Евгений Сухов. Капкан для медвежатника

Евгений Сухов
Капкан для медвежатника

Часть I
АРЕСТ МЕДВЕЖАТНИКА

Глава 1
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

   – Бог ты мой, Савушка, неужели это ты?
   Савелий Николаевич Родионов, неуловимый Король медвежатников всея Руси, выходил из галантерейного магазина со шляпной коробкой в руке, когда его остановил этот возглас. Он невольно обернулся, и его брови от удивления сместились на середину лба:
   –  Кити? Екатерина!
   –  Она самая, – улыбнулась Кити и кокетливо выставила ножку в атласном ботике: дескать, да, это я, Кити Вронская, и никто иная.
   На них оглядывались. Потому что оба были красивы и молоды, смотрелись вместе как картинка счастливой пары из модных журналов «Парижанка», «Денди» или даже «Le Trait parisien»...

* * *

   Впрочем, оглядывались на них и ранее, когда, несколько лет назад, расставшись с Елизаветой, Савелий пустился с горького отчаяния во все тяжкие. Нет, надо признать, что в лютый разгул он пустился не сразу. Выжидал: может, Лиза все-таки одумается и вернется. Хотя перед этим у них состоялся довольно серьезный разговор, в результате которого случаются разного рода семейные катаклизмы, – люди бьют посуду, рвут на груди сорочки и жакеты и хлопают дверьми так, что от ударов содрогаются стены и белым дождем сыплется на головы штукатурка. Случается, и расходятся. Навсегда.
   Разговор состоялся во время ужина, когда пили чай. Подлив из самовара кипятку в глубокую чашку, Елизавета поставила ее на блюдце и пододвинула Родионову:
   –  Я ведь уже не девочка, Савелий. Знаю, что ты любишь меня, но мне, как любой бабе, нужна определенность. Кто я тебе, вот скажи: подруга, любовница, жена?
   Слова любимой женщины стегали наотмашь, так что и не увернуться.
   –  И то, и другое, и третье, – спокойно ответил Савелий, полагая, что у Елизаветы случился просто очередной каприз. Подобное с ними происходит, с бабами. Случалось и с Лизой. – Разве тебе со мной плохо?
   –  Мне с тобой очень хорошо. – Достав из пачки длинную тонкую сигарету, Лиза сказала: – Но я устала от неясности. От постоянного ожидания твоего ареста. От этой твоей так называемой «работы».
   –  Эта «так называемая работа» дает нам средства к существованию, – заметил Савелий. – Весьма не бедного, следует заметить.
   –  Вот именно, – охотно согласилась Елизавета, пыхнув дымком. – Деньги у нас есть. Есть золото, камни драгоценные, жемчуг. Почему бы тебе не остановиться на этом? Завязать. Так, кажется, говорят в вашем мире?.. Ты богат, ты победил. Ты победил их всех, Савелий! С их департаментами, управами, прокурорами, сыскными отделениями, следователями, жандармами и филерами. Что тебе еще надо?
   Когда Лиза волновалась, то курила одну сигарету за другой. Вот и сейчас, не докурив первую, потянулась ко второй.
   –  Ты много куришь, мне это не нравится, – сдержанно заметил Савелий. – И тебе это не идет.
   Елизавета нервно потушила сигарету и продолжала все тем же взвинченным голосом:
   –  Ведь у тебя есть средства, чтобы купить где угодно дом, усадьбу, имение и просто жить, красиво и беззаботно. А хочешь, давай вернемся в Париж. Кажется, там тебе нравится.
   Лиза замолчала и выжидающе посмотрела на Родионова.
   –  А с кем ты собираешься жить? – неожиданно спросил Савелий, неотрывно глядя ей в глаза.
   –  Ты до сих пор этого не понял? С тобой, с кем же еще, – насторожилась Лиза. – Я уже не смогу без тебя.
   –  Вот он я, – жестко ткнул себя кулаком в грудь Савелий. – А в той уютной и спокойной усадебке, о которой ты так мечтаешь – с садом, цветочными куртинами и с пением соловья по майским утрам, – я буду уже совсем иным. Этот другой не будет похож на того, которого ты когда-то полюбила и, очень надеюсь, любишь и теперь. Он тебе может просто не понравиться. – Родионов быстро заходил по комнате. – Пойми ты меня, Лиза, я слеплен совершенно из другого теста. Мне нужны в жизни риск, азарт, ежедневное ощущение опасности. Может, это покажется тебе странным, но мне нужно всякий раз подтверждение того, что я – лучший в своем деле.
   Приблизившись к Лизе, он заглянул ей в глаза и погладил по щеке огрубевшими пальцами.
   –  А без этого дела я просто зачахну.
   –  Да ты даже не пробовал... – не на шутку обиделась Лиза.
   –  А мне незачем пробовать, – ответил Савелий. – Я знаю себя лучше, чем кто-либо.
   Больше Елизавета не сказала ни слова: просто собрала свои вещи и ушла, оставив на столе недопитый чай.
   Через два месяца совершенно случайно он повстречал ее в Париже, в небольшом уютном ресторанчике на берегу Сены, где готовили замечательный кофе.
   Елизавета была не одна, с молодым мужчиной, но, заметив сидящего в одиночестве Савелия, все же подошла к его столику. За минувшее время она стала как будто бы еще краше: корсет выгодно подчеркивал высокую грудь, а лицо округлилось и приобрело румянец.
   –  Здравствуй, Сава.
   –  Здравствуй, Лиза. Никогда не думал, что ты любишь Европу, – буркнул он, стараясь не смотреть в глаза любимой женщины, чтобы не дать утихнувшей боли расползтись в душе разъедающей солью.
   –  И я не думала... Что повстречаю тебя.
   Савелий Родионов лишь невесело хмыкнул: не объяснять же ей, что уехал он в Париж для того, чтобы позабыть ее как можно быстрее. Окончательно!
   Они немного поговорили, и Лизавета, виновато улыбнувшись, вернулась к своему спутнику. Савелий Родионов понимал, что скажи он ей: «Я тебя люблю, пойдем со мной», и она, не раздумывая, бросилась бы к нему в объятия, позабыв о прежних обидах. Но Савелий молчал и глядел мимо, как если бы перевернул их общую страницу. Ведь так часто бывает, что в нужную минуту не отыскивается подходящих слов, а между влюбленными вдруг вырастает некоторая преграда, мешающая сделать главное признание: «Прости. Я не могу без тебя жить». А позже приходится страдать из-за собственной нерешительности.
   По возвращении из Парижа, на одном из званых обедов, Савелий познакомился с дамой. Вернее, их представил друг другу биржевой маклер граф Игнатов, давний знакомец Савелия Родионова:
   –  Вот, Савелий Николаевич, позвольте представить вам Екатерину Васильевну Вронскую. Женщину, приятную во все отношениях. Правда, она чудо?
   –  Правда, – ответил Родионов, нисколько не слукавив, и галантно поцеловал ручку Вронской, затянутую лайковой перчаткой.
   –  Можете звать меня Кити, – слегка склонив головку в знак приветствия, промолвила Вронская. – Так зовут меня самые близкие друзья. И я очень надеюсь, что вы окажетесь в их числе.
   –  А это, – граф значительно посмотрел на Кити, – Родионов, Савелий Николаевич. Предприниматель, так сказать, и вообще... Меценат. Собиратель живописи. Художник.
   –  Как интересно.
   –  Право, граф преувеличил. Я всего лишь художник-любитель.
   –  Я немного слышала о вас, – улыбнулась Савелию Вронская. – Очень приятно.
   На какой-то миг их взгляды задержались друг на друге, и все, что они могли бы сказать друг другу часа за два, прочиталось в их глазах за несколько секунд.
   Со званого обеда Родионов и Вронская ушли вместе, под руку. Сели в одну пролетку и поехали к Савелию на Большую Дмитровку.
   Ночь их была чудесна. Правда, Савелий Николаевич в экстазе страсти иногда забывался и называл Кити Лизаветой, но она вряд ли слышала сию оговорку. Такой ночи, как скажет Вронская наутро, стыдливо притянув одеяло к самому подбородку, она не испытывала никогда. Скажет так естественно, что это покажется обоим чистой правдой. Собственно, для Кити так оно, наверное, и было.
   Нужно быть откровенным: Кити была женщина-праздник. Красавица и умница. И все дни с ней были настоящим и нескончаемым торжеством. Если бы не Елизавета, к которой Савелий Николаевич, казалось, прикипел намертво, он, несомненно, втрескался бы в Екатерину Вронскую по уши и остался бы с ней навсегда, отыскав семейное благополучие, а с ним и счастье. Скучать с ней не приходилось: Кити умела сделать так, что сегодняшний день не будет похож на вчерашний, а завтрашний нисколько не повторит прошедшие.
   Но где-то существовала Лиза, милая его сердцу. Возможно, она была совсем рядом, и не думать о ней Родионову не удавалось. И даже когда он смотрел на Кити и разговаривал с ней, то ловил себя на мысли, что лучше бы на месте Вронской была сейчас Елизавета. Часто он отвечал невпопад, потом спохватывался, и ему становилось неловко от своей растерянности.
   Да, он привязался к Кити Вронской.
   Ему с ней было хорошо и радостно, как и ей с ним. Возможно, и Кити влюбилась в Родионова, насколько могут любить избалованные и пользующиеся мужским вниманием женщины.
   Несколько месяцев они были вместе. А потом дела позвали Короля медвежатников в Петербург, и в поезде, соединяющем две российские столицы – старую и новую, Савелий Николаевич повстречал Лизу. Вернее, не повстречал, а Лизавета сама нашла его. Поздним вечером, когда Сава Родионов уже намеревался отправиться на боковую, в его купе робко постучали.
   –  Открыто, – подавляя раздражение, ответил на стук Савелий Николаевич.
   Дверь медленно отворилась, и в купе вошла... Лизавета.
   –  Привет, – сказала она так, будто они расстались всего-то несколько часов назад.
   –  Привет, – ответил Савелий, тоже, как могло показаться, ничуть не удивившийся этому ее появлению.
   –  К тебе можно?
   –  Входи, – разрешил Савелий чуток сорвавшимся голосом.
   Лиза вошла и... осталась.
   Обратно в Москву они вернулись уже вместе. Кити, конечно, был дан от ворот поворот (он нашел всего лишь несколько минут, чтобы объясниться с ней), и она ушла из жизни Савелия Николаевича Родионова молча и с гордо поднятой головой. Екатерина не привыкла, чтобы ее оставляли из-за другой женщины, потому что прежде такого не случалось. Однако глаза ее были сухи...

* * *

   –  Я слышала, ты обвенчался и сделался женатым человеком, – произнесла с улыбкой Кити. – Поздравляю. – Прозвучало вполне искренне.
   –  Благодарю, – ответил Родионов, совершенно не зная, что делать дальше: продолжать разговор с Вронской как со старой знакомой, либо, сославшись на занятость, откланяться и уйти, как это происходит с малознакомыми людьми. Конечно, воспитание, полученное Савелием на Сухаревке, могло позволить ему просто махнуть Кити рукой на прощание и спокойно удалиться, но кровь... Кровь у Савелия Николаевича Родионова была дворянской, а посему он вежливо улыбнулся и галантно поцеловал Кити ручку. Ведь любовница – это в какой-то степени родня. Хотя и бывшая...
   –  Ты прекрасно выглядишь, – в ответ улыбнулся Савелий и добавил. – Впрочем, как всегда.
   –  А ты, как всегда, обольстителен, – не сводя с Родионова заинтересованного взгляда, сказала Вронская. – Ум-м, – она изобразила ласковое рычание. – Так и съела бы тебя.
   –  Меня есть не надо, – как можно спокойнее принимая ее взгляд, ответил Савелий Николаевич. – Давай я лучше угощу тебя кофеем с эклером. Хочешь?
   –  Хочу, – просто ответила Кити и взяла Савелия под руку. – Так куда мы пойдем?
   –  В кондитерскую. Не возражаешь?
   –  Ну что ты, там так мило!
   В кондитерской публики почти не было. Они вошли и сели за столик на двоих.
   –  Чего изволите? – спросил прилизанный официант в белых узких брючках и белом же куцем пиджачке, похожем на фрак без фалд.
   Словечко «официант», произносившееся как «официянт», было новым, а вот повадки у этой категории прислуживающих остались старыми и мало чем отличающимися от манер половых в обычных трактирах. То есть наличествовала приторно-сахарная улыбка, готовность немедленно броситься исполнять заказ посетителя, неизменный пробор посередине головы с набриолининными волосами, крахмальное полотенце, переброшенное через руку, и выжидающий чаевые взгляд. А у импозантного мужчины, что пришел вместе с дамой, на которую официант даже не решался взглянуть – так она была хороша, – денежки, похоже, водились приличные.
   –  Что ты будешь? – обратился к Кити Савелий.
   –  Ты же знаешь, – ответила Вронская и положила свою ладонь на ладонь Родионова. – Если не забыл, конечно.
   –  Значит, так, – Савелий мягко высвободил свою руку. – Принесите для дамы кофею «Мокко» со сливками, и побольше, два бланманже «Корзиночка» и шоколадный эклер.
   –  Ты ничего не забыл? – тихо спросила Кити и выжидающе прищурилась.
   –  Ах да, – Родионов мило улыбнулся, – еще, будьте добры, рюмочку «Шато ла-Шапель» шестьдесят седьмого года.
   –  Две рюмочки, – поправила Савелия Николаевича Вронская.
   –  Две, – кивнул официанту Родионов. – Мне принесите чай зеленый номер шесть, бисквит «Земляничный» и бокальчик лафиту. Да, не забудьте жареных каштанов (на что Кити кивнула головой и благодарно улыбнулась) и фруктов.
   –  Это все? – спросил официант.
   –  Это все, – ответил Савелий.
   –  Сей секунд.
   В момент заказ был исполнен. Некоторое время сидели молча. Савелий попивал зеленый чай, а Кити, пригубив «Шато», увлеклась бланманже.
   Слеза, которая выкатилась из глаз Кити после второй рюмочки «Шато ла-Шапель», была полной неожиданностью для Савелия Николаевича. Чтобы гордая и непоколебимая Екатерина Вронская вдруг ни с того ни с сего по-женски, нет, по-бабьи всплакнула? Невероятно...
   –  Что с тобой?
   –  Ах, – отмахнулась она, – не обращай внимания.
   –  Со мной сидит дама и плачет – как я могу не обращать внимания? – поднял брови Родионов. – Тем более такая красивая.
   –  А ты, Савушка, все равно не обращай внимания, – пытаясь скрыть мелькающие в ее глазах боль и страх, произнесла Кити. – В конце концов, кто я тебе?
   –  И все же? – продолжал допытываться Савелий.
   Вронская подняла на Родионова заплаканные глаза, и Савелий заметил в них тщательно скрываемые искорки боли и страха.
   –  Говори, – почти приказал он. – Ты же знаешь, что ты мне не чужая.
   –  Хорошо.
   Молодая женщина достала кружевной платочек и промокнула глаза. Когда она отняла платок от лица, Савелий Николаевич увидел прежнюю Кити: своевольную, неуправляемую и независимую. Именно такую, в которую он когда-то был влюблен.
   –  Скажу честно, когда ты оставил меня, я очень переживала, – начала Кити. – Виду, конечно, не показывала, но поверь, мне было очень и очень больно. Нет, я тебя не виню, – тотчас произнесла Вронская, заметив, что Родионов посмурнел. – Понимаю, старая любовь не ржавеет, и все такое прочее. К тому же вы с Елизаветой Петровной очень друг другу подходите... – Она мягко улыбнулась. – Правда. Я говорю искренне. Так вот: мучилась я долго, даже лечилась гипнозом у доктора Мейермахера. Не помогло. Увлеклась кокаином. Тоже не помогло. И тут вспомнила народную поговорку про клин. Как это: чтобы выбить клин, нужен...
   –  Клин клином вышибают? – помог Кити Савелий Николаевич.
   –  Да, точно, – благодарно посмотрела на Родионова Вронская. – Ты, Савушка, всегда меня понимал... Ну так вот: решила я выбить клин клином и найти тебе достойную замену. Думала, понравится кто-нибудь, и забуду про тебя. Очень мне этого хотелось. Сошлась с одним известным актером. Месяц были вместе. Но забыть тебя не удалось, и мы с ним расстались. По моей инициативе. Он очень злился, преследовал меня, грозился ославить на весь свет. А потом меня нашел этот самый «клин». На Рождественском балу в Дворянском собрании прошлой зимой. Звали его Борис Яковлевич Заславский. Слышал о таком?
   Савелий Николаевич утвердительно кивнул. Конечно, он знал, кто такой Борис Яковлевич Заславский. Потому как люди его профессии не могут не знать управляющих банками. Тем более что банк этот – Императорский Промышленный, богатейший не только в России, но и во всей Европе.
   –  Разумеется. Заславский фигура в финансовом мире.
   –  Мне, конечно же, это льстило, – продолжала рассказ Кити. – К тому же он был невероятно хорош собой, атлетичен и еще молод...
   –  Ну, где же молод? – не согласился с Вронской Савелий Николаевич. – Ему уже за пятьдесят.
   –  Важно совсем не то, сколько мужчине лет, – наставительным тоном произнесла Кити. – Важно, сколько лет мужчине внутри. В душе. И на сколько лет он сам себя ощущает... – Вронская пару секунд помолчала. – Вот тебе, к примеру, никогда не будет больше двадцати двух–двадцати трех лет. В душе, конечно.
   –  Почему именно двадцати двух–двадцати трех? – поднял брови Савелий Николаевич.
   –  Потому, – отрезала Кити. И уже мягче добавила: – Потому что я так чувствую.
   –  Я-асно, – протянул Савелий, стараясь скрыть некоторое недоумение. Видно, она знала, о чем говорила.
   –  Ничего тебе не ясно, – буркнула в ответ Вронская. – Дальше будешь слушать?
   –  Буду, – кивнул головой Родионов.
   –  Ну так вот... – Какое-то время Екатерина сидела молча, очевидно, собираясь с мыслями. – Одним словом, я увлеклась Заславским. А он увлекся мной. Мы стали встречаться, а поскольку он был женат, то встречи эти происходили... В меблированных комнатах. Чего греха таить! Чаще всего мы встречались в нумерах Белоярцева на Сретенке. А потом...
   Екатерина Вронская как-то по-девчоночьи шмыгнула носом и вдруг замолчала.
   –  Договаривай, раз уж начала, – сказал после недолгого молчания Савелий Николаевич.
   Кити кивнула:
   –  Хорошо, я скажу. – Было заметно, что ей трудно говорить. – Потом... А потом этот актер, с которым я встречалась ранее, нашел меня и показал мне несколько фотографических карточек и письмо...
   –  На карточках была ты и Заславский? – догадался Родионов.
   –  Да, – убито произнесла Кити. – Как мы входим в нумера, как целуемся. Была даже одна, где я, – она перевела дух, – стою перед Заславским в неглиже. Меньше, чем в неглиже...
   –  М-мда-а, – протянул невесело Савелий Николаевич. – И каким образом у этого актеришки очутились такие фотографические карточки?
   –  Он нанял частного сыщика, чтобы следить за мной, – уже успокаиваясь, ответила Кити. – Тот и сфотографировал нас. Он же выкрал из бумаг Заславского мое письмо к нему.
   –  Тут и до арестантских рот недалеко. Это уже подсудное дело, – заметил Родионов.
   –  Подсудное, – согласилась безрадостно Екатерина Вронская. – Да только суда никакого не будет. Вообще, огласка этого дела может сильно скомпрометировать Заславского. И, конечно, меня. А нам обоим, как ты сам понимаешь, это крайне нежелательно.
   Кити как-то жалко посмотрела на Савелия и добавила:
   –  Ты понимаешь?
   Родионов задумчиво кивнул и спросил:
   –  А что за письмо выкрал сыщик?
   –  Мое письмо, которое я написала Заславскому, где я... В общем, это было любовное послание. – Качнув плечиком, добавила: – Обыкновенное письмо, какое женщина может написать любимому мужчине. В нем же я предлагала место и назначила время для нашей будущей встречи. Судя по интерьеру, именно там и были сделаны фотографические карточки.
   –  Ясно, – коротко ответил Савелий Николаевич. – Частный сыщик очень хорошо подготовился.
   –  Это еще не все, – Вронская с надрывом вздохнула. – Не далее как вчера этот негодяй нашел меня и предупредил, что если я не брошу Заславского и не вернусь к нему, он «отпустит в общество компрометаж». То есть предаст огласке наши с Заславским отношения, подтвердив их наличием моего письма и фотографических карточек. Сроку на раздумье он дал мне всего три дня. Так что послезавтра, если я, конечно, не выберу полную компрометацию себя в свете – что означает мой конец и конец карьере Заславского и его личной жизни, – я снова стану любовницей этого мерзкого актера. Подставить Заславского я не могу, так что, похоже, мне придется согласиться на условия этого подонка.
   –  Вот негодяй, – громко и с чувством произнес Савелий.
   К Кити он не испытывал никаких особых чувств. Все было сложнее. В его жизни теперь присутствовала лишь одна женщина – Елизавета. Его Лизавета. Лизанька. Однако позволить какому-то мерзопакостнику шантажировать женщину, с которой он был некогда близок, пусть и случайным образом, Савелий Родионов тоже не мог.
   Похоже, его дворянская кровь сказывалась и здесь.
   –  Ну что, я ответила на все твои вопросы? – обреченно спросила Вронская.
   –  Нет, не на все, Кити, – ответил Савелий Николаевич, очевидно, принявший какое-то решение.
   –  А что ты еще хочешь узнать? – спросила Кити, и в ее глазах мелькнула надежда.
   –  Я хочу узнать, где актер хранит свой компрометаж, – негромко произнес Родионов.
   Вронская пристально посмотрела ему в глаза:
   –  Ты хочешь... Нет, – отрицательно покачала она головой. – Это невозможно!
   –  Не решай за меня, – твердо сказал Савелий Николаевич. – Я считаю, что это будет правильно.
   –  Я не хочу, чтобы ты рисковал из-за меня. – Екатерина сделала неуверенную попытку подняться, чтобы уйти.
   Родионов остановил ее мягким прикосновением:
   –  А я буду рисковать не только из-за тебя, но и из-за себя тоже, – ответил он.
   –  Что это значит? – удивленно подняла бровки Кити.
   –  Это значит, что я не люблю шантажистов, – ответил Родионов. – Так где же этот мерзавец хранит компрометаж?
   –  Ты не поверишь, – тихо промолвила Кити.
   –  Поверю. Говори.
   –  В Императорском Промышленном банке.
   –  Что?! – Брови Савелия Николаевича невольно вскинулись вверх.
   Вот это новость!
   –  Именно, – ответила Кити. – Мне кажется, этим самым он провоцирует Бориса... – Вронская запнулась и поправилась: – Бориса Яковлевича совершить какой-нибудь противузаконный проступок – скажем, вскрыть сейф и уничтожить письмо и фотографические карточки, – и тем самым окончательно подорвать его репутацию и отомстить мне.
   –  Возможно, – согласился после некоторого молчания Савелий. – А что за сейф?
   –  Сейф самой новейшей конструкции, как сказал мне Борис... Яковлевич. С электрическим замком и сигнализацией.
   –  Ты сможешь сегодня достать мне план банка и схему сигнализации? – задумчиво спросил Савелий.
   –  Что касается схемы, это вряд ли, – нахмурила брови Вронская. – Она находится в секретном отделе, доступ в который обязательно фиксируется службами, даже если туда войдет генерал-губернатор. Мы поступим проще: я попрошу Бориса Яковлевича, чтобы он ее отключил.
   –  А он согласится? – спросил Савелий Николаевич.
   –  Если попрошу я, то – да.
   –  А план банка? – деловито произнес Родионов, уже решив, что возьмется за это дело.
   –  План банка тебе тоже не понадобится.
   –  Почему? – удивился Родионов. – Перед делом я всегда тщательнейшим образом...
   –  Потому что сейф, где лежит компрометаж, – перебила Савелия Кити, – находится в личном кабинете управляющего.
   –  Право, неожиданно. Почему же у него? – еще больше удивился Савелий.
   –  Потому что кабинет управляющего тоже является составной частью банка. За подобную услугу с клиента берут дополнительную плату.
   –  Понятно. И Заславский на это согласился? – удивлению Родионова не было границ. – Ведь он мог бы отказать в услуге, сославшись на какую-нибудь вескую причину.
   –  А куда ему деваться? – Кити отхлебнула глоточек уже остывшего кофею. – Этот подонок поднял бы такой шум! Мол, государственное предприятие отказывает в законном праве своему гражданину!
   –  Тоже верно.
   –  А когда стали бы разбираться, за что же известный и заслуженный актер получил отказ, то он наверняка пояснил бы, почему управляющий не берет его бумаги на хранение и что это бумаги...
   –  Да-а, обложил он вас, – невесело заметил Родионов.
   –  Не то слово, Савушка. – Кити Вронская снова отхлебнула кофе и ласково посмотрела на собеседника. – Только прошу тебя, подумай еще раз, прежде чем возьмешься за это дело. Надо ли тебе это... К тому же у тебя слишком мало времени...
   –  Я уже подумал, – ответил Родионов.
   –  Что ж... – Лицо Кити приобрело странное выражение, которого Родионову за время их общения видеть не приходилось: ее как будто бы распирала какая-то неловкость. – Ты сам предложил... это сделать... даже не знаю что и сказать.
   –  Не нужно ничего говорить, – сдержанно заметил Савелий. – Для меня это не составит особого труда.
   Вронская вдруг засобиралась, словно куда-то опаздывала:
   –  Прости, но мне пора.
   –  Мне тоже, – сказал Савелий Николаевич, поднимаясь.
   Когда они вышли из кондитерской и попрощались, собираясь разойтись, Кити вдруг прижалась к Родионову:
   –  И еще...
   –  Слушаю тебя, Кити, – встретился с ее взглядом Савелий.
   –  Спасибо тебе, Савушка... Надеюсь, что я как-нибудь сумею отблагодарить тебя.

Глава 2
КАПКАН

   Мамай сильно горячился. Таким взбудораженным Савелий Родионов видел своего старого товарища и телохранителя крайне редко, потому не перебивал, давая выговориться. А Мамай, как это случалось нередко, в выражениях не стеснялся...
   –  Билят! Ни наты тута хатить! Повяжутэ, как пить тать! Гатовица натэ толга, а не атин тень. Гыте итэ витано, ипона мать, штобэ такэ, с бухтэ-барахтэ, банык ити бырать!?
   –  Ты все сказал? – спросил Савелий хмуро, когда Мамай закончил свою яркую и образную речь.
   –  Нету.
   –  Тогда говори дальше, я послушаю.
   –  Пыредчуствие у миня, билят.
   –  Предчувствие?
   –  Ага. Тавай не пайтем?
   –  Надо, Мамай, я обещал.
   –  Тавай, щерез тыве нители пайтем, рас тибе натэ.
   –  Через две недели будет поздно.
   –  Ай, шайтан-баба, не сылушай и-йе! Хитрый она, сибе на уме...
   –  Я уже все решил, Мамай, – твердо сказал Родионов.
   –  А сикнализасия? – не унимался старый товарищ.