Страница:
«Римской» простоте или безыскусности слова, выражения, жеста противостоит крикливая, несдержанная жестикуляция, свойственная «средиземноморскому» типу, навязчивая общительность и экспансивность, отсутствие чувств дистанции, иерархии, безмолвного повиновения. Обратной стороной подобного поведения, как правило, становятся бесхарактерность, вспыльчивость, склонность к обжорству и пьянству (или желание напоить других), проще говоря, «испанскость» в худшем смысле этого слова: многословие, кичливое и наносное чувство чести, обидчивость, озабоченность внешним видом, а не внутренним содержанием (тогда как о древнем испанском аристократическом типе говорили: pobre en palabras pero en obras largo — «скупой на слова, щедрый на дела», что сопоставимо со словами МОЛЬТКЕ: «Говорить мало, делать много; больше быть, чем казаться»; это соответствовало «римскому» стилю).
С так называемой «расой пустыни» (по психо-антропологичес-кой классификации Л.Ф. КЛАУСА) средиземноморского человека сближает (что, возможно, вызвано наличием в нем некоторых примесей этой расы) интенсивный и вспыльчивый темперамент, в то же время резко меняющийся под воздействием минуты, вспышки ярости, импульсивность и порывистость желаний и аффектов в эмоциональной жизни, интуитивные прозрения, не достигающие уровня интеллекта. Психически уравновешенный и взвешенный стиль не является его сильной стороной. Если внешне, особенно в кампании, он искрится весельем, воодушевлением и оптимизмом, то наедине с собой средиземноморский человек подвержен внезапному упадку душевных сил, испытывает чувство мрачной и безысходной духовной опустошенности, что заставляет его в тоске и тревоге бежать уединения и снова толкает во внешний мир, к шумному общению, к излиянию чувств и страстности. Учитывая это, вполне очевидно, что в случае очищения нельзя идти путем простого противопоставления. Слова Ницше «Я измеряю ценность человека его силой сдерживать собственные реакции», безусловно, могут послужить общим базовым принципом для преодоления беспорядочной импульсивности и «вспыльчивости». Но тот же НИЦШЕ предостерегал против всякой морали, стремящейся иссушить всякий пылкий душевный порыв вместо того, чтобы направить его в нужное русло. Самообладание, уравновешенность, спаянность чувства и воли не должны затушить внутренний огонь, превратить человека в робота, что иногда происходит с отдельными представителями центрально-европейских или англосаксонских народов. Речь идет не о том, чтобы подавить страсти, придав своей душе красивый, правильный, однородный, но при этом серый облик. Напротив, необходимо таким образом организовать все свое существо, чтобы оно научилось распознавать, различать и надлежащим образом использовать импульсы и порывы, зарождающиеся в его глубине. Нельзя отрицать, что для многих средиземноморских итальянских типов страстность играет преобладающую роль, но эта склонность может из недостатка стать его достоинством при условии здраво организованной жизни.
Наиболее отрицательной чертой средиземноморского типа является сентиментальность. Необходимо отличать сентиментальность от подлинного чувства, так как первое является расплывчатой и напыщенной формой второго. Однако именно первое преобладает в различных способах самовыражения, типичных для средиземноморской души. В качестве примера достаточно вспомнить огромное количество прежних и нынешних слащавых песенок; успех, которым они пользуются, и отклик, который они находят в народной душе несмотря на их глубокую неискренность, говорят сами за себя.
Считается, что средиземноморский человек всегда склонен защищать себя, тогда как нордический тип скорее стремится быть собственным судьей. Первый всегда более снисходителен к самому себе, нежели к другим и противится ясному и объективному исследованию глубин своей души. Это противопоставление несколько односторонне. В целом не следует пренебрегать опасностями, кроющимися в болезненном самонаблюдении — достаточно вспомнить направление, ведущее с одной стороны, к психоанализу и психологии типов Достоевского, а с другой — к определенным комплексам вины и экзистенциального страха. Искренность и простота прежде всего по отношению к собственной душе имеют не менее существенное значение для высшего типа человека, чем правило быть строгим к себе, понимающим и сердечным — к другим. Однако в этом отношении специфические связи с расовым фактором существуют лишь частично.
Более серьезное значение для средиземноморского типа имеет половой вопрос. Сексуализация морали с одной стороны, и почти навязчивая одержимость женщиной и эротикой с другой, конечно, не могут считаться исключительно «средиземноморскими» чертами; второе есть скорее общее явление, присущее любой вырождающейся цивилизации. Однако невозможно отрицать тот результат, к которому эта склонность приводит обычный средиземноморский и южно-средиземноморский тип, особенно сравнительно с отношением к женщине и любви, свойственным римской этике, где им отводилось надлежащее — ни слишком высокое, но и не слишком низкое — место, и четко указывались основополагающие жизненные ценности, необходимые для ясного и мужественного воспитания характера без пуританского морализма. [112]В целом в Италии половые взаимоотношения крайне далеки от совершенства. С одной стороны, южный «темперамент» с его примитивизмом и модным ныне типом latin lover, [113]с другой — остатки буржуазных предрассудков с их лицемерием, запретами, условностями и скрытой под всем этим мелкой извращенностью, типичной для нашего времени, безусловно, не могут привести ни к чему хорошему и крайне далеки от ясного, искреннего, свободного и смелого отношения к этим вопросам. Впрочем, эта тема требует особого разговора и выходит за рамки поставленной здесь задачи, [114]так как объемлет более широкий порядок проблем, чем связанные непосредственно со средиземноморской характерологией.
После краткого описания противоположных элементов двух стилей стоит еще раз повторить, что речь идет о двух пределах. Свойства «римского» типа представляют положительный предел скрытых задатков, присущих лучшим представителям нашей расы, тогда как «средиземноморские» свойства соответствуют отрицательному пределу и наименее достойной ее части, встречаясь также у других народов, прежде всего «латинской» группы. Однако следует безо всяких обиняков признать, что в последнее время слишком часто под типично итальянскими чертами (особенно за границей) подразумевают близкие «средиземноморскому» пределу, и, похоже, после Второй мировой войны именно «средиземноморский» компонент возобладал в итальянской жизни.
Впрочем, при определенных условиях вполне вероятно иное развитие ситуации. В любом случае, как уже говорилось, подобного рода разворот к положительному пределу является необходимой предпосылкой к созданию нового государства и нового общества, поскольку никакие лозунги, программы и учреждения ни к чему не приведут, если им не будет соответствовать особая человеческая субстанция (по крайней мере на уровне правящей элиты). В принципе, в каждом современном человеке заложены различные возможности, некоторые из которых связаны с изначальным наследием. Если на пике нашей истории мы находим арийско-римский компонент, то в периоды кризиса и затмения легко проследить подъем и преобладание того, что мы условно называем компонентом «средиземноморским»; условно, так как в сущности речь идет скорее о средиземноморских остатках и шлаках, о влияниях неиндоевропейских рас, почти лишенных истории, а также продуктах расслоения и размывания этноса.
В работе по очищению и формированию основную роль, несомненно, должен сыграть политический миф, под которым СОРЕЛЬ понимал живительную идейную силу. Миф реагирует на среду, вводя в действие закон избирательного сродства; он пробуждает, высвобождает и усиливает соответствующие ему возможности индивидов и среды, одновременно подавляя и нейтрализуя остальные. Естественно, отбор может идти и обратном направлении. Это зависит от природы мифа. Например, коммунистический миф — впрочем, как и демократический — обращен к наиболее смешанному и выродившемуся элементу в современном человеке, и как первый, так и второй обязаны своим успехом мобилизации подобного элемента и одновременному подавлению любых иных, более высоких способностей и чувств.
Понятно, что, говоря об очищении, не стоит ожидать быстрых результатов. Помимо ранее указанного условия, заключающегося в наличии политического мифа, пригодного для создания определенной атмосферы и соответствующего человеческого идеала, требуется также долгосрочное, непрерывное воздействие, способное одолеть возможные рецидивы и рост наклонностей, относящихся к отрицательному пределу. Как известно, сравнительно недавно в Италии была предпринята попытка подобного рода; ее наиболее серьезной задачей (важность коей осознавало лишь незначительное меньшинство) можно считать требование поступательного перехода от «средиземноморской» Италии к Италии «римской» с одновременным отдалением от «латинских сестер» и сближением с германским народом. К сожалению, эта инициатива ограничилась областью чисто политических интересов.
Безусловно, учитывая царящую сегодня в Италии атмосферу, пропитанную демократической низостью и марксистской заразой, рассчитывать на возможность подобного развития — чистая утопия. Но это не снижает внутренней и нормативной ценности указанной задачи, как и других «несвоевременных» идей, которые обретают своевременность в момент перелома и глубинной реакции, нередко возникающих почти органически тогда, когда разрушительные процессы достигают своего предела.
Глава XV. ПРОБЛЕМА РОЖДАЕМОСТИ
С так называемой «расой пустыни» (по психо-антропологичес-кой классификации Л.Ф. КЛАУСА) средиземноморского человека сближает (что, возможно, вызвано наличием в нем некоторых примесей этой расы) интенсивный и вспыльчивый темперамент, в то же время резко меняющийся под воздействием минуты, вспышки ярости, импульсивность и порывистость желаний и аффектов в эмоциональной жизни, интуитивные прозрения, не достигающие уровня интеллекта. Психически уравновешенный и взвешенный стиль не является его сильной стороной. Если внешне, особенно в кампании, он искрится весельем, воодушевлением и оптимизмом, то наедине с собой средиземноморский человек подвержен внезапному упадку душевных сил, испытывает чувство мрачной и безысходной духовной опустошенности, что заставляет его в тоске и тревоге бежать уединения и снова толкает во внешний мир, к шумному общению, к излиянию чувств и страстности. Учитывая это, вполне очевидно, что в случае очищения нельзя идти путем простого противопоставления. Слова Ницше «Я измеряю ценность человека его силой сдерживать собственные реакции», безусловно, могут послужить общим базовым принципом для преодоления беспорядочной импульсивности и «вспыльчивости». Но тот же НИЦШЕ предостерегал против всякой морали, стремящейся иссушить всякий пылкий душевный порыв вместо того, чтобы направить его в нужное русло. Самообладание, уравновешенность, спаянность чувства и воли не должны затушить внутренний огонь, превратить человека в робота, что иногда происходит с отдельными представителями центрально-европейских или англосаксонских народов. Речь идет не о том, чтобы подавить страсти, придав своей душе красивый, правильный, однородный, но при этом серый облик. Напротив, необходимо таким образом организовать все свое существо, чтобы оно научилось распознавать, различать и надлежащим образом использовать импульсы и порывы, зарождающиеся в его глубине. Нельзя отрицать, что для многих средиземноморских итальянских типов страстность играет преобладающую роль, но эта склонность может из недостатка стать его достоинством при условии здраво организованной жизни.
Наиболее отрицательной чертой средиземноморского типа является сентиментальность. Необходимо отличать сентиментальность от подлинного чувства, так как первое является расплывчатой и напыщенной формой второго. Однако именно первое преобладает в различных способах самовыражения, типичных для средиземноморской души. В качестве примера достаточно вспомнить огромное количество прежних и нынешних слащавых песенок; успех, которым они пользуются, и отклик, который они находят в народной душе несмотря на их глубокую неискренность, говорят сами за себя.
Считается, что средиземноморский человек всегда склонен защищать себя, тогда как нордический тип скорее стремится быть собственным судьей. Первый всегда более снисходителен к самому себе, нежели к другим и противится ясному и объективному исследованию глубин своей души. Это противопоставление несколько односторонне. В целом не следует пренебрегать опасностями, кроющимися в болезненном самонаблюдении — достаточно вспомнить направление, ведущее с одной стороны, к психоанализу и психологии типов Достоевского, а с другой — к определенным комплексам вины и экзистенциального страха. Искренность и простота прежде всего по отношению к собственной душе имеют не менее существенное значение для высшего типа человека, чем правило быть строгим к себе, понимающим и сердечным — к другим. Однако в этом отношении специфические связи с расовым фактором существуют лишь частично.
Более серьезное значение для средиземноморского типа имеет половой вопрос. Сексуализация морали с одной стороны, и почти навязчивая одержимость женщиной и эротикой с другой, конечно, не могут считаться исключительно «средиземноморскими» чертами; второе есть скорее общее явление, присущее любой вырождающейся цивилизации. Однако невозможно отрицать тот результат, к которому эта склонность приводит обычный средиземноморский и южно-средиземноморский тип, особенно сравнительно с отношением к женщине и любви, свойственным римской этике, где им отводилось надлежащее — ни слишком высокое, но и не слишком низкое — место, и четко указывались основополагающие жизненные ценности, необходимые для ясного и мужественного воспитания характера без пуританского морализма. [112]В целом в Италии половые взаимоотношения крайне далеки от совершенства. С одной стороны, южный «темперамент» с его примитивизмом и модным ныне типом latin lover, [113]с другой — остатки буржуазных предрассудков с их лицемерием, запретами, условностями и скрытой под всем этим мелкой извращенностью, типичной для нашего времени, безусловно, не могут привести ни к чему хорошему и крайне далеки от ясного, искреннего, свободного и смелого отношения к этим вопросам. Впрочем, эта тема требует особого разговора и выходит за рамки поставленной здесь задачи, [114]так как объемлет более широкий порядок проблем, чем связанные непосредственно со средиземноморской характерологией.
После краткого описания противоположных элементов двух стилей стоит еще раз повторить, что речь идет о двух пределах. Свойства «римского» типа представляют положительный предел скрытых задатков, присущих лучшим представителям нашей расы, тогда как «средиземноморские» свойства соответствуют отрицательному пределу и наименее достойной ее части, встречаясь также у других народов, прежде всего «латинской» группы. Однако следует безо всяких обиняков признать, что в последнее время слишком часто под типично итальянскими чертами (особенно за границей) подразумевают близкие «средиземноморскому» пределу, и, похоже, после Второй мировой войны именно «средиземноморский» компонент возобладал в итальянской жизни.
Впрочем, при определенных условиях вполне вероятно иное развитие ситуации. В любом случае, как уже говорилось, подобного рода разворот к положительному пределу является необходимой предпосылкой к созданию нового государства и нового общества, поскольку никакие лозунги, программы и учреждения ни к чему не приведут, если им не будет соответствовать особая человеческая субстанция (по крайней мере на уровне правящей элиты). В принципе, в каждом современном человеке заложены различные возможности, некоторые из которых связаны с изначальным наследием. Если на пике нашей истории мы находим арийско-римский компонент, то в периоды кризиса и затмения легко проследить подъем и преобладание того, что мы условно называем компонентом «средиземноморским»; условно, так как в сущности речь идет скорее о средиземноморских остатках и шлаках, о влияниях неиндоевропейских рас, почти лишенных истории, а также продуктах расслоения и размывания этноса.
В работе по очищению и формированию основную роль, несомненно, должен сыграть политический миф, под которым СОРЕЛЬ понимал живительную идейную силу. Миф реагирует на среду, вводя в действие закон избирательного сродства; он пробуждает, высвобождает и усиливает соответствующие ему возможности индивидов и среды, одновременно подавляя и нейтрализуя остальные. Естественно, отбор может идти и обратном направлении. Это зависит от природы мифа. Например, коммунистический миф — впрочем, как и демократический — обращен к наиболее смешанному и выродившемуся элементу в современном человеке, и как первый, так и второй обязаны своим успехом мобилизации подобного элемента и одновременному подавлению любых иных, более высоких способностей и чувств.
Понятно, что, говоря об очищении, не стоит ожидать быстрых результатов. Помимо ранее указанного условия, заключающегося в наличии политического мифа, пригодного для создания определенной атмосферы и соответствующего человеческого идеала, требуется также долгосрочное, непрерывное воздействие, способное одолеть возможные рецидивы и рост наклонностей, относящихся к отрицательному пределу. Как известно, сравнительно недавно в Италии была предпринята попытка подобного рода; ее наиболее серьезной задачей (важность коей осознавало лишь незначительное меньшинство) можно считать требование поступательного перехода от «средиземноморской» Италии к Италии «римской» с одновременным отдалением от «латинских сестер» и сближением с германским народом. К сожалению, эта инициатива ограничилась областью чисто политических интересов.
Безусловно, учитывая царящую сегодня в Италии атмосферу, пропитанную демократической низостью и марксистской заразой, рассчитывать на возможность подобного развития — чистая утопия. Но это не снижает внутренней и нормативной ценности указанной задачи, как и других «несвоевременных» идей, которые обретают своевременность в момент перелома и глубинной реакции, нередко возникающих почти органически тогда, когда разрушительные процессы достигают своего предела.
Глава XV. ПРОБЛЕМА РОЖДАЕМОСТИ
Хаотическое и кризисное состояние современного мира порождено не только действием подрывных сил, которое, как говорилось, нельзя считать самопроизвольным; существуют и другие вполне естественные факторы, отрицательное влияние которых обусловлено исключительно бездействием человека. Среди них значительное место занимает рост народонаселения. Если бы удалось снизить плотность населения в мире до цифры, скажем, трехвековой давности, сохранив современный уровень материальной цивилизации, то общественно-экономические проблемы, волнующие сегодня народы, несомненно, утратили бы свою напряженность, как и большинство ситуаций, используемых к своей выгоде революционными силами. Это, в свою очередь, привело бы к ограничению исступленной жажды деятельности — прежде всего связанной с экономической одержимостью — и высвобождению нового пространства, что во многом облегчило бы возвращение мира к нормальным условиям.
Между тем, как известно, процесс движется в прямо противоположном направлении, причем со все большей скоростью. Еще недавно казалось, что «народы умирают». Однако тревога оказалась ложной. Даже разрушения, причиненные «тотальной» широкомасштабной войной, безжалостной к беззащитным городам, женщинам и детям, не помешали демографическому росту (по сравнению с довоенным периодом) не только в Италии, но и в других центрально-европейских странах, наиболее пострадавших во время последнего конфликта. Мы как бы сталкиваемся с захлестывающим землю потоком, нарастающий напор которого приводит к обострению кризиса и нарастанию беспорядков всякого рода, — и трудно сдержать возмущение при мысли о том, что здесь мы имеем дело не со слепым роком, но с процессом, вполне доступным контролю людей. Налицо крайне характерный для современных западных людей случай нарушения соразмерности между контролем над внешним миром и миром внутренним. Человек покоряет стихийные силы природы, при помощи техники обезвреживая или подчиняя их себе, но не способен справиться с приростом рождаемости, поскольку это требует воздействия на самого себя, на собственные предрассудки и инстинкты. Но обычный современный человек почти утратил эту способность к самоконтролю, тщеславно удовольствовавшись призрачным господством над материей.
Известно, что об опасности перенаселения заговорили еще в прошлом веке; здесь достаточно вспомнить имя МАЛЬТУСА. Однако тот исходил из чисто материалистических и малосостоятельных соображений; в любом случае для нас этот вопрос стоит в совершенно ином ракурсе. В отличие от МАЛЬТУСА мы видим основную опасность не в том, что вследствие увеличения населения земли к определенному времени возникнет недостаток средств, необходимых для выживания и пропитания. С учетом возможных мер, к которым можно прибегнуть в крайнем случае, подобный исход возможен только в далеком будущем, до наступления коего вполне могут произойти малоприятные события, не предусмотренные ревнителями постоянного и непрерывного прогресса. Даже в исключительно материальной области кризис перенаселения таит иные опасности для нашей эпохи и ближайшего будущего. Перенаселение обостряет проблему безработицы, точно также как неизбежная (вследствие их детерминизма) интенсификация производственных процессов в свою очередь ведет к усилению экономической одержимости, дальнейшему закабалению человека, сокращению свободного пространства, ограничению свободы передвижения в современных городах, которые, как гниющие трупы, кишат людскими букашками, порождениями «массовой цивилизации». Это наиболее важный аспект проблемы.
ЗОМБАРТ справедливо считал, что уменьшение населения могло бы стать одним из немногих средств, позволяющих нанести смертельный удар крупному капитализму, — этому «сорвавшемуся с цепи великану», крушащему все на своем пути, — тем самым избежав перемен, пагубных для всякого здорового общественно-экономического устройства. Он думал, что дело к тому и идет. Однако, как было сказано, несмотря на отдельные задержки, движение возобновило свой ход в прежнем направлении. Поэтому, если не будут предприняты решительные меры, в ближайшем будущем нас ожидают вышеуказанные перспективы.
Во избежание этого следовало бы, прежде всего, освободиться от заблуждений и предрассудков, которые по-прежнему обрекают людей на бездействие перед угрозой перенаселения.
В политической области следует отказаться от мифа, гласящего: «сила в количестве». Необходимо признать со всей откровенностью, что попытка проведения империалистической политики посредством демографической кампании стала одной из основных ошибок фашистской идеологии. Количественная мощь — это чисто грубая сила, сама по себе крайне относительная, так как даже орда нуждается в надлежащем руководстве. Истинная империя создается расой завоевателей, покоряющих новые земли и народы не потому, что им «не хватает места под солнцем» или вследствие демографического взрыва, но благодаря особому призванию и высшим достоинства, позволяющим им стать правящим меньшинством. Разве проблема перенаселения в свое время подтолкнула к господству римлян, ахеменидов, франков, испанцев, первых исламских завоевателей или тех же англичан? Если же говорить о стадии, на которой фактическое господство соединяется с духовным влиянием, — когда на смену простому подчинению приходит естественное признание, что придает всей системе высшую законность и устойчивость, — то здесь факторы, не сводимые к простому числу и количественной силе, имеют еще больший вес.
В той же степени сказанное относится к внутренним проблемам народа. Те народы, которые поощряют или хотя бы просто не противятся беспорядочному демографическому росту, неизбежно испытают на себе пагубные последствия закона контрселекции. Действительно, наиболее плодовитыми являются низшие расы и социальные слои. Поэтому можно сказать, что если число высших, отборных элементов растет в арифметической пропорции, то число низших — в геометрической, результатом чего становится роковое вырождение целого. Именно этот фактор нередко становился причиной ослабления и дальнейшего краха великих имперских организмов: они как бы размывались снизу вследствие чудовищного расползания «основания», состоящего из смешанного «пролетарского» элемента. Следует напомнить, что слово «пролетарий» происходит от proles [115]и связано с идеей животной плодовитости. Как справедливо заметил МЕРЕЖКОВСКИЙ, оно относится прежде всего к тем, чьей единственной творческой способностью является деторождение, — тем, кто хотя телом подобен мужчине, духом подобен евнуху. Логическое развитие этой тенденции ведет к «идеальному» обществу, в котором нет ни классов, ни мужчин, ни женщин, но лишь «товарищи», лишенные пола ячейки огромного муравейника.
С политической точки зрения демографический рост ведет исключительно к усилению международной напряженности, вплоть до военного конфликта, не оправданного никаким высшим правом или идеей: простому количеству, простому состоянию «пролетарской нации» не соответствуют ни право, ни идея. Если мы исключим военное решение (учитывая также, что для исхода войны значение чисто количественного потенциала становится все более относительным благодаря техническим средствам ведения современных войн), демографический переизбыток может лишь превратить нацию в попрошайку, вымаливающего у других народов «пространство» для экспорта «рабочих рук», практических обреченных на вырождение и растворение среди чужого населения. Если же подобного выхода нет, неизбежно нарастание внутреннего кризиса и социального напряжения, что является буквально манной небесной для происков вожаков марксистской крамолы.
Легко понять, сколь пагубными последствиями может обернуться беспорядочный демографический рост — ведущий, как было сказано, к количественному преобладанию низших, «пролетарских» слоев — при демократический системе; поскольку при демократии власть обеспечивается «всеобщим избирательным правом», то есть чистым числом, это снимает все ограничения, которые ранее при другом строе позволяли меньшинству, элите, закрепившейся на ключевых позициях в государстве, оградить себя от количественного роста «основания».
Перейдем от соображений политического порядка к предрассудкам как религиозного, так и буржуазного происхождения, препятствующим ограничению рождаемости. Сделаем лишь несколько кратких замечаний.
Как известно, католическая религия следует в этом вопросе библейскому завету «плодитесь и размножайтесь». Это один из тех случаев, когда церковь наделяет этической ценностью вещи, имеющие чисто практическое, относительное значение, а в нынешнее время и просто устаревшие. Иудейский закон был оправдан исключительно патриархальными условиями древнееврейских пастушеских и земледельческих племен, которые нуждались в работниках, в связи с чем высокая рождаемость поощрялась и считалась богоугодной (подобное происходит и сегодня в отдельных сельских местностях). Но это не имеет никакого отношения ни к религии, ни к этике. С особой религиозной — или скорее аскетической — точки зрения половое удовольствие часто подвергается осуждению как таковое, именно подобный подход исповедовало аскетическое направление раннего христианства. Однако узаконение и освящение полового союза и брака лишь в целях воспроизводства и их осуждение в любом ином случае с точки зрения обычной жизни или, в более широком смысле, с точки зрения человека, не имеющего аскетических наклонностей, представляется поистине чудовищным. Разве это не означает, что религия готова одобрять и даже поощрять лишь самое примитивное и животное влечение? Ведь зачатие требует от человека полной самоотдачи половому акту, тогда как самым естественным средством, предотвращающим оплодотворение, является некая отрешенность, преобладание воли, контроль над примитивнейшим импульсом инстинкта и желания. Разве не подобное поведение — преобладание интеллекта и воли над чувственностью — во всех других случаях формально восхваляется и одобряется церковью? Почему же в половых отношениях из тупой приверженности устаревшему предписанию древнееврейского закона, из лицемерия или теологической ненависти к полу как таковому католическая мораль одобряет прямо противоположное поведение, подобающее лишь какому-нибудь шопенгауэровскому «гению рода», вступающему в соитие поистине more ferarum.
Повторим, можно было бы понять предписание, поощряющее безбрачие и целомудрие и осуждающее любые половые удовольствия и всякие сношения с женщинами исходя из аскетической морали, преследующей цели сверхъестественного порядка; но немыслимо признание женщины и сексуальности лишь с точки зрения детородной функции, что по сути равнозначно утверждению упадочного и животного характера любых отношений между полами. Даже распутник, возводящий половое удовольствие в ранг искусства — не говоря уже о некоторых «дионисийских» аспектах сексуальности (имевших в древности религиозное освящение) — безусловно, стоит выше того, кто буквально следует католической морали.
Впрочем, похоже, современная церковь готова пойти на некоторые уступки. Хотя выдвинутое на II-м Ватиканском Соборе решение «идти в ногу со временем» имело немало плачевных последствий, в плюс церкви можно записать открытое признание того, что не только продление рода, но и «любовь» может быть законным основанием для брака; положительными можно считать и попытки пересмотра вопроса о «контроле над рождаемостью»; сегодня церковь заботит не столько сама проблема контроля, сколько вопрос о допустимости тех или иных средств этого контроля. Однако достаточно взглянуть, с каким ужасом пишет католический экзистенциалист ГАБРИЕЛЬ МАРСЕЛЬ о репрессивных мерах против рождаемости, мерах, «хулящих Жизнь», чтобы понять, сколь цепки предрассудки католиков даже независимо от официальной доктрины.
Помимо религиозных предрассудков существуют предрассудки, порождаемые мышлением, высоко ставящим избитые фразы и общепринятые условности, что нередко граничит с лицемерием и ложью. Например, вспомним безвкусную буржуазную риторику по поводу детей, культа детей и желания иметь детей. Но в большинстве случаев вовсе не это желание побуждает мужчин и женщин вступать в союз. Дети обычно просто «получаются». Так, проведенный в Европе референдум дал следующие результаты: 45 % при вступлении в брак не задумывались о будущем ребенке; 30 % не хотело иметь детей; лишь 25 % мужчин и женщин действительно собирались обзавестись потомством.
Для революционно-консервативного движения сопротивления важно следующее: нам нужны люди, свободные от буржуазных сентиментальных комплексов и готовые исполнить свой долг в любой момент; для них «семейные обязанности» почти равнозначны предательству; желательно, чтобы они были sine impedimentis, ничем ни связаны, чтобы ничто не ограничивало их возможности свободно распоряжаться собой. Так, в древности существовали Ордена, для членов которых безбрачие было обязательным. Стоит прислушаться и к истине, заключенной в следующих словах Ницше: «Мужчину следует воспитывать для войны, женщину — для отдохновения (или вознаграждения — Erholung) воина; все остальное — глупость». В любом случае идеал «союза мужчин» не может иметь ничего общего с приходским или мелкобуржуазным идеалом «дома и детей»; более того, мы считаем, что в данной области за указанными людьми можно признать право на достаточно широкую сексуальную свободу вопреки морализму, социальному конформизму и «обывательскому героизму».
Впрочем, следует учесть и следующее. Без преемственности элита не имеет будущего; поэтому представляется вполне естественным, чтобы она позаботилась также и о наследниках, способных противостоять угрожающему размножению низших слоев. Но здесь необходимо сделать несколько оговорок.
Прежде всего, пример древних религиозных Орденов, практикующих безбрачие, доказывает, что преемственность может быть обеспечена и другими средствами помимо физического продления рода. Возможно, помимо ударных сил, готовых к непосредственным действиям, имеет смысл создать вторую группу, которая — по образцу древней знати — обеспечивала бы наследственную передачу отборной крови в дополнение к духовно-политическому наследию традиции и мировоззрения. Однако возможность достижения подобной цели сегодня представляется довольно утопичной; пришлось бы закрыть глаза на реальность, на общие социальные и экзистенциальные условия, ставшие отныне подавляющими. Впрочем, при желании можно рискнуть стать отцом, если в современной семье отцовство еще что-то значит, однако необходимо твердо удостовериться, что оно не является лишь предлогом, позволяющим оправдать собственную невоздержанность. В любом случае очевидно, сколь призрачны надежды на воспитание достойного потомства в современной семье, столь далеко ушедшей от традиционного, скажем даже «римского» уклада. Столь же очевидно, что сегодня на Западе создать семью такого типа почти невозможно.
Но даже в лучшем случае не может быть и речи о возможности соревнования с более плодовитыми низшими слоями; поскольку в нашем случае речь идет об элите, то есть меньшинстве — даже при всех стараниях (и учитывая, что потомству передается не просто кровь) создать противовес демографическому напору низших слоев и племен никогда не удастся. Как уже говорилось, необходимо задействовать другие средства; первым и непременным условием является устранение демократической, эгалитарной системы; вторым — занятие надлежащей позиции по отношению, например, к так называемому Третьему миру.
Между тем, как известно, процесс движется в прямо противоположном направлении, причем со все большей скоростью. Еще недавно казалось, что «народы умирают». Однако тревога оказалась ложной. Даже разрушения, причиненные «тотальной» широкомасштабной войной, безжалостной к беззащитным городам, женщинам и детям, не помешали демографическому росту (по сравнению с довоенным периодом) не только в Италии, но и в других центрально-европейских странах, наиболее пострадавших во время последнего конфликта. Мы как бы сталкиваемся с захлестывающим землю потоком, нарастающий напор которого приводит к обострению кризиса и нарастанию беспорядков всякого рода, — и трудно сдержать возмущение при мысли о том, что здесь мы имеем дело не со слепым роком, но с процессом, вполне доступным контролю людей. Налицо крайне характерный для современных западных людей случай нарушения соразмерности между контролем над внешним миром и миром внутренним. Человек покоряет стихийные силы природы, при помощи техники обезвреживая или подчиняя их себе, но не способен справиться с приростом рождаемости, поскольку это требует воздействия на самого себя, на собственные предрассудки и инстинкты. Но обычный современный человек почти утратил эту способность к самоконтролю, тщеславно удовольствовавшись призрачным господством над материей.
Известно, что об опасности перенаселения заговорили еще в прошлом веке; здесь достаточно вспомнить имя МАЛЬТУСА. Однако тот исходил из чисто материалистических и малосостоятельных соображений; в любом случае для нас этот вопрос стоит в совершенно ином ракурсе. В отличие от МАЛЬТУСА мы видим основную опасность не в том, что вследствие увеличения населения земли к определенному времени возникнет недостаток средств, необходимых для выживания и пропитания. С учетом возможных мер, к которым можно прибегнуть в крайнем случае, подобный исход возможен только в далеком будущем, до наступления коего вполне могут произойти малоприятные события, не предусмотренные ревнителями постоянного и непрерывного прогресса. Даже в исключительно материальной области кризис перенаселения таит иные опасности для нашей эпохи и ближайшего будущего. Перенаселение обостряет проблему безработицы, точно также как неизбежная (вследствие их детерминизма) интенсификация производственных процессов в свою очередь ведет к усилению экономической одержимости, дальнейшему закабалению человека, сокращению свободного пространства, ограничению свободы передвижения в современных городах, которые, как гниющие трупы, кишат людскими букашками, порождениями «массовой цивилизации». Это наиболее важный аспект проблемы.
ЗОМБАРТ справедливо считал, что уменьшение населения могло бы стать одним из немногих средств, позволяющих нанести смертельный удар крупному капитализму, — этому «сорвавшемуся с цепи великану», крушащему все на своем пути, — тем самым избежав перемен, пагубных для всякого здорового общественно-экономического устройства. Он думал, что дело к тому и идет. Однако, как было сказано, несмотря на отдельные задержки, движение возобновило свой ход в прежнем направлении. Поэтому, если не будут предприняты решительные меры, в ближайшем будущем нас ожидают вышеуказанные перспективы.
Во избежание этого следовало бы, прежде всего, освободиться от заблуждений и предрассудков, которые по-прежнему обрекают людей на бездействие перед угрозой перенаселения.
В политической области следует отказаться от мифа, гласящего: «сила в количестве». Необходимо признать со всей откровенностью, что попытка проведения империалистической политики посредством демографической кампании стала одной из основных ошибок фашистской идеологии. Количественная мощь — это чисто грубая сила, сама по себе крайне относительная, так как даже орда нуждается в надлежащем руководстве. Истинная империя создается расой завоевателей, покоряющих новые земли и народы не потому, что им «не хватает места под солнцем» или вследствие демографического взрыва, но благодаря особому призванию и высшим достоинства, позволяющим им стать правящим меньшинством. Разве проблема перенаселения в свое время подтолкнула к господству римлян, ахеменидов, франков, испанцев, первых исламских завоевателей или тех же англичан? Если же говорить о стадии, на которой фактическое господство соединяется с духовным влиянием, — когда на смену простому подчинению приходит естественное признание, что придает всей системе высшую законность и устойчивость, — то здесь факторы, не сводимые к простому числу и количественной силе, имеют еще больший вес.
В той же степени сказанное относится к внутренним проблемам народа. Те народы, которые поощряют или хотя бы просто не противятся беспорядочному демографическому росту, неизбежно испытают на себе пагубные последствия закона контрселекции. Действительно, наиболее плодовитыми являются низшие расы и социальные слои. Поэтому можно сказать, что если число высших, отборных элементов растет в арифметической пропорции, то число низших — в геометрической, результатом чего становится роковое вырождение целого. Именно этот фактор нередко становился причиной ослабления и дальнейшего краха великих имперских организмов: они как бы размывались снизу вследствие чудовищного расползания «основания», состоящего из смешанного «пролетарского» элемента. Следует напомнить, что слово «пролетарий» происходит от proles [115]и связано с идеей животной плодовитости. Как справедливо заметил МЕРЕЖКОВСКИЙ, оно относится прежде всего к тем, чьей единственной творческой способностью является деторождение, — тем, кто хотя телом подобен мужчине, духом подобен евнуху. Логическое развитие этой тенденции ведет к «идеальному» обществу, в котором нет ни классов, ни мужчин, ни женщин, но лишь «товарищи», лишенные пола ячейки огромного муравейника.
С политической точки зрения демографический рост ведет исключительно к усилению международной напряженности, вплоть до военного конфликта, не оправданного никаким высшим правом или идеей: простому количеству, простому состоянию «пролетарской нации» не соответствуют ни право, ни идея. Если мы исключим военное решение (учитывая также, что для исхода войны значение чисто количественного потенциала становится все более относительным благодаря техническим средствам ведения современных войн), демографический переизбыток может лишь превратить нацию в попрошайку, вымаливающего у других народов «пространство» для экспорта «рабочих рук», практических обреченных на вырождение и растворение среди чужого населения. Если же подобного выхода нет, неизбежно нарастание внутреннего кризиса и социального напряжения, что является буквально манной небесной для происков вожаков марксистской крамолы.
Легко понять, сколь пагубными последствиями может обернуться беспорядочный демографический рост — ведущий, как было сказано, к количественному преобладанию низших, «пролетарских» слоев — при демократический системе; поскольку при демократии власть обеспечивается «всеобщим избирательным правом», то есть чистым числом, это снимает все ограничения, которые ранее при другом строе позволяли меньшинству, элите, закрепившейся на ключевых позициях в государстве, оградить себя от количественного роста «основания».
Перейдем от соображений политического порядка к предрассудкам как религиозного, так и буржуазного происхождения, препятствующим ограничению рождаемости. Сделаем лишь несколько кратких замечаний.
Как известно, католическая религия следует в этом вопросе библейскому завету «плодитесь и размножайтесь». Это один из тех случаев, когда церковь наделяет этической ценностью вещи, имеющие чисто практическое, относительное значение, а в нынешнее время и просто устаревшие. Иудейский закон был оправдан исключительно патриархальными условиями древнееврейских пастушеских и земледельческих племен, которые нуждались в работниках, в связи с чем высокая рождаемость поощрялась и считалась богоугодной (подобное происходит и сегодня в отдельных сельских местностях). Но это не имеет никакого отношения ни к религии, ни к этике. С особой религиозной — или скорее аскетической — точки зрения половое удовольствие часто подвергается осуждению как таковое, именно подобный подход исповедовало аскетическое направление раннего христианства. Однако узаконение и освящение полового союза и брака лишь в целях воспроизводства и их осуждение в любом ином случае с точки зрения обычной жизни или, в более широком смысле, с точки зрения человека, не имеющего аскетических наклонностей, представляется поистине чудовищным. Разве это не означает, что религия готова одобрять и даже поощрять лишь самое примитивное и животное влечение? Ведь зачатие требует от человека полной самоотдачи половому акту, тогда как самым естественным средством, предотвращающим оплодотворение, является некая отрешенность, преобладание воли, контроль над примитивнейшим импульсом инстинкта и желания. Разве не подобное поведение — преобладание интеллекта и воли над чувственностью — во всех других случаях формально восхваляется и одобряется церковью? Почему же в половых отношениях из тупой приверженности устаревшему предписанию древнееврейского закона, из лицемерия или теологической ненависти к полу как таковому католическая мораль одобряет прямо противоположное поведение, подобающее лишь какому-нибудь шопенгауэровскому «гению рода», вступающему в соитие поистине more ferarum.
Повторим, можно было бы понять предписание, поощряющее безбрачие и целомудрие и осуждающее любые половые удовольствия и всякие сношения с женщинами исходя из аскетической морали, преследующей цели сверхъестественного порядка; но немыслимо признание женщины и сексуальности лишь с точки зрения детородной функции, что по сути равнозначно утверждению упадочного и животного характера любых отношений между полами. Даже распутник, возводящий половое удовольствие в ранг искусства — не говоря уже о некоторых «дионисийских» аспектах сексуальности (имевших в древности религиозное освящение) — безусловно, стоит выше того, кто буквально следует католической морали.
Впрочем, похоже, современная церковь готова пойти на некоторые уступки. Хотя выдвинутое на II-м Ватиканском Соборе решение «идти в ногу со временем» имело немало плачевных последствий, в плюс церкви можно записать открытое признание того, что не только продление рода, но и «любовь» может быть законным основанием для брака; положительными можно считать и попытки пересмотра вопроса о «контроле над рождаемостью»; сегодня церковь заботит не столько сама проблема контроля, сколько вопрос о допустимости тех или иных средств этого контроля. Однако достаточно взглянуть, с каким ужасом пишет католический экзистенциалист ГАБРИЕЛЬ МАРСЕЛЬ о репрессивных мерах против рождаемости, мерах, «хулящих Жизнь», чтобы понять, сколь цепки предрассудки католиков даже независимо от официальной доктрины.
Помимо религиозных предрассудков существуют предрассудки, порождаемые мышлением, высоко ставящим избитые фразы и общепринятые условности, что нередко граничит с лицемерием и ложью. Например, вспомним безвкусную буржуазную риторику по поводу детей, культа детей и желания иметь детей. Но в большинстве случаев вовсе не это желание побуждает мужчин и женщин вступать в союз. Дети обычно просто «получаются». Так, проведенный в Европе референдум дал следующие результаты: 45 % при вступлении в брак не задумывались о будущем ребенке; 30 % не хотело иметь детей; лишь 25 % мужчин и женщин действительно собирались обзавестись потомством.
Для революционно-консервативного движения сопротивления важно следующее: нам нужны люди, свободные от буржуазных сентиментальных комплексов и готовые исполнить свой долг в любой момент; для них «семейные обязанности» почти равнозначны предательству; желательно, чтобы они были sine impedimentis, ничем ни связаны, чтобы ничто не ограничивало их возможности свободно распоряжаться собой. Так, в древности существовали Ордена, для членов которых безбрачие было обязательным. Стоит прислушаться и к истине, заключенной в следующих словах Ницше: «Мужчину следует воспитывать для войны, женщину — для отдохновения (или вознаграждения — Erholung) воина; все остальное — глупость». В любом случае идеал «союза мужчин» не может иметь ничего общего с приходским или мелкобуржуазным идеалом «дома и детей»; более того, мы считаем, что в данной области за указанными людьми можно признать право на достаточно широкую сексуальную свободу вопреки морализму, социальному конформизму и «обывательскому героизму».
Впрочем, следует учесть и следующее. Без преемственности элита не имеет будущего; поэтому представляется вполне естественным, чтобы она позаботилась также и о наследниках, способных противостоять угрожающему размножению низших слоев. Но здесь необходимо сделать несколько оговорок.
Прежде всего, пример древних религиозных Орденов, практикующих безбрачие, доказывает, что преемственность может быть обеспечена и другими средствами помимо физического продления рода. Возможно, помимо ударных сил, готовых к непосредственным действиям, имеет смысл создать вторую группу, которая — по образцу древней знати — обеспечивала бы наследственную передачу отборной крови в дополнение к духовно-политическому наследию традиции и мировоззрения. Однако возможность достижения подобной цели сегодня представляется довольно утопичной; пришлось бы закрыть глаза на реальность, на общие социальные и экзистенциальные условия, ставшие отныне подавляющими. Впрочем, при желании можно рискнуть стать отцом, если в современной семье отцовство еще что-то значит, однако необходимо твердо удостовериться, что оно не является лишь предлогом, позволяющим оправдать собственную невоздержанность. В любом случае очевидно, сколь призрачны надежды на воспитание достойного потомства в современной семье, столь далеко ушедшей от традиционного, скажем даже «римского» уклада. Столь же очевидно, что сегодня на Западе создать семью такого типа почти невозможно.
Но даже в лучшем случае не может быть и речи о возможности соревнования с более плодовитыми низшими слоями; поскольку в нашем случае речь идет об элите, то есть меньшинстве — даже при всех стараниях (и учитывая, что потомству передается не просто кровь) создать противовес демографическому напору низших слоев и племен никогда не удастся. Как уже говорилось, необходимо задействовать другие средства; первым и непременным условием является устранение демократической, эгалитарной системы; вторым — занятие надлежащей позиции по отношению, например, к так называемому Третьему миру.