Евгения Михайлова
Последнее прости

Пролог

   Катя проснулась, сразу все вспомнила и в ужасе открыла глаза. С ней не могло это произойти. Две недели назад она была совсем в другой жизни. Киев, отцветающие каштаны, завораживающая гладь Днепра, лихая взвинченность всех нервов на последнем этапе съемок фильма по ее сценарию… По вечерам Катю ждали актеры из их группы в гостинице, чтобы посидеть, поболтать, расслабиться, звал в гости на свою чудесную дачу композитор, возил к друзьям режиссер. Кате везло. Когда снимался фильм по ее сценарию, всегда подбирался коллектив, который загорался общей идеей, все старались внести что-то свое… Было интересно. Было… Все оборвалось внезапно. Они вышли из машины у гостиницы, Катя вдруг упала. Ей показалось, что она споткнулась. Ей потом сказали, что она какое-то время была без сознания. Она плохо помнит путь в Москву, все, что было дома. Врезались в память растерянные глаза мужа, решительные команды сестры Лары, которая возила ее к знакомым профессорам… И вот она здесь, в маленьком отделении известного института, в приюте для обреченных. Заведующий отделением профессор Вятский сказал Ларе: «Я ее беру», и это уже являлось приговором. Потому что он едва ли не единственный ученый, который положил жизнь на борьбу со страшным и непонятным заболеванием – БАС. Боковая спинальная атрофия. Так называется медленная, мучительная смерть, когда постепенно, начиная со ступней, отмирают все мышцы. А мозг, скрывая тайну причины заболевания, ясно и четко этот процесс наблюдает. Так было с Мигулей, со многими молодыми, яркими, талантливыми людьми. С другими. Катя не могла поверить, что эта катастрофа была запланирована и ее судьбой… Она подняла голову, посмотрела на три кровати в палате. Девочки еще спят. Красивые, хорошие девочки. Галя, Лена, Марина.
   Она тихонько сняла со стула свой шелковый темно-красный халат, скользнула в него, встала, на секунду ей показалось, что она сейчас легко пробежит путь до порога палаты, но тут же вернулись слабость, неуверенность, страх преодоления. И она медленно пошла, цепляясь рукой за спинки кроватей, стулья, стены… В ванной сначала умылась, потом посмотрела в зеркало. Господи! Девушка, я вас первый раз вижу. Бледное-пребледное лицо, страдальческие темно-серые глаз, синева под ними. Катя расчесала и стянула резинкой в хвост густые длинные каштановые волосы, вышла, добралась до лестницы, спустилась в больничный сад. Вот ее любимая вишня, на которой уже созревают розовые ягоды. Птицы попискивают. Жизнь продолжается, и она с каждым днем кажется ей все более пленительной и драгоценной. «Уходящая натура», – вспомнила она голос своего режиссера. Он так говорил о смене времен года. Сейчас уходящая натура – это она, Катя.
   Потом был суматошный, путаный день, с визитами врачей, уколами, происшествиями… Ну, что у них за происшествия. Проходит по коридору медсестра и громко говорит, заглядывая во все двери: «Никому не выходить, пока не скажу». Это значит одно: из какой-то палаты вывезут носилки, а на них лежит кто-то, накрытый с головой простыней.
   Поздно вечером, почти ночью, приехали актеры с цветами и шампанским. Их пустили, заведующий отделением разрешил, поскольку считал, что Кате нужны положительные эмоции. Они смеялись, рассказывали анекдоты и сплетни. Говорили, как ждут ее: съемки подходят к концу, а с финалом еще полная неясность. Катя тоже смеялась и говорила: «Конечно. Я, как только, так сразу». Когда они ушли, она какое-то время смотрела в окно им вслед, потом почему-то отправилась вдоль по коридору, успокаивая нервы. Только не палата. Только не кровать… То, что произошло той ночью на маленькой лоджии за кладовкой, Катя никогда себе не объясняла, она старалась никогда об этом не вспоминать, но ни на минуту это не забывала… Она почувствовала, что он там до того, как он к ней прикоснулся. Олег. Синеглазый, широкоплечий сорокалетний полковник, который в их отделении ухаживал за парализованной женой Милой. В отделении для обреченных были мужчины и женщины. Мужчины и женщины, для которых пол значения уже не имел. Этого здорового, полноценного, очень обаятельного и приветливого человека Катя заметила сразу. Но не сразу позволила дать себе отчет в том, что он не сводит с нее глаз.
   …Ничего подобного она никогда не испытывала. Она и не подумала сопротивляться его сильным рукам, губам, телу… Ей казалось, что она тает, как свечка, в горячем и страстном огне. Тает от блаженства. Может, утром носилки вывезут ее из палаты. Может, вся предыдущая жизнь пролетела в ожидании этой минуты. Ей не было стыдно, она не думала о своем муже, о жене Олега… Потому что это был их час. Они его отстрадали. Отстрадают еще.
   К себе она шла, задыхаясь от потрясения. Только в палате подумала о том, что за стены по дороге не держалась. Через несколько дней профессор вызвал ее к себе, долго, интригующе молчал, потом сказал: «Ну, что, моя любимая пациентка. Никогда я не был так рад своей ошибке. Вы практически здоровы. Моя единственная рекомендация – не работать без сна сутками. А к нам – только в гости. Грустно расставаться с вами совсем».
   Она задумчиво вышла из кабинета, в коридоре нечаянно попался ей навстречу Олег, она просто сказала:
   – Меня выписывают. Я здорова. Приеду на днях к девочкам, увидимся. Сейчас позвоню мужу, чтобы меня забрал, – его вопрос она опередила ответом. – Это все, Олег. Да, был солнечный удар. Я тебе за это благодарна. Мы останемся в своих жизнях. Береги Милу. Знаешь, есть такой рассказ у О’ Генри «Последний лист». Там девушка заболела, решила что умрет, когда с дерева за окном слетит последний лист. И один художник ненастной ночью повесил на это дерево нарисованный лист, который все не слетал. Девушка выздоровела. В общем, людей спасает только чудо. В моем случае им оказался ты.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

   Катя с удовольствием напечатала слово «конец», с облегчением потянулась, сидя за компьютером, посмотрела на часы. Скоро три – то ли ночь, то ли утро уже. Она дописала сценарий. Режиссер звонил ей последний раз в начале первого, она сказала: «Осталось немного. Не мучай меня пару дней». Завтра он удивится, засуетится, сразу начнет читать, по ходу без конца звонить, задавать вопросы, что-то предлагать, выбирать актеров… Только это завтра Катя оттянет по максимуму. Спать. До двенадцати. Нет, до двух. Собственно, что может помешать ей спать до четырех дня? Ей может помешать голод, вот что. Катя отправилась на кухню, задумчиво рассмотрела содержимое холодильника. Скучно тут, однако. В последние дни на магазины времени не было совсем. Она обнаружила два помидора, коробку с замороженными котлетами в морозилке, пакет молока. Нет, это не пир для утомленного разума. Требуется сладкое, а его нет. Катя заглянула в один из шкафчиков, обнаружила яркий пакетик. Ванильный пудинг. Для этого времени суток и обстоятельств царский подарок. Она достала молоко, и через несколько минут уже лизала горячую, сладкую, вкусно пахнущую массу. Запах победы, отдыха и безмятежного, упоительного ничегонеделания.
   Телефонный звонок ее оглушил. В такое время ей могут позвонить, только если что-то случилось. Муж Игорь в командировке… Катя схватила трубку и долго не могла понять, кто это и о чем говорит.
   – Олег, извини, я просто не узнала тебя, что-то с твоим голосом… Что случилось? Мила умерла? Боже мой. Когда? Этой ночью? Дорогой, я даже не знаю, что сказать, мне Вятский недавно говорил, будто ее состояние относительно стабильно… Было.
   – Катя, послушай меня внимательно, – быстро и взволнованно сказал Олег. – Я бы не позвонил тебе среди ночи. Такую весть можно было и завтра сообщить. Просто… У нас была «Скорая», теперь дома милиция. Врачи считают, что Мила отравлена. Понимаешь, сознательно отравлена, убита. Ее повезут на экспертизу, будет вскрытие, здесь следователь. Я думаю, мне придется поехать в отделение… В общем, я хотел, чтобы ты узнала это от меня.
   – Олег, но как… кто… Я уверена, они ошиблись. Они просто не в курсе, что это за болезнь. Атрофия сердечной мышцы, дыхательных мышц… Ну, ты же знаешь, объясни им!
   – Нет, Катя, нет. Все не так. Мы днем были в клинике у Вятского. В общем, никакого заметного ухудшения. Дома она нормально дышала, ела, спала. Это действительно неестественная смерть. Катя, не могу больше говорить, но как бы все ни пошло, я хочу, чтобы ты знала. Ты здесь ни при чем.
   – О чем ты говоришь?
   – Это может как-то всплыть. Собственно, о нас многие знают. Я мечтал и мечтаю быть с тобой…
   – Боже, какой ужас! Что ты говоришь! Ты просто переволновался.
   – Все. Осмотр закончили. Мне пора ехать.
   – Подожди. Скажи мне телефон твоего Стасика.
   – Пиши.
* * *
   Когда жену вынесли из квартиры, Олег подошел к Стасу, сжал его плечи, что-то хотел сказать, но подбородок его задрожал.
   – Па, я не понял, ты что, с ними поедешь? – спросил сын.
   – Да, ты же слышал. Нужно обо всем рассказать по порядку.
   – По какому еще порядку? Она умирала или нет? Вот она умерла. Что они придумали! Тебе не следует с ними ехать. Надо жаловаться. Бред какой-то! Ты чего молчишь?
   – Стасик, они в мусорном ведре нашли ампулы. Это мамино лекарство, но его предписано колоть в очень маленьких количествах. Нашли много ампул, упаковки там же. Вот в чем дело.
   – Ну че за муть. Да я это ведро уже несколько дней не выношу. Я говорю: они зачем-то все придумали.
   – Тем более необходимо спокойно во всем разобраться. Я напишу заявление с просьбой провести экспертизу, ну, все, что положено. Может, это и в самом деле ошибка.
   – А может, им план по преступлениям выполнять надо. Я говорю, не стоит ездить. Лучше позвони знакомым, ну, есть же у тебя кто-то там.
   – Стасик, ты сейчас ложись спать. Я скоро приеду. Не думай пока ни о чем. У тебя мама сегодня умерла. Горе у нас. Ничего от меня и тебя уже не зависит. Иди к себе. Отдохни, сынок.
   Олег попытался улыбнуться Стасу, затем быстро вышел из квартиры, спустился вниз и подошел к машине, где его ждал следователь отдела по расследованию убийств.
   Стас растерянно стоял один посреди вдруг опустевшей комнаты. В их жизни давно ничего не менялось. Мать заболела, отец ушел в отставку, открыл свою небольшую фирму, выстроил жесточайший распорядок дня. Для себя. Это были его проблемы. Работа, уход за женой, причем все по минутам, по расписанию: дом, готовка, уборка… И он, Стас. Вот в таком порядке. Конечно, папа освободил его от всего, разве что в магазин иногда пошлет, попросит пару часов посидеть с матерью, когда его нет. Но у них не осталось времени даже на разговоры, как когда-то. О поездках к морю, в горы речь просто не шла. Стас вспомнил свой выпускной вечер в школе. Когда им выдали аттестаты, они спустились в зал, отец подошел к нему, взволнованно обнял, крепко руку пожал и… даже не остался посмотреть их концерт. Стас пришел домой утром, отец поставил перед ним завтрак. Спросил: «В какой институт пойдем?»
   – Да ни в какой! – ответил Стас. – Кому они щас нужны, эти институты? Я деньги хочу зарабатывать. Компьютерами заниматься.
   – Мама хочет, чтобы ты поступил в институт.
   – Ой, не смеши меня. Мама хочет, чтоб ты ее манной кашей кормил, и все. Это, когда я в третьем классе был, она нам сказки придумывала: МГИМО, ВГИК, театр Большой и Малый… Ну, ты че, па?
   – Да, виноват я перед мамой. Вырос ты у меня, честно говоря, как бурьян, на нашей заброшенной даче. Слушать, как ты о матери говоришь, я не хочу, против твоих планов ничего не имею. Пойдешь на курсы программистов. Техникой тебя обеспечу. И то правда: пора зарабатывать на себя. Хоть какой-то толк будет.
   Олег никогда не повышал голос на сына, он даже не ругал его в прямом смысле слова, но после таких разговоров Стасу пару дней бывало не по себе. Подлизаться к отцу он умел. И до сих пор любит, когда тот подходит к нему внезапно и порывисто, притягивает к себе его голову, ерошит волосы, сжимает плечо. Им хорошо вместе. Им было бы хорошо, если бы не болезнь матери.
   Стас подошел к большому портрету молодой женщины с темными, красивыми глазами. Произнес про себя слово «мама», прислушался к сердцу, вызвал другие воспоминания…. Ребята завидовали, что у него такая мать – стройная, веселая, заботливая, обожающая его. Она устраивала ему шумные, веселые дни рождения, приглашала весь класс. Они праздновали первое сентября, конец учебного года, мама старалась выполнить любое его желание. Когда-то они вместе читали книжки, смотрели кино, вместе далеко заплывали в море, катались на велосипедах… Он ее любил, он ею гордился, он к ней спешил… Но той мамы давно с ним нет. Ну, что он мог с собой поделать? Мать стала плохо, непонятно говорить, она сидела в своем инвалидном кресле, он подходил к ней и чувствовал запах лекарств и болезни… Ну, чего тут себе врать. Терпел, брезговал, старался побыстрее уйти в свою комнату. Когда он видел, как отец вытирает ей салфеткой слюни, несет в туалет, моет, – Стаса просто тошнило. Отец все понимал, из-за этого между ними возникла отчужденность. Стас и в этом винил мать со всем эгоизмом молодого, здорового, залюбленного когда-то существа, которое лишилось эмоционального комфорта. Об остальном и говорить нечего. Черт-те что у них было, а не жизнь.
   Стас пошел к себе в комнату, разделся, лег в постель, накрылся с головой одеялом. Черт, как же ему неуютно. Отец велел не думать обо всем, что произошло. Только о том, что у него сегодня умерла мама. Стас еще раз произнес слово «мама», теперь шепотом, и почувствовал, как горло сжал спазм. Вроде бы глазам стало горячо. Он очень хотел заплакать – громко, безутешно, как в детстве, когда обильные слезы как будто смывали тучи, и на душе светлело… Он очень хотел заплакать, но ничего не получилось. Он уснул, свернувшись в клубок и сжав кулаки.

Глава 2

   Катя смотрела в темноту, пока не рассвело. Четких, упорядоченных мыслей не было. Она разглядывала ленту ослепительно ярких кадров. Все то, что нельзя было вспоминать. Все то, что постоянно было с ней. Больничный сад, солнечная поляна, взгляд Олега издалека – страстный, тоскующий, обожающий, ласкающий. Это не солнце, это его синие глаза согревали, зажигали ее кровь… Озабоченное лицо Игоря. Он дотошно ее расспрашивает, что сказали врачи, заставляет есть виноград и груши. И вдруг… Игорь поворачивается и прямо, пристально смотрит на Олега. У Кати обрывается сердце. Вот они уходят – Игорь ведет ее за руку, все глядят в окна. Галя, Марина, Лена машут ей. У ворот курит мужчина, не глядя на них. Почему-то его широкие плечи, крупные руки выдают беспомощность, потерянность. Катя видит его, не поворачивая головы. Игорь опять рассматривает его в упор. Она приехала в больницу, когда узнала, что Галя умерла. Марина и Лена сидели рядом на одной кровати, увидев ее, горько заплакали. Так они и сидели втроем, пока не пришла сестра делать уколы. Катя вышла в коридор. У окна Олег кормил с ложечки творогом Милу. Катя улыбнулась, поздоровалась, Олег измученно взглянул на нее, как на солнце, которое светит не ему. Мила вдруг беспокойно задвигалась, на изможденном лице появилась гримаса страдания, а в глазах слезы. И вдруг у нее начался приступ удушья. Катя испугалась, побежала за медсестрой, Олег повез жену в палату… Боже мой, Мила все видела и понимала. Ну, вот. Самая невыносимая боль настигла Катю. Вина. Честному и открытому человеку такая боль просто не под силу.
   Катя вскочила и заметалась по квартире. Что делать? Еще слишком рано, чтобы кому-то звонить. Да и кому. Олегу? Не та у него ситуация, чтобы его дергать звонками. Стасу? Да, ему нужно позвонить, но позже. Мальчик, наверное, спит. Игорю? А что она скажет Игорю? Просто, чтоб его голос услышать. Тоже рано. Катя взяла телефон, пролистала список номеров. Вот к кому можно обратиться в любое время и вроде бы случай именно тот. Сережа Кольцов. Они познакомились во время съемок детектива по ее сценарию, где он был консультантом. Он тогда работал прокурором. Сейчас – частный сыщик. То есть на службе всегда. В его дружбу Катя верила. Она решилась.
   – Сережа, я тебя не разбудила?
   – Разбудила. Ты хочешь извиниться и позвонить через полчаса? Давай рассказывай. Что у тебя?
   – Какая-то непонятная история. Понимаешь, у меня есть друзья. Семья. Муж, жена, сын девятнадцати лет. Она очень болела. Тяжелый диагноз. Потом объясню. Он за ней ухаживал. Болезнь неизлечимая, но умирание медленное, врач, который ее наблюдал, – мог предсказать время смерти с точностью до недели. Они вчера были у него. Ухудшения значительного не обнаружено. В общем, все было как всегда, а ночью она внезапно умерла.
   – Катя, ясно, что ты переживаешь, но это вопрос не ко мне. Я знаю, что ты должна сама во всем разобраться, хотя совершенно не понимаю, почему ты это должна. Ну позвони тому врачу.
   – Ты не дослушал. «Скорая» пришла к выводу, что Милу отравили. Убили, понимаешь? Там была милиция, следователь. Олега, ее мужа, повезли давать показания. Экспертизу будут делать…
   – Ну, вот все и выяснится.
   – Что выяснится? У них в доме практически никого не бывало, кроме мужа и сына. Олег сам за ней ухаживал. Ну, иногда кого-то нанимал. Я не прошу у тебя ответа. Просто доверяю твоей интуиции. Я рассказала все в общих чертах. Что ты думаешь? Это ошибка, халатность или что-то другое? Ну, нелепо же такое предположить. Кому понадобилось убивать умирающую женщину?
   – Ты ж сама сказала, что она умирала медленно. Кому-то захотелось, чтоб быстрее, допустим. Не такой уж редкий случай.
   – Да нет. Это просто исключено. Понимаешь, Олег, он… Он от всего на свете отказался, чтобы ее спасать… Это такой человек… Ну, совсем необыкновенный.
   – Ничего себе заявы. Катя, я понятия не имею, что там приключилось на самом деле, но в плане интуиции… Ты случайно не боишься оказаться в роли причины?
   – Нет.
   – А где Игорь?
   – В командировке по Дальнему Востоку.
   – Это и его друзья?
   – Нет.
   – Так. Говори их фамилию. Еще два часа сплю, разбудить не пытайся, потом попробую что-то узнать.
   – Калинины. Он Олег, она Людмила, сын Станислав. Адрес – Ленинский проспект…
* * *
   Игорь не отводил внимательного взгляда от гладкой, сытой и крайне неприятной физиономии очередного губернатора. Искал десять отличий от предыдущих физиономий. Тему браконьеров проехали, сейчас у него от зубов отлетает бодрый рапорт о выполнении социальной программы «Ветеранам – достойную жизнь». Сколько на самом деле собрано, выклянчено из бюджета, куда примерно уплывают огромные деньжищи, – они, журналисты, уже в общих чертах выяснили сами. Губернатор закончил речь на пафосной ноте, давая понять, что он сделал для столичной прессы все, что мог. Игорь выключил диктофон, ребята встали.
   – Одну минуту, – сказал Игорь и подошел к губернатору. – Взгляните, пожалуйста, на фото. Не знаете эту женщину?
   – М-м-м. Не припомню. Нет, первый раз вижу.
   – Это заслуженный учитель России Мария Петровна Симонова. Ветеран труда, награды… Наша газета писала о ней не раз. Сейчас она на пенсии, больна, живет в этих руинах, денег нет, чтобы слесаря, электрика вызвать. На хлеб тоже средств нет. А мы в вашем городе собираемся сани покупать, чтоб кататься по горам икры тех браконьеров, с которыми вы якобы борьбу ведете. Хотите, я напишу вам на бумажке сумму, полученную на поддержку вашей программы «Ветеранам – достойную жизнь» за последние полгода? Вот она. Красивая, правда? А теперь напишите мне сумму, которая причитается Марии Петровне Симоновой.
   – В чем дело? Что за цифры с потолка? Мы не позволим. Мы знаем, куда обращаться по поводу журналистских провокаций.
   – Игорь, пойдем, нам некогда, – сказал Леша Северцев из «Столичной газеты».
   – Ребята, вы идите. Я догоню вас через секунду, – почти весело сказал Игорь.
   Когда коллеги вышли, он наклонился над сидящим губернатором и доверительно произнес:
   – Награбленным нужно делиться, понял? Если Мария Петровна не получит того, что ей причитается… Ох, как же я люблю рассказывать правду со страниц газеты.
   – Да что вы себе позволяете? Я сейчас начальнику ГУВД позвоню.
   – Серьезно? Так я сразу тебе дам в морду, чтоб повод был, ладно?
   Вышел Игорь почти удовлетворенным, Леша, взглянув в его лицо, вздохнул:
   – Все по плану, ребята. Он хулиганил, сто пудов, вечером нам даже в номере спокойно выпить не дадут.
   – Может, и дадут, – виновато пробормотал Игорь. Ну, не мог он себе отказать в удовольствии испортить настроение чиновнику.
   Вечером им дали выпить. Этот губернатор оказался более дальновидным, чем предыдущие. Он приблизительно представлял себе, какими хлопотами может обернуться месть столичных писак.
   Они сидели в номере в клубах сигаретного дыма, говорили как все и как всегда: что делать, быть или не быть, кому на Руси жить хорошо. Игорь несколько раз вставал, выходил с телефоном на балкон, хотел набрать номер Кати, но не решался. Она всегда чувствовала, что он выпил, сразу расстраивалась, сворачивала разговор. Он решил позвонить утром, и тут Катя позвонила ему сама.
   – Игорь! Здравствуй! Почему ты не звонишь? У тебя все нормально?
   – Конечно. Привет, дорогая. Просто закрутились мы тут. Но материала набрали на полжизни. Как ты? Голос какой-то грустный. Ты скучаешь? Я страшно соскучился, ты знаешь, вот все бы бросил…
   – Мне, наверное, не имеет смысла рассказывать, как я. Понимаю, что тебе сейчас не до моих рассказов.
   – Ну, зачем ты, Катя, сразу нападаешь. Ну, выпил я. Да, мы сидим, пьем. После очень тяжелого дня. Точнее, после двух суток работы без сна.
   – Я понимаю. Я просто позвоню завтра. Или ты мне, хорошо? Пока.
   Игорь долго стоял неподвижно, почти в отчаянии, когда она разъединилась. Вот какая реакция. На абсолютную, по сути, ерунду. Это очень осложняло их жизнь. Ну, как газетчику не выпить с друзьями. Игорь был из тех, кто за свою компанию голову готов сложить. Катя – одиночка по жизни. Близко к себе мало кого допускает. А вот если допускает… Что тогда? Игорь задумался совсем уже тяжело. Как всегда, в разлуке и в моменты какого-нибудь разлада, он вспомнил тоскливый, призывный и страстный взгляд того мужчины в больнице, где лежала Катя. Ничего более откровенного Игорь в жизни не видел… Он вошел в номер, взял со стола бутылку водки, налил в гостиничный стакан и выпил залпом.
   – Я спать пошел, – сказал он друзьям, лег на кровать и до утра так и не заснул.
   В Москве Катя горько плакала в подушку. Опять в трудную минуту она не смогла поделиться с ним, самым близким человеком. Легче всего убедить себя в том, что ей помешал его нетрезвый голос. Он ей, как всегда, помешал сдержаться, спокойно поговорить. Но поделиться тем, что произошло, что так мучило ее сейчас, именно с Игорем и нельзя. Вот в чем проблема. Вновь, как обычно, после очередного недоразумения в отношениях с мужем, закружились непрошеные мысли о том, почему у них нет детей. Хоть одного ребенка. Как-то повелось объяснять это себе и другим банальным отсутствием времени на воспитание чада. Она постоянно в работе, он тоже, у нее съемки, у него – командировки. Ну, успеют еще. Ей всего двадцать восемь, ему – тридцать три… Ей уже двадцать восемь. И она может сказать себе, наконец, честно. Ее муж – хороший человек, она его любит, но не хочет от него детей. Что-то не складывается тут – и все.

Глава 3

   Аня задумчиво жевала омлет, сидя за кухонным столом, и смотрела в спину матери, моющей посуду.
   – Слышь, у Стаса мама умерла, – произнесла она, наконец.
   – Да ты что, – повернулась Вера. – Когда?
   – Вчера ночью.
   – Ну, слава богу, отмучилась.
   – Ой, я так и знала: вечно ты с этим «слава богу». Ничего она не отмучилась. Там петрушка какая-то вышла. Ей вроде лекарство не то подсунули. Перепутали, что ли. Я не поняла толком.
   – Да ты что! – глаза Веры расширились от любопытства.
   – Не, ну ты как заведенная точно. «Да ты что, да ты что». Ты че обрадовалась?
   – Я обрадовалась? Ты просто психопатка. Я, наоборот, в шоке. Ты объясни толком насчет лекарства. Кто мог ей не то лекарство дать? Ей только муж лекарства и давал.
   – Или уколы, я сразу не врубилась. Стас чего-то бормотал… Да, вроде уколов больше, чем надо.
   – Интересно, – задумчиво проговорила Вера. – А знаешь, я его не осуждаю. Он мужик видный. И при калеке.
   – Я фигею, дорогая редакция. Ты что, маман, на Олега Витальевича глаз положила? Сразу тебе скажу, чтоб не мучилась: ты в пролете.
   – Какая ты грубая все-таки. И с чего ты взяла, что я того… глаз положила? Я просто так сказала. И все равно интересно: ты меня что, очень страшной считаешь? С чего это я сразу в пролете?
   – Не, ну ты, может, и не самая страшная, – Аня жмурилась довольно, как кошка. Любила она поиграть на мамином самолюбии. – Просто есть лучше. Я тебе так скажу: есть в тысячу раз лучше.
   – Ты про что? Ты хочешь сказать, что у него кто-то есть?
   – Ну, так-то нет, конечно. Ну, как ты подумала. Но одну девушку я у них видела. Она ему нравится, точно. А тетю Милу клинило. Я это тоже видела.
   – Ничего себе. Что за девушка?
   – Не знаю. Может, артистка.
   – Красивая, что ли?
   – Угу.
   – Так. Вот что получается. А ты тут пела: добрый он, хороший, на руках жену носит.
   – Так он и есть добрый и хороший, и на руках ее носил, потому что она ходить не могла. А девушка зашла к ним, может, один раз. Ее он на руках не носил. Вот как с тобой говорить? Ты как залипнешь на чем-то, тебя не сдвинешь. Ты на самом деле думаешь, что он нарочно с лекарством?
   – Пусть милиция думает, – поджала губы Вера. – Мне другое интересно. Стас тебе про женитьбу ничего ни разу не говорил?