Евгения Горская. Мой дом – чужая крепость

   – Максим, иди.
   – Нет, ну правда, Тонь. Чем я тебе не жених?
   – Дамочки твои мне физиономию расцарапают. А я этого не хочу, я себе нравлюсь.
   – Не допущу, – заверил он. – И мне ты тоже очень нравишься, кстати.
   – Максим, пока.
   – Ухожу-ухожу. Слушай, Тонь, не хочешь замуж, возьми меня в любовники. А?
   – Максим, пока.
   – Ну ладно, пошел я, пошел, – засмеялся он. – Спасибо за помощь. Хороший ты человек, добрый, не злой.
   Тоня заперла за ним дверь и постояла, уставившись в стену. Почему-то, открывая дверь Максиму, она решила, что пришел Коля Корсун. Очень глупо с ее стороны, Коля даже не знает, в какой квартире она живет.
   Ему нет до нее никакого дела.
   Впрочем, ей тоже нет до него никакого дела.
   Что-то вытянуло Корсуна из мутного тяжелого сна. Снились ему какие-то развалины, серые кучи арматуры и он, одинокий и потерянный, полный чувства опасности среди этих куч. Коля поморгал, повернулся на спину и понял, что звонят в дверь.
   – Привет, – кивнул он Леночке, впустил ее в квартиру и поплелся в ванную.
   Вчера он перебрал, сначала допил вино, потом водку, которая осталась от предыдущих выходных. Под душем тяжелая одурь начала проходить, он сделал воду попрохладнее, потом еще прохладнее. Потом с удовольствием растерся жестким полотенцем, напялил висевший здесь же махровый халат и вышел на кухню почти человеком. Халат ему подарила одна из подружек. Сначала он подарку здорово огорчился, потому что считал халат вещью совершенно ненужной, а места в шкафу он занимал много. А однажды после душа, спутав халат с банным полотенцем, Коля понял, что это вещь удобная и нужная, и даже собрался приобрести еще один на смену, но так и не приобрел, руки не дошли.
   – Кофе будешь? – Леночка шарила по кухонным полкам, и ему стало почему-то неприятно.
   – Угу.
   – Ты на меня не сердишься за вчерашнее?
   – Нет.
   – Коль, ну согласись, что я права, – она все шарила по полкам, и теперь это уже откровенно его раздражало. – Я же ничего о тебе не знаю.
   – Что ты ищешь, Лен?
   – А? Нет, ничего. – Она наконец оставила несчастные полки в покое, насыпала кофе в турку, поставила на огонь. – Мы с тобой уже столько времени, а ничего о тебе не знаю.
   Они встречались раз пять, не больше, но Корсун уточнять не стал, конечно.
   – Это просто невероятно! Я к тебе прихожу, остаюсь, а ты ничего о себе не рассказываешь.
   Кто он такой, стоило узнать до того, как у него оставаться, зло подумал Корсун и опять промолчал.
   – Вот скоро Новый год. Ты не собираешься познакомить меня с родственниками?
   Кофе из турки убежал, Корсун выключил газ, отодвинул Леночку, кое-как вытер тряпкой плиту.
   – У меня нет родственников.
   – Ну вот видишь! Я ничего о тебе не знаю, ничего.
   Кофе оказался слабым, невкусным. Нужно было сварить заново, но ему не хотелось ее обижать.
   – Ты мой любимый человек, а я ничего о тебе не знаю. Я даже не знала, что ты…
   Про любовь ему слышать было еще неприятнее, чем наблюдать, как она роется в полках.
   – Сирота, – подсказал Корсун.
   – Ко-оля, – она укоризненно на него посмотрела. – Я с тобой серьезно разговариваю. Как же… так получилось?
   – У меня мама умерла, когда мне было восемнадцать лет.
   – Да-а? А отчего? – Ей стало так любопытно, что она даже отставила чашку с кофе. – Сколько ей было лет?
   – Исполнилось сорок шесть.
   – Слушай, а отчего можно умереть в сорок шесть?
   – По разным причинам умирают.
   – Но она-то отчего умерла?
   – От рака.
   Мама болела долго и мучительно, а он почти до самого конца ни о чем не догадывался.
   – А-а… От рака чего?
   – Лен, ну какая тебе разница? Что за нездоровое любопытство?
   – Ничего здесь нет нездорового! Я должна знать про твою семью.
   – Зачем?
   – Что?
   – Зачем тебе знать про мою семью?
   – Ну знаешь! Да хотя бы… потому, что некоторые болезни являются наследственными!
   Он еле сдержался, чтобы не напомнить ей, что еще не делал ей предложения руки и сердца.
   – Лена, давай сменим тему.
   – Ну хорошо, – все-таки она поняла, что пора остановиться. – Где будем Новый год встречать?
   – Не знаю. Я не думал об этом.
   – А обычно ты где встречаешь?
   – Дома, конечно.
   – Дома? Почему дома? У тебя что, денег нет?
   – При чем тут деньги? – не понял он.
   – Ну… люди же в рестораны ходят. Даже за границу на Новый год уезжают.
   – А-а, – мысль встретить Новый год за границей с Леночкой показалась ему настолько пугающей, что он едва не поежился. – Я не люблю рестораны. И отели не люблю. Я люблю быть дома.
   Нужно немедленно искать новую парикмахерскую. В Интернете, что ли, посмотреть? Хорошо, что время есть, до Нового года можно не стричься.
   – Коль, а давай поедем куда-нибудь, где море, солнце, а? Представляешь, в Москве снег, мороз, а мы в море купаемся!
   – Лен, ты извини, – засуетился Корсун. – Мне на работу сегодня обязательно надо. Я и так уже опаздываю.
   – Сегодня же выходной.
   – Так я на заводе работаю, я же тебе говорил. Там нет выходных.
   – А какая у тебя должность?
   – Инженер. – Ему совсем не хотелось говорить, кем он работает. Впрочем, она бы все равно не поняла.
   – А-а, – разочарованно протянула Леночка.
   Он был уверен, что она спросит, сколько он получает, но Леночка не спросила. Видимо, оставила до следующего раза.
   Закрывая за ней дверь, он мучительно соображал, как бы закончить все мирно и побыстрее, и не мог придумать как.
   – Мить, что мы сегодня делать будем? А, Мить?
   Колосов не представлял, чем занять выходные, и поэтому промолчал.
   – Ну Митя… – Ася подлезла ему под руку, устроилась на плече. В квартире было прохладно, Колосов машинально укрыл одеялом и плечо, и жену.
   – Ты говорила, нужно в прачечную сходить.
   – Ну да, – Ася потерлась о его руку. – Но я же не это имею в виду. Давай куда-нибудь сходим. В Доме художника новая выставка. Давай сходим, а, Мить?
   Выставки Колосов терпеть не мог, жена отлично это знала, но все равно таскала его смотреть на живопись, в которой он ничего не смыслил. Нет, не так. Это он позволял ей убивать его свободное время. Впрочем, ему давно стало все равно, как убивать это самое время.
   – Я к маме съезжу, – неожиданно решил Колосов. Ему очень хотелось освободить плечо от Асиной головы, но он не рискнул.
   – Зачем? – от удивления жена даже приподнялась и заглянула ему в лицо.
   – Ася, – поморщился он. – Ну зачем навещают родителей? Повидаться. Зачем же еще.
   – А… А я что буду делать? – она заплакала сразу, без подготовки, без вступительных слов и дрожащих ресниц, что было удивительно, и Колосов должен был ее пожалеть, но почему-то не жалел.
   Сегодня он мог жалеть только себя. Ему предстояло жить без Тони, а он совсем был к этому не готов.
   Колосов выбрался из постели, слегка отодвинув Асю, хотел включить на кухне чайник, но не включил, а стал тупо смотреть в окно, опираясь о подоконник.
   – Мить, ты меня разлюбил, да? – Он не услышал, как жена оказалась за его спиной, и от этого почувствовал себя совершенно беззащитным.
   – Не говори глупостей. – Он с трудом заставил себя повернуться к ней. – Мне надо съездить к маме, только и всего.
   – А… зачем? Ей нужно что-то сделать, да?
   – Да, – соврал Колосов.
   – А что?
   – Да так, по мелочи, – он наконец-то включил чайник. – Холодильник передвинуть, еще кое-что.
   Мать действительно просила его передвинуть холодильник. Месяца два назад просила, если не раньше, а он вспомнил об этом только сейчас.
   – Ты не надолго?
   Он так боялся, что Ася решит ехать с ним, что, наверное, стал бы молиться, если бы был верующим.
   – Нет, не надолго, – он заставил себя обнять Асю, поцеловал в макушку, она это любила.
   Город казался почти пустым, ни машин, ни прохожих. Холодно. На машине ехать было удобнее, в метро приходилось делать две пересадки, но Колосов направился к метро. Почему-то у него не было сил садиться за руль.
   В метро тоже оказалось непривычно пусто. Он уселся в углу вагона и неожиданно вспомнил, как однажды, провожая Тоню с какой-то студенческой вечеринки, стоял у темного стекла в конце вагона и загораживал ее руками от пассажиров, и вся она была так близко, и ему очень хотелось ее поцеловать. Он не поцеловал только потому, что сзади стояли чужие люди и очень мешали ему своим присутствием. Он был тогда таким счастливым, каким можно быть только в ранней юности.
   С Асей он никогда не был так счастлив.
   Он все бы перекроил, если бы мог вернуть тот день, когда они с Тоней сдали экзамены и сидели на шатких пластмассовых стульях, пережидая дождь.
   Девчонок напротив он почти сразу перестал замечать. Тоня что-то говорила, он слушал и отвечал, и пообещал себе тогда, что проводит ее, вернется домой и скажет ей по телефону что-то очень важное. Он тогда еще не придумал, что именно скажет, да это было и не важно. Важным были ее счастливые глаза, и развевающиеся на ветру волосы, и тихий смех.
   То, что одна из девчонок рыдает, сначала заметила Тоня. Испугалась, начала ее расспрашивать, он уже потом подключился. У девчонки не хватало денег на билет на электричку до дома. Ему уже тогда стало ясно, что рыдания эти по меньшей мере странные, она должна была прикинуть свои финансы перед тем, как пить пиво. Да и перед тем, как ехать в Москву, тоже. К тому же тогда еще не везде были турникеты на перронах у пригородных поездов, и ездить без билета считалось почти нормальным.
   Девчонка рыдала, подружка, Тоня и Колосов ее уговаривали, совали деньги, а потом получилось как-то так, что рыдала она, уже вцепившись ему в руку, он изо всех сил пытался ее успокоить, а Тони рядом не было.
   Он тогда здорово разозлился, что она ушла, оставив его с этой дурой, от злости и поехал провожать Асю, и ни за что бы не поверил, что уже никогда не скажет Тоне самых главных слов…
   Задумавшись, он едва не проехал нужную остановку. А уже у самого подъезда вспомнил, что забыл ключи от маминой квартиры, принялся звонить в домофон и очень обрадовался, услышав мамин голос.
   Вставать не хотелось. Даша, протянув руку, включила плеер, полежала под негромкую музыку и выключила. Вообще-то музыку она любила громкую, заводную, и танцевать любила под громкую музыку, но дома никогда себе такого не позволяла, беспокоить соседей в семье считалось непозволительным, и она этому правилу следовала. Собственную квартиру Даша ненавидела. Когда она сюда только въехала, эта конура казалась ей верхом счастья. Немыслимым счастьем, неописуемым. Вот дура-то она была. От жизни надо хотеть многого, тогда многое и получишь. А если радоваться каждой крохе, с крохами и проживешь.
   Больше всего Даша мечтала о жилье в элитном доме. Там и соседи соответствующие, не занюханные пенсионеры, как у нее в подъезде. И даже если в новом доме не найдется подходящего холостяка-миллионера, который не пройдет мимо ее красоты, можно будет сойтись с новыми соседями, обрасти полезными знакомствами. Даше очень хотелось войти в манящий мир по-настоящему богатых людей. А что в этом плохого?
   Ничего в этом плохого нет. Но возможности проникнуть в этот манящий мир у нее нет никакой, пока будет торчать в панельной девятиэтажке. Не в магазине же, в самом деле, с потенциальным женихом знакомиться, миллионеры в магазины не ходят, им продукты домой приносят.
   Ей давно пора замуж, но замуж она выйдет только за стоящего человека. Требования свои она определила давно: во-первых, чтобы был богат, а во-вторых, чтобы капитал нажил хотя бы отчасти законным путем. О совсем законном она не мечтала, понимала, что это совершенно невозможно. Все остальное в женихе было неважно. Конечно, хотелось, чтобы он был не стар и хорош собой, но это скорее недостаток, чем преимущество, – на молодого и красивого претенденток больше. Впрочем, их и на немолодых хватает.
   Но самым главным для Даши было доказать тому единственному человеку, без которого она сейчас не живет, а существует, что она, Даша, вовсе не «никто». Мы с тобой никто, сказал тогда единственный человек. Мы с тобой никто, а я хочу, чтобы мои дети учились за границей. Тогда он объяснял Даше, почему должен жениться на своей сокурснице, дочери крупного чиновника. Ее папаша иногда мелькал в телевизоре, пересаживался из кресла в кресло, а единственный человек ездил на очень дорогих машинах, носил очень дорогие часы и костюмы и почти не замечал Дашу, когда она изредка попадалась ему на глаза.
   Сначала Даше казалось, что уход единственного она в буквальном смысле слова не переживет, что у нее вот сейчас, сию минуту, остановится сердце, но сердце, как ни странно, продолжало биться, и она постепенно приспособилась к жизни без единственного. Иногда она о нем даже забывала, жаль, что ненадолго.
   Даша еще повздыхала, потянулась, нашла ногами тапочки, поплелась на кухню. Включила чайник, поизучала холодильник, а потом рука сама потянулась к телефону звонить двоюродной сестре Тоне.
   – Приезжай, – попросила Даша. – Такая скука, никаких сил нет.
   – Ты же клиенток своих от скуки лечишь, – напомнила Тоня. – Примени к себе свою науку.
   По профессии Даша была психологом, а представлялась не то экстрасенсом, не то магиней, не то колдуньей. Снимала порчу, проводила какие-то ритуалы. По Тониному мнению однозначно дурачила несчастных женщин, которые в основном и были Дашиными клиентками. Про клиентов-мужчин сестра ни разу не упоминала.
   – Я их лечу не от скуки, а от душевных травм, – поправила Даша. – А у меня душевной травмы нет, просто замуж хочу.
   Душевная травма была, конечно, но знать об этом сестре не нужно.
   – Тут я тебе ничем помочь не смогу, у меня запасного жениха нет. У меня и своего-то нет.
   – Ясное дело, что не сможешь. Поэтому приезжай, будем страдать вместе.
   С одной стороны, выходить на мороз совсем не хотелось, а с другой… Права Дашка, вместе не так скучно.
   – Приеду, – решила Тоня. – Через полчасика выйду.
   – Дима? – удивилась Людмила Федоровна. Колосову даже показалось, что она испугалась немного. – Что-то случилось?
   – Нет, мам, – ему стало стыдно и тоскливо, что его неожиданный визит в дом, где он вырос и где мама всегда его ждала, потому что больше ей ждать было некого, вызывает у нее не радость, а испуг. – Ничего не случилось. Ты просила холодильник подвинуть, помнишь?
   Он повесил одежду на старенькую вешалку, которую давно пора было заменить. Теперь ему стало стыдно за эту старую вешалку, он знал, что деньги у матери есть, она неплохо зарабатывала, просто у нее нет желания заниматься квартирой, в которой не бывает никого, кроме ее давних подруг. Когда он не был женат на Асе и жил здесь, мама постоянно что-то обновляла, заменяла, без конца носилась с тряпкой и ругала себя за это.
   – Я давно справилась, Димочка, – улыбнулась Людмила Федоровна. – Позвала ребят-таджиков, которые у нас двор убирают, они мне все сделали за две минуты.
   – А… – протянул Колосов. – Ну и ладно. Я просто так посижу.
   – Ты завтракал?
   – Нет.
   – У меня ничего особо вкусного нет, к сожалению. Разогрею котлеты из кулинарии, они очень неплохие. Будешь?
   – Буду.
   Это тоже казалось непривычным и неприятно кольнуло – раньше мама готовую кулинарию никогда не покупала. Готовила сама, быстро, просто, но вкусно. И когда они с Асей по несколько раз в год приходили к ней на обязательные семейные торжества вроде дней рождения, на столе стояли исключительно приготовленные матерью блюда.
   – Что-то все-таки случилось, Дима? – Она возилась у плиты, и Колосов, как обычно, подумал, что мама остается очень интересной и моложавой женщиной.
   – Ты помнишь Тоню Невзорову из моей группы?
   – Конечно, – Людмила Федоровна повернулась и внимательно на него посмотрела.
   – Она ведь у нас в институте работает.
   – Я помню, ты говорил.
   – Она увольняется с нового года.
   Мать промолчала. За окном белели инеем тонкие ветви березы. Береза была старая, наверное, ровесница дому, Дима помнил, как за окном виднелась ее верхушка, а сейчас видны только самые нижние ветки. Когда-то он любил лазить по шершавому стволу, мама его за это не ругала, а соседи почему-то возмущались.
   – Дима… – Людмила Федоровна опять повернулась к плите, перевернула котлеты, хлопнула дверцей холодильника, достала какие-то банки. – Я тебе никогда не рассказывала, почему мы развелись с твоим папой, а теперь, пожалуй, расскажу.
   Отца Колосов помнил плохо. Собственно, он о нем почти и не вспоминал, родители развелись, когда ему было всего пять лет, и отца с тех пор он видел всего несколько раз.
   – Он тогда поехал в командировку надолго, на месяц. И там у него случился роман. Подробности тебе не нужны, я их опущу. В общем, получилось так, что я об этом узнала. Я его очень любила и очень ему верила, и удар для меня был смертельный. Видеть его я тогда просто физически не могла, ни о какой дальнейшей общей жизни и речи быть не могло, и я подала на развод. И знаешь, до последнего времени я считала, что поступила тогда правильно…
   Людмила Федоровна поставила перед сыном тарелку, мисочку с каким-то салатом, хлеб.
   – А теперь ты так не считаешь?
   – Теперь не считаю. Он тоже очень меня любил. Я это и сейчас понимаю, и тогда знала. Он начал пить, его выгнали с работы один раз, другой… Я могла протянуть ему руку и вытащить. Но я даже на звонки его не отвечала. Он ведь умер совсем молодым, чуть постарше тебя.
   На белую березовую ветку уселась ворона, лениво каркнула, потопталась и улетела.
   – Не знаю, догадывался ли ты, все-таки я от тебя это скрывала, но у меня потом были мужчины. Некоторые даже замуж звали. Только знаешь, Дима, я о них совсем не вспоминаю. Так, к случаю, если что-то напомнит. А о твоем отце помню постоянно. Он был моей судьбой, и я отказалась от собственной судьбы.
   Мать опять отвернулась к плите, зажгла газ под чайником, достала конфеты в вазочке.
   – Я тебя ревновала к Тоне Невзоровой, а к твоей жене – нет. – Мать всегда за глаза называла Асю «его женой». Раньше его это раздражало, а сейчас он просто не обратил внимания. – Когда вы были вместе с Тоней, вы напоминали мне нас с твоим папой, молодых, когда тебя еще в проекте не было. Я не хочу и не могу давать тебе советов. Дима, я только к концу жизни поняла главное – за свое счастье надо бороться.
   Разговаривать с мамой было хорошо, спокойно, как с Тоней, но он заторопился.
   К морозу добавился промозглый ветер. Колосов почти бежал до метро, в полупустом вагоне сунул озябшие руки между ног… и сам не заметил, как очутился у Тониного подъезда. Он тыкал в кнопки домофона и слушал гудки, потом за какой-то дамой с собачкой прошел в подъезд и слушал звонок за Тониной дверью, а потом позвонила Ася, и он поехал домой.
   Уже одевшись, Тоня не удержалась, позвонила Лиле, долго слушала длинные гудки, бросила трубку и, замирая от страха, побежала вверх по лестнице к ее квартире.
   – Господи! – облегченно вздохнула Тоня, когда соседка открыла дверь. – Ты почему к телефону не подходишь?
   – Я его отключила, – шепотом объяснила Лиля, выходя на лестничную клетку и осторожно прикрыв дверь.
   – Зачем? Ты боишься, что шантажист снова позвонит?
   – Да. – У Лили из глаз полились слезы, но она этого не заметила.
   – Лилечка, позвони Ивану. Позвони.
   – Пока не буду.
   – Но… А вдруг шантажист сюда заявится?
   – Я дала ему номер мобильного. Надеюсь, что не заявится.
   – Тогда зачем ты городской отключила?
   – На всякий случай, Тимка может трубку снять. Спасибо тебе, Тоня. Не беспокойся, если что, я тебе сразу позвоню.
   – Точно?
   – Точно, – заверила Лиля. – Мне помощи больше ждать не от кого.
   До метро было совсем близко, но прямо у подъезда освободилось такси, и Тоня доехала до сестры с комфортом.
   Сначала посмотрели новые Дашины серьги с изумрудами. Сама Тоня серьгами не интересовалась, поскольку проколоть уши так и не удосужилась, хотя признала, что вкус у сестры отменный. Изумруды были небольшие, но сами серьги исключительно изысканные.
   – Супер, – похвалила Тоня.
   – Супер, – согласилась Даша. – Было бы еще куда их носить. И с кем.
   – У тебя же есть парень. Программист.
   – А… – протянула Даша. – Севка. Типичное не то.
   – Почему не то? Женат?
   – Потому что программист, – разозлилась сестрица. – А мне нужен нормальный муж, богатый. Как программист, я и сама заработаю.
   – Богатого посадить могут, – усмехнулась Тоня. – Сейчас в каждых новостях показывают, как их, бедолаг, с поличным берут одного за другим.
   – Авось пронесет, – засмеялась Даша. – Ну ты вот скажи, почему бабуле нашей повезло, а нам с тобой нет?
   – Даш, я есть хочу. Я не завтракала.
   – Пошарь в холодильнике. А я ничего не буду. Чайку попью. Бабуля была простой медсестрой, а отхватила себе генерала.
   – Он тогда не был генералом, – заваривая чай в новом Дашкином чайнике, уточнила Тоня. Чайник был оригинальным, нужно узнать, где сестра его покупала.
   – Но потом-то стал! К тому же дед привез ее из Подмосковья.
   – Ясно, что из Подмосковья, – удивилась Тоня. – Если прабабка с ее стороны в Правде похоронена.
   – Бабуля особенной красотой не отличалась, фотки-то мы видели. А дед был парнем красивым. Умный красивый парень с высшим образованием и московской пропиской. С какой стати он на ней женился?
   – Потому что любил.
   – Вот ведь интересно, – задумалась Даша. – Бабуля никогда о нем не говорит, как будто его и вовсе не было.
   – А что она должна говорить, если он сто лет как умер?
   – Ну… не знаю. Должна бы хоть когда-нибудь о нем упоминать. Как это обычно бывает: дедушка говорил то, дедушка говорил это… А она ни про него ни разу не упомянула, ни про его семью.
   С этим Тоня согласилась, бабушка действительно никогда не упоминала мужа. Впрочем, у бабушки сложный характер.
   – И получается, что мы ничего про своего деда не знаем, – заключила сестра.
   В холодильнике лежала сомнительная колбасная нарезка, но Тоня рискнула, сделала себе бутерброд. На вкус колбаса оказалась отличной, и она сделала второй.
   – Как ты думаешь, программист может узнать по номеру мобильного паспортные данные? – спросила она Дашу.
   – Может, наверное. Но Севка этим не занимается. Он когда-то хакерствовал, у него возникли неприятности, больше он закон не нарушает. Сто раз мне об этом говорил, надоел уже. А зачем тебе? – встрепенулась Даша.
   – Не мне. Соседке.
   Тоня проторчала у сестры почти до вечера. Сначала пили чай, потом заказали и ели пиццу. Домой она вернулась, когда уже стемнело. Впрочем, несмотря на мороз, при котором, казалось бы, должно быть солнце, за весь день толком так и не прояснилось.
   Вообще-то кое-какие продукты в холодильнике имелись, но дома было решительно нечего делать, и Корсун отправился в магазин. Вроде бы о бывшей однокласснице он совсем не думал, но почему-то миновал небольшой торговый центр, где обычно отоваривался, и направился к огромному супермаркету, в котором вчера снимала деньги Тоня Невзорова. Слегка поозирался, очутившись в тепле торгового помещения, снял в банкомате пачку наличных, сунув их вместе с карточкой в кошелек, и не торопясь направился к Тониному дому.
   Вчера он здорово оплошал, не уследив за курткой с капюшоном, ему было стыдно и очень хотелось оправдаться перед Невзоровой.
   Стоять под окнами, походя на влюбленного подростка, было глупо, но он не ушел сразу, подождал, страшась, что увидит ее с каким-нибудь мужиком, и выйдет уж совсем унизительная для него картина.
   Невзорова была последней, кого он мог связать в своем воображении со слежкой, погоней и чем-то похожим. Все это не вязалось с образом спокойной примерной девочки, какой она когда-то была.
   А ведь он вчера фактически бросил ее, даже не поинтересовавшись толком, как она оказалась в роли преследователя.
   Перед уходом он решил в последний раз пройтись вдоль дома и понял, что не будет ему покоя, пока он не убедится, что она по крайней мере жива-здорова.
   Тоня появилась неожиданно, замерзшая, кутаясь в светлую шубку, и ему вдруг сразу стало не то чтобы радостно, а как-то спокойно, и это было связано не со вчерашней слежкой, а с чем-то совсем другим, чему он не стал искать определения.
   Тоня удивилась, конечно. Нужно было что-то сказать, и она сдуру спросила совсем глупое:
   – Давно ждешь?
   – Давно, – признался Корсун и улыбнулся, показавшись себе слабоумным.
   – А я у сестры была, – зачем-то доложила Тоня. Зря она это сказала, во-первых, его едва ли это интересовало, а во-вторых, получается, она намекает на то, что у нее нет мужчины. – У двоюродной.
   – Это с ней вы вчера в казаки-разбойники играли?
   – Нет, – улыбнулась она. – Вчера я была с соседкой.
   – Ты замужем? – ему хотелось выяснить это немедленно.
   – Нет.
   – Позови меня в гости, я замерз. – Он запоздало сообразил, что про «замерз» не стоило говорить, это не по-мужски. Мужчина никогда не должен жаловаться. Она замялась, и он глупо добавил: – Я тебя не обижу.
   – Пойдем, – легко согласилась Невзорова и засмеялась. – Только сначала я загляну к соседке.
   Соседку он вчера толком не разглядел и не запомнил, она оказалась растрепанной бледной девицей, непонимающе на него посмотрела, замерев в дверях, и Корсун решил, что она немножко не от мира сего.
   – Лилечка, это Коля Корсун, – показала на него Тоня. – Мой одноклассник. Ничего нового?
   Бледная соседка покачала головой – нет, а он вдруг испугался, что она сейчас начнет рыдать или шлепнется в обморок.
   Соседка Лилечка не сделала ни того, ни другого, за ее спиной появился вихрастый мальчишка, поздоровался: