Евгения Доброва. Угодья Мальдорора

   Но тут подскочила его мама, схватила Сашку за руку и потащила прочь со двора.
   – Пусти!
   – Пойдем-пойдем-пойдем.
   Я успела удивиться тому, что моего супермена так запросто взяли и увели, словно карапуза.
   – Они, между прочим, за одной партой сидят, – вдруг вспомнила Героида. У меня упало сердце. – Завтра же скажу, чтоб рассадили. У, сволочь! Завел девочку в лес на ночь глядя. Что вы там делали? – снова накинулась она на меня.
   – Огни смотреть ходили, – пролепетала я.
   – Какие еще огни?
   – Ведьмины...
   – Что значит – ведьмины?!
   – Так в книжке было написано.
   – Я тебе покажу огни! Отвечай, чем вы там занимались?
   – Ничем...
   – Целовались?
   – Нет... – сказала я, а сама подумала: напрасно мы не поцеловались... хотя бы разочек... Эх, счастье было так близко.
   – Точно?
   – Точно, – вздохнула я.
   – Смотри у меня! – смягчившись, все же пригрозила бабушка.
   Назавтра нас рассадили. К Лифшицу сел ботаник Карпухин, а меня вернули на заднюю парту к Таньке.
   Два дня я ходила и ныла – почему мне нельзя с ним дружить? Не такой уж он и плохой, первое место привез с «Веселых стартов». И по математике у него пятерка... и по ботанике...
   И тут бабушка произнесла непонятную странную фразу:
   – Потому что мы антисемиты!
   – А что это значит? – спросила я.
   – Это значит, мы против евреев, – отчеканила бабушка.
   Кто такие евреи, я знала.
   «Ну что же ты, Сашка... – с сожалением думала я. – Был бы хотя бы цыганом...» И тут мне в голову пришла спасительная мысль: а Клейманы?! Наши соседи сверху, с пятого этажа, родственники известного актера Гафта? Бабушка, когда приезжала, с ними очень дружила. Фамилия соседей произносилась по десять раз на дню, и всегда с большим пиететом: «а вот Клейманы...», «а у Клейманов...» и тэ дэ.
   Я думала об этом целый день.
   – Баба, – спросила я вечером, – ты говоришь, что с Лифшицем нельзя дружить. А как же Клейманы?
   – Что «Клейманы»? – рассердилась почему-то Героида. – Спать иди! Ишь, умная, – Клейманы! Клейманы достойные люди, а этот бандит ничему путному тебя не научит.
   Ночью, в постели, я тихо и горько плакала в подушку и подсчитывала количество лет, через которые Героида уж точно умрет.
   Но она еще поживет. Потом, когда мне исполнится шестнадцать, она пришлет на день рождения открытку с заснеженными березками и будет просить прощения за все, но я оставлю послание без ответа, потому что к тому моменту прощение во мне еще не созреет.
   И тогда она больше не напишет ни слова.

Бледная поганка

   Она, конечно, не пустит. Но я все равно поупрашиваю. Хоть нервы помотаю ей своим нытьем.
   – Можно, ну ба-а...
   – Нет, нельзя.
   – На один часик! Пожалуйста!
   – Нет, и не проси.
   Сашка Лифшиц, одно только имя которого было теперь для меня табу, пригласил в субботу на день рождения. И я очень хотела туда пойти.
   – Ба, я ненадолго! Ну почему нельзя?
   – По кочану. Сама потом спасибо скажешь.
   Бабушка Героида смотрела в упор. Взгляд ледяной, пронзительный. Я видела все прожилки глазных яблок, все красные сосуды на белках. Как же я ненавижу тебя, подумала я. Ярость подкатила тяжелым шаром к диафрагме и стукнула в грудь изнутри. Гнев замедлил время, обострил внимание до предела. Я вдруг увидела все предметы в мельчайших подробностях. Я видела все, всю вселенную, до пятнышка на обоях, до дохлой жирной мухи между оконных рам. «Сама спасибо скажешь»... Спасибо? Да я тебя убью! Когда вырасту.
   Я шарахнула дверью так, что с косяка отлетела чешуйка краски. В комнате бросилась ничком на кровать и закрыла лицо руками.
 
   В классе была мода на анкеты – вирус залетел из параллельного шестого «Б». Хозяйка опросника писала в общей тетради вопросы «твоя любимая песня?», «какие мальчики тебе нравятся?», «кем ты хочешь стать», «твоя мечта?» и так далее, а потом всем по очереди давала ее заполнять. В промежутках между ответами подружек вписывались куплеты из песен, толкования снов, акростихи, анаграммы, приклеивались открытки с зайцами и медвежатами художника Зарубина...
   Я сидела и заполняла анкету Таньки Капустновой, тщательно вырисовывая перьевой ручкой хвостики букв. Я очень старалась – Танька моя лучшая подруга как-никак. Я увлеклась каллиграфией и не замечала, что Героида, подкравшись, словно тать, со спины, стоит и смотрит мне через плечо.
   – И сидит и пишет свою галиматью! Лучше бы посуду помыла!
   Я вздрогнула. Моя мечта... Моя мечта – чтоб ты сдохла, мрачно подумала я.
   – Сейчас помою, – сказала я и поплелась на кухню.
   Вот если бы Героиды не существовало! Эта сладкая мысль вдруг овладела сознанием. Бабушка была злом моей жизни. Неизбежным, как дождь или снег, как смена времен года. Мы не выбираем бабушек. С этим можно только смириться.
   А если не смириться? Вот если бы ее не было! Никто не указывал бы, с кем дружить. Я могла бы встречаться с Сашкой и гулять хоть допоздна. Не пришлось бы каждый день утюжить школьную форму. Мыть тарелки с обратной стороны. Делать по утрам зарядку. Спать с открытой форточкой. Носить панталоны.
   Никто больше не называл бы меня «сударыня» – терпеть не могу это слово. Никто не кхекал бы ночью за стенкой. В квартире наконец-то перестало бы вонять гнилыми зубами. Я спокойно красила бы ресницы. Завела бы хомячка или крысу. Сколько влезет, смотрела бы телевизор. А главное, меня бы никто не кон-тро-ли-ро-вал!
   Так нет, приставили цербера. Мать Тереза! Сильвестр в юбке! И вообще, это не ее дом! Приехала со своей Украины и командует, Шарик-в-гостях-у-Барбоса.
   Скорей бы она убралась восвояси, эта чертова бабка!
   Но что-то она не спешит нас покидать. Совсем даже не собирается. Живет уже девятый месяц, и сколько еще пробудет, неизвестно. Папа, видите ли, ее подкармливает. Продуктов ей там, у себя, не хватает. Да я тебя так сейчас подкормлю! Так подкормлю!
   В моей голове вспух и вознесся атомный гриб. Имя ему было – бледная поганка. Я помнила то место, где мы обнаружили ее с Лифшицем во время позавчерашнего похода в лес. На Лисьих Горках, во мху, под старой поваленной сосной...
 
   Героида очень любила жареные грибы. В холодильнике как раз стояло только что собранное лукошко опят. Завтра она приготовит их – сначала отварит, а потом кинет на сковородку и обжарит с луком в сметане. Потом съест. И умрет. Потому что я подложу ей подарочек. Бледную поганку. Угощу ее, как тайная полиция – старца Распутина.