Евгений Гришковец. Год ЖЖизни

   Тогда же я сказал ему, что непонятно, в какой момент заканчивается юность, возможно, она заканчивается тогда, когда ты начинаешь ощущать кого-то юнцами и презирать то, что этим юнцам нравится.
   Это я всё к тому, что самое сложное – стараться любить и принимать то, что есть, то есть то время, в котором живешь.
   Музыка может быть либо хорошей, либо плохой – не важно, это попса, рок, металл… Главное – чтобы нравилась мелодия и слова были со смыслом… А с другой стороны – есть несколько песен, про которые я даже не понимаю, о чём они поются… и ведь всё равно нравятся и хочется слушать…
   Мне кажется, что совсем не правильно жить музыкой. Хотя понятно, что многие из нас этим в 15 и занимались… Музыка – наш фон, даже самая хорошая, это объём наших впечатлений. Потому как если ты лишил свою любимую девственности лет в пятнадцать под «Pink Floyd», то, как ни верти, слушая эту музыку, любимую будешь рядом ощущать и в 35, хотя она уже сто лет как не та и не с тобой. Мы жизнь ту любим, а не музыку.
 
   P.S. В комментарии я прочел, что одна женщина пишет и отправляет письма бабушке, которая сидит в тюрьме. В этом случае, конечно, письма пишутся не из лирических соображений. Сама ситуация: писать бабушке письма в тюрьму – уже поражает воображение. Жизнь не обманешь.

31 августа

   Я давно уже убедился, что подлинное общение и настоящий глубокий, внимательный и требующий внимания собеседник – это большая редкость. Я очень стараюсь быть таковым с любым человеком. Самая большая трудность и испытание, которые есть в моей профессии, – это огромное число людей. Я как-то говорил своему знакомому, что за месяц гастролей встречаю и вхожу в контакт с таким числом людей, с каким до публичной жизни встречался за десятилетие. Когда на меня это обрушилось, я сначала не знал, что делать. Пытался учиться общаться формально или прятаться, или изображать из себя недоступного и молчаливого человека – не получилось, остаюсь прежним и от этого сильно устаю. Но формально общаться с людьми не буду даже пытаться.
   Я недавно в Интернете и знаю, что есть люди, которые живут ЗДЕСЬ давно и невероятно активно. Догадываюсь, что для многих такая жизнь наполнена всеми возможными переживаниями. Наверное, кому-то кажется, что Интернет бездонен. И многие намекали мне на то, что в общении и жизни в Интернете есть свои особые законы. Я не претендую на знание этих законов, но о законах общения знаю, а они универсальны.
 
   Бывают разные состояния. То стремишься вперёд, весь наполнен солнечным, энергичным, свободным настоящим, радуешься, и для тебя не существует ничего, кроме этого. А бывает вдруг защемит о чём-то потерянном, и загрустишь о серебристом, дождливом, нежном прошлом.
   И то и другое – здорово переживать. И то и другое – богатство.
   Мне страшно представить мир, в котором было бы только уверенное настоящее или только зыбкое прошлое. Пусть будут люди, которые стремятся к одному, и пусть будут те, которые стремятся к противоположному. Мы уравновесим друг друга, и будет здорово.

6 сентября

   Никогда не забуду, как увидел в первый раз читающего мою книгу человека. Это было давненько. Тогда вышел сборник пьес очень маленьким тиражом, и как писатель я ещё не был никому известен. Зимой прогуливался по Петровскому бульвару и увидел пожилого московского дядьку в хорошем пальто с каракулевым воротником и в каракулевой же шапке-пирожке. Он сидел на скамеечке и читал книгу. Я проходил мимо, бегло на него посмотрел и подумал: что-то здесь не так. Прошел, приостановился и всё думал: что же не так? И вдруг понял: боже мой, а книжка-то моя! Я прошёл ещё подальше и стал следить за тем, как он её читает. А он перелистнул одну страницу, через пару минут другую, и вдруг смотрю – улыбается. Тут уж я не выдержал, подошел к нему и сказал: «Извините, а это моя книжка», – и он ответил: «Нет, юноша, это моя книжка». Я покраснел и сказал: «Конечно-конечно, просто я её написал».
   Тогда целый день я был очень счастлив.
 
   Позавчера был в Ялте, там открывался Ялтинский кинофестиваль, я выступал на открытии и сказал о том, что меня занимает: каждый чувствительный и мыслящий человек очень хочет быть героем художественного произведения. Не изобразить героя, не сыграть, а быть. То есть каждому хочется, чтобы его жизнь была достойна внимания писателя или кинорежиссера. Это нормальное желание. И также абсолютно нормальное желание – быть счастливым. Хочется же быть веселым, спокойным и любимым, успешным, здоровым и прочее. Но при этом хочется быть героем произведения. А герой счастливым быть не может. Герой всегда несчастен, одинок и чаще всего не знает, как жить. Вот так. Хочется быть героем и хочется быть счастливым. Два взаимоисключающих желания.

12 сентября

   Вчера меня спросили во время интервью, не вызывает ли у меня опасений большое присутствие китайских издателей на Московской книжной ярмарке и как китайцы могут повлиять на книжную ситуацию в России. Я сказал, что опасения вызывает то, что китайцы начнут издавать книги на русском языке с большим количеством ошибок, но также выразил надежду, что китайцы сделают такие книги, которые можно сначала прочитать, а потом залить кипятком и съесть.

27 сентября

   Был три дня в ЮАР, три дня в Зимбабве и три дня в Ботсване. Но можно сказать, что я был на другой планете. Это не первая моя поездка в Африку и, я знаю точно, не последняя. Эти дни я был сильно счастлив. Я давно про себя понял, что я не путешественник и не собиратель впечатлений, не коллекционер фотографий и не охотник за адреналином. Мне просто очень нравится в Африке, особенно в Ботсване, в дельте реки Окаванга.
   Но хочу сказать про другое. Самое печальное, с чем приходится там встречаться, это представители белого населения планеты. Путешествие в Африку дело сильно недешёвое, и в основном в Африку ездят очень пожилые американцы и европейцы. Американцев больше… Громкоголосые, толстые, самоуверенные старики, одетые в камуфляж или хаки, в больших тяжёлых ботинках, в шляпах и с огромными фотокамерами. По ним видно, что они всю жизнь что-то продавали или были высокооплачиваемыми юристами… В общем, сплошные жулики, которые каждую субботу делают барбекю, пьют пиво и обсуждают своих соседей. На всех этих людях лежит тяжёлый отпечаток вырождения. И относятся они к местному населению… в общем, сволочи, изображающие добродушие. Мы там были самыми молодыми среди белых, про дочку Наташу я даже не говорю. За завтраком ко мне подошла одна американка с обычной своей фальшивой улыбкой и дежурными вопросом «Дид ю слип велл?» А потом она спросила, откуда мы. Я сказал. Она явно расстроилась. Потом спросила, чем я занимаюсь, на что я ответил, что я писатель. Она спросила, не слишком ли я молод для писателя. Я сказал, что, наверное, слишком. Ещё она спросила, пишу ли я для телевидения или для кино. Я сказал – нет, просто пишу книжки. Тут она совсем рассердилась, её фальшивая улыбка исчезла и она сказала: «Должно быть, вы очень известный писатель, чтобы здесь отдыхать». Настроение её окончательно испортилось, она вернулась к своему мужу, седенькому, придурковато улыбающемуся толстяку, и устроила ему сцену. Я был очень доволен.
   Ещё 25-го утром, часов в десять по московскому времени мы плыли на длинном африканском каное по заливному лугу дельты Окаванга. Глубина была сантиметров тридцать. Было ощущение, что мы просто скользим по лугу. Но вокруг были дневные лилии, которые открываются днем, а ночью закрываются, а рядом с ними росли ночные лилии, у которых всё наоборот. Заливной луг был покрыт тонкой и довольно высокой травой, и на каждой травинке сидели лягушки размером с божью коровку. Зелёные, чёрные в оранжевую крапинку, оранжевые. Эти лягушки с крошечными пальчиками выглядят как тончайшие ювелирные изделия… Нежнейшие существа. В нескольких сотнях метров от нас по лугу бродили слоны, над нами летали птицы, названия которых я не знаю и воспроизвести не смогу… Было полное ощущение земного рая. А в двенадцать по Москве того же дня мы сели в крошечный самолет, которым управлял веселый новозеландский пилот, персонаж Хемингуэя, и на этом самолете долетели до города Маун, который описанию и европейскому осознанию не поддаётся. Самолётом компании «Эйр Ботсвана» с чёрными пилотами и стюардессами неземной красоты долетели до Йоханнесбурга. Самолет был забит как раз такими американцами и прочими вырожденцами в камуфляже и хаки (правда, среди этой публики была одна тётка лет шестидесяти пяти, одетая в атласные широкие черные брюки, яркую блузку, на ней было много золота и у неё даже была прическа. Тётка была в жопу пьяная и едва могла идти. Она курила одну за одной, даже когда подымалась в самолет. В салоне ей курить не дали, тогда она накрасила губы и уснула. Она единственная мне нравилась из всех. Я боялся, что она американка, подошел потом и спросил, откуда она. Оказалось, испанка. И видно, что пила она уже несколько дней подряд. Есть всё-таки хорошие люди в мире. Йоханнесбург, на мой вкус, собрал все худшее от Америки и Европы. И очень уродует Африку самим своим существованием. Потом мы летели одиннадцать часов до Парижа, в Париже был дождь… а сейчас я в Москве. Самолёт из Парижа в Москву был набит тинейджерами из Новосибирска, Тюмени, Сургута и ещё нескольких городов. Они неделю были в Париже, скупили, видимо, всё то, что французы никогда на себя не наденут, с утра были все пьяные и счастливые, много матерились и несли ахинею. Но в каждом из них жизни было больше, чем во всех тех американцах вместе взятых.
   Я нигде и никогда не то что не говорил, но даже и не думал, что Америка – плохо, а американцы ужасны. И ни о какой нации вообще и ни о какой стране сказать такого не могу. Я знаком с замечательными американцами, знаю не понаслышке американскую литературу. Хорошо и подробно знаю историю американо-японских боев на Тихом океане во Второй мировой войне, знаю много настоящих подвигов, которые совершили американские моряки и пилоты. И прочее и прочее. Фальшь, высокомерие, ограниченность, бесчувственность, злоба, зависть и прочее – не национальные черты. Я не знаю ни одной фальшивой, завистливой или злой нации…
   Просто в Африке, особенно рядом с местными очень скромными и весьма застенчивыми людьми, те, о ком я тут написал, выглядят чудовищно. Вся их фальшь и почти полное отсутствие способности чувствовать и видеть подлинную жизнь становятся болезненно наглядны.
   Когда эти седенькие умильные старички просят разрешить им погладить по голове африканского ребенка и мяукающими голосами говорят: «Oh! So sweet, so sweet», они относятся к нему не совсем как к человеку… Этим очень пожилым, состоятельным людям не о ком заботиться, их не окружают ни дети, ни внуки, и, видимо, они очень одиноки. Где-то у себя дома они живут в том мире, который им соответствует и который они, скорее всего, создавали сами, потратив много усилий и времени. Там они с пейзажем не диссонируют.
   Возле водопада Виктория, на стороне Зимбабве, мы с Леной и Наташей встретили молодую женщину с совсем маленькой девочкой. Девочке был, наверное, годик. Вообще африканцы бурно реагируют на мою дочь: если к старикам и взрослым они привыкли, то белых детей видели не очень много. Они берут Наташу за руку, чтобы просто посмотреть, какая у нее рука, им интересно потрогать её волосы, и многим хочется с ней сфотографироваться. Та женщина у водопада захотела сфотографироваться с Наташей. Выяснилось, что её маленькую дочку тоже зовут Наташа. Не Наталья, а именно Наташа. Мы сильно удивились, а зимбабвийка – нет. Она и знать не знала, что это русский вариант имени. Ей просто понравилось звукосочетание. Вообще водопад Виктория, конечно, планетарного значения объект… А ещё, два года назад, в Замбии, мы познакомились с белым парнем, который там родился. Родители его, американцы, так любили Замбию, что приняли её гражданство. Родители давно умерли, а у парня паспорт гражданина Замбии, и он ни разу не был в Америке, потому что ему попросту не дают визу. Очень хороший парень, говорит на двадцати африканских наречиях, совершенно запутался в самоидентификации и живёт очень непростую жизнь, бедствует. И чёрным как бы не брат и белым как бы не товарищ.
   Ещё я видел, как англичане за завтраком подливают виски в овсяную кашу. Они сказали, что это шотландская традиция. Хорошие такие английские старички. После овсянки они повеселились с полчаса и пошли спать. Многообразен мир.

6 октября

   Завершились мои первые в этом сезоне гастроли по Украине. Посетил Днепропетровск, Запорожье, Севастополь и Львов. Везде были полные залы. Везде ждали. В Севастополе даже удалось искупаться. Чудесный город. И вода была двадцать один градус.
   В Запорожье в гостинице встретился с актером Богданом Ступкой. Он страшно обрадовался, мы несколько лет знакомы, кстати, у него в театре, в Киеве, уже давно идет спектакль «Дредноуты» на украинском языке и в исполнении актрисы.
   Ступка снимается в Запорожье в новом фильме Бортко «Тарас Бульба». Играет, понятное дело, Тараса Бульбу Съёмки проходят на острове Хортица.
   Хортица – удивительное место. Не водопад Виктория, конечно, но очень красивое и значительное произведение природы. Мы приехали на съёмку, а там массовка была удивительно живописная, за лето все актеры загорели, похудели, запылились и стали настоящими казаками. Представьте моё удивление, когда из массовки ко мне кинулись люди и стали говорить, что им очень нравятся мои спектакли, книги. Мне было смешно и радостно, возникло ощущение, будто уже во времена Гоголя меня читали и смотрели на DVD. А потом казаки из своих кафтанов повытаскивали цифровые фотоаппараты, и ощущение стало вполне земным и сегодняшним, но не менее приятным. Один казак с синяком под глазом (который, по его словам, он получил в рукопашном бою с поляками), сказал, что тоже служил на Русском острове.

13 октября

   Боже мой, как я люблю Тбилиси! В первый раз я попал туда в 1980 году. Мне было тринадцать, и я был потрясён. До сих пор говорю, что впервые был за границей тогда, в Тбилиси. Я там увидел настоящую роскошь, вальяжно гуляющих и сидящих в кафе людей. Видел, как мужики на улицах играют в нарды или выставляют во двор телевизор и смотрят футбол, при этом пьют вино, и на столах у них хлеб и сыр. Я тогда попробовал самый вкусный в мире лимонад («Воды Лагидзе») и впервые увидел, как люди за столом поют, и это красиво. Во многих домах наших тбилисских друзей были музыкальные инструменты и они, черт возьми, на всех этих инструментах играли.
   Тбилиси – прекрасный город! Он входит для меня в чувственное географическое пространство Родины. И из-за воспоминаний детства, и из-за фильма «Жил певчий дрозд», из-за постоянного желания туда приехать, чтобы быть гостем в самом глобальном понимании этого слова. В Тбилиси вкусно, красиво, обильно, громко, волнительно и в то же самое время очень спокойно.
   Не смотрите на президента Грузии. Он не похож на своих сограждан. Он, наверное, самый плохо воспитанный грузин, какого я видел. Тбилиси ещё прекрасен тем, что в этом городе люди искусства на особом счету. Как приятно быть писателем или артистом в Тбилиси! К тебе относятся как к полубогу. И еще туда стоит поехать, чтобы услышать, как тебя называют «батоно Евгений». Батоно – это как «профессоро» в Италии, только ещё приятнее и теплее. А президент у них – да!.. не очень! Но довольно много тех грузин, которые, разъезжаясь по городам и весям матушки России и других стран, ведут себя не очень, потому что не чувствуют контекста. А в Тбилиси контекст есть. И поэтому, если хочешь увидеть настоящих джентльменов, подлинно открытых и гостеприимных людей… Тбилиси – это место с такими людьми.

15 октября

   Я очень ждал поездки в Ереван. Ждал праздника встречи с неизвестным, но заранее любимым городом, знакомства с новыми людьми, вкусной еды, красоты… Я ведь уже бывал на Кавказе и ждал чего-то подобного тому, что знаю и люблю.
   Спектакли я играл в театре имени Сундукяна, классика армянской драматургии и родоначальника национального театра, вроде нашего Островского. Так мне сказали в Ереване знающие люди и добавили, что пьесы Сундукяна им не нравятся, но они его уважают. Театр этот – типовое театральное здание начала семидесятых, точно такой же театр имени Слонова в Саратове, только в Ереване фасад сделан из знаменитого армянского красного туфа – строительного камня вулканического происхождения. В Ереване много подобных зданий, вроде бы таких же, как где-то, но только из красного туфа.
   Возле гримерной, которую мне выделили в театре Сундукяна, висит карандашный портрет Фрунзика Мкртчяна, который там работал. Мне довелось играть на сцене, где блистал этот любимый всеми актер. На портрете он очень грустный. Я видел много грустных людей в Ереване, видел много огромных, тёмных и грустных глаз в этом городе. Я познакомился с чудесными людьми, которые говорили остроумные, глубокие, а иногда очень смешные вещи, но при этом сами оставались невеселыми. Я не ожидал встретить так много грусти.
   Я бывал в разных заведениях в Ереване. Наблюдал, как люди ведут себя на улицах, как ездят на машинах, как одеваются, какую музыку слушают. Много забавного, милого и даже комичного, но грусти хватает. К тому же весь город сейчас – сплошная стройка. Зато центральная площадь Еревана – это шедевр сталинской архитектуры с национальным колоритом, такого ансамбля нет нигде.
   А на спектаклях публика вела себя очень тихо и сдержанно. Правда, эта тишина не касается мобильных телефонов. Одного парня мне пришлось даже одергивать за то, что он стал на спектакле говорить по телефону. В Ереване театр не имеет многообразных форм, и люди, кажется, привыкли к тому, что поход в театр – это что-то серьезное и ответственное, не связанное со смехом и радостью. Но публика прекрасная, очень внимательно и точно понимающая слово.
   Перед тем как ехать в Тбилиси из Еревана, я разговаривал с одним ереванцем, и он сказал приблизительно следующее: «Да-а, вы едете в Грузию. Грузины за много веков научились нравиться. А мы, армяне, не очень этому научились». Сказал он это грустно и покачал головой. Оставлю его слова без комментариев, скажу только, что он образованный, умный, тонкий и весёлый человек, очень остроумный. Но глаза грустные.

16 октября

   Только что вернулся из Ярославля. И мне есть о чем рассказать, кроме того, что город старинный и красивый и дорога от Ярославля до Москвы засыпана глубоким снегом, а деревья согнуты в три погибели под тяжестью того же снега, и всё это довольно красиво.
   Вчера приехал в Ярославль, подготовился и вышел на сцену. Зал был полон, аншлаг, публика встретила более чем тепло, настроение было боевое. То есть атмосфера в зале была такая, что можно было шалить и при этом быстро переходить на вдумчивую и тонкую интонацию. Я сыграл уже две трети спектакля и вдруг увидел, что за кулисами довольно много народа и кто-то мне жестикулирует. Спектакль пришлось прервать, я извинился и пошел за кулисы. Я сыграл уже очень много спектаклей, и за это время разное случалось…
   За кулисами организаторы гастролей и несколько рослых и коренастых мужчин в двубортных пиджаках сказали мне, что у меня пять минут на то, чтобы доиграть спектакль. Я ответил, что это невозможно, решив, что это глупая шутка. Но мне было быстро сказано людьми в пиджаках, что шутками и не пахнет, поступил анонимный звонок, что в зале бомба, и в случае, если я продолжу спектакль, людей будут эвакуировать силой. Такого со мной никогда не случалось, по поведению людей в пиджаках было видно, что никакой бомбы в зале нет, но инструкция есть инструкция. В этом смысле у меня к ним претензий нет. Единственное – они настояли на том, чтобы я не сообщал залу об истинной причине прекращения спектакля.
   Всё время нашего разговора публика сидела тихо, никто ничего не кричал, не свистел, все вели себя очень спокойно. Я вернулся на сцену и сообщил, что спектакль продолжен быть не может, после чего ко мне вышел самый большой человек в самом двубортном пиджаке и сказал, что спектакль остановлен и всем следует покинуть зал по той причине, что скоро выключится электричество, во всём квартале. Зрители добродушно засмеялись, стали говорить: «Ой, да мы телефонами посветим!», «Сейчас мы быстренько сбегаем, свечи принесем!», «Да мы и в темноте посидим». И тогда я вынужден был сказать, что это ложь, что спектакль не позволят довести до конца, потому что в зале якобы заложена бомба и местные силовые структуры не берут на себя ответственность, да и не должны, так что придётся покинуть зал во избежание неприятностей (точно не помню, что говорил, я был в смятении и горести). Ярославские зрители зааплодировали, быстро подарили мне цветы, которые с собой принесли, и очень спокойно и молча покинули зал. Ни один человек не сдал билет, никто не выкрикнул ничего обидного или даже раздраженного. Я пообещал публике, что спектакль обязательно доиграю, предложив, чтобы те, кто там был, не выбрасывали билеты.
   Никто не кинулся обшаривать зал, проверять его с собаками, никто и не пытался эвакуировать сотрудников, нас даже не торопили выйти из гримерных на улицу. Всем было всё понятно. Ни из руководства силовых структур, ни из руководства города мне никто не позвонил и ничего не сказал, не извинился, не посочувствовал даже собственным землякам, зрителям. Услышав, что в зале, где было более восьмисот человек, якобы заложена бомба… людей просто вывели на улицу, и все. Мол, решайте эту проблему сами. И у меня большие сомнения, что ярославские сыщики ищут того, кто так остроумно пошутил.
   Но черт возьми, я обязательно узнаю, ищут его или нет! Я не думаю и даже не пытаюсь думать о том, кто это сделал, направлено это было конкретно против моего спектакля или так совпало. Просто шутник-преступник должен быть наказан…
   А у служебного входа меня ожидали много людей, и все они просили простить их за то, что у них в городе такое приключилось. А я просил прощения за то, что такое приключилось у них в городе на моём спектакле. Вот такие хорошие люди. Вот такая чудовищная ситуация…

17 октября

   Сегодня утром мне позвонили организаторы гастролей в Ярославле и сказали, что ярославская милиция считает делом чести найти шутника. Меня заверили, что поиски ведутся не формально, а напротив, серьезно. Мне также передали извинения от тех, кто выполнял инструкцию. Разумеется, я извинения эти принял… Да я и не был в претензии к людям, что выполняли инструкцию. Досада была только по поводу ситуации и собственной беспомощности перед ней. Хотя и инструкции можно выполнять по-разному. В любом случае, если шутника найдут, я выражу нашедшим всяческий респект. А каким образом доиграть третью треть спектакля в Ярославле я придумаю и обязательно это сделаю.

19 октября

   Завтра утром еду в город Владимир. Знаю, что там все билеты раскуплены очень заранее, это значит – ждут. Затем – Рязань и Орел. Никогда не был ни во Владимире, ни в Орле. Когда летишь из Москвы куда-то самолетом, прилетаешь… – ну и ничего удивительного. Я сам родился в провинции и продолжаю жить в провинции. А когда, выехав из Москвы, пересекаешь МКАД и вдруг понимаешь, что от Москвы-то всего сто километров… Никак не могу я привыкнуть к этому безмятежному, неподвижному и почти спящему состоянию населённых пунктов ближайшего окружения Москвы. Причём интересно, та Россия-матушка, которую я с детства знаю по учебникам истории, из стихов Есенина и прозы Паустовского, всегда для меня была неведома: я либо пролетал над ней на самолете, из Кемерова в Москву, либо проезжал поездом, чаще всего ночью, поезд из Кемерова приходил рано утром. И вот только в прошлом году я взглянул на так называемое Золотое кольцо и некоторые другие драгоценные исторические уголки. Очень многое понравилось и впечатлило, но я почувствовал, что совершенно не совпадаю темпоритмически с жизнью, которая там течёт. Сибирь даже в самых глухих уголках гораздо более энергичная и шумная. Вот поеду во Владимир… В Рязани был. Публика очень понравилась, город рассмотреть не успел. А Орёл, кажется, даже на картинках никогда не видел. Чего я ожидаю от этой поездки? Прежде всего хорошей атмосферы на спектаклях, а впечатлений путешественника у меня точно не будет. Я давно и категорически отучил себя в России, даже в тех городах, где никогда не был, вести себя как путешественник и турист. По этой причине редко посещаю значимые для города места и музеи, неинтересно. И уж точно не хочется ходить, глазеть по сторонам и улыбаться наивному, а иногда нелепому устройству жизни. Сам-то я откуда?! Боже мой! В родном и любимом Кемерове так много наивного и нелепого. Например, на площади Советов там стоит исполненная скульптором Кербелем двенадцатиметровая скульптура Ленина, у которого пальто запахнуто на женскую сторону.