Евгения Доброва. A под ним я голая

* * *

   Но у меня язык не повернулся соврать, что я до сих пор где-то играю. Ограничилась тем, что сказала: работаю в издательстве «Советский композитор». Все ближе к музыке…

* * *

   Где-то зазвонил телефон, но я никак не могла понять, где он.

* * *

   …Звук доносился из холодильника.

* * *

   Здравствуйте, сказал голос Пал Палыча. Вот сейчас день, а ведь у меня было преодолимое желание позвонить вам в три часа ночи. – Что же не позвонили? – Я же говорю: преодолимое.

* * *

   Может у девочки быть роман с дяденькой, черт побери, или нет?! Нет, не может. И все это знают.
   Тем более, если девочка дылда, у девочки рост манекенщицы, а дяденька ей по плечо.

* * *

   Нет и еще раз нет.

* * *

   Но дяденька известный издатель, а девочка начинающая писательница.

* * *

   – С Мишей мне жить, а с вами работать! – кричу я. – Как вы не можете понять?
   Слова легли на язык, как облатка. Какая глупость. Уж лучше бы молчать…

* * *

   Но разлюбить любимого человека так же сложно, как и полюбить нелюбимого.

* * *

   Опять телефон. Это Миша.
   – Ну скоро ты там?
   – Дорогой, подожди три минуты, мне остался последний абзац. Я перезвоню.
   – Надеюсь, твои абзацы не как у Пруста.
   Он не любит, когда я называю его «дорогой».

* * *

   Боже, как просто описывать! Как легко все описывать!

* * *

   А почему бы, собственно, писателю не завести сюжет про то, что он писатель? Про бытность в сей роли? Если каждый уважающий себя художник имеет автопортрет в берете, с мольбертом и кистью, то есть ему не зазорно тиражировать себя так, чтобы все знали, что он такое, – то почему бы и писателю не писать про себя?

* * *

   Приехал в гости Пал Палыч. Опять привез пиццу. Он почему-то всегда привозит пиццы – не знаем, как его отучить. С чего он взял, что я их люблю?
   – Еле нашел вам без грибов.
   – Да вы с ума сошли! Привезли бы с грибами.
   – Вы же их не едите.
   – Я только лесные не ем, потому что они ядовитые бывают, я боюсь. А шампиньоны ем.
   – Недавно целый детский сад такими отравился…
   – Тогда опять боюсь, – сказала я, а надо было: «Не знала, что в детском саду кормят пиццей».

* * *

   Было Девятое мая, мы стояли втроем у меня на балконе, курили и смотрели салют. Потом кончилось пиво, и Палыча отправили в супермаркет.
   – Пока вы отсутствовали, мы сочинили метафору, – сказала я, когда он вернулся. – Про небесный целлюлит. Собственно, это я сделала.
   – Злая девочка, – как всегда в таких случаях, говорит Пал Палыч. Он очень любит злых девочек.

* * *

   Я не злая, я наблюдательная. Я вижу то, чего не следовало бы. Вчера на Мише были совершенно замечательного цвета трусы, небесно-голубые с белой каемочкой. Но только почему-то в них плохо умещались… половые признаки.
   Перед сном Михаил заметил, что я его разглядываю.
   – Как тебе мои новые трусцы? – Он всегда говорил «трусцы» и «носцы» вместо трусов и носков.
   – Смешные… Это мама подарила?
   – Ага.
   – Миш, – спросила я, когда мы уже легли, – а ты когда-нибудь сам покупал себе белье?
   – Нет, – сказал Миша.
   – А крем для бритья?
   – Крем покупал.
   Утром, когда он в семь вскочил на работу, я еще раз увидела голубые трусы. И рассыпающееся в стороны тело. И тут меня осенило страшной догадкой. У трусов не было мужских вытачек спереди.
   – Миш! Поди сюда на минутку!
   Но Миша, заподозрив неладное, скорее впрыгнул в джинсы и застегнул ширинку.
   – Чего тебе?
   – Нет, ничего, иди.
   Так и есть. Трусы были женские.

* * *

   Неожиданная новость. Миша набрался смелости и объявил маме, что решил в этот раз подстричься не у нее – за пятнадцать минут садовыми ножницами, – а у меня.
   – Смотри, сейчас лето, шапку носить не станешь, а лысина к тебе не пойдет, – отреагировала она.

* * *

   Пал Палыч:
   – Ну что за девятый падеж: «лысина к тебе не пойдет»?
   – Она так сказала.
   – Да ну, исправьте. Это же текст.
   Поддалась на уговоры. А зря, Пал Палыч ошибся. Не читал он «Записок интеллигента» академика Князева, где среди прочего сказано: «Некоторые из женщин ходят в морской форме, и к ним она чрезвычайно идет».
   Миша:
   – А скучают как? По вам? По вас?
   – Я пишу «по вас», мне нравится. Как Паустовский. А тут еще ленинградцев прочла, военные мемуары. И все как один: стреляют – по нас!

* * *

   Миша принес с «Мосфильма» огромную газовую зажигалку.
   Я: – С какой стороны бояться?

* * *

   Купила в «Седьмом континенте» карамельки Herba: пачка типа жвачечной: на каждую буквы названия – одна долька. Миша увидел и спрашивает:
   – Что это у тебя такое?
   – Карамельки «Херба». Вкусные-е! Видишь, одно ba осталось. А her я съела.

* * *

   – Шел вчера вечером мимо нашего дома, вижу – весы лежат. Напольные. Старые такие, обшарпанные, кто-то выбросил за ненадобностью. Я обрадовался, как раз купить собирался. Встал на них, они показали 120 кг, я расстроился и не взял. Вставь в «Моцарта».

* * *

   – Шампиньончики! – Продавщице скучно, вот она и комментирует, что видит у меня в пакете. – Чтобы стали беленькими, положите на минуту в уксус. Я просто раньше поваром работала.
   – Спасибо, – говорю, – а может, вы подскажете, как делать маринад для огурцов? А то они у меня все какие-то мягкие получаются.
   – Да нет никакого рецепта: вода, уксус и соль. Бывает, что в двух одинаковых банках получается совершенно по-разному. Все, деточка, от настроения зависит.
   – «От настроения!» – ворчит на улице Миша. – А как же в заводских условиях? Им что, таблетки для хорошего настроения дают?

* * *

   Придумала эпизод. Субботнее утро. Просыпаются муж и жена. Жена приподнимает одеяло, заглядывает под него и говорит: «О-о!.. Дорогой, а хочешь, встанем сегодня пораньше и сходим в «Военохот»?
   Ты ведь давно собирался…» И так далее. Но какая чушь. Боже, какая чушь!
   – Лерочка, не надо писать про то, чего вы не знаете. Пишите лучше про редакцию – про тот же «Советский композитор», который вы так ловко подсунули родителям. Вы же не первый год во всем этом крутитесь. Вот и пишите.
   – Но я никогда не работала в «Советском композиторе». Вы невнимательно читали. Там же написано: героиня родителям лжет.
   – Тогда пишите про одуванчики. Это несложно. Или про бабочек. Писал же Набоков…

* * *

   И, чтобы уесть меня окончательно, Палыч рассказывает анекдот на тему плохого танцора. «Репетиция балетной труппы. В зал входит мужик с огромными ножницами и говорит: здравствуйте, я ваш новый балетмейстер».
   Я: – Все неправильно! Это должна была быть репетиция не балета, а мужского хора, а с ножницами – не балетмейстер, а капельмейстер. Если не разбираетесь, сочиняйте про бабочек!

* * *

   Пал Палыч часто шутит изобретательно, но не смешно: плавленый поворот, парсуна нон грата. Хихикаю только из вежливости.

* * *

   Не удержалась, поддалась соблазну: довольно-таки сексапильные босоножки, черный лак и высокая шпилька. Во избежание семейного недопонимания (предыдущая пара втиснута в шкаф только вчера – красные замшевые мокасины с круглыми пряжками на носу) до поры до времени отдала коробку на хранение Пал Палычу.
   – Я их вам легализую, – пообещал он. – На день рождения подарю. Ну и еще что-нибудь, конечно, подарю, чтобы вам не обидно было.

* * *

   Постельное белье IKEA напрочь измарано чернилами гелевой ручки Zebra; ни хрена не отстирывается.
   – А что ты хотел, койка писательницы. Миша:
   – Да это тушь ресничная! Ты выдаешь желаемое за действительное.

* * *

   – Ты что не спишь? – А почему ты решил, что я не сплю? – А потому что во сне не зевают.

* * *

   Раннее утро. Мы с Мишей занимаемся важным делом. Звонит телефон. Миша, матюгаясь, хватает трубку:
   – По производству детей, – и тут же ее бросает.
   – Что «по производству детей»?
   – Они спросили: «это фабрика»? Я ответил.

* * *

   Сажаю в горшок с драконовым деревом косточки от овощей и фруктов, которые покупаем… Уже взошли лимон, гранат, айва, авокадо – Палыч как-то принес. Последней стала виноградная косточка.
   Миша:
   – Ты посадила себе розги! И они уже проросли.

* * *

   Розги мне понадобятся, факт. Для самобичевания.
   В понедельник надо сдать план диссертации. Ой, мамочки-и! Как говорит Мишель, крик индейца. Нет, невозможно дома работать: постоянно какая-нибудь ерунда отвлекает. Я даже полюбила мыть посуду. Как уважительный повод не заниматься поэтикой Бродского.

* * *

   Пока только суббота. План отложен, на повестке разборка в шкафу, пыль и мокрая тряпка. Где-то в самом дальнем углу попадается книга. «Московская земля в творчестве Блока». Открываю посередине, в глаза бросается фраза: «Маленький Саша любил стихи».
   Тоже, небось, чья-нибудь монография-диссер-та… фия.

* * *

   Созналась Мише в растрате. И пожаловалась:
   – Пал Палыч не отдает мои туфли!
   – Он их… <грубо> многократно испачкал спермой.
   Я:
   – Ничего, отмоется.

* * *

   В общественном туалете филфака на пол всегда аккуратно постелена «Русская мысль». Раз в неделю газета меняется – и посетители не теряют связь с внешним миром… Книжные новинки, расписание русскоязычных богослужений в Париже. Так, сидя в Москве, мечтаешь о Франции…

* * *

   В статье про писателя Никонова Пал Палыч зачеркивает слово «талантливый» (а Никонов правда талантливый) и пишет сверху: «одаренный».
   – Но почему?
   – Политес, Лерочка, политес… Молодой еще потому что.
   Смотрю на лист через плечо и с ужасом представляю, как про меня кто-нибудь возьмет да напишет, а он будет сидеть и вычеркивать «талантливая».

* * *

   – Внучка, ко мне! Иди, мой хороший! – Старуха из квартиры над нами выгуливает на пустыре здоровенную псину.
   Чего только не услышишь. Я, когда их встречаю, только и думаю, как бы она не укусила меня за пальто. Злая, зараза. Не люблю собак!

* * *

   В пятом классе надо было учить есенинский стих про собаку. «Покатились глаза собачьи // Золотыми звездами в снег…» Я полагала, стих про живодеров – собаке выкололи глаза! – и всегда старалась его пролистывать.

* * *

   А тут еще бабушка – нравоучает из книжки: «Долог день до вечера, коли делать нечего». Помню, все детство жалела этого Колю.

* * *

   Бабушка расчесывает у зеркала химические кудряшки – старый-старый гардероб на звериных лапах, зеркало в рост, во всю створку. «Вон Машке – скоро шестьдесят, а у ней до сих пор коса до попы!»
   Ну, это еще неизвестно, что у нее там до чего – коса до попы или попа до косы. И вообще она противная – так меня за волосы оттаскала, когда мы с Аськой играли в ее малиннике.

* * *

   Однажды тетя Маша зашла к бабушке за семенами огурцов и увидала, что на веранде сушится белье. Я в это время сидела внизу под верандой и делала в земле секретики.
   – Зин, – сказала тетя Маша, – и как ты только можешь в таких трусах ходить?
   – В каких «таких»? – не поняла бабушка. Трусы у нее были самые обычные, как и у всех: белые «хэ-бэ».
   – Ой, а я в таких не могу… Я только шелковые ношу. Бабушке, видно, это сильно запало в душу. Лет через десять, помню, она была просто счастлива злорадством, что видела у Машки на веревке во дворе – yes! – штопаные-перештопаные трикотажные серые панталоны.

* * *

   Только теперь я поняла, какая тетя Маша была развратница.

* * *

   Скольжение шелковой материи по телу…
   И-и-у!
   Sex through the…
   Как? Как по-английски шелковый платок?

* * *

   … Я поморщилась.
   – Тебе не нравится, как я тебя глажу?
   – Да.
   – Почему?
   – Мне кажется, что по мне ползают мухи.

* * *

   Утро из далекого детства, я лежу в полусне, от окна на изножье кровати падает блик, он нагрел простыню. Мухи одолевают меня, садятся на лоб, щеки и плечи, ползают, снова взвиваются… Мне щекотно, почти невыносимо щекотно, но встать пока что нет сил – я могу только дернуться или мотнуть головой – и опять взмываю ко снам, они тоже роятся где-то над головой и один за другим слетают ко мне, я пытаюсь за ними следить, но сны беспрестанно меняются, траектории их полета такие же изломанные и беспокойные, как роение мух под люстрой в бабушкиной спальне.

* * *

   Последней вспышкой сознания я почувствовала, как Миша, точно невод из моря, с усилием тянул с меня джинсы.

* * *

   Миша читает книжку – снова Толстой, на этот раз «Воскресение».
   Из книги по полу разлетелись закладки – точнее, это даже не закладки, а буквы картонного трафарета, сильно потрепанные от старости и запачканные масляной краской.
   Их было три: Б, Г, О.
   – Из этих букв можно сложить только одно слово.
   – Да, – сказал Миша.

* * *

   Мне было четырнадцать лет, когда бабушка отвела меня креститься.
   – Опусти руки в купель и держи, – повелела помощница батюшки.
   Я опустила. И тут она увидела, что у меня маникюр.
   – Маникюр бывает только у Сатаны! – сказала старица. – Запомни!
   И пока они там пели и кадили, я держала свои сатанинские пальцы в купели и запоминала. И запомнила на всю жизнь.

* * *

   – Миш, – говорю я, – а ты знаешь, был в истории случай, когда одного человека за литературное произведение отлучили от церкви, а другого – в это же самое время – причислили к лику святых.
   – Ты имеешь в виду Малую Терезу?^[1]
   – Да – (Пал Палыч бы пошутил: сохранение энергии.)
   – Не понимаю, что тебя так рассмешило.
   Отвечаю: то, что история мировой литературы иногда позволяет себе такие причудливые рокировки. Прелесть, а не сюжет! Китайская двусторонняя гладь.

* * *

   …Задумалась и не заметила, как на экране закружились фракталы.

* * *

   Улитка прилипла к языку и не отлипает. И не противная, а такая красивая, с рожками. При этом известно, что оторвать ее можно только вместе с мясом (или отрезать). Катаю я ее во рту, катаю, как конфету, и думаю: и как это меня угораздило улитку лизнуть, ведь я же знала, что она прилипнет. Проснулась от неразрешенного вопроса, пошарила языком во рту: фу, нет улитки, можно дальше спать.
   – Ты не целовал меня ночью? Говорит, нет.
   Что же это было?!

* * *

   – Что-то Палыч давно не звонил… – заметил за завтраком Миша.
   – Он на меня обиделся.
   – За что?
   – Да ни за что. За то, что я замужем..

* * *

   Сижу в полупустом вагоне метро и, поймав свое отражение в крышечке пудреницы, подвожу глаза. Вроде никто не смотрит. Вот Нилова, та даже в зеркальце на людях не отважилась бы посмотреться. А мне все равно. Ужасно невоспитанная девчонка.

* * *

   В Yves Rosher в подарок к флакону духов дали сиреневый бархатный конвертик размером 5х5 см, в нем еще что-то лежало, какие-то грошовые бусики.
   Миша увидел и сразу нашел применение: – презервативница.

* * *

   Приезжали родители. На кухне мама увидела, словно накрыла взглядом конфетницу. В ней пестрой горкой лежали «Лимончики» и «Барбариски».
   – Ты была у бабушки?
   – Нет.
   Я поняла, почему она это спросила. Когда она произнесла «у бабушки», я вспомнила точно такую же вазочку на дачном овальном столе. «Лимончики» и «Барбариски». Все правильно. Иногда еще появлялась «Красная шапочка». Мне было семь лет.

* * *

   Я сидела на диете и для пущей самоагитации повесила над обеденным столом записку – жирным черным маркером.
   Записка гласила:
   Блядь! Я похудею!!!
   Первым в кухню вошел папа.
   – Ты это… Сними пока…
   Я отцепила скотч, положила листочек на подоконник надписью вниз и ушла с папой в комнату смотреть телевизор.
   Но мама – известная проныра, вечно ей что-нибудь не так, – решила этот подоконник протереть, поскольку он ей показался грязным.
   – Валерия! Ты почему Мишу не кормишь? – вскоре послышалось из кухни возмущенное контральто.

* * *

   Но больше всего их расстроили презервативы на полочке. Как же, они свои всю жизнь прятали, а тут напоказ!
   – Т-так-перетак! – сказала мама, уставившись на наши с Михой банановые кондомы.
   Надо было спрятать в тот кармашек.

* * *

   – К сожалению, в нашей конторе издать вашу повесть пока не получится… – Пал Палыч задумчиво листает россыпь страниц. – Но я познакомлю вас с Красичем.
   – Это еще кто?
   – О, это большая шишка. Директор Объединенных издательств. Заодно водки попьем.

* * *

   На следующий день мы купили бутылку и отправились к Красичу. Он жил в Переделкине.
   – А адрес вы взяли?
   Пал Палыч показал мне листочек, сделанная синим грифелем надпись пересекала его по диагонали: «Дача напротив дачи Евтушенко Забор Дерево Калитка».
   Поразительно, но мы сразу нашли… Забор, дерево, калитка… Озеро, облако, башня… Ночь, улица, фонарь… Что еще?

* * *

   Красич оказался чаровник и остряк, поил малагой и кьянти, забрал у меня рукопись и обещал через неделю позвонить.

* * *

   – Вы думаете, возьмет?
   – Я его уговорю. Пусть сначала прочитает. В некотором смысле он мне обязан своим процветанием: совершенно случайно я устроил ему сделку века.

Глава IV

   Будильник затренькал без четверти девять. Я встала, раздернула шторы, выглянула в окно. На улице, в тусклом, едва зарождающемся свечении позднего зимнего рассвета, чуть закручиваясь на лету, шел снег. Начиналось новогоднее утро.

* * *

   В обед объявился Пал Палыч с поздравлениями и культурной программой.
   – Вы не хотите сходить на Васильеву? В «Ленком»? Новогоднее представление. У меня два билета.
   – Хочу. Но, к сожалению, не могу. Ко мне приезжают родители. С шампанским, «Птичьим молоком» и авоськой мандаринов. Так что я пас… Предложите Мише – может, он пойдет…
   – Я не хочу с Мишей! – расстроился Пал Палыч. – Я хочу с вами.

* * *

   За что люблю зиму – так это за мандарины.

* * *

   На Новый год мне в подарок достался ситцевый кухонный фартук.
   Миша: – Я очень люблю шить для девочек. И вообще я всегда хотел быть девочкой.
   А я вот наоборот – ловлю себя на том, что когда в уме придумываю диалоги, то говорю за мужчину.

* * *

   Сама я шить так и не научилась: на курсах кройки и шитья продержалась не больше недели.
   Занятия вела томная дама в изукрашенном люрексом фиолетовом свитере и в облаке неизменного «Амариджа».
   – Мулине, девочки, – проникновенным голосом рассказывала она, рассекая воздух классной комнаты бордовым маникюром, – происходит от слова мулевать. То есть рисовать.

* * *

   На Васильеву я все-таки попала: Пал Палыч поменял билет на пятое число. Весь спектакль он сопел мне в шею, а после вызвался проводить. Я не возражала – вечерами в Ясеневе даже стреляют. Палыч благополучно доставил меня до подъезда и у дверей сказал следующее:
   – Возможно, я покажусь вам нескромным, но не могли бы вы угостить меня чашкой чая?
   Нет, нет и нет. Тем более, что Миши нет дома. Сказать ему, что у меня нет заварки?
   – После того как вы от меня уезжаете, я весь день думаю о вас и болею. А мне завтра нужно работать.
   – Но, Лерочка! Пустите хотя бы позвонить!

* * *

   – Извините, что не прибрано. Совсем замоталась! Времени просто в обрез. Сегодня вот была дилемма: или покрасить волосы, или убраться в квартире. Успеваю – только что-то одно, на выбор. И решила: то, что я плохо выгляжу, увидят пять человек, а то, что дома бардак, – один. То есть Миша. Но он остался у родителей. А пришли вы. Так что все равно получается один.
   – Да, с математикой у вас все в порядке.
   – Зато с русским проблемы: пять раз подряд слово «что» – это же моветон!

* * *

   – Послушайте. Я придумала. Мы вас усыновим. А что? Миша согласен…
   Разве где-нибудь сказано, что усыновлять можно только детей?

* * *

   – Ну ладно… Уже поздно. Пойду стелить постель.
   – Вы хорошо подумали?
   – Две.
   – А теперь?
   – Мне реагировать?

* * *

   На ночь Пал Палыч рассказал мне о том, что давно, быть может, два года назад – тогда мы были едва знакомы, – напившись, он затосковал. Вспомнив, что я вроде бы живу в Ясеневе, он сел в метро и поехал; там долго бродил по перрону – но меня не было. Тогда он вернулся и, переходя на свою линию на Новокузнецкой, увидел…
   – Меня? – разволновавшись, спрашиваю я.
   – Нет, не вас. Я увидел, что на скамейке лежит какая-то женщина, а вокруг суетятся люди. Мне почему-то стало ясно, что она умирает. Я подошел. Это была моя бывшая соседка по коммуналке в Мерзляковском – я жил там несколько лет.
   В пользу того, что это не она, был один-единственный аргумент: другое пальто. Но ведь пятнадцать лет прошло. Хотя, когда мы с ней были соседями, пальто у нее было только одно. Она очень много пила. Вы, Лерочка, кстати, тоже очень много пьете.

* * *

   После его рассказа у меня было такое чувство, будто бы я избежала смертельной опасности.

* * *

   – Вы думаете, я много проживу?
   – Лерочка, в вашем возрасте все так говорят, и живут до восьмидесяти девяти.
   – А то я иногда смотрю на свою руку. Или ногу. И вижу, что она мертва.
   – Ну что мне с вами делать…

* * *

   – Я часто разговариваю с вами. Мысленно. А это плохо.

* * *

   – Наконец-то я увижу хваленый рассвет из вашего окна.
   – Да, смотрите сюда. В створку буфета, он в ней отражается. Так лучше видно.

* * *

   Пал Палыч сел писать про меня роман. Я, честно говоря, не знала, как к этому отнестись.

* * *

   – Но ведь я тоже пишу про себя!
   – Ну и прекрасно. Вы пишете свое, я – свое.
   – Может, тогда нам стоит объединиться?
   – Нет, дорогая, я не Ильф и Петров. Я не смогу.
   – Но может, попробуем?
   – Может, когда-нибудь и попробуем…

* * *

   Конечно, остроумно дать главной героине имя Валентина, в то время как ее прототип (меня то есть) зовут Валерия. Правильно, чего далеко ходить. Пруст вон тоже называл своих баб мужскими именами: Жильберта, Альбертина, Андре…
   Назвал бы, если уж на то пошло, хоть Александра… Как красиво: Саша! Ну, или Кира, на худой конец. Да мало ли имен…

* * *

   Он пишет про девочку, которая рассказывает ему свои истории. Как училась в университете, как ходила замуж и как разводилась, как за ней ухаживали мужчины и как ей нравились женщины. Она рассказывает о своей бабушке и о том, как ее обижали старшие сестры. Как одноклассницы воровали в раздевалке сменку и как родители в целях наказания уже не вспомнить за что порвали билет на кремлевскую елку.
   Она рассказывает и рассказывает, оттачивая житейские сказки за чашкой эспрессо или бокалом мартини. После пятого пересказа они отшлифованы так, что становятся притчами. А он, автор, передает их от ее лица.
   И все они сводятся к тому, как она, в сущности, одинока.

* * *

   Бег этот по узкому кругу, но, тем не менее, автор, переходя со своей спутницей из кофейни в кофейню, – за вечер они посещают не менее трех, – охотится за этими байками. А получается, что за ней. А она ускользает, и ускользает, и ускользает…

* * *

   Через день они встречаются снова: она постоянно голодная – свидание как-никак назначено в ресторации.

* * *

   Но мои истории в его изложении становились вульгарными – а не тревожными, как мне бы хотелось.
   Он их зачитывал: ничего интересного.
   Все люди одиноки. А что касается половинок – Платон гениально надул человечество.

* * *

   Фрагмент из опуса Пал Палыча:
   «…Только спьяну можно потащиться в Ясенево и битый час встречать поезда, ожидая невозможного, не зная даже, к какому из дальних, теряющихся в дымке сознания выходов она качнется в своем длинном пальто, рассекая воздух тяжелой коклюшкой зонта…»