Страница:
Евгений Касьяненко
Чужой в раю
Поверь – когда в нас подлых мыслей нет,
Нам ничего не следует бояться.
Зло ближнему – вот где источник бед,
Оно и сбросит в пропасть, может статься.
Данте Алигьери. Божественная комедия
Часть первая
Глава первая. Встреча
В полупустом автобусе седой мужчина в старомодном пиджаке с тремя рядами воинских планок на груди играл на аккордеоне. Не пьяный – ну, разве что самую малость, и не попрошайка – от протягиваемых ему рублей безмолвно отказывался, покачивая головой. Не иначе, мужчина возвращался с какого-нибудь школьного мероприятия, где, как водится, ветеранам налили «фронтовые» сто грамм в столовой после их выступления на сцене. Играл он хорошо, не фальшивя – «Прощание славянки», «На сопках Маньчжурии», «День Победы». Ни с того, ни с сего, я почувствовал, что у меня затрясся подбородок и повлажнели глаза. Черт побери, с годами стал совсем уж сентиментальным.
– Воевал? – спросил аккордеонист, бросив на меня косой взгляд и не прекращая играть.
– Мимолетно.
– То есть как?
– Журналист. В прошлом.
– Ага, – неопределенно сказал мужчина. Он был моих лет, то есть тоже старый.
От спонтанных слез мне стало неловко. Я решил выйти из автобуса на три остановки раньше своей и пройтись пешком. Весна, май, славный месяц для нас, русских. Но теперь мой нечаянный катарсис вывернулся наизнанку. Я шел по улице и улыбался, ловя на себе недоуменные взгляды встречных прохожих. Наверное, со стороны это выглядело глупо. В нашей стране не принято улыбаться без веских на то причин. И с чего это вдруг пожилой седой человек идет один по тротуару с улыбкой дебила на лице? Наследство, что ли, получил? Или пьяный?
От этих взглядов мне становилось еще веселее. Нет, граждане-товарищи, никакое наследство меня не ожидает, я не пьяный и даже не клинический идиот. Просто весна, сограждане, теплый ласковый май, и у меня отличное настроение. А разве это не повод улыбаться, когда тебе почтенных шестьдесят пять лет? Еще лет пять-семь я на белом свете поживу и это прекрасно, просто великолепно, если разобраться.
На долгую, немощную и нудную, хоть и сытую старость я не рассчитывал, да она и не к чему, если хорошо подумать. Свою задачу на Земле я более-менее выполнил, вырастил детей, написал книги, а что нужно еще? К счастью – именно к счастью – у меня плохая наследственность. Дед умер от инфаркта в пятьдесят девять лет, отец-фронтовик не дотянул до семидесяти. У меня тоже уже был инфаркт семь лет назад, – звоночек, как принято говорить, – но я выкарабкался, и прекрасно себя чувствую. Вот иду и скалюсь во весь рот от хорошего настроения, как полный кретин. Но стать выжившим из ума глубоким стариком, еле передвигающим ноги? Нет, уж извольте. Лучше уж так – брык! – и на тот свет от второго инфаркта.
Деревья уже зазеленели. Мир был прекрасен. И тут…
– Извините, не найдется ли сигареты?
Вздрогнув, я обернулся. Передо мной стоял человек с недельной щетиной на лице, одетый во что-то невообразимо ветхое, возможно, с чужого плеча. Боже мой, да ведь это Володя! Меня он, похоже, не узнал.
– Привет, Володя!
Прищурившись, он посмотрел на меня и медленно произнес, не выказав никаких эмоций:
– Привет.
Я судорожно полез в карман за пачкой сигарет. Он взял одну и флегматично поблагодарил. Растерявшись от неожиданной встречи, я почувствовал: мне нужно немедленно что-то предпринять. Дать ему денег? Но ведь наверняка он их не возьмет: всегда был гордый, хотя теперь заурядный бомж. Я огляделся по сторонам. На углу была пивнушка, пользующаяся дурной репутацией. Обычная забегаловка-гадюшник.
– Может быть, накатим по стаканчику? – спросил я Володю. И быстро добавил: – Я при деньгах.
Его взгляд по-прежнему ничего не выражал. Он сумрачно сказал:
– Ну, пошли…
…Больше сорока лет назад мы с ним проучились вместе один год на первом курсе университета. А потом случилось нелепое происшествие, которое для меня закончилось лишь испугом, а для него – исключением из вуза и крушением всей жизни. Мы тогда стояли в коридоре нашего филологического факультета и курили. Курить в здании было запрещено, но кто же тогда обращал внимание на подобные мелочи? Тем более, курили мы, стоя возле урны. Комиссию профкома университета мы не заметили. Вернее, о том, что это комиссия, мы узнали уже после того, как они нас сфотографировали и потребовали студенческие билеты.
Мы оглядели группу, которая к нам подошла. У троих были на пиджаках комсомольские значки – верный признак их принадлежности к активу комитета ВЛКСМ университета, ведь остальные студенты в те годы значки уже не носили. Четвертый человек в группе был старше, лет тридцати с виду, и походил на аспиранта. Он-то и затребовал у нас студенческие билеты. Стало ясно, что мы влипли в неприятную историю. То, что нас сфотографировали курящими в здании, наверняка означало, что через пару дней нашу фотографию поместят на какой-нибудь доске позора. Неприятно, хотя пережить можно…
Но если бы мы знали, чем это грозит… Володя ни с того, ни с чего взбеленился:
– Ты кто такой? – нагло спросил он старшего в группе, хотя тот и не походил на студента.
– Не тыкайте мне, – возмутился мужчина в отличном пошитом костюме. – Я профессор геометрии механико-математического факультета.
Мы с Володей засмеялись. Действительно, это казалось очень смешным. Во-первых, у нас на филологическом факультете все профессора были не моложе пятидесяти лет, а этот выглядел аспирантом. Во-вторых, «профессор геометрии». Но разве есть в наш век профессора геометрии? Геометрия – это что-то очень простое, школьное. Что можно придумать в геометрии после Эвклида и Лобачевского? Так нам казалось…
И тут Володя сказал хамскую фразу, которая его окончательно сгубила:
– Какой ты профессор? Ты – водовоз.
Причем здесь «водовоз»? Но заткнуть рот Володьке я не успел. Последствия для него оказались самыми трагическими. Увы, этот молодой человек действительно был профессором и мало того – редкостной скотиной по жизни. Через неделю он добился, чтобы Володю исключили из университета. За оскорбление преподавательского состава. А для меня тогда все обошлось выговором за курение в неположенном месте. Даже не повесили фотографию на доску позора. Я ведь не сравнивал профессора с водовозом.
Володя же мгновенно сломался после исключения из вуза. К тому времени, когда я сам этот вуз окончил, он уже полностью деградировал как личность. Не знаю почему, но он не делал попыток в нем восстановиться – работал грузчиком, сторожем все остальную жизнь. Или вообще не работал. Но когда я изредка встречал его в городе, то всегда чувствовал неловкость. Ведь мы в тот роковой день были вместе…
…В забегаловке я взял нам по стакану водки и бутерброды. Володя залпом выпил весь стакан, а я, сославшись на инфаркт, храбро отхлебнул лишь половину.
Нужно было продолжать. По всему выходило, что теперь я обязан споить своего старинного приятеля-бомжа, что говорится, до синих соплей.
– Еще? – спросил я Володю.
Он пожал плечами. Я пошел к стойке бара за вторым стаканом для него и новыми бутербродами. Ведь Володя явно ничего не ел с утра. Но по дороге у меня вдруг закружилась голова, и я …упал на грязный пол забегаловки, с ужасом понимая, что водка в этом заведении оказалась паленая. Больше я уже ничего не помнил…
…Мне показалось, что я пролетел в какой-то непроглядно черной пустоте целую вечность, прежде чем мрак вокруг меня стал рассеиваться. Но сразу определить, куда я попал, не удалось. Мутная пелена застилала глаза. Потребовалось большое усилие, чтобы сфокусировать взгляд. Пустота вокруг меня стала приобретать приятный голубовато-зеленый оттенок, но по-прежнему не на чем было остановить взгляд. Просто пустота. Было странное ощущение, что я лежу под открытым небом, хотя эта пустота надо мной ничуть не походила на привычную тусклую серость отравленного бензином городского неба.
Где я и что со мной произошло? Надо полагать, у меня случился второй инфаркт, на этот раз обширный, приведший к мгновенной потере сознания. И это вокруг меня – не что иное, как помещение какой-то сверхдорогой частной лечебницы, рядом с которой я по случайности оказался во время инфаркта. Забавно: на какой день они меня вежливо попросят отсюда и переведут в обычную неотложку? А ведь надо же – как великолепно выглядит потолок в этой больнице! Полная иллюзия бесконечности пространства. И воздух-то какой здесь приятный!
Мне стало стыдно. Ведь от меня, наверное, разит спиртным. Надо же угораздило – второй инфаркт случился в дешевой забегаловке. Что обо мне подумают врачи? И каково будет жене объяснять им, что муж уже практически не пьет после первого инфаркта?
Я глубоко вздохнул и – о, ужас! – понял, что не слышу собственного дыхания. Боже мой, неужели всё так трагично?! Выходит, что я подключен к аппарату искусственной вентиляции легких и уже так основательно напичкан обезболивающими средствами, что совершенно не чувствую себя. Сделав еще усилие, я ощупал себя. Удивительно, но никакие шланги на мне не были закреплены.
– С прибытием! – сказал скрипучий голос слева.
Повернув голову влево, я увидел возле себя мужчину неопределенного возраста с высоким лбом, запавшими глазами и окладистой бородой. На голове у него был какой-то неширокий светящийся обруч и, когда он наклонился ко мне, мое лицо залил яркий свет.
Хмыкнув на всякий случай, я недовольно сказал:
– Ну, знаете ли, это издевательство – поздравлять человека с тем, что он перенес инфаркт и попал в больницу.
– Инфаркт? Больница? Милейший, вы ничего не поняли. Только не волнуйтесь. ВЫ …УМЕРЛИ. В земном, конечно, смысле.
– Воевал? – спросил аккордеонист, бросив на меня косой взгляд и не прекращая играть.
– Мимолетно.
– То есть как?
– Журналист. В прошлом.
– Ага, – неопределенно сказал мужчина. Он был моих лет, то есть тоже старый.
От спонтанных слез мне стало неловко. Я решил выйти из автобуса на три остановки раньше своей и пройтись пешком. Весна, май, славный месяц для нас, русских. Но теперь мой нечаянный катарсис вывернулся наизнанку. Я шел по улице и улыбался, ловя на себе недоуменные взгляды встречных прохожих. Наверное, со стороны это выглядело глупо. В нашей стране не принято улыбаться без веских на то причин. И с чего это вдруг пожилой седой человек идет один по тротуару с улыбкой дебила на лице? Наследство, что ли, получил? Или пьяный?
От этих взглядов мне становилось еще веселее. Нет, граждане-товарищи, никакое наследство меня не ожидает, я не пьяный и даже не клинический идиот. Просто весна, сограждане, теплый ласковый май, и у меня отличное настроение. А разве это не повод улыбаться, когда тебе почтенных шестьдесят пять лет? Еще лет пять-семь я на белом свете поживу и это прекрасно, просто великолепно, если разобраться.
На долгую, немощную и нудную, хоть и сытую старость я не рассчитывал, да она и не к чему, если хорошо подумать. Свою задачу на Земле я более-менее выполнил, вырастил детей, написал книги, а что нужно еще? К счастью – именно к счастью – у меня плохая наследственность. Дед умер от инфаркта в пятьдесят девять лет, отец-фронтовик не дотянул до семидесяти. У меня тоже уже был инфаркт семь лет назад, – звоночек, как принято говорить, – но я выкарабкался, и прекрасно себя чувствую. Вот иду и скалюсь во весь рот от хорошего настроения, как полный кретин. Но стать выжившим из ума глубоким стариком, еле передвигающим ноги? Нет, уж извольте. Лучше уж так – брык! – и на тот свет от второго инфаркта.
Деревья уже зазеленели. Мир был прекрасен. И тут…
– Извините, не найдется ли сигареты?
Вздрогнув, я обернулся. Передо мной стоял человек с недельной щетиной на лице, одетый во что-то невообразимо ветхое, возможно, с чужого плеча. Боже мой, да ведь это Володя! Меня он, похоже, не узнал.
– Привет, Володя!
Прищурившись, он посмотрел на меня и медленно произнес, не выказав никаких эмоций:
– Привет.
Я судорожно полез в карман за пачкой сигарет. Он взял одну и флегматично поблагодарил. Растерявшись от неожиданной встречи, я почувствовал: мне нужно немедленно что-то предпринять. Дать ему денег? Но ведь наверняка он их не возьмет: всегда был гордый, хотя теперь заурядный бомж. Я огляделся по сторонам. На углу была пивнушка, пользующаяся дурной репутацией. Обычная забегаловка-гадюшник.
– Может быть, накатим по стаканчику? – спросил я Володю. И быстро добавил: – Я при деньгах.
Его взгляд по-прежнему ничего не выражал. Он сумрачно сказал:
– Ну, пошли…
…Больше сорока лет назад мы с ним проучились вместе один год на первом курсе университета. А потом случилось нелепое происшествие, которое для меня закончилось лишь испугом, а для него – исключением из вуза и крушением всей жизни. Мы тогда стояли в коридоре нашего филологического факультета и курили. Курить в здании было запрещено, но кто же тогда обращал внимание на подобные мелочи? Тем более, курили мы, стоя возле урны. Комиссию профкома университета мы не заметили. Вернее, о том, что это комиссия, мы узнали уже после того, как они нас сфотографировали и потребовали студенческие билеты.
Мы оглядели группу, которая к нам подошла. У троих были на пиджаках комсомольские значки – верный признак их принадлежности к активу комитета ВЛКСМ университета, ведь остальные студенты в те годы значки уже не носили. Четвертый человек в группе был старше, лет тридцати с виду, и походил на аспиранта. Он-то и затребовал у нас студенческие билеты. Стало ясно, что мы влипли в неприятную историю. То, что нас сфотографировали курящими в здании, наверняка означало, что через пару дней нашу фотографию поместят на какой-нибудь доске позора. Неприятно, хотя пережить можно…
Но если бы мы знали, чем это грозит… Володя ни с того, ни с чего взбеленился:
– Ты кто такой? – нагло спросил он старшего в группе, хотя тот и не походил на студента.
– Не тыкайте мне, – возмутился мужчина в отличном пошитом костюме. – Я профессор геометрии механико-математического факультета.
Мы с Володей засмеялись. Действительно, это казалось очень смешным. Во-первых, у нас на филологическом факультете все профессора были не моложе пятидесяти лет, а этот выглядел аспирантом. Во-вторых, «профессор геометрии». Но разве есть в наш век профессора геометрии? Геометрия – это что-то очень простое, школьное. Что можно придумать в геометрии после Эвклида и Лобачевского? Так нам казалось…
И тут Володя сказал хамскую фразу, которая его окончательно сгубила:
– Какой ты профессор? Ты – водовоз.
Причем здесь «водовоз»? Но заткнуть рот Володьке я не успел. Последствия для него оказались самыми трагическими. Увы, этот молодой человек действительно был профессором и мало того – редкостной скотиной по жизни. Через неделю он добился, чтобы Володю исключили из университета. За оскорбление преподавательского состава. А для меня тогда все обошлось выговором за курение в неположенном месте. Даже не повесили фотографию на доску позора. Я ведь не сравнивал профессора с водовозом.
Володя же мгновенно сломался после исключения из вуза. К тому времени, когда я сам этот вуз окончил, он уже полностью деградировал как личность. Не знаю почему, но он не делал попыток в нем восстановиться – работал грузчиком, сторожем все остальную жизнь. Или вообще не работал. Но когда я изредка встречал его в городе, то всегда чувствовал неловкость. Ведь мы в тот роковой день были вместе…
…В забегаловке я взял нам по стакану водки и бутерброды. Володя залпом выпил весь стакан, а я, сославшись на инфаркт, храбро отхлебнул лишь половину.
Нужно было продолжать. По всему выходило, что теперь я обязан споить своего старинного приятеля-бомжа, что говорится, до синих соплей.
– Еще? – спросил я Володю.
Он пожал плечами. Я пошел к стойке бара за вторым стаканом для него и новыми бутербродами. Ведь Володя явно ничего не ел с утра. Но по дороге у меня вдруг закружилась голова, и я …упал на грязный пол забегаловки, с ужасом понимая, что водка в этом заведении оказалась паленая. Больше я уже ничего не помнил…
…Мне показалось, что я пролетел в какой-то непроглядно черной пустоте целую вечность, прежде чем мрак вокруг меня стал рассеиваться. Но сразу определить, куда я попал, не удалось. Мутная пелена застилала глаза. Потребовалось большое усилие, чтобы сфокусировать взгляд. Пустота вокруг меня стала приобретать приятный голубовато-зеленый оттенок, но по-прежнему не на чем было остановить взгляд. Просто пустота. Было странное ощущение, что я лежу под открытым небом, хотя эта пустота надо мной ничуть не походила на привычную тусклую серость отравленного бензином городского неба.
Где я и что со мной произошло? Надо полагать, у меня случился второй инфаркт, на этот раз обширный, приведший к мгновенной потере сознания. И это вокруг меня – не что иное, как помещение какой-то сверхдорогой частной лечебницы, рядом с которой я по случайности оказался во время инфаркта. Забавно: на какой день они меня вежливо попросят отсюда и переведут в обычную неотложку? А ведь надо же – как великолепно выглядит потолок в этой больнице! Полная иллюзия бесконечности пространства. И воздух-то какой здесь приятный!
Мне стало стыдно. Ведь от меня, наверное, разит спиртным. Надо же угораздило – второй инфаркт случился в дешевой забегаловке. Что обо мне подумают врачи? И каково будет жене объяснять им, что муж уже практически не пьет после первого инфаркта?
Я глубоко вздохнул и – о, ужас! – понял, что не слышу собственного дыхания. Боже мой, неужели всё так трагично?! Выходит, что я подключен к аппарату искусственной вентиляции легких и уже так основательно напичкан обезболивающими средствами, что совершенно не чувствую себя. Сделав еще усилие, я ощупал себя. Удивительно, но никакие шланги на мне не были закреплены.
– С прибытием! – сказал скрипучий голос слева.
Повернув голову влево, я увидел возле себя мужчину неопределенного возраста с высоким лбом, запавшими глазами и окладистой бородой. На голове у него был какой-то неширокий светящийся обруч и, когда он наклонился ко мне, мое лицо залил яркий свет.
Хмыкнув на всякий случай, я недовольно сказал:
– Ну, знаете ли, это издевательство – поздравлять человека с тем, что он перенес инфаркт и попал в больницу.
– Инфаркт? Больница? Милейший, вы ничего не поняли. Только не волнуйтесь. ВЫ …УМЕРЛИ. В земном, конечно, смысле.
Глава вторая. Небеса
Я рассмеялся:
– А вы, значится, святой Петр? И где же ваши ключи от рая? Или туда меня не пустят?
Мужчина, который вовсе не выглядел глубоким стариком, прищурившись, посмотрел на меня:
– Судя по всему, вы интеллигентный человек. Сразу определили, что я похож на святого Петра. То есть, на известный рубенсовский портрет этого святого. Вообще-то, наши розыски здесь этого Петра не дали никаких результатов. Да и Нерон отрицает, что такой человек жил в Риме.
Теперь я уже расхохотался:
– Нерон? Ну да, конечно. Я же в царстве мертвых. Слушайте, перестаньте меня разыгрывать. Где я нахожусь? Близкие, наверное, уже волнуются.
Мужчина словно не слышал меня. Посмотрев вверх, он тоскливо сказал:
– Нужно мне, наверное, лишится бороды. Я, конечно, не против того, чтобы меня каждую неделю ставили на дежурство – встречать вновь прибывшие субстанции. Всё-таки я – психолог, и попадаются очень интересные экземпляры, но с каждым приходится говорить о святом Петре. Это не продуктивно.
– А что это за глупый нимб у вас над головой? Прикол такой, что ли?
– Нимб? – искренне удивился человек. – Ах, да, забыл, извините. Это просто подсветка для чтения. Разве на земле вы не встречали такие? Я читал до вашего прибытия книгу.
Он провел рукой по голове и нимб исчез. Не снялся с головы и не упал на землю, а просто исчез.
Теперь уже я разозлился и стал орать, по-прежнему не чувствуя боли в груди:
– Эй, вы, как вас на самом деле звать, «святой Петр», перестаньте нести бред! Это что же – психотерапия, по-вашему? Где я и что со мной? Какая-то психлечебница? Но я совершенно нормальный человек и не верю в религиозные бредни про загробный мир. Вы бы трезво подумали: на Земле со времен неандертальцев жило много миллиардов людей. Может быть, сто-двести миллиардов. Если бы все они перенеслись на небеса, здесь бы была давка, как в московском метро в час пик.
Человек серьезно посмотрел на меня:
– Меня зовут Петр Иванович. Как видите, я тоже Петр, хоть и не святой. Здесь, «наверху», как у нас принято говорить, находится порядка 50 миллионов человек, вернее, информационно-энергетических субстанций бывших людей. Цифра неточная, потому что перепись проводилась уже десяток лет назад. И многие сомневаются, нужно ли её вообще проводить. Это довольно сложно в наших условиях.
– Пятьдесят миллионов избранных праведников? – хрипло рассмеялся я.
– Вы же вроде не религиозны? Какие праведники? Только личности. Сами подумайте: какой резон сохранять информационно-энергетическую субстанцию, ну, допустим, неграмотного рыбака с Мадагаскара, который ничего не видел в своей жизни, кроме своей крохотной деревушки, тропического леса и своей лодки, на которой он и утонул в Индийском океане? Хотя, конечно, и среди рыбаков встречаются личности. – Он хмыкнул. – Кстати, мой знаменитый тезка, апостол Петр, тоже был простым рыбаком. Но факт есть факт: здесь в раю лишь около 50 миллионов бывших людей. По нашим подсчетам, сюда попадает примерно один человек из тысячи, может даже один из полутора тысяч. В последнее столетие значительно чаще, чем было раньше. Здесь элита человечества.
– Выходит, и я попал в элиту? Вот уж никогда не помышлял о подобном! Элита – это те, кто умеет приспосабливаться к интересам толпы, чтобы её оседлать. А я – нонконформист, и всегда стремился жить на особицу. Мизантроп, в сущности.
– Видимо, существуют и другие критерии отбора. Более важные, чем конформизм, – не согласился мой собеседник.
– И кто же осуществляет отбор? – хмыкнул я.
Петр Иванович развел руками:
– Это никому не известно. Может быть, существо, которое принято именовать Богом, может быть, какая-то Сверхцивилизация. Такая же неопределенность, как и на Земле. Поскольку вы не религиозны, вам проще поверить во второе. Здесь, «наверху» что-то вроде «Матрицы». Смотрели фильм?
– Смотрел. Только как вы докажите, что вы сейчас меня не мистифицируете?
– Очень просто. Дайте свою руку.
Я протянул ему руку. Он пожал её.
– Что-нибудь чувствуете? Тепло моей руки?
– Нет. Но что с того, если не чувствую? Просто вы и ваша банда накололи меня лекарствами. Анестезия. Блокада.
– А вот это как вы объясните? Только не бойтесь, это без последствий.
Он уткнул свой указательный палец в мою ладонь и вдруг …проткнул её насквозь. Пошевелил фалангой, вылезшей с тыльной стороны ладони, как в фильме ужасов, потом резко выдернул палец. Я удивленно смотрел, как круглая дыра в моей ладони медленно зарастает, пока совсем не исчезла. Боли не было.
– Теперь верите, что вы – просто субстанция?
Очнувшись от потрясения, я сказал:
– Чепуха. Гипноз. Вы меня загипнотизировали.
– Я мог бы посоветовать вам повторить опыт, и самому проткнуть мою ладонь, но вряд ли у вас это сегодня получится. Для этого нужно научиться концентрировать свое воображение и волю, а это обычно удается лишь через месяц-другой пребывания здесь.
Тут я рассмеялся:
– У меня-то получится. Я – писатель и на отсутствие воображения не жалуюсь.
– Пробуйте, – смеясь, сказал Петр Иванович. – Но предупреждаю…
И я …проткнул его ладонь. С некоторым усилием, но проткнул.
В этот момент мне стало невообразимо страшно. Похоже, это не сон и не гипноз. Он не врет. Я действительном на том свете.
Еще больше, чем его пугающий опыт, меня убедила метаморфоза, случившаяся с моим зрением. Внезапно я понял, что вижу теперь значительно лучше, чем несколько часов назад. На рыжей бороде Петра Ивановича я мог без очков разглядеть каждый волосок по отдельности, и точно также четко видел разноцветье радужной оболочки его глаз. Мир как бы посвежел, наполнился красками, словно я снова вернулся в молодость.
Машинально я провел себя по лбу – так обычно поступает человек, чтобы убрать холодную испарину, когда переживает что-то ужасное. И тут же вспомнил, что с осязанием у меня проблемы. Но рука должна была скользить по влажному лбу. А она не скользила, из чего я сделал вывод, что лоб сухой. Черт побери, да какой же пот может быть у «информационно-энергетической субстанции»?!
Мужчина перехватил мой жест и ухмыльнулся.
Я торопливо сказал:
– Уже понял. У вас ведь тут наверняка нет нужды в приеме пищи и отправлении естественных надобностей? Поэтому нет и пота.
– Вы ловите всё на лету, – похвалил меня Петр Иванович. – Знаете, у меня есть к вам несколько странное предложение. Вы мне чем-то импонируете, господин-товарищ «мизантроп». Сейчас четырнадцать минут третьего по полудню местного времени. (Петр Иванович, говоря это, не посмотрел на часы. Их у него и не было. Видимо, время суток здесь узнают каким-то иным способом). Моя смена по приему новеньких закончилась. И вот что – давайте побездельничаем сегодня вместе. Вы расскажите мне про последние земные новости, а я вас ознакомлю с принципами жизни на небесах.
– Станете, так сказать, моим Вергилием в райских кущах? Прекрасно.
– Ну, типа того. Только не замыслите чего-нибудь странного. «Голубых» в раю нет. Как нет лесбиянок, сумасшедших, явных неврастеников, патологических убийц и много другого, привычного на Земле. Здесь только человеческая норма, если нормой можно считать большой удельный вес талантов и гениев…
– Нерон – тоже норма? – перебил я его.
Петр Иванович бросил на меня резкий взгляд.
– Не пытайтесь поймать меня на противоречиях. Во-первых, мы не знаем, что считалось нормой два тысячелетия назад, во-вторых, это они делают выбор, а не мы, и, в-третьих, я действительно не знаю, к примеру, ни одного случая педерастии среди нынешних обитателей рая.
У моего нового знакомого был легкий характер. Он тут же засмеялся и продолжил:
– Я напросился к вам в друзья по другой причине… – Петр Иванович пристально посмотрел на меня и смущенно признался: – Дело в том, что на днях я лишился своего лучшего друга. Он самоликвидировался. Надоело, знаете ли, коптить Вселенную. В общей сложности он прожил на Земле и здесь 862 года, с раннего средневековья. Всё приелось.
– Значит, и эту «жизнь» можно прекратить?
– В принципе, да, хоть и очень трудно. Первое, чему учится человек везде и всегда – убивать самого себя. Здесь это происходит в других формах, чем на Земле, во много крат сложнее, но тоже в принципе возможно. Научились за столетия существования рая. Называется – «окончательная самоликвидация».
– Крошечный ядерный взрыв?
– Несколько иначе.
– А можно ли убить себе подобного?
– Пока о таких случаях неизвестно. Но, наверное, и это со временем придумают, как сделать.
Мы помолчали.
– Вам-то самому будет поменьше лет, чем вашему покойному другу? – спросил я психолога. Теперь я уже понимал, что внешность «субстанций» на небесах крайне обманчива.
– Намного. Чуть больше ста лет. Умер на Земле в семидесятые годы двадцатого века. И в раю покончить с собой пока не собираюсь. В ближайший век.
– Слушайте, но вы выглядите лет на пятьдесят. Как я понял, здесь можно без труда менять свой облик. Почему же вы не превратили себя в эдакого Аполлона с горой мышц и внешностью двадцатилетнего красавца?
Мой новый собеседник рассмеялся:
– Еще увидите здесь миллион Аполлонов. Всё объясню. Только сначала давайте расположимся в каком-нибудь более приятном месте и будем пировать, как римские патриции.
– Пировать?
– Поймете. Что вы предпочитаете: горы и альпийские луга, лесную чащу или берег моря? Как я понял, у вас довольно устойчивая психика и превращения вас не пугают.
– Не пугают. Берег моря. Только ответьте мне сначала на один вопрос: вы сами-то – русский, Петр Иванович? – Я снова с подозрением посмотрел на него.
– Нет, болгарин. «Ивановичем» я себя назвал, чтобы вам было привычнее. На самом деле – Петр Иванов Иванов. У болгар по-другому создаются отчества, как вы, наверное, знаете.
– А язык? Вы говорите по-русски без акцента.
– В той жизни я тоже умел говорить по-русски, но плохо. А здесь это не имеет значения. Все понимают друг друга. Как бы вам объяснить попроще… То, что вы слышите – это язык вашего и моего сознания. «Над-язык». Вы так же легко будете разговаривать и с бразильцем, даже если никогда раньше не слышали португальский. Мы только стремимся, чтобы вновь прибывших встречал человек со схожим менталитетом. У нас ведь с вами схожий менталитет, не так ли? Оба – славяне и жили при социализме.
– А здесь какой …строй?
– Райский, – захохотал Петр Иванович. – Но можете называть его коммунистическим, хотя это очевидная глупость.
– Почему?
– Эх, Николай Викторович… – он укоризненно посмотрел на меня. – А еще писатель. – (Я уже не удивился тому, что он знает мое имя). – Про общественный строй можно говорить в обществе, где есть какие-то материальные отношения между людьми. А здесь их нет.
– Вообще нет?
– Вообще. Итак, берег моря?
– Да, тропического моря.
– Отлично.
…Сине-зеленый туман вокруг нас рассеялся, и мы оказались на берегу моря. Белый песок, бирюзовое море, сливающееся с небом, и большой разноцветный шатер на берегу среди пальм.
Я ахнул от восхищения.
– Как это произошло? Как мы переместились?
– Боюсь, что мы никуда не перемещались, – сказал Петр Иванович. – Поймите, здесь все иначе. Нужно время, чтобы освоиться.
– А море настоящее?
– Ну, как бы настоящее. Можете поплавать, только не забывайте, что вы плывете.
– А если забуду, то утону?
– Нет, просто пойдете по дну, а я не знаю, какой здесь рельеф дна. Можете где-нибудь застрять среди подводных скал и испугаться. Умереть – не умрете, но ощущения будут схожими.
Вздохнув, я еще раз оглянулся вокруг себя и со скепсисом посмотрел на нового знакомого:
– Не хотите ли вы сказать, Петр Иванович, что все это вокруг создано вашим воображением, которое передалось и мне?
– Частично и моим, и вашим. Мы проверяли – то, что видят перед собой разные люди, несколько разнится. Но это частности. Ни моего, ни вашего воображения не хватит, чтобы представить этот мир, пусть и воображаемый, во всех деталях. Тем более, не хватит знаний о предмете. Вы, к примеру, знаете, как устроена эта сосновая шишка? – Он поднял её с песка. – Или вот эта раковина? В лучшем случае вы вспомните, если хорошо учили химию в школе, что это какое-то соединение кальция. Но какое именно – наверняка не знаете. То есть, на молекулярном уровне не знаете. И я не знаю. Видимо, при наших перемещениях в этом «пространстве» происходит подключение какого-то внешнего источника информации с почти абсолютным знанием о вселенной.
Петр Иванович забросил шишку в море, и она поплыла по волнам, как ей и полагалось.
– Впрочем, если вас интересуют философские вопросы райского бытия, вам лучше поговорить с кем-то из философов. Могу познакомить вас с Лениным, я случайно с ним знаком.
– С Лениным?!!
– Да успокойтесь вы! – снова стал хохотать Иванов, взглянув на меня. – С Владимиром Ильичом Ульяновым. Разве вас должно удивлять, что и он здесь?
От этой новости я минуту приходил в себя, потом робко спросил:
– И как он здесь …поживает?
– Как все. Разве что популярным личностям здесь надоедают больше, чем нам, менее известным. Поэтому они, как правило, ведут себя уединенно. У него есть достаточно интересная теория о том, где мы и что с нами. А если же его не заинтересует общение с вами, можете просто скачать эту теория с его сайта.
– С компьютера? На небесах есть компьютеры?
– И интернет. Пора вам начать объяснять основы здешней жизни. Итак, здесь есть все, что создано к этому моменту на Земле. К примеру, сто лет назад в раю был только телеграф и радио, так же, как и на Земле, а теперь есть и интернет. Только с той разницей, что материальная основа жизни и предметов здесь совершенно иная. Если её вообще можно назвать материальной. Хотя, скорее всего, это тоже какая-то форма материи, но неизвестная ученым на Земле. Вы – марксист?
– Хотел бы надеяться, что да.
– Здесь есть все, что имеется в настоящий момент на Земле. Только по отношению к ней мы выступаем невольными потребителями. Физические опыты здесь производить чрезвычайно сложно и опасно – есть риск взорвать к чертям собачим все эти небеса и нас вместе с ними. Но воссоздать всё уже имеющееся на Земле – можно мгновенно, из ничего. По крайней мере, для нас, субстанций, это выглядит именно так. Хотите мороженое? – В руках у него появились два батончика эскимо. – Полагаю, что им не испортим себе аппетит перед едой, это фруктовое и не очень сладкое.
– Мы бесплодны? – спросил я своего Вергилия, откусывая кусок эскимо малинового цвета, которое ломило зубы холодом.
Петр Иванович кивнул головой:
– В биологическом смысле, да. Во всяком случаи дети здесь не рождаются. И нет большинства из того нематериального, что есть у человека на Земле.
– Чего же?
– Много чего. Например, нет работы как средства существования.
– Но вы же только что были на работе, встречали субстанции с Земли?
– Это только мое хобби. В раю трудно себя занять чем-то полезным для общества.
– Вы сказали, что здесь есть интернет. Значит, можно и связаться с Землей?
– Нельзя. Можно открыть любой земной сайт, можно связаться с любым местным сайтом, но вот обратной связи с Землей нет.
– Почему?
Петр Иванович развел руками:
– Очевидно, так было задумано. Не спрашивайте – кем. Здесь много странного для землянина. Мы даже не знаем, в какой точке пространства находится наш «рай». Параллельный мир, наверное.
– А мы сами – что-то вроде привидений?
– Похоже. Поплаваем или будем пировать?
– А вы, значится, святой Петр? И где же ваши ключи от рая? Или туда меня не пустят?
Мужчина, который вовсе не выглядел глубоким стариком, прищурившись, посмотрел на меня:
– Судя по всему, вы интеллигентный человек. Сразу определили, что я похож на святого Петра. То есть, на известный рубенсовский портрет этого святого. Вообще-то, наши розыски здесь этого Петра не дали никаких результатов. Да и Нерон отрицает, что такой человек жил в Риме.
Теперь я уже расхохотался:
– Нерон? Ну да, конечно. Я же в царстве мертвых. Слушайте, перестаньте меня разыгрывать. Где я нахожусь? Близкие, наверное, уже волнуются.
Мужчина словно не слышал меня. Посмотрев вверх, он тоскливо сказал:
– Нужно мне, наверное, лишится бороды. Я, конечно, не против того, чтобы меня каждую неделю ставили на дежурство – встречать вновь прибывшие субстанции. Всё-таки я – психолог, и попадаются очень интересные экземпляры, но с каждым приходится говорить о святом Петре. Это не продуктивно.
– А что это за глупый нимб у вас над головой? Прикол такой, что ли?
– Нимб? – искренне удивился человек. – Ах, да, забыл, извините. Это просто подсветка для чтения. Разве на земле вы не встречали такие? Я читал до вашего прибытия книгу.
Он провел рукой по голове и нимб исчез. Не снялся с головы и не упал на землю, а просто исчез.
Теперь уже я разозлился и стал орать, по-прежнему не чувствуя боли в груди:
– Эй, вы, как вас на самом деле звать, «святой Петр», перестаньте нести бред! Это что же – психотерапия, по-вашему? Где я и что со мной? Какая-то психлечебница? Но я совершенно нормальный человек и не верю в религиозные бредни про загробный мир. Вы бы трезво подумали: на Земле со времен неандертальцев жило много миллиардов людей. Может быть, сто-двести миллиардов. Если бы все они перенеслись на небеса, здесь бы была давка, как в московском метро в час пик.
Человек серьезно посмотрел на меня:
– Меня зовут Петр Иванович. Как видите, я тоже Петр, хоть и не святой. Здесь, «наверху», как у нас принято говорить, находится порядка 50 миллионов человек, вернее, информационно-энергетических субстанций бывших людей. Цифра неточная, потому что перепись проводилась уже десяток лет назад. И многие сомневаются, нужно ли её вообще проводить. Это довольно сложно в наших условиях.
– Пятьдесят миллионов избранных праведников? – хрипло рассмеялся я.
– Вы же вроде не религиозны? Какие праведники? Только личности. Сами подумайте: какой резон сохранять информационно-энергетическую субстанцию, ну, допустим, неграмотного рыбака с Мадагаскара, который ничего не видел в своей жизни, кроме своей крохотной деревушки, тропического леса и своей лодки, на которой он и утонул в Индийском океане? Хотя, конечно, и среди рыбаков встречаются личности. – Он хмыкнул. – Кстати, мой знаменитый тезка, апостол Петр, тоже был простым рыбаком. Но факт есть факт: здесь в раю лишь около 50 миллионов бывших людей. По нашим подсчетам, сюда попадает примерно один человек из тысячи, может даже один из полутора тысяч. В последнее столетие значительно чаще, чем было раньше. Здесь элита человечества.
– Выходит, и я попал в элиту? Вот уж никогда не помышлял о подобном! Элита – это те, кто умеет приспосабливаться к интересам толпы, чтобы её оседлать. А я – нонконформист, и всегда стремился жить на особицу. Мизантроп, в сущности.
– Видимо, существуют и другие критерии отбора. Более важные, чем конформизм, – не согласился мой собеседник.
– И кто же осуществляет отбор? – хмыкнул я.
Петр Иванович развел руками:
– Это никому не известно. Может быть, существо, которое принято именовать Богом, может быть, какая-то Сверхцивилизация. Такая же неопределенность, как и на Земле. Поскольку вы не религиозны, вам проще поверить во второе. Здесь, «наверху» что-то вроде «Матрицы». Смотрели фильм?
– Смотрел. Только как вы докажите, что вы сейчас меня не мистифицируете?
– Очень просто. Дайте свою руку.
Я протянул ему руку. Он пожал её.
– Что-нибудь чувствуете? Тепло моей руки?
– Нет. Но что с того, если не чувствую? Просто вы и ваша банда накололи меня лекарствами. Анестезия. Блокада.
– А вот это как вы объясните? Только не бойтесь, это без последствий.
Он уткнул свой указательный палец в мою ладонь и вдруг …проткнул её насквозь. Пошевелил фалангой, вылезшей с тыльной стороны ладони, как в фильме ужасов, потом резко выдернул палец. Я удивленно смотрел, как круглая дыра в моей ладони медленно зарастает, пока совсем не исчезла. Боли не было.
– Теперь верите, что вы – просто субстанция?
Очнувшись от потрясения, я сказал:
– Чепуха. Гипноз. Вы меня загипнотизировали.
– Я мог бы посоветовать вам повторить опыт, и самому проткнуть мою ладонь, но вряд ли у вас это сегодня получится. Для этого нужно научиться концентрировать свое воображение и волю, а это обычно удается лишь через месяц-другой пребывания здесь.
Тут я рассмеялся:
– У меня-то получится. Я – писатель и на отсутствие воображения не жалуюсь.
– Пробуйте, – смеясь, сказал Петр Иванович. – Но предупреждаю…
И я …проткнул его ладонь. С некоторым усилием, но проткнул.
В этот момент мне стало невообразимо страшно. Похоже, это не сон и не гипноз. Он не врет. Я действительном на том свете.
Еще больше, чем его пугающий опыт, меня убедила метаморфоза, случившаяся с моим зрением. Внезапно я понял, что вижу теперь значительно лучше, чем несколько часов назад. На рыжей бороде Петра Ивановича я мог без очков разглядеть каждый волосок по отдельности, и точно также четко видел разноцветье радужной оболочки его глаз. Мир как бы посвежел, наполнился красками, словно я снова вернулся в молодость.
Машинально я провел себя по лбу – так обычно поступает человек, чтобы убрать холодную испарину, когда переживает что-то ужасное. И тут же вспомнил, что с осязанием у меня проблемы. Но рука должна была скользить по влажному лбу. А она не скользила, из чего я сделал вывод, что лоб сухой. Черт побери, да какой же пот может быть у «информационно-энергетической субстанции»?!
Мужчина перехватил мой жест и ухмыльнулся.
Я торопливо сказал:
– Уже понял. У вас ведь тут наверняка нет нужды в приеме пищи и отправлении естественных надобностей? Поэтому нет и пота.
– Вы ловите всё на лету, – похвалил меня Петр Иванович. – Знаете, у меня есть к вам несколько странное предложение. Вы мне чем-то импонируете, господин-товарищ «мизантроп». Сейчас четырнадцать минут третьего по полудню местного времени. (Петр Иванович, говоря это, не посмотрел на часы. Их у него и не было. Видимо, время суток здесь узнают каким-то иным способом). Моя смена по приему новеньких закончилась. И вот что – давайте побездельничаем сегодня вместе. Вы расскажите мне про последние земные новости, а я вас ознакомлю с принципами жизни на небесах.
– Станете, так сказать, моим Вергилием в райских кущах? Прекрасно.
– Ну, типа того. Только не замыслите чего-нибудь странного. «Голубых» в раю нет. Как нет лесбиянок, сумасшедших, явных неврастеников, патологических убийц и много другого, привычного на Земле. Здесь только человеческая норма, если нормой можно считать большой удельный вес талантов и гениев…
– Нерон – тоже норма? – перебил я его.
Петр Иванович бросил на меня резкий взгляд.
– Не пытайтесь поймать меня на противоречиях. Во-первых, мы не знаем, что считалось нормой два тысячелетия назад, во-вторых, это они делают выбор, а не мы, и, в-третьих, я действительно не знаю, к примеру, ни одного случая педерастии среди нынешних обитателей рая.
У моего нового знакомого был легкий характер. Он тут же засмеялся и продолжил:
– Я напросился к вам в друзья по другой причине… – Петр Иванович пристально посмотрел на меня и смущенно признался: – Дело в том, что на днях я лишился своего лучшего друга. Он самоликвидировался. Надоело, знаете ли, коптить Вселенную. В общей сложности он прожил на Земле и здесь 862 года, с раннего средневековья. Всё приелось.
– Значит, и эту «жизнь» можно прекратить?
– В принципе, да, хоть и очень трудно. Первое, чему учится человек везде и всегда – убивать самого себя. Здесь это происходит в других формах, чем на Земле, во много крат сложнее, но тоже в принципе возможно. Научились за столетия существования рая. Называется – «окончательная самоликвидация».
– Крошечный ядерный взрыв?
– Несколько иначе.
– А можно ли убить себе подобного?
– Пока о таких случаях неизвестно. Но, наверное, и это со временем придумают, как сделать.
Мы помолчали.
– Вам-то самому будет поменьше лет, чем вашему покойному другу? – спросил я психолога. Теперь я уже понимал, что внешность «субстанций» на небесах крайне обманчива.
– Намного. Чуть больше ста лет. Умер на Земле в семидесятые годы двадцатого века. И в раю покончить с собой пока не собираюсь. В ближайший век.
– Слушайте, но вы выглядите лет на пятьдесят. Как я понял, здесь можно без труда менять свой облик. Почему же вы не превратили себя в эдакого Аполлона с горой мышц и внешностью двадцатилетнего красавца?
Мой новый собеседник рассмеялся:
– Еще увидите здесь миллион Аполлонов. Всё объясню. Только сначала давайте расположимся в каком-нибудь более приятном месте и будем пировать, как римские патриции.
– Пировать?
– Поймете. Что вы предпочитаете: горы и альпийские луга, лесную чащу или берег моря? Как я понял, у вас довольно устойчивая психика и превращения вас не пугают.
– Не пугают. Берег моря. Только ответьте мне сначала на один вопрос: вы сами-то – русский, Петр Иванович? – Я снова с подозрением посмотрел на него.
– Нет, болгарин. «Ивановичем» я себя назвал, чтобы вам было привычнее. На самом деле – Петр Иванов Иванов. У болгар по-другому создаются отчества, как вы, наверное, знаете.
– А язык? Вы говорите по-русски без акцента.
– В той жизни я тоже умел говорить по-русски, но плохо. А здесь это не имеет значения. Все понимают друг друга. Как бы вам объяснить попроще… То, что вы слышите – это язык вашего и моего сознания. «Над-язык». Вы так же легко будете разговаривать и с бразильцем, даже если никогда раньше не слышали португальский. Мы только стремимся, чтобы вновь прибывших встречал человек со схожим менталитетом. У нас ведь с вами схожий менталитет, не так ли? Оба – славяне и жили при социализме.
– А здесь какой …строй?
– Райский, – захохотал Петр Иванович. – Но можете называть его коммунистическим, хотя это очевидная глупость.
– Почему?
– Эх, Николай Викторович… – он укоризненно посмотрел на меня. – А еще писатель. – (Я уже не удивился тому, что он знает мое имя). – Про общественный строй можно говорить в обществе, где есть какие-то материальные отношения между людьми. А здесь их нет.
– Вообще нет?
– Вообще. Итак, берег моря?
– Да, тропического моря.
– Отлично.
…Сине-зеленый туман вокруг нас рассеялся, и мы оказались на берегу моря. Белый песок, бирюзовое море, сливающееся с небом, и большой разноцветный шатер на берегу среди пальм.
Я ахнул от восхищения.
– Как это произошло? Как мы переместились?
– Боюсь, что мы никуда не перемещались, – сказал Петр Иванович. – Поймите, здесь все иначе. Нужно время, чтобы освоиться.
– А море настоящее?
– Ну, как бы настоящее. Можете поплавать, только не забывайте, что вы плывете.
– А если забуду, то утону?
– Нет, просто пойдете по дну, а я не знаю, какой здесь рельеф дна. Можете где-нибудь застрять среди подводных скал и испугаться. Умереть – не умрете, но ощущения будут схожими.
Вздохнув, я еще раз оглянулся вокруг себя и со скепсисом посмотрел на нового знакомого:
– Не хотите ли вы сказать, Петр Иванович, что все это вокруг создано вашим воображением, которое передалось и мне?
– Частично и моим, и вашим. Мы проверяли – то, что видят перед собой разные люди, несколько разнится. Но это частности. Ни моего, ни вашего воображения не хватит, чтобы представить этот мир, пусть и воображаемый, во всех деталях. Тем более, не хватит знаний о предмете. Вы, к примеру, знаете, как устроена эта сосновая шишка? – Он поднял её с песка. – Или вот эта раковина? В лучшем случае вы вспомните, если хорошо учили химию в школе, что это какое-то соединение кальция. Но какое именно – наверняка не знаете. То есть, на молекулярном уровне не знаете. И я не знаю. Видимо, при наших перемещениях в этом «пространстве» происходит подключение какого-то внешнего источника информации с почти абсолютным знанием о вселенной.
Петр Иванович забросил шишку в море, и она поплыла по волнам, как ей и полагалось.
– Впрочем, если вас интересуют философские вопросы райского бытия, вам лучше поговорить с кем-то из философов. Могу познакомить вас с Лениным, я случайно с ним знаком.
– С Лениным?!!
– Да успокойтесь вы! – снова стал хохотать Иванов, взглянув на меня. – С Владимиром Ильичом Ульяновым. Разве вас должно удивлять, что и он здесь?
От этой новости я минуту приходил в себя, потом робко спросил:
– И как он здесь …поживает?
– Как все. Разве что популярным личностям здесь надоедают больше, чем нам, менее известным. Поэтому они, как правило, ведут себя уединенно. У него есть достаточно интересная теория о том, где мы и что с нами. А если же его не заинтересует общение с вами, можете просто скачать эту теория с его сайта.
– С компьютера? На небесах есть компьютеры?
– И интернет. Пора вам начать объяснять основы здешней жизни. Итак, здесь есть все, что создано к этому моменту на Земле. К примеру, сто лет назад в раю был только телеграф и радио, так же, как и на Земле, а теперь есть и интернет. Только с той разницей, что материальная основа жизни и предметов здесь совершенно иная. Если её вообще можно назвать материальной. Хотя, скорее всего, это тоже какая-то форма материи, но неизвестная ученым на Земле. Вы – марксист?
– Хотел бы надеяться, что да.
– Здесь есть все, что имеется в настоящий момент на Земле. Только по отношению к ней мы выступаем невольными потребителями. Физические опыты здесь производить чрезвычайно сложно и опасно – есть риск взорвать к чертям собачим все эти небеса и нас вместе с ними. Но воссоздать всё уже имеющееся на Земле – можно мгновенно, из ничего. По крайней мере, для нас, субстанций, это выглядит именно так. Хотите мороженое? – В руках у него появились два батончика эскимо. – Полагаю, что им не испортим себе аппетит перед едой, это фруктовое и не очень сладкое.
– Мы бесплодны? – спросил я своего Вергилия, откусывая кусок эскимо малинового цвета, которое ломило зубы холодом.
Петр Иванович кивнул головой:
– В биологическом смысле, да. Во всяком случаи дети здесь не рождаются. И нет большинства из того нематериального, что есть у человека на Земле.
– Чего же?
– Много чего. Например, нет работы как средства существования.
– Но вы же только что были на работе, встречали субстанции с Земли?
– Это только мое хобби. В раю трудно себя занять чем-то полезным для общества.
– Вы сказали, что здесь есть интернет. Значит, можно и связаться с Землей?
– Нельзя. Можно открыть любой земной сайт, можно связаться с любым местным сайтом, но вот обратной связи с Землей нет.
– Почему?
Петр Иванович развел руками:
– Очевидно, так было задумано. Не спрашивайте – кем. Здесь много странного для землянина. Мы даже не знаем, в какой точке пространства находится наш «рай». Параллельный мир, наверное.
– А мы сами – что-то вроде привидений?
– Похоже. Поплаваем или будем пировать?