Страница:
– Катись уже, Зарубин. Надоел ты мне хуже горькой редьки.
В ее словах присутствовало непонятное мне раздражение, которое трудно было объяснить даже неприятием той самой моей шутки с микрофоном, возможно, и впрямь дурацкой.
Я медленно вылез наружу, потом открыл переднюю дверь и присел возле Марты. Мне показалось, что она спала.
– Пока, мадемуазель, – сказал я ей, акцентированно вздыхая и целуя ее наугад, куда пришлось. Пришлось в ухо.
– Она давно уже мадам, – неожиданно злобно ответила за Марту Ленка.
Ленка наклонилась к пассажирской двери и вдруг резко захлопнула ее перед самым моим носом.
Машина тут же рванула вперед по пустой улице, и до меня наконец дошло, что Ленка банально ревнует. Ревнует меня к Марте.
Вот те раз, подумал я.
А вот те два, это что же я скажу Петру в оправдание. Он ведь ни за что не поверит в такую причудливую историю. Да еще, кстати, не факт, что я захочу ему все это рассказывать.
Глава девятая
Глава десятая
В ее словах присутствовало непонятное мне раздражение, которое трудно было объяснить даже неприятием той самой моей шутки с микрофоном, возможно, и впрямь дурацкой.
Я медленно вылез наружу, потом открыл переднюю дверь и присел возле Марты. Мне показалось, что она спала.
– Пока, мадемуазель, – сказал я ей, акцентированно вздыхая и целуя ее наугад, куда пришлось. Пришлось в ухо.
– Она давно уже мадам, – неожиданно злобно ответила за Марту Ленка.
Ленка наклонилась к пассажирской двери и вдруг резко захлопнула ее перед самым моим носом.
Машина тут же рванула вперед по пустой улице, и до меня наконец дошло, что Ленка банально ревнует. Ревнует меня к Марте.
Вот те раз, подумал я.
А вот те два, это что же я скажу Петру в оправдание. Он ведь ни за что не поверит в такую причудливую историю. Да еще, кстати, не факт, что я захочу ему все это рассказывать.
Глава девятая
По случаю среды, дня выхода нашего еженедельного интеллигентного недоразумения, редакция была пуста. Впрочем, на шум хлопающей двери лифта откликнулся Вова, высунувший заспанную с утра голову в коридор из своей норы, приемной редактора.
– A-а, Зарубин явился! Ну все, кранты тебе, – сказал он и поманил меня своим ухоженным, похоже, что даже наманикюренным, пальцем за собой.
В приемной Вова сел за свой стол и показал на серый клочок бумаги, к которой был прикреплен конверт с хорошо читаемым адресом: Арбитражный суд Санкт-Петербурга.
– Повесточка тебе пришла, «пейсатель»! Расписывайся вот тут. – Вова показал, где я должен расписаться, и я вдруг услышал облегченное «уф», раздавшееся откуда-то из-за сейфа.
Я расписался, и действительно из-за сейфа показался унылого вида мужичок. Он сидел там на стуле совершенно недвижимо, как лягушка в зимнем анабиозе.
– Расписались? – неожиданно злобно зыркнул на меня мужичок, потом быстро вскочил, цапнул жилистой рукой повестку, отделил половину листочка мне и торжественно заявил, стоя уже в дверном проеме: – Теперь не отвертитесь от правосудия! – после чего выбежал за дверь.
Я уставился на повестку, морщась от очередного приступа похмелья.
В повестке гр. И. Л. Зарубину предлагалось явиться в суд на слушание дела о возмещении морального и материального вреда ООО «Санкт-Петербургский пельменный завод».
– Это насчет чукчей? – с плохо скрываемым торжеством спросил меня Вова, а потом отвернулся, внезапно хлопнув по столу перевернутой коробкой из-под бумаги для ксерокса. Потом он хлопнул по столу коробкой еще раз, потом еще.
Я с минуту смотрел, что он делает, но так и не понял. Каждый удар эхом отдавался в больной с перепоя голове – это очень раздражало и мешало сосредоточиться.
– Ты чего делаешь? – спросил я его, убирая повестку в карман.
– Мух ловлю, – отозвался Вова, озабоченно водя по сторонам быстрыми, цепкими глазками.
– Зачем? Для рыбалки?
– Нет. Для опыта, – отмахнулся он от меня коробкой и вдруг снова яростно треснул ею по столу.
– Для какого еще опыта? – не понял я, впрочем, направляясь к выходу. Этот идиотский разговор вдруг начал меня сильно утомлять.
– Для опыта ловли мух, – отчетливо произнес Вова мне вдогонку и снова шваркнул коробкой по столу, отчего голова моя разболелась совсем не на шутку.
Я даже говорить ничего не стал и крутить у виска тоже, а просто пошел к себе, вспоминая по дороге текст искового заявления от имени работяг пельменного завода, действительно больше похожего на пародию, чем на юридический документ.
Как же суд мог принять такой вздорный иск к рассмотрению?
В кабинете я быстро разделся, включил компьютер и некоторое время бродил по Сети в поисках судебной практики по сходным делам. Я нашел два подходящих дела, и в обоих случаях истцам было отказано – именно за неверно сформулированные исковые требования.
Я тут же успокоился и начал думать о работе. Потом я вспомнил, что думать мне сейчас надо не о работе, а о халтуре, и начал думать про развлечения новых русских снобов. Увы, идей не родилось ни одной.
Придумать целый журнальный разворот про отдых оказалось неожиданно сложно. Сложно лично для меня – я подумал, что так давно не отдыхал, что даже думать об отдыхе разучился. А переписывать тексты о банальных развлечениях из таблоидов мне не хотелось по двум причинам – во-первых, Миша это не купит, а во-вторых, я и сам не хотел бы торговать тухлятиной. Мне подумалось, что, если тексты хорошо пойдут, их можно будет потом издать вместе оригинальной книжкой и заработать денег. Но для оригинальной книжки нужны оригинальные тексты.
После часового сидения в редакции перед включенным монитором я выдал на гора лишь скромную вводку:
Кстати, а отчего молчит телефон? В день выхода газеты его всегда распирает от желающих высказаться по всем вопросам сразу, а тут – такая тишина.
Я взял трубку в руки и включил ее – ну, так и есть. Гудка не было.
Тут же дверь отворилась, и мне явилась голова. Вовы, разумеется.
– У тебя что, телефон работает? – спросил он удивленно, глядя на трубку в моих руках.
– Да нет, как раз молчит, – ответил я. – А что, не должен?
– Не должен, – весело ответил Вова. – Нам за долги его рубанули, не меньше чем на наделю.
– Почему на неделю?
– Потому что начальство только через неделю из своих заграниц явится, что тут непонятного, – пожал он плечами и исчез за дверью. Потом дверь снова открылась, и Вова показался еще раз: – Слушай, я чего спросить хотел – у тебя знакомых гаишников нету? Меня вчера ночью, второй раз за год, за пьянку тормознули, теперь железно без прав придется жить. Что сделать можно, а?
Так это он мух ловил с перепоя, дошло до меня очевидное.
– На лошадь садись, – равнодушно посоветовал я. – А друзей-гаишников у меня нет и быть не может.
– Помощи от тебя – как от козла молока! – хлопнул дверью Вова так, что затряслись полки в кабинете. В голове у меня опять загудело.
Возможно, от этого удара меня и осенило. Я повернулся к компьютеру и с лихорадочной быстротой начал набирать текст:
Дверь кабинета снова распахнулась, и ко мне ворвалась разъяренная донельзя Марта. Она стремительно прошла к столу у окна, который мы решили считать ее собственностью, и уселась на него сверху, повернув ко мне расстроенное лицо.
– Какие же люди идиоты! Это что-то! – поздоровалась со мной Марта.
Я потянул носом воздух, но она отмахнулась:
– Да трезвая я, не зуди. Представляешь, опять на этом идиотском переходе, ну через Невский, возле площади Восстания, сейчас тетку задавили! Ты ж писал уже этим уродам в Управление, что же они, падлы, делают, а? Прям у меня на глазах задавили! Господи, как она кричала, ее почти пополам порвало, а она по асфальту ползает и кричит: «Люди, спасите, у меня детки малые сиротами остались!» Это же просто пиздец какой-то, – всхлипнула вдруг Марта и потом разрыдалась в голос.
– Ты снимала? – спросил я.
– Разумеется, – сквозь слезы ответила Марта. – Плачу и снимаю, плачу и снимаю, как дура последняя.
Она сунула мне флеш-карту, и я скачал фотографии на сервер. Смотреть на них я не стал – не люблю себя расстраивать без надобности.
– Я потом к гаишникам поднялась, – продолжила Марта, уже почти успокоившись. – Ну, знаешь, где у них там пост, на втором этаже. Говорю им, что вы, суки, делаете, почему никогда зеленый пешеходам не включаете. А они мне говорят – каждая дура тут нас учить будет, как автомобильное движение регулировать. Нам велено в первую очередь машины пропускать, чтобы пробок не было. Видите, сколько людей в машинах желает через площадь проехать. А я им говорю – а тех пешеходов, что желают Невский живыми перейти, вы за людей не считаете? А они мне говорят – какие же это люди, это же пешеходы! Иди, говорят, отсюда, дура, не мешай работать.
Тут я заинтересовался – не такой Марта человек, чтобы оставить грубость в свой адрес без ответа.
– И ты что им сказала?
– Я не сказала, я сделала, – ответила Марта и показала мне испачканную в чем-то красном руку.
– Я ближайшему козлу по морде кофром съездила, а когда второй подбежал, ногтями ему морду отрихтовала.
– А потом? – озаботился я последствиями нападения на должностное лицо при исполнении.
– А потом смылась, разумеется. Чтоб, значит, не мешать людям работать.
Она поставила кофр с аппаратурой рядом с собой на стол, открыла его осторожно и принялась озабоченно там копаться, оценивая нанесенные ударом разрушения.
Я ничего не стал расспрашивать про Ленку, а Марта явно не собиралась сама рассказывать мне о прошедшей ночи.
Я смотрел на ее сосредоточенное лицо, сжатые в гневе губы, тонкие пальцы, осторожно перебирающие объективы и всякую прочую фотографическую муру, и думал о том, какая Марта молодчина. Она не прошла мимо, увидев очевидное зло, как прошли бы девяносто процентов ее соотечественников. Она сделала свою работу, зафиксировав последствия зла, чего бы не сделали, из страха перед реакцией обывателя, девяносто процентов репортеров. Но это не все. Марта еще выразила свое отношение к этому злу так, что зло до сих пор утирается кровавыми соплями, – а этого ведь вообще почти никто не делает, даже под угрозой смертельной расправы. Эх, если хотя бы десять процентов людей вели бы себя так же, как Марта, в мире давно бы не осталось никакого зла – оно бы просто не устояло перед таким напором.
Хотя какие еще десять процентов – Марта такая одна. И я очень рад, что она рядом. Потому что мне с ней хорошо.
– Мне с тобой хорошо, Марта. Ты мне очень нравишься, Марта, – сказал я вслух, зажмурившись, потому что знал, что за этим последует.
Последовала керамическая кружка, которая впечаталась в стенку в сантиметре от моей головы. Мимо, слава богу.
Я открыл глаза. Марта стояла рядом, тяжело дыша:
– Зарубин, твою мать!
Я поднял голову и посмотрел ей в глаза:
– Да, дорогая коллега. Ты опять ругаешь мою мать? Но ведь она не виновата, что я такой уродился! С ее стороны это было чистой воды любопытство… Зато вот ты, – вскричал я с укором, – совсем не любопытная! Как какая-нибудь жаба из гламура.
Гламурных жаб Марта не переваривала органически, и тяжелее оскорбления ей было трудно нанести. Но она промолчала, вернувшись к своему столу.
Опять распахнулась дверь, и в кабинет вошел Вова, целиком, даже с ногами и еще какой-то полотняной сумкой, очень тяжелой, судя по тому, с какой натугой он дотащил и поставил ее на стол передо мной.
Кроме сумки, в руках у Вовы был распечатанный конверт, но его он мне просто отдал в руки.
«Уважаемый Иван Зарубин! – прочитал я. – Ваша статья про цепочку странных похищений граждан чукотской национальности потрясла нас чрезвычайно. Показательно, что только ваше издание осмелилось опубликовать этот материал, а все прочие городские газеты, как всегда, отстаивали собственные, сугубо эгоистические интересы или интересы своих хозяев. Поэтому мы, сотрудники ЗАО „Чукотская Консалтинговая Группа“, хотим выразить вам свое восхищение и передать вам наши скромные выражения своих чувств. Пишите еще, пожалуйста!»
Вова все это время стоял рядом навытяжку, поглядывая то на меня, то на сумку.
– А в сумке что? – спросил я, возвращая письмо Вове. Письмо он теперь должен подшить навечно в папку под названием «Редакционная переписка».
– А в сумке то, что надо, – туманно ответил Вова, но тут Марта на минутку отвлеклась от своего кофра и заглянула в сумку на моем столе.
– О-о-о! – сказала она и быстро вернулась на свое место. Она достала мобильный телефон и, отвернувшись к окну, стала негромко разговаривать с каким-то не очень понятливым собеседником. Во всяком случае, время от времени Марта, повысив голос, интересовалась у невидимого абонента: «Я буду занята, что тут непонятного?»
До меня вдруг дошло, что еще девять сюжетов в рубрику «Отдых» для «Интершума» мне, скорее всего, сегодня не доведется написать.
Вова посмотрел на меня строго и не менее строго спросил:
– Когда начинаем?
Тут отворилась дверь в кабинет, и зашла культурная Аня Шумилова. Она всплеснула ручками, глядя на сумку на моем столе, и, озабоченно глядя на часы, спросила у меня:
– Когда начинаем?
Тут я, конечно, встал и сказал то, что следовало:
– Значит, так, граждане алкоголики! Пить некогда! У меня, в отличие от вас, бездельников, работы еще невпроворот, – все присутствующие, даже Марта, уставились на меня с такими лицами, что я немедленно уточнил: – Ну ладно, на два часа у меня работы есть точно. Все остальное – потом. Понятно?
Народ понимающе заулыбался, а Анечка, как самая непосредственная, уточнила:
– Через два часа будет семнадцать ноль-нуль. Значит, тогда и начнем!
Они с Вовой быстро вышли, а потом Марта наконец выключила свой телефон и спросила:
– Ты для Миши, что ли, стараешься?
Я кивнул и с гордостью показал Марте на экран, где красовался текст про Джипа. Марта подошла, присела на краешек моего кресла и стала читать с экрана.
Я почувствовал волнующий запах ее духов неведомой мне марки, а потом стал смотреть на ее грудь, для которой, разумеется, не нашлось достойного лифчика, а потому она была просто небрежно прикрыта красным бархатным топиком. Еще один кусок красного бархата обнимал восхитительные бедра Марты, и некоторое время я смотрел только на них.
– Неплохо, – наконец сказала она, повернувшись ко мне всем телом. – Эх, Ваня-Ваня, – посетовала она неожиданно, мягко упершись мне в плечо руками.
Я замер, глядя уже куда-то в пол, в тревожном ожидании развязки. Но Марта больше не двигалась, и тогда я поднял голову и стал неотрывно смотреть прямо ей в глаза.
Она еще раз взглянула на экран, улыбнулась, а потом провела рукой по моим черным курчавым волосам.
– Хорошо ты пишешь, Ваня, – сказала мне Марта снова. – Просто, бляха-муха, Пушкин нашего времени. И экстерьер у тебя соответствующий, – обрадовала она меня, успокаивающе поглаживая мою кучерявую голову уже двумя руками одновременно.
Тут я не выдержал и тихонько зарычал, попытавшись ненавязчиво расстегнуть Марте юбку. Хотя было бы чего там расстегивать – плавали, знаем. Из-под таких юбок достаточно выудить трусики, а дальше эти юбки уже ничуть не мешают процессу, даже напротив, только способствуют ему – как достойное оформление истинной страсти.
Марта совсем не противилась мне, и я наконец сделал с ней то, что давно собирался, – задрал на ней юбку, а потом стянул с ее восхитительных бедер поразительно тонкие, даже какие-то бумажные кружевные трусики. Потом я встал с кресла и, мягко направляя ее тело руками, положил на свой рабочий стол, прямо на ее чудесный плоский голый животик.
Марта послушно легла и даже сама немного раздвинула свои замечательные ноги навстречу мне, но вот дальше у нас ничего не вышло. Марта не принимала меня, не принимала категорически, а делать ей больно я не хотел.
Минут через десять безуспешной возни я поцеловал ее в столь желанные упругие бедра и грубо сказал:
– Одевайся уже, сколько можно тебя ждать. Мне, вообще-то, работать надо.
Марта быстро и молча оделась, а потом уселась за свой стол. Там она включила ноутбук и тихонько ушла в Интернет, так тихо, что уже через полчаса я вообще забыл о ее существовании.
Некоторое время я таращился в экран, не понимая, что я там должен увидеть, и думая черт знает о чем. Потом я собрался и начал думать о деньгах – о том, что, если я не заработаю эти вшивые две сотни за рубрику развлечений, мне придется очень непросто, а обоим спиногрызам как минимум на месяц придется забыть о целой куче привычных удовольствий.
Это подействовало – мысли разбрелись по разным закоулкам, но одна потом вернулась и принесла мне классную идею. Я мельком глянул на пол, полюбовался на осколки кружки и тут же принялся строчить текст:
– А я еще один сюжетик сочинил.
Марта с видимым усилием вынырнула из Сети и повернулась на минутку ко мне.
– Ты молодец, – сказала она, впрочем, довольно равнодушно и снова уткнулась в свой ноутбук.
Я обиженно промолчал, но потом все-таки спросил:
– Неужто я так тебе противен, что у нас никогда ничего не получится?
Марта опять с усилием оторвалась от Интернета, а потом даже встала с кресла, подойдя ко мне вплотную. Она положила руки мне на плечи и ткнула меня носом в свою красную плюшевую юбку:
– Я не могу отвечать за то, что происходит там.
Я посмотрел на ее юбку внимательно и подумал о том, что готов повторять все то, что уже недавно делал, снова и снова, только ради того, чтобы иметь возможность целовать Марту в ее замечательные ноги и прочие интересные места.
Она будто почувствовала мои мысли:
– Ваня, это бессмысленно. Ничего не выйдет. И я тебе уже сто раз объясняла, почему. Ты, наверное, хороший парень, зато я – плохая баба. И потому…
Тут как раз без стука отворилась дверь, и в кабинет вошла Аня:
– Семнадцать ноль-нуль, – прокуковала она торжественно, мельком взглянув на нас с Мартой, а потом замерла в дверях как изваяние, уже откровенно не сводя глаз с сумки, в которую я, кстати, так и не заглянул.
– Начинаем! – неожиданно заорала во весь голос Марта, обернувшись к дверям, и оттуда вдруг действительно повалил разный редакционный люд, включая курьеров и корректоров. Как будто электричка подъехала, ей-ей.
Марта чуть отстранилась от меня и буркнула, указывая на толпившихся в кабинете коллег:
– Смотри, как тебя все любят, дурачина.
Я сказал «ага», встал с кресла и пошел открывать бутылки.
– A-а, Зарубин явился! Ну все, кранты тебе, – сказал он и поманил меня своим ухоженным, похоже, что даже наманикюренным, пальцем за собой.
В приемной Вова сел за свой стол и показал на серый клочок бумаги, к которой был прикреплен конверт с хорошо читаемым адресом: Арбитражный суд Санкт-Петербурга.
– Повесточка тебе пришла, «пейсатель»! Расписывайся вот тут. – Вова показал, где я должен расписаться, и я вдруг услышал облегченное «уф», раздавшееся откуда-то из-за сейфа.
Я расписался, и действительно из-за сейфа показался унылого вида мужичок. Он сидел там на стуле совершенно недвижимо, как лягушка в зимнем анабиозе.
– Расписались? – неожиданно злобно зыркнул на меня мужичок, потом быстро вскочил, цапнул жилистой рукой повестку, отделил половину листочка мне и торжественно заявил, стоя уже в дверном проеме: – Теперь не отвертитесь от правосудия! – после чего выбежал за дверь.
Я уставился на повестку, морщась от очередного приступа похмелья.
В повестке гр. И. Л. Зарубину предлагалось явиться в суд на слушание дела о возмещении морального и материального вреда ООО «Санкт-Петербургский пельменный завод».
– Это насчет чукчей? – с плохо скрываемым торжеством спросил меня Вова, а потом отвернулся, внезапно хлопнув по столу перевернутой коробкой из-под бумаги для ксерокса. Потом он хлопнул по столу коробкой еще раз, потом еще.
Я с минуту смотрел, что он делает, но так и не понял. Каждый удар эхом отдавался в больной с перепоя голове – это очень раздражало и мешало сосредоточиться.
– Ты чего делаешь? – спросил я его, убирая повестку в карман.
– Мух ловлю, – отозвался Вова, озабоченно водя по сторонам быстрыми, цепкими глазками.
– Зачем? Для рыбалки?
– Нет. Для опыта, – отмахнулся он от меня коробкой и вдруг снова яростно треснул ею по столу.
– Для какого еще опыта? – не понял я, впрочем, направляясь к выходу. Этот идиотский разговор вдруг начал меня сильно утомлять.
– Для опыта ловли мух, – отчетливо произнес Вова мне вдогонку и снова шваркнул коробкой по столу, отчего голова моя разболелась совсем не на шутку.
Я даже говорить ничего не стал и крутить у виска тоже, а просто пошел к себе, вспоминая по дороге текст искового заявления от имени работяг пельменного завода, действительно больше похожего на пародию, чем на юридический документ.
Как же суд мог принять такой вздорный иск к рассмотрению?
В кабинете я быстро разделся, включил компьютер и некоторое время бродил по Сети в поисках судебной практики по сходным делам. Я нашел два подходящих дела, и в обоих случаях истцам было отказано – именно за неверно сформулированные исковые требования.
Я тут же успокоился и начал думать о работе. Потом я вспомнил, что думать мне сейчас надо не о работе, а о халтуре, и начал думать про развлечения новых русских снобов. Увы, идей не родилось ни одной.
Придумать целый журнальный разворот про отдых оказалось неожиданно сложно. Сложно лично для меня – я подумал, что так давно не отдыхал, что даже думать об отдыхе разучился. А переписывать тексты о банальных развлечениях из таблоидов мне не хотелось по двум причинам – во-первых, Миша это не купит, а во-вторых, я и сам не хотел бы торговать тухлятиной. Мне подумалось, что, если тексты хорошо пойдут, их можно будет потом издать вместе оригинальной книжкой и заработать денег. Но для оригинальной книжки нужны оригинальные тексты.
После часового сидения в редакции перед включенным монитором я выдал на гора лишь скромную вводку:
«Отдыхать и веселиться любит каждый, но далеко не каждый способен делать это так восхитительно отвязно, как новое поколение отечественных бизнесменов. Счастливые: у них есть море фантазии и океан наличных.Дальше сомневающимся следовало быстренько ознакомиться с десятью удивительными историями на очевидную тему, но тут у меня случился какой-то невиданный ступор. Я отвел глаза от раздражающего мерцания монитора и взглянул на телефонную трубку, лежавшую рядом.
Кто сомневается, убедитесь сами».
Кстати, а отчего молчит телефон? В день выхода газеты его всегда распирает от желающих высказаться по всем вопросам сразу, а тут – такая тишина.
Я взял трубку в руки и включил ее – ну, так и есть. Гудка не было.
Тут же дверь отворилась, и мне явилась голова. Вовы, разумеется.
– У тебя что, телефон работает? – спросил он удивленно, глядя на трубку в моих руках.
– Да нет, как раз молчит, – ответил я. – А что, не должен?
– Не должен, – весело ответил Вова. – Нам за долги его рубанули, не меньше чем на наделю.
– Почему на неделю?
– Потому что начальство только через неделю из своих заграниц явится, что тут непонятного, – пожал он плечами и исчез за дверью. Потом дверь снова открылась, и Вова показался еще раз: – Слушай, я чего спросить хотел – у тебя знакомых гаишников нету? Меня вчера ночью, второй раз за год, за пьянку тормознули, теперь железно без прав придется жить. Что сделать можно, а?
Так это он мух ловил с перепоя, дошло до меня очевидное.
– На лошадь садись, – равнодушно посоветовал я. – А друзей-гаишников у меня нет и быть не может.
– Помощи от тебя – как от козла молока! – хлопнул дверью Вова так, что затряслись полки в кабинете. В голове у меня опять загудело.
Возможно, от этого удара меня и осенило. Я повернулся к компьютеру и с лихорадочной быстротой начал набирать текст:
«„Поехали по домам?“ – Владимир Ныткин, петербургский бизнесмен, прощается с друзьями в ресторане и уходит, привычно помахивая сложной комбинацией кожаных ремешков и пряжек. Его соседи по столику тоже встают и отправляются к выходу, но в руках у них обычные автобрелоки.Я вдумчиво перечитал написанное и понял, что получилось хорошо. Как всегда после таких мыслей, следом меня посетила мысль о том, что за хорошую работу неплохо бы и хорошо получать. Но эту мысль я тут же отбросил как бесперспективную – Миша человек конкретный, и, раз мы договорились на две сотни за разворот, он с этой суммы уже не сдвинется ни на цент.
Разница между друзьями становится еще очевиднее на стоянке перед ночным клубом. Там приятели Вовы рассаживаются по своим железным коням, а Вова карабкается на коня настоящего. Коня выводят под уздцы местные охранники, с трудом сдерживая раздражение.
– Вот ведь как Вована гаишники достали, – кивает из салона своей „ауди“ Жора Ляпин, один из приятелей наездника.
Этой зимой Владимир трижды вынужден был выкупать права и дважды автомобиль, попадаясь пьяным за рулем слишком проницательным офицерам ГИБДД. В конце концов Вова устал бороться с судьбой и, нарвавшись в очередной раз на соловья-разбойника у Дворцового моста, швырнул права в Неву и купил на том же самом месте лошадь.
Цыганка Софья, зарабатывающая верховыми прогулками туристов возле Эрмитажа, легко согласилась на обмен: ей 1500 – все, что наскреб Вова по карманам, а Вове – лошадь с символическим именем Джип. Конечно, судя по цене, Вова купил отнюдь не арабского скакуна, с другой стороны, он и сам не шейх арабский.
Былых проблем у Вовы теперь нет, даже с ночной парковкой: он живет в Озерках, в собственном коттедже, и у Джипа имеется теплый гараж, пардон, конюшня.
Но возможность пить за рулем однажды сыграет с Вовой злую шутку. Он уже дважды захаживал в гости к приятелям верхом. Один раз на третий этаж, а в последний раз – на девятый.
Джипу хоть бы что, а вот соседи пугаются, особенно если в лифте и ночью».
Дверь кабинета снова распахнулась, и ко мне ворвалась разъяренная донельзя Марта. Она стремительно прошла к столу у окна, который мы решили считать ее собственностью, и уселась на него сверху, повернув ко мне расстроенное лицо.
– Какие же люди идиоты! Это что-то! – поздоровалась со мной Марта.
Я потянул носом воздух, но она отмахнулась:
– Да трезвая я, не зуди. Представляешь, опять на этом идиотском переходе, ну через Невский, возле площади Восстания, сейчас тетку задавили! Ты ж писал уже этим уродам в Управление, что же они, падлы, делают, а? Прям у меня на глазах задавили! Господи, как она кричала, ее почти пополам порвало, а она по асфальту ползает и кричит: «Люди, спасите, у меня детки малые сиротами остались!» Это же просто пиздец какой-то, – всхлипнула вдруг Марта и потом разрыдалась в голос.
– Ты снимала? – спросил я.
– Разумеется, – сквозь слезы ответила Марта. – Плачу и снимаю, плачу и снимаю, как дура последняя.
Она сунула мне флеш-карту, и я скачал фотографии на сервер. Смотреть на них я не стал – не люблю себя расстраивать без надобности.
– Я потом к гаишникам поднялась, – продолжила Марта, уже почти успокоившись. – Ну, знаешь, где у них там пост, на втором этаже. Говорю им, что вы, суки, делаете, почему никогда зеленый пешеходам не включаете. А они мне говорят – каждая дура тут нас учить будет, как автомобильное движение регулировать. Нам велено в первую очередь машины пропускать, чтобы пробок не было. Видите, сколько людей в машинах желает через площадь проехать. А я им говорю – а тех пешеходов, что желают Невский живыми перейти, вы за людей не считаете? А они мне говорят – какие же это люди, это же пешеходы! Иди, говорят, отсюда, дура, не мешай работать.
Тут я заинтересовался – не такой Марта человек, чтобы оставить грубость в свой адрес без ответа.
– И ты что им сказала?
– Я не сказала, я сделала, – ответила Марта и показала мне испачканную в чем-то красном руку.
– Я ближайшему козлу по морде кофром съездила, а когда второй подбежал, ногтями ему морду отрихтовала.
– А потом? – озаботился я последствиями нападения на должностное лицо при исполнении.
– А потом смылась, разумеется. Чтоб, значит, не мешать людям работать.
Она поставила кофр с аппаратурой рядом с собой на стол, открыла его осторожно и принялась озабоченно там копаться, оценивая нанесенные ударом разрушения.
Я ничего не стал расспрашивать про Ленку, а Марта явно не собиралась сама рассказывать мне о прошедшей ночи.
Я смотрел на ее сосредоточенное лицо, сжатые в гневе губы, тонкие пальцы, осторожно перебирающие объективы и всякую прочую фотографическую муру, и думал о том, какая Марта молодчина. Она не прошла мимо, увидев очевидное зло, как прошли бы девяносто процентов ее соотечественников. Она сделала свою работу, зафиксировав последствия зла, чего бы не сделали, из страха перед реакцией обывателя, девяносто процентов репортеров. Но это не все. Марта еще выразила свое отношение к этому злу так, что зло до сих пор утирается кровавыми соплями, – а этого ведь вообще почти никто не делает, даже под угрозой смертельной расправы. Эх, если хотя бы десять процентов людей вели бы себя так же, как Марта, в мире давно бы не осталось никакого зла – оно бы просто не устояло перед таким напором.
Хотя какие еще десять процентов – Марта такая одна. И я очень рад, что она рядом. Потому что мне с ней хорошо.
– Мне с тобой хорошо, Марта. Ты мне очень нравишься, Марта, – сказал я вслух, зажмурившись, потому что знал, что за этим последует.
Последовала керамическая кружка, которая впечаталась в стенку в сантиметре от моей головы. Мимо, слава богу.
Я открыл глаза. Марта стояла рядом, тяжело дыша:
– Зарубин, твою мать!
Я поднял голову и посмотрел ей в глаза:
– Да, дорогая коллега. Ты опять ругаешь мою мать? Но ведь она не виновата, что я такой уродился! С ее стороны это было чистой воды любопытство… Зато вот ты, – вскричал я с укором, – совсем не любопытная! Как какая-нибудь жаба из гламура.
Гламурных жаб Марта не переваривала органически, и тяжелее оскорбления ей было трудно нанести. Но она промолчала, вернувшись к своему столу.
Опять распахнулась дверь, и в кабинет вошел Вова, целиком, даже с ногами и еще какой-то полотняной сумкой, очень тяжелой, судя по тому, с какой натугой он дотащил и поставил ее на стол передо мной.
Кроме сумки, в руках у Вовы был распечатанный конверт, но его он мне просто отдал в руки.
«Уважаемый Иван Зарубин! – прочитал я. – Ваша статья про цепочку странных похищений граждан чукотской национальности потрясла нас чрезвычайно. Показательно, что только ваше издание осмелилось опубликовать этот материал, а все прочие городские газеты, как всегда, отстаивали собственные, сугубо эгоистические интересы или интересы своих хозяев. Поэтому мы, сотрудники ЗАО „Чукотская Консалтинговая Группа“, хотим выразить вам свое восхищение и передать вам наши скромные выражения своих чувств. Пишите еще, пожалуйста!»
Вова все это время стоял рядом навытяжку, поглядывая то на меня, то на сумку.
– А в сумке что? – спросил я, возвращая письмо Вове. Письмо он теперь должен подшить навечно в папку под названием «Редакционная переписка».
– А в сумке то, что надо, – туманно ответил Вова, но тут Марта на минутку отвлеклась от своего кофра и заглянула в сумку на моем столе.
– О-о-о! – сказала она и быстро вернулась на свое место. Она достала мобильный телефон и, отвернувшись к окну, стала негромко разговаривать с каким-то не очень понятливым собеседником. Во всяком случае, время от времени Марта, повысив голос, интересовалась у невидимого абонента: «Я буду занята, что тут непонятного?»
До меня вдруг дошло, что еще девять сюжетов в рубрику «Отдых» для «Интершума» мне, скорее всего, сегодня не доведется написать.
Вова посмотрел на меня строго и не менее строго спросил:
– Когда начинаем?
Тут отворилась дверь в кабинет, и зашла культурная Аня Шумилова. Она всплеснула ручками, глядя на сумку на моем столе, и, озабоченно глядя на часы, спросила у меня:
– Когда начинаем?
Тут я, конечно, встал и сказал то, что следовало:
– Значит, так, граждане алкоголики! Пить некогда! У меня, в отличие от вас, бездельников, работы еще невпроворот, – все присутствующие, даже Марта, уставились на меня с такими лицами, что я немедленно уточнил: – Ну ладно, на два часа у меня работы есть точно. Все остальное – потом. Понятно?
Народ понимающе заулыбался, а Анечка, как самая непосредственная, уточнила:
– Через два часа будет семнадцать ноль-нуль. Значит, тогда и начнем!
Они с Вовой быстро вышли, а потом Марта наконец выключила свой телефон и спросила:
– Ты для Миши, что ли, стараешься?
Я кивнул и с гордостью показал Марте на экран, где красовался текст про Джипа. Марта подошла, присела на краешек моего кресла и стала читать с экрана.
Я почувствовал волнующий запах ее духов неведомой мне марки, а потом стал смотреть на ее грудь, для которой, разумеется, не нашлось достойного лифчика, а потому она была просто небрежно прикрыта красным бархатным топиком. Еще один кусок красного бархата обнимал восхитительные бедра Марты, и некоторое время я смотрел только на них.
– Неплохо, – наконец сказала она, повернувшись ко мне всем телом. – Эх, Ваня-Ваня, – посетовала она неожиданно, мягко упершись мне в плечо руками.
Я замер, глядя уже куда-то в пол, в тревожном ожидании развязки. Но Марта больше не двигалась, и тогда я поднял голову и стал неотрывно смотреть прямо ей в глаза.
Она еще раз взглянула на экран, улыбнулась, а потом провела рукой по моим черным курчавым волосам.
– Хорошо ты пишешь, Ваня, – сказала мне Марта снова. – Просто, бляха-муха, Пушкин нашего времени. И экстерьер у тебя соответствующий, – обрадовала она меня, успокаивающе поглаживая мою кучерявую голову уже двумя руками одновременно.
Тут я не выдержал и тихонько зарычал, попытавшись ненавязчиво расстегнуть Марте юбку. Хотя было бы чего там расстегивать – плавали, знаем. Из-под таких юбок достаточно выудить трусики, а дальше эти юбки уже ничуть не мешают процессу, даже напротив, только способствуют ему – как достойное оформление истинной страсти.
Марта совсем не противилась мне, и я наконец сделал с ней то, что давно собирался, – задрал на ней юбку, а потом стянул с ее восхитительных бедер поразительно тонкие, даже какие-то бумажные кружевные трусики. Потом я встал с кресла и, мягко направляя ее тело руками, положил на свой рабочий стол, прямо на ее чудесный плоский голый животик.
Марта послушно легла и даже сама немного раздвинула свои замечательные ноги навстречу мне, но вот дальше у нас ничего не вышло. Марта не принимала меня, не принимала категорически, а делать ей больно я не хотел.
Минут через десять безуспешной возни я поцеловал ее в столь желанные упругие бедра и грубо сказал:
– Одевайся уже, сколько можно тебя ждать. Мне, вообще-то, работать надо.
Марта быстро и молча оделась, а потом уселась за свой стол. Там она включила ноутбук и тихонько ушла в Интернет, так тихо, что уже через полчаса я вообще забыл о ее существовании.
Некоторое время я таращился в экран, не понимая, что я там должен увидеть, и думая черт знает о чем. Потом я собрался и начал думать о деньгах – о том, что, если я не заработаю эти вшивые две сотни за рубрику развлечений, мне придется очень непросто, а обоим спиногрызам как минимум на месяц придется забыть о целой куче привычных удовольствий.
Это подействовало – мысли разбрелись по разным закоулкам, но одна потом вернулась и принесла мне классную идею. Я мельком глянул на пол, полюбовался на осколки кружки и тут же принялся строчить текст:
«На Большой Дорогомиловской улице в городе Москве имеется один симпатичный многоквартирный дом. На четвертом этаже этого дома располагается скромное представительство одной известной южно-корейской фирмы – производителя бытовой техники и электроники. А на пятом этаже того же дома имеется представительство китайской фирмы того же профиля. Но и там, и там работают наши, некогда советские, люди.Написав этот текст, я некоторое время с удовольствием таращился на него, а потом сказал вслух радостно:
Возможно, именно поэтому у непримиримых конкурентов родилась идея, которую воплощают в ежемесячных шоу русскоязычные дилеры обеих фирм.
Остограммившись, господа дилеры собираются на пятом этаже и учиняют спор, чья техника хороша, а чья, напротив, дешевое фуфло.
Затем распахивается окно, и в него вылетает по одному образцу китайской и корейской продукции.
Проигрывает тот, у кого техника оказывается в нерабочем состоянии раньше, чем у конкурента.
Как правило, первый бросок ничего не дает: под окнами английский газон, а техника обеих компаний и впрямь хорошая. Местные жители говорят, что видали до десятка бросков какой-нибудь пары кофеварок, пока у одной из них что-нибудь не отказывало. Еще летают утюги, торшеры, музыкальные центры, электробритвы и даже ноутбуки – в общем, все, что обычно может только падать, на Большой Дорогомиловской летает.
Когда однажды полетели телевизоры, соседи вызвали милицию. Патруль, явившийся на место происшествия, через каких-нибудь пять минут перессорился вдрызг. Сержанты ППС не сошлись во мнениях все по тому же наболевшему вопросу, что лучше, Китай или Корея. Поэтому во второй полет еще исправные телевизоры отправляли уже милиционеры. В тот раз, кстати, победила Корея, но общий счет в бесконечной партии пока 25 к 18 в пользу дядюшки Мао.
Что интересно, развлечение для всех участников абсолютно бесплатное. И в той, и в другой фирме загубленную технику циничные дилеры списывают как брак, не выдержавшей перевозки.
Ну ничего святого у людей не осталось».
– А я еще один сюжетик сочинил.
Марта с видимым усилием вынырнула из Сети и повернулась на минутку ко мне.
– Ты молодец, – сказала она, впрочем, довольно равнодушно и снова уткнулась в свой ноутбук.
Я обиженно промолчал, но потом все-таки спросил:
– Неужто я так тебе противен, что у нас никогда ничего не получится?
Марта опять с усилием оторвалась от Интернета, а потом даже встала с кресла, подойдя ко мне вплотную. Она положила руки мне на плечи и ткнула меня носом в свою красную плюшевую юбку:
– Я не могу отвечать за то, что происходит там.
Я посмотрел на ее юбку внимательно и подумал о том, что готов повторять все то, что уже недавно делал, снова и снова, только ради того, чтобы иметь возможность целовать Марту в ее замечательные ноги и прочие интересные места.
Она будто почувствовала мои мысли:
– Ваня, это бессмысленно. Ничего не выйдет. И я тебе уже сто раз объясняла, почему. Ты, наверное, хороший парень, зато я – плохая баба. И потому…
Тут как раз без стука отворилась дверь, и в кабинет вошла Аня:
– Семнадцать ноль-нуль, – прокуковала она торжественно, мельком взглянув на нас с Мартой, а потом замерла в дверях как изваяние, уже откровенно не сводя глаз с сумки, в которую я, кстати, так и не заглянул.
– Начинаем! – неожиданно заорала во весь голос Марта, обернувшись к дверям, и оттуда вдруг действительно повалил разный редакционный люд, включая курьеров и корректоров. Как будто электричка подъехала, ей-ей.
Марта чуть отстранилась от меня и буркнула, указывая на толпившихся в кабинете коллег:
– Смотри, как тебя все любят, дурачина.
Я сказал «ага», встал с кресла и пошел открывать бутылки.
Глава десятая
Пресс-конференция под названием «Итоги операции „Оружие“ и некоторые вопросы охраны правопорядка в Санкт-Петербурге», неожиданно объявленная ГУВД в электронной рассылке сегодня утром, должна была пройти в пресс-центре на Петроградской стороне, и туда я решил отправиться пешком. Я вообще люблю гулять по этому тихому и стильному району и использую любую возможность сделать это.
Еще один утренний сюрприз ожидал меня дома в виде извещения о почтовом переводе – это наконец пришел гонорар за давнишнюю халтуру, выполненную для какого-то столичного издания. Идя на почту, я уже заранее настроился на какую-нибудь незадачу, столь привычную для наших почтовых служб, – санитарный день, обед, ремонт, сортировка, переучет, выдача пенсий или еще какая-нибудь напасть, которая обязательно случалась всякий раз, когда мне позарез требовались именно услуги почты. Но сегодня почта встретила меня пустым операционным залом и улыбчивой девушкой за стойкой. Девушка обслужила меня за минуту, выдав наличные, и я поразился сумме – одиннадцать тысяч рублей.
Я слабо помнил, о чем был тот текст, но его размер остался в памяти, потому что меня же попросили его еще и сократить до требуемых изданию четырех тысяч знаков. В «Петербургском интеллигенте» за такой объем текста, вне зависимости от качества, платили максимум триста рублей, и я снова подумал о том, что надо валить в Москву, потому что в нашем убогом городишке порядочному журналисту невозможно ни денег заработать, ни карьеру соорудить, как ни трудись. Есть, конечно, некое мифическое уважение со стороны читателей, но на него школьную форму детям не сошьешь и жене гламурных ботинок не купишь.
Я неспешно проходил мимо пестрых витрин магазинчиков Большого проспекта, когда ко мне с осторожной улыбкой обратилась совсем юная девчонка, студентка, наверное. Она держала в руках пачку стикеров и один из них неуверенно протягивала мне:
– Простите, вы говорите по-русски?
Я кивнул и остановился.
– Купите своей девушке в нашем магазине подарок! – попросила она, и я послушно взял стикер в руки. Там рекламировалось что-то сугубо женское вроде ночного геля от морщин на бедрах.
– У меня нет девушки, – грустно сказал я студентке, возвращая стикер.
Она взяла его, но потом недоверчиво покачала головой, оглядывая меня снизу вверх:
– Такой представительный мужчина и не имеет девушки? Я вам не верю, – кокетливо хохотнула она, пристально изучая мои начищенные туфли, а потом переводя оценивающий взгляд выше, на костюм и галстук.
Я вздохнул как можно более печально:
– Мне жена не позволяет иметь девушку, – пояснил я ей, вспомнив известный анекдот, и пошел себе дальше, к набережной и Александровскому парку.
Минут через десять неспешной ходьбы, вместо ожидаемых ажурных решеток парка и безумствующей детворы, предвкушающей праздник похода в зоопарк, я увидел высокий забор из огромных бетонных блоков и неземной красоты рекламный щит, извещающий горожан о том, что «Реконструкцию Александровского парка и территории СПб зоопарка ведет ООО „Звезда“». На щите был также нарисован некий фантастический пейзаж, объясняющий, в какой рай превратится огороженная территория через каких-то пару лет. Я полюбовался картиной и пошел вдоль забора, размышляя теперь уже о рифмах. Почему так: велик и могуч русский язык, а рифма к слову «звезда» все время просится одна и та же? Впрочем, я ведь тогда еще не знал, что творилось за этим забором, так что мое легкомыслие было вполне простительно.
Еще один утренний сюрприз ожидал меня дома в виде извещения о почтовом переводе – это наконец пришел гонорар за давнишнюю халтуру, выполненную для какого-то столичного издания. Идя на почту, я уже заранее настроился на какую-нибудь незадачу, столь привычную для наших почтовых служб, – санитарный день, обед, ремонт, сортировка, переучет, выдача пенсий или еще какая-нибудь напасть, которая обязательно случалась всякий раз, когда мне позарез требовались именно услуги почты. Но сегодня почта встретила меня пустым операционным залом и улыбчивой девушкой за стойкой. Девушка обслужила меня за минуту, выдав наличные, и я поразился сумме – одиннадцать тысяч рублей.
Я слабо помнил, о чем был тот текст, но его размер остался в памяти, потому что меня же попросили его еще и сократить до требуемых изданию четырех тысяч знаков. В «Петербургском интеллигенте» за такой объем текста, вне зависимости от качества, платили максимум триста рублей, и я снова подумал о том, что надо валить в Москву, потому что в нашем убогом городишке порядочному журналисту невозможно ни денег заработать, ни карьеру соорудить, как ни трудись. Есть, конечно, некое мифическое уважение со стороны читателей, но на него школьную форму детям не сошьешь и жене гламурных ботинок не купишь.
Я неспешно проходил мимо пестрых витрин магазинчиков Большого проспекта, когда ко мне с осторожной улыбкой обратилась совсем юная девчонка, студентка, наверное. Она держала в руках пачку стикеров и один из них неуверенно протягивала мне:
– Простите, вы говорите по-русски?
Я кивнул и остановился.
– Купите своей девушке в нашем магазине подарок! – попросила она, и я послушно взял стикер в руки. Там рекламировалось что-то сугубо женское вроде ночного геля от морщин на бедрах.
– У меня нет девушки, – грустно сказал я студентке, возвращая стикер.
Она взяла его, но потом недоверчиво покачала головой, оглядывая меня снизу вверх:
– Такой представительный мужчина и не имеет девушки? Я вам не верю, – кокетливо хохотнула она, пристально изучая мои начищенные туфли, а потом переводя оценивающий взгляд выше, на костюм и галстук.
Я вздохнул как можно более печально:
– Мне жена не позволяет иметь девушку, – пояснил я ей, вспомнив известный анекдот, и пошел себе дальше, к набережной и Александровскому парку.
Минут через десять неспешной ходьбы, вместо ожидаемых ажурных решеток парка и безумствующей детворы, предвкушающей праздник похода в зоопарк, я увидел высокий забор из огромных бетонных блоков и неземной красоты рекламный щит, извещающий горожан о том, что «Реконструкцию Александровского парка и территории СПб зоопарка ведет ООО „Звезда“». На щите был также нарисован некий фантастический пейзаж, объясняющий, в какой рай превратится огороженная территория через каких-то пару лет. Я полюбовался картиной и пошел вдоль забора, размышляя теперь уже о рифмах. Почему так: велик и могуч русский язык, а рифма к слову «звезда» все время просится одна и та же? Впрочем, я ведь тогда еще не знал, что творилось за этим забором, так что мое легкомыслие было вполне простительно.