Евгений Зубарев. 990 000 евро

   Ганс встал, с грохотом отодвигая от себя тележку.
   – Ты чё, овца, «белочку» словила? Мне, правильному пацану, приказы зачитывать?
   Николь повела меня поближе к Гансу, и я пошел за ней, жадно вдыхая ее запах – нечто тревожное и одновременно сладкое. Этот запах хотелось намазывать на себя, чтобы он подольше оставался рядом.
   Мы добрались до гостиной, и там Николь ухватила за гимнастерку и Ганса тоже:
   – Слушайте сюда, вы, два тупых горбатых троглодита!.. Если у этого смазливого хорька есть документы на Михаила Прохорова, мы за неделю в местных клубах столько бабла нарубим, сколько вам, кретинам, за десять жизней не накорячить!
   Я промолчал, потому что тупой, а Ганс, заинтересованно глядя Николь под срез мундира, вымолвил:
   – У него в казарме права лежат. В тумбочке. Там все чин чинарем написано – Михаил Прохоров, Российская Федерация. А как ты с этой его малявы денег выкрутишь? – спросил он, как бы невзначай приобнимая Николь за талию.
   Она не стала отстраняться, позволяя обнять себя, но потом, когда Ганс уже начал пристраиваться к ней с серьезными намерениями, вкатила ему смачный щелбан в лоб и сказала:
   – Ты сейчас пойдешь в эту вашу казарму и принесешь его права. Только быстро.
   Ганс озадаченно потер лоб, потом обошел Николь, походя шлепнув ее по заднице, и встал передо мной:
   – Чего затих, пес кудлатый? Будем с этой падшей женщиной темные дела крутить или как?
   Я взглянул на падшую женщину.
   Николь отпустила мой воротник и тоже терпеливо ждала моего вердикта, закусив губу от напряжения.
   – До дембеля два месяца. Один хрен делать нечего, – сказал я Гансу. – Иди, короче. Заодно легенду там слепи для Суслика, типа нажрался я в дрезину, но завтра точно приползу.
   – Это уже двое суток будет, – возразил Ганс. – Тогда надо пузырь ставить. А если я потом еще раз свалю, то два пузыря нужно.
   Мы оба посмотрели на Николь, и она чуть не задохнулась от возмущения:
   – Ну вы даете, чмошники! Вас тут кормят-поят, да еще и трахают на халяву, а вам еще с собой подавай! Оборзели вы, служивые!
   – А где я сейчас пузырь возьму, женщина? – показал свои пустые карманы Ганс.
   – Без пузыря его легко в холодную закрыть могут, – поддакнул я, хотя, конечно, Суслик, наверное, отмазал бы и так. Старшина уже раз двадцать нам докладывал, как мы ему осточертели и какой бы он нам отвесил пендаль в направлении исторической родины, была б на то его воля. Но ведь приказ о демобилизации подписывает комбат, по представлению ротного, а старшина свое мнение может засунуть поглубже и держать там в холоде, чтоб не испортилось.
   Николь тряхнула мелированными кудряшками, смерив презрительным взглядом каждого из нас:
   – Да уж, пока такие гамадрилы служат в нашей армии, американские матери могут спать спокойно…
   Она порылась в сумочке, достала оттуда целую котлету тысячных купюр и отмусолила одну купюру Гансу.
   – На, гусар, бери.
   Ганс цапнул деньги, не моргнув глазом, хотя я бы, наверное, постеснялся – и анекдот на этот счет есть соответствующий.
   – Ну, я пошел? – спросил Ганс, пошло мне подмигивая.
   – Иди, – скомандовала Николь. – Только сразу сюда возвращайся, нам же еще до вечера надо будет карту на его права зарегистрировать.
   – Да ты прям хакер в трусах, – похвалил ее Ганс на прощание, задержался взглядом на тележке с деликатесами и, тяжело вздохнув, вышел в коридор.
   Я подумал, что пожрать и в самом деле не мешает, но только я уселся в кресло рядом с тележкой и начал орудовать вилкой, высматривая себе жратву попонятее, как дверь номера снова распахнулась, и в гостиную вбежал запыхавшийся Ганс.
   – Михась, спалили нас здесь! Акула, вепрь краснорожий, у выхода засаду устроил, я еле ноги унес.
   Николь холодно посмотрела на Ганса.
   – Ты что, еще и в розыске, парниша? Кота снасильничал или у бабки пенсию отнял?
   Ганс, демонстративно игнорируя девицу, прошел к окну.
   – Здесь ведь задний двор, братуха? Ну да, так и есть, задний.
   Он одним движением распахнул окно и неожиданно ловко перебросил свое грузное тело через подоконник. До нас донесся смачный шлепок, вроде как кальмар упал с пятнадцатого этажа.
   Мы с Николь одновременно подбежали посмотреть, как он там плюхнулся, но Ганс уже стоял на ногах и делал нам ручкой с газона.
   – Ждите к обеду! – крикнул он на прощание и пошел пружинистой походкой от плеча, точно зная, что мы смотрим ему вслед.
   Однако, реабилитировался пацан перед подругой.
   Николь так на него смотрела, что мне даже стало немного завидно, и я вернулся к тележке со жратвой, чтобы не видеть этого восхищенного взгляда.
   На меня так смотрели только раз в жизни – вчера, когда моя фамилия разнеслась по столикам ночного клуба. Но ведь это совсем не то – там ведь не мною восхищались, а моим прототипом.
   А ведь хочется, чтобы на тебя смотрели и таяли.

Глава третья

   Николь погнала меня в ванную, но вовсе не затем, о чем я немедленно подумал. Хотя она тоже явилась туда и внимательно смотрела, как я моюсь, указывая, где я схалтурил, и требуя от меня старательности так, как в прекрасном детстве не требовала от меня родная мать.
   – Вот здесь отмой как следует, животное. И здесь не лажай, скотина! А уши! А шея! Мля, ты чего, детсадовский? Тебя что, в детстве шею мыть не научили?
   Я терпел ее там минут пять, не больше – пока не понял, что давать мне в ванной она не будет. А как понял, так сразу встал, как есть мокрый и в пене, вытолкал ее из ванной и захлопнул дверь.
   «Шея», «уши»… Когда солдату прикажете красоту наводить, если он с утра до вечера пьяный ходит, в думах о родине и оставленной на гражданке беззаботной жизни?
   Хотя, конечно, разных чушков я сам не любил – бывало, увидишь такого нечистого лося, что канает в грязном ватнике в столовую, где люди, между прочим, здоровую пищу принимают, так сразу без лишних разговоров в хохотальник ему заряжаешь. И никто не обижается, кроме самых тупых, потому что про гигиену все наслышаны – по телевизору мозги так промыли, как комбат на плацу не промоет. Кому охота потом керосином или, прости господи, собственной мочой здоровье выправлять, изгоняя из тела дьяволов, как советуют в ток-шоу.
   Я вышел из ванной, вытираясь полотенцем на ходу. Николь ждала меня в спальне, выложив на застеленную кровать подозрительный пыточный набор.
   – В дантиста играть будем? – На всякий случай я притормозил за пару метров до кровати.
   – Ага. И в гинеколога, – ухмыльнулась она, яростно пощелкав маникюрными ножницами.
   Я уже говорил, что бываю очень тупым? Так вот, я ничего не понял, пока она не объяснила, что с такими клешнями, как у меня, олигархов не бывает даже среди чернобыльских мутантов. И принялась ловко исправлять положение, щелкая всякими блестящими штучками с удивительной для юной шлюхи сноровкой.
   Не скажу, что это было противно, но некая тревога меня не отпускала – я, к примеру, представил, как сейчас в номер вломится Ганс и увидит, что я себе позволяю. Неудобно получится – и так пацан переживает за компанию, а если еще при нем без всякого стыда боевому товарищу тюнинг наводят, как какому-нибудь содомиту гламурному, может и в крайность впасть. Или драться полезет, а я сейчас что-то не в форме, боюсь, не удеру. Хорош я буду, олигарх пехотный, с полированными ногтями и фингалом под каждым глазом.
   Я едва не задремал под мерное жужжание и тихое пощелкивание, так что, когда Николь громко сказала мне: «Все! Ну-ка, встань и пройдись», я вздрогнул и непонимающе смотрел на нее, пока она не столкнула меня с кровати.
   Я встал, прошел возле нее пару раз носом вперед, как ходят дорогие тетки по подиумам, потом отбросил полотенце и решительно взял ее за плечи – расшевелила она меня с утра, зараза, а случая расслабиться все не представлялось.
   Николь с довольной гримасой осмотрела меня всюду, особо придирчиво глазея на мои ноги и почему-то на спину, а потом вздохнула:
   – Подожди, животное, еще не все. Сейчас будем под мышками брить.
   У меня, разумеется, опять все упало.
   – Ты что несешь, женщина? Какие подмышки? А как я потом в баню с пацанами явлюсь?
   Николь поморщилась:
   – В баню, кретин, надо не с пацанами, а с бабами ходить. А бабам твои бритые подмышки будут даже в тему – за человека примут, глядишь, лишний раз отсосут. Уж поверь мне – я знаю.
   Мы начали спорить, но она опять меня переспорила, предложив натуральный обмен – я соглашаюсь на надругательство с подмышками и визит в парикмахерскую, а она потом разрешает мне надругаться над ней без презерватива.
   Она сделала это с моими подмышками, снова загнав меня в ванную, и именно тогда к нам в номер снова постучали.
   Николь нахмурилась и строго сказала:
   – Сиди здесь, не дергайся. Можешь пока еще раз помыться – хуже не будет.
   Потом она вышла, и я услышал несколько приглушенных голосов из гостиной. Голоса звучали тихо и вежливо, но упрямо и настойчиво – с такими интонациями обычно просят денег уличные попрошайки, и я сразу догадался, что к нам явились клерки со счетами за номер.
   Впрочем, Николь их довольно быстро отбрила – когда я второй раз за это утро вылез из ванны, с отвращением обтираясь мокрым с прошлого раза полотенцем, Николь сидела в кресле с телефоном в руках и напряженно смотрела в потолок.
   – Демиурги приходили? – вспомнил я ее комментарии.
   – Ага, – рассеянно кивнула она. – Демиурги, копрофаги, некрофилы, адвокаты…
   Я подивился этому странному перечислению, возвращающему меня в полузабытую гражданскую жизнь, но комментировать ничего не стал, усевшись в кресло рядом с ней.
   Николь повернулась, и ее миловидное лицо вдруг исказили жесткие, резкие черты:
   – Значит, так, пацан ты мой нереальный. Я сейчас звоню одному знакомому барыге, ты его, кстати, видел уже. И если он вписывается в эту тему, ты уже никуда не спрыгиваешь, понял? Работаем вместе, и никаких виляний жопой!
   Я пожал плечами – мне действительно было все равно. Если Ганс договорится с Сусликом, мы можем до самого приказа бродить по столичным кабакам – главное, больше Акуле на глаза не попадаться.
   Я открыл было рот, чтобы рассказать Николь об этом, но она властно подняла руку, приказывая мне молчать, и заговорила в телефон каким-то незнакомым, твердым и уверенным до дерзости голосом:
   – Здравствуй, дорогой! Проснулся? Уже на совещании? Трудолюбивый ты мой, у меня есть тема. Вот именно с этими рейнджерами тема. Да, еще в «Хошимине», в апартаментах. Да, вторые сутки тоже надо оплатить и третьи, как минимум. Ну не зуди, любимый – если тема выгорит, ты получишь в сто раз больше! Бля, я говорю, в тысячу раз больше получишь, ты же меня знаешь! Да, с этим самым. Давай по телефону без фамилий. Похож – не то слово. Один в один просто, я его тут подчистила в разных местах – теперь приодеть осталось и все, город наш. Нет, гардероб я уж, так и быть, сама оплачу, не печалься. С тебя апартаменты и еще надо будет подсветить нас вечером, в тусне. Кстати, а где наш прототип сейчас обретается? Где? Ха-ха, а мужики-то не знают! Значит, у нас месяц есть, как минимум. Что? Пигмалион? Смешно, да, сейчас понимаю. Ну ладно, целую. Там тоже целую. Хорошо, завтра точно поцелую везде. Все, бывай!
   Она отключила трубу, но по-прежнему смотрела в потолок, игнорируя мое напряженное молчание.
   Я скромно кашлянул, чтобы напомнить о своем существовании, и Николь повернулась ко мне:
   – Слушай, а ты вроде не совсем полный идиот, как твой приятель? Словарный запас у тебя побогаче. Учился, что ли, или так, по подворотням нахватался?
   Я остолбенел от возмущения – клубная шлюха критикует мой словарный запас!
   Николь заметила мою реакцию и взяла тоном пониже:
   – Да ладно, не трепыхайте так крылами, корнет. Ты скажи лучше, писателя такого, Шоу, читал когда-нибудь?
   Я расправил плечи и, гордый от распирающих меня познаний, торжественно переспросил:
   – Которого – Бернарда или Ирвина?
   Николь похлопала маленькими ладошками у меня перед носом и удовлетворенно кивнула:
   – Слава богу, нашего Пигмалиона хотя бы языку учить не придется.
   До меня наконец дошло, что именно она хотела спросить, и я неуклюже сострил:
   – В первоисточнике все свадьбой закончилось. Ты меня в финале тоже замуж выдашь?