Страница:
– Бросьте его собакам. Пусть позабавятся, – сказал и вышел на улицу, отделив дверью истошный вопль обреченного Гришки.
В это самое время, когда Василий на своем подворье мучил дознанием подьячего Гришку, в Борисове умирал боярин Твердислав. Он лежал совсем один в белой чистой горнице. Иногда кто-нибудь из дворни заглядывал и, видя, как тяжело вздымается грудь у боярина под одеялом, удалялись. Вчера к боярину приехал настоятель церкви Сильвестр и причастил Твердислава. И теперь боярин был готов отправиться в последний путь. Тело стало как чужое, все чресла задеревенели и уже не подчинялись хозяину, и только в глазах еще теплилась жизнь. Удивительно, но боли не было, наоборот ощущалась какая-то легкость, будто подняла его на крыло гигантская птица и несла куда-то вдаль. Ускользающим сознанием Твердислав еще цеплялся за жизнь, за действительность, но с каждым часом эти потуги становились все слабее. Единственное, чего он сейчас желал, так это увидеть сына своего, Василия. Но тот пропал и не являлся пред очи умирающего отца. Почему его не позовут к нему? Почему он хоронится от него?
Твердислав разлепил запекшиеся губы, прохрипел:
– Васька.
Тут же из-за двери высунулась белобрысая голова дворового холопа. Прислушался, позвал в тишину горницы:
– Боярин, звал что ли?
Твердислав сколь мог повернул голову.
– Поди сюда.
Холоп несмело подошел, застыл перед ложем.
– Нагнись. – Когда тот нагнул голову, прохрипел: – Ваську сыщите, сына моего… Помираю я… Хочу увидеть его в последний раз и слово отцовское молвить. Сыщите немедля… Время нынче дорого для меня, чувствую, недолго мне осталось. – Задышал неровно, тяжело. – Ступай!
Холоп попятился, выскользнул из-за двери. В коридоре столкнулся с ключником[11] Матвеем. Тот поперхнулся от неожиданности и тут же налетел на нерасторопного юнца:
– Ты чего здесь шляешься? Дел других нету? – проговорил шепотом, притянув к себе.
– Я это… У боярина был… Пробегал мимо и слышу, будто зовет он кого-то. Я и заглянул.
– Ну и…? Да говори толком!
– Просит он, чтобы Василия к нему позвали. Сына его. Говорит, что недолго ему осталось, и перед тем, как помереть, хочет сына своего увидеть.
– Спаси и помилуй! – Матвей перекрестился, пробормотал вполголоса: – Значит, недолго уже осталось. А молодой боярин в Москве, в стольном граде. Он за столь малое время и не доскачет сюда. Посылать, аль нет? Нет, надо послать. А то, когда вернется, гневаться будет. – Матвей отвесил холопу звонкую оплеуху, словно кнутом огрел. – Пошел отсюда! И молчи о том, что видел здесь и слышал. А то не видать тебе более ни маменьки своей, ни батьки.
Юнец, сверкая босыми пятками, припустил по коридору. Матвей немного постоял и, гремя ключами, двинулся следом отдавать распоряжение, чтоб готовили черного вестника в стольный град, к боярину Василию.
Как только они ушли, в сенях опять установилась тишина. Из-за двери, где лежал умирающий, не доносилось ни звука. По полутемному коридору прошелестел легкий ветерок, и в отсвете солнечных лучей на полу обозначилась неясная тень. Она замерла, потом зашевелилась и приняла очертания человеческого тела.
Человек постоял, прислушиваясь, поворачивая из стороны в сторону голову, спрятанную под глубоким капюшоном. Тело незнакомца укрывала рубаха, подпоясанная веревкой, на ногах – легкие и удобные лапти, делающие шаги неслышными. Он напоминал скорее бесплотный дух, чем живого человека, и передвигался с такой легкостью, что, казалось, и не шел вовсе, а скользил по воздуху.
С такой же неуловимостью, едва приоткрыв дверь, он проник в опочивальню боярина Твердислава. Как раз в этот момент, как будто что-то толкнуло изнутри, боярин разлепил глаза, чуть повернул голову.
– Кто здесь? – прохрипел едва слышно.
Человек появился перед Твердиславом, словно тень, наклонился над ложем.
– Ты кто? Я тебя не знаю. – Твердислав мутным взором вгляделся в лицо незнакомца.
– Я пришел за тем, что твоему роду не принадлежит! – Человек положил руки на плечи боярину, чуть надавил. – Отдай, облегчи душу перед смертью.
– А-а… – Твердислав хотел засмеяться, но вместо этого грудь сдавил кашель. – Я ждал тебя… Все время ждал… Так знай. Ничего вы не получите. Ничего!!! От века в век то наше было, и останется за родом нашим. Я охранял тайну эту, а теперь сын мой будет ее хранить… Ему передал я все.
– Глупец, – в голосе незнакомца послышалась досада. – Он же тебя и отравил. Сынок твой единственный. Ты теперь лежишь здесь, помираешь, а он дождаться не может, когда глаза твои навек закроются. Два года он травил тебя ядом тайным, потому и умираешь ты долго.
– Брешешь!!! – Твердислав вцепился крюченными пальцами в плечо незнакомца. – Не мог он сотворить этого!!! Ведь сын он мне!!! Сын!!!
– То мне ведомо точно, не лгу я. Да и грешно лгать в лицо умирающему. – Незнакомец опять заглянул в глаза боярину. – Облегчись, отдай золото. Лежа на смертном одре, сотвори благое дело. Сам знаешь, не по праву твой род владеет этим кладом.
– А вы… – Твердислав задыхался. – Вы по праву?
– То не нам судить.
– Уйди… Тяжко мне! – Твердислав отвернул лицо. По щеке скатилась слеза.
Он закрыл глаза, дернулся и затих.
– Мертв, – пробормотал человек. Поднялся, осенил себя крестом. – Спаси и сохрани… Крепкий старик оказался, так и не раскрыл тайну. А что теперь посаднику докладать? Ну, то не мое дело. Пусть сам решает, что делать далее.
Так же тихо и незаметно незнакомец покинул подворье боярина Колычева.
Вот и подворье. Юноша осадил коня, слетел с седла, забарабанил ручкой нагайки в ворота. Приоткрылась маленькое окошечко, показалось недовольное лицо стража.
– Чего надоть? – спросил грозно.
– Открывай, к боярину я! Из Борисова. Да поспешай, некогда здесь стоять, с тобой препираться.
– Ух, какой! Молодой да шустрый! – Стражник прищурил глаза. – Ладно, погодь чуток.
Заскрипели ворота, пропуская вестника во двор. Он бросил поводья подбежавшему отроку, а сам степенно, стараясь унять рвущееся наружу нетерпение, прошел по деревянному настилу и взошел на крыльцо.
Его уже ждали. Двери раскрылись сразу, едва он прикоснулся к ним. Старый холоп, припадая на левую ногу, провел к боярину. Впустив вовнутрь, сам осторожно прикрыл дверь и остался снаружи. Но едва приметную щелку оставил. Будет потом о чем посудачить с дворней.
Василий сидел за столом и хмурился.
– Говори, с чем приехал, – спросил, весь внутренне напрягшись.
Юноша снял шапку, поклонился боярину до земли. Чуть помедлил, собираясь с духом. Василий поморщился, выказывая нетерпение.
– Худые вести я принес тебе, боярин. Батюшка твой, Твердислав Любомирович, отдал Богу душу. Долго болел, лихорадило его всего, а три дня назад преставился! – Вестник повернулся к образам, троекратно перекрестился.
Василий побелел как полотно, рука сжалась в кулак, но совладать с собой смог. Встал, перекрестился. Вестник стоял у двери, перестав дышать и наблюдая, как боярин шепчет слова молитвы. Не поворачиваясь, Василий спросил:
– Перед смертью говорил ли чего отец мой?
– Тебя все звал, боярин. Говорил, что не закроет глаза, пока не увидит сына своего единственного.
Вестник не видел, как из глаз Василия показались две слезинки и скатились по щекам, затерявшись в бороде.
– Ступай! – велел Василий хриплым голосом.
Вестник неслышно удалился, оставив боярина наедине со своим горем. А тот упал на колени и зашептал раскаянно:
– Господи!!! Прости раба своего, если сможешь. Ибо нет мне прощения за то, что сотворил я с отцом своим. Горе мое велико, но еще более велико отчаяние от содеянного. Прости меня, Господи!!! Сотворил я тяжкий грех, но с этого момента всю жизнь буду его замаливать и не допущу, чтобы впредь меня обуяли гордость и алчность. Верь мне, Господи!!! Искренен я перед тобой и нет в словах моих лжи и порока.
Василий еще долго молился, вымаливая у Бога прощения. И в един миг показалось ему, будто глаза Спасителя повлажнели и стали из осуждающих – сочувствующими. Мнилось ему, что простил его Господь, и сразу стало легче на душе.
В молитвах и покаянии прошел день. Дворня знала о постигшем боярина горе. И замерла, боясь шумом нарушить уединение хозяина. Один раз сунулся, было, к нему Стенька по какой-то надобности, но, увидев боярина на коленях – тихо удалился. И другим строго наказал вести себя не шумливо. Ослушавшихся ждали батоги да розги. Но все и так это понимали. Старого Твердислава жалели, хотя и бывал боярин иногда больно крут. Жалели еще и оттого, что понимали – грядут перемены. В какую сторону они повернутся – в лучшую или худшую – одному Богу ведомо.
К вечеру боярин, похудевший, осунувшийся, вышел из хором.
– Стенька!
– Здесь я, боярин.
– Вели готовить лошадей. Рано поутру поскачем в Борисов. Ничего с собой не брать – налегке двинемся.
– Воинов много ли готовить?
– Два десятка, более без надобности. Тут тоже пригодятся вой оружные. Подворью без должного пригляда нельзя – вмиг растащат тати злобные.
– Все понял, боярин.
Василий еще раз окинул взглядом теперь уже его подворье. На душе немного потеплело от того, как с ним лебезили холопы. Раньше он просто был боярским сынком, а теперь – боярин. Хозяин!!!
– Вот еще что… – боярин задумался, потом велел Стеньке: – Ступай за мной.
Прошел в дом. Стенька, удивленный и подобострастный, засеменил следом. Остановились возле дверей. Василий коротко бросил:
– Жди! – и исчез за дверью.
Стенька замер в темноте, переминаясь с ноги на ногу. Сколь он не ломал голову, зачем боярин позвал его за собой – так ничего и не придумал. Не иначе, как для какого тайного поручения. Не раз и не два выполнял он подобное. Вспомнить хотя бы, как доставил к боярину Гришку Колыванова. Ловко он тогда все сотворил! И сейчас наверняка то же будет.
– Стенька! – послышалось из горницы, и холоп толкнул дверь.
– Передашь вот это, – боярин указал на небольшой ларец, стоявший посреди стола, – Боярину Вельскому. Да из рук в руки, а не через порученцев! Передашь тайно – чтоб ни одна живая душа о том не проведала. Я бы и сам то сделал, да дела неотложные ждут меня, оттого и поручаю тебе. Цени доверие боярское… Все понял ли?
– Понял, боярин. Как не понять.
– Смотри! – пригрозил Василий. – Ежели случится что, из-под земли сыщу и брошу на прокорм собакам… Как Гришку… Да ладно, не трясись. На, держи.
Бросил через стол монету, сверкнувшую золотом в луче света. Стенька ловко поймал ее, спрятал за щеку.
– Да спрячь понадежнее ларец-то. Много охочих людей до чужого добра. Ступай, да помни, о чем я тебе сказал. Сделаешь все как надо – еще деньгу получишь.
– На словах передать ли что?
– На словах? – Василий немного подумал. – Передай боярину, что хозяин твой кланяется ему и благодарит за заступничество перед всесильным царем… Все, более ничего. Иди уж, время дорого.
Когда Богдан Вельский откинул крышку ларца, брови его восхищенно приподнялись.
– Ну, Васька, ну, шельмец. Сумел отблагодарить, уважил! – И он начал перебирать золотые монеты, доверху лежавшие в ларце.
Едва рассвело, и растворились городские ворота, кавалькада из двух десятков воинов выехала за город. Рысью миновала пригороды и выскочила на проезжую дорогу.
Каюм презирал напыщенных ханов, забывших великих предков. Они теперь сидят в своих золотых юртах и стерегут богатство. Когда он задумал набег, то ханы принялись отговаривать его. Предупреждали, что на Руси нынче опасно и она сильна, и воинов не дали. Он только посмеялся над их страхами и сам кинул клич. За малое время Каюм собрал вокруг себя самых сильных и смелых и двинулся в набег. И вот теперь возвращался обратно. Он утрет нос этим жирным павлинам, когда придет с такой богатой добычей.
Изнеженные руссы не ждали ордынцев в самом сердце Русских земель. Два небольших городка успели они сжечь, прежде чем руссы опомнились и выслали им вдогон своих витязей. Ногаи и руссы сшиблись на берегу небольшой речки. Рубились зло, отчаянно и, только когда ночь накрыла поле брани, сеча прекратилась. А под покровом ночи ногаи ушли. Каюм был умен и хитер. Он поступил так, как завещала Великая Яса. Велев воинам не брать полоняников, а только то, что можно вместить на спину коня и, оставив заслон из полутыщи воинов, он с остатками ногаев растворился среди бескрайних лесов. Об оставшихся воинах не жалел. Если удача будет сопутствовать им – они нагонят своего хана. А если нет, то тогда великие боги позаботятся о них.
Под самое утро ногайский отряд остановился на берегу большой реки. Каюм подозвал к себе двух проводников. Он их берег особо и в сражении приставил к ним с десяток воинов. Погибни они, и кто тогда выведет их из этих лесов в родные степи?
– Есть брод?
– Нет, хан, – тот, что постарше, покачал головой. – Эта река, извиваясь подобно змее, протекает вдоль границ двух княжеств и теряется где-то на восходе солнца.
Каюм думал недолго.
– Переправляемся здесь! – И первый тронул коня, начав спускаться по насыпи. За ним потянулись ногаи по три в ряд, настороженно осматриваясь и прислушиваясь к непривычным звукам.
Вплавь, держась за хвосты коней, небольшой отряд переправился на другой берег. Пока переправлялись, почти совсем рассвело, и Каюм торопился. Одним махом ногаи преодолели поле и скрылись в чаще, где расположились на дневку.
– Сколько переходов нам еще осталось?
Проводники вновь стояли перед своим ханом.
– Если боги будут на твоей стороне и удача не покинет тебя, то через шесть дней ты увидишь родные степи. – Старший проводник чуть наклонил голову.
«Как только под копыта моего коня лягут знакомые тропы, тебе, старик, я велю переломить спину. Тебе и твоему сыну. Дерзишь хану, не веришь в его удачу. Поэтому ты будешь умирать долго и мучительно», – подумал Каюм, изучая лицо старика.
– Шесть дней это долго. Нет другого пути?
– Нет, хан. Мы ведем тебя по самому краткому.
– Хорошо, ступай. Как только мы вернемся домой – я вознагражу вас.
Костров не разводили. Воины, собравшись в кружок, каждый в своем десятке, медленно жевали конину, запивая тепловатым кумысом. Около полудня перед Каюмом предстал один из дозорных.
– Хан, появились руссы.
– Много? – Каюм встревоженно поднял глаза.
– Десятка полтора, не больше. Расседлывают коней и готовятся к привалу. Я так думаю… – воин замялся.
– Говори, – подбодрил Каюм. – Когда находишься среди врагов, любое слово может быть дороже золота и ценнее жизни.
– Я думаю, что они сбились с пути.
– Почему?
– Я заметил их еще издали. Бег их коней напоминал бег испуганного зайца по степи, когда тот не знает, в какую сторону бежать. Так и они. Сунулись в одну сторону, затем в другую. Два раза поворачивали назад и возвращались обратно. Наконец, видно, окончательно заплутав, остановились на опушке леса. Прости, хан, недостойного, – воин поклонился, – но я так думаю.
– У тебя зоркий глаз и светлый ум. – Каюм в раздумье поцокал языком. – Чем сейчас заняты руссы?
– Развели костры и готовят пищу. Вокруг ходят пять дозорных, но все на виду и не хоронятся.
Каюм махнул рукой, подзывая ближайшего сотника.
– Порубишь руссов. Тех, что на опушке. Но так, чтобы не ушел ни один. Если с ними есть знатный воевода – возьмешь его живым, остальных предашь смерти. Пусть ваши мечи станцуют кровавый танец! Ступай.
Каюм любил говорить витиевато, нанизывая изысканные слова, словно бисер на тонкую нить. Он считал, что тогда в его словах появляется больше смысла.
Сотник наклонил голову и отошел к воинам. Послышались негромкие команды, воины вскакивали на коней, обнажали оружие. Каюм подумал, что можно было и отпустить этих руссов живыми. Пусть себе едут и наслаждаются жизнью. Но он хотел встряхнуть воинов, дать им почувствовать запах пьянящей крови и ожесточение битвы. Воин постоянно должен чувствовать опасность и быть готовым ко всему, а не расхолаживаться от долгой езды в седле. Сколько можно прятаться, напоминая испуганного зайца? Иногда можно показать и зубы тигра.
Вскоре сотня была готова, и воины, словно тени, растаяли среди деревьев.
Руссы действительно заплутали. Их воевода, боярин Василий, стоял в сторонке и ждал, когда будет готова еда. Вой, которые были с ним, притихли и только изредка перебрасывались словцом. Боярин был зол и лучше лишний раз его не гневить, а то и голову может снести.
Они миновали большую часть пути, как сбились с дороги. Виной всему был Прошка, проводник. На последней ночевке он, шельмец этакий, так набрался хмельного ола, что едва добудились его к утру. Окунули пару раз в ручей с ключевой водой, да боярин перетянул кнутом, и тронулись в путь. Но у Прошки была припрятана с собой еще корчага вина, и уже к обеду он лыка не вязал и чуть с коня не свалился. А потом и вовсе заснул. Как на грех, шибко торопясь, боярин велел двигать не окольной проезжей дорогой, а коротким путем, который был совсем не знаком и проходил по труднодоступным местам. Оттого и взяли с собой Прошку. Тот клялся и божился, что с закрытыми глазами выведет боярина туда, куда тот укажет. А на деле – вон, как оказалось.
Это случилось вчера, а сегодня ночью Прошка, видно, спьяну не узнав знакомых мест и решив, что боярин может жестоко покарать за такую промашку, и вовсе подался в бега. Куда только дозорные смотрели? Видать, спали, умаявшись за дневной переход. Боярин потом об них не один хлыст обломал, да что толку. Проводник-то пропал. Попробовали сами найти дорогу, да только еще больше заплутали. Вконец отчаявшись, боярин велел остановиться да коней расседлывать. А сам пять воинов во главе с Михалкой услал искать проторенный путь. Авось чего-нибудь да сыщут. (Этот малый отряд ногайский дозорный проглядел. А если бы доложил о нем хану, то навряд ли Каюм отважился отправить сотню воинов на дерзкую вылазку).
От костра вкусно потянуло запахом мяса. Василий повернулся и тут увидел, как из леса выезжают воины.
– Наконец-то, – пробормотал облегченно. – Конец нашим метаниям. Слава тебе, Господи!
– Господи! – выдохнул рядом дозорный. – Это ж ногаи! Мать честная, счас порубят всех!
– Какие ногаи? Зенки-то протри! – Но уверенность в голосе Василия попала. Он и сам понял, что творится что-то не то.
Воины ехали молча, и так же молча сорвавшись на бег, охватили их с двух сторон. В мгновение ока руссы оказались в кольце, и закипела короткая, но кровавая сеча.
Не дожидаясь распоряжения боярина, воины кинулись в круг, обнажили мечи. Некоторые успели перекреститься. Но что они могли сделать против сотни озверевших ногаев? Воины рубились зло, со стонами и ругательствами ложась под ногайские мечи. Пощады ногаи не ведали, – так приказал их хан, и руссы знали о том, потому и сопротивлялись до последнего.
Василий успел перерубить петлю аркана, готового его опутать, поразил одного ордынца, увернулся от меча второго, но споткнулся о чье-то тело и свалился под ноги дерущихся воинов. Кто-то больно наступил ему на руку, сверху навалилось что-то тяжелое. Василий зарычал, сбросил с себя груз и опять встал на ноги. Но в этот момент петля аркана захлестнула плечи, и он почувствовал, как взмывает вверх. Звон мечей стих, короткая стычка затихла. Боярина спеленали по рукам и ногам, перекинули через седло, и ногаи вновь исчезли в лесу. На том месте, где произошла короткая схватка, осталось только два десятка тел да воронье, кружащее над полем в предвкушении скорого пиршества.
Когда Василий пришел в себя, то первое, что увидел, были копыта коня, ступающего через валежник. В нос ударил резкий запах конского пота. Глаза застлала кровавая пелена, а в голове били тысячи кузнечных молотков. Василий застонал, пошевелился. Послышался гортанный крик, смех, вдоль спины не сильно перетянули плетью. Василий затих и больше не делал попыток брыкаться. Никогда не думал он, что вот так опрометчиво попадет в полон. И сейчас его, как простого смерда, куда-то везут. А, может, на убой? Не раз он слыхивал, как поступают басурмане с ненужными полоняниками. Освежую т, словно барана, да и бросят на прокорм лесному зверю. От этих мыслей захолонуло в душе.
Ехали недолго. Миновав урочище, выехали на поляну, где расположился ногайский отряд. В самом центре, поджав под себя ноги, в окружении сотников сидел сам хан Каюм. Увидев, что посланная им сотня вернулась, он отбросил в сторону обглоданную кость, рывком поднялся. К нему подскочил сотник, склонился до земли.
– Мы взяли в плен воеводу руссов! – сотник махнул рукой, и двое воинов притащили связанного боярина, бросили у ног хана. – Он сопротивлялся как зверь, но твои воины оказались сильнее; и вот он здесь, у твоих ног.
– А что остальные руссы?
– Мы порубили их всех. Ни один не ушел.
– Это хорошо. – Каюм опустил глаза на пленника, толкнул ногой. – Развяжите его. Я буду говорить с ним.
Подбежал, переваливаясь на кривых ногах, толмач[12], встал рядом с ханом. Василия освободили от пут, поставили перед ханом. Он отер кровавую юшку, сочившуюся из носа, исподлобья взглянул в лицо хана. Там он не прочитал ничего, кроме любопытства.
– Ты кто? – спросил, а толмач перевел. – Куда путь держишь?
В спину Василия кольнули мечом. Он вздрогнул, нехотя проговорил:
– С моими людьми мы ехали из Москвы в Борисов. Да заплутали маленько. Остановились на дневку, а тут твои люди налетели и полонили меня.
Каюм изучал лицо пленника и решал, что с ним делать. Отдать воинам? Или взять с собой и бросить как добычу у дверей своей юрты? Да так, пожалуй, будет лучше. Пусть до конца дней чистит котлы вместе с рабами.
– Золота много имеешь? Судя по твоей одежке, ты знатный купец.
– Откуда у меня золото, великий хан? Все богатство при мне. К тому же горе у меня – отец умер. Спешил я, чтобы с честью похоронить его. – Василий опустился перед ханом на колени. – Отпусти меня, век Бога буду молить.
– Никчемный человек, – проговорил Каюм громко, чтобы все слышали. – Настоящий воин никогда не просит пощады. Даже если руки связаны и не сжимают рукоять меча. Только тот, кто рожден рабом, будет до конца цепляться за свою никчемную жизнь.
Стоявшие вокруг воины одобрительно зашумели. Их хан – мудрый человек. Недаром удача не оставляет его столько лет. Он обязательно выведет их из этих лесных теснин, где могут жить только вот такие руссы, созданные быть рабами.
– Смотри, хан! Вот подарок, достойный тебя, – сотник вздернул руку боярина с перстнем на среднем пальце.
Каюм, увидев такую красоту, удовлетворенно улыбнулся. Рубин сверкал, переливаясь кровавым отсветом. Один из воинов достал меч, Василия повалили на землю, собираясь отделить камень вместе с пальцем.
– Я сам! Сам!!! – закричал боярин.
Воин замер, вопросительно взглянул на хана. Каюм качнул головой. Василий, всхлипывая, снял перстень с пальца, протянул Каюму.
– Возьми, великий хан. Пусть этот перстень будет доказательством того, что я полностью нахожусь в твоей власти.
Каюм надел перстень на палец, поднял руку над головой, полюбовался красотой камня. Не поворачивая головы, велел:
– Сторожите этого воеводу. Головой ответите, ежели сбежит он. Я преподнесу его в подарок совету старейшин.
Ближе к ночи, когда совсем стемнело, ногаи стали выбираться из леса. Двигались бесшумно, словно тени. Только изредка всхрапнет лошадь, да брякнет железная упряжь. Василий ехал в середине ногайского отряда. По бокам неотлучно находились два воина с обнаженными мечами, приставленные ханом. Василия освободили от пут и больше не связывали. Понимали ногаи, что никуда он не денется, разве только совсем голову потеряет. А боярин, трясясь между двух ногаев, уповал только на Михалко. Верил он, что не бросит верный холоп своего хозяина на поругание татарам. Может, он там где-то, в лесной чаще, неотступно следует за ногайским отрядом и ищет способа вызволить боярина из лап басурманских? Дай-то Бог!
В это самое время, когда Василий на своем подворье мучил дознанием подьячего Гришку, в Борисове умирал боярин Твердислав. Он лежал совсем один в белой чистой горнице. Иногда кто-нибудь из дворни заглядывал и, видя, как тяжело вздымается грудь у боярина под одеялом, удалялись. Вчера к боярину приехал настоятель церкви Сильвестр и причастил Твердислава. И теперь боярин был готов отправиться в последний путь. Тело стало как чужое, все чресла задеревенели и уже не подчинялись хозяину, и только в глазах еще теплилась жизнь. Удивительно, но боли не было, наоборот ощущалась какая-то легкость, будто подняла его на крыло гигантская птица и несла куда-то вдаль. Ускользающим сознанием Твердислав еще цеплялся за жизнь, за действительность, но с каждым часом эти потуги становились все слабее. Единственное, чего он сейчас желал, так это увидеть сына своего, Василия. Но тот пропал и не являлся пред очи умирающего отца. Почему его не позовут к нему? Почему он хоронится от него?
Твердислав разлепил запекшиеся губы, прохрипел:
– Васька.
Тут же из-за двери высунулась белобрысая голова дворового холопа. Прислушался, позвал в тишину горницы:
– Боярин, звал что ли?
Твердислав сколь мог повернул голову.
– Поди сюда.
Холоп несмело подошел, застыл перед ложем.
– Нагнись. – Когда тот нагнул голову, прохрипел: – Ваську сыщите, сына моего… Помираю я… Хочу увидеть его в последний раз и слово отцовское молвить. Сыщите немедля… Время нынче дорого для меня, чувствую, недолго мне осталось. – Задышал неровно, тяжело. – Ступай!
Холоп попятился, выскользнул из-за двери. В коридоре столкнулся с ключником[11] Матвеем. Тот поперхнулся от неожиданности и тут же налетел на нерасторопного юнца:
– Ты чего здесь шляешься? Дел других нету? – проговорил шепотом, притянув к себе.
– Я это… У боярина был… Пробегал мимо и слышу, будто зовет он кого-то. Я и заглянул.
– Ну и…? Да говори толком!
– Просит он, чтобы Василия к нему позвали. Сына его. Говорит, что недолго ему осталось, и перед тем, как помереть, хочет сына своего увидеть.
– Спаси и помилуй! – Матвей перекрестился, пробормотал вполголоса: – Значит, недолго уже осталось. А молодой боярин в Москве, в стольном граде. Он за столь малое время и не доскачет сюда. Посылать, аль нет? Нет, надо послать. А то, когда вернется, гневаться будет. – Матвей отвесил холопу звонкую оплеуху, словно кнутом огрел. – Пошел отсюда! И молчи о том, что видел здесь и слышал. А то не видать тебе более ни маменьки своей, ни батьки.
Юнец, сверкая босыми пятками, припустил по коридору. Матвей немного постоял и, гремя ключами, двинулся следом отдавать распоряжение, чтоб готовили черного вестника в стольный град, к боярину Василию.
Как только они ушли, в сенях опять установилась тишина. Из-за двери, где лежал умирающий, не доносилось ни звука. По полутемному коридору прошелестел легкий ветерок, и в отсвете солнечных лучей на полу обозначилась неясная тень. Она замерла, потом зашевелилась и приняла очертания человеческого тела.
Человек постоял, прислушиваясь, поворачивая из стороны в сторону голову, спрятанную под глубоким капюшоном. Тело незнакомца укрывала рубаха, подпоясанная веревкой, на ногах – легкие и удобные лапти, делающие шаги неслышными. Он напоминал скорее бесплотный дух, чем живого человека, и передвигался с такой легкостью, что, казалось, и не шел вовсе, а скользил по воздуху.
С такой же неуловимостью, едва приоткрыв дверь, он проник в опочивальню боярина Твердислава. Как раз в этот момент, как будто что-то толкнуло изнутри, боярин разлепил глаза, чуть повернул голову.
– Кто здесь? – прохрипел едва слышно.
Человек появился перед Твердиславом, словно тень, наклонился над ложем.
– Ты кто? Я тебя не знаю. – Твердислав мутным взором вгляделся в лицо незнакомца.
– Я пришел за тем, что твоему роду не принадлежит! – Человек положил руки на плечи боярину, чуть надавил. – Отдай, облегчи душу перед смертью.
– А-а… – Твердислав хотел засмеяться, но вместо этого грудь сдавил кашель. – Я ждал тебя… Все время ждал… Так знай. Ничего вы не получите. Ничего!!! От века в век то наше было, и останется за родом нашим. Я охранял тайну эту, а теперь сын мой будет ее хранить… Ему передал я все.
– Глупец, – в голосе незнакомца послышалась досада. – Он же тебя и отравил. Сынок твой единственный. Ты теперь лежишь здесь, помираешь, а он дождаться не может, когда глаза твои навек закроются. Два года он травил тебя ядом тайным, потому и умираешь ты долго.
– Брешешь!!! – Твердислав вцепился крюченными пальцами в плечо незнакомца. – Не мог он сотворить этого!!! Ведь сын он мне!!! Сын!!!
– То мне ведомо точно, не лгу я. Да и грешно лгать в лицо умирающему. – Незнакомец опять заглянул в глаза боярину. – Облегчись, отдай золото. Лежа на смертном одре, сотвори благое дело. Сам знаешь, не по праву твой род владеет этим кладом.
– А вы… – Твердислав задыхался. – Вы по праву?
– То не нам судить.
– Уйди… Тяжко мне! – Твердислав отвернул лицо. По щеке скатилась слеза.
Он закрыл глаза, дернулся и затих.
– Мертв, – пробормотал человек. Поднялся, осенил себя крестом. – Спаси и сохрани… Крепкий старик оказался, так и не раскрыл тайну. А что теперь посаднику докладать? Ну, то не мое дело. Пусть сам решает, что делать далее.
Так же тихо и незаметно незнакомец покинул подворье боярина Колычева.
* * *
Взметая пыль, всадник проскакал через городские ворота и, распугивая редких зевак и прохожих, помчался по московским улицам. Пригнувшись к луке седла, молодой юноша в лихо заломленной шапке слился с конем в единое целое. На неожиданные препятствия внимания не обращал, а только досадливо морщился, когда из-под копыт коня, отчаянно хлопая крыльями, вылетала дворовая живность. Он спешил, и вести его были не самые радостные.Вот и подворье. Юноша осадил коня, слетел с седла, забарабанил ручкой нагайки в ворота. Приоткрылась маленькое окошечко, показалось недовольное лицо стража.
– Чего надоть? – спросил грозно.
– Открывай, к боярину я! Из Борисова. Да поспешай, некогда здесь стоять, с тобой препираться.
– Ух, какой! Молодой да шустрый! – Стражник прищурил глаза. – Ладно, погодь чуток.
Заскрипели ворота, пропуская вестника во двор. Он бросил поводья подбежавшему отроку, а сам степенно, стараясь унять рвущееся наружу нетерпение, прошел по деревянному настилу и взошел на крыльцо.
Его уже ждали. Двери раскрылись сразу, едва он прикоснулся к ним. Старый холоп, припадая на левую ногу, провел к боярину. Впустив вовнутрь, сам осторожно прикрыл дверь и остался снаружи. Но едва приметную щелку оставил. Будет потом о чем посудачить с дворней.
Василий сидел за столом и хмурился.
– Говори, с чем приехал, – спросил, весь внутренне напрягшись.
Юноша снял шапку, поклонился боярину до земли. Чуть помедлил, собираясь с духом. Василий поморщился, выказывая нетерпение.
– Худые вести я принес тебе, боярин. Батюшка твой, Твердислав Любомирович, отдал Богу душу. Долго болел, лихорадило его всего, а три дня назад преставился! – Вестник повернулся к образам, троекратно перекрестился.
Василий побелел как полотно, рука сжалась в кулак, но совладать с собой смог. Встал, перекрестился. Вестник стоял у двери, перестав дышать и наблюдая, как боярин шепчет слова молитвы. Не поворачиваясь, Василий спросил:
– Перед смертью говорил ли чего отец мой?
– Тебя все звал, боярин. Говорил, что не закроет глаза, пока не увидит сына своего единственного.
Вестник не видел, как из глаз Василия показались две слезинки и скатились по щекам, затерявшись в бороде.
– Ступай! – велел Василий хриплым голосом.
Вестник неслышно удалился, оставив боярина наедине со своим горем. А тот упал на колени и зашептал раскаянно:
– Господи!!! Прости раба своего, если сможешь. Ибо нет мне прощения за то, что сотворил я с отцом своим. Горе мое велико, но еще более велико отчаяние от содеянного. Прости меня, Господи!!! Сотворил я тяжкий грех, но с этого момента всю жизнь буду его замаливать и не допущу, чтобы впредь меня обуяли гордость и алчность. Верь мне, Господи!!! Искренен я перед тобой и нет в словах моих лжи и порока.
Василий еще долго молился, вымаливая у Бога прощения. И в един миг показалось ему, будто глаза Спасителя повлажнели и стали из осуждающих – сочувствующими. Мнилось ему, что простил его Господь, и сразу стало легче на душе.
В молитвах и покаянии прошел день. Дворня знала о постигшем боярина горе. И замерла, боясь шумом нарушить уединение хозяина. Один раз сунулся, было, к нему Стенька по какой-то надобности, но, увидев боярина на коленях – тихо удалился. И другим строго наказал вести себя не шумливо. Ослушавшихся ждали батоги да розги. Но все и так это понимали. Старого Твердислава жалели, хотя и бывал боярин иногда больно крут. Жалели еще и оттого, что понимали – грядут перемены. В какую сторону они повернутся – в лучшую или худшую – одному Богу ведомо.
К вечеру боярин, похудевший, осунувшийся, вышел из хором.
– Стенька!
– Здесь я, боярин.
– Вели готовить лошадей. Рано поутру поскачем в Борисов. Ничего с собой не брать – налегке двинемся.
– Воинов много ли готовить?
– Два десятка, более без надобности. Тут тоже пригодятся вой оружные. Подворью без должного пригляда нельзя – вмиг растащат тати злобные.
– Все понял, боярин.
Василий еще раз окинул взглядом теперь уже его подворье. На душе немного потеплело от того, как с ним лебезили холопы. Раньше он просто был боярским сынком, а теперь – боярин. Хозяин!!!
– Вот еще что… – боярин задумался, потом велел Стеньке: – Ступай за мной.
Прошел в дом. Стенька, удивленный и подобострастный, засеменил следом. Остановились возле дверей. Василий коротко бросил:
– Жди! – и исчез за дверью.
Стенька замер в темноте, переминаясь с ноги на ногу. Сколь он не ломал голову, зачем боярин позвал его за собой – так ничего и не придумал. Не иначе, как для какого тайного поручения. Не раз и не два выполнял он подобное. Вспомнить хотя бы, как доставил к боярину Гришку Колыванова. Ловко он тогда все сотворил! И сейчас наверняка то же будет.
– Стенька! – послышалось из горницы, и холоп толкнул дверь.
– Передашь вот это, – боярин указал на небольшой ларец, стоявший посреди стола, – Боярину Вельскому. Да из рук в руки, а не через порученцев! Передашь тайно – чтоб ни одна живая душа о том не проведала. Я бы и сам то сделал, да дела неотложные ждут меня, оттого и поручаю тебе. Цени доверие боярское… Все понял ли?
– Понял, боярин. Как не понять.
– Смотри! – пригрозил Василий. – Ежели случится что, из-под земли сыщу и брошу на прокорм собакам… Как Гришку… Да ладно, не трясись. На, держи.
Бросил через стол монету, сверкнувшую золотом в луче света. Стенька ловко поймал ее, спрятал за щеку.
– Да спрячь понадежнее ларец-то. Много охочих людей до чужого добра. Ступай, да помни, о чем я тебе сказал. Сделаешь все как надо – еще деньгу получишь.
– На словах передать ли что?
– На словах? – Василий немного подумал. – Передай боярину, что хозяин твой кланяется ему и благодарит за заступничество перед всесильным царем… Все, более ничего. Иди уж, время дорого.
Когда Богдан Вельский откинул крышку ларца, брови его восхищенно приподнялись.
– Ну, Васька, ну, шельмец. Сумел отблагодарить, уважил! – И он начал перебирать золотые монеты, доверху лежавшие в ларце.
Едва рассвело, и растворились городские ворота, кавалькада из двух десятков воинов выехала за город. Рысью миновала пригороды и выскочила на проезжую дорогу.
* * *
Когда боярин Василий спешил в Борисов, ногайский отряд под командованием хана Каюма уходил в родные степи. Передвигались ночью, а днем отсыпались в глуши дубрав, таясь от русских дозоров. Каюм – маленький, поджарый, востроглазый – ехал впереди вместе со сторожевым десятком. Глаза, собравшись в узкие щелочки, настороженно осматривали окрестности. Никогда еще ногаи не забирались так далеко от родных кочевий. Но добыча того стоила. У всех воинов переметные сумы были полны злата да серебра. Самые удачливые вели в поводу заводных коней, сгибающихся под тяжестью добычи. Оттого и горд был Каюм, что набег удался. И не беда, что из тысячи воинов, отправившихся с ним в набег, осталась едва ли половина. Удел воина сражаться и умирать. Так завещано богами и предопределено Великим Небом. А кто останется жив и, преодолев многодневный путь, привяжет, наконец, коня у родной юрты, будет славить имя удачливого хана. И дети будут славить, и внуки, а тогда не померкнет слава Каюма, последнего из рода великих бахадуров; как гласит предание – потомков самого Чингисхана.Каюм презирал напыщенных ханов, забывших великих предков. Они теперь сидят в своих золотых юртах и стерегут богатство. Когда он задумал набег, то ханы принялись отговаривать его. Предупреждали, что на Руси нынче опасно и она сильна, и воинов не дали. Он только посмеялся над их страхами и сам кинул клич. За малое время Каюм собрал вокруг себя самых сильных и смелых и двинулся в набег. И вот теперь возвращался обратно. Он утрет нос этим жирным павлинам, когда придет с такой богатой добычей.
Изнеженные руссы не ждали ордынцев в самом сердце Русских земель. Два небольших городка успели они сжечь, прежде чем руссы опомнились и выслали им вдогон своих витязей. Ногаи и руссы сшиблись на берегу небольшой речки. Рубились зло, отчаянно и, только когда ночь накрыла поле брани, сеча прекратилась. А под покровом ночи ногаи ушли. Каюм был умен и хитер. Он поступил так, как завещала Великая Яса. Велев воинам не брать полоняников, а только то, что можно вместить на спину коня и, оставив заслон из полутыщи воинов, он с остатками ногаев растворился среди бескрайних лесов. Об оставшихся воинах не жалел. Если удача будет сопутствовать им – они нагонят своего хана. А если нет, то тогда великие боги позаботятся о них.
Под самое утро ногайский отряд остановился на берегу большой реки. Каюм подозвал к себе двух проводников. Он их берег особо и в сражении приставил к ним с десяток воинов. Погибни они, и кто тогда выведет их из этих лесов в родные степи?
– Есть брод?
– Нет, хан, – тот, что постарше, покачал головой. – Эта река, извиваясь подобно змее, протекает вдоль границ двух княжеств и теряется где-то на восходе солнца.
Каюм думал недолго.
– Переправляемся здесь! – И первый тронул коня, начав спускаться по насыпи. За ним потянулись ногаи по три в ряд, настороженно осматриваясь и прислушиваясь к непривычным звукам.
Вплавь, держась за хвосты коней, небольшой отряд переправился на другой берег. Пока переправлялись, почти совсем рассвело, и Каюм торопился. Одним махом ногаи преодолели поле и скрылись в чаще, где расположились на дневку.
– Сколько переходов нам еще осталось?
Проводники вновь стояли перед своим ханом.
– Если боги будут на твоей стороне и удача не покинет тебя, то через шесть дней ты увидишь родные степи. – Старший проводник чуть наклонил голову.
«Как только под копыта моего коня лягут знакомые тропы, тебе, старик, я велю переломить спину. Тебе и твоему сыну. Дерзишь хану, не веришь в его удачу. Поэтому ты будешь умирать долго и мучительно», – подумал Каюм, изучая лицо старика.
– Шесть дней это долго. Нет другого пути?
– Нет, хан. Мы ведем тебя по самому краткому.
– Хорошо, ступай. Как только мы вернемся домой – я вознагражу вас.
Костров не разводили. Воины, собравшись в кружок, каждый в своем десятке, медленно жевали конину, запивая тепловатым кумысом. Около полудня перед Каюмом предстал один из дозорных.
– Хан, появились руссы.
– Много? – Каюм встревоженно поднял глаза.
– Десятка полтора, не больше. Расседлывают коней и готовятся к привалу. Я так думаю… – воин замялся.
– Говори, – подбодрил Каюм. – Когда находишься среди врагов, любое слово может быть дороже золота и ценнее жизни.
– Я думаю, что они сбились с пути.
– Почему?
– Я заметил их еще издали. Бег их коней напоминал бег испуганного зайца по степи, когда тот не знает, в какую сторону бежать. Так и они. Сунулись в одну сторону, затем в другую. Два раза поворачивали назад и возвращались обратно. Наконец, видно, окончательно заплутав, остановились на опушке леса. Прости, хан, недостойного, – воин поклонился, – но я так думаю.
– У тебя зоркий глаз и светлый ум. – Каюм в раздумье поцокал языком. – Чем сейчас заняты руссы?
– Развели костры и готовят пищу. Вокруг ходят пять дозорных, но все на виду и не хоронятся.
Каюм махнул рукой, подзывая ближайшего сотника.
– Порубишь руссов. Тех, что на опушке. Но так, чтобы не ушел ни один. Если с ними есть знатный воевода – возьмешь его живым, остальных предашь смерти. Пусть ваши мечи станцуют кровавый танец! Ступай.
Каюм любил говорить витиевато, нанизывая изысканные слова, словно бисер на тонкую нить. Он считал, что тогда в его словах появляется больше смысла.
Сотник наклонил голову и отошел к воинам. Послышались негромкие команды, воины вскакивали на коней, обнажали оружие. Каюм подумал, что можно было и отпустить этих руссов живыми. Пусть себе едут и наслаждаются жизнью. Но он хотел встряхнуть воинов, дать им почувствовать запах пьянящей крови и ожесточение битвы. Воин постоянно должен чувствовать опасность и быть готовым ко всему, а не расхолаживаться от долгой езды в седле. Сколько можно прятаться, напоминая испуганного зайца? Иногда можно показать и зубы тигра.
Вскоре сотня была готова, и воины, словно тени, растаяли среди деревьев.
Руссы действительно заплутали. Их воевода, боярин Василий, стоял в сторонке и ждал, когда будет готова еда. Вой, которые были с ним, притихли и только изредка перебрасывались словцом. Боярин был зол и лучше лишний раз его не гневить, а то и голову может снести.
Они миновали большую часть пути, как сбились с дороги. Виной всему был Прошка, проводник. На последней ночевке он, шельмец этакий, так набрался хмельного ола, что едва добудились его к утру. Окунули пару раз в ручей с ключевой водой, да боярин перетянул кнутом, и тронулись в путь. Но у Прошки была припрятана с собой еще корчага вина, и уже к обеду он лыка не вязал и чуть с коня не свалился. А потом и вовсе заснул. Как на грех, шибко торопясь, боярин велел двигать не окольной проезжей дорогой, а коротким путем, который был совсем не знаком и проходил по труднодоступным местам. Оттого и взяли с собой Прошку. Тот клялся и божился, что с закрытыми глазами выведет боярина туда, куда тот укажет. А на деле – вон, как оказалось.
Это случилось вчера, а сегодня ночью Прошка, видно, спьяну не узнав знакомых мест и решив, что боярин может жестоко покарать за такую промашку, и вовсе подался в бега. Куда только дозорные смотрели? Видать, спали, умаявшись за дневной переход. Боярин потом об них не один хлыст обломал, да что толку. Проводник-то пропал. Попробовали сами найти дорогу, да только еще больше заплутали. Вконец отчаявшись, боярин велел остановиться да коней расседлывать. А сам пять воинов во главе с Михалкой услал искать проторенный путь. Авось чего-нибудь да сыщут. (Этот малый отряд ногайский дозорный проглядел. А если бы доложил о нем хану, то навряд ли Каюм отважился отправить сотню воинов на дерзкую вылазку).
От костра вкусно потянуло запахом мяса. Василий повернулся и тут увидел, как из леса выезжают воины.
– Наконец-то, – пробормотал облегченно. – Конец нашим метаниям. Слава тебе, Господи!
– Господи! – выдохнул рядом дозорный. – Это ж ногаи! Мать честная, счас порубят всех!
– Какие ногаи? Зенки-то протри! – Но уверенность в голосе Василия попала. Он и сам понял, что творится что-то не то.
Воины ехали молча, и так же молча сорвавшись на бег, охватили их с двух сторон. В мгновение ока руссы оказались в кольце, и закипела короткая, но кровавая сеча.
Не дожидаясь распоряжения боярина, воины кинулись в круг, обнажили мечи. Некоторые успели перекреститься. Но что они могли сделать против сотни озверевших ногаев? Воины рубились зло, со стонами и ругательствами ложась под ногайские мечи. Пощады ногаи не ведали, – так приказал их хан, и руссы знали о том, потому и сопротивлялись до последнего.
Василий успел перерубить петлю аркана, готового его опутать, поразил одного ордынца, увернулся от меча второго, но споткнулся о чье-то тело и свалился под ноги дерущихся воинов. Кто-то больно наступил ему на руку, сверху навалилось что-то тяжелое. Василий зарычал, сбросил с себя груз и опять встал на ноги. Но в этот момент петля аркана захлестнула плечи, и он почувствовал, как взмывает вверх. Звон мечей стих, короткая стычка затихла. Боярина спеленали по рукам и ногам, перекинули через седло, и ногаи вновь исчезли в лесу. На том месте, где произошла короткая схватка, осталось только два десятка тел да воронье, кружащее над полем в предвкушении скорого пиршества.
Когда Василий пришел в себя, то первое, что увидел, были копыта коня, ступающего через валежник. В нос ударил резкий запах конского пота. Глаза застлала кровавая пелена, а в голове били тысячи кузнечных молотков. Василий застонал, пошевелился. Послышался гортанный крик, смех, вдоль спины не сильно перетянули плетью. Василий затих и больше не делал попыток брыкаться. Никогда не думал он, что вот так опрометчиво попадет в полон. И сейчас его, как простого смерда, куда-то везут. А, может, на убой? Не раз он слыхивал, как поступают басурмане с ненужными полоняниками. Освежую т, словно барана, да и бросят на прокорм лесному зверю. От этих мыслей захолонуло в душе.
Ехали недолго. Миновав урочище, выехали на поляну, где расположился ногайский отряд. В самом центре, поджав под себя ноги, в окружении сотников сидел сам хан Каюм. Увидев, что посланная им сотня вернулась, он отбросил в сторону обглоданную кость, рывком поднялся. К нему подскочил сотник, склонился до земли.
– Мы взяли в плен воеводу руссов! – сотник махнул рукой, и двое воинов притащили связанного боярина, бросили у ног хана. – Он сопротивлялся как зверь, но твои воины оказались сильнее; и вот он здесь, у твоих ног.
– А что остальные руссы?
– Мы порубили их всех. Ни один не ушел.
– Это хорошо. – Каюм опустил глаза на пленника, толкнул ногой. – Развяжите его. Я буду говорить с ним.
Подбежал, переваливаясь на кривых ногах, толмач[12], встал рядом с ханом. Василия освободили от пут, поставили перед ханом. Он отер кровавую юшку, сочившуюся из носа, исподлобья взглянул в лицо хана. Там он не прочитал ничего, кроме любопытства.
– Ты кто? – спросил, а толмач перевел. – Куда путь держишь?
В спину Василия кольнули мечом. Он вздрогнул, нехотя проговорил:
– С моими людьми мы ехали из Москвы в Борисов. Да заплутали маленько. Остановились на дневку, а тут твои люди налетели и полонили меня.
Каюм изучал лицо пленника и решал, что с ним делать. Отдать воинам? Или взять с собой и бросить как добычу у дверей своей юрты? Да так, пожалуй, будет лучше. Пусть до конца дней чистит котлы вместе с рабами.
– Золота много имеешь? Судя по твоей одежке, ты знатный купец.
– Откуда у меня золото, великий хан? Все богатство при мне. К тому же горе у меня – отец умер. Спешил я, чтобы с честью похоронить его. – Василий опустился перед ханом на колени. – Отпусти меня, век Бога буду молить.
– Никчемный человек, – проговорил Каюм громко, чтобы все слышали. – Настоящий воин никогда не просит пощады. Даже если руки связаны и не сжимают рукоять меча. Только тот, кто рожден рабом, будет до конца цепляться за свою никчемную жизнь.
Стоявшие вокруг воины одобрительно зашумели. Их хан – мудрый человек. Недаром удача не оставляет его столько лет. Он обязательно выведет их из этих лесных теснин, где могут жить только вот такие руссы, созданные быть рабами.
– Смотри, хан! Вот подарок, достойный тебя, – сотник вздернул руку боярина с перстнем на среднем пальце.
Каюм, увидев такую красоту, удовлетворенно улыбнулся. Рубин сверкал, переливаясь кровавым отсветом. Один из воинов достал меч, Василия повалили на землю, собираясь отделить камень вместе с пальцем.
– Я сам! Сам!!! – закричал боярин.
Воин замер, вопросительно взглянул на хана. Каюм качнул головой. Василий, всхлипывая, снял перстень с пальца, протянул Каюму.
– Возьми, великий хан. Пусть этот перстень будет доказательством того, что я полностью нахожусь в твоей власти.
Каюм надел перстень на палец, поднял руку над головой, полюбовался красотой камня. Не поворачивая головы, велел:
– Сторожите этого воеводу. Головой ответите, ежели сбежит он. Я преподнесу его в подарок совету старейшин.
Ближе к ночи, когда совсем стемнело, ногаи стали выбираться из леса. Двигались бесшумно, словно тени. Только изредка всхрапнет лошадь, да брякнет железная упряжь. Василий ехал в середине ногайского отряда. По бокам неотлучно находились два воина с обнаженными мечами, приставленные ханом. Василия освободили от пут и больше не связывали. Понимали ногаи, что никуда он не денется, разве только совсем голову потеряет. А боярин, трясясь между двух ногаев, уповал только на Михалко. Верил он, что не бросит верный холоп своего хозяина на поругание татарам. Может, он там где-то, в лесной чаще, неотступно следует за ногайским отрядом и ищет способа вызволить боярина из лап басурманских? Дай-то Бог!