Евгений Татарский. Записки кинорежиссера о многих и немного о себе

   Через неделю позвонила какая-то дама с Гостелерадио и сказала:
   – Евгений Маркович, я хочу рассказать вам, как это было. Я представляла ваш фильм.
   Я говорю:
   – Расскажите.
   – У вас там приз!
   – А что за приз?
   – Большой, чудесный хрустальный глобус! Я едва довезла. На такой подставке, он еще и крутится. Еще диплом!
   Я говорю:
   – Да, как это интересно! А деньги были какие-то?..
   – Ну, про деньги я ничего не могу вам сказать!
   Мне потом позвонила вдова Драгунского, поблагодарила за фильм и попросила снять еще фильм. Сын Драгунского был автором сценария. Но как-то я не хотел посвятить свою жизнь рассказам Драгунского и отказался.
   А в это время… меня исключили из института, потому что я пропустил последнюю сессию.
   У меня были несданные предметы. Не мог я одновременно снимать кино, которое было плановой единицей киностудии «Ленфильм», и сдавать сессию!
   Я прихожу и говорю:
   – Может, я как-нибудь пересдам?
   – Нет, вы опоздали!
   Мне не дали диплом!
   Мне не дали диплом, но я получил Гран-при международного кинофестиваля. И ворота телевидения – не калитка, а ворота были открыты, ногой причем.

Режиссеры и драматурги

   Михаил Иосифович Генденштейн, который после Хейфица пошел работать к Володину, попросил меня:
   – Слушай, давай помоги Володину, поработай с ним.
   Ну что же, если просит, я соглашаюсь.
   Фильм, который снимал драматург Александр Моисеевич Володин, назывался «Происшествие, которого никто не заметил».
   Только я согласился, как через два дня меня приглашает режиссер-постановщик Сергей Микаэлян в первое объединение:
   – Женя, у меня к вам есть предложение! Вы идете работать на картину «Фритьоф Нансен» ассистентом режиссера, только на месяц, через месяц уходит второй режиссер, и вы становитесь вторым режиссером! Мы с вами продолжаем работать. У нас там три или четыре месяца экспедиция в Норвегию! Давайте?! – с горящими глазами предлагает Сергей Микаэлян.
   Это мог быть для меня большой шаг вперед!
   А я говорю:
   – Спасибо большое за предложение, но я вчера дал согласие работать ассистентом с Александром Моисеевичем Володиным.
   – Перестаньте! Тут Норвегия, через месяц вы становитесь вторым режиссером!
   В общем, этот разговор продолжался 15–20 минут. На меня смотрели как на не совсем адекватного человека: ему предлагают три месяца в Норвегии, а он говорит: я дал слово Володину!
   Это был 1970 или 1972 год. Этот разговор закончился ничем…
   И я пошел к Володину. Одна из первых съемок проходила в старом ТЮЗе на Моховой. Телевидение там снимало какую-то детскую передачу, у них была литературная викторина. А мы это снимали, как эпизод из нашего фильма. Вопрос был к детям, а дети были совсем маленькие, семь-восемь лет:
   – Ну, дети, кто это?.. Доктор… – Ведущая пыталась подсказать.
   Когда она сказала «доктор», я негромко, но так, чтобы рядом сидящие люди услышали, подсказал:
   – …Живаго.
   Володин подскочил и так на меня посмотрел!.. А оказался доктор Айболит. Потом Володин подарил мне свою книжку о себе, о кино, с трогательной подписью: «Блистательно остроумному человеку».
   Та книжка начиналась с того, что «кино может снимать каждый, нужен только хороший сценарий, актеры, художник, оператор и кино будет снято, независимо от режиссера…»
   Ошибался, ошибался глубокоуважаемый Александр Моисеевич!
   А тогда в доказательство он попробовал сам снять кино…
   У него было свое виденье актера, особенно если экранизировали его пьесы. Ему не нравились актеры, которых ему предлагали. Я помню, он мне рассказывал, как к Митте ходили сотни девочек на пробы к фильму «Звонят, откройте дверь». И все было не то, все было не так. Он рассказывал:
   – Я выхожу в мосфильмовский коридор и иду, а навстречу идет девочка. «Стой! Ты кто?» Она говорит: «Я Леночка». Я отвел Леночку к Митте: «Вот девочка, которая должна сниматься!»
   Это была Леночка Проклова, которая оказалась то ли дочкой, то ли внучкой второго режиссера с Мосфильма. В общем, история Леночки Прокловой состоялась, и жизнь ее состоялась только потому, что навстречу ей по коридору шел Володин Александр Моисеевич. После чего ему показалось, что он-то как раз все понимает, а режиссер не очень.
   И как режиссер он начал снимать фильм и тут же доказал, что не понимает, кто должен сниматься и как нужно снимать.
   Ассистентом режиссера по актерам была Люда Кривицкая. Договорившись между собой, мы предложили Александру Моисеевичу взять на главную роль актрису Инну Чурикову. Ее тогда практически никто не знал. Она была актрисой детского театра. Но когда она приехала на пробы, я ахнул! Блистательная проба была, блистательная! А как она спела! На этой пробе петь не нужно было, но она придумала сама: «Тут я спою». И так она пронзительно спела, что прямо сердце сжималось!
   – Нет, мы ее не возьмем! – сказал Александр Моисеевич.
   Он был битый-перебитый. Он понимал, что с Чуриковой эту картину никогда в жизни не примут. Он знал, про что снимал. Но мне было так жалко, что это не Чурикова!
   – А вы какую хотите? Может, Жанна Прохоренко?
   – Пригласим Жанну Прохоренко!
   Пригласили Жанну Прохоренко, которую он тут же и утвердил. У нее была хорошая проба. У нее не была пронзительная проба, а была нормальная, хорошая проба. И Жанночка снялась.
   В эту картину пришло очень много хороших актеров. Там была Вера Титова, в которую Володин влюбился в городе Пермь, и она была героиней его первой пьесы «Фабричная девчонка», Паша Луспекаев, еще кое-кто. Они все любили Володина и с удовольствием шли сниматься к нему. Но это мало что дало, картина провалилась. Ее не приняли. Володин ее тут же переснял, он снимал очень быстро, и оставались деньги переснимать какие-то эпизоды.
   На самом деле это мог бы быть замечательный тонкий фильм-сказка. Но не стал…
   Это тот случай, когда я в первый и последний раз ушел, не закончив картину. Конфликт с Володиным был сильным! Фильм начинался по сценарию так: в фойе театра к большому зеркалу подходит красивая женщина, поправляет прическу, потом еще одна, которая красит губы, и еще одна – просто оглядывает себя, и еще много-много красивых женщин. И каждая перед зеркалом что-то там делает. Задача понятна, был брошен бредень мелкоячеистый, чтобы ни одна красивая девушка не проскочила мимо сетки и нашей картины.
   Все они приходили на «Ленфильм» и были представлены Александру Моисеевичу Володину. Он топал ногами и кричал:
   – Нет! Это не то! Вы саботируете, вы не хотите найти красивую женщину! Это совершенно не то!
   – Александр Моисеевич, тогда вы ищите красивых женщин. У вас свой взгляд на понятие «красивая женщина», у меня свой.
   Но дело в том, что он был не режиссер. Он не понимал, что это не характеры, это просто изображение красивых женщин.
   – Хорошо, – говорит он, – вы саботируете, а я приведу вам красивую женщину!
   И приводит! Мало того, что она была малосимпатичной особой, у нее еще был глубокий шрам на левой щеке после какой-то челюстно-лицевой операции, и все лицо было искорежено.
   – Вот это – красивая женщина?
   – Да! Я вчера с ней познакомился!
   Он познакомился с ней где-то в картинной галерее, потом они пошли в ресторан, посидели, поговорили.
   – Она потрясающей души человек!
   Это была такая логика драматурга, в отличие от логики режиссера. Как драматург он был прав, я верю на слово, что она была очень глубоким человеком, очень ранимым, очень интеллигентным, очень душевным. Но в кино это просто изображение очень некрасивой женщины, да еще с травмой лица.
   – Александр Моисеевич, так мы не договоримся! – говорю я.
   Тогда он пишет распоряжение уволить меня с картины за саботаж.
   Но Генденштейн ему говорит:
   – Саша, вы не можете писать распоряжение! Распоряжения и приказы пишу я, потому что я директор картины!
   А у меня была очередная сессия в институте, и был повод мягко уйти… я и ушел.
   Второй раз мы встретились в Сочи, где я снимал картину «Приключения принца Флоризеля», а он гулял с маленькой дочкой. Он был трогателен и добр, как будто бы ничего не случилось между нами…

Одна из тысячи

   Помню, как снимался фильм Хейфица «Салют, Мария», громадный фильм с девятью киноэкспедициями, с поисками героини по всему Советскому Союзу. Мы перебрали не менее пятидесяти актрис. Десятка полтора – два прошли через кинопробу. Одну из них утвердили, начали снимать – и поняли, что с этой героиней будет провал. Хейфицу пришлось извиниться и продолжить поиски. Всех перебрали. Осталась одна актриса, о которой мы говорили Хейфицу, он ее не знал. Актриса из Киевского русского драматического театра. Мы с Кривицкой ее видели в «Варшавской мелодии» и были уверены в ней. По всем параметрам она подходила.
   – Давайте попробуем?
   – Давайте попробуем!
   Я полетел в Киев, и мы долго сидели у Ады Роговцевой дома. Я уговорил ее поехать на пробы и вместе с ней прилетел в Ленинград. Хейфиц снял пробу и понял, что это та актриса, которая ему нужна. Но в результате она неожиданно сказала, что не будет сниматься, у нее возникли сложности – была целая группа людей, которые призывали к «национальному самосознанию»: мол, русские фильмы, не надо тебе сниматься у москалей, ну и всякое такое…
   Опять мне пришлось ее уговаривать довольно долго: неделю-две. Уговорил. Она приехала. Мы начали снимать, и все шло гладко, бодро. Хейфиц был счастлив, все вокруг были довольны. И Адочка была рада, мы шли ей навстречу, снимали, когда она могла, потом поехали в Киев, чтобы она могла играть в театре, а днем сниматься. Все это было, все это было…
   Эта картина была хорошо принята в советских городах, на советском экране и она отвечала всем требованиям времени.
   Потом я снимал Аду у продюсера Жигунова в фильме «Ниро Вульф и Арчи Гудвин» в одной из новелл. Она никогда не забывала передавать мне приветы, когда приезжала в Ленинград на творческие вечера:
   – У меня здесь есть друг – Женечка Татарский!
   Я с ней дружу до сих пор и испытываю самые нежные чувства.
   И только много лет спустя… Как-то раз она мне сказала:
   – Женя, если можешь, помоги…
   Она тогда просила за дочку. Дочка тоже актриса, и что-то неудачно у нее складывалось, тогда все обнищали на Украине, надо было помогать.
   И вдруг горько-горько добавила:
   – …Если бы ты знал, что ты сделал, когда меня уговорил сниматься в «Салют, Марии»!
   – Что? Что я сделал? – испуганно спросил я.
   – Не ты сделал, а сделала я…
   – Что?
   – Аборт!
   – Ты с ума сошла!
   – Да не с ума я сошла, а тогда, я просто тебе не говорила, я должна была родить Катьку, но ты меня уговорил сниматься. И мне пришлось сделать аборт…
   Вот это был поступок! Это был гигантский поступок! А когда была премьера «Салют, Марии» в Киеве, то окружение Адочки воспринимало этот фильм как предательство с ее стороны. Для них это не был ни героизм, ни замечательная работа театральной актрисы в грандиозной картине большого режиссера.

Прыгай, трус!

   В той же картине снимался испанец: роль Пабло играл Анхель Гутьерес. Он был театральным режиссером, и к тому времени, когда его пригласили сниматься у Хейфица, он был режиссером театра «Ромэн» в Москве. Я с ним познакомился в коридоре театра «Ромэн», когда он кричал на Николая Сличенко:
   – Вы не артист! Вы ошибаетесь, если вы думаете, что вы артист, а никакой вы не артист!
   Я рассказываю про это, потому что у данного эпизода потом было продолжение.
   Этот фильм мы снимали в девяти экспедициях: в Крыму снимали дважды, во Львове, в Польше, в Кракове, в Киеве, в Москве. А в это время у меня родился сын. Жена меня потом упрекала:
   – Ты забыл ребенка!
   Но я делал карьеру. Ребенка я успел сделать, а теперь я делал карьеру.
   Это был мой первый фильм вторым режиссером у Хейфица.
   Мы снимали в Феодосии, а жили в Коктебеле. И вот Хейфиц приглашает меня для разговора, дает раскадрованную сцену, огромный эпизод в картине, и говорит:
   – Женя, такие сцены в Голливуде снимают вторые режиссеры, поезжайте снимать!
   Для меня это было очень почетно и ответственно!
   Отход войск Антанты из Крыма. Бегство белых. Герой и героиня на первом плане и человек четыреста – пятьсот на втором. Это не массовка, а «штучный товар» – актеры, одетые во французскую форму: моряки эскадры. Там были и французские моряки, и английские погонщики мулов, и лошади, и артиллерия. На рейде стояли военные корабли и дымили, вот-вот эскадра снимется с якоря. Беременная героиня с волнением наблюдает, как люди, пытающиеся бежать из Крыма, толпятся у ворот порта, а по ту сторону ворот – ее любимый, его играет Анхель. Он бежит к шлюпке, к причалу, бежит, бежит, бежит… Мы следим за ним. Анхель прыгает в шлюпку, и шлюпка отплывает. Крупный план героини, слезы на глазах… Эпизод закончен!
   Такая панорама одним планом, как в фильме «Летят журавли». Мы с Генрихом Маранджяном решили, что будет кран, который «держит» наших героев крупно, потом отъезжает и берет панораму порта, где масса людей, лошади, мулы, артиллерия, бегающие, кричащие и плачущие, и в истерике бьющиеся.
   Хейфица нет. Командую парадом я! У меня в руках микрофон. Не мегафон, а микрофон с громкоговорящей связью на весь порт! Я акцентирую на этом внимание, так как это имеет значение. Мы репетируем с Анхелем, а в шлюпке сидят шесть каскадеров, которым было сказано:
   – Спасти артиста, иностранного подданного! Как бы он ни прыгнул, куда бы он ни прыгнул, не дать ему разбиться!
   – Так точно! – ответили мне.
   Была приличная волна, шлюпку качало, но я был уверен в этих ребятах – они его поймают!