продюсера и руководителя вызвал у него лишь новый приступ безудержного веселья.
– Ну, ты скажешь, Майк! «За живое»… Кто сейчас помнит этого очкарика? Я, например, вечно путаю их друг с другом…
Теперь на весельчака таращилась вся группа. Поняв, что ляпнул нечто запредельно глупое, тот смущенно умолк.
– Так-то лучше, – кивнул продюсер, которого все панибратски звали просто Майком. – Продолжаем работу…
– Но ведь, правда же, у них похожие очки… И жены – японки… – Оператор подавился очередной фразой и бесцельно приник к выключенной телекамере, бормоча себе под нос нечто вовсе уж нечленораздельное.
«Зачем я держу этого тупицу? – задумался на миг Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV. – Хотя парень потрясающе умеет поймать кадр… Хроникам до его таланта далеко. Но ведь тупица же!»
– Еще слой, Майк? – прервал его размышления вопрос старшего хроника.
На мониторах возник известный очень многим людям кадр. Носатый парень в дурацких очках чуть наклонился, давая автограф другому очкарику… Тот, второй, тоже в кадре – человек с фотоаппаратом, которого зовут Пол Гореш, потом проходил свидетелем на процессе, закончившемся обвинительным приговором и пожизненным заключением для одного из очкариков. Другого в судебном заседании представляли Соединенные Штаты Америки и Бог, так как сам он прийти уже не мог…
– Давай сделаем вечер накануне. Пусть у зрителей будут сутки на переживания… И обязательно – момент зарядки револьвера.
– Понял, – спокойно кивнул хроник и начал отдавать распоряжения своей команде. Такого не заставишь сутки волноваться у экрана телевизора. И в sms-голосование такого хрен затянешь. Даже если сутки эфирного времени равномерно распределить на два месяца.
– Саймон, – решился все-таки спросить у старшего хроника Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV. – А ты, вообще, слушал его песни? – Кивок на мониторы, на которых сейчас мелькали стоп-кадры отматываемых слоев времени. Вот, кстати, и момент зарядки револьвера…
– Меня зовут Семен, шеф, – усмехнулся парень, получивший в родной России кучу ученых званий и спешно смотавший удочки, предварительно продав тамошним журналистам некоторые результаты своих «свежих научных изысканий».
– Ну, я тоже не просто Майк, – согласился, мысленно извиняясь перед собеседником, человек, чье реальное состояние за малым не догоняло гейтсово со всем его Мегасофтом.
На очередном стоп-кадре полноватый очкарик как раз рассовывал по карманам револьвер и «Над пропастью во ржи» Сэлинджера.
– Вы их так еще и читать заставите, – засмеялся русский, кивая на обложку книги. – А почему не Библия?
– Читайте больше, Семен, – отмахнулся Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV, поняв уже, что на вопрос о своих музыкальных пристрастиях русский отвечать не намерен. – Всё сразу станет понятно… Пит! Проснись! Оцени ракурс.
– Пусть чуть приподнимут. Надо, чтобы зрители ощутили себя если не богами, то хотя бы судьями по отношению к этому парню… Ну, знаете, взгляд сверху вниз… – смущенно пояснил Питер, наткнувшись на взгляд Майка.
Один из хроников, следуя поочередно подсказкам Питера и Семена, что-то подкрутил, – и Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV неожиданно ощутил себя… Ну, если не богом, то уж точно судьей этому парню с револьвером и томиком Сэлинджера.
– Клянусь говорить правду, только правду и ничего кроме правды… – восхищенно пробормотал Семен, после чего подошел к польщенному Питеру и пожал тому руку. – Блеск!
Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV в очередной раз убедился, что не зря приглашает каждый раз именно Пита. С ракурсами у парня всё о’кей. Есть у него свой, что называется, угол зрения. Только очень уж тупой угол.
– На сегодня всё! Сценаристы ко мне! И аналитики! Саймон…
– Семен, – привычно поправил русский.
– Не желаешь поучаствовать?
Старший хроник состроил кислую мину.
– Ладно, до завтра. Только помни, что первый выпуск программы намечен на девятое октября.
Семен кивнул. Он не забудет.
Осталось-то меньше недели.
А еще – они должны звонить, слать sms, с боем прорываться в студию… Они должны не просто сопереживать героям. Они должны бороться.
«Быть может, именно твой звонок изменит историю!»
– Пора бы сменить слоган, Майк, – заметил глава аналитического отдела. – Это «быть может» отпугивает обывателя неопределенностью.
– Хорошо, уберем «быть может», – согласился Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV.
– Именно! – поддакнул Питер, на правах старого приятеля не спешивший убраться.
– Что – именно?
– «Именно» тоже надо убрать, – пожал плечами оператор. – Оно однозначно говорит обывателю, что его звонок – не единственный, а значит, «быть может», ничего и не изменит.
Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV с упреком посмотрел на смущенного аналитика. Тот же просто поднялся и пожал, как недавно русский хроник, руку Питеру.
– Готово!
– Мало… Надо еще часов восемь – чтобы подергать публику за живое…
Питер – оператор, приглашенный лично продюсером и руководителем проекта, захохотал. Раздраженный взгляд всё того же продюсера и руководителя вызвал у него лишь новый приступ безудержного веселья.
– Ну, ты скажешь, Майк! «За живое»… Кто сейчас помнит этого очкарика? Я, например, вечно путаю их друг с другом…
Теперь на весельчака таращилась вся группа. Поняв, что ляпнул нечто запредельно глупое, тот смущенно умолк.
– Так-то лучше, – кивнул продюсер, которого все панибратски звали просто Майком. – Продолжаем работу…
– Но ведь, правда же, у них похожие очки… И жены – японки… – Оператор подавился очередной фразой и бесцельно приник к выключенной телекамере, бормоча себе под нос нечто вовсе уж нечленораздельное.
«Зачем я держу этого тупицу? – задумался на миг Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV. – Хотя парень потрясающе умеет поймать кадр… Хроникам до его таланта далеко. Но ведь тупица же!»
– Еще слой, Майк? – прервал его размышления вопрос старшего хроника.
На мониторах возник известный очень многим людям кадр. Носатый парень в дурацких очках чуть наклонился, давая автограф другому очкарику… Тот, второй, тоже в кадре – человек с фотоаппаратом, которого зовут Пол Гореш, потом проходил свидетелем на процессе, закончившемся обвинительным приговором и пожизненным заключением для одного из очкариков. Другого в судебном заседании представляли Соединенные Штаты Америки и Бог, так как сам он прийти уже не мог…
– Давай сделаем вечер накануне. Пусть у зрителей будут сутки на переживания… И обязательно – момент зарядки револьвера.
– Понял, – спокойно кивнул хроник и начал отдавать распоряжения своей команде. Такого не заставишь сутки волноваться у экрана телевизора. И в sms-голосование такого хрен затянешь. Даже если сутки эфирного времени равномерно распределить на два месяца.
– Саймон, – решился все-таки спросить у старшего хроника Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV. – А ты, вообще, слушал его песни? – Кивок на мониторы, на которых сейчас мелькали стоп-кадры отматываемых слоев времени. Вот, кстати, и момент зарядки револьвера…
– Меня зовут Семен, шеф, – усмехнулся парень, получивший в родной России кучу ученых званий и спешно смотавший удочки, предварительно продав тамошним журналистам некоторые результаты своих «свежих научных изысканий».
– Ну, я тоже не просто Майк, – согласился, мысленно извиняясь перед собеседником, человек, чье реальное состояние за малым не догоняло гейтсово со всем его Мегасофтом.
На очередном стоп-кадре полноватый очкарик как раз рассовывал по карманам револьвер и «Над пропастью во ржи» Сэлинджера.
– Вы их так еще и читать заставите, – засмеялся русский, кивая на обложку книги. – А почему не Библия?
– Читайте больше, Семен, – отмахнулся Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV, поняв уже, что на вопрос о своих музыкальных пристрастиях русский отвечать не намерен. – Всё сразу станет понятно… Пит! Проснись! Оцени ракурс.
– Пусть чуть приподнимут. Надо, чтобы зрители ощутили себя если не богами, то хотя бы судьями по отношению к этому парню… Ну, знаете, взгляд сверху вниз… – смущенно пояснил Питер, наткнувшись на взгляд Майка.
Один из хроников, следуя поочередно подсказкам Питера и Семена, что-то подкрутил, – и Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV неожиданно ощутил себя… Ну, если не богом, то уж точно судьей этому парню с револьвером и томиком Сэлинджера.
– Клянусь говорить правду, только правду и ничего кроме правды… – восхищенно пробормотал Семен, после чего подошел к польщенному Питеру и пожал тому руку. – Блеск!
Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV в очередной раз убедился, что не зря приглашает каждый раз именно Пита. С ракурсами у парня всё о’кей. Есть у него свой, что называется, угол зрения. Только очень уж тупой угол.
– На сегодня всё! Сценаристы ко мне! И аналитики! Саймон…
– Семен, – привычно поправил русский.
– Не желаешь поучаствовать?
Старший хроник состроил кислую мину.
– Ладно, до завтра. Только помни, что первый выпуск программы намечен на девятое октября.
Семен кивнул. Он не забудет.
Осталось-то меньше недели.
* * *
Майк не особенно досадовал на уход хроников во главе с их взбалмошным русским. В принципе, сценарий ток-шоу давно уже готов. Оставалось просмотреть полученные стоп-кадры и разложить всё по полочкам, спланировать и расписать кое-какие мелочи… В течение ближайшей пары месяцев никто не должен оторваться от экрана в 8 PM. Это шоу их не отпустит.А еще – они должны звонить, слать sms, с боем прорываться в студию… Они должны не просто сопереживать героям. Они должны бороться.
«Быть может, именно твой звонок изменит историю!»
– Пора бы сменить слоган, Майк, – заметил глава аналитического отдела. – Это «быть может» отпугивает обывателя неопределенностью.
– Хорошо, уберем «быть может», – согласился Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV.
– Именно! – поддакнул Питер, на правах старого приятеля не спешивший убраться.
– Что – именно?
– «Именно» тоже надо убрать, – пожал плечами оператор. – Оно однозначно говорит обывателю, что его звонок – не единственный, а значит, «быть может», ничего и не изменит.
Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV с упреком посмотрел на смущенного аналитика. Тот же просто поднялся и пожал, как недавно русский хроник, руку Питеру.
* * *
Русского Майк нашел два года назад – тот с помощником из местных голодранцев устраивал представление прямо на улице, предлагая любому желающему показать, чем тот занимался месяц назад. Судя по реакции немалой толпы, было довольно весело, поэтому мультимиллионер Микаэл Дэвид Дж. Кохэн IV и приказал водителю остановиться поближе к сборищу.Конец бесплатного ознакомительного фрагмента