Страница:
Полк в пешем строю со штандартом, развернутым строем, построился на полковой площадке. Все в парадных алых мундирах. Прибыли представители гвардейских кавалерийских полков, много атаманцев, много старых бывших лейб-казаков. Очень торжественно прошел молебен, приглашенный из Троицкой церкви дьякон Нюхин, донской казак, громким, могучим басом провозглашал многолетие.
После молебна командир полка и старший из присутствующих поздравили казаков с полковым праздником, и потом полк проходил церемониальным маршем. Старший из присутствующих начальников благодарил за блестящий порядок и прохождение. Дружно отвечали казаки: «Рады стараться, Ваше превосходительство».
Парад окончен. Все присутствующие господа офицеры приглашены в столовую на обед. В бильярдной комнате накрыт закусочный стол с множеством всяких закусок, разными водками, коньяками и другими напитками. Из бильярдной перешли в столовую и сели обедать. Когда шампанское было разлито по бокалам, командир полка провозгласил тост за шефа полка Государя Императора. Дружное «ура!» покрыло тост. Все встали. Трубачи играли гимн «Боже, Царя храни». Все осушили бокалы. Потом были другие тосты... Много пили, много кричали «ура». Я не мог пить, и мне собранский казак незаметно приносил бокалы с грушевой водой Дудергофских ключей – прекрасный напиток, который невозможно было по виду отличить от шампанского. Долго сидели за столом, слушали интересные рассказы старших, и нам, молодежи, странно было слышать, когда старый генерал, окончив рассказ, говорил: «Это было 40 лет назад». Потом встали, ходили по собранию – «гуляли». Конечно, все подпили и ко мне приставали со словами: «Ну почему ты не надрался?» Это было мне так неприятно, что я тогда же решил, что в будущем никогда ничего спиртного пить не буду.
Часто в полку были кутежи, и каждый месяц, в первый вторник после первого числа, был офицерский обед, на который каждый офицер полка мог пригласить своего знакомого.
Но дамы в наше офицерское собрание никогда не приглашались. (Запорожская Сечь[28].) Никаких «вечеров с дамами» не устраивали, но каждый офицер обязан был не только сделать полковым дамам официальный визит, но быть знакомым с ними. Полковые дамы нераздельно принадлежали к нашей полковой лейб-казачьей семье.
Старые лейб-казаки, раньше служившие в полку, имеющие дела в Петербурге, старались приурочить свой приезд в Петербург ко времени официального обеда в полку, чтобы всех увидеть, познакомиться с вновь поступившими в полк офицерами, слиться с полковой семьей.
В полку пили только французские вина «Монополь», «Редерер», «Мум». Было в собрании и наше русское «Абрау-Дюрсо». Французское шампанское стоило флакон 6 рублей, а «Абрау-Дюрсо» 3 рубля. «Мум» почти никогда не пили, и я спросил, зачем его выписывают из Франции, когда есть, по той же цене, лучшие марки – «Монополь» и «Редерер», тем более что «Мум» никто не требует. Мне ответили: «Когда офицер так подопьет, что ему трудно выговорить «редерер» или «монополь», он всегда может промычать «мум».
Я твердо держался своего обещания и спиртного до женитьбы не пил – ни водки, ни вина. Когда же в 1906 году женился, к нам часто приезжал мой тесть – инженер путей сообщения действительный статский советник Воробьев. Он любил выпить перед обедом рюмку водки, а компаньона не было. Жена начала меня уговаривать пить рюмку водки, когда приезжает тесть. Я стал при нем выпивать рюмку водки. Потом стал иногда и без него пить одну рюмку, пил и в собрании при офицерах, и все-таки меня считали абсолютно непьющим. О моей исключительной трезвости знали и все офицеры Атаманского полка. Жена же гордилась, что это она выучила меня пить. Сама же никогда ничего не пила спиртного. Но пьяным я никогда в жизни не был и больше одной рюмки никогда не пил.
Интересна биография дьякона Нюхина. Это простой казак, и в юношеском возрасте он скитался по России, главным образом на Волге. Но вот приходит время идти на службу, надо справлять обмундирование, покупать строевого коня и тому подобное. Нюхин появляется в Новочеркасске, и у него является мысль поступить в войсковой хор, пребывание в котором считается за отбывание воинской повинности. Правда, в хоре надо пробыть, вместо трех лет полковой жизни, полных шесть лет, но не надо покупать строевого коня и оружие, не надо уезжать куда-то на запад в царство Польское, а можно оставаться в родном Новочеркасске, посещать спевки и церковные службы и, вообще, жить легко и спокойно.
Обратился он к регенту хора с этой просьбой, а к регенту приходили проситься в хор уже сотни казаков, и он больше не желает никого слушать. Прогнал он и Нюхина. Но Нюхин настойчив. Он пришел еще раз, и еще, и еще и так надоел регенту, что тот запрещает ему приходить к нему. Тогда Нюхин говорит: «Я не прошусь в хор, прошу только дать свой отзыв о моем голосе, чтобы я успокоился и знал, что я из себя представляю».
Чтобы отвязаться от него, регент подошел к роялю и взял аккорд. Нюхин запел. Регент изумленно остановился, посмотрел на него и говорит: «Хорошо, я принимаю тебя в хор».
Отбывши шесть лет в хоре, Нюхин, несмотря на просьбы регента остаться на сверхсрочную службу, ушел от него, выдержал экзамен на дьякона и поступил в одну из церквей Новочеркасска. Но вскоре один из петербургских купцов услышал его в церкви и перетащил из Новочеркасска в Петербург, кажется, в Троицкую церковь.
На полковых праздниках нашего полка Нюхин всегда служил у нас на молебне, после которого вместе с нашими офицерами пировал в офицерском собрании.
Моя жена очень любила пасхальные визиты Нюхина, так как Нюхин не отказывался от угощения, как многие визитеры, и с аппетитом пробовал на столе все пасхальное.
Как-то мою жену пригласили петь на одном большом концерте. К нам подходит господин в великолепном смокинге, любезно раскланивается, называя меня и жену по имени и отчеству. Я говорю: «Простите, я вас не помню, не узнаю». – «Неужели? Отец дьякон, многолетие провозглашал». Я изумлен. «Почему же вы в таком виде?» – «Расстригся по болезни и теперь пою в опере в Мариинском театре под фамилией Донец. Сюда приглашен петь вместе с вами». – «Где же лучше служба – в церкви или в Мариинском театре?» – «Ну конечно в церкви дьяконом. Там ни печаль, ни воздыхание, все относились с любовью, задаривали, а в театре – интриги, зависть и беспрерывная борьба».
Работа в полку мне нравилась, и я отдался ей всей душой, ни о чем не думая, кроме воспитания казаков, и только по субботам продолжал посещать журфиксы Похлебиных. У них же я познакомился со своей будущей женой Александрой Вячеславовной. Она в то время училась петь в консерватории и жила у своей родной тетки, сестры отца, Марии Евграфовны Тарновской58 . Мария Евграфовна окончила консерваторию у знаменитого Рубинштейна и была, по его словам, одной из лучших его учениц. М.Е. Тарновская давала концерты во дворце Государя Императора и в Париже. Муж ее был камер-юнкером.
Между прочим, М.Е. Тарновская имела замечательный завод ирландских сеттеров. Ее собаки брали первые призы по экстерьеру и в Петербурге, и в Москве. Этот завод по духовному завещанию достался потом мне.
Вскоре мне и хорунжему Евгению Николаевичу Попову59 дали квартиру на четвертом этаже, на «голубятне». У нас было три комнаты. В крайних жили мы, а средняя, проходная, была пуста.
Денщик мне достался очень хороший и совершенно неграмотный. Вообще же грамотность у казаков в процентном отношении стояла высоко. Из 42 моих молодых казаков 3-й сотни было только 3 неграмотных. В пехотных гвардейских полках из 42 новобранцев – 2 – 3 грамотных. Неграмотные у нас в полку скоро становились грамотными, так как в каждой сотне была сотенная школа. Денщика своего я вскоре научил читать и писать. Причем писал он, конечно, с ошибками, но очень красиво. Когда он послал первое собственноручное письмо домой – ему не поверили. Он пришел ко мне со словами: «Получил с дома письмо, родитель не верит, что я сам ему написал. Вот прочтите». После ласкового обращения и поклонов вдруг: «Ты что же это, с-н сын, брешешь, что это ты сам писал» и тому подобное. Пришлось мне написать его родителю, что его сын так хорошо выучился грамоте.
Меня часто навещал сосед по квартире Александр Степанович Татаркин, сотник, но он после 1905 года поступил в технологический институт и стал инженером.
Года через два хорунжий Попов перешел в другую квартиру, и его комнату занял хорунжий Константин Павлович Золотарев, с которым я, как и с Е.Н. Поповым, был в самых дружеских отношениях. Костя Золотарев, прекрасный офицер, хороший товарищ, чтобы приучить денщика к аккуратности, всегда приказывал разбудить себя или без трех минут семь, или в две минуты восьмого, и денщик, поглядывая на часы, лежащие на ночном столике, точно будил его в назначенное время, а мой денщик первый раз разбудил меня на два часа раньше времени и на вопрос, почему так рано разбудил, ответил: «А я думал, что так еще лучше». Раз Костя увидел, что денщик его все время улыбается, и спросил: «Ты что улыбаешься?» – «Да чудное письмо с дома получил – тетка втопла». – «Так что же тут смешного, очень грустно». – «Так, ваше благородие, все люди умирают обнакновенно, а она втопла».
Один раз пришел ко мне Костя Золотарев, когда я писал что-то срочное. Денщик мой сейчас же подал самовар и стаканы, и я попросил Костю налить чаю. Костя, видя, что мой денщик не вышел из комнаты, а стоит у дверей и наблюдает за ним, начал щипчиками накладывать сахар в стаканы доверху. Я был занят и не видел это. Вдруг денщик обращается ко мне: «Ваше благородие?» – «Что тебе?» – «А их благородие нашего сахара не жалеют». Во время революции Золотарев был убит большевиками.
Офицер обязан был знать все подробно о своих казаках: какая семья, имущественное положение и все остальное. Во время перерыва строевых занятий я начал расспрашивать своих подопечных. Из 42 казаков только 3 неженатых. Их казаки называли «кавалерами», уверяли, что их позовут к Царю на бал, и каждый вечер делали репетицию – заставляли танцевать казачка. Многие казаки, идя на службу, уже имели детей. Один говорит: «У меня двое – мальчик и девочка». – «Что же ты так поторопился до службы, двоих народил?» – «Ваше благородие, так у Гарбузова семь». – «Не может быть – правда, Гарбузов?» – «Так точно – один раз двое, другой раз трое». – «А еще двое?» Гарбузов сконфуженно опускает глаза и говорит: «А двое до свадьбы».
Еще смеялись старые казаки над теми, которые хвастались, что хорошо стреляют, их заставляли каждый вечер чистить винтовки, говоря, что их позовут в царскую охоту.
Служба у казаков, в общем, была тяжелая. Вставали в пять часов утра и сразу шли на чистку лошадей и уборку конюшни. Эта уборка и чистка продолжались до семи часов, так как почти каждому приходилось чистить по две лошади: свою и какую-то из лошадей тех казаков, которые в это время находились в наряде, – дежурных, дневальных, караульных, больных и тому подобное – восемь часов мылись, чистились и пили чай. К 8 часам все должны были быть готовы и выстроены для встречи офицера, и начинались занятия до 11 часов, в 11 обед и опять чистка лошадей. От часу до трех, иногда до четырех опять занятия. Потом вечерняя чистка лошадей и ужин. Очень вкусны были щи с порцией мяса и пшенная каша. Офицеры с удовольствием уничтожали пробную порцию. Ужин был почти такой же, как и обед. Каждый казак получал на день 3 фунта черного хлеба. Хлеб был великолепный. Начальство говорило: «Не хлеб, а пряник». Но молодые казаки не ели его и меняли у торговок на белый, у нас на Дону черного хлеба нет и к нему не привыкли. Но постепенно привыкали и на второй год службы уже ели с удовольствием. Нет у нас на Дону и гречневой каши, и, когда попробовали в полку дать вместо пшенной гречневую кашу, никто не ел.
В каждой сотне одна комната называлась «образной». Там был большой образ в киоте, сооруженный усердием казаков. В этой комнате была и канцелярия сотни. Я собирал туда два раза в неделю, после ужина, песенников и разучивал с ними песни, какие пели в Николаевском кавалерийском училище. Чтобы легче было разучивать, я брал в городе напрокат пианино, и оно стояло в образной. Казакам это нравилось, и они охотно собирались на спевки. Хор 3-й сотни был лучший в полку. Один раз песенников 3-й сотни пригласили в богатый частный дом, где они, по словам хорунжего Васильковского60 , бывшего с песенниками, произвели фурор. Их угостили обильным ужином, и, когда Васильковский вошел в комнату, где казаки ужинали, они обратились к нему с вопросом: «Ваше благородие, а мыло зачем?» У нас на Дону сыроварен не было, и они приняли сыр за мыло. Когда Васильковский при них съел кусочек сыра, казаки тоже начали его пробовать.
Когда на следующий день я спросил песенников, как прошел их концерт, они ответили: «Все хорошо: и пели хорошо, и кормили нас хорошо, только Сидоров сконфузил хозяйку». – «Как сконфузил?» – «На скользком полу танцевал казачка и упал». – «Какой же это конфуз хозяйке? Он сам должен был сконфузиться».
В апреле месяце был смотр молодым казакам. Смотр прошел блестяще, и меня хвалили. Начались взводные учения вместе со старыми казаками, а потом сотенные учения и полковые на Марсовом поле – готовились к майскому параду, который был обыкновенно в конце апреля, так как 1 мая все войска выходили в лагери.
Эти знаменитые майские парады хорошо были известны не только в России, но и за границей. К майскому параду приезжали иностранцы из Парижа, Лондона, Берлина и других городов. У Летнего сада, вдоль всей длины Марсова поля, устраивались трибуны, которые до отказа заполнялись публикой, и многим-многим опоздавшим не хватало места. Из-за границы ложи заказывались обыкновенно телеграммами, заблаговременно.
К майскому параду готовились усердно. Марсово поле распределялось для занятий между частями войск, расположенных в Петербурге, и поле не было свободно от раннего утра до позднего вечера.
За несколько дней до парада в Петербург прибывали войска из Царского Села, Гатчины, Павловска, Красного Села и других городов. Главнокомандующий военным округом устраивал репетиции парада, был строг и распекал за малейшую ошибку.
И вот, наконец, настал день парада. Войска выстроены на Дворцовой площади и дальше по улицам, до Марсова поля и по всему Марсову полю. На Дворцовой площади Конвой Его Величества61 , 1-я и 2-я Гвардейские Кавалерийские дивизии со своей артиллерией. Все в парадных мундирах, на седлах цветные вальтрапы[29], лошади вычищены до отказу. Лейб-гвардии Казачий Его Величества полк в алых мундирах с серебром и с алыми же вальтрапами. На полк трудно смотреть – больно глазам. Лейб-гвардии Атаманский его Императорского Высочества Государя Наследника-Цесаревича полк в голубых мундирах и с такими же вальтрапами. Лейб-гвардии Конный полк, кавалергарды62 и два кирасирских полка Его Величества и Ее Величества в белых мундирах, поверх которых золотом блестят латы, здесь же 2-я Гвардейская Кавалерийская дивизия – конногренадеры, уланы Ее Величества, лейб-драгуны и лейб-гусары в алых мундирах с ментиками[30]. Иногда приезжала к майскому параду из Варшавы гвардейская кавалерийская бригада – уланы Его Величества и гродненские гусары... Все это настолько красиво и ярко, что у всех вызывало восторг. Кто видел майский парад, никогда его не забудет – это сказка, это величие России.
Своеобразно был одет лейб-гвардии Сводно-Казачий полк, в котором служили казаки всех войск, кроме Донского, Терского и Кубанского, как уже имеющие свои гвардейские части. 1-я сотня – уральцы в малиновых мундирах и с большими лохматыми папахами. 2-я сотня – сибирские казаки в красных мундирах, дальше идут по полусотням и взводам, в зависимости от величины войска, – оренбуржцы, астраханцы, забайкальцы, амурцы, уссурийцы и семиреченцы. У всех цветные мундиры своих войск. Оренбуржцы – голубые, астраханцы и забайкальцы – желтые и тому подобное.
Возле Государя Императора стоят два трубача-конвойца, и Государь приказывает им играть тот или другой сигнал. Хор трубачей, который стоит против Государя, играет сперва начало полкового марша той части, которой очередь идти, по сигналу же трубачей, стоящих возле Государя Императора, хор повторяет этот сигнал и затем играет соответствующий марш – шаг, рысь, галоп, карьер. Части проходят между Государем и хором трубачей. За кавалерией идет конная артиллерия.
Пехотные части и артиллерия, пройдя мимо Государя вдоль Марсова поля, расходятся по домам, а кавалерия выстраивается в резервной колонне, против Государя и трибун на противоположном конце Марсова поля. Когда все кавалерийские части, пройдя церемониальным маршем, выстроены в резервной колонне, Главнокомандующий войсками гвардии и Петербургским военным округом, в последние годы Великий князь Николай Николаевич, бывший на 1-й Великой войне Верховным главнокомандующим, подает соответствующую команду, и вся кавалерия полным карьером идет в атаку по направлению к Государю и трибунам. За тридцать шагов не доезжая до Государя, подается команда «Стой» – и все останавливаются.
Все хорошо знают, что идущая в атаку кавалерия остановится, но эта атака производит такое впечатление, что каждый раз в трибунах несколько человек падает в обморок.
Каждую часть, каждую роту, эскадрон, сотню, батарею во время прохождения их мимо Государя Императора Государь благодарит, ему отвечают, как положено по уставу: «Рады стараться, Ваше Императорское Величество».
После атаки Государь Император еще раз благодарит кавалерию и отпускает домой. Все разъезжаются и долго потом делятся впечатлениями.
1 мая полк всегда выступал в лагери, где сотни стояли в разных деревнях. Лошади размещались в крестьянских сараях, кроме 3-й сотни, которая имела свою конюшню. Сотня Его Величества помещалась в деревне Варикселево у подножия Дудергофской горы, 2-я сотня в деревне Перякюля, 3-я – в деревне Пикколово, тоже у подножия Дудергофской горы, и 4-я сотня, дальше всех, у подножия горы Кирхгоф.
Казаки любили лагери. Жизнь по крестьянским избам напоминала им домашнюю жизнь.
В Пикколово, в отдельном здании, было офицерское собрание, а рядом с ним полковая канцелярия и квартиры командира полка, адъютанта, заведующего офицерским собранием и другие. Здесь же был большой барак для нестроевых, хлебопекарня и караульное помещение. Офицеры жили по частным квартирам, на дачах.
1 мая дачники еще не приехали, домики их стоят пустыми. Мы с братом пошли на Воронью гору пострелять ворон, которые невозможно каркают с утра до вечера. Ворон этих было множество. Вдруг видим на одной даче занавески на окнах, уже приехали, неудобно беспокоить выстрелами. В это время на балкон выходит господин. Я обращаюсь к нему: «Вы ничего не будете иметь, если недалеко от вас мы сделаем несколько выстрелов по воронам?» – «Пожалуйста, перебейте их всех. Я привез сюда попугая, который хорошо говорил несколько фраз, теперь он ничего не говорит, а только каркает, как ворона. Никогда больше сюда не приеду».
Гувернантка брата, француженка, принесла убитую ворону в дом и просила кухарку сварить ее. Возмущенный денщик пришел с жалобой: «Французиха хочет запоганить нашу посуду вороной, неужели мало ей нашей пищи, не позволяйте ей». После спора мужа с женой решили ворону француженке сварить и потом посуду выбросить.
В лагере обыкновенно до обеда были сотенные учения на военном поле, а после обеда пешком шли на стрельбище 2-й гвардейской пехотной дивизии – там проходили курс стрельбы. Казаки недосыпали и очень утомлялись. А майские белые ночи, когда среди ночи можно было читать без освещения, тоже неприятно действовали на них – многие заболевали куриной слепотой и с наступлением вечера ничего не видели. Лечили таких печенкой, которую больным давали вместо мяса.
После смотров сотенных учений были полковые учения, потом бригадные и дивизионные учения. Когда я был молодым офицером, меня обыкновенно назначали ординарцем к начальнику дивизии. Я слышал все замечания начальника дивизии, и это было очень поучительно. В нашей 3-й бригаде, кроме нашего полка и Атаманского, была гвардейская уральская сотня. В 1905 году сформирован был лейб-гвардии Сводно-Казачий полк. Уральская сотня стала 1-й сотней этого полка. 2-я сотня от Оренбургского войска. 3-я сотня – полусотня Сибирского войска, один взвод Астраханского и один взвод Семиреченского, 4-я сотня – полусотня забайкальцев, один взвод Амурского войска и один взвод Уссурийского. В 1-й бригаде – лейб-гвардии Конный полк и кавалергарды, во 2-й бригаде – кирасиры Его Величества (желтые) и кирасиры Ее Величества (синие).
Начальником дивизии в первый год моей службы был генерал-лейтенант барон фон Крузенштерн64 , командиром 3-й бригады генерал-майор Новосильцев65 .
После учений дивизии были полевые поездки, то есть решение боевых задач на местности. Уходили на неделю – десять дней из лагеря, ночевали в разных деревнях. Полевые поездки – это сплошной праздник: с утра работа, а к обеду приходили в новую деревню, разбивали большую офицерскую палатку-столовую, обедали и кутили. В Петербурге и в лагере абонемент – обед и ужин – стоил определенную сумму, а кто требовал вино, платил отдельно. На маневрах же и на полевых поездках все выпитое вино раскладывалось на всех офицеров поровну.
Один раз во время кутежа пришел в палатку студент и представился как репетитор детей ближайшего помещика. Его приняли очень любезно, накормили и напоили. Вскоре я ушел в отведенную мне квартиру, а когда пришел вечером ужинать в палатку, студент, совсем невменяемый, едва сидел на стуле, а хорунжий Х., ничуть не трезвей студента, в ведре холодной воды мыл драповое пальто этого студента. Я спросил: «Ты что же это делаешь?» Х. озабоченно ответил: «Да он выпачкал, надо же помыть».
А другой случай был более грустный. Пришел в палатку и представился местный священник. Очень симпатичный старенький батюшка. Пообедал с нами, и ему очень понравилась мадера. Выпил он одну рюмку, другую, сам просит еще. Ему говорят: «Пожалуйста, батюшка, сколько хотите, но не вредно ли вам?» – «Нет, нет, я же себя знаю». Очень подпил батюшка, и два офицера бережно отвели его домой. На следующий день полк рано уходил из деревни, и офицеры зашли справиться о здоровье батюшки. Матушка ответила: «Не приходя в сознание, ночью скончался».
На время маневров в 1900 году только что окончивший полковую учебную команду вице-урядник Быкадоров66 командирован был ординарцем к руководителю маневрами Главнокомандующему [столичным] военным округом Великому князю Владимиру Александровичу.
Темная августовская ночь. Великий князь посылает Быкадорова в противоположный отряд к генералу А. с пакетом: «Передай пакет в руки генералу А., а конверт с его распиской привезешь мне. Я, не раздеваясь, лягу спать на этом диване. Как вернешься, сейчас же меня разбуди и исполни это как можно скорее, вот тебе удостоверение, что ты мой ординарец и что тебя никто не смеет задерживать. Сейчас по карте покажу тебе, как надо ехать». – «Ваше Императорское Высочество, не беспокойтесь, я и без карты найду генерала А.». – «Ты здесь бывал? Знаешь дорогу?» – «Никак нет, никогда не бывал, а найду». Великий князь все пытался показать дорогу, а Быкадоров уверяет, что и так найдет.
Поехал Быкадоров. До генерала А. надо проехать 20 верст. Через два с половиной – три часа возвращается Быкадоров и будит Великого князя. Великий князь взглянул на часы: «Заблудился? Не нашел дорогу?» – «Никак нет, Ваше Императорское Высочество, нашел, вот конверт с распиской генерала А.». – «Как же ты успел так скоро? Ведь ночь и проехать надо было 40 верст?» – «У меня конь добрый, да приехал бы раньше, но задерживали на заставах, да еще юнкера поймали и не верили, что я ваш ординарец, а удостоверение не хотели читать, говорят, что нельзя огонь зажигать, чтобы не обнаружить себя неприятелю». Великий князь был очень доволен, благодарил Быкадорова и потом командира полка, что прислал ему такого ординарца.
Один раз полк выехал на малые маневры. Вдруг крик: «Хорунжего Балабина к командиру полка, который впереди колонны». Скачу, обгоняя две впереди идущие сотни. «Поезжайте назад в лагерь и сделайте такие-то и такие-то распоряжения – я забыл это сделать перед отъездом». – «А где я вас потом найду?» – «Приказано всем полкам дивизии сосредоточиться на такой-то поляне, где каждому полку будет дано задание и все разъедутся в разные стороны на ночлег. Куда нас пошлют, неизвестно». – «Как же я вас найду?» – «Ну как-нибудь найдете».
После молебна командир полка и старший из присутствующих поздравили казаков с полковым праздником, и потом полк проходил церемониальным маршем. Старший из присутствующих начальников благодарил за блестящий порядок и прохождение. Дружно отвечали казаки: «Рады стараться, Ваше превосходительство».
Парад окончен. Все присутствующие господа офицеры приглашены в столовую на обед. В бильярдной комнате накрыт закусочный стол с множеством всяких закусок, разными водками, коньяками и другими напитками. Из бильярдной перешли в столовую и сели обедать. Когда шампанское было разлито по бокалам, командир полка провозгласил тост за шефа полка Государя Императора. Дружное «ура!» покрыло тост. Все встали. Трубачи играли гимн «Боже, Царя храни». Все осушили бокалы. Потом были другие тосты... Много пили, много кричали «ура». Я не мог пить, и мне собранский казак незаметно приносил бокалы с грушевой водой Дудергофских ключей – прекрасный напиток, который невозможно было по виду отличить от шампанского. Долго сидели за столом, слушали интересные рассказы старших, и нам, молодежи, странно было слышать, когда старый генерал, окончив рассказ, говорил: «Это было 40 лет назад». Потом встали, ходили по собранию – «гуляли». Конечно, все подпили и ко мне приставали со словами: «Ну почему ты не надрался?» Это было мне так неприятно, что я тогда же решил, что в будущем никогда ничего спиртного пить не буду.
Часто в полку были кутежи, и каждый месяц, в первый вторник после первого числа, был офицерский обед, на который каждый офицер полка мог пригласить своего знакомого.
Но дамы в наше офицерское собрание никогда не приглашались. (Запорожская Сечь[28].) Никаких «вечеров с дамами» не устраивали, но каждый офицер обязан был не только сделать полковым дамам официальный визит, но быть знакомым с ними. Полковые дамы нераздельно принадлежали к нашей полковой лейб-казачьей семье.
Старые лейб-казаки, раньше служившие в полку, имеющие дела в Петербурге, старались приурочить свой приезд в Петербург ко времени официального обеда в полку, чтобы всех увидеть, познакомиться с вновь поступившими в полк офицерами, слиться с полковой семьей.
В полку пили только французские вина «Монополь», «Редерер», «Мум». Было в собрании и наше русское «Абрау-Дюрсо». Французское шампанское стоило флакон 6 рублей, а «Абрау-Дюрсо» 3 рубля. «Мум» почти никогда не пили, и я спросил, зачем его выписывают из Франции, когда есть, по той же цене, лучшие марки – «Монополь» и «Редерер», тем более что «Мум» никто не требует. Мне ответили: «Когда офицер так подопьет, что ему трудно выговорить «редерер» или «монополь», он всегда может промычать «мум».
Я твердо держался своего обещания и спиртного до женитьбы не пил – ни водки, ни вина. Когда же в 1906 году женился, к нам часто приезжал мой тесть – инженер путей сообщения действительный статский советник Воробьев. Он любил выпить перед обедом рюмку водки, а компаньона не было. Жена начала меня уговаривать пить рюмку водки, когда приезжает тесть. Я стал при нем выпивать рюмку водки. Потом стал иногда и без него пить одну рюмку, пил и в собрании при офицерах, и все-таки меня считали абсолютно непьющим. О моей исключительной трезвости знали и все офицеры Атаманского полка. Жена же гордилась, что это она выучила меня пить. Сама же никогда ничего не пила спиртного. Но пьяным я никогда в жизни не был и больше одной рюмки никогда не пил.
Интересна биография дьякона Нюхина. Это простой казак, и в юношеском возрасте он скитался по России, главным образом на Волге. Но вот приходит время идти на службу, надо справлять обмундирование, покупать строевого коня и тому подобное. Нюхин появляется в Новочеркасске, и у него является мысль поступить в войсковой хор, пребывание в котором считается за отбывание воинской повинности. Правда, в хоре надо пробыть, вместо трех лет полковой жизни, полных шесть лет, но не надо покупать строевого коня и оружие, не надо уезжать куда-то на запад в царство Польское, а можно оставаться в родном Новочеркасске, посещать спевки и церковные службы и, вообще, жить легко и спокойно.
Обратился он к регенту хора с этой просьбой, а к регенту приходили проситься в хор уже сотни казаков, и он больше не желает никого слушать. Прогнал он и Нюхина. Но Нюхин настойчив. Он пришел еще раз, и еще, и еще и так надоел регенту, что тот запрещает ему приходить к нему. Тогда Нюхин говорит: «Я не прошусь в хор, прошу только дать свой отзыв о моем голосе, чтобы я успокоился и знал, что я из себя представляю».
Чтобы отвязаться от него, регент подошел к роялю и взял аккорд. Нюхин запел. Регент изумленно остановился, посмотрел на него и говорит: «Хорошо, я принимаю тебя в хор».
Отбывши шесть лет в хоре, Нюхин, несмотря на просьбы регента остаться на сверхсрочную службу, ушел от него, выдержал экзамен на дьякона и поступил в одну из церквей Новочеркасска. Но вскоре один из петербургских купцов услышал его в церкви и перетащил из Новочеркасска в Петербург, кажется, в Троицкую церковь.
На полковых праздниках нашего полка Нюхин всегда служил у нас на молебне, после которого вместе с нашими офицерами пировал в офицерском собрании.
Моя жена очень любила пасхальные визиты Нюхина, так как Нюхин не отказывался от угощения, как многие визитеры, и с аппетитом пробовал на столе все пасхальное.
Как-то мою жену пригласили петь на одном большом концерте. К нам подходит господин в великолепном смокинге, любезно раскланивается, называя меня и жену по имени и отчеству. Я говорю: «Простите, я вас не помню, не узнаю». – «Неужели? Отец дьякон, многолетие провозглашал». Я изумлен. «Почему же вы в таком виде?» – «Расстригся по болезни и теперь пою в опере в Мариинском театре под фамилией Донец. Сюда приглашен петь вместе с вами». – «Где же лучше служба – в церкви или в Мариинском театре?» – «Ну конечно в церкви дьяконом. Там ни печаль, ни воздыхание, все относились с любовью, задаривали, а в театре – интриги, зависть и беспрерывная борьба».
Работа в полку мне нравилась, и я отдался ей всей душой, ни о чем не думая, кроме воспитания казаков, и только по субботам продолжал посещать журфиксы Похлебиных. У них же я познакомился со своей будущей женой Александрой Вячеславовной. Она в то время училась петь в консерватории и жила у своей родной тетки, сестры отца, Марии Евграфовны Тарновской58 . Мария Евграфовна окончила консерваторию у знаменитого Рубинштейна и была, по его словам, одной из лучших его учениц. М.Е. Тарновская давала концерты во дворце Государя Императора и в Париже. Муж ее был камер-юнкером.
Между прочим, М.Е. Тарновская имела замечательный завод ирландских сеттеров. Ее собаки брали первые призы по экстерьеру и в Петербурге, и в Москве. Этот завод по духовному завещанию достался потом мне.
Вскоре мне и хорунжему Евгению Николаевичу Попову59 дали квартиру на четвертом этаже, на «голубятне». У нас было три комнаты. В крайних жили мы, а средняя, проходная, была пуста.
Денщик мне достался очень хороший и совершенно неграмотный. Вообще же грамотность у казаков в процентном отношении стояла высоко. Из 42 моих молодых казаков 3-й сотни было только 3 неграмотных. В пехотных гвардейских полках из 42 новобранцев – 2 – 3 грамотных. Неграмотные у нас в полку скоро становились грамотными, так как в каждой сотне была сотенная школа. Денщика своего я вскоре научил читать и писать. Причем писал он, конечно, с ошибками, но очень красиво. Когда он послал первое собственноручное письмо домой – ему не поверили. Он пришел ко мне со словами: «Получил с дома письмо, родитель не верит, что я сам ему написал. Вот прочтите». После ласкового обращения и поклонов вдруг: «Ты что же это, с-н сын, брешешь, что это ты сам писал» и тому подобное. Пришлось мне написать его родителю, что его сын так хорошо выучился грамоте.
Меня часто навещал сосед по квартире Александр Степанович Татаркин, сотник, но он после 1905 года поступил в технологический институт и стал инженером.
Года через два хорунжий Попов перешел в другую квартиру, и его комнату занял хорунжий Константин Павлович Золотарев, с которым я, как и с Е.Н. Поповым, был в самых дружеских отношениях. Костя Золотарев, прекрасный офицер, хороший товарищ, чтобы приучить денщика к аккуратности, всегда приказывал разбудить себя или без трех минут семь, или в две минуты восьмого, и денщик, поглядывая на часы, лежащие на ночном столике, точно будил его в назначенное время, а мой денщик первый раз разбудил меня на два часа раньше времени и на вопрос, почему так рано разбудил, ответил: «А я думал, что так еще лучше». Раз Костя увидел, что денщик его все время улыбается, и спросил: «Ты что улыбаешься?» – «Да чудное письмо с дома получил – тетка втопла». – «Так что же тут смешного, очень грустно». – «Так, ваше благородие, все люди умирают обнакновенно, а она втопла».
Один раз пришел ко мне Костя Золотарев, когда я писал что-то срочное. Денщик мой сейчас же подал самовар и стаканы, и я попросил Костю налить чаю. Костя, видя, что мой денщик не вышел из комнаты, а стоит у дверей и наблюдает за ним, начал щипчиками накладывать сахар в стаканы доверху. Я был занят и не видел это. Вдруг денщик обращается ко мне: «Ваше благородие?» – «Что тебе?» – «А их благородие нашего сахара не жалеют». Во время революции Золотарев был убит большевиками.
Офицер обязан был знать все подробно о своих казаках: какая семья, имущественное положение и все остальное. Во время перерыва строевых занятий я начал расспрашивать своих подопечных. Из 42 казаков только 3 неженатых. Их казаки называли «кавалерами», уверяли, что их позовут к Царю на бал, и каждый вечер делали репетицию – заставляли танцевать казачка. Многие казаки, идя на службу, уже имели детей. Один говорит: «У меня двое – мальчик и девочка». – «Что же ты так поторопился до службы, двоих народил?» – «Ваше благородие, так у Гарбузова семь». – «Не может быть – правда, Гарбузов?» – «Так точно – один раз двое, другой раз трое». – «А еще двое?» Гарбузов сконфуженно опускает глаза и говорит: «А двое до свадьбы».
Еще смеялись старые казаки над теми, которые хвастались, что хорошо стреляют, их заставляли каждый вечер чистить винтовки, говоря, что их позовут в царскую охоту.
Служба у казаков, в общем, была тяжелая. Вставали в пять часов утра и сразу шли на чистку лошадей и уборку конюшни. Эта уборка и чистка продолжались до семи часов, так как почти каждому приходилось чистить по две лошади: свою и какую-то из лошадей тех казаков, которые в это время находились в наряде, – дежурных, дневальных, караульных, больных и тому подобное – восемь часов мылись, чистились и пили чай. К 8 часам все должны были быть готовы и выстроены для встречи офицера, и начинались занятия до 11 часов, в 11 обед и опять чистка лошадей. От часу до трех, иногда до четырех опять занятия. Потом вечерняя чистка лошадей и ужин. Очень вкусны были щи с порцией мяса и пшенная каша. Офицеры с удовольствием уничтожали пробную порцию. Ужин был почти такой же, как и обед. Каждый казак получал на день 3 фунта черного хлеба. Хлеб был великолепный. Начальство говорило: «Не хлеб, а пряник». Но молодые казаки не ели его и меняли у торговок на белый, у нас на Дону черного хлеба нет и к нему не привыкли. Но постепенно привыкали и на второй год службы уже ели с удовольствием. Нет у нас на Дону и гречневой каши, и, когда попробовали в полку дать вместо пшенной гречневую кашу, никто не ел.
В каждой сотне одна комната называлась «образной». Там был большой образ в киоте, сооруженный усердием казаков. В этой комнате была и канцелярия сотни. Я собирал туда два раза в неделю, после ужина, песенников и разучивал с ними песни, какие пели в Николаевском кавалерийском училище. Чтобы легче было разучивать, я брал в городе напрокат пианино, и оно стояло в образной. Казакам это нравилось, и они охотно собирались на спевки. Хор 3-й сотни был лучший в полку. Один раз песенников 3-й сотни пригласили в богатый частный дом, где они, по словам хорунжего Васильковского60 , бывшего с песенниками, произвели фурор. Их угостили обильным ужином, и, когда Васильковский вошел в комнату, где казаки ужинали, они обратились к нему с вопросом: «Ваше благородие, а мыло зачем?» У нас на Дону сыроварен не было, и они приняли сыр за мыло. Когда Васильковский при них съел кусочек сыра, казаки тоже начали его пробовать.
Когда на следующий день я спросил песенников, как прошел их концерт, они ответили: «Все хорошо: и пели хорошо, и кормили нас хорошо, только Сидоров сконфузил хозяйку». – «Как сконфузил?» – «На скользком полу танцевал казачка и упал». – «Какой же это конфуз хозяйке? Он сам должен был сконфузиться».
В апреле месяце был смотр молодым казакам. Смотр прошел блестяще, и меня хвалили. Начались взводные учения вместе со старыми казаками, а потом сотенные учения и полковые на Марсовом поле – готовились к майскому параду, который был обыкновенно в конце апреля, так как 1 мая все войска выходили в лагери.
Эти знаменитые майские парады хорошо были известны не только в России, но и за границей. К майскому параду приезжали иностранцы из Парижа, Лондона, Берлина и других городов. У Летнего сада, вдоль всей длины Марсова поля, устраивались трибуны, которые до отказа заполнялись публикой, и многим-многим опоздавшим не хватало места. Из-за границы ложи заказывались обыкновенно телеграммами, заблаговременно.
К майскому параду готовились усердно. Марсово поле распределялось для занятий между частями войск, расположенных в Петербурге, и поле не было свободно от раннего утра до позднего вечера.
За несколько дней до парада в Петербург прибывали войска из Царского Села, Гатчины, Павловска, Красного Села и других городов. Главнокомандующий военным округом устраивал репетиции парада, был строг и распекал за малейшую ошибку.
И вот, наконец, настал день парада. Войска выстроены на Дворцовой площади и дальше по улицам, до Марсова поля и по всему Марсову полю. На Дворцовой площади Конвой Его Величества61 , 1-я и 2-я Гвардейские Кавалерийские дивизии со своей артиллерией. Все в парадных мундирах, на седлах цветные вальтрапы[29], лошади вычищены до отказу. Лейб-гвардии Казачий Его Величества полк в алых мундирах с серебром и с алыми же вальтрапами. На полк трудно смотреть – больно глазам. Лейб-гвардии Атаманский его Императорского Высочества Государя Наследника-Цесаревича полк в голубых мундирах и с такими же вальтрапами. Лейб-гвардии Конный полк, кавалергарды62 и два кирасирских полка Его Величества и Ее Величества в белых мундирах, поверх которых золотом блестят латы, здесь же 2-я Гвардейская Кавалерийская дивизия – конногренадеры, уланы Ее Величества, лейб-драгуны и лейб-гусары в алых мундирах с ментиками[30]. Иногда приезжала к майскому параду из Варшавы гвардейская кавалерийская бригада – уланы Его Величества и гродненские гусары... Все это настолько красиво и ярко, что у всех вызывало восторг. Кто видел майский парад, никогда его не забудет – это сказка, это величие России.
Своеобразно был одет лейб-гвардии Сводно-Казачий полк, в котором служили казаки всех войск, кроме Донского, Терского и Кубанского, как уже имеющие свои гвардейские части. 1-я сотня – уральцы в малиновых мундирах и с большими лохматыми папахами. 2-я сотня – сибирские казаки в красных мундирах, дальше идут по полусотням и взводам, в зависимости от величины войска, – оренбуржцы, астраханцы, забайкальцы, амурцы, уссурийцы и семиреченцы. У всех цветные мундиры своих войск. Оренбуржцы – голубые, астраханцы и забайкальцы – желтые и тому подобное.
Возле Государя Императора стоят два трубача-конвойца, и Государь приказывает им играть тот или другой сигнал. Хор трубачей, который стоит против Государя, играет сперва начало полкового марша той части, которой очередь идти, по сигналу же трубачей, стоящих возле Государя Императора, хор повторяет этот сигнал и затем играет соответствующий марш – шаг, рысь, галоп, карьер. Части проходят между Государем и хором трубачей. За кавалерией идет конная артиллерия.
Пехотные части и артиллерия, пройдя мимо Государя вдоль Марсова поля, расходятся по домам, а кавалерия выстраивается в резервной колонне, против Государя и трибун на противоположном конце Марсова поля. Когда все кавалерийские части, пройдя церемониальным маршем, выстроены в резервной колонне, Главнокомандующий войсками гвардии и Петербургским военным округом, в последние годы Великий князь Николай Николаевич, бывший на 1-й Великой войне Верховным главнокомандующим, подает соответствующую команду, и вся кавалерия полным карьером идет в атаку по направлению к Государю и трибунам. За тридцать шагов не доезжая до Государя, подается команда «Стой» – и все останавливаются.
Все хорошо знают, что идущая в атаку кавалерия остановится, но эта атака производит такое впечатление, что каждый раз в трибунах несколько человек падает в обморок.
Каждую часть, каждую роту, эскадрон, сотню, батарею во время прохождения их мимо Государя Императора Государь благодарит, ему отвечают, как положено по уставу: «Рады стараться, Ваше Императорское Величество».
После атаки Государь Император еще раз благодарит кавалерию и отпускает домой. Все разъезжаются и долго потом делятся впечатлениями.
1 мая полк всегда выступал в лагери, где сотни стояли в разных деревнях. Лошади размещались в крестьянских сараях, кроме 3-й сотни, которая имела свою конюшню. Сотня Его Величества помещалась в деревне Варикселево у подножия Дудергофской горы, 2-я сотня в деревне Перякюля, 3-я – в деревне Пикколово, тоже у подножия Дудергофской горы, и 4-я сотня, дальше всех, у подножия горы Кирхгоф.
Казаки любили лагери. Жизнь по крестьянским избам напоминала им домашнюю жизнь.
В Пикколово, в отдельном здании, было офицерское собрание, а рядом с ним полковая канцелярия и квартиры командира полка, адъютанта, заведующего офицерским собранием и другие. Здесь же был большой барак для нестроевых, хлебопекарня и караульное помещение. Офицеры жили по частным квартирам, на дачах.
1 мая дачники еще не приехали, домики их стоят пустыми. Мы с братом пошли на Воронью гору пострелять ворон, которые невозможно каркают с утра до вечера. Ворон этих было множество. Вдруг видим на одной даче занавески на окнах, уже приехали, неудобно беспокоить выстрелами. В это время на балкон выходит господин. Я обращаюсь к нему: «Вы ничего не будете иметь, если недалеко от вас мы сделаем несколько выстрелов по воронам?» – «Пожалуйста, перебейте их всех. Я привез сюда попугая, который хорошо говорил несколько фраз, теперь он ничего не говорит, а только каркает, как ворона. Никогда больше сюда не приеду».
Гувернантка брата, француженка, принесла убитую ворону в дом и просила кухарку сварить ее. Возмущенный денщик пришел с жалобой: «Французиха хочет запоганить нашу посуду вороной, неужели мало ей нашей пищи, не позволяйте ей». После спора мужа с женой решили ворону француженке сварить и потом посуду выбросить.
В лагере обыкновенно до обеда были сотенные учения на военном поле, а после обеда пешком шли на стрельбище 2-й гвардейской пехотной дивизии – там проходили курс стрельбы. Казаки недосыпали и очень утомлялись. А майские белые ночи, когда среди ночи можно было читать без освещения, тоже неприятно действовали на них – многие заболевали куриной слепотой и с наступлением вечера ничего не видели. Лечили таких печенкой, которую больным давали вместо мяса.
После смотров сотенных учений были полковые учения, потом бригадные и дивизионные учения. Когда я был молодым офицером, меня обыкновенно назначали ординарцем к начальнику дивизии. Я слышал все замечания начальника дивизии, и это было очень поучительно. В нашей 3-й бригаде, кроме нашего полка и Атаманского, была гвардейская уральская сотня. В 1905 году сформирован был лейб-гвардии Сводно-Казачий полк. Уральская сотня стала 1-й сотней этого полка. 2-я сотня от Оренбургского войска. 3-я сотня – полусотня Сибирского войска, один взвод Астраханского и один взвод Семиреченского, 4-я сотня – полусотня забайкальцев, один взвод Амурского войска и один взвод Уссурийского. В 1-й бригаде – лейб-гвардии Конный полк и кавалергарды, во 2-й бригаде – кирасиры Его Величества (желтые) и кирасиры Ее Величества (синие).
Начальником дивизии в первый год моей службы был генерал-лейтенант барон фон Крузенштерн64 , командиром 3-й бригады генерал-майор Новосильцев65 .
После учений дивизии были полевые поездки, то есть решение боевых задач на местности. Уходили на неделю – десять дней из лагеря, ночевали в разных деревнях. Полевые поездки – это сплошной праздник: с утра работа, а к обеду приходили в новую деревню, разбивали большую офицерскую палатку-столовую, обедали и кутили. В Петербурге и в лагере абонемент – обед и ужин – стоил определенную сумму, а кто требовал вино, платил отдельно. На маневрах же и на полевых поездках все выпитое вино раскладывалось на всех офицеров поровну.
Один раз во время кутежа пришел в палатку студент и представился как репетитор детей ближайшего помещика. Его приняли очень любезно, накормили и напоили. Вскоре я ушел в отведенную мне квартиру, а когда пришел вечером ужинать в палатку, студент, совсем невменяемый, едва сидел на стуле, а хорунжий Х., ничуть не трезвей студента, в ведре холодной воды мыл драповое пальто этого студента. Я спросил: «Ты что же это делаешь?» Х. озабоченно ответил: «Да он выпачкал, надо же помыть».
А другой случай был более грустный. Пришел в палатку и представился местный священник. Очень симпатичный старенький батюшка. Пообедал с нами, и ему очень понравилась мадера. Выпил он одну рюмку, другую, сам просит еще. Ему говорят: «Пожалуйста, батюшка, сколько хотите, но не вредно ли вам?» – «Нет, нет, я же себя знаю». Очень подпил батюшка, и два офицера бережно отвели его домой. На следующий день полк рано уходил из деревни, и офицеры зашли справиться о здоровье батюшки. Матушка ответила: «Не приходя в сознание, ночью скончался».
На время маневров в 1900 году только что окончивший полковую учебную команду вице-урядник Быкадоров66 командирован был ординарцем к руководителю маневрами Главнокомандующему [столичным] военным округом Великому князю Владимиру Александровичу.
Темная августовская ночь. Великий князь посылает Быкадорова в противоположный отряд к генералу А. с пакетом: «Передай пакет в руки генералу А., а конверт с его распиской привезешь мне. Я, не раздеваясь, лягу спать на этом диване. Как вернешься, сейчас же меня разбуди и исполни это как можно скорее, вот тебе удостоверение, что ты мой ординарец и что тебя никто не смеет задерживать. Сейчас по карте покажу тебе, как надо ехать». – «Ваше Императорское Высочество, не беспокойтесь, я и без карты найду генерала А.». – «Ты здесь бывал? Знаешь дорогу?» – «Никак нет, никогда не бывал, а найду». Великий князь все пытался показать дорогу, а Быкадоров уверяет, что и так найдет.
Поехал Быкадоров. До генерала А. надо проехать 20 верст. Через два с половиной – три часа возвращается Быкадоров и будит Великого князя. Великий князь взглянул на часы: «Заблудился? Не нашел дорогу?» – «Никак нет, Ваше Императорское Высочество, нашел, вот конверт с распиской генерала А.». – «Как же ты успел так скоро? Ведь ночь и проехать надо было 40 верст?» – «У меня конь добрый, да приехал бы раньше, но задерживали на заставах, да еще юнкера поймали и не верили, что я ваш ординарец, а удостоверение не хотели читать, говорят, что нельзя огонь зажигать, чтобы не обнаружить себя неприятелю». Великий князь был очень доволен, благодарил Быкадорова и потом командира полка, что прислал ему такого ординарца.
Один раз полк выехал на малые маневры. Вдруг крик: «Хорунжего Балабина к командиру полка, который впереди колонны». Скачу, обгоняя две впереди идущие сотни. «Поезжайте назад в лагерь и сделайте такие-то и такие-то распоряжения – я забыл это сделать перед отъездом». – «А где я вас потом найду?» – «Приказано всем полкам дивизии сосредоточиться на такой-то поляне, где каждому полку будет дано задание и все разъедутся в разные стороны на ночлег. Куда нас пошлют, неизвестно». – «Как же я вас найду?» – «Ну как-нибудь найдете».